Познать себя в бою

Подвиг комэска

На следующий день обстановка на нашем фронте резко изменилась. Началось мощное наступление немецких и румынских войск с форсированием реки Прут. Эскадрильи, получив новую боевую задачу, одна за другой направились в район Яссы – Унгены.

День был горячий, напряженный. Заправившись горючим и боеприпасами, наше подразделение снова летит штурмовать вражеские войска. Впереди звено под командованием Федора Атрашкевича, а за ним, в колонне, остальные. Перед переправой заметили скопление противника: танки, автомашины, артиллерия. Навстречу нам замелькали трассы. Прорвавшись через их заслон, с пикированием бросаем бомбы, обстреливаем цели из пулеметов. С набором высоты вытягиваемся друг за другом в круг, пикируем повторно. Под нами горят автомашины, во все стороны разбегаются и падают пехотинцы. Зенитный огонь неистовствует.

Вдруг за передним самолетом потянулась струя дыма и огня. Возглавлял группу Атрашкевич, – значит, его машину подбила зенитка. Как защемило в этот момент сердце. Все следили за самолетом командира эскадрильи. Пламя разгорелось. Было ясно, что к своим он уже не дотянет… И вдруг самолет резко из горизонтального положения перешел в пикирование. Было видно, что он нацелен в самую гущу вражеской техники. Взрыв разметал ее.

Погиб наш командир, погиб геройски. Решил ли Атрашкевич идти на таран или же был убит в воздухе – мы никогда не узнаем. На самолете не было радиостанции. Все мы знали его как отважного воздушного бойца, умного и душевного человека, требовательного и вдумчивого командира. В самое трудное время Великой Отечественной – в ее начальный период – он учил нас воевать, учился сам, был примером самоотверженности. Превыше всего Федор Васильевич ценил в истребителе способность до конца выполнить боевую задачу, развивал у летчиков смелость и дерзость, инициативу и настойчивость. Мы уважали командира, ценили его слово, дорожили его оценкой и советом.

Гибель командира вызвала ярость у всех летчиков группы. Мы пикировали на зенитные батареи, готовые таранить их своими «мигами». Каждый стремился точно разить врага, все умение вкладывал в атаку.

Совершив посадку, я не отошел от самолета, ждал летчиков. Ко мне медленно приблизился техник Федора Васильевича Атрашкевича. Он уже по номерам севших самолетов понял: командир не вернулся с задания. Но подходя ко мне, он еще не терял надежды. В нем еще теплилась мысль: Атрашкевич не погиб, выбросился с парашютом «или сел вынужденно. Сдавленным голосом спросил:

– Что с командиром, товарищ старший лейтенант?

– Нет больше его, – с трудом отвечаю. – Сбила зенитка.

Стоим и молчим, опустив головы. Такова судьба боевого экипажа. Летчики погибают в небе, а техники долго переживают утрату. Кровь, пролитая в бою, еще сильнее скрепляет боевую дружбу между летным и техническим составом.

Проводив в боевой полет летчика, каждый техник с нетерпением ждет его возвращения. С тревогой всматривается в горизонт, внимательно следит за бортовыми номерами садящихся машин. Эти мгновения приносят ему радость или горе. Когда летчики отдыхают после напряженного боевого дня, техник и мотористы успевают залатать все пробоины в самолетах, снять поврежденный мотор, поставить новый. От золотых рук этих людей, их беспримерного патриотизма и трудолюбия во многом зависят успехи в небе.

К моему самолету собрался весь состав эскадрильи. Из подъехавшей «эмки» вышел Иванов. Я доложил ему обстоятельства гибели Ф. В. Атрашкевича.

– Жаль! Такого человека и командира потеряли! – со вздохом выговорил Иванов. Какое-то время он стоял, молча переживая потерю. Потом оглядел всех. – Ну, что вы носы повесили? Живые еще злее должны бить врага и мстить за погибших товарищей!

От сказанного Ивановым на душе легче не стало, но как-то все сразу приободрились и подняли головы.

– До прибытия Соколова командиром эскадрильи назначаю Покрышкина.

Все смотрели на меня. О чем они думали? Может быть, об Атрашкевиче. Он был настоящим командиром. Я же думал о том, справлюсь ли с возложенными на меня обязанностями в этот нелегкий период. Понимал, что на меня ложилась вся ответственность за людей и боевую деятельность эскадрильи, знал, что придется действовать в отрыве от полка. Не просто заменить такого командира, как Федор Васильевич.

– Покрышкин, немедленно отправляйте передовую команду в Сынжерею. После явитесь на командный пункт для уточнения всех вопросов вашей работы там, – уже сев в машину, приказал В. П. Иванов.

– Есть, товарищ командир полка!

Через час машины с личным составом, боеприпасами и горючим, вытянувшись в колонну, запылили по дороге на запад. Полевая площадка у молдавского села Сынжерея должна стать нашим аэродромом подскока, приближенным к линии фронта. Я уже знал, что с него будем наносить штурмовые удары по колоннам противника и совершать вылеты на перехват вражеских самолетов, налеты по скоплениям гитлеровских войск. К вечеру следующего дня в Маяки сообщили по телефону, что Сынжерея готова нас принять.

Совершив с утра вылеты на штурмовку и разведку, эскадрилья в полном составе вскоре приземлилась на аэродроме подскока, около Сынжереи. Назначенный начальником комендатуры комиссар нашего подразделения Барышев встретил и показал мне все, что было сделано на этом поле для обеспечения боевой работы. Передовая команда потрудилась здорово. Были оборудованы укрытия для горючего и боеприпасов, окопчики для личного состава и небольшая землянка для командного пункта.

Аэродром имел и серьезный недостаток: ограниченные размеры летной полосы. Посадка самолета должна быть исключительно точной. Ошибка в расчете грозила летным происшествием. Хорошо, что летчики эскадрильи были обучены посадке с газом, и их первое приземление обошлось без поломок. Вот так в боевых условиях пригодилась новая методика расчета на посадку. Боевая действительность заставляла нас брать на вооружение все новое и передовое, что рождала творческая инициатива.

Я собрал летчиков. Еще раз, теперь уже на месте, напомнил об особенностях посадки, а потом предложил продуманный вариант действий на день. Нам предстояло наносить штурмовые удары в двух направлениях: по району Унгены, дорогам от него на Кишинев, а также северо-западнее Бельцы, где гитлеровцы, форсировав Прут, вели наступление.

