ЧАСТЬ II

=49

“Днём не помнит, ночью он иногда ей снится,

Если её разбудить, то протянет руку,

В пустоте зависают пальцы, дрожат ресницы,

В пустоте нет ни зова её, ни звука…” *


Таганрог — Москва, 2008 год

Московская хореографическая академия катастрофически не справлялась с огромным потоком поступающих, поэтому несколько лет назад решено было делить ребят на группы. Набор проходил дважды: в июне и августе. Хрусталёва настаивала на том, чтобы попытать счастья ещё в первом потоке, оставив зазор на будущее: если что-то вдруг пойдёт не так, можно будет переиграть это в конце лета.

Однако в июне балерина неожиданно умудрилась подхватить воспаление лёгких и надолго слегла, так что ни о какой поездке в Москву не могло быть и речи. Пашка сходил с ума от досады, жалости к Ксении Андреевне и страха, что время упущено. Несмотря на все заверения Хрусталёвой, что в крайнем случае они всегда могут обратиться к её бывшему мужу, Пашке почему-то было очень важно поступить самому, без чьей-либо протекции.

Милка часто звонила ему из Москвы и, вероятно, шокировала своих приёмных родителей счетами за междугородные переговоры.


— Калинин, тебя к телефону!.. — то и дело заглядывал в комнату мальчиков какой-нибудь шустрый гонец, и Пашка подрывался с места как настоящий спринтер.


Мила, вероятно, считала, что звонить прямиком директрисе надёжнее, чем на вахту. Татьяна Васильевна ворчала, но всё-таки великодушно разрешала Пашке разговаривать у себя в кабинете. Иногда её тактичность доходила до того, что она бесшумно удалялась, позволяя запыхавшемуся и взволнованному мальчишке без свидетелей пообщаться со своей подругой. Пашка был до слёз благодарен ей в такие моменты за деликатность. Нет, конечно, они с Милкой не разговаривали о каких-то запрещённых или постыдных вещах, но всё же, когда никто его не подслушивал, он мог куда более искренне выразить свои эмоции и чувства. Он скучал по Милке. До одурения скучал… Да и сама она считала дни до Пашкиного приезда.


Узнав, что их июньская встреча откладывается, она расплакалась.


— Ещё целых два месяца ждать… Паш, я же не выдержу! Я просто с ума тут сойду без тебя!


Он вцепился в трубку до боли в пальцах, беспомощно вслушиваясь в плач самого дорогого ему на свете человека.


— Тебе плохо там? — осторожно спросил он. — Они… тебя обижают?


— Нет, не обижают, наоборот — балуют, холят, лелеют и исполняют любой каприз. Но я просто так соскучилась… и Москва эта дурацкая, тут столько народу! — с досадой добавила она. — Холодно и солнца мало, до самого конца мая все в куртках ходили, представляешь? Дышать нечем, фрукты какие-то безвкусные, моря нет… а теперь ещё и ты не приедешь.


— Я приеду, совсем скоро приеду, ну потерпи ещё немножечко, — уговаривал её Пашка, словно убеждал маленького ребёнка принять противное и горькое лекарство — заставлял принимать эту разлуку маленькими дозами, и тогда рано или поздно она закончится, а самой Милке обязательно полегчает.


Изначально Высоцкая планировала сопровождать своего воспитанника в Москву вместе с Ксенией Андреевной, но в конце лета на неё навалилась куча срочной работы: в детдоме появились новые дети, а также усыновляли несколько старых, и эти важные дела не отпустили директрису в столицу. Хрусталёва и Пашка тоже погрязли в бумажной рутине, собирая необходимые для поступления всевозможные медицинские справки, официальные документы, заявления и разрешения, чтобы никто не придрался к нему в Москве. В случае успеха — если его возьмут — уже не имело смысла возвращаться в Таганрог, до начала нового учебного года оставалась всего пара недель, так что Пашка должен был сразу заселиться в интернат при академии.


По такому случаю ему купили чемодан. Самый настоящий, большой, прекрасный тёмно-синий чемодан на колёсиках! Пашка никогда раньше не уезжал из Таганрога — если не считать автобусных экскурсий в Ростов-на-Дону вместе с классом, но тогда, понятное дело, они все ездили налегке, без вещей и сумок, и в тот же день возвращались обратно в детский дом.


Он с непередаваемым волнением укладывал в распахнутое чемоданное нутро свои вещи: джинсы, рубашки, футболки, куртку, балетки с майками и велосипедками, хотя в академии всем учащимся должны были выдать новую форму.


Каждая минута, каждая деталь этого грандиозного путешествия приводила Пашку в восторг. Сначала — поездка на электричке до Ростова-на-Дону. Затем пересадка на скорый поезд “Тихий Дон”: верхняя полка в купе, где было так здорово валяться на пузе и смотреть в окно; титан с горячей водой, благодаря которому можно было в любой момент выпить чаю или кофе из стеклянного стакана в красивом латунном подстаканнике; вагон-ресторан, куда Хрусталёва повела его обедать, категорически заявив, что не приемлет дорожную сухомятку, а Пашкиному растущему организму требуется суп, второе и компот… Но самое-то главное — атмосфера дороги: непередаваемый запах вокзалов и поездов, убаюкивающий перестук колёс, равномерное покачивание вагона, свежий южный ветер, врывающийся в раскрытые окна и треплющий занавески, а также бабульки на станциях, продающие яблоки, сливы и абрикосы… Чёрт возьми, это было прекрасно!

На Казанский вокзал поезд прибывал ранним утром. Перед тем как ступить на перрон, Пашка задержался в дверях вагона, сделал глубокий вдох, окинул быстрым взглядом платформу и кишащий пассажирский муравейник, а затем прошептал себе под нос — так тихо, что никто больше этого не услышал:


— Ну здравствуй, Москва.

___________________________

* Строки из стихотворения Анны Долгаревой

=50

На время вступительных экзаменов они остановились у приятельницы и бывшей однокурсницы Хрусталёвой, степенной пожилой балерины МГАТБ на пенсии, которая проживала в знаменитой высотке на Котельнической набережной. Если квартира Ксении Андреевны в Таганроге напоминала Пашке музей, то здесь он и вовсе завис, потеряв способность соображать от всего этого убранства и великолепия. Однако недурно же жилось всем этим примам-балеринам, подумал он — впрочем, без злости или сарказма, просто с невероятным удивлением.

— Подъём хороший, — чуть ли не с порога оценила Пашку хозяйка, которую звали Еленой Аркадьевной Заболоцкой. — И выворотность тоже…

— У него прыжок замечательный, — торопливо, с гордостью, вставила Хрусталёва. — И гибкость, и координация, и музыкальность… Юный гений!

— Ну, прямо-таки “гений”, — беззлобно рассмеялась приятельница. — Однако мальчик яркий, от всей души желаю вам обоим удачи. Когда экзамены начинаются?

— Завтра на десять утра назначено собеседование и предварительный отбор. Если пройдём — то послезавтра первый тур.

При этих словах у Пашки неприятно засосало под ложечкой. Он вдруг впервые по-настоящему испугался — а что, если ему дадут от ворот поворот? Что, если он не сможет выдержать вступительные испытания? Конкурс большой, даже среди мальчиков… с чего он вообще взял, что достоин обучения в одной из лучших балетных академий мира?!


Нужно было срочно позвонить Миле. Во-первых, обрадовать её тем, что он уже в Москве, а во-вторых, подзарядиться от неё уверенностью и спокойствием на завтра. Милка всегда могла успокоить и умиротворить его, как никто другой…


Забавно, но первыми же людьми, которых Пашка и Хрусталёва встретили у дверей академии, оказались их земляки, более того — старые знакомые: Любка со своей противной матерью. Видимо, мечта сделать из своей доченьки звезду балета так и не оставила упорную толстуху…


— Ой, здрасьте! — пискнула Любка, увидев свою бывшую преподавательницу.


— Здравствуй, Люба, — сдержанно поздоровалась Хрусталёва, демонстративно игнорируя её мать.


— Привет, — совсем смутившись, буркнула девчонка, обращаясь к Пашке.


— Здорово, — нехотя отозвался он. Нежных чувств к Любке он, положим, не испытывал, но и зла на неё почём зря не держал — в конце концов, она не была причастна к тому скандалу, из-за которого ему пришлось покинуть балетный кружок. Это всё её мамаша…


Дверь академии распахнулась, и море, состоящее из родителей и детей, заволновалось, устремив выжидательные взгляды на выглянувшего оттуда педагога.


— Калинин, Муратов, Нежданов, Хьюз, Юлдашев! — громко зачитал он по списку фамилии.


У Пашки внутри всё оборвалось.


— Это меня, — сказал он глухо.


— Пойдём, пойдём, — заторопилась Ксения Андреевна, подталкивая его в сторону входа.


— Вниманию родителей и представителей, — внушительно произнёс мужчина. — Сейчас вы вместе с детьми заходите, поворачиваете направо по коридору, получаете бланк заявления и заполняете его, после чего отдаёте заявление ребёнку, а сами уходите. Ждёте на улице, пока не закончится собеседование и смотр.


Хрусталёва крепче стиснула Пашкину руку, то ли ободряя, то ли тоже волнуясь. У Пашки сердце ушло в пятки. Он что, должен будет проходить собеседование один?! А если он разволнуется и ляпнет что-нибудь не то, какую-нибудь глупость…


— Ты справишься, — негромко сказала Хрусталёва, поняв его страхи. — Ничего не бойся, веди себя естественно, спокойно отвечай на все вопросы…


— Паш, Пашка!.. — раздалось в этот миг где-то позади. Он вмиг узнал голос и резко обернулся, разыскивая глазами ту единственную, кому этот голос мог принадлежать.


Так и есть: Милка ввинчивалась в толпу — торопилась, спешила, пробивалась к нему изо всех сил, волосы её были растрёпаны, а лицо раскраснелось от волнения и быстрого бега. Она невообразимо выросла за месяцы их разлуки, даже вымахала, заметно повзрослела, но всё-таки это была его Мила, до дрожи похожая на саму себя, на ту, по которой он так скучал…


— Милка! — воскликнул он и дёрнулся, отчаянно подался к ней навстречу, но пальцы Хрусталёвой сдавили его плечо.


— Не сейчас, Паша, — внушительно сказала она. — У тебя собеседование. Нам нужно идти.


Он беспомощно переводил взгляд с дверей академии — на Милу и обратно. Взрослые шикали на неё: “Девочка, аккуратнее, куда ты лезешь? Тебя вызывали?”, но она, наплевав на все препятствия, наконец оказалась совсем-совсем близко и бросилась к Пашке в объятия.


— Мне надо идти сейчас, — быстро сказал он, одновременно сходя с ума от счастья — они снова вместе, он снова может видеть её, слышать, чувствовать…


— Да-да, конечно, — торопливо закивала Мила, улыбаясь до ушей и одновременно сверкая непросохшими блёстками на ресницах. — Я подожду тебя здесь.


— Ты чего ревёшь, глупая?


— Я не реву, то есть это я от радости… — торопливо и сбивчиво бормотала она, всё ещё не в силах разжать руки и выпустить друга из объятий. — Всё теперь хорошо будет, да, Паш? Всё будет хорошо… Ну иди же, иди! Ни пуха ни пера!

‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Он с сожалением оторвал её от себя и, в последний раз оглянувшись, скрылся вместе с Хрусталёвой за дверями академии.

=51

— Давайте сюда ваши заявления, мальчики, — худенькая миниатюрная женщина с аккуратным пучком забрала у ребят документы и завела их в пустой класс. — Раздевайтесь до трусов. Подождите немного, сейчас выйдет предыдущая группа, и я вас позову. Разогревайтесь пока, — она кивнула напоследок и ушла.

— What did she say?* — спросил один из мальчишек, недоумевающе тараща глаза за круглыми, как у Гарри Поттера, очками. Пашка обратил на него внимание ещё в холле — заполняя заявление, они с мамой (вероятно, та женщина была именно матерью) негромко переговаривались на инглише и даже пару раз обратились с уточняющими вопросами к Хрусталёвой, которая сносно владела английским языком.

— Э-э-э… она сказала, чтобы… — от волнения даже такие простые слова, как “одежда” и “снять”, вылетели у Пашки из головы. — Короче, раздевайся. Вот! — и он наглядно — жестами, на собственном примере — показал, что от него требуется.

— Oh, I got it, thanks! — часто закивал пацан и широко улыбнулся, демонстрируя брекеты на зубах. — Спасибо! — добавил он по-русски.

— А ты откуда? — поинтересовался Пашка. — М-м-м… Кантри? Ю-Эс-Эй?

— No, I`m from Canada, — отозвался тот. — My name is Shale Hughes.

— Ай эм Павел… Короче, Паша. Можно просто Пашка.

— Пащка, — послушно повторил он.

Искоса посматривая друг на друга, мальчики принялись стаскивать с себя одежду. Каждый понимал — сейчас не до глупого стеснения или жеманства, комиссия будет оценивать всё, в том числе и внешние данные, а также пропорции фигуры.

— Интересно, как этот чудик собирается учиться в академии, если не говорит по-русски? — негромко хмыкнул один из пацанов — кудрявый, высокий, отличающийся явно спортивным телосложением. — Твоя моя не понимай?

Другие мальчишки захихикали, но Пашка не поддержал шутку.

— Я… немножко понимай, — канадец обезоруживающе улыбнулся. — Я учусь, каждый день много занимаюсь русский язык. Но это немножко трудно… да?


— Интересно, в Канаде нет балетных школ, что ли? — пробурчал кудрявый.


— Наверное, русские — самые лучшие, — предположил худенький веснушчатый парнишка. С этим никто не стал спорить.


Они принялись разогреваться. Кто-то отправился к станку, кто-то уселся на шпагат, кто-то выполнял прыжки и плие**.


— На самом деле собеседование — фигня. Самое рубилово во время туров начнётся, — вздохнул кто-то. — А самый сложный — третий…


— Девчонкам тяжелее, их больше поступает, — заметил кудрявый. — Все хотят стать примами-балеринами… — и засмеялся.


— Мне моя преподавательница говорила, что настоящий премьер или прима рождается раз в десять лет, — важно поведал веснушчатый. — Там и внешность должна быть подходящая, и физические данные, и работоспособность, и талант. Вот когда всё это совпадёт — тогда звезда и получается.


— А остальные кто? — не понял кудрявый.


— А остальные просто… труженики балета.


— Точнее, кордебалета, — фыркнул Пашка.


Немного помолчали.


— У девчонок конкурс — десять человек на место. А у нас из каждой пятёрки только двоих выкинут, — наконец снова завёл ту же песню кудрявый, пытаясь бодриться.


— Ну и что? — пожал плечами Пашка. — Думаешь, в академию мальчишек чисто для количества наберут? Они скорее возьмут лишнюю, но талантливую девчонку, чем бездарного пацана.


— Не, ребята, слушайте сюда! — важно заявил самый мелкий пацан в компании. — На смотре самое главное — в ритм попасть. Там же на пианино играть будут. Вот самое сложное — это прыгать в такт, второй попытки не дадут. Если начнёшь скакать мимо музыки — до свидания!


Остальные невольно поёжились.


— А ты откуда знаешь? — подозрительно спросил Пашка.


— А я в июне пробовал поступать. Вылетел в третьем туре, но мне порекомендовали ещё и в августе попробовать…


Все посмотрели на него с уважением, как на бывалого.


В это время дверь класса приоткрылась и знакомая уже женщина с пучком поманила их ладошкой:


— Мальчики! Все за мной! Быстро!


___________________________


* Приблизительное содержание разговора канадца и Пашки на английском:


— Что она сказала?.. О, я понял, спасибо!


— А ты откуда? Страна? США?


— Нет, я из Канады. Меня зовут Шейл Хьюз.


— А я Павел.


** Плие — приседание. Балетный термин (образован от французского plié, plier — сгибать), обозначающий сгибание одной либо обеих ног.

=52

Москва, 2017 год


Подготовка к юбилею Высоцкой и встрече бывших воспитанников детского дома неожиданно увлекла и захватила Милку с головой.


Она целыми днями продумывала что-то, планировала, находила в соцсетях и обзванивала бывших одноклассников, обговаривала даты… Сама директриса не была посвящена в детали праздничной подготовки, Мила хотела устроить для Татьяны Васильевны сюрприз.


— Как ты думаешь, — озабоченно спрашивала она Павла, — ресторан заказывать или в детдоме соберёмся?


— Ну, раз у нас не только юбилей Высоцкой, но и день рождения детского дома, то лучше, конечно, прямо там и отпраздновать, — он пожимал плечами.


— Но аниматоры всё равно нужны, да?.. Или какие-нибудь артисты… Слушай, — её глаза вдруг загорелись азартным блеском, — а может, ты станцуешь?


— В каком смысле?


— Ну, ты же вроде как гордость детского дома, один из самых знаменитых воспитанников… Думаю, всем собравшимся было бы приятно посмотреть на тебя “в деле”. Выбери какой-нибудь небольшой танцевальный номер минуты на три.


— Я подумаю, — отозвался он неопределённо.


Милка навалилась животом и грудью на кухонный стол и увлечённо застрочила что-то в блокнотике. Павел покосился на её откляченную попу, едва прикрытую его собственной футболкой, в которой Мила спала, и вздохнул: хорошо хоть, трусы надела. Она вполне могла и забыть об этом, выйдя из ванной после утренних водных процедур, очень в её духе.


— Ты бы задницу прикрыла, — миролюбиво посоветовал он. Мила наивно округлила глаза.


— Зачем? Чего ты там, прости господи, ещё не видел?


— Да я-то ладно. Просто скоро Даша должна приехать, — пояснил он, немного смущаясь. — Не думаю, что разгуливать перед ней в полуголом виде — хорошая идея. Она может… не то подумать.


— Интересно, — засмеялась Мила, — а что бы она подумала, если бы узнала, что мы с тобой даже спим в одной постели?


Павел нахмурился.


— И об этом, кстати, я тоже хотел с тобой поговорить.


— То есть? — Мила настороженно замерла.


— Я считаю… в общем, нам не следует больше этого делать, — выговорил он, отводя глаза.


— Чего именно?


— Спать на одной кровати, неужели непонятно?! — рассердился он.


— О, какой ты у нас злющий и неудовлетворённый, Пашечка, — насмешливо протянула Мила. — Эта твоя малышка… признаюсь, я её поначалу недооценивала. А она за тебя всерьёз взялась. Что, поставила ультиматум? Она не будет с тобой спать, пока я тоже имею доступ в твою постель?


— Не болтай ерунды, — огрызнулся он, — никто мне условий не ставил. Но это… как-то нездорово уже. Нам не по пять лет. Ты на следующей неделе выходишь замуж. Или твоему будущему мужу по барабану, с кем ты проводишь ночи?


Мила закатила глаза, демонстрируя, что утомилась.


— Паш, ну мы же не трахаемся с тобой, а действительно просто спим, — внятно, как маленькому, растолковала она.


— Не думаю, что кто-то верит этому. Тёмка и тот убеждён, что у нас с тобой регулярный “дружеский секс”.


— Дружеский секс… звучит неплохо. Может, стоит попробовать? — Мила засмеялась. — Тем более, опыт имеется…


— Не болтай ерунды! — рявкнул он.


Милкино лицо посерьёзнело.


— Да ты никак влюбился, Паш?


— Если и так — то что? Не имею права?


— Просто мы с тобой спим вместе больше пятнадцати лет. Мы с тобой не просто друзья. Мы практически семья… — тихо сказала Мила.

— Она это всё прекрасно знает. И что друзья, и что семья… но всё-таки спать вместе нам больше не стоит.

— Если бы эта твоя Даша по-настоящему тебя ценила, она спокойно приняла бы то, что у тебя была своя жизнь до неё… И свои друзья, и свои устоявшиеся привычки! — запальчиво возразила Милка.

— А если бы ты по-настоящему ценила меня как друга, то понимала бы, что нужно иногда усмирять своё раздутое эго и идти на уступки. Я не твоя собственность, Мил, и теперь… когда у меня появилась девушка… нужно немного сдвинуть границы.

— А потом у тебя не получится с этой девушкой и ты заведёшь роман с новой… и с новой… а я так и должна буду сдвигать границы? — она невинно захлопала ресницами.

— Мил, я не шучу сейчас. Просто прошу: пожалуйста, будь немного сдержаннее при Даше. И… спи на раскладушке, если остаёшься у нас ночевать.

— Хорошо, — покорно вздохнула Милка, — больше я не покушусь на твою чистую девственную постельку. Пусть твоя Даша дрыхнет на ней спокойно вместе с тобой.

В этот момент как раз раздался звонок в дверь, и Павел пошёл открывать, молясь только об одном — чтобы Мила в его отсутствие не отчебучила чего-нибудь. С неё вполне сталось бы, к примеру, и вовсе стащить с себя футболку и сидеть топлес за кухонным столом как ни в чём не бывало. Просто из желания поразвлечься и понаблюдать за реакцией гостьи…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Даша вошла, вся припорошенная снежком, как Снегурочка — зима потихоньку вступала в свои права, это был уже второй снег в ноябре. Павел притянул её к себе, поцеловал в холодные губы… Приложил горячие ладони к её щекам — они тоже были холодными.

— Замёрзла? — спросил он, помогая ей раздеться.

— Есть немножко, — весело кивнула она, — отдам полцарства за чашку горячего чая с лимоном и мёдом!

— Пойдём, — он взял её за руку и повёл на кухню. — Сейчас будет тебе чай…

Мила, слава богу, осталась одетой. Она не изменила своего положения — всё так же увлечённо строчила что-то в блокнотике, навалившись на стол.

— Привет, — сдержанно поздоровалась с ней Даша. Мила подняла глаза и довольно искренне изобразила удивление.

— О, Дашуля, какой сюрприз! Не ожидала тебя увидеть. Привет.

Павел уселся на кухонный табурет и устроил Дашу у себя на коленях, обнимая её, чтобы она побыстрее согрелась. Мила покосилась исподлобья на эту парочку и вдруг стремительно засобиралась домой.

— Ладно, Паш, я потом тебе позвоню и скажу, на чём в конце концов мы остановимся… Для младших детей, наверное, надо будет сладкий стол устроить?.. В общем, до связи.

Она встала из-за стола, демонстрируя свои голые ноги во всей красе.

— Футболку я в машинку брошу, ладно, Пашечка? — промурлыкала она. — Спасибо, что поделился.

=53

С тех пор, как Павел с Дашей съездили в Питер на свидание, прошло почти три недели.

Расстались они тогда на неопределённой ноте — чудесная поездка, море положительных эмоций и прекрасных впечатлений, куча красивых ярких фотографий в телефоне, но… осадочек от последнего разговора так и остался. В общем-то, Павел не мог винить Дашу за её неуверенность. Она имела все основания в нём сомневаться, он и сам порядком запутался.

Нет, конечно, Артём ошибался, подозревая его в каких-то тайных романтических чувствах по отношению к боевой подруге Милке. Ничего подобного! Павел испытывал к ней дружескую любовь, сердечную привязанность и реальную нежность; он беспокоился за неё, по-настоящему сроднясь душой, точно с сестрой-близняшкой; он знал наперечёт все её слабости и страхи и без оглядки доверял ей свои, но… он не хотел быть её парнем. Уже не хотел.

Был такой момент — сразу после памятной новогодней ночи — когда ему вдруг ненадолго показалось, что… чёрт возьми, а почему бы и нет? И если бы тогда Мила хоть намекнула ему, что тоже не прочь… Сложно загадывать, как долго они продержались бы в качестве пары, но они могли как минимум попробовать. Однако Павел навсегда запомнил страх, который плескался в Милкиных глазах — страх и стыд за то, что они натворили, и постепенно и сам убедил себя в том, что перешагнуть было единственно верным решением в той ситуации. Забыть во имя спасения их многолетней дружбы.

Ему в принципе хватало секса, а также хватало присутствия Милы в его жизни (иногда даже с избытком), и всё продолжалось по-прежнему, почти как раньше: котлеты отдельно, мухи отдельно…

До тех пор, пока в его жизни не появилась Даша.

Павел часто задавал себе вопрос: что было бы, если бы они с Дашей переспали в тот же вечер? Ну хорошо, пусть не в самый первый раз, когда они познакомились в ресторане два года назад, а в день премьеры “Золушки” — сразу после банкета?..

Скорее всего, через несколько дней он забыл бы, как она выглядит и как её зовут, слишком заезженный сценарий. Однако Милка, сама того не желая, притащилась ночью к дверям его квартиры и уже во второй раз обломала Павлу с Дашей весь интим, после чего… возник интерес. Охотничий азарт, если хотите. “Как это, я — и вдруг не затащу эту глазастенькую в постель?!”

Поездка в Санкт-Петербург сблизила и одновременно снова отдалила их друг от друга, при этом секса так и не случилось, но теперь уже Павел чётко двигался к намеченной цели и отступать не собирался. Даша хранила вежливый нейтралитет после возвращения в Москву, не присылала ему сообщений и не звонила, но через пару дней отправила с курьером в театр свежий номер журнала “Dancing Russia”, где была напечатана её статья о премьере. Писала девочка умненько, искренне и живо — очевидно было, что она разбирается в теме, а не просто нахваталась верхов из википедии, и Павла это внезапно тронуло. Он позвонил ей вечером, чтобы поблагодарить за статью и… они неожиданно проболтали несколько часов подряд, словно и не было той неловкости после питерской поездки. У них нашлось море интересных обоим тем для разговора, и время пролетело незаметно. Впрочем, в обществе Даши ему с самого начала было приятно и легко, им не приходилось напряжённо молчать, мучительно выдумывая темы для беседы.

Постепенно стремление тупо переспать с юной журналисткой отступало перед другими желаниями: услышать её голос. Рассказать, как прошёл его день, и расспросить Дашу о том же самом. Внезапно приехать к университету и вытащить её на совместный обед в ближайшей кафешке. Позвать на прогулку по осеннему парку и сделать по Дашиной просьбе кучу её фотографий для соцсетей на фоне опавших листьев.

