Повседневная жизнь папского двора времен Борджиа и Медичи. 1420-1520

Глава I ГОСУДАРСТВО ЦЕРКОВНОЕ И ГОСУДАРСТВО КНЯЖЕСКОЕ

В воскресенье 29 сентября 1420 года Мартин V торжественно вступил в Рим. Избранный 11 ноября 1417 года на церковном соборе в Констанце и являющийся отныне единственным римским папой, он ждал почти три года, прежде чем решиться войти в город, терзаемый столькими политическими конфликтами, город, отданный на откуп вооруженным бандам и охваченный террором. Накануне он с целым эскортом вооруженной охраны остановился в мрачном здании, принадлежащем церкви Санта-Мария дель Пополо. На следующий день его восторженно встречали толпы народа на всем протяжении пути: на via Lata с севера на юг, затем к западу на via dei Pontefici вплоть до моста Святого Ангела и в Борго — окрестностях Ватикана, там, где он планировал расположить на первое время все свои службы, правительство и двор. И вот в тени карминного балдахина, верхом на коне появляется папа. Представители тринадцати кварталов Рима, так называемых rioni, — победители соревнований по бегу и народных игр расчищают ему дорогу.^{1}

Папский двор, окончательно обосновавшийся теперь в Риме, имел своим прообразом двор авиньонских пап. Но отныне он приобретает необыкновенный блеск и размах. Он утверждает свою власть во всех областях и, будучи всесильным, накладывает отпечаток на жизнь города, решая все вопросы, задавая тон, диктуя свои планы в области градостроительства и благоустройства города, разворачивая собственное грандиозное строительство, насаждая свои литературные и художественные вкусы. Рим действительно превращается в придворный город и столицу государства.

Подобные изменения кажутся закономерными, выглядят неизбежным результатом эволюции нравов и политических структур. Римский двор являет собой лишь особый, может быть, более яркий и наглядный, чем другие, пример концентрации власти, сосредоточения интеллектуального потенциала вокруг хозяев величественного государства, образец невиданного расцвета великой столицы. Повсюду в Европе придворные города, как древние, так и возникшие совсем недавно, образуют центры цивилизации, в которых культура получает свое собственное блистательное развитие. Так, во Франции — в Париже и в большей или меньшей степени в столицах удельных государств, таких как Дижон, Бурж, Анжер и Мулен, с неимоверной быстротой возводятся роскошные, потрясающие воображение дворцы королей и их приближенных, куртизанок и высокопоставленных чиновников. То же самое происходит в Англии, в Лондоне, в Испании, в уже появившемся Мадриде, а позднее, при Карле Люксембурге, и в Праге. Еще больше дворцовых сооружений появляется, конечно же, в Италии, где города «коммун» могут рассчитывать хоть и на весомую, но все же ограниченную долю участия в экономической и литературно-художественной деятельности. Венеция, Генуя — и сколько еще городов, где властвуют правители, «тираны»: Эсте — в Ферраре, Гонзага — в Мантуе, Малатеста — в Римини, Сфорца — в Милане… и множество других семейств в прочих итальянских городках, даже в Марке и Романье! Все идет по одному и тому же сценарию. Так, торговым городом Болоньей правит уже третье поколение Бентивольо, выходцев из торговцев. Любители роскоши, на редкость высокомерные, они ведут себя там как настоящие хозяева. То же можно сказать и про Медичи, которые после возвращения своего семейства к власти в 1512 году, в правление Лоренцо Великолепного, еще больше укрепили свои позиции во Флоренции.

Этот триумф пышного придворного общества зависит от целого ряда факторов, и в первую очередь — от новой политической обстановки. Теперь методы правления становятся совсем иными. Государь издает закон и больше не допускает ни узурпации власти, ни предательства, ни посягательств на свой авторитет. Административные, финансовые и юридические органы разрастаются до невиданных размеров и прочно обосновываются в одном-единственном городе — они оказываются слишком сильно запутанными в кабинетно-бюрократической паутине, чтобы перемещаться с места на место. Если приближенные правителя сопровождают его во всех поездках, визитах и военных кампаниях, то члены суда, парламента, счетной палаты остаются на местах и общаются с ним путем беспрерывной переписки. Это время правоведов, всевозможных служб и контор.

С другой стороны, могущество правителя определяется именно масштабами его двора, тем блеском, который тот может ему придать. Он демонстрирует себя и свой двор подданным, которые рукоплещут ему, завороженные, очарованные и влюбленные в это выставленное напоказ богатство и великолепие. Им нравятся эти кортежи, многочисленные придворные, роскошные одежды, золотая и серебряная посуда, великолепные празднества и блеск величественных церемоний. Новые прекрасные дворцы, внушительный собор, под сводами которого скрываются мраморные надгробия династии, а также чудесный город, ухоженный, процветающий и гордый, — все это было очень важно в политике престижа, которая ради поддержания репутации правителя не может пренебрегать ничем.

Папы пошли по этому пути в Авиньоне. В 1340–1350 годах они обратились к сопровождаемой небывалым увеличением администрации и ростом богатств, поистине яркой, блестящей придворной жизни.^{2} Они воздвигли великолепный дворец, стены которого расписывали светскими сюжетами художники из Италии. Они окружили себя множеством кардиналов, которые в свой черед спешили возвести прекрасные особняки, полностью меняющие облик города. Слывя заштатным городом и будучи абсолютно не подготовленным к подобному всплеску градостроительства, за несколько лет Авиньон стал свидетелем небывалого подъема и столкнулся, зачастую при полнейшей своей беспомощности, с большим количеством проблем и целым валом предписаний. Вскоре городских территорий стало недоставать и особняки начали появляться на другом берегу Роны — в Вильнёве.^{3}

Сохранив свои прежние размеры, Рим, в котором к 1420 году уже более века отсутствуют папы, переживает такие же изменения.

Первым же серьезным препятствием стало наличие подобной административной машины и столь разросшегося двора, которое затрудняет и даже парализует деятельность пап. Переезд из Авиньона в Рим был крайне сложной задачей, а для тех, кто относился к этой идее весьма недоброжелательно, — и вовсе невыполнимой. Такова одна из причин сомнений, явных уверток и отсрочек со стороны тех пап, которые тем не менее с самого начала были полны решимости вернуться обратно и которые ради того, чтобы избавиться от тягостной французской опеки, действительно желали обосноваться в Италии. Они заранее направили туда своих управляющих и легатов, чтобы подготовить почву, урезонить непокорных, умиротворить общественное мнение и уже начать управлять. Однако еще следовало предусмотреть грандиозный переезд с бесчисленными караванами обозов и фрахтовкой кораблей. Одновременно с этим необходимо было следить за тем, чтобы все дела, по возможности, шли своим чередом без скандальных проволочек, чтобы доходы от папских десятин вовремя достигали пункта назначения и использовались надлежащим образом. Не говоря, разумеется, о трудностях, связанных со сбором Священной коллегии и созывом конклава. В конце концов пришлось пойти на раздвоение основных служб, поддерживая с ними связь с помощью небывалого числа конных гонцов, доставляющих послания. В материально-техническом отношении это переселение, конечно, было настоящей головоломкой, одной из самых значительных операций той эпохи, которая в итоге прошла удачно.

