Повседневная жизнь Японии в эпоху Мэйдзи

РАСШИРЕНИЕ ГРАНИЦ ЯПОНИИ

«…Та часть нашего военного образования, которую мы называем «воспитанием духа» и которой уделяем особое внимание, действительно дает понятие о высоких этических ценностях, несет людям возвышенную мораль и воспитывает в них чувство патриотизма и верность. И эти понятия солдаты сохраняют не только во время службы в армии, но и потом, когда они оставляют ее. Ни одна другая страна не имеет подобного воспитания, а у нас его плоды зреют всюду, где есть молодые люди, прослужившие несколько лет в армии. О солдатском духе говорится в военных инструкциях так: 1. Верность и честность. 2. Отвага и мужество. 3. Доверие и правдивость. 4. Соблюдение своих обязанностей. 5. Умеренность во всем. 6. Безукоризненная вежливость. 7. Подчинение военной дисциплине. К этому еще добавляется чувство ответственности, возлагающейся на каждого человека, как и ответственность за свои поступки. Тщательное соблюдение всех этих пунктов должно стать целью всего военного образования».

Так писал барон Суэмацу в письме в 1904 году к лорду Ньютону. Он превосходно сумел передать чувства, которые испытывали большинство японцев в конце эпохи Мэйдзи, по крайней мере молодежь, получившая возможность с 1872 года посещать начальную и высшую школы, а также университет. Хотя по своей природе японцы — мирный народ (здесь речь идет, разумеется, о крестьянах и торговцах, а не о самураях), они прекрасно осознавали необходимость создания единой нации и считали себя бесконечно обязанными императору и Японии (этот принцип назывался кококу). Образование, которое дети получали в школе, прививало им преданность стране и императору и, кроме того, любовь к родине (айкокусин), — понятие, которого, вероятно, не существовало прежде. История Японии практически не знает примеров, чтобы страна воевала с другими странами. Возможно, причиной тому послужило ее островное положение. Исключение составляет попытка Кореи и Китая захватить территории Японии в конце XIII века. Но в то же время нельзя сказать, чтобы в Японии возникли ура-патриотизм и шовинизм. Только с появлением у границ Японии европейских кораблей страх перед иностранными державами, которые считали потенциальными колонизаторами, перерос в ненависть к ним. А эта ненависть, рожденная из страха, развилась, в свою очередь, в любовь к родине. Прежнее деление населения страны на самураев и простой народ подразумевало, что благополучие последних целиком зависело от первых, в обязанность которых входила защита страны. Патриотизм, столь естественный и понятный для европейца, был еще плохо воспринят японцами. Военное сословие практически никогда не вступало в противостояние с иностранцами, так что весь его боевой опыт состоял из сражений с враждебными кланами. Гражданские войны постепенно выработали неписаный кодекс поведения воина — «Путь лука и коня» (кюбано-мити), которому должен был следовать каждый благородный воин. Конфуцианская этика сёгуната Токугавы в XVIII веке, веке относительного внутреннего спокойствия, переработала этот «закон поведения военной свиты» (Букэ Сёхато) в письменно зафиксированный кодекс, Бусидо, или «Путь воина». Этот кодекс, регламентировавший поведение воинов и относящийся только к мужчинам — членам клана, вскоре превратился в свод правил для правящего класса и приобрел социальнополитическое содержание. Простолюдины, крестьяне или торговцы, ремесленники и священнослужители не придерживались его. Их единственным правилом было повиновение правящим классам и глубочайшее почтение к императору, божественному символу Японии.

Когда в начале эпохи Мэйдзи начался всеобщий воинский призыв, народ в своей основной массе воспротивился ему и отказался участвовать в защите страны (ему казалось, что она в этом не нуждается). Простолюдины не умели и не желали сражаться, считая, что это удел самураев. Сами же самураи отнюдь не стремились передавать свои привилегии народу и таким образом подрывать свой престиж.

В 1881 году японская армия насчитывала тридцать три тысячи солдат, две тысячи четыреста офицеров (все — бывшие самураи, которые с презрением относились к рядовым) и более четырех тысяч человек, составлявших императорскую охрану, среди которых также практически все были самураями. Служба в действующей армии длилась три года, три года проходили в запасе первой очереди и четыре года в «территориальной» армии. «Летом солдаты носят белую куртку и брюки, зимой — мундир из темно-голубого сукна. Они подстрижены на русский манер, их волосы зачесаны назад».