“Да ты никак влюбился, Паш?” — спросила его Милка. Он и сам не знал, потому что ему просто не с чем было сравнивать. Вернее, в академии ему нравилась одна девочка, но это было почти детское, наивное чувство, которое так ничем и не закончилось — девочку отчислили после седьмого класса. То же, что он испытывал к Миле… нет, это нельзя было назвать влюблённостью. Там было другое, более сложное и странное.

Понятно, что не всякая девушка смогла бы спокойно реагировать на постоянное присутствие в жизни Павла прицепа в виде Милы. Однако Даша, кажется, уже готова была с некоторыми оговорками это принять.

— Я, конечно, тот ещё доморощенный психолог, — заметила она однажды, когда они гуляли вдвоём на Чистых прудах, — но Мила с детства является тебе и матерью, и сестрой, и подругой одновременно. Именно поэтому тебе, наверное, кажется, что она — весь твой мир.

— Кажется, но только иногда, — вынужден был согласиться он. — Мир на самом деле куда более огромен и разнообразен. Есть ещё и балет, и друзья, и… и ты.

— Для меня действительно найдётся местечко? — пошутила она. Вместо ответа он остановился, притянул её к себе и без всяких лишних слов просто поцеловал.

Это был их первый настоящий поцелуй, и он оказался даже лучше, чем Павел себе представлял. Даша так доверчиво и нежно отвечала, что ему ещё долго не хотелось останавливаться.

До постели дело у них пока так и не дошло, но это не значило, что ему не нравилось проводить с Дашей время просто так. Рано или поздно всё у них получится, он в этом не сомневался. Вот только странноватое поведение Милки его настораживало. Если бы это не звучало так нелепо и нелогично, Павел предположил бы, что она ревнует. Ревность?! Смешно.

‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Скорее всего, Милка просто помечает территорию.

=54

— Я ушла! — донеслось из прихожей. — Счастливо оставаться. Закройтесь!

Павел развернул Дашу, всё ещё сидящую у него на коленях, лицом к себе и наконец поцеловал так, как давно хотел — не торопясь, смакуя и растягивая удовольствие. Даша пылко включилась в поцелуй, но через минуту опомнилась и прошептала:

— Надо, наверное, и правда дверь закрыть…

— Позже, — покачал головой он, снова притягивая Дашу к себе и касаясь лёгкими горячими поцелуями её шеи — сверху вниз.

— Кто-нибудь может войти, — слабея под его напором, отозвалась она.

— Тёма в Питер уехал до вторника. Никто не придёт, — добавил он со значением. Впереди был целый выходной, и они могли провести весь день только вдвоём — с утра до вечера. Ну, а если повезёт… то и до утра.

Несмотря на то, что они были полностью одеты, поза, в которой Даша сидела, оказалась весьма провокационной: оба находились лицом к лицу, тесно прижавшись друг к другу, её ноги обхватывали его поясницу, и это не на шутку заводило.

— Всё ещё не согрелась? — усмехнулся Павел, когда его ладони нырнули под её тонкий свитерок и принялись поглаживать спину, заставляя Дашу дрожать и прижиматься к нему ещё ближе. Дразнил, конечно — он прекрасно знал, что эта дрожь вызвана вовсе не холодом, и мурашки тоже не из-за того, что она мёрзнет. Пальцы нащупали застёжку бюстгальтера, аккуратно — чтобы не спугнуть — расстегнули её… и вот уже его руки касаются её груди, такой восхитительной на ощупь, жаль, что пока ещё скрытой под одеждой… Прикусив нижнюю губу, Даша издала короткий приглушённый стон, ещё крепче обхватывая его поясницу ногами, и это едва не лишило его рассудка. Павел снова нашёл губами её губы, на этот раз без хрупкой нежности — сильно, резко, напористо, до останавливающегося дыхания и бешено колотящегося сердца, до мучительно-сладкой тяжести в паху, и в этот самый момент, как гром среди ясного неба, прозвучало:

— Я телефон на столе забы… ой!

Оба — и Павел, и Даша — не сразу сообразили, на каком находятся свете. Вздрогнув, они оторвались друг от друга и ошеломлённо перевели взгляд на дверь кухни. Там стояла Милка, выглядевшая не менее шокированной, чем они сами. Лицо её полыхало всеми оттенками красного.

— Я… простите… — пробормотала она наконец дрогнувшим голосом. — Там не заперто было, я подумала, что… просто мобильник оставила… я правда не хотела… Ребят, у вас, между прочим, чайник выкипает, — добавила она уже нормальным тоном, постепенно приходя в себя.

Даша быстро соскользнула с коленей Павла и, подойдя к плите, торопливо выключила газ, а затем встала лицом к окну. Павел готов был поклясться, что она просто не хочет показывать Милке своё взволнованное лицо. Он и сам тщетно пытался справиться с волнением, смущением и досадой.

— Я же сказала вам: закройтесь, — иронично протянула Мила, явно вернувшаяся в своё привычное состояние. Павел готов был её придушить, хотя прекрасно понимал, что, по большому счёту, в случившемся нет её вины, она же не специально забыла телефон. Но… чёрт возьми! У неё на Дашу шестое чувство, что ли, всегда срабатывает? Ещё удивительно, что она не прикатила тогда в Питер. Так и до импотенции недалеко, твою ж мать!..

Мила бочком-бочком, по стеночке, просочилась мимо него к столу, схватила оставленный там мобильный и, сконфуженно потоптавшись на месте, сказала Даше в спину:

— Даш, прости. Мне очень жаль.

— Мне тоже, — отозвалась та, не оборачиваясь.

— Я через неделю замуж выхожу… — начала Мила нерешительно.

— Я в курсе. Поздравляю, — откликнулась Даша без всяких эмоций.

— Спасибо, но я о другом… В общем, приходи и ты тоже. И на регистрацию, и в ресторан.

Даша изумлённо обернулась.

— Я? — переспросила она недоверчиво. — Мне-то что делать на твоей свадьбе? Это… мероприятие для близких людей, семьи и друзей.

— Ну… — Милкины глаза лукаво блеснули. — Девушки Паши — по умолчанию мои друзья.

— Спасибо за приглашение, очень трогательно, — усмехнулась Даша. — Я подумаю.

=55

Москва, 2008 год

Не очень-то уютно было стоять в одних трусах навытяжку перед столом, за которым восседали чопорные тётки и не менее чопорные дядьки — наверняка, сплошь заслуженные и народные. Всех их объединяла уже знакомая Пашке балетная выправка и подтянутые — без капли лишнего веса — фигуры, возрастной же диапазон колебался примерно от сорока до бесконечности.

— Откуда ты приехал? — спросили его.

— Из Таганрога.

— Сколько тебе лет?

— Десять. Через два месяца будет одиннадцать, — уточнил он.

— Занимался раньше балетом, хореографией?

— Да.

— Где, как долго?

— В кружке при ДК Котлостроителей. Один год.

— Маловато… — строгая женщина в очках, сидящая по центру, поджала аккуратно накрашенные губы, подвинула ближе к себе листок с Пашкиным заявлением и быстро пробежала его глазами.

— Здесь написано, что твой педагог-хореограф — Ксения Хрусталёва. Это та самая Хрусталёва?

— Да, — с гордостью кивнул он, — Ксения Андреевна.

На него взглянули более заинтересованно.

— Ну давай, Паша… подними руку.

Он подчинился.

— Теперь упри обе руки в бока и приподнимись на цыпочки… Подними ногу… так, хорошо. Прыгать умеешь?


— Конечно, — подбоченился Пашка. — И жете, и кабриоль, и соте, и ассамбле!*


Приврал, конечно, отчаянно… приврал и сам струсил — а вдруг попросят прямо сейчас что-нибудь из этого изобразить?..


Члены комиссии переглянулись и прыснули.


— Ассамбле? Скажите на милость! Давай-ка продемонстрируй нам соте, дружок. Пятки и носки вместе. Под музыку.


Пашка выдохнул с облегчением, потому что соте был самым простым видом прыжков.


Пианистка заиграла что-то бодренькое, и Пашка пружинисто и легко, как теннисный мячик, заскакал по полу.


— Стоп. Теперь соте в первой позиции. Сможешь?


Он выполнил то, что они сказали, приземляясь уже не на сдвинутые, а на разведённые в разные стороны носки.


— Очень хорошо, Паша Калинин, — улыбнулась женщина в очках, и стало совершенно очевидно, что никакая она не строгая, а ужасно добрая и милая. — Посиди пока здесь, подожди немного.


Он уселся на низкую деревянную скамью в углу и принялся наблюдать, как проходят испытания другие мальчики из его пятёрки.


Забавный очкарик-канадец Шейл Хьюз также продемонстрировал прекрасную прыгучесть и ритмичность — Пашка видел, что все члены комиссии остались им довольны.


С кудрявым пацаном, которого звали Артём Нежданов, дело немного застопорилось.


— Тебе уже одиннадцать, верно? И в ноябре исполнится двенадцать?


— Ага, — кивнул он.


— Ты же понимаешь, что если пройдёшь — потеряешь год? Ты ведь уже отучился в пятом классе в своей общеобразовательной школе. Здесь тебе снова придётся пойти в пятый класс.


— Да, я знаю, — храбро подтвердил Артём. — Я согласен.


— Согласен он… — проворчал седой статный старик, бывший премьер Большого театра. — Ты занимался раньше хореографией?


— Нет, спортом. Лёгкой атлетикой.


— Оно и видно… ладно, давай посмотрим тебя.


После того, как все пять мальчиков были отсмотрены, их попросили удалиться и подождать в коридоре, пока комиссия будет совещаться и принимать решение.


— Блин, я с такта сбился во время прыжков, — переживал мелкий и шустрый Юлдашев, для которого это была уже вторая попытка поступления. — Так обидно! Музыка ещё была странная, я никак не мог под неё правильно подстроиться…


Наконец женщина в очках вышла и поманила их всех к себе.


— Что ж, ребята, — сказала она. — На первый тур приглашаются Калинин, Хьюз и Нежданов… с пометкой. Мы пока не очень в тебе уверены, Артём, — добавила она, — но дадим шанс показать себя завтра. А вот с Ромой Юлдашевым и Димой Муратовым мы, к сожалению, сегодня прощаемся…


Мальчишкам не пристало лить слёзы и мотать сопли на кулак, это в девчачьих группах во время отборов разыгрывались настоящие драмы и даже трагедии… и всё-таки оба вылетевших заметно сникли и повесили носы. Муратов побледнел так, что веснушки ещё резче стали выделяться на его расстроенном лице. Юлдашев только шмыгнул носом и через силу улыбнулся:


— Ну ничего… Главное — попытался.


У Пашки защемило сердце. С одной стороны, он готов был прыгать до потолка от радости, что прошёл. А с другой… так обидно было за пацанов!


Женщина раздала троим счастливчикам какие-то бумажки.


— Держите, это ваш пропуск в первый тур, с ним и придёте завтра. Только не потеряйте! Там указаны время, номер класса и что вам нужно будет подготовить. Удачи, мальчики!

___________________________

* Разные виды прыжков в балетной терминологии:

— жете (jete) — прыжок с одной ноги на другую;

— кабриоль (cabriole) — прыжок, при котором одна вытянутая нога в воздухе подбивает другую;

— соте (saute) — простой прыжок с двух ног на две;

— ассамбле (assemble) — прыжок с одной ноги на две, выполняется с собиранием ног вместе во время прыжка.

=56

Первый и второй туры поддались Пашке с лёту.

Он понимал, что праздновать ещё рано, самое сложное впереди, но всё равно не мог отказать себе в удовольствии порадоваться собственному успеху. Ксения Андреевна и Милка тоже страшно гордились им. Артём и Шейл, с которыми Пашка очень сблизился во время отборов, даже решили поначалу, что Хрусталёва — его бабушка, а Мила — сестрёнка.

“Сестрёнка” приезжала каждое утро и терпеливо дожидалась с пожилой балериной на улице, пока её друг проходил очередное вступительное испытание.

— Родители не возражают, что ты разъезжаешь одна по городу? — поинтересовался как-то у неё Пашка, но девчонка лишь беззаботно махнула рукой:

— Я им и не говорю. Они всё равно на работе, а тут ехать-то всего три остановки на метро.

Судя по всему, в Москве она уже отлично освоилась…

Любкина мать, до этого волком смотревшая на Хрусталёву и Пашку, моментально узнала и его подружку — ту самую воровку с рынка, в вине которой она была искренне убеждена. Однажды она даже громко и демонстративно заявила, стоя в толпе родителей, но обращаясь вроде бы в пространство, никому конкретно не адресуя свою реплику:


— Следите за своими вещами. Особенно за кошельками и телефонами… Тут детдомовские шастают.


Милка слегка изменилась в лице, но быстро справилась с собой и выразительно заметила, обращаясь непосредственно к Любкиной матери:


— А кое-кому не помешало бы следить за своими зенками.


Толстуха ошеломлённо уставилась на неё.


— Это ты мне, прости?.. Что ты сказала?


— За зенками, говорю, следи, — огрызнулась Милка. — Как бы не выцарапали.


Любкина мать задохнулась от возмущения:


— Ах ты… дрянь малолетняя! Хамка! Ты мне ещё угрожать будешь?! Да твоё место — в колонии для несовершеннолетних!


— Прекратите истерику, госпожа Вишнякова, — процедила Хрусталёва сквозь зубы, впервые обращаясь к ней лично.


— А вы что-то слишком загордились, Ксения Андреевна, — прошипела та в ответ. — Думаете, ваши связи помогут мальчишке поступить? Да только талант никакими связями не купишь…


— У вас ведь дочь тоже сюда поступает, — спокойно напомнила балерина. — Не лучший способ — начинать этот путь со скандалов… Не боитесь, что я подключу все свои “связи” и путь в академию будет закрыт для Любы навсегда?


Толстуха не на шутку струхнула — очевидно, такая мысль даже не приходила ей раньше в голову. Она ещё раз недобро зыркнула в сторону Милки и Хрусталёвой, но быстро угомонилась, что-то беззвучно шепча себе под нос.


Всё это Пашка узнал от подруги уже позже…


Кстати, Любка действительно демонстрировала неплохие успехи на отборочных турах. Несколько лет занятий в кружке у Хрусталёвой давали о себе знать, плюс невероятная целеустремлённость и огромное желание поступить. Пашка, в общем, ничего не имел против учёбы Любки в академии, вот только натыкаться взглядом каждое утро на самодовольную рожу её матери у дверей было по-прежнему неприятно.


Пожалуй, не меньше, чем за себя, Пашка переживал за Артёма и Шейла. С канадцем, впрочем, прогнозы выглядели вполне оптимистичными: у мальчика был безусловный талант. Что касается Нежданова, то было заметно, как нелегко ему это всё даётся.


— Ты сильный, прыгучий, очень красивый, но фигура при этом совсем спортивная, — откровенно заявляли ему педагоги. — Балет и спорт — всё-таки разные вещи. Ты весь напряжён, а надо быть расслабленным, изящным, тонким и нежным… Очень сложно будет тебя переучивать, если пройдёшь.


При этом сам Артём страстно мечтал поступить, он буквально-таки бредил учёбой в МХА!


— Как тебя из лёгкой атлетики в балет-то занесло? — полюбопытствовал Пашка после первого тура, который они оба удачно прошли, задорно станцевав полечку. Артём замялся на мгновение, но потом всё же нехотя буркнул:


— Я всегда хотел. С тех пор, как себя помню. У меня старшая сестра балерина… Она у нас в Калининграде в музыкальном театре танцует. Я на всех её спектаклях был по миллиону раз! Все балетные движения наизусть помню!


— А чего тогда в спорт ломанулся? — недоумевающе спросил Пашка.


Артём тяжко, совсем по-взрослому, вздохнул.


— Да отец против того, чтобы я балетом занимался. Это он меня в секцию лёгкой атлетики записал, меня даже не спрашивал. Говорил, что я должен вырасти мужиком, а не танцором в колготках. Он вообще против моего поступления. Я с ним поругался перед отъездом, даже не попрощался, когда уезжал… хорошо хоть, сестра с матерью поддержали.


Про последний тур ходили страшилки — одна ужаснее другой. Поступающие передавали эти легенды из уст в уста, но, впрочем, и без запугиваний всем было ясно, что самый жёсткий отсев происходит именно в финале.

Пашка не слишком волновался: в третьем туре нужно было станцевать импровизацию под незнакомую музыку, но на фантазию и вдохновение он никогда не жаловался, знал свои сильные и слабые стороны как танцовщик и умел выгодно подчеркнуть нужное.

​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Кто же мог предвидеть, что накануне последнего вступительного испытания Пашка не на шутку разболеется…

=57

Он почувствовал себя плохо вечером того же дня, когда благополучно преодолел второй тур. Собственно, ещё днём ему показалось, что он немного недомогает: побаливала голова — не критично, терпимо — и со страшной силой клонило в сон. Но Пашка не привык носиться со своими болячками и вообще редко хворал, что он — неженка какой-нибудь?

В академии он взбодрился: сыграли свою роль азарт и адреналин. А вот после завершения второго тура, когда мама Шейла (очаровательнейшая дружелюбная женщина) позвала всех новых приятелей своего сына в пиццерию, чтобы немножко отметить промежуточный успех, Пашка почувствовал странную слабость, вообще-то ему несвойственную.

В пиццерию, однако, он пойти согласился — тем более Хрусталёва не возражала. Помимо Ксении Андреевны с Пашкой и Милой, миссис Хьюз пригласила также Артёма с матерью и милую девочку Тоню Городецкую, которая тоже поступала вместе с ними в академию. За три дня Пашка успел заметить, что Артёму эта самая Тоня ужасно нравится, было в ней что-то бесконечно трогательное: белобрысенькая, ушастая, с чуть выступающими, как у кролика, верхними зубами. Их с Артёмом сближало ещё и общее спортивное прошлое: Тонечка подалась в балет прямиком после пяти лет занятий художественной гимнастикой.

В пиццерии женщины (Хьюз, Хрусталёва, Нежданова и Городецкая) тактично отсели за отдельный стол, чтобы не мешать ребятам веселиться, и вот тут-то Пашка осознал, что ни веселиться, ни есть ему совсем не хочется. Его вновь накрыли головная боль и тошнотворная слабость.

Милка оказалась единственным человеком в их компании, которой балет был абсолютно до лампочки. Конечно, она переживала за Пашку и надеялась вместе с ним на его успешное поступление, но это была исключительно дружеская солидарность. Плюс у неё имелся здесь свой корыстно-эгоистичный интерес: ведь если Пашка не поступит в этом году, ему придётся вернуться в Таганрог как минимум до следующего лета… а она не собиралась с ним расставаться, только-только заполучив обратно после мучительно долгой разлуки.

Впрочем, отсутствие интереса к балету ничуть не смущало Милку — она чувствовала себя в компании ребят абсолютно свободно и раскованно, и они охотно приняли её в свой круг. Ну а как иначе? Ведь Пашка любит эту девчонку, как родную сестру…

Пашка безучастно сидел вместе со всеми за столом, кивал и улыбался не в такт, чтобы не портить остальным настроение своим кислым видом, а сам мечтал только об одном — поскорее добраться до кровати. Теперь у него болели ещё и мышцы, вдобавок першило в горле и начали слезиться глаза.

Он вдруг заметил, что Милка как-то чересчур любезничает с Шейлом: они сидели рядом, весело переговаривались на адской смеси русского и английского и то и дело принимались заговорщически хихикать. Артём увлечённо ворковал с Тонечкой, взрослые за соседним столом были заняты своими скучными непонятными разговорами, а Пашка… Пашка словно оказался лишней деталькой в этом пазле.

Но он чувствовал себя сейчас так плохо, что у него даже не было сил возмущаться и протестовать, хотя поведение Шейла, конечно, выходило за всякие рамки приличий. Вот ведь гад! А ещё в друзья набивался, сволочь такая…

Утром он не услышал звонка будильника, хотя обычно все эти дни подскакивал на кровати с первым же звуком. Хрусталёва пришла его будить, но он мычал что-то невразумительное, не в силах оторвать голову от подушки. Ксения Андреевна положила тонкую сухую ладонь на его лоб и ахнула:

— Да ты весь горишь, Паша! Лена, иди сюда! — испуганно позвала она Заболоцкую. — У нас ЧП!

— Простудился. Наверное, в академии вирус подцепил, — констатировала хозяйка квартиры, едва взглянув на Пашку, и невозмутимо направилась за градусником. — Немудрено — такая толпа детей, все друг на друга кашляют, чихают…

Словно в подтверждение её слов Пашка оглушительно чихнул.

Он безучастно и безвольно дал померить себе температуру. Ртутный столбик резво покатился вверх и остановился на отметке тридцать девять.

— Что же теперь делать? — растерялась Хрусталёва. — Сегодня последний тур… Дойти почти до победного конца и в итоге так глупо упустить свой шанс! Бедный, бедный ребёнок, как он расстроится… Впрочем, ладно, — она попыталась взять себя в руки, — здоровье важнее всего. Лена, может, позвонишь в “скорую”?

— Так, не паникуй, подруга, — строго осадила её Заболоцкая. — Подожди сдаваться. Давай-ка попробуем привести твоего пацана в чувство своими силами… Ну глупо же, ты сама говоришь — глупо упускать последний шанс!

— Ты что? — поразилась Ксения Андреевна. — Хочешь, чтобы я отправила больного мальчишку на экзамен?! Да я никогда в жизни себе этого не прощу. И как ему сейчас танцевать, ты подумай — он даже сидеть не может!

— Сидеть… могу, — Пашка с усилием приподнял тяжёлую взлохмаченную голову. — Я поеду на третий тур.

— Лежи уже, ненормальный! — она в отчаянии замахала на него руками. — Какой тебе третий тур?! Я… попробую договориться в академии, позвоню Серёже и…

— Не надо никому звонить, — сердито выдохнул Пашка и, пошатываясь от слабости, уселся на постели. Голова у него шла кругом, перед глазами всё плыло. — Я буду сам поступать. Я… правда смогу.


— Молодец, — серьёзно сказала Заболоцкая, — сразу видно, балетный характер. Мы все ненормальные — на сцену и с температурой, и с болью, и с растяжениями, и с переломами…


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Да что ты такое говоришь! — воскликнула Хрусталёва, гневно сверкая глазами. — Что ты сравниваешь взрослых здоровенных мужиков-танцоров и десятилетнего ребёнка! Ему нельзя сейчас никуда, ему лечиться надо…


— Значит, будем лечить, — кивнула бывшая прима. — Экстренно, всеми доступными методами. Жаропонижающее, обтирание уксусом, клюквенный чай. Я заварю и дам вам с собой в термосе…


Хрусталёва прижала ладони к щекам, поняв, что подруга не шутит — она действительно намеревается отправить её с больным мальчиком в академию.


Тем временем Пашка поднялся с кровати и поплёлся в сторону ванной.


— Не паникуй, Ксюша, — сказала Заболоцкая всё так же спокойно. — Температуру мы ему быстро собьём, я уверена… Но если ты его сейчас не отпустишь, он же потом ни тебе, ни себе этого не простит.


Хрусталёва беспомощно опустилась на смятую постель и в волнении сцепила изящные кисти рук.


— Я не знаю… — выдохнула она. — Чувствую себя чудовищем.


— Всё будет хорошо, — подбодрила её подруга. — Ты же сама говорила мне, что он гений. Вот пусть едет и сдаёт… а потом — сразу же, без проволочек, немедленно — к врачу!


Третий тур Пашка помнил словно в тумане. Температуру и правда удалось сбить, но слабость, разбитость и головокружение никуда не делись. Он просто стиснул покрепче зубы и сказал себе, что должен это выдержать. Должен поступить. Во что бы то ни стало!


Концертмейстер играл какую-то мелодию, и Пашка импровизировал под неё — рассказывал в танце всё, что чувствовал. Любовь к маме и отчаянную тоску по ней… любовь к Милке… к родному городу… к детскому дому, к Высоцкой, к Хрусталёвой… и к балету. Конечно же, превыше всего — к балету. Он кружился по классу, где проходил экзамен, и прыгал, и распластывался на полу, и снова поднимался… и ничего и никого не видел вокруг. Он даже не сразу сообразил, что музыка остановилась.


— Паша, что с тобой? — услышал он будто сквозь вату. Та самая женщина в очках, которая запомнилась ему ещё с предварительного отбора, встала из-за стола и сейчас приближалась к нему. — Ты хорошо себя чувствуешь?.. Мы же сказали: стоп, спасибо!


Пашка остановился, тяжело дыша. Волосы прилипли к взмокшему лбу, сердце, казалось, пробьёт сейчас вздымающуюся грудную клетку.


— Паша?.. — снова донеслось до него как будто откуда-то издалека. Это было последнее, что он услышал, прежде чем потерять сознание и рухнуть прямо на торопливо подставленные руки испуганного педагога.

=58

Москва, 2017 год


Никогда ещё Даша не чувствовала себя настолько лишней на чужом празднике. Невысказанный вопрос “Что я здесь делаю?” так и витал в воздухе. Даже в театре, когда Павел пригласил её понаблюдать за спектаклем из-за кулис, она не испытывала столь мучительной неловкости, когда находилась между снующими туда-сюда артистами, хотя, разумеется, тоже была для них чужачкой. Но там, среди танцовщиков, ей было легко и хорошо на одной с ними волне. Здесь, на свадьбе Милы, среди незнакомой толпы — трудно. Не плохо, нет, слишком громкое слово… просто некомфортно. Всё-таки Павел был прав, пытаясь отговорить её от этой затеи.


Когда Даша согласилась пойти на свадьбу, он пришёл в лёгкое недоумение.


— Зачем тебе это надо? — спросил Павел. — Неужели ты веришь в искренность её приглашения?


— Конечно нет. Мила просто привыкла держать всё под контролем…. вот и позвала меня, чтобы не упускать из виду наши с тобой отношения. Она хочет лучше знать своего врага в лицо, — пошутила Даша, — и я решила доставить ей это удовольствие.