В Риме же эта деятельность постоянно ширится и крепнет. В своем городе папа обретает почти полную независимость, одним словом, располагает средствами для большой политики. Он, наконец, получает возможность с успехом участвовать в делах европейской политической «кухни» и даже выступать в роли защитника христианства в борьбе с неверными. Его собственные прерогативы, полномочия его двора и различных служб расширяются, постоянно видоизменяются, становясь гораздо сложнее (правда, это не всегда осознают) тех, которыми наделены короли и князья. Будучи главой Церкви, духовным наставником, папа, естественно, вмешивается в дела всех стран Западной Европы, касающиеся проблем церковного управления, вопросов, связанных с назначениями, конфликтами и их урегулированием. Он издает законы и является судьей в последней инстанции: папские судебные органы рассматривают дела самые разные по характеру и сути. В важных случаях папский двор приглашает все стороны, выслушивает причины и выносит решение. Город наполняют, обосновываясь в нем на необходимое время (зачастую весьма недолгое), самые разные люди, прелаты, епископы, аббаты, приезжающие отовсюду. Самые заинтересованные из них, а это представители религиозных орденов и главы государств, в конечном счете открывают в Риме свои постоянные представительства, облюбовав какой-нибудь городской дворец и обзаведясь необходимым штатом сотрудников.

Все это привлекает множество людей различных убеждений и устремлений. Рим становится центром и горнилом Вселенной… В религиозном и финансовом отношении двор управляет не единым государством и тем более не одним народом, а людьми и общностями, разбросанными среди множества этнических и лингвистических ареалов.

Помимо этого с очень давних пор, а теперь и весьма решительно папа управляет территориальным государством, расположенным в самом сердце Италии, одним из самых обширных на полуострове, а также нередко выступает арбитром во время войн за влияние. В любой ситуации он всегда проявляет максимум активности и не собирается занимать только лишь оборонительную позицию. Его владения простираются далеко за пределы Рима, достигая берегов Адриатики в Марке и Романье, на севере соседствуя с венецианскими владениями, а на юге — с землями неаполитанского короля. Папские наместники управляют многочисленными городами: Орвието, Перуджей, Витербо… Множество князей, будучи верными и надежными сторонниками папы, в знак своей преданности регулярно выплачивают ему дань. Даже Эсте из Феррары после длительных раздумий, мучительных колебаний и странных дипломатических пируэтов примыкают к ним. И этот альянс, а скорее, подчинение, подготовленное великолепными празднествами и приемами, свидетельствует о триумфе по-прежнему могущественного папства, без которого невозможно поддержание на полуострове определенного равновесия. В марте 1471 года Павел II жалует титул маркиза Феррарского специально прибывшему для этой церемонии Борсо д’Эсте.

Глава развивающейся дипломатии, папа опирается на целую сеть агентов, епископов и аббатов, находящихся на местах. Папский двор кажется полной противоположностью маленьким опереточным княжеским дворам, дремлющим, сохраняющим свои традиции и этикет и растрачивающим силы в разорительных внутренних распрях. В отличие от них здесь сосредоточен небывало мощный, постоянно действующий аппарат. Папский двор повсюду раскидывает свои сети и неутомимо плетет интриги. Он ведет переговоры о союзах, вводит свои пешки в политическую игру Италии, манипулирует амбициями иностранных королей и князей, вечно жаждущих перейти через Альпы ради какой-нибудь громкой победы. Настали иные времена, и лишь в горьких воспоминаниях осталось то время, когда король Франции определял (или только убеждал себя в том, что может это делать) политику пап, находящихся в Авиньоне почти на положении пленников. Отныне больше никакой опеки… Родственники, братья, племянники и даже дети используются в качестве козырной карты. Тщательно продуманные и взвешенные, заключаемые с большой помпой, с роскошным приданым, брачные союзы помогают вести очень тонкую дипломатическую игру. Александр VI Борджиа, не смущаясь, извлекал пользу из этих браков, а Юлий II делла Ровере без колебаний собирал внушительные отряды солдат, лично возглавлял их, правда, недолгое время, и вел против врага.

В силу всех этих причин римский двор, быть может, в большей степени по сравнению с французским и испанским, привлекает значительное количество иностранных политиков: здесь прочно обосновываются послы, часто приезжают с миссией проповедники. Они спешат сюда, только прослышав об избрании нового папы, чтобы поздравить его… и сразу обратиться к нему с рядом прошений. Они прибывают для того, чтобы разъяснить, обосновать позицию своих повелителей, снискать папскую благосклонность или хотя бы добиться снисходительного нейтралитета с его стороны. Для всех, начиная с могущественных монархов и кончая вассальными князьками и итальянскими коммунами во главе с венецианской и флорентийской, представительство в Риме с точки зрения дипломатического искусства превращается в настоятельную необходимость, предполагая большую помпу и значительные расходы. Рассчитывая на кардиналов-соотечественников, все располагаются в их дворцах. Одновременно, порой без видимых оснований, чтобы ничего не упустить, «аккредитуется» кто-нибудь при дворе — друг или подкупленный человек. Все внимание сосредоточено главным образом на посольствах. Здесь нужны люди, способные плести интриги, собирать информацию, постоянно представлять свежие сведения, а также те, кто умеет пустить пыль в глаза своей пышной свитой, выставленным напоказ богатством, дорогим платьем, многочисленными слугами и лошадьми. Они устраиваются кто как может. Например, венецианскому или флорентийскому посланнику, послу французского короля или императора приходится приложить немало сил, чтобы разместить весь свой двор надлежащим образом и с достаточным комфортом, во всяком случае, так, чтобы он находился не слишком далеко от резиденции папы, кардиналов, двора и трибунала.

В 1503 и 1504 годах, много месяцев спустя после конклава и избрания Юлия II, город все еще полон бесчисленными дипломатическими миссиями, в спешном порядке прибывшими воздать почести папе. Ощущается нехватка жилья и даже продуктов питания. Чтобы разместить всех дипломатов, необходимо выгнать семьи горожан из их домов; папа дает согласие на это. В конце концов устраиваются где только можно. Флорентийский посол Франческо Пепи, еще находясь в пути, шлет тревожные послания Никколо Макиавелли, который опередил его и один расположился на постоялом дворе. Пепи и хотел бы взять с собой только одного слугу, но «как быть, — пишет он, — ведь я прекрасно понимаю, что если я прибуду один, это будет равнозначно тому, что меня и вовсе не было?» И он берет с собой, «чтобы не оскорбить достоинство Республики», восьмерых конных слуг, двух лакеев, одного посыльного, интенданта, собственного сына, зятя и четырех знатных кавалеров из числа своих друзей, сопровождаемых слугами («…и все они, конечно, надеются устроиться со мной под одной крышей!»^{4}).

Действительно ли способны произвести впечатление на пресыщенных придворных эти визиты, сопровождаемые нарочитыми сценами, эта демонстрация челяди и родственников, это выставление напоказ имеющегося богатства? Во всяком случае, это необходимый шаг, признание первенства; и римский народ не ошибается, видя в этих посольствах отсвет могущества иностранных правителей и отражение их намерений.