Это была очень небольшая армия, которая все еще сохраняла дух кастовости и отделяла себя от остального населения. В 1882 году, после введения всеобщего воинского призыва, сам император, встревоженный отсутствием патриотизма в народе, решил издать рескрипт — Гундзи, обращенный к нации в целом: «Знайте, что Мы являемся вашим главным маршалом. Подобно тому, как ноги служат опорой для тела, так и вы — опора для Нас. Мы же, в свою очередь, — ваша шея и голова, и именно такое отношение может укрепить нашу взаимную симпатию. От того, насколько полно вы, солдаты, сумеете выполнить вашу миссию, зависит то, сможем Мы или не сможем защитить наше государство, когда к этому нас призовет Небо, и сможем ли Мы заплатить долг нашим доблестным предкам. Если престиж нашей Империи пошатнется — вы разделите с Нами эту боль. Если военный дух Империи пробудится и приведет ее к славе — Мы разделим ее с вами. Если вы все будете соблюдать свой долг и, таким образом, духовно объединяясь с Нами, направите вашу силу на защиту государства, то наш народ будет радоваться мирной жизни, а слава Империи возрастет и станет светочем человечества…»

Император продолжал давать армии ценные указания этического характера для того, чтобы она объединила свои усилия с усилиями императора и всей нации. Этот рескрипт быстро распространился не только среди солдат, но даже среди школьников, а офицеры и профессора занимались тем, что разъясняли и комментировали императорские указы, объясняли причины войн, происходивших на Западе, и предлагали студентам размышлять над жизнью знаменитых людей, чей патриотизм становился для них примером. Айкокусин, или любовь к родине, стала своего рода национальной религией, в которой воспитатели и военные руководители были жрецами, а император — божеством.

За одно поколение в стране, где большая часть населения практически не интересовалась военным делом, появилась этика, почти религия, сделавшая японское государство военным и военизируемым. Это отчасти объясняет ту радость, с которой Япония вступила в войну с Китаем, а спустя десять лет — с царской Россией, и почему она считала правым делом колонизировать Формозу, а в 1910 году присоединить Корею.

В начале эпохи Мэйдзи существовало множество лазеек, через которые можно было увильнуть от службы в армии, так что воинский дух с трудом распространялся среди народа. Но после нескольких императорских указов и особенно после первых побед на территории Китая в сердцах всех людей, независимо от их класса, зародилось чувство национальной гордости. В начале эпохи Мэйдзи армию создавали на западный манер и считали в той или иной степени иностранным продуктом, тем более что войска организовывали французские и немецкие офицеры, которые объясняли принципы военного образования бывшим самураям — будущим офицерам новой японской армии.

Увлечение всем иностранным не затронуло умы крестьян, и новые методы ведения войны восприняли с определенным энтузиазмом только высшие классы и бывшие самураи. Потребовался приказ императора и китайская война (ниссин), чтобы дух нации в целом начал пробуждаться. Каждый отдавал все, что мог, чтобы авторитет императора повысился, а страна достигла величия, и охотно откликался на запросы армии. Призыв в армию стал обязательным для всех, и отныне все мужчины от семнадцати до сорока лет могли быть призваны, если в этом была необходимость. Собственно на военную службу призывались двадцатилетние молодые люди. Быть солдатом считалось почетным делом, для исполнения которого необходимо было иметь отменное здоровье и рост не ниже метра шестидесяти. В случае войны юноши в возрасте от семнадцати до двадцати лет могли проходить обучение, с тем чтобы в дальнейшем принять участие в военных действиях, в то время как мужчины от сорока до шестидесяти составляли своего рода резерв. Правительство прилагало невероятные усилия для того, чтобы все население страны могло поддерживать армию, которая, как и в Европе того времени, начинала считаться неким почетным классом, и каждый солдат осознавал, что на него возложена священная миссия: защищать родину и способствовать ее величию.

Большинство японцев были уверены, что азиатские народы ничем не хуже европейских, и единственным средством доказать это было собрать мощную армию, способную конкурировать с армиями стран Европы.

Война против Китая в действительности оказалась едва ли не приятной прогулкой, и она, конечно, не могла дать Японии уверенность в своих силах. Правительство ухватилось за подвернувшийся в 1900 году (осада Пекина иностранными легионами во время Восстания боксеров) случай показать, что новая Япония отличается от Японии времен сёгуната и что ее войска дисциплинированы и хорошо обучены. Японский контингент оказался на высоте и храбростью и образцовым поведением солдат заслужил одобрение и восхищение глав британской и французской армий.