В глубине души, чего скрывать, Даше было ещё и любопытно — что за мужа могла себе выбрать такая странная и неординарная девушка, как Мила. Действительно ли она любит его? Ну и… если уж совсем откровенно… хотелось понаблюдать за реакцией Павла на свадьбу своей лучшей подруги.


— Не думаю, что она считает тебя врагом… — возразил Павел, но всё-таки вынужден был признать:


— Да, ей хочется контролировать всё, в том числе и нас с тобой.


— Наверное, — осторожно предположила Даша, — ей нужно окончательно разобраться в том, действительно ли мы с тобой существуем… Если ты понимаешь, что я имею в виду.


— Понимаю, — откликнулся он серьёзно, взяв её лицо в ладони и вглядываясь в глаза, словно пытался прочесть там все её страхи и сомнения. — Мы есть, я это точно знаю.


Даше очень хотелось поверить ему — просто потому, что от одного упоминания имени Милы за последние недели у неё развился натуральный невроз. Каждый раз, когда Павел обнимал или целовал её, ей казалось, что вот-вот откуда-нибудь, подобно чёртику из табакерки, выскочит Мила. Наверное, чтобы окончательно расслабиться, Даше требовалось уехать с Павлом вдвоём куда-нибудь далеко-далеко, за тысячу километров от Москвы, чтобы никто не смог и не посмел их побеспокоить.


Жених в итоге оказался Милке под стать — такой же прожигатель жизни. Красивый богатый мальчик из инстаграма с ветром в голове и отсутствием какого-либо определённого занятия или даже хобби. Мила обмолвилась, что отец собирается приобщать Михаила к семейному бизнесу, но для начала было бы неплохо как минимум нарисовать ему диплом, потому что в Финансовом университете, где парень формально числился студентом, он не появлялся уже год.


Впрочем, смотрелись молодожёны и впрямь эффектно — и, кажется, знали об этом, без устали делая бесконечные совместные селфи для своих подписчиков в соцсетях.


Мила выглядела красоткой. Да она и была красоткой, Даша не могла этого не признать. Пена белоснежных кружев и фата оттеняли смуглую золотистую кожу, волосы были убраны в высокую причёску, открывая шею и нежно-хрупкий изгиб плеч, глаза сияли… Даша нечаянно — честное слово, нечаянно! — поймала взгляд Павла, брошенный на Милу… и предпочла не разбираться в его значениях и оттенках, их было слишком много, причём самых противоречивых. Тем более, что он и сам быстро отвёл глаза, вздохнул… и крепче сжал Дашины пальцы.


Среди гостей преобладала молодёжь — вероятно, друзья новобрачных. Шумные, раскованные, весёлые и красивые девчонки с ребятами, у которых не было никаких общих интересов ни с Дашей, ни тем более с Павлом. Громкий смех, всё те же миллионы селфи, сделанные на новенькие айфоны, разговоры о незнакомых людях, поездках за границу и тамошнем шопинге. Скучно… Даша поняла, что ей это всё просто скучно. Пустые люди, пустые разговоры… А может, не такие уж и пустые, просто она сама зануда, не умеющая веселиться. Впрочем, Павел тоже был не в восторге от происходящего, потому что приблизил свои губы к её уху и негромко сказал:


— Ещё полчаса посидим для приличия и сбежим, если ты не возражаешь. Что-то меня утомил этот балаган…


Даша с облегчением кивнула. Оставаться здесь и дальше было бы слишком мучительно. Она чувствовала, что Мила то и дело искоса посматривает на них с Павлом — изучающе, испытывающе, недоверчиво… и от этого неуютного ощущения хотелось поёжиться, отвернуться, запрятаться в собственную тесную раковинку. Тамада что-то жизнерадостно вещал в микрофон, но смысл его речей от Даши ускользал. Всё было нелепо, странно и… тревожно. Ей почему-то было не по себе, словно она подсознательно ждала от этой свадьбы чего-то плохого.


Родители жениха взирали на своего сыночка с неприкрытым восхищением и благоговением, как на божество, а на его красавицу-невесту — с некоторой опаской и настороженностью, как показалось Даше. Впрочем, в целом они выглядели вполне благодушными и довольными происходящим.


Родители Милы же явно чувствовали себя не в своей тарелке, но в общем оказались симпатичными и приятными людьми, Даша даже посочувствовала им в глубине души — наверное, не слишком-то легко взаимодействовать с приёмным ребёнком, имеющим Милкин характер. Вот их угораздило…


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Из размышлений её вырвал громкий голос тамады, объявляющий, что гости могут поздравить молодожёнов. Друзья Милы и Михаила весело засуетились, принялись дурачиться и вырывать микрофон друг у друга, соревнуясь за право первыми принести свои публичные поздравления, и весь этот шум вдруг резко перекрыл пронзительный голос Милы:


— Нет, подождите… Стойте! Я хочу, чтобы самым первым меня поздравил мой лучший друг.


Даша вздрогнула и скорее угадала, чем почувствовала, как напрягся сидящий рядом Павел. Ладонь его, сжимающая Дашину руку, стиснула её пальцы ещё сильнее.


— Да-да, Пашечка, я имею в виду тебя, — заявила новобрачная, невинно улыбаясь. — У тебя ведь наверняка есть, что мне сказать?


— Я танцор, а не оратор, — попытался отшутиться Павел. — Если не возражаешь, я лучше скажу тебе всё потом… лично.

— Нет-нет, так не пойдёт! — запротестовала она в притворном возмущении. — Я хочу, чтобы все собравшиеся знали о глубине чувств, которые ты ко мне испытываешь… ведь испытываешь же? — и засмеялась. — Самые искренние, самые нежные дружеские чувства…

Даша готова была её убить. Зачем она так… откровенно, жестоко, больно? Хочет выставить его на посмешище? Унизить?

— Хорошо, — услышала она рядом незнакомый, какой-то чужой голос Павла. — Я скажу.

=59

Несколько мгновений он молчал, то ли собираясь с мыслями, то ли добиваясь полной тишины и внимания.

Даша уловила шепоток, который пошёл по рядам гостей. “А кто это?” “Милкин друг. Танцор вроде”. “А, ну да, тот самый балерун, помните? Его и по телеку как-то показывали, мы тогда все у Лёхи зависали”. “Точно, Милке в тот раз ещё никто не поверил, что она с ним знакома!” “А что, у них что-то было?” “Откуда вообще она его знает?..”

— Пятнадцать лет назад, — произнёс Павел таким тоном, будто собирался порадовать присутствующих волшебной сказочкой, — в один из самых трудных и страшных моментов своей жизни я встретил девчонку, которая меня спасла.

Даша увидела, как с лица Милы медленно сползает игриво-вызывающая улыбка. Если новобрачная и намеревалась спровоцировать лёгкий скандалец, вывести Павла на эмоции и немного встряхнуть всех присутствующих (подпитывается она, что ли, эпатажем и чужими стрессами?!), то сейчас стало совершенно очевидно — скандала не получится. Павел был настроен говорить серьёзно и честно, раз уж отмолчаться не вышло.

— Я не хочу пафосно вещать о том, что детская дружба — самая крепкая и самая надёжная, не собираюсь лить сладкие слёзы, трогательно вспоминая о том, как мы вместе росли и так далее… скажу одно: я не знал человека искреннее, храбрее и преданнее. Тот самый классический случай, когда ты говоришь, что убил человека, а она уже ищет мешок побольше, чтобы помочь тебе спрятать труп… фигурально выражаясь, — добавил он со смешком, заметив, как напряглись родители молодожёнов при этих словах. — Дело в том, что она действительно готова была поддержать меня во всём. Безоговорочно. Без оглядки.


— Ага, Милка у нас боевая деваха!.. — весело и пьяно поддакнул кто-то из гостей, но Мила тут же сердито зашикала на него, чтобы он заткнулся и не мешал Павлу говорить.


— Мы часто ссорились, обижали друг друга, бросались необдуманными и злыми словами… Но я всегда был уверен в этой девчонке больше, чем в себе самом. Меня бесконечно восхищали её смелость, отчаяние, дерзость, бескомпромиссность, прямолинейность… Я не знаю, что со мной было бы и… кем бы я стал, если бы не она. Она просто взяла меня за руку и изменила всю мою жизнь.


Даша понимала, как ему сейчас трудно. Как важно выразить свои чувства словами, сформулировать так, чтобы это не прозвучало двусмысленно для гостей — и в то же время так, чтобы дать Миле понять: он помнит и ценит всё, что было между ними, что он ничего не забыл. А ещё он явно старался так подобрать слова, чтобы не ранить Дашу, не дать ей повода ревновать… наверное, она и должна была ревновать — столько теплоты и нежности было в его голосе… но она больше волновалась за него, переживала, как он справится. Да и за Милу почему-то тоже, хотя, казалось бы — ну какое Даше может быть дело до душевного состояния невесты?


Невесту эта речь растревожила куда больше, чем, вероятно, она сама ожидала. Во всяком случае Мила, тщетно борясь с охватившим её смятением (а Даша готова была поклясться, что её сейчас захлёстывает целый водоворот эмоций… ну не железная же она, в конце концов?!), отчаянно попыталась свести всё к шутке.


— Паш, почему ты всё время говоришь в прошедшем времени? — с преувеличенной весёлостью воскликнула она. — “Эта девочка была…” Вообще-то речь идёт обо мне, если кто-то ещё не догадался. И я пока не умерла! — она деланно рассмеялась.


— Потому что девочка выросла, — Даша увидела, как схлестнулись их взгляды, и Павел улыбнулся — спокойно, тепло, доброжелательно, словно складывал оружие, осознанно отказываясь от дуэли. — Она вот прямо сейчас веселится на собственной свадьбе. И несмотря на то, что я уже не так хорошо знаю её — сегодняшнюю, несмотря на то, что она, быть может, не так откровенна и честна со мной, как раньше — я всё равно желаю ей счастья. Ну и… — Павел вдруг словно выдохся и закончил устало:


— Наверное, “горько”?..


Жених, до этого увлечённо зависающий в своём телефоне (речь Павла он слушал вполуха либо вообще пропустил мимо ушей), рефлекторно среагировал на знакомую команду и встал, с готовностью притягивая к себе молодую жену. Впрочем, отреагировали на это слово и все остальные, тут же подхватив:


— Горько! Горько!..


Даша вдруг отчётливо поняла, что большинству здесь присутствующих откровенно плевать и на эту свадьбу, и на жениха с невестой. Друзья новобрачных просто рады потусить (“за любой кипиш, кроме голодовки”), а своих родителей Мила и Михаил, судя по всему, банально поставили перед фактом. Непонятным оставалось только одно: для чего это было нужно самим молодожёнам…


Под радостное скандирование и дружный одобрительный рёв Мила с мужем начали демонстрировать собравшимся свои поцелуйные умения, и было немного странно, что набивший оскомину немудрёный свадебный ритуал до сих пор пользуется столь бешеной популярностью среди молодёжи.

Между тем Павел опустился обратно на стул и некоторое время молча изучал скатерть невидящим взглядом, а затем поднял глаза на Дашу.

— Может, сейчас уйдём? Если ты не возражаешь, — тихо попросил он.

Её горло сдавило спазмом, а дыхание перехватило от той боли, что прозвучала в его голосе — Даша нечаянно приняла большую часть этой боли на себя, чуть не захлебнувшись от неожиданности. Господи, да что она вообще себе навоображала? Почему решила, что справится?.. То, что происходило между Милой и Павлом, нельзя было ни отменить, ни проигнорировать, сделав вид, что не замечаешь. Может быть, они и сами толком не понимали этого, не осознавали, боялись произнести вслух, но… чёрт возьми, если это — не любовь, то что же тогда зовут любовью?! Или она просто совершенно не разбирается в отношениях между мужчиной и женщиной…

‌​‌‌‍— Мне нужно освежиться. Я вернусь через пять минут, — сдавленным голосом выговорила она, хватая сумочку и выскакивая из-за стола.

=60

В туалете Даша долго стояла перед зеркалом, бездумно уставившись на собственное отражение.

Сбежать? Смыться по-английски, немедленно удрать с этой дурацкой свадьбы, весь идиотизм которой был очевиден ей с первого взгляда… Мила не любит своего молодого, красивого и богатого мужа. Никогда не любила. Он — просто способ вырваться из-под родительского надзора, его чувства и желания интересуют Милу в самую последнюю очередь. Павел — единственный мужчина в её жизни. Тот, с кем она по-настоящему хочет быть рядом, вот только почему-то столько лет не может признаться в этом ни ему, ни себе самой, продолжая играть с ним то ли в прятки, то ли в догонялки. А она, Даша, — полная идиотка, потому что до нелепого долго отрицала очевидное и притворялась, что верит в эту дружбу. Милую простодружбу с милой Милой… чёрт бы её побрал! Но ведь и Павел убеждал Дашу в том, что ей не о чем беспокоиться. Что он хочет видеть её своей девушкой. Может быть, даже и сам в это верил. Точнее, изо всех сил честно старался поверить… Смешно! Глупо и смешно.

Больше всего на свете ей сейчас хотелось сползти по стеночке вниз, уткнуться лицом в колени и заплакать — отчаянно, по-детски, навзрыд. Но нельзя, нельзя было этого делать… и вообще — в любую минуту сюда мог кто-нибудь войти. Надо убегать, пока Павел её не хватился. Она выдержит, она донесёт своё горе до дома и выплеснет за плотно закрытой дверью собственной комнаты, уткнувшись лицом в подушку… она выплачет свою ненужную, неуместную любовь к этому проклятому балетному мальчишке, выплачет до самого донышка и запретит себе даже думать о нём, а не то что убиваться и страдать. И никогда, никогда, никогда она больше не станет игнорировать собственную гордость и интуицию!

В этот момент дверь туалета распахнулась и внутрь, точно за ней гнались, влетела Мила. Обе девушки замерли, узнав друг друга, и Даша мысленно возблагодарила бога за то, что сдержалась и всё-таки не стала реветь. Насмешливого Милкиного сочувствия она бы точно сейчас не вынесла.

Впрочем, ещё раз внимательно взглянув на Милу, Даша поняла, что той сейчас явно было не до насмешек. Лицо её казалось таким несчастным, что у Даши невольно вырвалось:

— Что случилось?..

— Ничего, — огрызнулась та, моментально ощетинившись. — Тебе-то что за дело?

— Да в общем, никакого дела нет, — Даша пожала плечами. — Просто подумала… вдруг помощь нужна.


— Что ты можешь сделать, помощница? — Милкины губы расплылись в язвительной ухмылке. — Ты ни хрена не знаешь меня и понятия не имеешь о моих проблемах. И вообще… вообще… ты мне не нравишься! — выпалила она, вздёрнув подбородок, и во взгляде её читалась откровенная враждебность.


Как ни тяжело было Даше, а тут она не выдержала и засмеялась в голос, отказываясь принять этот вызов:


— Тоже мне — секрет Полишинеля! Может, тебя это удивит, но ты мне тоже не нравишься.


— Не удивит, — Милка шмыгнула носом. — Не ты первая, не ты последняя… Все Пашкины бабы меня терпеть не могут, — добавила она многозначительно, чуть ли не хвастливо.


— Пытаешься меня задеть? Напрасно. Нет никаких мифических “Пашкиных баб”, у него ни с кем не было серьёзных отношений.


— Кроме как с тобой, хочешь сказать? — прищурилась Мила.


— А ты хотела бы, чтобы я сказала: “Кроме как с тобой”? — поддела её Даша.


— Можешь лыбиться сколько угодно, но только я и правда для него особенный человек, — буркнула Мила.


— А ты и рада? Это даёт тебе право обесценивать чувства других людей по отношению к нему и… и его собственные чувства? Пользуешься своей давней властью над ним, привычкой, что он никогда тебе не откажет? А когда-нибудь всё-таки откажет, вот увидишь. Когда его чувство долга истреплется до нитки…


— У него ко мне не просто чувство долга! — запальчиво выкрикнула Мила. — Если… если я захочу, он сию же минуту уйдёт со мной. Прямо с этой чёртовой свадьбы, у всех на глазах. Молча, без вопросов — куда бы я его ни позвала. И так будет всегда. Я — важнее всего и важнее всех в его жизни.


— А я думаю, что ты ошибаешься, — с трудно дающимся спокойствием возразила Даша. — Вернее, лукавишь, а на деле просто пытаешься убедить в этом саму себя. Может быть, и не ради меня… но с тобой он сейчас никуда не пойдёт.


— Да ты его совсем не знаешь! — вскинулась Милка. — А мы с ним вместе всю жизнь!


— Это ты его не знаешь, Мила. Не хочешь знать. Он вырос, изменился, но ты предпочла этого не заметить. Ты по-прежнему веришь, что это всё тот же Паша, друг детства. А на самом деле… на самом деле он очень устал от ваших отношений. От того, что ты продолжаешь держать его на коротком поводке, поскольку жутко не уверена в себе и используешь его просто для самоутверждения, чтобы доказать всем, как сильно он тебя любит. Но ты не подпускаешь его к себе слишком близко, так… как он этого заслуживает. Не думаешь, что его уже достало это манипулирование? Не боишься, что когда-нибудь действительно останешься одна, без его поддержки, если будешь продолжать в том же духе?


Даша не знала, зачем всё это ей сейчас говорит, зачем пытается до неё достучаться, скорее всего — это бесполезно, но… нужно было сделать это хотя бы ради Павла. Ну должна же эта несносная Милка признать, в конце концов, что хочет быть ему не просто другом? “Иль дайте есть, иль ешьте сами…” *


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мила вдруг как-то резко сникла, словно этот разговор выжал из неё все соки.


— А у вас с ним типа всё серьёзно, да? — спросила она тускло, без всякого выражения.


— А если даже и так — почему ты не хочешь от души порадоваться за своего лучшего друга? — с нажимом спросила Даша. Мила снова завелась от этой простой провокации:


— Да он мне намного больше, чем друг!


Даше не хотелось прибегать к запрещённому приёму, но она чувствовала, что сделать это сейчас необходимо, чтобы окончательно сдёрнуть с Милы маску.


— Если вы… если вы один раз переспали, это ещё не значит, что между вами теперь на всю жизнь возникло что-то особенное, — жёстко выговорила она.


Милкино лицо посерело.


— Он… он тебе рассказал?


— Мы договорились быть честными друг с другом, — осторожно ответила Даша. — Честность — это именно то, чего ему не хватает в отношениях с тобой.


— А ты… можешь быть стервой, — констатировала Мила, с искренним удивлением глядя на неё.


— Все женщины могут быть стервами, если надо. Просто я это не очень люблю.


Мила по инерции ещё некоторое время пыталась сохранить во взгляде насмешливое выражение, но, видимо, лимит был исчерпан — губы её задрожали, и она сделала то, что так и не позволила себе чуть раньше Даша: сползла по стеночке на пол, прямо в своём роскошном белом платье.


— Я так боюсь, что он уйдёт, — выдохнула она, закрыв лицо руками.


___________________________


* “Иль дайте есть, иль ешьте сами” — цитата из книги “Собака на сене” (Лопе де Вега), фрагмент монолога Теодоро:


“Чуть я немножечко остыну, вы загораетесь соломой, а чуть я снова загораюсь, вы льдом становитесь холодным. Ну, отдали бы мне Марселу! Так нет: вы, точно в поговорке, собака, что лежит на сене. То вы ревнуете, вам больно, чтоб я женился на Марселе; а чуть её для вас я брошу, вы снова мучите меня и пробуждаете от грёзы. Иль дайте есть, иль ешьте caми. Я прокормиться не способен такой томительной надеждой. А не хотите, — мне недолго влюбиться в ту, кому я мил”.

=61

Москва, 2008 год


Первое, что спросил Пашка, когда немного оклемался и снова обрёл ясность мышления:


— Я поступил?


Голос его звучал бодро, чувствовал он себя прекрасно — словно и не было двух суток в жару и бреду, которые ужасно напугали и измотали Хрусталёву. Впрочем, сам Пашка практически не помнил свою болезнь, целый кусок жизни с того момента, когда он рухнул в обморок в академии, просто выпал из памяти, лишь туманные разрозненные картинки, похожие на сновидения, всплывали в голове, но он не был уверен, реальные это воспоминания или просто бред, вызванный высокой температурой.


— Как ты, Паша? — встрепенулась Хрусталёва, задремавшая было прямо на стуле возле постели больного. — Голова болит? — она прикоснулась ладонью к его лбу, проверяя, не горячий ли.


— Да нормально всё, Ксения Андреевна, — от нетерпения Пашка даже задрыгал высунувшейся из-под одеяла босой ногой. — Так поступил я или нет?


— А сам-то как думаешь?


Он впился пытливым взглядом в лицо своей наставницы. Наверное, если бы всё было плохо, Хрусталёва не стала бы нарочно тянуть время и интриговать. Или наоборот — она сейчас боится сказать неутешительную правду, пока Пашка окончательно не поправился?


— Ну Ксения Андреевна!.. — он чуть не взвыл от нетерпения и неизвестности. Она рассмеялась и взлохматила его волосы:


— Поступил, поступил! Ты просто умничка. Все там в академии в шоке от твоей целеустремлённости и работоспособности… Ведь в последнем туре буквально на автопилоте танцевал! И как танцевал! В общем, поздравляю тебя, мой дорогой. Мы сделали это. Мы победили! Вернее — ты победил!


— Ура-а-а! — возликовал Пашка, подпрыгнув на кровати, и тут же закашлялся — горло всё ещё побаливало.


— Тише, тише, — всполошилась Хрусталёва, — что ж ты так орёшь, тебе пока нельзя, голос потеряешь…


— Подумаешь, — прохрипел счастливый Пашка, улыбаясь до ушей, — я же не оперным певцом стать собираюсь, а артистом балета!


— Но всё равно побереги голосовые связки, артист, иначе как потом интервью давать будешь? — пошутила балерина. — И кстати, раз уж ты проснулся… Тут тебе выписали кучу лекарств — и микстуры, и таблетки. Давай-ка сразу выпьешь то, что нужно принять на голодный желудок. А потом непременно надо поесть, чтобы набраться сил. Лена… Аркадьевна тебе бульон сварила.


— Ой, а Тёма… — вспомнил вдруг Пашка. — Артём Нежданов! Вы не знаете, его взяли?


Хрусталёва замялась.


— Третий тур он не прошёл. Но его оставили в резерве, — добавила она торопливо, заметив, как моментально поникли Пашкины плечи и потух взгляд. — Его и ту милую зубастенькую девочку, как её… Тоня, что ли? Гимнастка.


— Тоня Городецкая, — буркнул Пашка. — А что такое — “оставили в резерве”?


— Ну, знаешь, случается так: вот наберут курс, а к началу занятий в итоге приезжают далеко не все. Или планы изменились, или личные обстоятельства… или поступили куда-то ещё, слава богу — балетных училищ в стране навалом. Так что погоди пока горевать, — подбодрила она его, — может, ещё найдётся местечко для твоего Тёмы. Его хорошо запомнили во время отборочных туров — такой улыбчивый, энергичный, позитивный… У него ещё есть шанс.


— А если не будет свободного места? — тихо уточнил Пашка. Он и сам не ожидал, что так расстроится неудаче своего нового друга. В мечтах он уже вовсю рисовал себе их весёлые совместные будни в академии, с таким приятелем точно не заскучаешь!..


— Не принимай близко к сердцу, — попросила Хрусталёва. — Это учёба в балетной академии, а не развлечение. Долгий, трудный и изнурительный путь, а не увеселительная прогулка. Да, они вынуждены отказывать многим, очень многим детям… но лишь потому, что выбирают лучших. Самых лучших! — убедительно добавила она. — Конечно, все, кто не поступили, плачут и горюют… но поверь, Паша, они сейчас более счастливы, чем те из вас, кто уже поступил, а потом внезапно обнаружит, что у него нет таланта. Принять этот факт о себе и сойти с поезда в середине пути куда сложнее, чем отсеяться в самом начале.


Пашка примолк, всерьёз обдумывая эти слова.


— А у меня… у меня точно есть талант? — спросил он в страхе. Хрусталёва улыбнулась, подавая ему таблетку и стакан воды:


— Более чем достаточно. Но это не значит, что тебе можно расслабляться и валять дурака во время учёбы. Наоборот — твои способности подразумевают, что спрашивать с тебя станут строже и больше, чем с других.


Пашка проглотил таблетку, а затем, поморщившись, выпил мерзкую на вкус микстуру, и вдруг снова встрепенулся:


— А Милка? Она не звонила? Она знает, что я поступил? Как она? Где?


— Да всё в порядке с твоей боевой подругой, что ей сделается, — засмеялась Хрусталёва. — Разумеется, она в курсе, что ты зачислен в академию. Когда в фойе вывесили списки, она громче всех визжала от радости… как будто сама прошла отбор. Да, кстати, тот мальчик из Канады тоже поступил, — вспомнила она. — Как его зовут?


— Шейл Хьюз, — отозвался Пашка, не сразу сообразив, почему упоминание этого имени отозвалось каким-то неприятным послевкусием. Нормальный же пацан, вроде…


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ну вот. Они тебе вместе с Милой привет передавали и пожелания скорейшего выздоровления…


Пашка напрягся.


— В смысле — вместе с Милой?


— Да звонили утром, спрашивали, как ты.


— Звонили? — переспросил Пашка, выделив интонацией множественное число.


— Откуда-то с улицы, шум стоял дикий, они то ли в парке аттракционов гуляют, то ли в зоопарке, я толком не поняла…


Пашка моментально помрачнел. Вот, значит, как! Он тут болеет, валяется с температурой, а эти двое гуляют и развлекаются… как мило.


Он понимал, что обижаться и злиться в этой ситуации глупо. Ну, гуляют вместе. Подумаешь! Шейл иностранец, ему всё в Москве интересно, а Мила уже неплохо тут освоилась… И тут же шибануло воспоминанием: в пиццерии эти двое задушевно воркуют друг с другом, не обращая ни на кого внимания…


Мир, до этого сияющий всеми цветами радуги, вдруг съежился до размеров одной комнатки, стал серым, мрачным и неприветливым. Пашка улёгся обратно в постель и натянул одеяло до самых бровей.