Будучи по сути космополитическим, римский двор распространяет сферу своей деятельности далеко за пределы соседних стран и даже за пределы западного мира. Он претендует на то, чтобы быть центром христианского мира, и ни в коей мере не расстается с мечтой добиться власти над христианским Востоком путем объединения с православной церковью, а по сути, путем подчинения ее себе. В 1430 году, перед своей смертью, Мартин V подписывает документ об организации церковного собора, в 1438 году Евгений IV проводит его в Ферраре, затем во Флоренции, а также постановляет выделять ежемесячные пособия присутствующим на заседаниях грекам, императору Иоанну VIII, его брату, деспоту Димитрию, патриарху Константинопольскому, представителям других восточных патриархатов, семнадцати архиепископам, множеству епископов и staurophes (каноникам) святой Софии, чтобы помочь им вынести длительные дебаты и удержать их подольше. В августе 1445 года Акт об унии знаменует собой огромный триумф Церкви и римского двора над всеми его противниками и колеблющимися.^{5} В Риме и других городах папа устраивает торжественные церемонии и акты помилования; он немедленно назначает двух восточных епископов — Виссариона и Исидора Киевского римскими кардиналами; он приказывает запечатлеть момент заседания собора на бронзовых вратах собора святого Петра. Это событие привлекло на сторону Рима и его двора множество греков, особенно тех, которые решительно выступали за унию и которых плохо приняли в Константинополе. Вскоре приезжает Виссарион; он обосновывается в Риме, затем, будучи связанным узами искренней дружбы с Пием II Пикколомини и побывав почетным легатом в Болонье и Германии, становится хранителем печати, а при Павле II обосновывается в Тускуле.^{6}

Итак, двор устремляет свой взор на Восток. Виссарион основывает свою знаменитую академию, превратившуюся в живой очаг культуры, где изучаются самые разные учения и памятники античности. Вместе с интеллектуальными и литературными веяниями в город проникают лучшие знания византийского мира, иконографические темы, которые до этого были почти забыты и которые теперь обогатились новыми декоративными элементами и экзотическими костюмами. Во многом именно прибытие греческих сановников и особенно триумфальный въезд императора Константинополя во Флоренцию (в феврале 1439 года) со времен Беноццо Гоццоли вдохновляет многих художников на изображение восточных шествий, кортежей царей-волхвов, кортежей греческих послов. Фрески итальянских, в частности римских, церквей и дворцов хранят об этом прекрасные воспоминания.

Космополитический и также обращенный к Востоку римский двор зачастую оказывает прием и даже покровительство восточным правителям, прибывающим в город с визитом, а гораздо чаще находящимся в изгнании или под угрозой турецкого нашествия. Во время пасхальных празднований, на торжественных церемониях и приемах можно увидеть, как король и королева Сербии, которые приехали поклониться святым местам, склоняются в молитве перед папой римским. Сикст IV назначает содержание Софье Палеолог (он даже пытался выдать ее замуж), деспоту Эпира и также кипрской королеве Шарлотте, которую после пышных и красивых торжеств поселили в Borgo возле Ватиканского дворца, а также доведенным до крайней нищеты сыновьям деспота Мореи. Наконец, опять же при Сиксте IV, в 1480 году, в знак признания всемирной славы Рима в городе появляется великолепное посольство пресвитера Иоанна, пожелавшего известить всех о своем приходе к власти. Знаменитый пресвитер, породивший множество споров в истории, правил, очевидно, частью Эфиопии, считая себя христианином, врагом неверных. Папа с большой радостью принял это посольство, которое своим видом, костюмами и восточными атрибутами вызвало много толков; он даже оказал теплый прием разным мошенникам, которые поочередно выдавали себя за настоящего пресвитера Иоанна, правда, потом, после разоблачения, пытался наставить их на праведный путь…^{7}

К тому же с помощью множества просвещенных людей при папском дворе, нередко увлеченных всем восточным, Рим не только устанавливает постоянные и прочные связи с греческим миром, утверждает свое главенство и опеку над Константинопольской церковью, которая за века до этого полностью вышла из-под его власти, отделилась от него, но и выступает в качестве естественного оплота христианства перед лицом турецких завоевателей. Каллист III, затем Пий II, а также Сикст IV действительно приложили много усилий для того, чтобы организовать крестовый поход против турок. Папы нанимали и строили корабли, набирали солдат, собирали по всему городу оружие, не забывая заглянуть даже к самым мелким мастерам-оружейникам. Однако правители не последовали их примеру, и крестовый поход остался лишь мечтой…

Но Сикст IV делает роскошный подарок (белоснежный конь, наряженный в расшитую шелком и золотом попону) гонцу, который 2 июня 1481 года приносит из Венеции весть о смерти Мехмеда. Он сам служит мессу в церкви Санта-Мария дель Пополо, после чего верхом на коне неспешно объезжает весь город и его окрестности под радостные возгласы толпы и повелевает устроить великолепные празднества в течение трех дней, приказав звонить в колокола и зажечь свечи в церквах.^{8}

Сложности и споры, связанные с наследованием султану, вселяют в римский двор некоторую надежду, во всяком случае, дают повод лишний раз продемонстрировать весь свой блеск. Отранто освобождено от турок, многие из их солдат дезертируют. Поговаривают об анархии и даже о схватке между претендентами. В конечном счете побеждает старший сын Баязид, однако младший, султан Джема, сын от сербской принцессы-христианки, продолжает рваться к трону и плести интриги. Сначала он скрывается на острове Родос у госпитальеров, рыцарей святого Иоанна, и, фактически оказавшись их узником, становится предметом грязных торгов. Его продали тому, кто назначил большую цену. А заполучить его хотели буквально все: брат — чтобы убить, Карл VIII и Венеция — чтобы использовать его как разменную монету в своих переговорах. Но получил его папа. Султан Джема прибыл сначала в Тулон, затем в Чевитавеккью, потом в Остию и, наконец, в Рим, куда 13 марта 1489 года торжественно въехал в сопровождении сына папы Франческетто, приора госпитальеров провинции Овернь, римского сенатора, папских шталмейстеров и клириков. Его ожидала огромная толпа. Хотя лично он не произвел слишком большого впечатления («он имел суровый и неприступный вид… и косил глазом, который всегда был полузакрыт»), сам кортеж и одежды его свиты сильно удивили римлян. Народ радовался тому, что у них будет содержаться еще один турецкий пленник.

Сначала его помещают в Ватикан, затем в замок Святого Ангела. Однако в 1495 году его все же приходится выдать королю Франции. Вскоре он умирает.^{9} Шесть лет римский народ мог только догадываться о судьбе турецкого принца, спрятанного где-то в стенах их города… Одно лишь присутствие этого несчастного принца, оказавшегося всего лишь ставкой в чужой игре и уставшего от бесчисленных авантюр, которому слишком часто напоминали о его шатком положении преследуемого изгнанника, вновь превращало Рим в центр активной дипломатической деятельности.

Бесспорно, город и двор с успехом выбираются из унылой трясины серой обыденности, в которую в свое время их поверг раскол и авиньонское пленение. Теперь они возвышаются над всеми существующими тогда столицами.

Как, впрочем, и повсюду в то время, римский двор едва ли способен дать себе определение. Слово, часто употребляемое для обозначения разных реалий, в конечном счете лишь совершенно скрывает их смысл. В строгом смысле слова курия означает трибунал, суд, самое большее — небольшое правительство. В более широком и общем смысле — это лишенная четких границ, но успешно функционирующая социальная группа, диктующая всем свои законы, возможно, не слишком хорошо организованная, но, по крайней мере, очень активная, мощная и располагающая широкими возможностями: здесь плетутся интриги и принимаются решения; здесь можно встретить и обвести вокруг пальца влиятельных людей. Это — одновременно и окружение папы, его советники, исполнители его приказаний, и очаг политической мысли, очаг духовный, и в особенности — культурный очаг.