Мне казалось, что наиболее целесообразно действовать на этих разобщенных направлениях единой группой, в составе всей эскадрильи. В этом случае два или три звена наносят удар, а одно подавляет зенитный огонь и прикрывает штурмующих от внезапных атак вражеских истребителей. При таких условиях удары будут более эффективными и мы понесем меньше потерь.

По себе знал, что состояние летчика, идущего в штурмовую атаку, значительно выше, когда чувствуешь локоть товарища, знаешь, что тебя прикрывают. Воздушный боец точнее заходит на цель, надежнее поражает ее. Когда же в момент штурмового удара около тебя никого нет, то отвлекаешься на осмотр воздушного пространства, можешь сделать ошибки в прицеливании. Следуя суворовскому правилу, «каждый солдат должен знать свой маневр», посоветовался с летчиками. Они с полным одобрением отнеслись к моим предложениям.

Закончив дозаправку самолетов, вылетаем на штурмовку восьмеркой. Сверху нас прикрывает пара «мигов», Вот уже под нами противник: дорога от Унгены на Кишинев забита автомашинами и артиллерией. Навстречу нам летят снаряды «эрликонов». Прикрывающая пара пикирует на зенитную батарею и подавляет ее. Мы, сбросив бомбы по скоплениям автомашин, стали в круг и начали обрабатывать цели из пушек и пулеметов.

Действовали все смело, старательно. Уже уходя на аэродром, посмотрел назад. Не скрою, столбы дыма от горящих автомашин радовали глаз. А группа потерь не имела. Лишь один самолет получил серьезные повреждения от зенитного огня, но благополучно приземлился. Им сразу же занялись техники. В руках этих умельцев машина к утру снова была в полной боевой готовности.

Затем сделали боевой вылет в район северо-западнее Бельцы. Но сейчас штурмующую группу усилили. Она состояла из двух звеньев, а прикрывающая – в составе звена. Только что проведенный налет показал, что пары «мигов.» может оказаться недостаточно для подавления зениток.

До вечера мы совершили несколько боевых вылетов. Затем эскадрилья произвела посадку в Маяки. Командование не решилось оставлять нас на аэродроме подскока на ночь из-за отсутствия надлежащей охраны. Фронт ведь был совсем рядом.

Доклад о результатах действий в районе Сынжереи командир полка Иванов выслушал молча. Уточнил итоги дня.

– Почему-то вашей работой недоволен Осипенко. Считает, что мало сделали налетов.

– Как же мало! На каждого летчика пришлось в два раза больше вылетов, чем установлено.

– Он требует штурмовать звеньями, беспрерывно, на каждом направлении: в районе Унгены и северо-западнее Бельцы.

– Это же будут булавочные уколы. Через пару дней, пожалуй, останемся без самолетов…

Командир полка еще раз, вникая в детали, расспросил меня о каждом вылете, его результатах, наличии у противника зенитных средств, встречах с вражескими истребителями. По-видимому, он пришел к определенному выводу.

– Ну, хорошо. Действуй так и дальше. Разговор с командиром дивизии возьму на себя. На завтра вам те же задачи. А сейчас – отдыхайте.

По дороге в столовую мысли невольно возвращались к оценке сегодняшних действий эскадрильи, которую дал командир соединения. Летчики прошли через пекло зенитного огня, сделали все возможное, чтобы оказать помощь нашей пехоте. Нанесли противнику ощутимый урон. Мы не потеряли при этом ни одного самолета. И все-таки командир дивизии остался недоволен результатами нашей боевой работы. Почему?

Мне было понятно стремление руководства бросить все силы, эффективно использовать все средства, чтобы задержать наступление фашистов. Но возможности истребителей следует использовать разумно. Конечно, бомбардировщиков днем в это пекло посылать нельзя. На устаревших машинах СБ бензобаки не покрыты резиновым проектором и даже от попадания пули или снаряда они горят как факелы. Правильно, что наносят удары они в основном ночью. Значит, придется истребителям брать на себя штурмовки вражеских войск в дневных условиях. Но тактика должна быть эффективной. Я был уверен в правильности действий эскадрильи и решил так же построить боевой порядок и завтра.

Штурмовые удары всей эскадрильи по наступающему противнику оправдали себя и в новых боях. День прошел напряженно, среди пулеметных и пушечных трасс, разрывов снарядов. В этой «пляске смерти» (так летчики называли штурмовки под сильным огнем) каждый мог в любой момент погибнуть. Но бойцы смело и мужественно разили врага.

В один из вылетов зенитный снаряд разорвался в самолете Довбни. Летчику удалось выброситься из горящего «мига». Мы видели, что приземлился он на парашюте там, куда сбросил бомбы. Трудно было определить, живым ли достиг Довбня земли…

Уже вечером, выполнив последний вылет на штурмовку противника, прорывающегося к Бельцам, эскадрилья должна была, заправившись горючим и боеприпасами, перелететь на ночевку в Маяки. Я решил использовать эту возможность, зайти за Бельцы и поискать там вражеские самолеты или проштурмовать цели на земле. Это решение встретило полное одобрение у летчиков.

Прежде всего отправили в Маяки самолеты, получившие повреждения в сегодняшних боях. А потом уже пятеркой взяли курс на Бельцы, Я в паре с Лукашевичем летел на высоте тысяча метров, а звено во главе с Дьяченко – триста метров выше нас. Заходящее солнце, дым от горевших сел, пыль и гарь мешали искать цели в воздухе и на земле. И все же на проселочной дороге обнаружили небольшую колонну автомашин. Она шла в сторону Бельцы. Дав команду группе эволюциями самолета, крутым снижением пошел на цель.

На высоте около шестисот метров заметил на светлом фоне неба выше нас немецкого разведчика и корректировщика «Хеншель-126». Сразу же сообразил, что он был под нами. Мы его не заметили на темном фоне земли. Сейчас он выше и его экипаж не видит нас. Это надо использовать. Уж очень заманчивая и важная цель. Наверняка идет с данными о наших войсках. Зная о высокой маневренности «хеншеля», о том, что он может запросто ускользнуть от скоростного истребителя, я решаю снизу подкрасться к нему, маскируясь фоном земли.