Японские солдаты не участвовали в грабежах, не унижали себя местью и в целом вели себя куда более достойно, чем европейцы. После этой военной операции правительство Японии обозначило более четкие цели и задачи, которые должны были быть выполнены к 1911 году: так, сухопутная часть армии должна была насчитывать к этому времени четыреста пятьдесят тысяч человек, среди них — восемь-девять тысяч офицеров, выпускников военных школ или получивших свое звание в ходе боевых действий. Кавалерия была довольно слабой (в отличие от артиллерии), отчасти из-за того, что не хватало лошадей, отчасти из-за плохой подготовки кадров. Солдаты были вооружены новыми ружьями «Арисака» образца 1897 года (их также называли «модель 30»), прототипом для которых послужило уже устаревшее ружье «Мурата» (1873). Сначала эти ружья собирали во Франции и в Германии, а затем и в самой Японии открылись крупные заводы по их производству.

Каждый солдат непременно получал небольшой сборник военных песен, которые должны были укреплять его мужество и решительность. Тренировки в армии часто бывали очень тяжелыми. Так, солдаты должны были маршировать несколько километров при полной экипировке, что, как считалось, закаляло боевой дух. Новобранцы, оказавшись в армии, чувствовали себя в своей тарелке, поскольку еще в начальной и средней школе для детей проводилась военная подготовка, включающая маршировку, построение и разучивание военных песен. В то время не шло речи о завоеваниях территорий, но новое военное образование ставило своей задачей воспитать патриотично настроенных молодых людей, способных встать на защиту своей страны в случае вторжения извне. Военная операция на территории Китая являлась в некотором роде «профилактической», а в Корею была предпринята карательная экспедиция — мера, которая должна были внушить уважение к японскому флагу. Амбиции японцев измерялись стремлением завоевать международное признание и показать, что Япония стоит на одной ступени с европейскими странами. Во время Русско-японской войны японский солдат получал строжайшие указания, предписывающие «джентльменское» поведение, особенно в отношении военнопленных:

Кроме того, правительство акцентировало внимание на том, чтобы о раненых — как японцах, так и русских — тщательно заботились и чтобы во всех обстоятельствах сохранялся столь чтимый самураями дух Бусидо.

Эти требования много дали японской армии. До того времени принципы Бусидо соблюдались разве что только воинами из высших сословий, а простолюдины, чьи моральные качества считались «низкими», их не поддерживали. Но когда принципы Бусидо сделались достоянием каждого, и знать, и простонародье почувствовали, что они сами становятся высшим классом. Крестьянин или торговец, который раньше влачил безрадостное существование, отныне был вознесен до уровня самурая или вельможи прошлого. Это наполняло его гордостью, и он всеми силами старался соответствовать рыцарскому идеалу Бусидо, презирающему смерть, но подчеркнуто милосердному к побежденному врагу. Во время Русско-японской войны (Нитиро) каждый солдат требовал от себя такого поведения, чтобы императору не пришлось краснеть за него. Впрочем, это не мешало относиться к «варварам» с некоторым пренебрежением. «В то время, — пишет барон Суэмацу, — детское поведение русских солдат часто описывалось в японских журналах». И он же дает пример такого поведения, расцененного японцами как непристойное: «Когда битва при Ляояне была окончена, один из пленных обрадовался, узнав о поражении русских, говоря, что русское правительство — дурное правительство. Однако спустя некоторое время он принялся рыдать, потому что «после войны России уже не будет», и он не знал, куда ему идти…» Японцы не могли взять в толк, как можно одновременно быть патриотом своей страны и противостоять ее правительству.

В некотором отношении поведение японцев во время Русско-японской войны может служить образцом храбрости и воспитанности. Об «операции по наведению порядка» в Корее этого сказать нельзя. Здесь речь шла уже не о войне против западной державы, где чувствовалась настоятельная необходимость показать свою страну в выгодном свете, но о противостоянии другому азиатскому государству, где японцы сражались с народом, который презирали. На конференции, посвященной империалистической политике Японии, профессор Укита-вамин заявил, что для большинства японцев той эпохи корейцы «все равно, что негры или индийцы; считалось, что «этот народ отличают вялость, полное отсутствие эмоциональности, лень, склонность к игре, ненависть, жестокость, поверхностность. Уровень упадка и коррупции в стране таков, что ей уже не подняться. Лучшим вариантом для нее будет держать ее под ярмом. Только так можно добиться хоть каких-то улучшений».

В это время в журналах и газетах публикуются многочисленные статьи, цель которых — убедить японцев, что политика их государства по отношению к Корее абсолютно оправданна и верна. Не зная, как еще доказать европейским странам свою «современность», Япония решила обзавестись колониями, действуя по отношению к Корее так же, как Запад пытался действовать по отношению к ней самой или как американцы действовали по отношению к индейцам. Японцы абсолютно по-разному вели себя в «колониях» (Тайвань и Корея) и во время войны с европейской страной. В обоих случаях народ четко придерживался политики, проводимой государством, хотя отдельные личности, принадлежавшие в основном к образованным кругам, возмущались подобной несправедливостью к Корее.