Социальные условия, определенные довольно размытой иерархией, а также многочисленные обязанности и постоянная практика совмещения должностей отбивают всякую охоту провести строгую классификацию. Двор представляет собой не пирамиду, а некую общность, общество, основанное на преданности и зависимости. В основном он напрямую зависит от папы и в случае его смерти претерпевает глубокие изменения.

В низшем, но не по степени влияния, ряду располагаются все те, кто формирует так называемый дом папы, или его резиденцию — учреждение, существующее при всех королях и князьях Европы, а также при некоторых знатных особах. В принципе это учреждение распоряжается всем личным имуществом хозяина, его казной, бюджетом и финансами, ведет его счета и следит за поддержанием в надлежащем состоянии принадлежащих ему зданий и всего гардероба, то есть одежды и оружия. В реальности смешение частного и общественного, часто необдуманное — допускаемое ради удобства, а порой продиктованное необходимостью или жаждой наживы, — способствует непомерному разрастанию штата резиденции. В Риме папа окружает себя постоянно растущим числом преданных людей, раздавая им различные должности, польза от которых не всегда очевидна. Его страсть к роскоши, его показные расходы еще больше увеличивают число финансовых операций дома.

Некоторые службы резиденции, касавшиеся только понтифика и узкого круга его родных и близких, сохраняли исключительно домашний характер. Это палата по закупкам тканей, одежды, драгоценностей, ковров и гобеленов, мебели, а нередко и предметов искусства. Это капелла, существующая для религиозных служб, процессий, занимающаяся изготовлением хоругвей и различных украшений, ведающая заказами предметов культа, ковчежцев и заалтарных образов. Это также корпус медиков-хирургов.

Александр VI наблюдался целым десятком врачей — людьми знаменитыми, которых он впоследствии сумел щедро отблагодарить. Любимцем среди них долгое время был епископ Венозы Бернардо Бонджованни, которого папа сначала на какое-то время приставил к своему сыну Чезаре, а затем к своей дочери Лукреции, когда она отправилась в Феррару после замужества. Другой практикующий врач, к которому очень рано пришла слава, испанец Андреа Вивес, стал клириком папской канцелярии. Два других испанца, Педро Пинто и Гаспар Торелла, прославились как авторы ученых трактатов о чуме. При дворе также служили два французских медика, Бернар де Понтуаз и его сын Жан, который, пользуясь расположением папы, скопил крупное состояние.^{10} Что касается Юлия II, то он держал при себе по меньшей мере семерых врачей, среди которых были испанский раввин Самуэль Сарфати, французский монах-цистерцианец Жан Бодье и неаполитанец Джироламо Нифо. Двое из них, Торелла и Маттео Курти, являются авторами очень интересных работ, правда, не об эпидемиях и болезнях, а об искусстве рационального питания.^{11}

Другие, более мелкие и более специализированные службы, следят исключительно за содержанием дворца, снабжением, пополнением запасов, размещением всей придворной свиты и ее имущества. К этим службам относятся хлебохранилище, винное хранилище и кузница, в ведении которой находится конюшня, покупка лошадей и мулов, перевозки, почта.

Если в Авиньоне папы зависели от курьеров флорентийских компаний, то в Риме они стали одними из первых, кто организовал регулярную службу гонцов. Вместо набираемых наскоро и от случая к случаю верховых, с которыми рассчитывались сразу по выполнении поручения, появились надежные, проверенные люди, имеющие постоянное жалованье.

Эти службы резиденции, конечно не столь многочисленные и не столь хорошо организованные по сравнению, например, с теми, что были в резиденциях французских принцев, имеют достаточно ограниченные и скромные функции. Но они ведают материальным обеспечением двора, его повседневной жизни, именно они отвечают за нее, и именно благодаря им, их бухгалтерии мы узнаем о такой немаловажной стороне придворной жизни, как закупки и поставки продовольствия, пополнение запасов вин, потребление продуктов питания и даже распорядок трапезы и титулы гостей.

С другой стороны, кое-какие службы приобретают в некоторых областях иное значение, сфера их деятельности все более расширяется. На собственные средства папа также содержит нищепитательницу, откуда распределяются пожертвования беднякам, больным, паломникам, нуждающимся студентам, девушкам на выданье, не имеющим приданого. Подношение отреза белого сукна и кошелька, полного золотых монет, «бедным девственницам» в первое воскресенье после Пасхи — «день Квазимодо» в скором времени становится для всего Рима великолепным зрелищем. Восседающий на обитых алым бархатом носилках, которые несут перед следующей за ними свитой кардиналов, в сопровождении кортежа богато украшенных мулов, папа направляется к церкви Санта-Мария Минерва. Стоя на церковном клиросе, он дает свое благословение девушкам, подходящим к нему одна за другой. «Каждую сопровождала пожилая родственница <…>; юные лица закрывал кусок белой материи, из-под которого они могли смотреть лишь краем глаза». В 1580 году Мишель Монтень утверждает, что «нет ни одной девушки, собирающейся выйти замуж, которой бы папа не помог с жильем, если она низкого происхождения».^{12}

В ведении резиденции находится также школа богословия Ватикана и библиотека, которая в первое время после возвращения в Рим значительно увеличивается. Эти особые службы, обеспечивающие Риму славу столицы учености и эрудиции, снискавшей еще больший авторитет с созданием Ватиканской библиотеки, также решительно вмешиваются в руководство и управление studium святого Петра и папского Университета в Ватикане.

Наконец, для защиты Borgo от любого вторжения при папе содержится довольно многочисленная личная охрана, группа оплачиваемых наемников, зачастую вербуемых на скорую руку. Все чаще это швейцарские пехотинцы, которые к тому времени уже снискали себе добрую славу на полях сражений по ту сторону Альп.

В целом папская резиденция, численностью всего в несколько десятков человек и ориентированная прежде всего на выполнение своих внутренних функций, образует в самом сердце римской жизни небольшую группу доверенных лиц, которые действительно являются приближенными папы римского, живут в его тени, питаются за его столом и не упускают случая, чтобы не похвалиться своим положением и не воспользоваться им: папские familiaris et continuus commensalis.

Что касается римской курии, то она управляет не только папским домом, но и Церковью. Если говорить точнее, она образует управление, создает службы и бюро, число которых все растет, а также набирает персонал, который в ту эпоху с трудом поддавался переписи и подсчетам. По некоторым свидетельствам, уже при французских папах в Авиньоне насчитывалось от четырех до пяти тысяч человек служащих. Римские же папы тем более ничего не сделали, чтобы сократить их штат или хотя бы приостановить разрастание громоздкого и очень сложного аппарата.

Возможно, настоящая власть принадлежит канцелярии. Туда неизбежно обращаются все посетители и посланники. По своему происхождению — обычный отдел, занимающийся рассылкой папских посланий (на деле он составляет письма, следит за ними и ставит на них печати) и руководимый вице-канцлером, это большое учреждение обязано всем своим могуществом тому обстоятельству, что именно в его стенах зарождаются бесчисленные духовные подразделения, право назначения в которые почти во всех провинциях христианского мира папа постепенно оставлял за собой. Также усердно, зачастую с удивительной настойчивостью, из этих учреждений создается единый центр, известный своим престижем и высокими покровителями. Часто возникает необходимость задержаться в Риме на долгое время. Или же, когда это оказывается невозможным, туда отправляют полномочного посланника, знакомого с подобного рода деятельностью, умеющего постучать в нужную дверь и сблизиться с нужными людьми. Если возникает дело особой важности, то короли и принцы начинают действовать через своих хорошо проинструктированных послов.