Маневр удался полностью. Экипаж вражеского разведчика не заметил атакующего «мига». Подойдя к «хеншелю» метров на семьдесят, открываю огонь. Сумеречное небо прочертили яркие огненные трассы. Они прошили снизу фюзеляж и мотор разведчика. Мимо меня пролетели какие-то белые листы. Что это? Но тут же сообразил, что это куски дюраля. «Хеншель» свалился в крутую спираль и, оставляя за собой длинный шлейф черного дыма, стал падать к земле.

После атаки внимательно осмотрелся. В воздухе вражеских самолетов не было. Решаю проследить за падением разведчика. На этот раз наблюдение за «хеншелем» оказалось не напрасным. У самой земли он вышел из спирали и с дымом за хвостом потянул на запад.

Хитрый, гад! Пытается уйти! Не выйдет! бросаю «миг» в пикирование и догоняю «хеншеля». Вокруг меня проносятся трассы от зенитных пулеметов. Это снизу пытаются помочь своему…

Самолет противника в моем прицеле. И тут вдруг что-то ударило по моему самолету, обожгло мне подбородок. Вихри воздушной струи разбрызгали по плексигласу фонаря кровь. «Видимо, меня атаковали «мессершмитты», – подумал я и быстро глянул назад. Там, за мной, Лукашевич. Значит, попала зенитка.

Преследование фашистского разведчика не прекращаю. Догоняю «хеншеля» и прошиваю его очередью из БС и «шкасов». Вскоре вижу, как он врезался в землю и, перевернувшись, взорвался. Направляю «миг» в набор высоты левым боевым разворотом. Но что это? С юго-запада, навстречу мне и выше метров на сто подходит другой «Хеншель-126». Видимо, идет на смену тому, который уже догорает на земле. Он летит спокойно, не замечая нашу пару.

Решаю повторить маневр. Тоже маскируясь темным фоном земли, подкрадываюсь к нему под «живот» и очередью из всего оружия расстреливаю его. «Хеншель» тут же свалился в штопор. Нет! Не обманешь! Первый уже пытался уйти! Не вышло!

Энергичным переворотом ввожу «миг» в вертикальное пикирование и пытаюсь поймать в перекрестие прицела штопорящего «хеншеля». И тут вижу… как стремительно налезает на меня земля. Мгновенно делаю рывок на себя ручки управления, и от огромной перегрузки резко выходящего из пикирования «мига», теряю сознание… Очнулся, когда самолет у самой земли успел выйти в горизонтальный полет. Ухожу вверх правым боевым разворотом и ищу атакованный самолет врага. Увидел его горящим на земле. В это же время обнаружил, что надо мной нет сдвижной части фонаря кабины. В лицо бьет встречная струя воздуха. Тут я понял, какая была огромная перегрузка на выходе из пикирования. Сорвало сдвижную часть фонаря. Как я сам выдержал?

Принимаю решение: на поврежденном самолете штурмовой удар по наземной цели не наносить и уходить в Маяки.

После заруливания на стоянку самолета ко мне подбежал Вахненко. Он с тревогой уставился на меня.

– Что с вами? У вас все лицо в крови.

– Ничего страшного. Пуля зацепила за подбородок. Машине вот здорово досталось. Работы хватит на всю ночь, – ответил я ему, с трудом вылезая из кабины.

Вскоре у моего «мига» собрались летчики эскадрильи, подъехала санитарная машина.

– Поедем в санчасть, – потребовал врач.

– Не мешай, доктор. Дай нам поговорить о бое. Вытри, пожалуйста, кровь с лица.

Кратко поделились впечатлениями о боевом вылете. А Вахненко в это время внимательно осмотрел самолет, парашют. Потом подошел ко мне, выждал паузу в нашей беседе.

– Ну, товарищ командир, вы в рубашке родились! Жить до конца войны после такого случая!

– О чем ты?

– Посмотрите только, как вас пуля обошла! Вы оказались в вершине узкого треугольника полета пули, и от гибели вас спасли какие-то миллиметры, – говорил техник.

– Что ты говоришь? Интересно.

И точно. Пуля оказалась «доброй». Войдя в правый борт кабины и зацепив на спине плечевые лямки парашюта, ударила в ролик сдвижной части фонаря на левом борту, рикошетом ушла снова направо, зацепив подбородок и повредив фонарь. Да!.. Миллиметры спасли жизнь…

Доложив командиру полка о результатах боевого дня и последнего вылета, вновь проанализировал ход боя с «хеншелями». Меня всего передернуло, когда детально восстановил атаку на пикировании. Она едва не привела к столкновению с землей. Вывод четкий: прежде чем идти в атаку, надо хорошо оценить обстановку. Торопливость в бою опасна, она ничего не имеет общего с энергичными, решительными действиями. Вот так, на горьком опыте, родилось еще одно правило ведения боя. А спасла меня от гибели только высокая физическая подготовка, способность переносить большие перегрузки. Так шаг за шагом познавались и осваивались особенности ведения боя, приходил опыт, формировались качества, необходимые настоящему бойцу.

Утро спутало все наши боевые планы. Пришли с севера холодные воздушные массы. Они накрыли туманом аэродромы дивизии. Вылетать было нельзя. Летчики, прибывшие на аэродром с рассветом, сразу же завалились на чехлы под крыльями самолетов. Короткие ночи первых чисел июля не позволяли хорошо отдохнуть. Сон к тому же был не только коротким, но и тревожным. Летчики во время сна что-то выкрикивали, вновь переживая боевые события минувшего дня. После такого сна, с раннего рассвета до наступления темноты – воздушные бои, штурмовые действия, другая боевая работа.

Туман вскоре освободил летное поле. Командир полка сразу же выслал на разведку погоды летчика Дубинина. Это было разумное решение. Метеослужба не дает данных, а ведь погода сейчас для нас – главное.

Сразу после взлета И-16 исчез в тумане. Звук его мотора постепенно затих. Надо было ждать возвращения Дубинина. Я пошел вдоль стоянки, чтобы поговорить с техническим составом. Не так уж часто выдается время на это.

С инженером Копыловым мы еще раз обговорили, какие работы надо провести на самолетах в ближайшее время, как пополнить запасы, так необходимые в боевых условиях, где разжиться инструментом. Побеседовал с вооруженцами, некоторыми техниками.