Тогда как во время Русско-японской войны даже самые мелкие вещи, принадлежавшие погибшим русским солдатам, были заботливо собраны и возвращены родным и не было отмечено ни одной кражи, население Кореи, напротив, систематически обиралось и эксплуатировалось. Эта разница в отношении к странам укоренилась в Японии еще с конца XVI века, после попыток Хидэёси завоевать несчастную Корею, когда между двумя народами возникла глубокая взаимная антипатия. Промышленные магнаты Японии видели в Корее неисчерпаемый источник дешевого сырья и бесплатной рабочей силы — то есть залог невероятной прибыли. О «спасении родины» тут и речи не шло: Японии требовалось восстановить потрепанную после войны с Россией экономику. Любой японский крестьянин, оказавшись в Корее, чувствовал себя царьком, которому все были обязаны. Считалось, что победителю непременно надлежит угнетать побежденного, особенно если у последнего нет никаких надежд на восстание. «Японец до сих пор не знает, как должен вести себя сильный по отношению к слабому, и не догадывается, что злоупотребление своим превосходством — настоящий позор!» — заявлял профессор Укита-вамин.

Во время войны японцы, в особенности женщины, стали отправлять каждому солдату на фронт имонбукуро — посылку с подарками, представлявшими собой небольшие и недорогие, но полезные вещицы, упакованные в полотняный мешочек. Этот американский по происхождению обычай появился в Японии благодаря госпоже Симизу Фукико, возглавлявшей отдел Женского союза христиан умеренного толка в Японии. В США им управляла миссис Тэтчер. Содержимое имонбукуро собирали по строго определенному образцу. Сами сумки должны были быть изготовлены из хлопковой ткани, и в них складывались письма, рисунки, фотографии детей и полезные мелочи, такие, как бумажные салфетки, жевательная резинка, карандаши — все вместе стоимостью не выше пятидесяти сэн. Тон задали аристократки, собиравшиеся в рукодельнях, а чуть позже сбором имонбукуро занялись и остальные женщины из всех слоев общества. Нельзя было допустить, чтобы солдаты на войне остро ощущали отдаленность от семьи. В самом начале этой кампании по оказанию моральной поддержки солдатам гейши и проститутки также хотели принять в ней участие, изготовляя имонбукуро, но дамы из Женского союза христиан, проникнутые благочестивым «викторианским» духом, отказались считаться с этими дарами «постыдного» происхождения. В конце концов под давлением общественности те из них, кто возглавлял сбор имонбукуро для отправки на фронт, не нашли ничего лучшего, как заменить вложенные в сумки картинки с изображением гейш… Библией. Возмущенные гейши решили сами отсылать по почте свои имонбукуро.

Эти маленькие подарки помогали солдатам не только сохранять чувство близости со «своими», но и завязывать знакомства с девушками, не прибегая к помощи посредников. После окончания войны в стране было заключено множество браков с вернувшимися домой солдатами и «крестными матерями», как называли женщин, отправлявших имонбукуро.

Итак, если прежде межродовые распри приносили лишь страдания народу, не принимавшему в них никакого участия, то в конце эпохи Мэйдзи каждый в той или иной степени был причастен к военным действиям, так что император и боги вполне могли быть довольны, а к нации вернулось благополучие.

Людей охватывал порыв милитаризма, окрашенный в религиозные тона и подкрепляемый успехами Японии во внешней политике. К концу эпохи Мэйдзи каждый японец был свято убежден в том, что сами боги направляют его страну на правильный путь и что ей суждено сыграть огромную роль в мировой истории и особенно в истории цивилизаций Азии… Впервые огромную европейскую империю — царскую Россию — сумел победить азиатский народ — японцы. В это время только неудача в военных делах могла бы ослабить это всеобщее для них чувство непобедимости и удержать Японию от политики агрессивного империализма.

На Западе эту уверенность японской нации в своем превосходстве не принимали во внимание, и лишь самые дальновидные люди, хорошо знавшие Японию, ощущали тревогу. Так, в 1907 году молодой журналист Лео Бирам, вернувшийся в Европу из путешествия по Дальнему Востоку, писал: «Восходящее Солнце Востока, сияющее славой и обагренное кровью, только начинает свой путь. Чем оно сможет изумить или ужаснуть нас?»