Естественно, возрастает численность и специализация этих служб. Бюро рассмотрений принимает прошения и проверяет состояние, звания, способности, а также послужной список кандидата; письмоводительное бюро осуществляет первичную обработку всей собранной информации, удостоверяясь, что нет никаких препятствий, и ограждая себя от возможных жалоб; основное бюро переписывает письмо о предоставлении бенефиция, правильно оформляет его и отправляет дальше; наконец, бюро сбора вносит всю информацию в реестр для папских архивов. Медленный, но хорошо отлаженный, отработанный процесс… Вся эта машина предполагает наличие большого количества компетентных людей: юристов и ученых, нотариусов и писцов. К моменту отъезда из Авиньона штат уже насчитывает более сотни человек, а спустя полвека число это, по всей видимости, удвоилось.

Среди сотрудников этой канцелярии особенно выделяются те, кого обычно называют аббревиаторами.[1] Они резюмировали прошения и составляли, ничего не упуская, папские буллы. Эти люди собирались в зале под названием parco, а аббревиаторы самого высокого ранга (abbreviatori di parco maggiore), число которых равнялось двенадцати, считались важными персонами и пользовались широкими полномочиями. Каждый из них мог, к примеру, назначить трех «римских кавалеров» и носить докторское звание, не сдавая соответствующего экзамена.

Корпус апостольских клерков увеличивается и превращается в особое ядро, ревностно сохраняющее свою самобытность и находящееся в самом центре папского двора. Образуя мирок людей, сплоченных общей работой, общением с высшими церковными иерархами, знанием дел, эти нотариусы, юристы, писцы, специалисты по сбору информации и делопроизводству являются в полном смысле слова чиновниками курии и cortegiini. Они живут в тени папы на кое-какие бенефиции, которые зачастую очень скромны и собираются с редкостным терпением и жадностью. Как и при всех западных дворах, подобно знаменитым клеркам Базоша в Париже или писцам флорентийской Канцелярии при Макиавелли, они образуют настоящее братство, многочисленное, нередко внушающее страх. Они без тени смущения требуют для себя привилегированного положения в самой Церкви, поскольку имеют доступ ко всем кругам власти, знают тайны многих интриг и могут оказывать сильное влияние, делая тот или иной вывод по результатам своих собственных расследований. Они используют каждый удобный случай, чтобы проявить себя. Так было на заседании церковного собора в Базеле (1431–1439), куда явились их представители. Если они выступают в качестве верных слуг папы, отважных защитников и поборников римской власти, на которую ведется наступление и с которой сразу после раскола стали бороться защитники соборной теории, то начинают требовать для себя, следуя этой неукоснительной политической линии, первенства перед епископами на церковных соборах. Поэтому именно в первое время после возвращения в Рим, при Мартине V и в еще большей степени при Евгении IV, клерки выдвигаются вперед и выходят в своих устных или письменных выступлениях далеко за границы своих незамысловатых обязанностей в канцелярии. Они закладывают новую традицию и во всеуслышание заявляют о ней.

Весь Рим, забавляясь, удивляясь, а иногда и негодуя, узнает о развлечениях этих «мальчишек». Подже (Поджо Браччолини), постоянный свидетель этих веселых сборищ, в своих «Фацециях» («Проделках») очень ярко описывает то, что там происходило. Они объединились в некий кружок сплетников, собираясь в кабачке Буджиале, и рассказывали друг другу тысячи анекдотов. Все анекдоты в той или иной степени были скабрезными, а некоторые просто грубыми; главное было посплетничать по поводу того или иного человека, попавшего под их прицел. Как они утверждали, это были подлинные истории о злоключениях того или иного прелата, а также остроты либо рассказы, слетевшие с уст самих кардиналов. Этими историями упивались. Часто к современному миру, реальным людям, выбранным в качестве мишени, прилагались саркастические насмешки и ситуации из репертуара старинных фаблио или басен моралистов Древнего Рима. Иногда выдумывалось буквально все. Между собой они тоже язвили только ради чистого удовольствия написать какую-нибудь забавную историю или продемонстрировать собственное остроумие.^{13}

Клерки пытаются поддерживать имидж своей профессии письмоводителей, всячески приукрашивая ее. Правда, на деле они ведут себя как светские люди, чаще всего лишенные всякой дисциплины и склонные к всевозможным сумасбродствам. Они подвергаются активной критике со стороны кардиналов, цензоров, самих пап римских, которые беспокоятся или отчаиваются, видя, как бюро Ватикана превращаются в место буйных развлечений и дерзких игр. А еще больше их огорчает, что среди клерков канцелярии царят настолько низкие нравы, что уже ничто не может отличить папский двор от двора княжеского.

Первые папы, ставшие во главе Церкви после раскола, придавали большое значение исправлению нравов этой курии. Появилось множество рекомендаций, декреталий, регламентирующих булл, касающихся уточнений по жалованью, обязательного присутствия на рабочих заседаниях и религиозных богослужениях. Вскоре руководство канцелярии начинает полагаться в этом деле на видных деятелей того времени, людей, достойных уважения: при Евгении IV таким человеком был патриарх Блазио Молен, затем лионский кардинал Жан де ла Роштей, затем собственный племянник папы кардинал Франческо Кондулмер. Папа римский следит за своими приближенными; он назначает их священниками или клерками при условии, что им исполнилось восемнадцать лет, что они владеют искусством письма и, главное, при условии, что они благонравны. «Sicut prudens paterfamilias…» — так начинается одна из булл папы Евгения; правила настоятельно требуют: не иметь сожительницу, не кичиться мирской роскошью, не носить слишком короткие одежды. Непослушание грозило штрафом, более или менее длительным отстранением от службы и даже увольнением.^{14}

В то же время именно в этой, в общем-то элитарной среде секретарей папской канцелярии появился, развился и блестяще заявил о себе круг эрудитов, гуманистов, писателей и мыслителей. Хотя список нотариусов и секретарей остается еще неполным применительно ко всем периодам правления, некоторые отдельные сведения действительно указывают на определенный вес и значимость штата экспертов, в который входили несколько выдающихся ученых, не только юристов или просто хороших авторов, но и поистине талантливых писателей, известных эллинистов.

Во времена правления венецианца Евгения IV при его дворе находилось более пятнадцати выдающихся личностей. И если Поджо, служивший секретарем в течение тридцати лет — с 1423 по 1453 год, считался любителем непристойных шалостей, зачастую отдающих дурным вкусом, и оставил после себя множество внебрачных детей (ему также приписывали и много чужих), то многие его коллеги вызывали только уважение. Среди них были знаменитый путешественник и великолепный эллинист Йоханнес Ориспа; известный писатель Флавио Бьондо, отсылавший в течение тринадцати лет (1434–1447) папские грамоты; будущий папа Энеа Сильвио Пикколомини и его друг Пьетро де Ночето; родившийся в семье венецианца в Негрепонте и проживший там долгие годы Никколо Сагундино, избравший себе греческое имя (Николай) и ставший официальным переводчиком на соборе, посвященном унии. А также Лео Баттиста Альберти, прославившийся своими трактатами по архитектуре, скульптуре и живописи; затем двое епископов: Кристофоро Гараттони — епископ Корона в венецианской Греции и Доменико де Капраника — епископ Фермо в Марке, позднее ставший кардиналом.