— Что с тобой, Паша? — встревожилась Хрусталёва. — Надо встать и покушать… или тебе опять нехорошо?


— Спать хочу, — глухо отозвался он из-под одеяла. — Есть не буду.

=62

День Знаний в Московской хореографической академии мало отличался от Дня Знаний в большинстве общеобразовательных школ. Точно так же на торжественную линейку перед учебным корпусом собрались ученики и преподаватели, точно так же дети несли педагогам букеты цветов, точно так же возвышались пышные белые банты в причёсках у девочек, точно так же волновались родители, стоящие чуть в сторонке и наблюдающие за происходящим на правах не участников, а зрителей.

Хрусталёва не смогла остаться в Москве до первого сентября. Ей пришлось вернуться в Таганрог, ждали дела — балетный кружок в ДК по-прежнему требовал её чуткого руководства. Пашка уже несколько дней жил в интернате при академии, пока ещё один в комнате, в ожидании будущих соседей. Ему страшно здесь нравилось — в интернате было всё, что только можно пожелать, к тому же гораздо круче и комфортнее, чем в детдоме!

В детском доме они все привыкли жить по указке, безропотно подчиняясь правилам… Конечно, и в интернате были установлены свои правила, но всё же воспитанникам здесь предоставлялось куда больше свободы. Они должны были сами регулировать свою дисциплину, выполнять домашние задания без надзора и напоминаний, содержать личные вещи в чистоте, а комнаты — в порядке, никаких уборщиц и нянечек, подтирающих ребяткам сопельки! Одежду можно было сдавать в местную прачечную, но какие-то вещи всё равно приходилось вручную стирать самим, как и гладить.

Помимо жилых комнат, в интернате имелось ещё два хореографических зала — один для маленьких, второй для ребят постарше. В первом в целях безопасности был настелен специальный балетный пол, который не скользил под ногами, способствовал хорошему вращению и поглощал удары. Были здесь также компьютерный класс с интернетом, библиотека, гостиная с телевизором, медпункт и столовая.


Пользуясь временным отсутствием соседей в комнате, Пашка на правах первопроходца выбрал себе лучшее место у окна, и иногда ночами, не в силах поверить своему счастью, он подрывался с кровати и с замиранием сердца выглядывал на улицу, ища глазами среди всё ещё пышных тополиных крон бело-жёлтое каменное здание академии, тускло подсвеченное фонарями. Интернат располагался в паре минут ходьбы от главного учебного корпуса: выскочишь за дверь, пересечёшь двор быстрыми шагами — и вот ты уже на месте!


Пашке не терпелось поскорее приступить к занятиям. Он с утра до вечера пропадал в балетном зале, повторяя всё то, чему его успела научить Ксения Андреевна, и прерывался лишь на то, чтобы поесть. Однажды, заинтересованный его прыжками и вращениями, в дверях застыл один из старших ребят, который случайно проходил мимо.


— Гранд жете хорошо делаешь, почти профессионально, — одобрительно заметил он, когда Пашка рухнул на пол, пытаясь отдышаться. — Но над баллоном надо бы ещё поработать…* Вот, смотри!


И, разбежавшись, парень с лёгкостью взмыл вверх, точно взлетел. Пашка наблюдал за ним с пола, разинув рот от удивления и восхищения: создалась полная иллюзия того, что танцовщик на некоторое время просто застыл, повис в воздухе, сохраняя при этом принятую позу!


— Круто… — только и смог выдохнуть он, когда стопы парня, наконец, коснулись пола. Тот лишь добродушно рассмеялся:


— Да разве это круто?.. Вацлав Нижинский, Михаил Барышников, Иван Васильев — вот настоящие боги баллонов!


— Я тоже так смогу, — глаза Пашки загорелись каким-то одержимым блеском. — Не хуже, чем они!


— А ты отчаянный нахал, — посмеиваясь, произнёс парень, рассматривая мальчишку с любопытством и вниманием. — Откуда такой?


— Из Таганрога, — отозвался тот.


— Первый дробь пятый?


— А?.. — Пашка бестолково захлопал глазами.


— Я говорю — первый балетный класс и пятый общеобразовательный?


— А, ну да…


— Понятно. Я в первый год обучения тоже был уверен, что всех мировых звёзд балета сделаю, — парень по-доброму рассмеялся. — Но ты молодец, только такой настрой и должен быть у настоящего танцовщика. Кстати, ещё маленький совет — следи за глазами, когда танцуешь.


— Как это? — не понял Пашка.


— Ну, не вихляй взглядом туда-сюда, не косись по сторонам, как будто спёр что-нибудь и боишься, что тебя поймают, — засмеялся он. — Глаза должны следовать за движениями лица. Голова поворачивается направо — вгляд тоже вправо. Голова вверх — и глаза наверх. Понял?..


— Кажется, понял, — закивал Пашка.


— Ну вот, молодец. Тренируйся. Удачи тебе, мелкий, — парень снисходительно потрепал его по макушке, подмигнул и вышел из зала.


Пашка и не подозревал тогда, что только что пообщался с будущим солистом Бирмингемского королевского балета, курируемого самой королевой Великобритании…

___________________________

* Гранд жете (от фр. Grand Jete) — в балетной терминологии прыжок в поперечный или продольный шпагат.

Баллон (от фр. Ballon) — способность танцовщика сохранять положение во время прыжка, на какое-то время как бы зависая в воздухе.

=63

Торжественная линейка должна была вот-вот начаться, и Пашка сообразил, что хорошо бы поискать своих одноклассников. Или как их здесь полагается называть — однокурсники?..

— Калинин! — вдруг донеслось откуда-то из толпы. Пашка завертел головой и увидел, как к нему гигантскими скачками несётся счастливый Артём Нежданов.

— Тёма! — в восторге ахнул Пашка. — Ты что здесь делаешь? Я думал, ты уже в Калининграде… Погоди, тебя всё-таки приняли?! — осенило его.

— Ага, — кивнул тот, сияя. — Представляешь, позвонили позавчера и говорят: так и так, освободилось место, можно приезжать… Отец даже порадоваться толком не успел, что я не поступил — такой ему облом!

— А почему я тебя в интернате не видел?

— Я туда ещё не заселялся, мы с мамой только пару часов назад приехали. Вот после линейки сразу пойдём с направлением к коменданту.

— Слушай… я в комнате пока один, соседей своих ещё не видел… Как ты думаешь, можно попросить, чтобы мы вместе жили?

— Не знаю… но клёво было бы! — глаза Артёма вспыхнули. — Да наверное можно! Им-то какая разница?! На крайняк, поменяемся с кем-нибудь… думаю, это не проблема! Как там в целом, жить можно?

— Да вообще ништяк! — Пашка показал большой палец.


— Мальчики, привет! — перед ними возникло миленькое зубасто-ушастое личико Тони Городецкой. Девчонка улыбалась до самых ушей и подпрыгивала на месте, переполненная эмоциями, отчего громадный бант на её макушке колыхался, словно медуза в море. Нежданов тут же побагровел как спелый томат, а Пашка просто очень обрадовался:


— Тонька, приветище! Тебя тоже взяли?!


Оказалось, что та девочка, на место которой пригласили в конце концов Городецкую, не смогла вынести разлуку с мамой и самостоятельную жизнь в интернате. Мать планировала оставить её в Москве и уехать к себе в Тольятти, но дочка вцепилась в неё мёртвой хваткой и устроила натуральную истерику, категорически отказываясь отпускать родительницу и оставаться одной. С блеском поступив в академию, она собственными руками отдала свой шанс другой… Глупо и нелепо. Впрочем, благодаря этой самой глупости и нелепости Тонечка сейчас лучилась счастьем, а уж радость Артёма от её появления и вовсе невозможно было описать словами.


— Кого-то из наших ещё видела? — обратился он к ней с нарочитой небрежностью, с удовольствием выделив при этом интонацией слово “наших”.


— Ага, — Тоня кивнула. — Любу Вишнякову, Катю Стрельцову, Лену Бедненко… Из пацанов вот Шейл где-то тут мелькал вместе с мамой.


При упоминании имени Шейла Пашка заметно напрягся. Даже Любка так не беспокоила его, как этот пронырливый канадец. Он ещё не забыл трогательной прогулки Шейла и Милы — и это как раз в то время, когда сам он лежал с температурой! Конечно, Мила всё равно ничем не могла помочь Пашке во время его болезни, но сам факт, что она веселилась и развлекалась, пока он страдал, был ужасно неприятен и обиден. Впрочем, ей он в этом из гордости так и не признался. Они потом созванивались с Милой и болтали как ни в чём не бывало, Пашка даже не стал выпытывать подробности — ну, погуляли и погуляли… и забыли об этом. Во всяком случае, он надеялся, что забыли.


Так получилось, что с Милой после выздоровления Пашка ещё не виделся. Все эти финальные хлопоты с оформлением, заселением, прощанием с Хрусталёвой отнимали практически всё его время. В интернат не разрешалось приводить гостей, только родственников, так что Пашка даже не мог пригласить подругу в гости. Запрещалось также самостоятельно покидать территорию академии — поэтому поехать к Милке он тоже не мог. Да и сама она была занята подготовкой к учебному году — ей впервые предстояло пойти в школу на новом месте, не в детдоме, так что забот хватало и у Милы. Хорошо хоть, можно было звонить друг другу — у Пашки наконец-то появился собственный мобильный телефон, подарок Ксении Андреевны на поступление, вещь совершенно необходимая.


— Давайте пойдём к остальным, — предложил Нежданов. — Линейка сейчас начнётся.


— Ой, смотрите! — взвизгнула вдруг Тоня. — Кто это там? Это ведь Марина Коробицына?!


Всемирно известная балерина, бывшая студентка хореографической академии, стояла сейчас в окружении преподавательского состава на украшенном крыльце учебного корпуса и, кажется, планировала произнести напутственную речь.


— Блин, какая же она классная-а-а… — с благоговением застонала Городецкая. — Такая красивая! Мальчики, как вы думаете, а если я ей свой букет подарю, когда она закончит, будет нормально?


— А почему нет? Дари, — с показной снисходительностью отозвался Тёма. — Можешь и автограф попросить. Если хочешь, я вас с ней даже сфоткать могу!


— Ой, правда? Спасибо!!! — Тоня снова заскакала на месте как мячик, и Пашка готов был поклясться, что Нежданов, хоть и строит из себя сейчас сурового и чёткого пацана, в глубине души млеет от этой милой непосредственности.


— Ну пойдёмте же, пойдёмте к своим! — поторопил Артём. И в этот самый момент они все услышали:


— Пашка!..


Он не поверил своим ушам. Ни на секунду не поверил!


Её не должно быть здесь, она сейчас у себя в школе, на собственной линейке… да не может такого быть, просто не может!


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И всё-таки он молниеносно обернулся, тут же уперевшись взглядом в Милу.

=64

Москва, 2017 год


— Обычно, — осторожно сказала Даша, — когда боишься кого-то потерять, стараешься быть к нему внимательнее и… беречь его чувства. Всё твоё поведение свидетельствует об обратном, уж извини.


Милка помотала головой, не отрывая ладоней от лица. Поколебавшись пару мгновений, Даша опустилась на пол с ней рядом. Чёрт с ним, с платьем…


— Пашкина дружба — это единственная постоянная величина в моей жизни, — сказала Мила наконец. — Он всегда любил меня безусловно, принимал безоговорочно. Не за что-то, не за какие-то заслуги или черты характера. Наоборот, Пашка прекрасно видит и знает все мои недостатки. Это… очень редко встречается — чтобы вот так безоглядно любили, веришь?


Даша неопределённо пожала плечами:


— Если так, то зачем ты сама постоянно его отталкиваешь? Играешь с ним? Прости, но… я тебя совсем не понимаю.


— Я и сама себя не понимаю, — Мила горько и зло рассмеялась. — Я знаю, что он всё сделает, что я только ни попрошу, и в то же время… мне постоянно надо получать этому подтверждение. Я всякий раз боюсь, что когда-нибудь ему надоест… и в то же время не могу остановиться.


— Ясно, — усмехнулась Даша, покачав головой. — Очень милосердно с твоей стороны — причинять дорогому человеку всё больше и больше боли, испытывая его на прочность, и втайне ликуя после каждого такого испытания: “Ура, его любовь по-прежнему со мной!” И по фигу, что он после каждой такой эмоциональной встряски по кускам себя собирает…


— Я сволочь, знаю, — кивнула Мила. — Но я… не могу перестать. Это какая-то зависимость. Мне постоянно нужно проверять, по-прежнему ли я ему дорога.


— Ты доиграешься когда-нибудь.


— И это тоже знаю.


— Пф-ф, — Даша закатила глаза. — По-моему, тебе просто нравится строить из себя страдалицу. Ах, какая я бедненькая и несчастненькая, ах, никто меня не понимает, ах, я сама мучаюсь от собственной неординарности, но я же “нетакаякаквсе”. А стать обычной в твоём понимании — страшно, вдруг Паше эта обычность быстро наскучит? Ты боишься, что, будучи хорошей девочкой, банально его не удержишь… Вот и цепляешь своей неправильностью и нестандартностью, от которой сама уже устала.


— Глубокий психологический анализ, — фыркнула Мила. — А впрочем… впрочем, ты права. В любом случае, я не хочу терять Пашку, понимаешь? Такие друзья на вес золота. Да у меня и нет больше друзей, по большому счёту… Всем на меня наплевать. Люди либо тупо меня используют, либо просто проводят со мной время от скуки. Кроме Пашки, никто меня не любит.


— А как же твой муж? — осторожно спросила Даша. Милка расхохоталась — искренне, от души.


— Издеваешься?! Да Мишке на меня плевать так же, как и всем остальным.


— Зачем тогда… всё это? — имея в виду свадьбу, с недоумением поинтересовалась Даша.


— Просто Мишке со мной весело и легко, — она улыбнулась. — Родители ему к свадьбе квартиру подарили. Ну, и в сексе у нас всё отлично, уж прости за откровенность.


— Потрясающая причина для брака. И конечно, это всё объясняет, — съязвила Даша. — То есть твоему парню просто нужна была отдельная хата, где можно спокойно потусить и потрахаться?


— Отдельная хата — не так мало, как тебе кажется, — Милка философски пожала плечами. — Для меня это тоже стало одним из решающих аргументов… Очень уж хотелось из дома сбежать. Подальше от моих дорогих мамочки и папочки, — язвительно добавила она, имея в виду приёмных родителей.


— Они, наверное, переживают за тебя…


— За меня? Хрена с два, — Милка зло рассмеялась. — В списке людей, которым на меня насрать, родители будут занимать почётное первое место.


— Да не может такого быть! — не поверила Даша. — Они же тебя удочерили. Зачем им это делать, если бы ты была им не нужна? Они тебя любят…


— Они не меня любят. Они любят память о своей погибшей дочери и много лет безуспешно пытаются впихнуть меня в рамки её иконописного образа. Я — их великое разочарование.


— Знаешь, в чём твоя проблема? — устало вздохнула Даша. — Ты не хочешь верить людям, убедив себя в том, что никому не нужна. Словно боишься признать тот факт, что не все вокруг такие уж плохие… и мир к тебе не так уж жесток. Куда удобнее изображать жертву, отвергая всё хорошее, что дано тебе судьбой. Даже Пашку… Давно пора было честно сказать ему о своих чувствах.


— О каких чувствах? — испугалась Мила.


— Ты же любишь его.


— Люблю, но…


— Не просто “люблю”. Я имею в виду, ты влюблена в него… совсем не по-дружески. Причём давно и бесповоротно.


В Милкиных глазах всплеснулся ужас.


— Нет, нет… с чего ты взяла?! У нас… очень близкие отношения, но не…


— Это видно невооружённым глазом, — перебила Даша. — Ты любишь его как мужчину, как парня, но по каким-то своим идиотским причинам не разрешаешь себе эту любовь. Мучаешь его, убегаешь и снова возвращаешься. Захочу — к сердцу прижму, захочу — к чёрту пошлю… А на самом деле, давно надо было ему признаться. Иначе в один прекрасный день вы просто поубиваете друг друга…


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— И ты так спокойно об этом говоришь? — недоверчиво протянула Милка.


— Я хорошо притворяюсь, — спокойно отозвалась Даша. — Мне нелегко сейчас, не буду лукавить, но… я не могу мешать человеку страдать и убиваться, если ему самому это нравится. С тобой и так всё ясно, мне ни капли не жаль тебя, ты сама в конце концов профукаешь самое лучшее и дорогое в своей жизни, если не поумнеешь. А вот Паша… Пашу мне жалко, — признала она. — Но и с ним я тоже не собираюсь нянчиться. Большой мальчик, справится. Если ему нравятся такие нездоровые отношения с садо-мазо уклоном — вперёд. Может, он как раз прётся от сильных эмоций и страданий — для творчества самое то.


Даша ожидала какой угодно реакции на свои слова, но только не улыбки.


— Я соврала, — сказала Милка.


— В чём именно?


— В том, что ты мне не нравишься. Ты ведь и Пашку тоже чем-то зацепила… В тебе что-то есть.


Даша издала короткий смешок.


— В тебе определённо тоже. Но не рассчитывай, что я сейчас как в дурной мелодраме брошусь тебе на шею и мы станем лучшими подругами. Наоборот, искренне надеюсь никогда больше тебя не увидеть.


Даша решительно поднялась с пола, одёрнула подол платья.


— Можно попросить тебя об одном одолжении?


— Да, — Мила удивлённо взглянула на неё.


— Я сейчас уйду. Имею в виду — совсем уйду, в зал больше не вернусь. Если Паша будет спрашивать… не говори ему, что видела меня. Если, конечно, — с горькой иронией добавила она, — он в принципе заметит, что я ушла.

=65

Когда прошло не менее получаса, Павел наконец сообразил, что Даша как-то слишком долго не возвращается. Всё это время он провёл, уткнувшись в телефон и практически не вникая в то, что происходит вокруг. На счастливых молодожёнов смотреть не особо хотелось, и он даже не пытался анализировать причины этого нежелания.


— Скучаешь, Паша? — услышал он и, подняв глаза, увидел Веронику Рязанову — Милкину приёмную мать. Его отношения с родителями Милы нельзя было назвать слишком близкими или доверительными, но всё же это были не чужие люди, они хорошо знали Павла и во время его учёбы в академии не раз приглашали мальчика в гости, когда у него случался выходной.


— Не скучаю, тётя Ника, — улыбнулся он. — Просто жду свою девушку.


— Я присяду, пока она не вернулась? — женщина покосилась на свободный стул с ним рядом. Павел молча кивнул, разрешая.


— Девушку, говоришь… — задумчиво протянула Рязанова. — Хорошая она у тебя. Милая, симпатичная. Но не балерина ведь?


— Нет, — он фыркнул. — Балерин мне и в театре хватает. Даша — студентка журфака.


— Хорошая девочка, — снова повторила Рязанова — почему-то показалось, что с грустью. — Ты вообще молодец, Паш. Всё у тебя получается, всё слава богу. И карьера, и личная жизнь… Мы ведь давненько с тобой уже не виделись, правда? Ты к нам теперь почти не заходишь.


— Ну… — он смутился. — Мы с Милой сейчас реже видимся. У меня очень мало свободного времени остаётся после театра, а у неё… своя компания, я не знаю её друзей.


— Понимаю, — кивнула она, и на этот раз он отчётливо уловил горечь в её голосе, — я всё понимаю, Паша.


Глаза у неё при этом были как у побитой собаки.


— А у вас-то всё хорошо? — спросил он на всякий случай.


— Ну вот… как видишь, — Рязанова усмехнулась. — Выдали нашу девочку замуж. Если она счастлива — то и мы с Олегом тоже за неё счастливы.


Однако Павел готов был поклясться, что в голосе женщины не было ни счастья, ни хотя бы чувства удовлетворения от факта Милкиного бракосочетания. Он неопределённо пожал плечами, ещё больше смущаясь и не зная, какой реакции от него ждут и что вообще хотят сказать.


Некоторое время они сидели молча. Павел чувствовал себя как на иголках. Кашлянув, он неловко пошевелился на стуле и обвёл взглядом зал. Оказалось, что невесты нет на месте — тоже куда-то испарилась.


Но где же, чёрт возьми, Даша? Там в женском туалете что — чёрная дыра, что ли?! Бермудский треугольник?


— Вы извините меня, тётя Ника, — наконец сказал он, — я пойду Дашу поищу. Что-то долго она не возвращается.


— Конечно-конечно, — закивала она, — извини, что задерживаю.


На звонок Даша не ответила, и Павлу это совсем не понравилось. Двинувшись в сторону женского туалета, он почувствовал неприятный сквознячок в груди — словно предчувствие чего-то плохого и неизбежного.


Дверь туалета распахнулась, и оттуда — в своём роскошном белом платье, точно Одетта из “Лебединого озера” — выплыла Милка.


— Пашечка!.. — заулыбалась она, завидев друга детства. — Ты дверью не ошибся, случайно? Это дамская комната.


— Не ошибся, — ответил он. — Я за Дашей. Она там?


Мила покачала головой.


— Нет, там вообще никого нет.


— Как это нет? — опешил он. — Не может быть, где же она тогда?


— Понятия не имею… Можешь заглянуть внутрь и убедиться лично, — ехидно добавила она.


Павел снова нажал на кнопку вызова и несколько мгновений слушал длинные гудки, пытаясь понять, почему Даша не берёт трубку. Не слышит?


— Что, сбежала подружка? — спросила Милка, добродушно посмеиваясь. — Крепче держать надо было…


Эти слова и особенно тон ему совсем не понравились.


— Ты что-то знаешь, — сказал он, делая шаг по направлению к Миле. — Ты видела Дашу? Вы разговаривали?


Мила звонко расхохоталась, запрокинув голову.


— У-у-у, как мы нервничаем!.. Сердечко заколотилось, да? Ладошки вспотели? Ай, какой ужас, девушка бросила…


— Да что ты несёшь? — Павел поморщился, а затем, взглянув Миле в лицо, обратил внимание на её огромные зрачки и чрезмерное, какое-то неестественное оживление. — Ты… приняла что-нибудь? — осенило его вдруг. — Опять?! Господи, Мила… мало тебе было проблем? И когда ты только поумнеешь, — добавил он с брезгливой досадой.


— Никогда-а-а, — весело пропела она. — Но ведь именно за это ты меня и любишь, верно? Полюбил сразу же, в тот самый момент, как только впервые увидел… разве не так, Пашечка?


Несколько секунд он молча смотрел на неё, словно собираясь сказать что-то резкое, но затем лишь раздражённо махнул рукой.


— Так ты точно не знаешь, где Даша?


Мила вдруг рассердилась. Мгновенно, словно тумблер переключили. Вот только что её лицо озаряла широкая улыбка — и вот она уже злобно шипит, сузив глаза:

— Да что ты заладил, как попугай: Даша, Даша, Даша… ничего с твоей Дашей не сделается, взрослая девица. Если она и решила уйти — так это её собственный выбор, а я тут совершенно ни при чём!


— Она ушла?! Куда, когда? Почему? Чёрт возьми, Мила, что ты ей наговорила? Что ты вообще творишь?! — ему захотелось взять её за плечи и потрясти хорошенько.


— Да успокойся ты! — бросила она ему в лицо, точно плюнула. — Псих балетный…


— Я спокоен. Я, мать твою, совершенно спокоен! Просто хочу знать, что за игру ты ведёшь, чего добиваешься от меня и от моей девушки. Меня это достало, понимаешь?! — выкрикнул он.


Милу явно задела эта яростная экспрессия.


— Пашечка… — примирительным тоном выговорила она и попыталась погладить его по щеке, но он резко убрал её руку от своего лица.


— Короче, так… с Дашей я сам разберусь, а вот ты заруби себе на носу: больше ты не лезешь в наши с ней отношения. Поняла?!


— Я и не лезла! — огрызнулась она, привычно ощетинившись. — Больно надо… Если у вас с ней ни черта не получается, так уж точно не по моей вине.


— Хорошо. Так и порешили: ты не вмешиваешься в мои личные дела, а я — в твои. Вышла замуж — и отлично, какое облегчение! Выноси теперь мозг своему мужу. А я… я больше не твой мальчик для битья, поняла?!

— Да ты что, с цепи сорвался? — пролепетала Мила. Павел, уже не слушая её, опять принялся набирать Дашин номер, но снова не дождался ответа и, развернувшись, резко зашагал прочь, даже не попрощавшись с Милой и не оглянувшись.

=66

Артём возник в прихожей, с удивлением таращась на вернувшегося со свадьбы друга.

— Рано ты сегодня. Я думал, гулянка до утра затянется… Ну, как всё прошло?

— Феерично, — мрачно откликнулся Павел, разматывая шарф.

— Ничуть не сомневаюсь, это же Милкина свадьба, — фыркнул Артём. — Надеюсь, новобрачная порадовала гостей какой-нибудь эпатажной выходкой в своём неповторимом стиле? Ну, там… стриптиз на столе или весёленькая исповедь о количестве бывших сексуальных партнёров в качестве подарка жениху… Уверен, гости были бы в восторге от подобных откровений!

— Ты её так ненавидишь? — спросил Павел. Не с возмущением, не с удивлением или гневом. Просто спросил.

— Я? Да бог с тобой, — Артём комично вскинул брови. — Милка — особа недюжинного обаяния и вообще душа-человек, просто без царя в голове. Глупая и бестолковая. Не стану скрывать, если бы она пила поменьше твоей кровушки и не так часто трепала нервы, я бы симпатизировал ей куда охотнее. Но не спорю, что ты её лучше знаешь, всё же вы с ней куда более близки. Я, в отличие от тебя, так и не постиг сокровенных тайн и глубин её души. И никаких других глубин тоже, — ухмыльнувшись, добавил он.


— Придурок, — отозвался Павел, проходя в комнату. — У тебя все мысли об этом…


— Что-то в последнее время ты очень болезненно реагируешь на любые намёки на секс. А ещё говоришь, что это у меня “мысли”… Что, припекает? — сочувственно протянул друг. — С Дашкой так и ни-ни?


Павел промолчал, но Артёму этого молчания в качестве подтверждения своей догадки вполне хватило.