Вижу, под крылом самолета Дьяченко собрались почти все летчики эскадрильи. Раздавался смех. Я подошел к ним.

– О чем вы тут спорите? Почему не спите?

– Да вот Дьяченко сравнивает наши штурмовки с выступлениями гимнастов под куполом цирка, – пояснил Лукашевич. – Ну и заспорили.

– А что, товарищ командир, схожего много. Мы при штурмовке крутимся над противником и рискуем собой, как гимнасты при выступлении без страховки. Захватывающий момент: объявляется «смертельно опасный номер под куполом цирка»! Дробь барабанов, и все, затаив дыхание, ждут. Гимнасты иногда срываются с трапеции…

– Кончайте банчок! Пока еще есть время, поспите, – строго сказал я и пошел дальше по стоянке.

Шел и думал: может быть, такие разговоры отвлекают летчиков от тяжелых мыслей, служат своеобразной разрядкой. Они честно выполняют свой долг. Каждый из них безраздельно верит в нашу победу, делает все, чтобы приблизить этот светлый день.

Прошло два часа, а Дубинина все не было. Ждать уже бесполезно. Можно лишь надеяться на то, что он сел где-нибудь вынужденно из-за выработки горючего или отказа мотора. О том, что на самом деле произошло с Дубининым, нам стало известно лишь через несколько дней. А случилось следующее…

Над линией фронта туман рассеялся раньше, чем в нашем районе. Установилась ясная погода. Отсутствие советской авиации в воздухе позволяло гитлеровским пилотам летать безнаказанно. Пара Ме-109 обнаружила одиночного И-16 и предприняла все, чтобы сбить Дубинина. Маневрируя у самой земли, он мастерски уходил из-под трасс «мессершмиттов». Не добившись успеха, фашистские летчики решили взять И-16 в клещи. Дубинин, засмотревшись на заднего, не заметил скирду сена и зацепил ее. И-16 от удара отскочил вверх. Атакующий в лоб Ме-109 не успел увернуться и врезался в киль нашего самолета. От второго сильного удара оборвало привязные ремни, и Дубинина выбросило из кабины. Вражеский летчик сгорел в обломках своего самолета.

К счастью, все это происходило на глазах местных жителей. Они доставили Дубинина в больницу, где он пролежал без памяти более недели. После выздоровления летать Дубинин уже не мог и перешел на штабную работу.

…Часам к одиннадцати солнце пригрело, и туман быстро стал рассеиваться. Летчики с нетерпением ждали разрешения на вылет. Наконец подъехал Иванов и приказал мне:

– Соберите летчиков для получения заданий.

Я тут же послал мотористов за летным составом. Командир полка приказал Селиверстову вылететь на разведку выдвижения войск противника в направлении Бельцы, а также переправ через Прут. Самостоятельная задача была поставлена звену Фигичева. Два звена под командованием самого Иванова должны были вылететь на штурмовку войск противника на дороге Унгены – Бельцы. В этой шестерке было и мое звено.

Я молча выслушал задачи на день. Хотя, не скрою, был обеспокоен. Впрочем, понимал, такая методика действий соответствовала требованиям командира дивизии. Видимо, для наведения порядка в эскадрилье Иванов в тот день и прибыл к нам в Сынжерею. Предчувствие подсказывало, что сегодняшний день не закончится добром.

Вскоре ушли в воздух звенья Селиверстова и Фигичева. Минут через двадцать вылетела и наша шестерка. Взяли курс на Бельцы.

Вскоре на дороге, что вела с юга к городу, обнаружили большую колонну крытых автомашин. Сверху хорошо были видны на крышах белые круги. Над колонной спокойно кружился разведчик «Хеншель-126». В. П. Иванов атаковал его и с ходу поджег. Самолет начал падать. И вдруг левый ведомый в звене Иванова бросился за ним. Догнал и на высоте триста метров открыл огонь. Атака уже горящего самолета противника удивила меня. По расположению самолетов в звеньях я определил, что предпринял этот маневр Семенов. Чуть не столкнувшись с «хеншелем», он резко отвернул в сторону и вверх. Таких грубых действий в пилотировании на малой скорости МиГ-3 не терпит. Самолет сразу же свалился в штопор. Малая высота не позволила вывести истребитель в горизонтальный полет, он врезался в землю и взорвался. Недалеко от упавшего «мига» рухнул и «хеншель».

Что толкнуло Семенова на атаку? Если бы на наших самолетах была радиостанция, то Иванов или я одернули бы летчика. Это событие, происшедшее буквально в течение минуты, ошеломило всех летчиков группы. Но под нами шла вражеская колонна автомашин, надо было немедленно действовать.

Иванов ввел самолет в пикирование. И мы, вытягиваясь за ним, ринулись на цель. После первого удара загорелось несколько автомашин. Повторный заход на атаку – горящих машин добавилось. Зенитное противодействие было слабое, и можно было продолжать штурмовку. Но у меня мелькнула мысль: «хеншель», в момент нападения на него, мог по радио вызвать истребителей. Что, если они внезапно появятся? После второй атаки внимательно осмотрел южную часть воздушного пространства. Как и предполагал, на нас, дымя моторами от работы на форсаже, устремилась восьмерка «мессершмиттов».

Не теряя ни минуты, выскочил перед нашей группой, покачиванием самолета предупредил об опасности. Затем боевым разворотом бросился навстречу «мессерам». За мной никто не пошел. Иванов построил группу и взял курс на Сынжерею. Это было, по-видимому, разумное решение. А у меня теперь был только один выход – бой.

Четверка «мессершмиттов» нацелилась на мой самолет, а другая – пошла на догон нашей группы. Бой разделился на два очага. Я закрутился под самыми облаками на виражах. На вертикальные маневры не позволяли перейти черные грозовые тучи.

Вот один из Ме-109 почти у меня на прицеле. Надо только взять упреждение, вынести перекрестие впереди мотора. Чуть потянул ручку управления, и мой «миг», задрожав, стал входить в штопор. Отдачей ручки от себя перешел в пикирование и, разогнав самолет, энергично пошел вверх горкой.