Принадлежность к группе апостольских клерков, естественно, порождает общность интересов, накладывая отпечаток на всю жизнь: Леонардо Бруни, хранитель печати флорентийской сеньории, живший в Риме во времена схизмы и с 1405 по 1414 год являвшийся членом папского двора, вернувшись в родную Тоскану, хранит живые воспоминания об этом времени и преданность папе. Позже многие из своих произведений он посвящает папам: Мартину V — перевод «Этики» Аристотеля, Евгению IV — перевод «Политики».

Многие из этих людей уже прославились; другие только готовят себе великое будущее, поскольку папская канцелярия, несмотря на самые рутинные обязанности, все же является прибежищем и школой для блестящих умов. Находящаяся в непосредственной зависимости от папы и под его покровительством выдающаяся группа curia pontificalis порождает и укрепляет в этой тихой гавани, расположившейся в самом центре беспокойного города, любовь к античности и интерес к человеку вообще. Когда при первых папах, правивших после 1420 года, столь часто стали затрагиваться вопросы отношений с христианским Востоком и Союза Церквей, эти клерки и нотариусы стали для Запада самыми активными проповедниками эллинизма.

Финансовая палата, называемая апостольской, имеет, конечно, совсем другое назначение. В ней трудятся бухгалтеры, финансисты, дельные управляющие, неустанно заботящиеся о доходах Церкви, способные ловко удовлетворить насущные потребности. Доходы, естественно, впечатляющи. Поговаривают (и не без оснований), что папский двор присвоил себе все доходы, увеличил налоговые поступления, конфисковал различного рода прибыли, проделав все это с удивительной изобретательностью и огромным упорством. Если в течение долгого времени папы пытались существовать на доходы от своих обязанностей, большей частью на поступления от земельного налога, то авиньонским папам успешней, чем всем другим западным правителям, удалось развить финансовый аппарат, создать внушительную налоговую систему с бесконечно разнообразными источниками прибыли. Почти всегда этого достигали путем элементарного захвата и присвоения. Будь то введение десятин, предпринятое главным образом в целях борьбы против неверных (причем облагаемые налогом доходы и проценты определялись Римом для каждой епархии, каждого прихода, каждого духовного дома в отдельности), или церковные бенефиции, с которыми было связано невообразимое количество самых разнообразных налогов. Речь шла о таких видах прибыли, как службы, визиты (специальная пошлина, налагаемая на получателей бенефициев во время их обязательных визитов в Рим), трофеи, каникулы (получаемые после смерти каждого из них) и аннаты (доход после первого года службы каждого нового бенефицария).

К этому добавлялись поземельный оброк, выплачиваемый аббатствами, напрямую зависящими от Рима, а также «политические» доходы, состоящие из дани, поступающей от зависимых князей, и обычных поступлений от государства, непосредственно управляемого папой римским, начиная с Марке и заканчивая окрестностями Рима: дорожная пошлина, пошлина на перевозимые товары, налог на продажу, штрафы и конфискации, откупы на монополии. Но самым большим источником доходов, небывалой удачей для папы, стало огромное месторождение квасцов, открытое на папской земле в Лацио, возле городка Толфы. Наличие этих богатейших рудников позволило смягчить тяжелый экономический кризис, вызванный потерей аналогичных шахт в Фокее во время нашествия турок в 1456 году, и вновь пополнить магазины, склады, а также цеха по производству сукна во всей Европе. Квасцы были абсолютно незаменимы в красильном деле, этот товар являлся предметом самой активной морской торговли, и нехватка его в то время становилась чуть ли не катастрофой для производителей тканей. Это открытие папа оценил как «прекраснейшую победу, какую мы когда-либо одерживали над турками!» И действительно, в 1460 году, буквально на следующий день, Толфа ощутила небывалый наплыв народа, превратившись в настоящий неимоверно быстро растущий промышленный город, который в скором времени украсили величественные дворцы и наводнила целая армия мошенников, бюрократов, посредников и комиссионеров. Чивитавеккья внезапно превращается в один из важнейших складов и портов Средиземноморья; рудники сдаются в аренду, причем папа устанавливает на них единую строгую монополию под страхом отлучения от Церкви компаний, принадлежащих генуэзским и флорентийским финансистам; осуществляется отчисление в папскую палату каждого третьего дуката от дохода с продаж. Все эти факторы привели к чудесному и неожиданному притоку денег в папскую казну.

Поистине, прекрасная победа… Толфские квасцы вызывают огромную зависть, становятся предметом интриг множества влиятельных лиц, а также иностранных банков, рассчитывающих на поддержку местных кардиналов, ради получения права аренды, выдаваемого каждые пять лет. Таким образом, Толфа сыграла немаловажную роль в мероприятиях и сделках, предпринятых папой Сикстом IV во время заговора семейства Пацци против Медичи во Флоренции. Он даже пошел на отлучение от церкви своего заклятого врага Лоренцо.

Во главе апостольской палаты, имеющей весьма строгую систему управления, стоит папский камерарий, который является настоящим премьер-министром и круг обязанностей которого не ограничивается чисто финансовыми проблемами. Он также дает советы, вмешивается в различные дела, раздает указания. Бок о бок с ним, однако в большей мере ограниченный функциями контроля над учетом, работает казначей, распоряжающийся золотым и серебряным запасом, а также, что гораздо чаще, запасом драгоценных камней, которые тщательно проверяются, иногда используются для украшения тиары или реликвария, но в трудные времена и продаются. Казначей держит в своих руках тесемки кошелька, которые не так-то легко отпускает, а своими отказами выплатить то, что обещал сам папа, стяжает себе скверную репутацию как среди служивого люда, так и среди художников и ремесленников. Его побаиваются. Он — влиятельная фигура, человек, проверяющий буквально все: от счетов сборщиков налогов и должников до всевозможных случайных счетов, порой удивительно пустякового характера (настоящая золотая кладовая для современных историков!).

Небольшое отделение финансовых служащих, трудящихся под бдительным оком двух начальников, состоит из пяти или шести старших клерков, нотариусов, бухгалтеров, писцов и курьеров. Рука об руку с ними работает специализированный трибунал, представляющий собой небольшой штат судей, постоянно занятых распутыванием сложных конфликтов, связанных с разграничением полномочий, и разбором многочисленных дел по вопросу незаконного присвоения имущества, а также наказанием должников и мошенников. Пребывающий под неусыпным наблюдением и обосновавшийся в одном из прекраснейших папских дворцов монетный двор zecca, где чеканятся ducati di caera — красивые золотые монеты, хорошо зарекомендовавшие себя, равные или почти равные венецианским, генуэзским или миланским дукатам, тоже находится в подчинении палаты.