— Тебе надо было сразу с ней переспать, — дружески посетовал он. — И не было бы всех этих терзаний и душевных метаний. А то развёл тут романтику и сопли — Питер, свидания, букетики-поцелуйчики, подержаться за ручку, сходить в кино… “Через месяц разрешу потрогать правую сиську, через полгода — левую”, — пропищал он, подражая женскому голосу.


— Прекрати, — поморщился Павел. — Проблема не в том, чтобы с ней переспать. Для этого несложно найти кого-нибудь ещё… на один раз.


— Ага, то-то я и вижу, что ты от недотраха аж звенишь весь, прям разбежался искать кого-то “на один раз”, — язвительно протянул Артём. — Ты уже не пойдёшь налево, потому что чувствуешь себя мужем-изменником. Ты потерян для общества, чувак! Скоро из твоей речи исчезнет местоимение “я”, зато там поселится безжалостное “мы”. Мы с Дашей то… Мы с Дашей сё… Вы будете отмечать дату знакомства, день первого поцелуя, а также первый раз, когда ты ущипнул её за задницу. Перед четырнадцатым февраля начнёшь скупать магазины, торгующие плюшевыми сердечками, медведями и шариками…


Не хотелось отвечать.


— Я пойду к себе, — буркнул Павел, направляясь в сторону своей комнаты. — Лягу сегодня пораньше.


Сна, разумеется, не было ни в одном глазу. Лёжа на кровати, он снова и снова перечитывал странное, ничего не объясняющее, но при этом вполне конкретное сообщение от Даши:


“Я уехала домой. Прости, что не предупредила, это вышло почти спонтанно и, думаю, к лучшему для всех нас. С тобой было очень здорово, но я не хочу больше продолжать. Не надо мне звонить. Спасибо тебе за всё”.


Конечно же, он сразу набрал её номер, как только получил это послание, но Даша предсказуемо не ответила. Все последующие попытки дозвониться также ни к чему не привели — скорее всего, Даша просто внесла его номер в чёрный список. Оставалось только гадать, что же на самом деле случилось — накрутила она себя или реально произошло что-то серьёзное? Он подозревал, что без Милы здесь точно не обошлось, и это бесило ещё больше. Ладно, с этим он позже разберётся…


Мысли незаметно переметнулись на Милку. Вероятно, он был слишком резок с ней сегодня, но… сколько же можно? Он всего лишь человек, его терпение не безгранично. В конце концов, он не может всю жизнь за волосы вытаскивать её из созданных ею же проблем. Невозможно спасти человека, который сам не желает быть спасённым! Он вспомнил её расширенные зрачки и неестественное оживление. Снова за старое… Милка уверяла, что зависимости у неё нет, это просто баловство, но разве не то же самое утверждает большинство наркоманов? “Я в любой момент могу соскочить!” Ей бы не помешала помощь хорошего психотерапевта, а ещё лучше — нарколога… Павел ощутил острый укол жалости в сердце — но это была жалость не к Милке, а к тёте Нике, потому что он вновь увидел перед собой её тоскливые и усталые глаза и услышал тихое: “Выдали нашу девочку замуж. Если она счастлива — то и мы с Олегом тоже за неё счастливы…” Как бы ни относилась Мила к своим приёмным родителям, а они всё-таки по-своему любили её. Просто свинство — заставлять их так волноваться из-за своих идиотских выходок!


Павел почувствовал, что против воли снова начинает заводиться. В последние месяцы он всё чаще ловил себя на том, что злится и раздражается, когда думает о Милке, одновременно переживая и нервничая за неё. Это порядком изматывало и опустошало…


Он устал. Действительно устал.


Закрыв глаза, Павел волевым усилием запретил себе думать о Миле. И о Даше. И вообще о ком-либо. Не сейчас, иначе голова у него просто взорвётся!

Он начал мысленно повторять вариацию Альберта из второго акта “Жизели”. Это всегда успокаивало и расслабляло…

​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Все посторонние мысли постепенно выветрились из головы. В ушах словно зазвучала музыка Адана. Дыхание выровнялось. Павел заснул.

=67

Москва, 2008 год

— Ты что здесь делаешь? — пролепетал он ошарашенно и бестолково. — У тебя же… другая линейка. В своей школе.

— А я сбежала, — Милка беззаботно махнула ладошкой. Её сияющие глаза и широкая улыбка, казалось, озаряют весь двор.

— А твои… — он ещё не привык разговаривать о приёмных родителях Милы и стеснялся их так называть, но она поняла, о ком речь.


— Они не в курсе, — девчонка пожала плечами. — Довезли меня до школы, я заверила, что провожать не надо, не маленькая, и вообще — одной мне будет спокойнее освоиться на новом месте… Они уехали на работу, а я сразу же — в метро и сюда!

— Но, наверное… это нехорошо, — радость от её присутствия боролась в нём с опасением, что Милке затем здорово влетит. Прогулять первый же день занятий, подумать только!

— Фу, зануда, — Мила обиженно поджала губы. — Вообще-то я ради тебя приехала. Соскучилась, захотела увидеться. Могла бы и вовсе не приезжать.

У него сжалось сердце. Она приехала ради него… пожертвовала своим праздником, первыми уроками в незнакомой школе… А он ещё и недоволен!

— Я тоже соскучился, — выдохнул Пашка, сдаваясь. — Я… правда очень сильно по тебе скучал.

— Как ты? — она придирчиво ощупывала взглядом его лицо, словно выискивала остаточные признаки болезни. — Хорошо себя чувствуешь? Горло не болит?

— Да уже давно всё отлично.

— Привет, Мил. Ты что, тоже в академию поступила? — пошутил Артём, а Тонечка звонко расхохоталась, словно не слышала в жизни ничего смешнее и нелепее. Пашка понимал, что этот смех не был нацелен на то, чтобы унизить или обидеть Милу, но всё равно ему стало неприятно и после Тёминой шутки, и после Тониной реакции на неё. Впрочем, сама Милка, кажется, не обратила на подколку особого внимания. У неё совершенно не было комплексов по поводу того, что она ни черта не разбирается в балете и порою не понимает, о чём ребята ведут речь, обсуждая поступление и элементы танцевальных упражнений. Везде, в любой среде, она чувствовала себя как рыба в воде, с лёгкостью вливаясь в компанию.

— А где Шейл? — спросила она, озираясь с весёлым любопытством по сторонам. — Что-то я его не вижу… Вы ведь все теперь в одном классе, правильно?

— Правильно, — буркнул Пашка, чувствуя, как потихоньку сдувается его радужное настроение.

— Да, — встрепенулся и Артём, — пойдёмте искать Шейла. Нам надо держаться всем вместе!

Тем временем торжественная линейка, посвящённая Дню Знаний, наконец-то началась. Коробицына с большим воодушевлением принялась вещать в микрофон о том, как она рада приветствовать всех ребят в этих великих стенах.

— Вы пришли сюда не только учиться, но и осваивать одну из самых сложных и прекрасных профессий в мире! — подчеркнула она, и все присутствующие разразились бурными аплодисментами, а затем восторженно и дружно защёлкали фотоаппаратами.

— Кто это? — спросила Милка, ничуть не стесняясь своего невежества. Тонечка округлила глаза:

— Ты что-о-о! Это же сама Марина Коробицына! — имя своей кумирши она произнесла с придыханием. — Балерина… самая-самая лучшая из всех!

Мила равнодушно пожала плечами.

— Здравствуй, Калинин, — услышал Пашка знакомый голос и, подняв глаза, узнал ту самую женщину в очках из приёмной комиссии, которая принимала вступительные экзамены. — Ну как ты? Окончательно выздоровел? В интернате освоился?

— Да, всё хорошо, — кивнул он, отчаянно пытаясь вспомнить её имя и отчество.

— Артём, Тоня, Люба… — женщина улыбалась, узнавая детские лица и перечисляя их имена. — Рада вас всех видеть. Люба, ты похудела, как и договаривались?

— Да, — подобострастно кивнула Вишнякова. — Я очень старалась!

— Молодец. У нас тут контрольные взвешивания каждую неделю… Кстати, а где же Хьюз? Шейл Хьюз?

Пашка искоса взглянул на Милу, но она выглядела совершенно невозмутимой, словно впервые слышит это имя, хотя сама только недавно им интересовалась.

— До линейки точно был здесь, — отозвалась Тонечка, — а теперь мы и сами не можем его нигде найти…

В этот момент взгляд женщины остановился на Милке.

— Так. А это у нас кто? — её брови удивлённо приподнялись.

— Я его сестра, — кивнув в сторону Пашки, тут же выпалила она, ничуть не сконфузившись.

— Сестра?.. — женщина пришла в ещё большее замешательство, видимо, вспомнив анкету Пашки и тот факт, что он детдомовский. — Ну… в любом случае, родственники у нас стоят вон там, — она кивнула в сторону кучки родителей чуть поодаль.

— А если мы вместе хотим? — Мила упрямо вскинула подбородок, но женщина непреклонно покачала головой:

— Правила есть правила.

Дальше всё завертелось, как на карусели в парке.

Символический “первый звонок”, исполненный учащимся выпускного класса академии и длинноногой десятилеткой, усевшейся у него на плече и размахивающей звенящим колокольчиком… В обычных школах для этой цели старались выбирать самых маленьких девочек, но в академии все мальчишки были сильными и крепкими, да и девчонок младше десяти лет тут всё равно не водилось.

‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Затем их отвели в класс, продиктовали расписание занятий на неделю и номера кабинетов и залов, где они должны были заниматься. Учебный день в академии длился с девяти утра до шести вечера — конечно, это было непривычно, а для некоторых детей и вовсе стало шоком.

Познакомили их и с правилами поведения в академии. К примеру, был введён строжайший запрет на разгуливание по коридорам в балетной обуви — пуанты и балетки нужно было носить исключительно в танцклассах во время практических занятий.

Пашка был уверен, что Мила уже ушла. Ну в самом деле, глупо дожидаться его снаружи целый час, а то и дольше… Однако, выскочив из учебного корпуса, он тут же увидел свою подругу: она стояла в нескольких метрах от крыльца и мирно беседовала с Шейлом.

=68

Увидев его, канадец искренне просиял:

— Пащка, привьет! Как дела? Как здоровье?

За те пару недель, что они не общались, его русский стал значительно увереннее и бодрее.

Пашка смутился. Не хотелось строить морду кирпичом, в конце концов, Шейл не сделал ему ничего плохого — похоже, он действительно рад был встрече… И всё-таки он не удержался, покосился на Милку, которая стояла рядом с Шейлом — слишком близко, практически плечом к плечу, и мило ему улыбалась.

— Привет, — пробормотал он в замешательстве. — Спасибо, всё хорошо.

— Шейл!!! — раздался вопль Артёма с крыльца, и в пару скачков он оказался рядом. — Куда ты пропал, блин?! — вопрошал он, приветственно тряся руку приятеля. — Мы тебя обыскались! Чего линейку пропустил?

— Мама Шейла вместе с твоей мамой, Тём, ходили к коменданту, — важно объяснила Милка, которая, как выяснилось, уже была в курсе всего, что тут происходит. — Договаривались о том, чтобы вы жили все вместе в комнате. Втроём.

— Втроём? То есть Пашка, я и Шейл? — Нежданов аж подпрыгнул на месте от восторга. — Ну крутяк вообще! Как раз так, как мы и хотели!

Вообще-то изначально они планировали жить вдвоём: Пашка и Тёма, о Шейле речи тогда даже не шло… Но не станешь же спорить и протестовать.

— Мои соседи были не очень friendly, — немного смущённо пояснил Шейл. — Смеялись на мой русский и мой… what`s the word? Braces!* Я сказал, хочу Пащка и Тьома, мы друзья, правильно?

— Конечно, друзья! — горячо подтвердил Артём, его воодушевление буквально зашкаливало. — Это очень клёво, что мы будем все вместе. Как три мушкетёра!

Первый учебный день официально завершился. Точнее, учёбы как таковой и не было, было лишь краткое введение в курс дела. Сейчас, стоя во дворе академии в компании друзей, Пашка наблюдал, как дети прощаются с родителями. Кому-то повезло с рождения жить в Москве: после занятий их ждал привычный знакомый быт уютной квартиры и неизменная забота родных и близких. Другим же предстояло остаться в интернате и постигать все прелести самостоятельной жизни.

Некоторые из девочек плакали, обнимая мам. Пустила слезу даже Любка Вишнякова, расставаясь со своей противной мамашей. Впрочем, это Пашке она казалась противной, а для Любки, само собой, была самым родным и любимым на свете человеком…

— Ладно, Любаша, мне пора ехать в аэропорт, — смаргивая слёзы, произнесла толстуха. — Я позвоню тебе сегодня вечером, когда буду дома.

— Папе и бабушке привет, — всхлипнула напоследок Любка. — И Тишку в нос поцелуй…

— Не забывай гладить одежду каждый день, — наставительно произнесла Вишнякова. — И кровать заправляй хорошенько. Вообще… следи за собой, будь аккуратной и учись хорошо. Чтобы мне не пришлось за тебя краснеть.

Наконец ушла и она. Любка продолжала заливаться слезами, и Тонечка, обняв её за плечи, зашептала на ушко что-то утешительное.

— Ну, сырость развели… — Милка сморщила хорошенький носик. — Чего кислые такие? Давайте отпразднуем, что ли?! Всё-таки первый день учёбы, чтоб она провалилась…

— Отпразднуем? — переспросил Артём. — А где? За территорию академии нам без сопровождения взрослых нельзя, а в интернат тебя не пустят…

— Подумаешь, — Милка беззаботно фыркнула. — Как будто внутрь можно попасть только через дверь…

— Что ты задумала? — Пашка насторожился.

— На каком этаже ваша комната? — спросила она вместо ответа.

— На втором.

— Ну и прекрасно. В детдоме для нас это вообще не было проблемой, помнишь? — улыбнулась она. — Там деревья кругом, я специально посмотрела. Ветки толстые и удобные. Подашь мне руку — и я спокойно влезу к вам через окно!

— С ума сошла? — рассердился Пашка. — Это опасно! Ноги себе переломаешь, это в лучшем случае.

— Можно и не по деревьям, — легко согласилась она. — Скинете мне верёвку из окна, я поднимусь наверх.

— Oh my God, you`re really crazy!** — протянул Шейл, глядя на неё с неприкрытым восхищением. Это разозлило Пашку ещё больше, но тут Милу поддержали и Артём, и Тоня с Любкой.

— А что, это было бы супер! — кивнула Городецкая и с уважением покосилась на девчонку. — Не знала, Мил, что ты такая… отчаянная.

— Ещё в магазин надо сбегать! — вспомнила Мила. — Купить всяких вкусняшек. Ну, там… чипсы, шоколад, печенье… кто что любит? Заказывайте, я принесу.

— Нам же нельзя, — нерешительно произнесла Любка, таращась на Милу во все глаза со смешанным выражением ужаса и восторга на лице. — У нас диета.

— Фигня! Один раз можно, тем более сегодня! — убеждённо отозвалась Милка, пренебрежительно махнув рукой. — Эх, что бы вы без меня делали, а? Загнулись бы с тоски…

___________________________

* Friendly — дружелюбный; “What`s the word? Braces!” — “Как это называется? Брекеты!” (англ.)

‌‌‍** “Oh my God, you`re really crazy!” — “Боже мой, ты реально чокнутая!” (англ.)

=69

Москва, 2017 год

Конец года выдался напряжённым, под завязку набитым репетициями, спектаклями и сольными выступлениями.

Несмотря на то, что артисты балета не были столь популярны среди массовой аудитории, как, к примеру, звёзды кино или эстрады, а всё же самых ярких и знаменитых из них нередко приглашали во всевозможные телевизионные шоу и сборные концерты. Обычно в преддверии новогодних праздников ажиотаж только усиливался, танцовщики были буквально нарасхват: выступления в Государственном Кремлёвском Дворце, съёмки в условных голубых огоньках самого разного калибра — от “Первого канала” до “Культуры”, интервью для радио и телевидения…

Город украсился к празднику и напоминал гигантскую новогоднюю ёлку. Многочисленные ярмарки манили ледяными горками, катками и каруселями, завлекали ёлочными игрушками и сувенирами ручной работы, притягивали умопомрачительным ароматом сочных жареных колбасок, сдобным духом пирогов, калачей и пончиков с варёной сгущёнкой, приглашали отведать румяных блинов с икрой или оценить на вкус медовый сбитень.

По таким ярмаркам лучше всего бродить вдвоём, взявшись за руки — дурачиться, примеряя пушистые варежки, шапки-ушанки и декорированные валенки, давать друг другу лизнуть петушок на палочке, чтобы сравнить, чей вкуснее, торговаться с продавцами матрёшек и расписных шкатулочек, осторожно отхлёбывать глинтвейн и затем целоваться прямо на морозе, ощущая вкус пряностей и красного вина на чужих податливых губах…

Павлу не с кем было проделывать все эти вещи, поэтому он никуда не ходил. Впрочем, на него навалилось так много работы, что сил едва-едва хватало на то, чтобы вечером доползти до дома, рухнуть в постель и заснуть без сновидений.

В декабре вывесили список с распределением ролей в балете “Спартак”. Театр преподнёс Павлу новогодний подарочек — в спектакле ему досталась заглавная партия, а Марсель Таиров получил роль Красса. Несмотря на то, что Красса в своё время танцевал сам легендарный Марис Лиепа (эту роль балетмейстер Григорович разрабатывал специально для него, и в итоге она стала визитной карточкой Лиепы, вершиной его танцевально-артистических достижений и большой творческой победой), все поняли новую, но чёткую расстановку сил: Калинин — первый, Таиров — второй. Марсель смотрел волком, но ничего не говорил, предпочитая держать эмоции при себе.

С Милой Павел не общался со дня её свадьбы. Сама она не объявлялась и не звонила — возможно, побаивалась делать шаг к примирению после их не слишком-то ласкового последнего разговора, а может, ей просто было не до него, и Павел тоже решил хранить молчаливый нейтралитет. Иногда, забывшись, он тянулся к телефону, чтобы просто по-дружески поинтересоваться у неё, как дела, всё ли в порядке… что ни говори, привычка — великая вещь. Но, спохватившись, он тут же напоминал себе о том, что у Милы теперь есть муж. О ней было кому позаботиться… И всё-таки, как она там поживает, дурында?!

Милкин инстаграм насплетничал, что молодожёны улетели в Таиланд греться на солнышке и встречать две тысячи восемнадцатый на берегу моря. Павел медленно прокрутил ленту вниз, от новых фотографий — к более давним, и нашёл снимки со свадьбы. Почти сразу же увидел себя и Дашу на заднем плане — они нечаянно попали в кадр. Павел, чуть наклонившись, что-то шептал ей в этот момент на ухо — вероятно, что-то смешное, потому что она улыбалась. Ведь всё у них было хорошо, разве нет? Почему же сейчас между ними происходит какая-то хрень?!

С Дашей он тоже не виделся и не разговаривал по телефону с того самого дня. Его номер по-прежнему был у неё в чёрном списке. Её аккаунты в соцсетях давно не обновлялись, кроме инстаграма, где Даша изредка всё же объявлялась, но по выкладываемым фотографиям ничего нельзя было понять о её настроении и мыслях. В основном это были пейзажи, один раз мелькнуло совместное фото с подругой — Павел даже смутно припомнил её, эта девушка была вместе с Дашей в тот самый день, когда они впервые встретились два года назад. Обычное селфи с подружкой, ничего особенного, но Павел вглядывался в Дашины глаза на фото и пытался прочитать по ним, вспоминает ли она о нём. Скучает ли… Несколько раз он порывался написать ей в директ, но что-то останавливало. Наверное, боялся, что отправится в чёрный список и в инстаграме тоже.

С упорством мазохиста он вновь и вновь пересматривал фотографии из Питера, выложенные на её страничке. Даша проявила деликатность и нигде не засветила своего спутника, хотя в её телефоне было несколько совместных фотографий, он это точно знал.

Однажды его накрыло с такой силой, что он погуглил расписание журфака и приехал к Дашиному университету, чтобы дождаться окончания занятий. Поговорить? Просто увидеться? Павел и сам толком не знал, для чего это делает.

Он встал неподалёку от входа, боясь пропустить девушку в этой пёстрой и разношёрстной толпе студентов, но увидел и узнал её сразу. Даша появилась в дверях с каким-то парнем, должно быть однокурсником. Не прерывая начатого ещё внутри разговора, они вышли на улицу и вместе двинулись к автобусной остановке. Даша выразительно жестикулировала и что-то доказывала парню, а тот лишь успевал энергично кивать, соглашаясь.

Ничто в их поведении не указывало на то, что между ними что-то есть, что они встречаются. Парень не хватал Дашу за попу, не пытался приобнять или взять за руку, но… стало неприятно, и Павел замешкался, раздумывая, уместно ли подходить к ней в данный момент. Пока он колебался, к остановке подъехал нужный автобус, и сладкая парочка на нём тут же и укатила.

​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Да что ж за фигня-то? Павел зачерпнул горсть снега и растёр горевшее лицо. Почему его так колбасит? Почему так гадко и неспокойно на душе?

Хоть у кого-то было всё прекрасно: когда Павел вернулся домой, Артём встретил его, сияя и ликуя.

— Живём, дружище! — заорал он. — Городецкая пригласила меня встречать Новый год вместе! Едем на базу отдыха. Лес, лыжи, баня с берёзовыми вениками, шашлыки, чай из самовара на дровах…

— Охренеть! Не прошло и десяти лет, — покачал головой Павел. — Или всё-таки прошло? Слушай, Тёмыч, я за тебя страшно рад, правда, — он дружески двинул Артёму в грудь кулаком. — Что, прямо вот так взяла — и ни с того ни с сего пригласила?

— Ну, откровенно говоря, — смутился Артём, — там ещё будет народ. Компания её друзей, какие-то семейные пары… То есть это не свидание тет-а-тет. Просто разговорились с ней сегодня после спектакля о планах на праздники, и как-то… слово за слово…

— Да плевать, всё равно это круто! — убеждённо сказал Павел. — В конце концов, там у тебя будет гораздо больше шансов охмурить её. В бане-то, да с берёзовыми веничками!

— Думаешь, у меня получится? — Артём, этот знаменитый дамский угодник, чей послужной список исчислялся несколькими десятками обольщёных девиц, взглянул на него с тревогой. — Честно говоря, иногда кажется, что ничего мне там всё равно не светит… Если она столько лет не могла во мне мужика разглядеть, то, скорее всего, и не сможет уже.

— Сможет-сможет, никуда не денется, — решительно возразил Павел. — Ты, главное, будь немного смелее. Ошеломи её своим напором и не дай опомниться! А потом бери, пока тёпленькая, — он засмеялся.

Павел искренне сочувствовал другу, который так долго и безуспешно добивался расположения бывшей однокурсницы. Они оба подружились с Тонечкой с первого года поступления в академию, но Павел никогда не был влюблён в Городецкую, а вот Артёма буквально плющило. Он неоднократно предпринимал попытки ухаживать за Тонечкой — и явно, и одолевал девушку намёками, но всё было мимо. Неужели лёд наконец-то тронулся?..

— Слушай, а может, поедешь с нами? Думаю, места там ещё есть, можно договориться… Тоже отдохнул бы на природе, подцепил себе какую-нибудь… снегурочку, — Артём был так счастлив, что готов был сейчас направо и налево счастливить других.

— Спасибо, дружище, но нет. Я, наверное, на Новый год в Таганрог поеду. Погуляю по местам своей боевой славы, отдохну, отосплюсь, приведу мысли в порядок. Квартира у меня там есть, так что…

— Ну, как знаешь, — пожал плечами Артём.

Впрочем, Павел и не подозревал, что жизнь безжалостно переиграет его планы.

=70

На поклоне после “Золушки” Павел традиционно получил море цветов. Вернувшись в гримёрную, он увидел, что там его тоже дожидаются многочисленные разномастные букеты — с каждым спектаклем их количество всё увеличивалось. Обычно большую часть подаренного он раздавал балеринам, занятым с ним в одном представлении, а также музыкантам и капельдинерам, но некоторые букеты — под настроение — мог забрать и домой. Сейчас внимание Павла сразу же привлёк небольшой букетик роз… абсолютно чёрных.

У него не было предубеждений относительно чёрного цвета, он не считал, что подобное уместно лишь по траурным поводам, но всё-таки… всё-таки было в этом что-то странное и необычное. Дарить артисту, исполняющему романтическую и светлую роль Принца в добром сказочном спектакле, чёрные розы? Он протянул руку и осторожно потрогал шуршащую упаковочную бумагу. Пальцы нащупали что-то плотное и твёрдое. Павел заглянул внутрь букета и обнаружил маленькую коробочку, перевитую подарочной лентой. И коробочка, и лента были тоже совершенно чёрными.

Это уже становилось интересным. Подарок от какого-нибудь гота?.. Павел вынул коробочку и с некоторой опаской открыл её.

Внутри обнаружилась фарфоровая фигурка танцора — изящная старинная работа… и это выглядело бы вполне мило и прекрасно, если бы у фигурки не была отбита голова.

Павел повертел коробочку в руках, осмотрел букет — нигде не обнаружилось ни карточки с именем отправителя, ни какой-либо пояснительной записки. Маленькая фарфоровая головка, к слову, нашлась тут же, в коробочке, и можно было списать на то, что фигурка разбилась случайно, но… что-то подсказывало Павлу, что анонимный отправитель изувечил танцующего человечка намеренно. Это был подарок с определённым подтекстом. Намёк? Предупреждение? Угроза?.. Даже если и так, то от кого?

Не переодеваясь, он вышел из гримёрной и отправился на поиски капельдинера, который доставил цветы. Однако разговор с этой милой женщиной ничего не дал — она просто не запомнила лица человека, передавшего букет чёрных роз. Не обратила внимания, не придала значения… Цветов сегодняшним вечером было слишком много.

— А есть вероятность того, что этот букет принесли в гримёрку не вы, а кто-то другой?