Таким образом перевел бой на вертикали, более желательный для меня способ. «Мессершмитты» же пытались поймать меня в прицел, кружась на горизонтали. Проскочив между ними, влетел в облачность. Переворотом пытаюсь выйти вниз, зависаю на плечевых привязных ремнях. Вдруг чувствую точечные удары по лбу. Догадываюсь: это же град! У меня нет сдвижной части фонаря – сорвало во вчерашнем бою. Эти мысли пронеслись в голове в какое-то мгновение, вот я вываливаюсь на пикировании из облаков.

Мой замысел удался: прямо перед собой вижу «мессершмитт». Энергично вывожу из пикирования самолет и расстреливаю фашиста в упор. Сразу же сваливаю самолет снова вниз. Сделал это своевременно – мимо пронеслась трасса снарядов. Снова выхожу на горку. Вижу, как проскакивает мимо меня с длинным шлейфом дыма сбитый Ме-109.

Гитлеровские летчики убавили активность и делали осторожные попытки, увертываясь от атак, втянуть в бой на горизонтальных маневрах. Я же знал, что на виражах Ме-109 имеет преимущества по отношению к «мигу» и продолжал тащить фашистов на вертикаль.

Через несколько минут «мессершмитты» развернулись и ушли в южном направлении. Я еще некоторое время маневрировал, осматривал окружающее пространство. Не видя ни чужих, ни наших, спикировал до земли и направился в Сынжерею.

Посадка выдалась трудной. Мой истребитель чуть было не выкатился за край взлетно-посадочной полосы, где стоял поврежденный самолет. По номеру на борту определил, что это скапотировал попавший в окопчик «миг» Селиверстова. «Этого еще не хватало для нашей эскадрильи, – подумал с горечью. – Семенов погиб, Селиверстов скапотировал. Плохое начало боевого дня».

Однако на земле узнал, что это еще не все. При уходе нашей группы после штурмовки преследовавшие их «мессершмитты» подбили ведомого у Виктора Петровича Иванова. Младший лейтенант Овсянкин произвел вынужденную посадку с убранными шасси на поле. Инженер эскадрильи Копылов, видя, как огорчился я от этого известия, завершил:

– Не расстраивайтесь из-за этих поломок. К утру отремонтируем. Самолеты будут в строю.

Конечно, больше всего мы переживали гибель Семенова. В памяти я снова восстановил всю картину его атаки. Теперь у меня не было сомнений, что главной причиной катастрофы было плохое знание им особенностей эксплуатации «мига». Это проявилось у Семенова в бою в районе Унгены, где он дал форсаж мотору, предварительно не облегчив винт. А сейчас вел атаку на малой скорости и пытался резко уйти от столкновения с горящим «хеншелем». Война не отвела нам времени для переучивания на новую технику!

Память вернула меня еще к первым дням войны. Подобную ошибку в пилотировании «мига» совершил на глазах у всех летчиков инспектор полка по технике пилотирования Федор Курилов. Его группа подходила к аэродрому после выполнения боевой задачи. Один из летчиков нарушил порядок посадки. Федор Курилов, с набором высоты отвернул самолет в сторону. И «миг» моментально перевернулся в штопор. Двести метров высоты не могли спасти даже такого опытного летчика.

Как ни тяжело было, горевать не время. Надо выполнять боевые задания. Снова пошли на штурмовку противника, подошедшего уже вплотную к Бельцам. Целей много. Быстро израсходовали боезапас.

После посадки группы ко мне поспешно подошли комиссар эскадрильи Барышев и инженер Копылов. Вижу тревогу в их глазах.

– Что случилось? Почему так быстро вернулись? – спрашивают.

– Скоро вообще на маршрут времени тратить не будем. Сразу же после взлета – на штурмовку! Через пару дней противник захватит Бельцы. Все, готовьтесь к перебазированию в Маяки, – пояснил я.

– А когда будем уходить отсюда? – спросил комиссар Барышев.

– Иванов сейчас на командном пункте выясняет этот вопрос у Осипенко. Хотя приказы диктует противник. Вы без указаний не уходите отсюда, не то попадете под трибунал. Спокойно надо готовить к отъезду технику, людей. Не оставлять ни одного патрона и ни одного литра горючего! Что не сможете взять – все сжечь и взорвать. В том числе и наш командный пункт.

Технический состав еще не успел заправить все самолеты горючим и боеприпасами, как услышали гул, а потом и увидели группу немецких бомбардировщиков. Вскочив в кабины, запустили моторы. Вылетели со мной Дьяченко и Лукашевич, Остальные самолеты еще не были готовы к взлету.

Я думал, что противник нацелился на наш аэродром, но бомбардировщики держали курс на Кишинев. Мы устремились на перехват.

С ходу наша тройка атаковала группу из семи Ю-88. Я и Дьяченко сразу же сбили два бомбардировщика. «Юнкерсы», сбросив в поле бомбы, стали круто разворачиваться. Но наше звено повторно пошло в атаку. Только я собрался открыть огонь по Ю-88, как справа от моего самолета прошла трасса пуль и снарядов. Ушел со снижением. Тут же увидел, как надо мной проскочил Ме-109. Дьяченко, нацелившись на бомбардировщика, не успел уйти из-под удара внезапно появившейся четверки «мессершмиттов». На его самолете перебили тягу управления рулями глубины. Хорошо, что подоспел на помощь Лукашевич. Очередью по мотору он сбил «мессера» и спас боевого товарища. Но положение Дьяченко было, прямо скажем, катастрофическим. Я видел, как его «миг» перешел в пикирование, а Дьяченко все не выпрыгивал из кабины. Земля приближалась, парашютиста не было. «Прыгай! Дьяченко, прыгай!» – кричал я, хотя и знал, что он меня не услышит.

Дьяченко в этих сложнейших условиях не потерял самообладания, действовал триммером руля глубины. Уже у самой земли его самолет резко вышел из пикирования и медленно развернулся в направлении аэродрома Маяки. Лукашевич догнал его и сопровождал, готовый, если потребуется, отразить истребители противника: мы знали их повадку добивать подраненный самолет.

Пока происходили эти события, бомбардировщики, а за ними и тройка Ме-109 развернулись и пошли на запад. Хорошо, что «мессеры» не продолжили бой, ибо обстановка для нас была явно неблагоприятной.