Разумеется, наличие в Риме подобного финансового аппарата, столь высокая концентрация фискальных ресурсов, такие денежные поступления способствуют постоянной активности, настоящей деловой суете среди более или менее авторитетных финансистов. Без некоторых из них уже трудно обходиться; они захватывают рынки, заполучают на аукционах откуп налогов и монополии, прочно обосновываются в городе. Другие же, кто может похвастаться широкой сетью агентов или отделений, занимаются сбором налогов на периферии, вплоть до самых отдаленных провинций, получая выручку с десятин и бенефициев. Как некогда Авиньон, Рим становится одним из крупных финансовых и банковских очагов западного мира; здесь трансферты и меняльные конторы, разумеется, прямо связаны не с делами и крупной международной торговлей, а с жизнью двора. Это влияние, относительно незаметное на первых порах, в конце века становится все более ощутимым, особенно во времена правления двух пап Медичи. Целый квартал, расположенный вдоль Тибра напротив Ватикана, наполняется банковскими и меняльными конторами, дворцами, принадлежащими крупным компаниям. Этот квартал никогда не называли иначе, как Банки — по названию большой улицы, на которую выходят более тихие и незаметные улочки. Здесь все флорентийские банки имеют собственные дома, в которых принимают многочисленных посетителей и просителей, где завязываются деловые отношения и заручаются поддержкой тех, кто имеет хоть минимальное отношение к системе папской курии.

Эти банкиры дают папе беспроцентную и безналоговую ссуду или покупают принадлежащие ему драгоценные камни и ювелирные изделия. Папе, как, впрочем, и почти всем правителям в то время, постоянно не хватает денег, хотя в его случае эта ситуация зачастую выглядит более драматично, и он вынужден прибегать к крайним мерам. Курия же из последних сил дает поручительства, предлагая, ради успокоения кредиторов, самые разные способы выхода из сложившейся ситуации. В августе 1461 года палата объявляет себя «полностью недееспособной», поскольку не может выплатить содержание даже охране дворца… Каждый новый папа по сложившейся традиции сначала подводит итог, подсчитывает то, что осталось в казне, пытаясь составить баланс. Так, Сикст IV спустя всего четыре дня после своего избрания устраивает в замке Святого Ангела большой банкет для своих кардиналов, после чего ведет их описывать казну: огромное и горькое разочарование! Они находят серебра всего лишь на семь тысяч дукатов. Все же оставшееся очень проблематично продать на рынке: великолепную тиару (оцененную в пятнадцать тысяч дукатов), посуду, ожерелья из жемчуга и драгоценных камней (на миллион дукатов). Необходимо также придержать пятьдесят серебряных кубков, наполненных жемчугом, на крестовый поход и возместить убытки одному кардиналу, задолжавшему крупную сумму денег, немедленно уступив ему самый крупный алмаз стоимостью семь тысяч дукатов. Все прекрасно понимают, что и на этот раз придется идти на обычные ухищрения. Папа незамедлительно увеличивает налоги, отдает их на откуп, продает по высокой цене все свободные должности, создает в большом количестве новые. Некоторые из них оказываются настолько бесполезными и надуманными, что спустя определенное время их приходится упразднить.

Сикст IV все-таки кое-что наскреб в сундуках казны, однако, когда он умер, они были практически пусты. Поэтому его преемнику Иннокентию VIII пришлось проявить немалую изобретательность и создать, а потом хорошо продать пятьдесят две должности (по крайней мере, по пятьдесят дукатов за каждую). Их обладатели — они назывались ceratori, были очень довольны своим званием, так как должны были всего лишь ставить восковую печать на папские послания. А папа совершенно не скрывал, что создает эти должности лишь для того, чтобы обеспечить себе необходимые денежные поступления.

Драгоценности, хранящиеся в резерве, очень часто продаются. Все эти сундуки, наполненные ценными вещами, эти серебряные чаши и кубки, каменья и жемчуга, эти восхитительные ювелирные изделия хранятся на черный день и предназначены только для того, чтобы было что продать в случае необходимости. На средства, вырученные от их продажи, затыкаются самые крупные дыры, затем запасы драгоценностей постепенно пополняются, и все живут надеждой на будущие щедрые подарки.

Таким образом, продажи и займы задают ритм жизни двора. В 1483 году Сикст IV для вооружения флота против венецианцев изымает из казны пятьдесят тысяч дукатов. Однако ему приходится заложить и все запасы серебряной посуды и даже священные сосуды. Он берет в долг практически у всех подряд, у всех банкиров, главным образом, конечно, генуэзских, оказывает на всех, вплоть до кардиналов, давление, чтобы те несли ему свое золото. Он даже не пренебрегает помощью со стороны мелких чиновников. Так, простой секретарь числится в его списках как внесший ссуду в размере пятидесяти дукатов!^{15}

История этой апостольской палаты легко сводится к нескончаемо долгой череде всевозможных уловок. Папа, его казначей и клерки изыскивают любую возможность разжиться деньгами. Они отдают драгоценности казначейства под залог банкирам, а также в духовные дома и даже членам курии. Пий II, например, передал генуэзскому банку Чентуриони свою тиару со всеми украшениями: золотым яблоком и огромной жемчужиной, обрамленной семью алмазами; семейству Медичи — золотую скинию и большой хрустальный фонарь. В это же время у камерлинга и начальника палаты находится под залогом на сумму 4000 флоринов целая сокровищница сосудов и драгоценностей, множество старинных кувшинов, кубков и чаш, позолоченных или сделанных из чистого серебра.

В дальнейшем, когда сокровищница полностью или почти полностью заложена, палата выпускает из своих рук контроль над доходами Церкви. Она должна гарантировать займы путем уступки банкам права собирать налоги, пошлины, доходы с земель или таксу со вступления в духовный сан. Конечно, иногда ей все же приходится так или иначе возмещать и аннулировать долги, восстанавливать то или иное право, но список случаев передачи в залог по-прежнему остается довольно впечатляющим. Начиная с правления Николая V — в 1455–1456 годах, — в залог все чаще переходят обычные доходы местных правлений, в особенности Анконы в Марке.^{16} Все уплывает из рук папских служащих; и государство в значительной своей части управляется арендаторами-кредиторами и тосканскими финансистами, число которых постоянно растет, людьми, занимающимися одновременно делами, финансами и политикой.

Список поистине грязных финансовых махинаций восходит к эпохе папы Александра VI Борджиа, который сам не колеблясь прибегает к конфискациям. Без тени смущения пользуясь вышедшим из употребления либо применяющимся до тех пор с большими ограничениями правом, он уверенно и неумолимо накладывает руку на все ценности прелатов, умерших во время их пребывания в Риме. Речь идет об украшениях, серебряных изделиях, предметах мебели и даже хранящихся в банковских сундуках деньгах. Он без тени стыда поручает составлять описи, вскрывать сундуки и производить обыск. Эти действия, разумеется, становятся причиной конфликтов с венецианцами, которые возмущены подобными мерами и, пользуясь сильной поддержкой, в итоге одерживают верх и сохраняют свои богатства. Тогда в качестве мишени выбираются самые уязвимые и разобщенные, те, у кого нет в городе никакой серьезной поддержки. Испанец папа Борджиа устраивает многочисленные процессы над marrani — евреями, изгнанными из Испании. Поначалу их радушно встречали в Риме, они приняли другую веру, их признала римская Церковь. Однако затем некоторых из них заподозрили в лицемерии, общении со своими прежними единоверцами и даже в соблюдении прежних религиозных обрядов. Епископ Калахарский Пьетро д’Аранда (в Испании — Альфонсо Соарес), папский мажордом, в 1498 году был предан суду и брошен в темницу замка Святого Ангела. Против него дают показания сто свидетелей, правда, по большому счету, им нечего было сказать, но «его преступление состояло в его богатстве, имеющихся наличных деньгах… в его доме нашли 10 000 дукатов, и такая же сумма лежала на его имя в банке».