— Наверное, есть, — она пожала плечами. — Я их не считала. Если и так, то это кто-то из своих, а не посторонний.

— Ясное дело, что не посторонний… а вы не знаете, Таиров сегодня появлялся в театре? — почему-то спросил он, прекрасно зная, что Марселю нечего делать здесь, тем более вечером, поскольку он не был занят в “Золушке”.

Лицо женщины расплылось в улыбке:

— Так он и сейчас тут! Я его не более пятнадцати минут назад видела, они с Казариновой в буфет пошли.

А вот это уже было совсем интересно…

Буфет — не зрительский, а артистический — располагался на третьем этаже театра, и Павел торопливо направился туда. Неужели всё-таки Марс? Да ну, глупости, что за детский сад! Тот, конечно, не пылает к нему любовью, но и вот так мелко гадить исподтишка… как-то не в его стиле.

Таиров действительно обнаружился в буфете — сидел за столиком вместе с солисткой Ольгой Казариновой и как ни в чём не бывало уплетал гречку с сосиской и салат. Он в театр пожрать, что ли, пришёл?

Павел приблизился к мирно беседующей парочке и, ни слова не говоря, положил букет прямо на стол.

— Привет, Калинин, — невозмутимо поздоровался Марсель. — Это мне? — он покосился на розы. — Боже, как мило с твоей стороны, сейчас заплачу. А почему они чёрные?

— Это я у тебя хотел спросить, — отозвался Павел. — Думал, что это ты руку приложил к доставке данного веника в мою гримёрку.

Марсель фыркнул.

— У тебя совсем кукушка отъехала? Мне-то с какой радости это делать? Или думаешь, что я твой тайный фанат?

И что теперь? Павел чувствовал себя как никогда глупо. Или Таиров искусно прикидывался ничего не знающим, или правда не имел никакого отношения к странному подарку.

— А к этому ты тоже не причастен? — Павел поставил перед тарелкой разбитую фарфоровую фигурку. Таиров даже вилку с ножом отложил, взял безголового танцовщика в руки и принялся внимательно его разглядывать.

— Жаль, — он прицокнул языком, — изящная вещица была. Но вообще можно это исправить, ты не расстраивайся, дорогой! Есть такой специальный супер-клей для фарфора и керамики…

Паясничал, гад. Но ведь у Павла реально не было никаких доказательств!

— Между прочим, какого фига ты в костюме в буфет припёрся, прынц? — издевательски протянул Марсель. — Правила не для тебя писаны? Худрук башку тебе оторвёт. Не говоря уж о Лилии Ивановне, — добавил он, имея в виду костюмершу, — та вообще четвертует.

Он, конечно же, был совершенно прав.

— Приятного аппетита, — обронил Павел напоследок и зашагал к выходу.

— Эй, а веник свой забери! И этого… ущербного… тоже, — крикнул Марсель ему вслед. Павел резко развернулся, возвратился к столу, сгрёб в охапку своё богатство и, подойдя к мусорной корзине, безжалостно отправил всё туда.

Сюрпризы сегодняшнего дня на этом не закончились.

‌​‌​​​‌​‌‌‍Не успел Павел выйти из театра, как в спину его несмело окликнула какая-то женщина:

— Паша!

От звуков этого голоса его вдруг бросило в дрожь. Нет, не может быть… этого просто не может быть!

Павел обернулся… и едва не потерял сознание, машинально ухватившись за стену.

Он помнил её — помнил совсем молодой и красивой, а этой женщине было не менее сорока пяти, но всё равно это была она, он узнал, он не мог перепутать!

— Мама?.. — потрясённо и неуверенно выговорил Павел.

=71

С лица женщины схлынули все краски. Ахнув, она на мгновение прижала ладонь ко рту, глядя на Павла округлившимися глазами, а затем, отчаянно замотав головой, с жалостью пролепетала:

— Нет, нет! Паша, ну что ты, я не Дина… не твоя мама.

Павел почувствовал себя воздушным шариком, который проткнули и выпустили весь воздух, оставив лишь жалкий лоскуток. Ноги перестали его слушаться — и он просто опустился на тротуар, не замечая, что дрожит всем телом. Женщина тут же кинулась к нему.

— Тебе плохо? Господи, Пашенька… я и не думала, что ты её помнишь. Столько времени прошло, ты же совсем крохой был! — запричитала она виновато, сбивчиво и торопливо. — А мы с Динкой всегда похожи были, особенно голосами, нас и по телефону постоянно путали, хотя я старше на пять лет…

— Кто вы? — хрипло перебил её Павел, глядя на незнакомку во все глаза, медленно принимая и осознавая тот факт, что это не мама. Он знал, что чудес на свете не бывает, чёрт возьми, он слишком хорошо это знал, и всё же так легко и сладко было на несколько мгновений позабыть об этом, видя перед собой волнистые белокурые локоны и знакомый внимательный взгляд из-под ресниц, слушая родной голос… Пусть на минуту, ну хорошо, пусть всего на полминуты — но у него снова была мама. Живая, здоровая, чуть-чуть постаревшая, но всё-таки до боли его мама, воспоминания о которой, оказывается, он всё ещё бережно прятал глубоко в сердце — даже столько лет спустя.

— Так я Нонна, её сестра. Получается — твоя тётка… Вот меня ты, наверное, точно не помнишь. И бабушку свою… бабу Веру… забыл?

Павел молчал, пытаясь вместить в раскалывающуюся голову внезапное появление тётушки из Владивостока и не свихнуться при этом. Сейчас, когда первый шок потихоньку начал проходить, он вспомнил и о наличии кровных родственничков, и о своём давно сформировавшемся к ним отношении.

На смену нежности, любви и застарелой тоске вдруг пришла свежая ярость, всплеснувшаяся в нём с неожиданной силой.

— Вы зачем меня разыскали? — отрывисто и зло спросил он, поднимаясь на ноги. — Чего вам от меня нужно?

— Пашенька! — ахнула тётя Нонна. — Зачем ты так? Мы же всё-таки родня… одна кровь…

Теперь Павел мог смотреть на неё беспристрастно, потому что окончательно убедился — это не мама. Он отмечал и бегающий взгляд, и заискивающий голос, и какую-то общую виноватую суетливость, что в целом производило не слишком приятное впечатление.

— Ну, во-первых, я вам не “Пашенька”, — начал он. — А во-вторых…

В это время дверь служебного входа, неподалёку от которого происходил этот разговор, распахнулась, и оттуда весёлой стайкой выпорхнули балерины из кордебалета, в том числе и объект обожания Артёма — Тонечка Городецкая.

— Паша, пока!.. — защебетали они наперебой, влюблённо глядя на ведущего солиста и одновременно скользя любопытными глазками по фигуре тёти Нонны, стоящей с ним рядом.

— Пока, девчонки, — отозвался он, неловко переступив с ноги на ногу. Не хватало ещё устраивать семейные разборки на глазах у театральных…

— Давайте зайдём куда-нибудь и поговорим начистоту. Хотя бы вон туда, — он кивнул в сторону расположенного напротив здания театра ресторана “Русский балет”. Того самого, в котором был организован банкет после премьеры. Того самого, где он встретил Дашу…

— Туда-а?… — с сомнением протянула тётушка. — Ты знаешь, я как-то не готовилась к походу в ресторан. И, кажется, кошелёк с собой не захватила… — поспешно добавила она.

Он с досадой поморщился.

— Я вас приглашаю, не думайте об этом. Просто неохота торчать тут у всех на виду и привлекать внимание.

— Хорошо, Пашенька, — покладисто и (показалось?) чуточку фальшиво согласилась она. — Как скажешь.

=72

Москва, 2008–2013 гг.

Никто и оглянуться не успел, как промчались первые несколько лет в академии. И в то же время, как много воспоминаний они оставили! Какие это были насыщенные, потрясающие, наполненные интереснейшими событиями прекрасные годы!

Поначалу ребята в интернате ощутимо страдали от закрытости их учебного заведения. Они словно обитали в изоляции от внешнего мира; образ жизни юных танцовщиков был совершенно непохож на тот, который вело большинство их сверстников. Привычная вольница, родители, друзья, бывшие одноклассники остались лишь воспоминаниями: теперь их реальностью были только интернат и академия. Случалось, девчонки плакали ночами у себя в комнатах, скучая по маме и по дому; мальчишки держались, но тоже явно тосковали.

У них не очень часто получалось просто погулять по Москве, поскольку в академии был всего один выходной. Да и самостоятельно шататься по городу ребятам никто не позволял. Их организованно водили на экскурсии — в Третьяковку, на ВДНХ, в театры или на концерты.

Пашка не жаловался — привык, ведь в детдоме им тоже не разрешалось особо своевольничать. Впрочем, запреты на то и существуют, чтобы их нарушать… Иногда он подбивал Артёма и Шейла на подвиги, и вечерами после занятий они тайком сбегали из интерната, чтобы просто пошляться по улицам и почувствовать себя страх какими взрослыми и самостоятельными. Как правило, в этих прогулках их всегда сопровождала Милка, которая пользовалась куда большей свободой в своей приёмной семье.

В интернате Мила появлялась запросто — чуть ли не чаще, чем у себя дома. Традиционно влезала в окно мальчишеской спальни под одобрительные и приветственные возгласы тамошних обитателей, которые очень быстро к ней привыкли и стали воспринимать практически своей, даром что не “балетной”.

С Шейлом отношения постепенно наладились. В первое время Пашка ещё смотрел на канадца волком, ревнуя — ему казалось, что Шейл пытается “отбить” у него Милку, став для неё более близким другом, чем был он сам. Иногда он даже покрывался мурашками от ужаса, представив, что сделается для подруги менее дорогим, менее значимым и не таким незаменимым, как раньше. Однако Шейл скоро просёк, в чём причина витающего между ними напряжения, и в конце концов припёр Пашку к стенке.

— Я понимаю! — горячо втолковывал он ему, волнуясь и мешая русский с английским. — Она твоя girlfriend, я не хочу проблемы, ты мой друг, да? Я не буду вмешаться, ты и Мила — я уйду, хорошо?

— Не надо никуда уходить, — проворчал Пашка, чувствуя себя дурак дураком. — Милка — не моя гёрлфренд. Мы с ней просто друзья. Как и с тобой. И с Тёмкой. Просто она — девчонка, в этом вся разница.

Едва ли Шейл тогда ему поверил, но вертеться вокруг Милы всё равно перестал. Впрочем, в “просто дружбу” между этой сладкой парочкой в интернате поначалу тоже мало кто верил. Чего стоила одна лишь славная Милкина привычка — заваливаться к Пашке на кровать и лежать там с ним в обнимку! Это называется “друзья”? Пацаны прикалывались над ними, дразнили, спрашивая, когда свадьба, но Милка быстро поставила их на место в свойственной ей насмешливо-язвительной манере. Куда им было понять, что эти объятия — действительно вполне дружеские и невинные, так Пашка и Мила обычно просто подзаряжались и обменивались энергией, словно ещё глубже прорастая друг в друга.

Они знали друг о друге такие вещи, которые не знал больше никто в целом мире. Пашка был в курсе, когда у Милки началась первая менструация — она поделилась именно с ним, а не со своей приёмной матерью, с которой отношения по-прежнему были не слишком-то доверительными. Он даже покупал ей прокладки, потому что она поначалу робела, непривычная и смущённая изменениями собственного организма.

Он же честно рассказывал ей о своих первых любовных переживаниях — так, в седьмом классе он втюрился в Нину Володарскую. Милка подшучивала над его выбором — Володарскую она называла не иначе как “белобрысой дылдой”, однако помогала Пашке по мере сил и возможностей охмурять девочку, ухаживать и даже вызывать ревность.

— Заставишь её ревновать — она сразу взбесится и сама к тебе прибежит! — убеждала Милка. — Все девчонки такие собственницы…

С Ниной у Пашки так ничего толком и не вышло — ну, поцеловались пару раз, оставшись наедине в танцклассе, но на этом их недороман и закончился: в двенадцать лет у девчонки начали активно расти грудь и попа, что стало для неё настоящей трагедией. Она рано по-женски сформировалась, и хотя теперь все парни в академии восхищённо замирали при её виде, для танцев такое телосложение было настоящим смертным приговором. В конце концов Володарскую отчислили.

=73

Вообще в период взросления мальчишкам в академии приходилось туговато — и физиологически, и морально.

Трудно справляться с пробуждающимися, пока ещё смутными, желаниями, когда постоянно видишь перед собой полураздетых девочек, из которых треть красавицы, треть умницы, а ещё треть — умницы и красавицы. Ну и как тут заниматься, если постоянно отвлекаешься, скажите на милость?! А во время дуэтных танцев прикосновения к нежному девчоночьему телу и тесная близость с партнёршей неизбежны… Пашка не сразу привык: поначалу полыхал заревом и сбивался, путался, спотыкался, чувствуя себя неуклюжим и деревянным. Либо наоборот — от смущения принимался так неистово выполнять танцевальные па, что девчонки просто не могли за ним угнаться. Хореограф даже сделал ему как-то замечание:

— Калинин! А нельзя ли… хм… более сдержанно? Не каждая балерина сможет крутить такой амплитудный и высокоградусный ронд де жамб анлер!*

Со своими воспитанниками педагоги обычно не церемонились, были довольно прямолинейными и даже жёсткими. В сердцах могли обозвать какую-нибудь юную балерину коровой, ударить по колену, если не дотянула, или по спине, если она кривая. А уж шлепков по заднице было не счесть — чуть отклячишь эту часть тела, как сразу же раздавалось возмущённое:

— Ну-ка хвост втяни! Полюби ягодицами копчик!

Ещё одним расхожим выражением на занятиях было: “Съешь живот!”

На учеников, особенно на учениц, шло мощнейшее психологическое воздействие. Девочке, показавшей на еженедельном контрольном взвешивании не очень радужный результат, могли запросто сказать, что она — такая жирная — не будет никому нужна ни в балете, ни вообще в жизни. Разумеется, многие девчонки наживали себе массу комплексов, от которых потом ещё долго не могли избавиться. Почти все сидели на диетах и практически голодали. Тонечку Городецкую вечно гнобили за то, что после пяти лет занятий художественной гимнастикой её тело по-спортивному напряжено, а в балете нет места спорту. “Мы тебя из резерва взяли! — постоянно напоминали ей. — Не заставляй нас сожалеть о принятом решении”. Девчонка после такого всякий раз долго рыдала у себя в комнате, а сочувствующий Тёма приносил ей шоколад и яблоки в качестве утешения.

Конкуренция в академии была огромная. Все прекрасно понимали: если ты дашь слабину один раз, потом можешь просто не догнать остальных. Это было тяжело, особенно для девочек: зависть к чужим успехам, ревность к вниманию педагогов… даже самые лучшие подруги могли стать врагами. Некоторые девчонки подсчитывали “знаки внимания”, подобно мачехе с дочерьми в фильме “Золушка”. Кого чаще хвалят? Кого ругают?.. С явными любимчиками учителей общались довольно напряжённо, за спиной могли запросто сказать какую-нибудь гадость. К счастью, среди мальчишек это было выражено не так ярко, пацаны честно старались не смешивать дружбу и учёбу.

Несколько лет спустя, уже танцуя в Театре балета, Павел разговорился по душам с примой — Анастасией Палий. Настя окончила МХА семью годами раньше него, но порядки в академии и в то время были похожими.

— Веришь, нет, — сказала она ему, — я от учёбы потом очень долго отойти не могла. Боялась спокойно выйти на сцену. Не верила, что никто не закричит, не обзовёт и не стукнет…

Занятия начинались в девять часов утра и продолжались до половины седьмого вечера — с перерывом на обед. Суббота считалась коротким днём, ребята освобождались уже к двум часам дня.

Их обучали самым разнообразным видам танца: классическому, народному, дуэтному, историко-бытовому, современному. Приоритет, естественно, отдавался балету. Среди практических уроков были также ритмика и актёрское мастерство. Преподавали им сценический репертуар, музыкальную литературу, этикет, историю театра и хореографии. Общеобразовательные предметы тоже присутствовали в программе обучения, но на успехи в них мало кто обращал внимание, самый большой упор делался именно на физическое развитие.

Практическое занятие длилось полтора часа, а теоретическое — сорок пять минут, как обычный урок в школе. Практику ставили на утро, чтобы дети являлись на занятия со свежими силами.

Дважды в год ребята сдавали экзамены. В общем, скучать в академии явно не приходилось… А ещё им часто назначали репетиции вне расписания — ну и, конечно же, они выступали на сцене Театра балета, а также участвовали во всевозможных конкурсах.

Пашка за эти несколько лет так часто выходил на сцену, что уже сбился со счёта. В любимом “Щелкунчике” он перетанцевал все партии, какие только были возможны в его возрасте — маршировал среди мальчиков с сабельками, исполнял танец пастушков па-де-труа, играл роль Фрица…**

К пятнадцати годам он вымахал в длину, выглядел гибким и тоненьким, как тростинка. Его фишкой были выразительные пластичные руки, которым завидовали даже девочки, а также прыжки и вращения. Он мог крутить фуэте практически безостановочно, не сходя с места — у зрителей даже начинала кружиться голова.

— Я бы после одного такого оборота блевать побежала, — со свойственной ей прямолинейностью заявила однажды Милка, и на её языке это означало высшую степень восхищения его талантом.

___________________________

* Ронд де жамб анлер (от фр. rond de jambe en l'air) — круг ногой в воздухе на 45 или 90 градусов.

‌‌‍* Па-де-труа (от фр. pas de trois) — буквально “танец трёх исполнителей”.

=74

Москва, 2015 год

В Пашкин выпускной год они с Милой слегка отдалились друг от друга.

Вернее, не так — им просто стало не хватать времени на то, чтобы поддерживать общение на прежнем уровне.

Пашка разъезжал по российским и международным танцевальным конкурсам, брал призовые места и медали, участвовал в спектаклях, репетировал до изнеможения и готовился к выпускному — их курс должен был показать на сцене Театра балета “Спящую красавицу”. Пашка — принц Дезире, конечно же. В роли Авроры — Наташа Перова, самая талантливая девочка на курсе. Любка Вишнякова — фея Канарейка. Шейл Хьюз — король Флорестан. Артём Нежданов и Тонечка Городецкая были заняты в кордебалете.

Откровенно говоря, руководство Театра балета давно уже сделало Пашке заманчивое предложение, от которого отказался бы только полный кретин. После окончания академии его ждали в труппе с распростёртыми объятиями, у него уже было имя, была какая-никакая известность, а также блестящая профессиональная репутация и список впечатляющих побед за плечами. Но всё равно выпускной спектакль был грандиозным событием для всех ребят, а также их педагогов — его ждали с трепетом и волнением, приглашали родителей и друзей, о нём говорили и думали с утра до ночи, пропадая в танцклассах целыми днями и падая в кровать полумёртвыми от усталости.

Милка тем временем весело и беззаботно проводила время со своим парнем Эдиком и новыми друзьями, которыми постепенно обросла в Москве. В интернате у Пашки она появлялась всё реже, созванивались они тоже не слишком регулярно, и нередко Мила звонила старому другу лишь ради того, чтобы он отмазал её от каких-нибудь проблем или прикрыл перед родителями. В её жизни появились новые интересы — тусовки, вечеринки в клубах, алкоголь… Пашка подозревал, что и лёгкие наркотики тоже. Впрочем, все попытки вразумить её ни к чему не приводили: Мила с некоторых пор возомнила себя чересчур взрослой и сразу привычно ощетинивалась, огрызаясь, что сама за себя в ответе и чтобы он не смел её воспитывать.

Эдик был её одноклассником. Они с Милой встречались уже пару лет и, откровенно говоря, Пашка подозревал, что те изменения в характере подруги, которые ему так не нравились — влияние её бойфренда. Отношения не были гладкими — парочка то бурно ссорилась (в такие моменты Мила бежала к Пашке и рыдала у него на плече), то не менее бурно мирилась (после чего Мила снова надолго пропадала). В конце концов Пашка махнул рукой, решив, что они там сами разберутся, хотя прошлых доверительных отношений с Милкой ему всё-таки не хватало.

Впрочем, откровенные разговоры между ними по-прежнему иногда возникали.

— Паш, а ты всё ещё девственник? — спросила как-то Мила, когда ему удалось пораньше закончить репетицию и вырваться на короткую прогулку.

Он споткнулся от неожиданности и покраснел. Мила ахнула и засмеялась.

— Только не говори мне, что… боже, какой ты смешной и милый!

— Ничего смешного, — отозвался он уязвлённо.

— Хочешь сказать, что ждёшь свою первую и единственную? — продолжала хихикать и поддразнивать его Милка. — Чтобы лечь в постель только с ней?

— Я что, похож на романтичного восторженного идиота? — буркнул Пашка. — Просто… пока не получалось как-то.

— Ну ты даёшь… — она недоверчиво покачала головой. — Как же ты справляешься, бедный? У вас же куча девчонок в академии, неужели никто до сих пор не согласился дать тебе разочек?

— Я и не просил.

— Ну и дурак, — припечатала она.

— А ты что… хочешь сказать, что ты уже… уже не… — Пашка замялся, подбирая нужное слово.

— Я “уже не”, — засмеялась Мила, совершенно не чувствуя смущения. Он испытал в этот момент странное чувство раздражения — то ли потому, что Мила его обскакала, то ли потому, что сделала это именно с противным Эдиком, которого он терпеть не мог. Однако живое любопытство всё-таки пересилило остальные эмоции.

— Ну и как… оно? — спросил он с волнением.

— Ну, у вас, у парней, всё по-другому, конечно… — протянула она. — Но в целом… знаешь, очень даже ничего.

— Но не “вау”? — уточнил он.

— Но не “вау”, — подтвердила Мила. — Однако ты всё-таки не тяни с этим делом, а? Хочется сравнить впечатления.

Артём и Шейл тоже поторапливали Пашку, прикалываясь, что он “засиделся в девках”. Сами они давно уже испытали все прелести интимных утех — Нежданова лишила невинности двадцатилетняя балерина из театра, а Шейл встречался со сверстницей из академии. К восемнадцати годам ничего больше не напоминало о том нескладном очкастом подростке с брекетами на зубах и жутким акцентом — Хьюз считался одним из главных красавчиков на курсе, и девчонки вешались на него пачками.

Впрочем, свои сексуальные подвиги друзья вполне могли и преувеличивать ради красного словца, поэтому все их россказни Пашка мысленно делил на десять. А вот Милке… Милке он верил. Она бы не стала врать и приукрашивать.

Если бы кто-нибудь сказал Пашке в этот момент, с кем будет его первый раз — он поднял бы того человека на смех и не поверил бы ни на секундочку.

=75

Это случилось на генеральном прогоне накануне спектакля.

Никто толком не понял, как всё произошло. В центр сцены поочерёдно выбежали шесть девушек в разноцветных костюмах с крылышками: это феи собирались одаривать новорождённую крестницу. В па-де-сис* после адажио у каждой из шестерых была своя коротенькая вариация. Когда очередь дошла до феи Канарейки, Любка подпрыгнула и… как-то очень неловко приземлилась. Прыжок, в общем-то, не был слишком высоким или сложным, она просто неправильно повернула опорную ногу. Опомнились все только тогда, когда увидели, что девушка скорчилась на полу, не в силах пошевелиться, а лицо её исказила гримаса страшной боли. Музыка тотчас же остановилась. Все, кто был в этот момент на сцене и в зале, кинулись к Вишняковой.

По Любкиному лицу градом катились крупные слёзы, сама она была белая как мел, а правое колено приобретало угрожающий красно-фиолетовый оттенок и опухало прямо на глазах.

— Связка!.. — ахнул кто-то. Хорошо, если растяжение, а вдруг разрыв?!

— Как ты, Люба? — не на шутку встревоженный хореограф присел перед балериной.

— Больно… — выдохнула она, зажмурившись. — Мамочки-и-и, как больно…

— Врача зовите. Быстро! — меняясь в лице, рявкнул хореограф не своим голосом.

Вскоре стали известны подробности: Любка порвала переднюю крестообразную связку колена. Это была тяжёлая травма, требующая хирургического вмешательства — и хорошо бы в течение ближайшей пары недель, пока концы разорванных связок ещё не сжались и их можно было сблизить.

Для Вишняковой случившееся стало трагедией. Никто не решался озвучить это вслух, но все прекрасно понимали: пропуск выпускного спектакля хоть и беда, но не такая страшная, а вот последствия… Для того, чтобы восстановиться после операции, потребуется от четырёх месяцев до полугода. А уж о том, чтобы вернуться в балет, никто сейчас даже не заикался — слишком туманной, отдалённой и несбыточной выглядела эта перспектива.

Девчонки-однокурсницы боялись смотреть Вишняковой в глаза, когда в тот же вечер её привезли из больницы в интернат. Каково это — осознавать, что твоя жизнь рухнула, а остальные в это же время продолжают спокойно репетировать и готовиться к завтрашнему спектаклю?! Роль феи Канарейки срочно передали Городецкой, и Тонечка испытывала по этому поводу самые смешанные чувства — и радость, и жалость, и дикий, выжигающий глаза стыд, словно это она была виновата в Любкиной беде. Все эти семь лет девушки были не просто соседками по комнате, но ещё и подругами…


Тонечке пришлось учить новую партию в сжатые сроки, почти с нуля, так что в ту последнюю ночь накануне выпускного спектакля она так и не вернулась в интернат — зависла в репетиционном зале вместе с преподавателем, отрабатывая свою роль до мелочей.


Пашка, не на шутку растревоженный происшествием, ворочался на кровати с боку на бок, но волновался не о завтрашнем спектакле, а о состоянии Вишняковой. Они никогда не были особо дружны, но и прежняя вражда давным-давно сошла на нет, Любка оказалась в целом неплохой девчонкой, и они нередко выступали в паре. Теперь он отчаянно, до слёз, жалел её, не представляя, каково это — оказаться лишённым возможности танцевать?! Это же всё равно, что перестать дышать…


В конце концов Пашка неслышно, чтобы не разбудить Шейла и Артёма, поднялся с кровати и выскользнул из комнаты.