Вечером выяснилось, почему Дьяченко не мог покинуть самолет. Не хватило у него сил отбросить назад сдвижную часть фонаря кабины. А ведь какой был здоровяк. Однако с помощью триммера сумел вывести самолет из пикирования. Все закончилось лишь повреждением винта самолета, если не считать перебитой снарядом тяги управления рулями глубины.

Этот случай вскрыл конструктивный дефект фонаря кабины. Оказалось, что на скоростях более четырехсот километров в час кабину невозможно открыть. После этого по просьбе летчиков инженеры сняли подвижную часть фонаря, хотя это несколько и уменьшало максимальную скорость МиГ-3.

Вчера, возвращаясь вечером в Маяки, наше подразделение по своей инициативе завернуло за Бельцы и провело воздушный бой с «хеншелями». Сегодня поздно вечером командир полка поставил нам задачу на последний вылет группой на штурмовку противника на дороге Унгены – Бельцы. После нее можно было возвращаться в Маяки. Все ясно. Но перед самым вылетом Иванов подошел к моему самолету и передал дополнительное распоряжение штаба соединения:

– После этого вылета группа должна сесть здесь, в Сынжерее, заправиться горючим и боеприпасами, а потом перелететь в Маяки. При перелете вам приказано зайти за Бельцы, найти самолеты противника или наземные цели и уничтожить их!

– Товарищ командир! – сказал я. – Сегодня этого делать нельзя. Кругом, в том числе и в Маяках, мощная грозовая деятельность. Темнота наступит раньше минут на тридцать. Мы не успеем сесть в сумерках. Придется садиться ночью. Многие летчики группы ночью не летали. В таких условиях возможны потери. Прошу позвонить Осипенко и объяснить все это.

Иванов ушел на командный пункт и пытался уточнить задание. Однако из этого ничего не вышло. Командир полка передал мне категорическое указание комдива точно выполнить его распоряжение.

– Действуй разумно, – посоветовал Иванов.

– Как получится, товарищ командир. Гарантий здесь никаких нет.

Успешно проведя штурмовку, мы сели в Сынжерее, дозаправились и вылетели пятеркой. При подходе к Бельцам перед нами встала черная грозовая стена. Часто сверкали молнии. Края облачности терялись слева у Прута, а справа – у Днестра. Обойти грозовой район было невозможно. Надо идти напролом, через нее.

В полете вдруг вспомнился случай перед войной. На наш аэродром в грозу пытался сесть Р-5, На кругу перед посадкой в него ударила молния – и на землю упал клубок огня вместо самолета. Невольно представил себе, как кто-нибудь из нашей группы также огненной кометой врежется в землю. Если развернуться и не идти за Бельцы, то меня обвинят в трусости. Лучше погибнуть, чем носить на себе такой ярлык. Верно, перед вылетом я приказал летчикам: в случае захода группой в облака, предварительно разомкнуться и строго выдерживать курс по компасу.

По моей команде самолеты увеличили интервалы и вошли в облачность. Это был кромешный ад. Самолет бросало из стороны в сторону, сверкали молнии, прорезая вспышками мрачную темноту.

Понимал, что сейчас главное – точно выдержать курс. Проходят минуты, впереди начинает светлеть. Неожиданно выходим из черных облаков. Все! Проскочили!.. Глянул вправо и влево – звено Фигичева и мой ведомый Грачев идут невредимыми. Все живы! На душе сразу стало веселее.

А теперь надо глядеть в оба, искать противника. Самолетов врага не было. Видимо, немецкое командование не решилось рисковать в этот вечерний час.

Вскоре обнаружили артиллерийские батареи. Они готовили позиции. Обстреляли артиллеристов, пушки и гаубицы, а также стоящие рядом автотягачи. Теперь курс на свой аэродром.

Снова «вонзаемся» в кромешную темноту. Но вот и это испытание позади. Взяли курс на Маяки. С каждой минутой полета становится все темнее, населенные пункты на земле просматриваются с трудом. Надо не потерять ориентировку. При пересечении Днестра по знакомым изгибам реки определил, что мы уклонились южнее, хотя по компасу держали курс точно. Внизу темно, население соблюдает светомаскировку. В этих условиях трудно найти характерные ориентиры, внести поправку в маршрут. Понимаю, что в темноте мы можем проскочить Маяки. Принимаю решение идти прямо до пересечения с железной дорогой Одесса – Котовск, а там – вдоль нее на север. Однако мои планы чуть было не спутал шедший левее Фигичев.

Он вдруг круто, со снижением, развернулся влево. За ним последовали его ведомые. Их плохо было видно на темном фоне земли. Я направил «миг» в эту сторону, но звено уже скрылось в темноте. Крутиться в этом районе и искать бесполезно. Да и времени на это не было. Решаю лететь по намеченному плану.

Наша пара точно выдержала курс и вышла на Котовск. Оттуда уже были видны взлетающие с аэродрома Маяки ракеты. После посадки я спросил подбежавшего техника И. Вахненко:

– Звено Фигичева село?

– Нет!

Ночная темень накрыла аэродром. Ожидать летчиков было бесполезно. Расстроенный, с тяжелыми мыслями я шел на командный пункт. Что с ними? Хорошо, если приземлились на какой-нибудь соседний аэродром, а если на поле? Тогда это может закончиться катастрофой или поломкой самолетов. Нарушение летной дисциплины в полете возмущало меня. Фигичев – командир звена, как он мог так поступить! Он рисковал безопасностью своих подчиненных, поставил в тяжелое положение эскадрилью.

Выслушав мой доклад, Иванов дал команду офицерам штаба обзвонить ближайшие аэродромы и предложил:

– Поехали в столовую! К утру все прояснится. Теперь тебе полегче будет – прибыл Соколов с курсов. А ты перейдешь к своим обязанностям, будешь заместителем у него.

Как обрадовало меня это сообщение. Анатолий Соколов опытный командир эскадрильи. С ним считается даже командование дивизии, не то, что со мной, исполняющим обязанности. Жаль, что к его возвращению с курсов мы столько ему бед преподнесли.

В столовой собрался весь летный состав, только из нашей эскадрильи пилотов было маловато. Увидев меня, Соколов подошел и, улыбаясь, поздоровался.

– Ты что, не рад моему прибытию в полк? Что такой расстроенный? – спросил он.

– Вот ваше прибытие только одна радость и есть среди кучи неприятностей.

– Что случилось?