Папский двор — это также и трибунал или, точнее говоря, конгломерат постоянно меняющихся в количественном отношении более или менее специализированных судов. Зачастую их полномочия и функции довольно плохо определены, но в целом они образуют сильный и очень действенный судебный аппарат. Вопросами духовных дел, цензурой, различными нарушениями, рассмотрением проблем, связанных со льготами, занимается апостольский духовный суд, состоящий примерно из двадцати человек судей (младших пенитенциариев) и писцов, руководимых кардиналом (старшим пенитенциарием). Что касается процессов и конфликтов, связанных с бенефициями, полномочиями, выборами, управлением, несоответствиями, то тут начинает действовать знаменитый трибунал Роты — собственная палата дворца. Наконец, всю эту систему венчают различные кардинальские трибуналы, избираемые и назначаемые папой, которые рассматривают важные дела, прошения, заслушивают истцов или их доверенных лиц. Это следственные и совещательные палаты, которые выносят свой приговор либо на рассмотрение папы, либо папской консистории — пленарного заседания кардиналов, возглавляемого понтификом.

Служащие резиденции и три главных административных учреждения, в большинстве своем обосновавшиеся в Ватиканском дворце или в ближайших окрестностях, находятся в непосредственной зависимости от папы и образуют избираемый и патронируемый им княжеский двор, который чтит собственную иерархию и свои особые «титулатуры». Списки папского двора, составленные во времена некоторых пап, дают, по крайней мере, приблизительное представление о его численности, должностях и даже происхождении приближенных.^{17} В реестре Евгения IV перечисляются все те, кто поступил в услужение, надев ливрею, а в списке 1503 года указываются те, кто получил траурные одежды для церемонии похорон Пия III.^{18} Гораздо более полной является толстая тетрадь, составленная во времена Льва X и охватывающая период с 1514 по 1516 год, в которой в точности указываются все персонажи, вращающиеся во дворце. Прежде всего, следуя строго установленному порядку, в ней перечислены высшие должностные лица: двадцать семь prelati domestici, шестьдесят пять camararii, семьдесят девять cubicularii и девяносто три scutiferi. Итого двести шестьдесят четыре чиновника высокого ранга, чьи конкретные функции писарь не указывает. Затем — список их многочисленных приближенных также с указанием всех имен. Это уже приблизительно тысяча человек. Далее перечисляются такие люди, как капеллан, «хранители» библиотеки и архивов, дворцовая стража, разного рода служители, отвечающие за стол («общие» и «тайные» повара), белье и скатерти, буфет, золотые и серебряные изделия, мебель, а также садовники и конюшие.^{19} Таким образом, в общей сложности насчитывается более двух тысяч служащих «курии». Они живут в самых разных условиях, имеют различную репутацию, владеют разным богатством. Стоящие, естественно, на разных ступенях иерархической лестницы, знающие свое место по рангу, они все-таки считают себя единым братством. Причем большинство из них прекрасно осознает всю шаткость и специфичность своего положения.

В то же время Рим — это не город одного-единственного двора. В большей степени, чем в столицах светских королевств и княжеств, в этом городе еще во времена авиньонских пап возникли и укрепили свои позиции другие социально-политические группы, клиентеллы и даже правительственные органы, приближенные и исполнители, влиятельные люди и их подручные, объединившиеся вокруг князей Церкви. Эти кардинальские дворы придают городу значительную долю его блеска, а в социальном плане — определенную самобытность.

В большинстве своем кардиналы сохраняют некоторую независимость. Тесно примыкая к какой-либо династии и подчиняясь ее главе, они являются принцами не по происхождению, но по своему значению, своим функциям, высокой ответственности и полномочиям. Свои обязанности в отличие от других членов курии, зависящих от многих случайностей и превратностей судьбы, они сохраняют за собой всю жизнь и при случае всегда могут надеяться на то, что им удастся сыграть решающую роль в управлении Церковью. И если одни в силу своего христианского смирения или следуя желанию жить согласно строгим принципам морали отходят на второй план и выполняют свои обязанности без лишней шумихи, то другие, напротив, постоянно находятся на виду, все время играют первые роли, живут в прекрасных дворцах, окруженные многочисленной пышной свитой.

Поначалу сан кардинала присуждался только тем, кто пользовался некоторыми бенефициями, занимал определенные должности. Таких было немного: двадцать пять священников, служащих в городских церквях, семь дьяконов из церковных районов Рима и семь епископов пригородных диоцезов (например, Остии, Альбано, Фраскати, Тускула). Образуя Священную коллегию, они помогали папе в различных делах, в частности судебных, и главное — только они участвовали в его избрании на заседании конклава. Но, будучи столь важными избирателями и главными советниками, они постепенно забыли о своих духовных обязанностях в Риме и его окрестностях. Ни священники, ни тем более епископы и кардиналы, чьи кандидатуры выдвигает папа, не были просто высшими сановниками. Несмотря на торжественные обещания, их число никогда не было строго ограничено, но, конечно, зависело от доброй воли папы римского, от его желания вводить высокие должности, от стремления понравиться королям и князьям, а также от намерения иметь при себе представителей различных наций.^{20}

Возвращение в 1420 году в Рим связано с важными изменениями: с момента избрания Мартина V большинство в Священной коллегии неизменно принадлежит итальянцам. К тому же почти все они проживают непосредственно в Риме. Евгений IV лично требует от многих кардиналов, чтобы они покинули свои дома в округе и поселились в городе, рядом с Ватиканским дворцом или, по крайней мере, в Trastevere. Держатели приходов охотно поселяются возле своих церквей, размещают там небольшое квартальное правительство со своими службами и зачастую с многочисленной клиентеллой. По сравнению с другими городскими постройками их дворцы заметно выделяются, свидетельствуя об определенном сане и полномочиях их владельцев. Чаще всего и в большинстве своем это люди выдающиеся, эрудированные, интересующиеся литературой и искусством. Некоторые приезжают из-за Альп. Они дают приют и оказывают поддержку своим землякам, которых приглашают к себе, епископам и аббатам, клирикам или мирянам, подателям прошений, а иногда и послам своего правителя. Среди итальянцев наиболее известными являются не римляне, а уроженцы других провинций; среди кардиналов всегда есть, по крайней мере, один венецианец, один флорентиец или тосканец, один генуэзец. Что касается Венеции, выходцам из которой регулярно передается приход Сан-Марко, то обычно говорят о «венецианском дворце», этом небольшом анклаве в городе пап и римлян.

Кардиналы, их приближенные и посетители, эти небольшие церковные колонии, прекрасно дополняют и подчеркивают образ римского двора: космополитического, многоликого, нестабильного, отданного на откуп превратностям судьбы, все более разрастающегося и становящегося все более открытым влиянию других европейских государств. Римский двор прекрасно владеет искусством управления и приспособлен к управлению государством. Однако по своему национальному составу он вовсе не является «национальным», он не ограничен узкими рамками. В его состав входят люди самого разного национального, социального, культурного происхождения, имеющие самые различные политические пристрастия.