Женские комнаты располагались на третьем этаже интерната. Уже подойдя к нужной двери, он запоздало спохватился: два часа ночи! Впрочем, интуиция подсказывала ему, что Вишнякова не спит. Он бы точно не смог спать в такой ситуации! И правда — едва он легонько стукнул костяшками пальцев в дверь, как услышал с той стороны приглушённое:


— Кто там?.. Открыто.


Любка сидела на кровати с красным, зарёванным, опухшим лицом, и было ясно, что плачет она уже несколько часов подряд — не рыдает и не истерит, а тихо, безнадёжно и горько плачет в одиночку. Пашка едва не задохнулся от безысходности и отчаяния, которые так и витали в воздухе и были отчётливо написаны на Любкиной физиономии.


— Чего тебе, Калинин? — буркнула она, шмыгнув носом и пытаясь остановить всхлипывания.


— Ты… как? — он осторожно присел на краешек кровати и почти с ужасом покосился на её ногу, перетянутую эластичным бинтом. Любка перехватила его взгляд и тоже уставилась на свою конечность — яростно, почти с ненавистью.


— Лучше всех, — огрызнулась она ядовито. — Не видишь, что ли?


— Сильно болит? — не обращая внимания на её тон, спросил Пашка. Лицо Вишняковой исказила гримаса.


— Болит? — переспросила она. — Да при чём тут это?! У меня и обезболивающее есть, но… да ты всё равно не поймёшь! — она с досадой махнула рукой и снова беззвучно заплакала, не стесняясь его присутствия, точно Пашки вообще здесь не было или ей просто было уже на всё наплевать.


— Пойму. Я… очень хорошо тебя понимаю, — горячо и убеждённо заговорил Пашка. — Если бы такое случилось со мной… я бы умер.


Любка даже слёзы лить перестала — приоткрыв рот, она с изумлением уставилась на своего однокурсника.


— А ты хреновый утешитель, однако, — выдохнула она.


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Я просто хотел сказать, что… действительно понимаю, — неловко пояснил он.


Любка на миг прикрыла глаза.


— Я не знаю, что дальше, Паш. Правда. Всё, чем я жила столько лет… мечты… и планы… и надежды… всё рухнуло. За какие-то считанные секунды вся моя жизнь перевернулась с ног на голову. Я просто в шоке. Я… вообще не представляю, что теперь делать. Мать меня убьёт, — добавила она дрогнувшим голосом.


— Убьёт? — поразился Пашка. — Да за что же?! За несчастный случай? За травму? Кто она у тебя — зверь, что ли?


Любка, всё так же не открывая глаз, покачала головой, словно не слышала, что он ей говорил, и убеждённо повторила:


— Мать меня убьёт…


Некоторое время они сидели рядом в полном молчании. Пашке даже показалось на миг, что Вишнякова заснула, потому что её дыхание стало ровным, а глаза по-прежнему были закрыты. Но тут Любка распахнула их и взглянула на Пашку — беспомощно, растерянно, тоскливо, как побитая собачонка.


— Чем я могу тебе помочь, Люба? — тихо и серьёзно спросил он.


Она медленно и задумчиво покачала головой.


— Никто не может мне помочь сейчас. Но… спасибо за то, что как минимум попытался. Я это запомню.


Поддавшись порыву, он придвинулся ближе к Вишняковой и принялся стирать слёзы с её щёк — бережными, успокаивающими, осторожными движениями.


Любка вздрогнула и замерла, уставившись на него с изумлением и недоверчивостью. Подобная нежность по отношению к ней была совсем ему не свойственна прежде… Её губы дрогнули и приоткрылись — без всякого подтекста или намёка, но он сделал то единственно правильное, что только возможно было сделать в этой ситуации: потянулся к этим робко зовущим губам и поцеловал.

Это был странный поцелуй. Пашка словно забирал у неё часть боли, а она с готовностью её отдавала. Как в партнёрской поддержке в балете — абсолютное, полное, безграничное доверие.

В какой-то момент поцелуй сделался глубже, ярче, насыщеннее — и вот уже Люба сама подалась вперёд и прижалась к нему, положила руку ему на затылок, притянула к себе, требуя большего… Он рывком стянул с себя футболку и помог девушке избавиться от её пижамы. Вишнякову трясло то ли от страха, то ли от возбуждения, то ли от чего-то ещё, ему непонятного.

— Не бойся, — шепнул он, осторожно укладывая её на подушку. — Я не сделаю тебе больно.

___________________________

* Па-де-сис (от фр. pas de six) — балетный танец, исполняемый шестью участниками.

=76

Москва, 2017 год

Тётя Нонна сидела напротив него за столом и деликатно ковыряла вилочкой десерт, словно собираясь с духом для важного и долгого разговора. Павлу же кусок не лез в горло, он просто пил воду и ждал родственных откровений, а также — если повезёт — выпадения скелетов из всех шкафов.

— Мы тебя случайно увидели по телевизору три года назад, — произнесла в конце концов тётушка. — Балетом у нас в семье сроду никто не увлекался, не интересовался. А тут вдруг “Павел Калинин”. Я сразу подумала тогда — не наш ли Пашка?

— С каких это пор я стал "вашим Пашкой"? — уточнил он ровным голосом. — До того, как мама умерла и меня отправили в детский дом, или после?

— А ты не спеши осуждать, пока на моём месте не оказался, — ответила она резковато. — Не так-то это и просто — взять ребёнка в семью. Не каждый выдержит. Я понимаю, что ты мой племянник и всё такое… но я не готова была тебя усыновлять, извини. Мне и своих забот хватало. У меня тоже есть сын. Он очень много болел в детстве, вообще был проблемным ребёнком, трудным подростком… Короче, жалость жалостью, но я бы не потянула усыновление. Так что не тебе меня судить, — отрубила она.

— Даже и не думал, — он пожал плечами. — Честно говоря, я о вас вообще почти не вспоминал. Вы предпочли забыть о существовании “вашего Пашки” — и я тоже вас зачеркнул.

— Ты просто не в курсе всех подробностей наших с Динкой отношений. Не знаешь ситуации изнутри.

— Что, вы с мамой ненавидели друг друга?

— Не то чтобы ненавидели, нет, но… с ней было сложно. Очень сложно. А уж когда она забеременела…

— Вы знаете, кто мой отец? — быстро спросил Павел.

Тётя Нонна усмехнулась — как-то горько, язвительно — и поспешно отправила себе в рот кусочек десерта, словно хотела заесть эту горечь.

— Конечно, — сказала она наконец. — Это Валера. Мой муж.


Павлу показалось, что она бредит.


— Ваш муж?! Вы хотите сказать, что ваш муж и моя мама…


— Да! — жёстко и зло перебила она. — Именно так.


Он с шумом выдохнул, чувствуя, что сходит с ума.


— Ну и как… как так получилось?


— Динка всегда была в него влюблена. Ещё с детства, — мрачно заявила тётя Нонна. — Валера за мной уже в школе начал ухаживать, а она вечно под ногами у нас вертелась, — в её голосе звенела застарелая обида. — Понятное дело, для него она была всего лишь малявкой. Младшей сестрой его девушки.


Она замолчала на мгновение, Павел не перебивал, напряжённо ожидая продолжения.


— В общем, Динка пострадала-пострадала… да и уехала из Владивостока вскоре после нашей с Валерой свадьбы. Словно сбежать хотела от своей любви. Не видеться с ним больше, не тешить себя иллюзиями…


— А я-то как умудрился на свет появиться? — напомнил Павел. — Результат маминых иллюзий?


— Динка в пединститут поступила в Таганроге. После получения диплома решила там и остаться. А Валеру однажды в командировку в ваш город послали. Ну, я думала, что всё уже быльём поросло, что от её детской влюблённости и следа не осталось… Позволила Валере у Динки остановиться, по-родственному. Помню, гостинцев с ним передала для сестрёнки, — обиженно добавила она. — Икры, гребешка, крабов… Даже мысли не возникло, что они с Валерой могут… — женщина не договорила, но всё было понятно и так.


— В общем, тогда Динка своего и добилась. В первый и последний раз, — подытожила тётя Нонна.


— Это она вам рассказала? — спросил Павел.


— Нет. Муж повинился. Да я и сама бы догадалась, такие вещи сразу чувствуешь. Он приехал домой — сам не свой, лица на нём не было…


Снова помолчали.


— Я сначала решила, что никогда в жизни не буду больше с ней общаться, — со вздохом призналась тётя Нонна. — Ни видеть, ни слышать эту мерзавку не хотела. А через пару месяцев Динка мне сама позвонила. Призналась, что ребёнка ждёт.


— А вы что? — с волнением спросил Павел.


— А что я? Сказала, чтобы больше в нашу семью не лезла и жила, как знает… Правда, уже после твоего рождения я всё-таки не выдержала, собралась и приехала к вам. Поговорили с ней… поплакали… и решили старое никогда больше не вспоминать. На том и расстались. Тебе тогда годик был, что ли, или два… такой ты был хорошенький, ну прямо ангелочек. Да ты и сейчас красавчик, — одобрительно заметила тётя Нонна. — Потом ещё мама моя… твоя бабушка Вера… приезжала с внуком познакомиться.


Павел откинулся на спинку стула.


— Так что же получается — всё это время ваш муж… мой отец… знал, что у него растёт сын в Таганроге? И он ни разу не приехал меня навестить — даже после того, как погибла мама?!


Женщина покачала головой.


— Не знал он ничего, Пашенька. Сестра запретила ему рассказывать. Валера поверил, что Динка нормальные отношения с кем-то завела, родила… в общем, думал, что к тебе он не имеет никакого отношения.


— А что, удобная позиция, — понимающе кивнул Павел. — Сделать вид, что поверил — и никаких тебе проблем, никакой ответственности!


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Да перестань! — рассердилась тётя Нонна. — Он действительно не знал! Почти до самого конца не знал!


— До конца? — переспросил Павел внезапно севшим голосом.


Она тяжело вздохнула.


— Четыре года назад у него рак обнаружили. Сгорел за месяц… Я перед самой его смертью не выдержала, призналась во всём. Он велел тебя непременно разыскать.


— И что — до тех пор, пока не увидели по телевизору, вы не знали, где меня искать? — недоверчиво усмехнулся он. — И после этого ещё три года ко мне в Москву добирались? Долговато как-то, даже если из самого Владивостока.


Тётя Нонна отвела глаза.


— Я тогда смалодушничала. Валеру схоронила и подумала — чего ворошить прошлое? Тебе уже шестнадцать было. Я решила, что ты ни мать свою не помнишь, ни домашнюю жизнь. Ну скажи, разве тебе в детдоме было так уж плохо? Тебя били? Обижали? Морили голодом? Нет же: был обут, одет, сыт, ухожен…


— Мне не было плохо в детдоме, — серьёзно сказал Павел. — Не били. Не обижали. Не морили голодом.


— Ну вот, видишь! — она заметно обрадовалась.


— С одиннадцати лет я жил здесь, в Москве, — добавил он.


— Ну, всё равно в гости к тебе с визитами было не налетаться. Сам понимаешь, Москва — не самый ближний свет от Владивостока…


Всё это было понятно. Неприятно, местами даже противно, но — понятно.


Однако Павла сейчас мучил другой вопрос, который не давал ему покоя с самого начала беседы.

— Так почему вы решили разыскать меня именно сейчас? — поинтересовался он.

=77

Тётя Нонна опустила глаза и долго рассматривала свою тарелку, мучительно подбирая слова.

— На самом деле… ты не подумай ничего плохого, а то решишь — увидели тебя по телевизору и решили примазаться к славе. Всё немного не так, как может показаться на первый взгляд. Выслушай и постарайся понять. И… не говори сразу “нет”.

— А конкретнее? — Павел уже начал терять терпение.

Тётушка подняла голову и храбро встретила его взгляд.

— У тебя есть сестра, — сказала она, — моя младшая дочь Карина.


Это было несколько не то, что Павел предполагал услышать, поэтому от неожиданности он смог произнести только:


— Вы же говорили, что у вас сын…


— Так и сын тоже, — кивнула она. — Глебу уже двадцать пять лет, он недавно женился, взрослый совсем, самостоятельный. А Кариночке десять. Поздний ребёнок. Я её родила, когда мне тридцать восемь стукнуло, — добавила она, и лицо её засияло неприкрытой нежностью и гордостью.


— Ясно… — растерянно протянул Павел, хотя ясно ему так ничего и не стало. Впрочем, следующие слова тёти Нонны как минимум вырулили в нужное русло:


— Она балетом очень увлекается. Вернее, увлеклась, как только о тебе узнала. Будто с ума сошла. До этого у нас в семье никто и никогда, я же тебе рассказывала… Уговорила меня записать её в детскую балетную школу. Ей всего семь лет было, когда она начала заниматься — самая маленькая в классе!


Павел молчал, постукивая пальцами по поверхности стола.


— Ты для неё, Паш… ну просто кумир! — восхищённо выдохнула тётя Нонна, чуть заискивающе заглядывая ему в лицо. — Она все твои выступления, какие только есть в интернете, пересмотрела по сто раз. Мечтает попасть на твой спектакль, особенно на “Золушку”. Мне постоянно что-то рассказывает, а я же ничего не смыслю в этой вашей балетной терминологии и не понимаю половину, — добавила она, виновато улыбнувшись. — Собственно, в Москву лететь именно она меня уговорила. У неё как раз каникулы начались, вот я и подумала: а почему бы не подарить Каринке поездку в столицу на Новый год?


— Она с вами приехала? — догадался Павел. — А где… где она сейчас?


— Я её в гостинице оставила отдыхать, она спит. Устал ребёнок после перелёта, а тут ещё часовой пояс другой… Ну и потом, хотелось сначала с тобой наедине встретиться, — добавила тётя Нонна. — Сам понимаешь…


Павел понимал: она не была уверена в том, что племянничек не отправит новоприобретённую тётушку пинком под зад. Да и откровения, которые на него были вывалены, едва ли предназначались для детских ушей.


— Она хочет со мной встретиться? Или, может… хочет, чтобы я на спектакль её провёл? — предположил Павел.


— Кариночка мечтает познакомиться и пообщаться. И всё! — горячо заверила его тётя Нонна. — Спектакль… это так — мечты, но это не главное. Главное — именно ты, Пашенька.


И снова его покоробило от этого “Пашеньки”. Что-то здесь было не то… Со стороны всё выглядело прилично и достоверно: девчонка увлеклась балетом, хочет познакомиться со старшим братом-танцовщиком. Но… неужели это была единственная причина появления родственничков в Москве?


Однако тётя Нонна через минуту и сама проговорилась:


— У нас во Владике есть школа искусств с хореографическим отделением. Туда с девяти-десяти лет принимают. Но Карина упёрлась — хочет учиться только в Москве, в балетной академии… как ты. Ей летом уже можно будет поступать.


Бинго! Павел сцепил пальцы в замок и пристально взглянул на тётушку.


— Вы что, хотите, чтобы я ей с поступлением помог?


Женщина вспыхнула и отвела глаза.


— Ну… не то чтобы помог… но… ты же и сам там учился. У тебя наверняка остались какие-то знакомые. Друзья. Связи…


— Ясно, — вот теперь ему действительно было всё предельно ясно.


— Ты не думай, — заговорила она сбивчиво и торопливо, — мы не только из-за поступления… Просто Кариночка так мечтала о встрече с тобой, она мне все уши прожужжала!


Павел сделал знак официанту, попросив счёт, и повернулся к тёте Нонне.


— Я всё понял. К сожалению, очень загружен в ближайшие пару недель. Вряд ли смогу выделить время на встречу. Передавайте Карине привет, удачи ей при поступлении и… приятных вам каникул в Москве.


— Обиделся, — с грустью констатировала тётушка. — Решил, что мы тебя используем?


— Я не обиделся, бог с вами, — он пожал плечами. — Мы с вами не настолько близкие люди, чтобы обижаться друг на друга. Правильно?..


— Что ж… — углы её рта разочарованно опустились. — Ну, значит — не судьба. В любом случае, спасибо тебе за то, что выслушал.


Они уже почти разошлись в разные стороны, когда тётя Нонна вдруг спохватилась и полезла в сумку.


— Паша, подожди… вот! — она протянула ему какую-то бумажку. — Здесь номер моего телефона и название Каринкиного канала на ютубе. Может, посмотришь на досуге?.. Это тебя ни к чему не обязывает, — добавила она поспешно.


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Мне это неинтересно, — твёрдо сказал Павел.


— И всё-таки… — она вложила листок в его ладонь и жалобно улыбнулась. — Вдруг понравится? Если что, мы в Москве пробудем до восьмого января.


Павел машинально сжал пальцы вместе с клочком бумаги и вежливо кивнул напоследок:


— Всего доброго.


Он злился, очень злился на себя. За то, что сразу же не выкинул эту проклятую бумажку в ближайшую урну. За то, что допустил слабину и на долю секунды чуть было не поверил в то, что его действительно разыскали ради него самого, а не ради благ и выгод, которыми он мог обеспечить родственничков. Но больше всего — за то, что (чертыхаясь, морщась и чуть ли не отплёвываясь) он всё-таки вбил в поисковую строку YouTube название канала: “Карина-балерина”. Очень оригинально, ничего не скажешь…


Продолжая злиться на идиотизм ситуации в целом, он наугад открыл первое попавшееся видео на канале своей… сестры. Непривычно и трудно было думать так о совершенно чужой, незнакомой девчушке, которую он видел впервые в жизни.


Девочка была совсем маленькой, хрупкой и красивой. Павел отметил, что она очень гармонично сложена. На выбранном им видео Карина стояла у хореографического станка и довольно живенько рассказывала подписчикам о своих ежедневных занятиях, сопровождая рассказ наглядной демонстрацией всех её умений. Она растягивалась, гнулась, прыгала и кружилась… На пальцы девочка ещё не встала, пуанты рекомендовались в одиннадцати-двенадцатилетнем возрасте, но и в простых балетках её ножки выглядели очень изящными. Павел машинально обращал внимание на то, что, несомненно, говорило в пользу Карины: она была гибкой, музыкальной и координированной. Чёрт возьми, да она действительно была очень талантливой! Он не мог этого не признать.


Павел ткнул наугад в другое видео — и буквально обалдел: Карина исполняла “Лебедя” Сен-Санса, явно подражая гениальной Майе Плисецкой… и весьма неплохо подражая!*


Ещё раз громко выругавшись в пространство, он потянулся к телефону, мимоходом зацепившись взглядом за время: почти полночь. Наверняка тётя Нонна уже спит, и вообще звонить в такое время невежливо, но…


Но она откликнулась после первого же гудка, словно спала с телефоном под ухом или просто очень ждала этого звонка.

— Алло!

— Это Павел, — сказал он вместо приветствия.

— Да, Паша? — отозвалась она осторожно, не зная, добрые или дурные вести он ей принёс.

— Завтра утром вместе с Кариной приходите к служебному входу, где мы сегодня встретились, — сказал он. — Буду ждать вас ровно в половине десятого. Не опаздывайте.

___________________________

* “Лебедь” (фр. Le Cygne) — музыкальная пьеса Камиля Сен-Санса из сюиты “Карнавал животных” (1886). Всемирную известность обрела благодаря хореографической миниатюре Михаила Фокина, созданной для балерины Анны Павловой и более известной под названием “Умирающий лебедь”. Пьеса была написана для виолончели и двух фортепиано.

=78

Москва, 2015 год

Когда Люба принялась трясти Пашку за плечо, в комнату тихонько вползал бледно-розовый рассвет, а за окном вовсю щебетали птицы.

— Паш, проснись… утро уже.

Он открыл глаза, недоумевая, чей это голос. И тут же всё вспомнил…

Вишнякова, судя по всему, так и не смогла заснуть этой ночью. Лицо её выглядело бледным и усталым, но не заплаканным больше. Глаза смотрели на Пашку спокойно и доброжелательно.

— Извини, что разбудила, просто позвонила Тоня, она скоро придёт. Они до четырёх утра репетировали. А ещё мама сегодня приезжает…

Пашка приподнялся и сел, помотав взлохмаченной головой.

— Мама? — хрипло переспросил он, вспомнив Любкино ночное и жалобное: “Мать меня убьёт…” — Ты ей уже рассказала?

Любка кивнула.

— Она билет заранее купила, хотела попасть на… — её голос прервался на мгновение, — на выпускной спектакль. Я ей позвонила вчера после больницы, она уже в поезде была. Она, конечно, в шоке и расстройстве… я ведь так её подвела.

— Люб, — он воззрился на неё в искреннем недоумении, — ты что такое болтаешь? Ты её подвела? Это у тебя случилось несчастье, это мама должна поддерживать тебя сейчас и утешать!


— Ты не понимаешь, — Любка перевела взгляд на приоткрытое окно. — Она… так мечтала, чтобы я стала балериной. С самого моего рождения мечтала. И чтобы не абы как, а танцевать в Большом, Мариинском или Театре балета…


— А ты? О чём мечтала ты сама?


— О том же самом. Разве у меня был выбор? — Любка невесело улыбнулась.


Пашка поёжился — то ли от утреннего холодка, которым тянуло из окна, то ли от её слов.


— Ты не волнуйся за меня, Паш, — Вишнякова серьёзно посмотрела ему в глаза. — Я справлюсь, правда. Ещё вчера хотела с крыши спрыгнуть, а сегодня уже нормально. Переживу. Ну и… спасибо тебе за то, что… был со мной, — запнувшись, договорила она. — Мне стало легче. Честное слово.


Он, немного смущаясь, натянул измятую футболку и штаны.


— Тебе нужна какая-нибудь помощь? Может, до душевой добраться или… до туалета?


— Не стоит, — она хмыкнула, — как-нибудь доскачу на одной ножке, доковыляю.


— Уверена?


— Паш! — рассердилась она. — Не надо со мной обращаться как с беспомощным инвалидом. Это всего лишь связка!


“Всего лишь связка”, которая изменила всю Любкину жизнь.


— Ты иди, — она кивнула, — возвращайся к себе в комнату и постарайся ещё немного поспать. У тебя сегодня… у вас всех… очень важный и ответственный день.


Он не выдержал, отвёл глаза при этих словах, невольно чувствуя себя предателем.


— Иди, — повторила Любка. — Не хочу, чтобы о нас потом болтали всякое, если застанут.


Пашка наклонился и на прощание коснулся губами её прохладной бледной щеки.


С Любкиной матерью он нечаянно столкнулся в тот же день в дверях интерната, когда уже спешил на спектакль. Вишнякова окинула его до боли знакомым взглядом — уничижительным, ненавидящим, презрительным… и Пашку словно толкнули. Он подался вперёд, преградив ей проход, и убедительно, внятно и доходчиво произнёс:


— Если вы сделаете своей дочери хоть что-нибудь плохое — обещаю, будете иметь дело со мной.


Толстуха выразительно вздёрнула бровь, словно не верила своим ушам.


— Что ты сейчас сказал?!


— Я сказал, что если хоть один волос упадёт с её головы… если хоть одна слезинка прольётся по вашей милости… вы пожалеете.


— Ты совсем берега попутал, сопляк? — возмутилась она. — Как ты со мной разговариваешь? Ты кто в принципе такой и что возомнил о себе? Звезда балета, — добавила она с перекошенным от злости лицом. — Тебя мои отношения с дочерью вообще не касаются, куда ты лезешь? — она попыталась оттеснить его плечом, чтобы пройти, но Пашка упёрся, как скала.


— Освободи проход, — процедила она сквозь зубы, но Пашка резко схватил её за запястье, не давая уйти, и женщина ахнула от боли — хватка у него была железная.


— Повторяю, — произнёс он негромко, с внешним спокойствием, хотя внутри его буквально трясло от ярости, — Если. Хоть один. Волос. Понятно излагаю?


— Идиот… ай! Наглец! Да понятно, понятно! — прошипела она. — Ничего я ей не сделаю, вот привязался… она и сама себе уже здорово подгадила, добивать не стану.


Да что ж это за мать такая… хуже фашиста! Пашка брезгливо разжал пальцы, отпуская её, и с трудом справился с желанием немедленно вытереть руку об одежду.


Спектакль отработали на одном дыхании, с огромным вдохновением и невероятным эмоциональным подъёмом. Это было потрясающее чувство!


И хотя ребята-выпускники не впервые стояли на этой сцене под оглушительные аплодисменты и крики “браво”, а всё-таки в этот раз ощущения были иными. Они были не гостями, а хозяевами на этом празднике жизни. Поистине королями мира — мира, который сейчас весь расстилался у их ног!


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Пашка всё время искал взглядом Хрусталёву, но почему-то не видел её в зале среди зрителей. Это было странно — он давно отправил ей билеты на самолёт и пригласительный, Ксения Андреевна не могла пропустить его выпускной спектакль, она бы никогда себе этого не простила! Это ведь был и её праздник тоже: её день, её гордость, её победа и заслуга. Ведь если бы не она… если бы не она, не было бы артиста балета Павла Калинина.


Оказавшись за кулисами, всё ещё взбудораженный, счастливый и улыбающийся, Пашка немедленно позвонил ей, однако мобильный телефон старой балерины оказался вне зоны доступа.


Однокурсники обнимались, зацеловывали друг друга, подпрыгивали на месте от переизбытка эмоций и бурно радовались роскошно отработанному спектаклю. Тонечка в лимонно-жёлтом костюме феи Канарейки, доставшемся ей от Любки Вишняковой, принимала поздравления с потрясающим выступлением. И в этой суете, шуме и гаме Пашка вдруг услышал, как его окликнули.


Обернувшись, он с радостным удивлением узнал директрису детского дома.


— Татьяна Васильевна! — воскликнул Пашка, кидаясь к ней. — Какими судьбами?! Вы же говорили, что в эти даты у вас никак не получится вырваться… Давно вы приехали? На спектакле были? Ну и как вам? — затараторил он.


— Паша… — повторила Высоцкая его имя — несколько растерянно, ощупывая взглядом лицо своего воспитанника, точно он был незнакомцем. — Поздравляю тебя… Нет, я не была на спектакле, я вот только что тебя нашла…


Пашка похолодел от дурного предчувствия и её странного тона.