– Рассказывать долго. Сегодня день сплошных неудач в эскадрилье. В общем, черная пятница.

Кратко обрисовал события сегодняшнего дня, сказал и об отрыве от группы Фигичева.

– Не переживай. На войне всякое бывает. Звено найдется, а винты самолетов не сложно отремонтировать. Завтра будет на чем воевать.

Мимо стола проходил командир третьей эскадрильи Степан Назаров. Остановился, тепло поздоровался с Соколовым. Потом кивнул на стол и с усмешкой сказал:

– Ситуация! Два командира одной эскадрильи спокойно «заправляются», а летчики, бедолаги, сидят где-то у своих поломанных самолетов.

– Слушай, Степан! Прекрати подначку! – опередив меня, оборвал его Соколов.

– Да я же пошутил…

– Война – не комедия! Вот место Семенова. А он сегодня погиб в бою, – добавил я.

– Прошу извинить меня. О Семенове я ничего не знал.

Вскоре Назаров отошел. Мы разговорились с Соколовым.

– Здравия желаем, товарищ старший лейтенант! – раздались голоса Дьяченко и Лукашевича. – Поздравляем вас с окончанием курсов и возвращением в полк!

– Здравствуйте! Рад вас видеть! Садитесь за стол, – по-дружески предложил Соколов. – С курсов я сбежал. Все воюют, а мы там методику организации летной работы изучаем.

– Панкратов тоже вернулся? – поинтересовался я.

– Нет. Его оставили инструктором летной подготовки курсов.

– Жаль! Он сейчас так нужен здесь. Здоровый парень и отличный летчик, – с сожалением произнес я.

В тот момент я и не мог предвидеть, что через несколько дней и второй мой близкий Друг, Панкратов, разобьется на УТ-1, сорвавшись в штопор при посадке.

Потом я обратился к Дьяченко:

– Ты меня чуть заикой не сделал. Я кричал тебе, чтобы ты прыгал. Чуть не надорвал голос. Что с тобой произошло?

– Сплошной ужас. Когда мы сбили по бомберу, я увидел, вы снова пошли в атаку. Ну и я за вами. Только прицелился, как слышу взрывы в хвосте моего «мига». Нырнул со снижением влево и вижу, как Лукашевич прошил кабину атаковавшего меня «мессера». Беру ручку управления на себя, а она болтается впустую, как собачий хвост. Решил прыгать, а фонарь не открывается. Земля все ближе. Ну, думаю, Леня, пришел тебе конец! В последний раз поцелуемся с землей и – поминай как звали! Но тут и вспомнил о триммере руля глубины. Перевел его на себя. «Миг» вышел из пикирования над самой землей. Сижу и не пойму – над Молдавией я или на том свете. Никак не решу – плакать мне или смеяться.

– Ну, а как ты сумел сесть с перебитым управлением? – спросил внимательно слушавший Дьяченко Соколов. – Почему не покинул самолет?

– Жалко стало. Какой же я истребитель без самолета? Триммером подвел «мига» на посадку и приземлился. Только жаль – из винта сделал рога.

Вот так, в шутливой форме и закончил свой рассказ Дьяченко. А ведь ему потребовались недюжинная воля, мужество, умение, чтобы в такой сложной обстановке приземлить боевую машину. Это и есть героизм.

– А ты надоумил меня своим рассказом о фонаре, – сказал я. – Сдвижная часть его имеет каркас из стальных трубок. Вчера в бою мне ее сорвало, и сегодня я летал без нее. А это, думаю, сказалось на девиации компаса. Вот почему, по-видимому, при перелете в Маяки компас увел нас вправо, – высказал я предположение об отклонении от маршрута при перелете.

– Это возможно. Завтра утром прокручу ваш самолет и устраню девиацию, – подтвердил мою догадку штурман полка Пал Палыч Крюков.

– Это мелочь. А успеем ли до утра заменить винты на трех самолетах… Что еще нам преподнесет Фигичев? – с горечью высказался я. – Сегодня в честь вашего возвращения наломали дров…

– Не надо переживать. Техники отремонтируют машины быстро, – успокоил меня Соколов. – Ну, что же, пойдемте на отдых.

С командиром эскадрильи мы направились в общежитие. Я попросил у Соколова разрешения испытать фонарь кабины. Меня серьезно беспокоил случай с Дьяченко. Соколов одобрил мое предложение:

– Хорошо! Ты завтра продолжай руководить эскадрильей, а я ознакомлюсь с ее делами.

Чувствуя, что сейчас не смогу спокойно уснуть, решил зайти на командный пункт и узнать о судьбе звена Фигичева. Запросы ближайших аэродромов не дали положительных результатов. Долго не мог заснуть, а как только задремал – подъем.

С утра А. Соколов заслушал мой доклад о состоянии дел в подразделении, о боевой деятельности с начала войны, о причинах гибели летного и технического состава. После этого он побеседовал с каждым летчиком, инженером подразделения. А я, используя свободное время, выполнил полет с целью проверить фонарь самолета. Испытание подтвердило опасения Дьяченко. Я доложил об этом, и мы с Соколовым пошли к командиру полка.

– После вчерашнего случая с Дьяченко Покрышкин попробовал открыть фонарь в полете. На скорости более четырехсот километров фонарь с большим трудом сдвигается за спинку сиденья и ставится на замки. Около пятисот километров и более летчик не в состоянии его сдвинуть с переднего положения, – сообщил командиру полка Соколов.

– Да! Серьезный дефект. А что будем делать? – неуверенно спросил Иванов.

– Надо еще раз проверить. Если подтвердится, то со всех самолетов нужно будет снять сдвижную часть фонаря, летать без нее, – заявил Соколов.

Вижу, Виктор Петрович в раздумье. Понимаю, что такое решение командиру части взять на себя непросто.

– Товарищ командир полка, летчики при повреждении самолета окажутся в капкане. Пикирующую или горящую машину они на большой скорости не смогут покинуть. Это психологически будет отрицательно воздействовать, скажется и на боевой активности. Я твердо считаю: надо снимать сдвижную часть фонаря и летать без нее, – поддержал я Соколова.

– Но это уменьшит максимальную скорость полета «мига», – размышлял вслух командир полка, понимая, какую ответственность он берет на себя, поддерживая эти предложения.

– Скорость уменьшится незначительно, но зато у летчиков сохранится гарантия покинуть самолет в критических случаях. А это важнее.

– Хорошо! Я посоветуюсь с инженерами, сам лично слетаю, а потом дам указание. О дефектах на завод надо сообщить немедленно.

Через несколько часов техники сняли с машин сдвижную часть фонаря. Это впоследствии спасло жизнь многим летчикам.

К обеду пришло сообщение, что звено Фигичева совершило вынужденную посадку на строящуюся летную площадку. Летчики приземлились благополучно недалеко от Котовска. Лишь одна машина получила незначительное повреждение. К ним тут же выехала автомашина с техсоставом и бензозаправщик. Вся эскадрилья с надеждой посматривала в направлении Котовска, ожидая прилета звена. А с меня словно сняли огромную тяжесть.

С юго-востока показались три самолета. При подходе к аэродрому мы рассмотрели: летел УТИ-4, эскортируемый двумя «Чайками». Помяли, что прилетел командир дивизии с инспектором Сорокиным, выполняющим роль шеф-пилота.

Позвонили в эскадрилью по телефону и вызвали меня на командный пункт. Я шел и думал: какое-то особое задание или на разговор с командиром дивизии? Личной вины за вчерашний день за собой не чувствовал.

У командного пункта стоял с явно недовольным видом Осипенко. Рядом с ним Иванов. Не успел я доложить о прибытии, как командир соединения с раздражением спросил:

– Где твоя эскадрилья?

От вопроса я даже несколько опешил.

– Что молчишь? Почему растерял группу?

– Шесть самолетов готовь) к выполнению боевой задачи. Звено Фигичева уже производит посадку, – кивнул я в сторону полосы. – Через полчаса оно будет также готово к выполнению задания. Летчик Семенов погиб вчера в воздушном бою.

– Почему ты растерял вчера свою группу?

– Группа рассыпалась при возвращении с задания ночью. В этих условиях оторвалось звено Фигичева и, не найдя в темноте своего аэродрома, село вынужденно, – попытался объяснить обстановку.

– Какая ночь?.. Иванов! Что он говорит? Сумерки путает с ночью.

– При грозовой облачности темнота наступает почти на полчаса раньше. Об этом хорошо знает каждый летчик и метеоролог. Когда нам приказали вылететь на задание, этого не учли, – ответил я, стараясь отвести удар от Иванова.

– Это ты знаешь!.. А как наш Су-2 сбил, не помнишь?

– В этом я виноват! Но за этот проступок уже рассчитался шестью сбитыми вражескими самолетами.

Разговор дальше пошел, как говорят, вкрутую. Я не сдержался, заговорил о неразумном использовании истребителей, о распылении сил. Вызвал нарекания командира соединения.

– Иванов! Эскадрилью ему доверять нельзя. Подготовь приказ о снятии его с комэска! – сделал вывод Осипенко.

– Он заместитель. До возвращения Соколова исполнял обязанности командира, – пояснил Иванов.

– И с заместителя надо снять. Понизить до командира звена. Пусть сначала научится управлять звеном!

Чувствуя, что в раздражении я зарвался, попросил разрешения идти. Осипенко махнул на меня рукой и направился на командный пункт. А я поспешил в эскадрилью.

– Ну, как поговорили? – спросил меня при возвращении Соколов.

– Надолго в памяти останется эта беседа.

– Чем же закончился разговор?

– Осипенко остался командиром дивизии, а я стал командиром звена.

– Зачем спорил?

– А! Хотел правду высказать… Сейчас бы в бой.

– С таким настроением воевать нельзя. Злость приводит к необдуманным действиям. Надо успокоиться, – посоветовал Соколов.

Как раз в это время к командиру эскадрильи подошел Фигичев, доложил о прибытии. Соколов прервал его и строго спросил:

– Почему от ведущей пары ушел?

– А куда же он нас вел? – кивнул Фигичев в мою сторону.

– Я сел на свой аэродром! А вот ты куда ушел со своим звеном, и почему сел в поле, вынужденно? – с раздражением спросил я.

– Товарищ Фигичев! Чтобы это было в последний раз! – предупредил Соколов. – На Халхин-Голе за такие действия отдавали под суд! Вас спасает только то, что самовольный поступок обошелся без тяжелого летного происшествия, – предупредил Соколов.

На смуглом лице Фигичева появилось виноватое выражение. Даже бакенбарды на щеках опустились. Видимо, только сейчас он начал осознавать свой поступок. Слова Соколова его напугали.

– Вам понятно? – повысил голос комэск.

– Понятно, товарищ старший лейтенант!

– Идите и готовьте звено к вылету!

Мы с Соколовым молча обдумывали обстановку. Сейчас получим боевую задачу. Было не ясно, кто поведет в бой подразделение. Соколов пока знакомился с делами и сегодня вести группу не готов. Мне была понятна причина неприязни командира дивизии. Она вызвана моими решениями по выполнению штурмовок полным составом эскадрильи.

В начальный период войны серьезной проверке, проверке боем, подвергалась вся предвоенная тактика действия авиации. К сожалению, не все командиры, особенно в нашем соединении, смогли критически оценить опыт первых боев, взять на вооружение лучшее, сделать надлежащие выводы. Обилие задач, которые ставились перед авиационными частями, неумение выбрать главное направление удара, взять на себя ответственность рождало распыление сил и средств, вело к неоправданным потерям, к низкой эффективности. Но осознали это не сразу. Получилось так, что руководство дивизии, в которой мы тогда были, само не участвовало в боевых операциях, не опиралось на мнение тех, кто непосредственно вел борьбу с воздушным и наземным противником.

Меня успокаивало только то, что в эти тяжелые дни удалось в какой-то мере нанести серьезный урон врагу, сохранив личный состав и технику подразделения. Из этих первых боев мы вынесли многое, приобрели не только боевой опыт. Крепло убеждение в необходимости решительнее и смелее, по-новому строить маневр, тактику действий. В сложных условиях напряженных боев росло сознание высокой ответственности каждого командира и бойца за исход боя. Конечно, в тот момент многое еще было не ясно, не получило осознанного и глубокого осмысленного решения. Подход к новому рождался в критической оценке имеющихся недостатков. А это было очень важно в становлении боевых летчиков. Познание себя в бою только начиналось, проходило, если можно так сказать, начальную стадию.