— Что-то случилось?

— Ксения Андреевна… Ксения Андреевна скончалась сегодня ночью, — выдохнула Высоцкая, оглушив его этой новостью. — Завтра похороны. Так что я за тобой. Мы немедленно выезжаем в Таганрог.

=79

Москва, 2017 год

Родственники прибыли вовремя, возможно, даже явились пораньше на всякий случай. Павел ещё издали заметил две фигуры — женскую и девичью — возле служебки. Почему-то было страшно встречаться с сестрой лицом к лицу, поэтому он сосредоточил своё внимание на тётушке. Так было легче. Во всяком случае, в первые минуты…

— Пашенька! — просияла при его виде тётя Нонна.

— Доброе утро, — кивнул он, уже привычно сдерживая порыв поморщиться от этого слащавого “Пашеньки”. Может быть, он просто видит неискренность и негатив там, где его нет? Ну, привыкла она сюсюкать, она и про дочь свою тоже говорит — “Кариночка”, это же не значит, что она её не любит… Тем более, любви от тётушки Павел и не ждал. Ну, пусть он будет для неё Пашенькой…

А вот как ему самому называть родственницу в лицо, он пока так и не определился. “Тётя Нонна” — как-то неловко, да и непривычно. По имени-отчеству, Нонна Алексеевна? Она же Алексеевна, как и мама?..

Он тянул время как мог, пока в конце концов не услышал тоненькое:

— Здравствуйте!

Притворяться и дальше, что не замечаешь ещё одного человека в компании, не имело больше смысла. Павел преодолел секундный ступор и перевёл глаза вправо и чуть вниз.

На него смотрело маленькое чудо. Куклёнок в вязаной шапке с огромным смешным помпоном: из-под шапки свисают две тоненькие светлые косички, глаза распахнуты с восторженным любопытством и узнаванием, улыбка такая светлая и радостная, что хочется немедленно провалиться сквозь землю.


— Ну здравствуй, Карина-балерина, — улыбнулся он в ответ, просто невозможно было не улыбнуться. — Значит, вот ты какая — будущая звезда. Ты ведь всерьёз намерена заниматься балетом?


Щёки девочки окрасил румянец.


— Я буду очень стараться… — пролепетала она.


— Что ж, могу устроить тебе небольшую экскурсию по театру. Посмотришь, чем живут и как репетируют артисты… Тебе это интересно?


— Конечно! — заверещала она, подпрыгивая на месте от переизбытка эмоций. — Уж-жасно интересно! Очень-очень интересно!


И вот теперь настал тот неловкий момент, который Павел обдумал для себя ещё ночью. Он решительно взглянул на тётушку.


— Нам с Кариной пора идти. Вон оттуда, — он кивнул в сторону автобусной остановки, — вы сможете доехать до Красной площади. Впрочем, тут и пешком — всего десять-пятнадцать минут. Погуляйте, развлекитесь, сходите в ГУМ и на ярмарку, побродите по Охотному ряду… Когда Карина освободится, мы вас наберём. Это будет… будет предположительно около пяти часов, спектаклей у меня сегодня нет. Обедом я её накормлю, не беспокойтесь.


Тётушка растерянно и обескураженно захлопала ресницами.


— Но как же… я ведь… просто я думала, что…


— Руководство театра не приветствует, когда на репетициях и утренних классах присутствуют посторонние, не имеющие отношения к балету, — невозмутимо пояснил Павел. — Исключения изредка делаются лишь для прессы и фотографов. Да вам всё равно было бы там скучно, — добавил он, — вы же не любите балет, а у нас кругом — сплошь профессиональные разговоры.


Карина неожиданно пришла ему на выручку.


— Правда, мам, так будет лучше, — заявила девочка. — Ты всё равно ничего не поняла бы и чувствовала себя стрёмно. И вообще, ты же так хотела погулять по Москве, пошататься по магазинам, купить всем подарки… Вот и вперёд!


Если тётя Нонна и была уязвлена, то виду не подала.


— Ну хорошо, — кивнула она, — вам виднее, конечно… Делайте как знаете. Кариночка, веди себя хорошо, сразу же звони мне, если что, и… и слушайся Пашу.


Ну спасибо, что хоть не “Пашеньку”.


Молча кивнув тётушке на прощание, Павел распахнул дверь служебного входа и придержал её, сделав приглашающий жест для Карины, чтобы она заходила внутрь. Девочка не заставила себя упрашивать и тут же змейкой проскользнула в святая святых.


— В десять начинается хореографический класс, — пряча смущение за деловым тоном, заговорил Павел, пока они с сестрой поднимались по лестнице. Чёрт его знает, почему он так нервничал и напрягался, общаясь с этой десятилетней мелочью. — Если обещаешь вести себя тихо, возьму с собой. Посидишь в уголке, посмотришь, как мы занимаемся…


— Обещаю, обещаю! — она даже в ладоши захлопала. — А фотографировать во время класса можно?


— Нежелательно, — Павел качнул головой. — Не всем нашим ребятам может это понравиться, так что лучше не надо. Так… а потом… потом… в двенадцать часов в театре утренний спектакль, “Щелкунчик”. Я в нём не участвую, но если ты хочешь посмотреть — пожалуйста, устрою на самое лучшее место. В зале много детей будет, сейчас же в школах каникулы…


— Я знаю, — важно кивнула Карина, — я вообще-то тоже в школе учусь.


— А, точно… прости, забыл. Короче, на спектакле будет полно ребятни, некоторых аж из других городов на московский балет привозят — целыми автобусами.


— А кто Щелкунчика танцует? — спросила Карина.


— Марсель Таиров, — коротко отозвался Павел.


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ой, класс! — воскликнула она, но моментально осеклась, перехватив его взгляд. — Ну, то есть… жаль, что не вы, — тут же исправилась хитрюга.


— С “Щелкунчиком” у меня особые отношения, — улыбнулся Павел, невольно отдаваясь воспоминаниям. — Это был в принципе первый балет, который я увидел. Да и то — в записи… Затем он стал первым балетом, который я станцевал в самом детстве. Сначала — на сцене Дворца культуры в Таганроге, а потом здесь, в Москве, когда учился в академии. Поэтому “Щелкунчик” навсегда останется у меня здесь, — Павел похлопал ладонью по левой стороне груди. — Чудесная рождественская сказка, перенесённая на сцену, гениальная музыка Чайковского, потрясающая хореография… всё это западает в душу на всю жизнь. Когда танцуешь в этом балете, испытываешь просто концентрированное счастье. Вот так-то, Карина-балерина, — заключил он с улыбкой.


— А почему вы зовёте меня Карина-балерина?


— Так ведь твой YouTube-канал называется. А ты, к примеру, почему мне всё время выкаешь? Я тебе брат, даже не дядя.


— Не привыкла ещё, — насупилась Карина. — Хоть и брат, а всё равно вы такой… взрослый.


В её устах это прозвучало практически как “старый”. Павел фыркнул.


— Честно говоря, мне пока тоже сложно привыкнуть, что ты… что мы…


— А вам моя мама не нравится? — перебив, вдруг бесхитростно спросила Карина. Он покачал головой.


— С чего ты взяла? Просто я её тоже пока совсем-совсем не знаю…


— Ну, вы же не захотели её сюда провести. И я понимаю почему.


— И почему же? — он приподнял брови.


— Вы сейчас должны обижаться на неё за то, что она не забрала вас из детского дома… — тихо пробормотала Карина. — Я бы тоже обиделась, если бы родная тётя меня оставила.


— Слушай, — Павел остановил её, развернул лицом к себе, присел на корточки и взглянул в глаза снизу вверх. — Давай договоримся — я ни на кого не обижаюсь и зла не держу, хорошо? То, что в театр маму твою не пригласил… Просто так будет лучше и проще для меня самого. Во всяком случае — пока. Не накручивай и не додумывай. Идёт?


— Хорошо, — серьёзно кивнула она. — Тогда вы тоже не зовите меня Кариной-балериной, а то мне всё время кажется, что вы надо мной смеётесь.


— Клянусь, и в мыслях не было смеяться! Но больше не буду, обещаю. Тогда уж и ты зови меня просто “Паша” и на “ты”.


Она сморщила носик-пуговку.

— Ладно. Я попробую.

=80

Коллеги Павла восприняли появление маленькой посторонней наблюдательницы в танцклассе вполне доброжелательно.

— Это Карина, моя сестра, — представил он.

Если кто-то и удивился наличию сестры у Калинина, зная о его детдомовском прошлом, то никак не выразил это вслух.

— Тоже увлекается балетом, — отрекомендовал юную особу Павел. — Так что смена подрастает — девчонки, трепещите!

Прима-балерина Анастасия Палий снисходительно усмехнулась, а затем приветливо махнула ладошкой:

— Привет, Карина!

— Здравствуйте, — выдохнула та с восхищением. То ли ей было знакомо лицо и имя Палий, то ли она просто залюбовалась настоящей живой балериной — в пачке, пуантах… и в тёплых гетрах вкупе с шерстяной кофтой. Сочетание было и впрямь необычным. Впрочем, все танцовщики оделись кто во что горазд: в свитера, гетры, трико, растянутые футболки.

— А можно после занятия с вами селфи сделать? Я потом девочкам в нашей балетной школе покажу, они с ума сойдут… А автограф дадите? — умильно попросила Карина, взглянув на приму. Та довольно улыбнулась — кому бы не польстило такое искреннее обожание?


— Ну конечно можно, маленькая.


— И ещё с вами селфи! — разошлась Карина, благоговейно взглянув на Марселя Таирова. Тот хмыкнул, но только кивнул в знак согласия. Девочка обвела взглядом всех присутствующих и остановилась на Артёме Нежданове:


— И с вами тоже!


— Вот и славонька меня настигла! — шутливо возликовал Артём. — Ты что же, принцесса, знаешь, кто я такой? — и гордо приосанился.


— Нет, не знаю, но вы просто очень красивый, — наивно пояснила “принцесса”.


Грохнул дружный хохот — наверное, его услышали в каждом уголке театра.


Артисты ещё долго потом не могли отсмеяться и успокоиться, вытирая выступившие слёзы и повторяя на все лады: “Зато ты красивый, Тём!..”, настолько неожиданно и непосредственно это прозвучало. Явившемуся хореографу даже пришлось приструнить их, словно каких-нибудь школяров.


После того, как Карина поприсутствовала на танцевальном уроке и посетила утренний спектакль, Павел повёл её обедать в буфет — не в зрительский, разумеется, а в артистический.


— Какой суп ты любишь? И что тебе взять на второе? — поинтересовался он, но сестра лишь царственно качнула головой:


— Я ем или только суп, или салат, или второе, а не всё сразу. Балеринам надо следить за фигурой.


Павел с трудом удержался, чтобы не обидеть сестру легкомысленным хихиканьем — настолько важно она это произнесла.


— Следить за фигурой, конечно, необходимо, но… у тебя растущий организм. Тебе требуется много сил и энергии, ни в коем случае нельзя оставаться голодной. Я же не плюшками тебя пичкаю и не пирожными.


— Плюшки и пирожные я очень люблю, — печально вздохнула Карина. На её личике отобразилось настоящее страдание. — Но ем только по праздникам, по чуть-чуть. Ведь это верно, что культуру питания нужно формировать с детства?


— Абсолютно верно, — подстраиваясь под её тон, серьёзно кивнул он. — Но, в общем, основной принцип всего лишь один: главное — не переедать.


Знала бы сестричка, как Павел с Шейлом и Артёмом тоннами пожирали пирожки, бургеры, пельмени, шашлык и прочее непотребство!.. Особенно в пресловутый период роста организма, во время учёбы в академии. Впрочем, в главном Карина была права — за своим питанием и весом балеринам нужно было следить особенно тщательно и куда более придирчиво, чем танцовщикам-мужчинам.


— А ты помнишь свою маму? — спросила вдруг Карина, когда они уже расположились друг напротив друга за столиком и принялись за еду. Павел неуверенно пожал плечами.


— Трудно сказать. Мне кажется, что помню… но иногда думаю — а вдруг это не реальные воспоминания о маме, а мои вымышленные представления о ней? Чем старше становишься — тем сложнее понять, что с тобой действительно происходило, а что было плодом воображения. Вообще-то мне было четыре года. Почти пять. Наверное, дети в этом возрасте должы уже всё понимать и всё помнить…


— Я совсем не помню, какой была в четыре года, — изящно дёрнув плечиком, сообщила Карина тоном умудрённой жизненным опытом мадам. — Только то, что в детский сад ходила.


— А… своего папу ты помнишь? — осторожно поинтересовался он, подозревая, что едва ли Карина в курсе всех деталей внутрисемейной “санта-барбары”. Она наверняка и не подозревает, что для Павла этот человек был не просто дядей. Однако то, что произнесла затем сестра, поразило его в самое сердце.


— Нашего папу, ты хочешь сказать?


К лицу моментально прилила кровь. Павел чуть не поперхнулся — настолько не ожидал подобного откровенного поворота в беседе.


— Ты… ты что, знаешь? Они тебе всё рассказали?!


Карина помотала головой и спокойно отхлебнула абрикосовый сок из стакана.


— Нет, конечно. Я сама догадалась. Взрослые такие смешные, думают, что я ничего не слышу и ничего не понимаю в их разговорах…


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Павел некоторое время молчал, чувствуя себя не на шутку смущённым. Вот уж точно не думал он и не гадал, что придётся обсуждать такие деликатные, практически интимные вещи с десятилетней пигалицей…


— Ну и что ты обо всём этом думаешь? — аккуратно прощупывая почву, поинтересовался он. Карина снисходительно улыбнулась.


— А что тут думать? В жизни всякое случается. Иногда так бывает, что мужчине могут нравиться две женщины одновременно. Ну… и наоборот бывает тоже. Очень трудно выбрать кого-то одного, понимаешь?


— Да, — серьёзно отозвался Павел, — понимаю.


Карина, прищурившись, хитро взглянула на него.


— Что, ты тоже любишь двух девушек сразу?


Он аж вздрогнул от такого резкого перехода к его персоне.


— Я? Нет, просто… никого я не люблю, с чего ты взяла? — пробормотал он как последний идиот. — У меня вообще нет девушки. Ни одной.


— Бедняга, — посочувствовала Карина.


— Ну так… каким был наш папа? — поспешно уводя её мысли в другую сторону, подальше от собственной личности, напомнил Павел. Сестра мечтательно улыбнулась.

— Хорошим, конечно. Очень добрым. Красивым и сильным. Самым лучшим на свете!

Ну конечно, а что она могла ещё сказать? Отец умер, когда Карине было всего шесть лет. В её памяти он теперь навечно останется хорошим, добрым и самым лучшим… прямо-таки святой души человеком.

— Ладно, хватит болтать, — Павел деловито взглянул на часы. — Ты доела? Давай, поднимайся, мы сейчас с тобой отправимся в одно интересное место…

— В какое? — глаза девочки моментально загорелись.

— Это сюрприз. Но тебе понравится, обещаю!

Впрочем, как выяснилось минут через десять, сюрприз ожидал прежде всего самого Павла. В его собственной гримёрной…

=81

Уже от двери ему бросились в глаза чёрные розы на гримёрном столике. Очередной букет от таинственного то ли поклонника, то ли врага…

И снова — ни записки, ни карточки, Павел сразу же проверил. Только коробочка чёрного цвета, аккуратно упрятанная меж стеблей. Мистика какая-то! Чертовщина!.. Павел беззвучно — чтобы не смущать Карину — выругался. У него сегодня не было спектаклей, но, тем не менее, букет каким-то непостижимым образом оказался в его персональной гримёрной. Теперь стало совершенно очевидно, что это сделал не благодарный зритель, а кто-то “изнутри”, то есть из своих, балетных.

— Это что, цветы-ы-ы? — протянула Карина с искренним удивлением. — А почему они… такие?

— Какие? — мрачно уточнил Павел.

— Ну… — она заколебалась, подбирая подходящее слово, — жуткие. Как на похоронах.

Его передёрнуло от этого сравнения. Но ведь и правда — аналогия была совершенно очевидной… Чёрный — цвет траура.

Он с ожесточением вскрыл коробочку и увидел то, что и в прошлый раз. Кошмарное дежавю: фарфоровая танцующая фигурка, лишённая головы.


— Ой! — вскрикнула Карина огорчённо. — Человечек разбился…


Да не разбился, а специально разбили, подумал Павел, всё более мрачнея. Что это за идиотская игра? Что за намёки?


Мог ли это быть Марсель?.. Вчера он казался довольно убедительным в своём искреннем удивлении, изображая невинность. Но зато у него были и возможность, и… мотив, как бы смешно это ни звучало. И что теперь? Не в полицию же идти, да его там на смех поднимут… А может, установить в гримёрке скрытое видеонаблюдение?


— Что это, Паша? — настороженно повторила Карина, наблюдая, как он сосредоточенно хмурится и что-то напряжённо обдумывает.


Он опомнился, сфокусировал взгляд на сестре и улыбнулся через силу.


— Так… просто глупая шутка. Не бери в голову.


После чего букет вместе с подарком, как и накануне, был отправлен в мусорку. “Какая прелесть, у нас с этим загадочным дарителем уже появляются свои идиотские традиции”, — подумал Павел, горько усмехнувшись.


— Так, — он взял себя в руки и ещё шире улыбнулся сестре. — Я же обещал сюрприз? Я слов на ветер не бросаю. Бегом одеваться, мы с тобой посетим одно замечательное место… отсюда совсем недалеко.


Заинтригованная Карина тут же выкинула из головы все беспокойные мысли, моментально забыв и о букете, и о безголовой статуэтке, и радостно закивала.


“Одним замечательным местом” оказался интернат.


Откровенно говоря, Павел предпочёл бы устроить для сестры экскурсию по академии, но она сейчас не работала, поскольку у студентов наступили зимние каникулы. А вот в интернате по-прежнему кипела жизнь: далеко не все ребята разъехались по домам на новогодние праздники. Кто-то был занят в спектаклях Театра балета — в основном, конечно, в “Щелкунчике”, где всегда нужна была детская массовка; кто-то просто решил остаться, а кто-то и сам ждал приезда родителей в Москву на Новый год.


Проникнуть внутрь не составило особого труда. Охранник оказался незнакомым, но моментально узнал в госте ведущего солиста МГАТБ и с удовольствием разрешил ему и Карине прогуляться по зданию интерната.


Павла с головой затопило воспоминаниями. Когда он ступил на второй этаж, показалось, что его буквально отшвырнуло назад, в прошлое… Словно и не было тех лет после выпуска. Ему даже пригрезилось, что сейчас распахнётся знакомая дверь — вон та, четвёртая по коридору, слева — и оттуда выскочит Тёма или Шейл, он действительно в это поверил… Павел забыл обо всём, просто стоял и пялился во все глаза на эту дверь, словно гипнотизируя её взглядом. Наконец, вспомнил о том, что он не один, перевёл взгляд на Карину и виновато улыбнулся.


— Это моя бывшая комната, — пояснил Павел. — Давай заглянем?..


К сожалению, дверь оказалась запертой снаружи. Очевидно, новых хозяев сейчас не было в интернате.


Затем они просто прогулялись по коридорам. Иногда им навстречу попадались мальчишки и девчонки — весёлые, беззаботные, в общем-то, мало отличающиеся от остальных сверстников, но Карина смотрела на них всех, раскрыв рот, как на небожителей.


Павла постоянно узнавали — всё же, балетная детвора. Кое-кому даже уже выпадала честь выходить с Калининым на сцену в одном спектакле. Правда, сам Павел, конечно, не помнил их всех в лицо так же хорошо, как они его.


В одном из хореографических залов в полном одиночестве тренировался мальчишка. Павел вновь едва не забыл о присутствии Карины — привалившись плечом к дверному косяку, он словно видел маленького себя — со стороны, прямо из будущего.


“Гранд жете хорошо делаешь, почти профессионально, — услышал он как наяву. — Но над баллоном надо бы ещё поработать…”


Неужели всё это и правда было с ним когда-то?..


Тем временем мальчишка попытался сделать гранд жете ан турнан ан манеж.* Хотя бы один полный круг по залу! Он прыгал с грациозностью оленёнка и топал как маленький слон. Это сочетание выходило таким забавным, что Карина не выдержала и громко фыркнула.


Мальчишка заметил их, остановился и попытался отдышаться.


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Прости, — повинился Павел, — мы не хотели тебе мешать. У тебя всё круто получается, можешь продолжать.


— Вы Павел Калинин? — вмиг узнал его пацан, приоткрыв от изумления рот. — Вау, офигеть! А автограф именной дадите? Меня Саша Семакин зовут.


— Первый дробь пятый? — усмехнувшись, уточнил Павел, расписываясь на подсунутом листочке из блокнота и снова испытывая дежавю.


— Ага, — Саша перевёл взгляд на Карину. — А ты из какого класса?


— Я пока у вас не учусь, — смутившись, пробормотала Карина. — Может быть, в следующем году…


— Не “может быть”, а точно, — подбодрил её Павел, подмигивая. — Побольше боевого настроя!


— Тяжело тут? — с уважением и опаской спросила у Саши Карина.

— Нормально, — солидно отозвался тот. Не жаловаться же — он всё-таки мужчина… — Жить можно. Скучно точно не будет!

___________________________

* Гранд жете ан турнан ан манеж (от фр. Grand Jete en Tournant en Manége) — исполнение прыжка и шпагата по кругу.

=82

Новогодние планы, связанные с поездкой в Таганрог, пришлось отменить: Павел очень неудачно потянул мышцу во время последнего в уходящем году спектакля. В театральном медпункте дежурный врач осмотрел его ногу и утешил, что растяжение лёгкое, через несколько дней всё нормализуется, но о том, чтобы куда-то ехать и гулять, не могло быть и речи — повреждённой конечности требовался полный покой.

— Артисты балета вообще поголовно сумасшедшие, — ворчал врач, накладывая на ногу компресс со льдом. — Нормальные люди хотят вылечиться, а вы мечтаете просто побыстрее ликвидировать симптомы, чтобы и дальше танцевать!

— Правильно, — усмехнулся Павел, — мы же приходим в театр не болеть, а работать. Мы, наверное, ментально не настроены на то, чтобы лежать и прохлаждаться. На сцену нужно выйти в любом состоянии.

— Даже если умер? — скептически поинтересовался врач.


— Ну, если умер… как минимум позвони в театр и предупреди! — Павел расхохотался. Он вообще расслабился, узнав, что ничего опасного в его растяжении нет, и заметно повеселел.


— Я и говорю: сумасшедшие… Пойдёте и с температурой танцевать, и с растяжениями, и с вывихами. Выйдете под медикаментозной блокадой на сцену с больными ногами и станете добивать их, пока не порвёте или не переломаете себе всё к чертям… Ну как так можно-то?!


— Наверное, мы просто очень любим свою работу? — предположил Павел, но врача это не убедило.


— Любить балет, принося в жертву собственное здоровье… Нужно прислушиваться к ощущениям организма, если он хотя бы чуть-чуть даёт сбой, а не доводить до разрыва связок или грыж в позвоночнике, когда не то что танцевать — ходить будет сложно. Отдыхать нужно, Паша! Да что ты ржёшь, твою мать, я сказал что-то смешное?!


— Я не ржу. Я радуюсь, что у меня всего лишь ма-а-аленькое растяжение.


— Не вздумай танцевать в ближайшие несколько суток. Узнаю — убью! — серьёзно пригрозил врач. — Ногу не напрягать. Движения ограничить. Накладывай на больной участок вот эту мазь. На третьи сутки можешь начинать лёгкую восстанавливающую гимнастику. На третьи, не раньше!!! — добавил он, гневно сверкнув глазами. — Массаж и секс — с осторожностью.


— Секс? Было бы с кем… — проворчал Павел себе под нос, поднимаясь с кушетки.


Новый год он встретил совершенно один.


Артём уехал за город в компании Тонечки и её друзей, волнуясь, как гимназистка перед свиданием. Тётя Нонна и Карина собирались праздновать в ресторане при отеле — для всех постояльцев была устроена развлекательная новогодняя программа. К тому же, Карина всё равно после восьми часов вечера начинала клевать носом — девочка так и не смогла приспособиться к московскому времени, поэтому тётя Нонна планировала отправить её спать пораньше.


Пригласить тётушку к себе? Нет уж, увольте, Павел так и не почувствовал по отношению к этой женщине какой-то родственной привязанности или нежности. А вот с Кариной, как ни странно, они почти уже подружились… Это было непривычно и в то же время приятно. Он и подарок для неё приготовил, отдал тёте заранее, чтобы она вручила Карине утром первого января. Долго колебался, что уместнее всего будет подарить юной балерине. Идеальный подарок — пачка или пуанты, но в обоих случаях — особенно во втором — можно было серьёзно промахнуться с размером. Зато Павел запомнил модель Карининого телефона и приобрёл для неё красивый чехол с изображениями различных балетных па.


Его собственный телефон в новогоднюю ночь разрывался от звонков и сообщений. Писали и поздравляли коллеги по театру и бывшие однокурсники, Мила, Артём, Шейл, Анжела, Татьяна Васильевна Высоцкая… Он подсознательно надеялся, что напишет Даша, но она ничего ему не прислала.


После полуночи Павел попытался уснуть, но так и не смог. Как никогда прежде он вдруг ощутил собственное одиночество. Было холодно и пусто… Очень захотелось, чтобы рядом сейчас был кто-то. Хоть кто-то! Чтобы обнял, согрел и сказал, что никуда не уйдёт…


Пытаясь справиться с подступающей хандрой, Павел включил электрическую гирлянду. Ёлки у них с Тёмой не было, не успели озаботиться, да и возни с ней чересчур много…


Под убаюкивающее мерцание разноцветных огоньков он щёлкнул пультом от телевизора, нашёл на YouTube балет “Щелкунчик” и устроился поудобнее на диване. Танцевать ему было нельзя, но смотреть, как это делают другие — можно!


А в два часа ночи раздался звонок в дверь…

=83

Пока он дошёл до прихожей, стараясь лишний раз не наступать на больную ногу, в голове пронеслись тысячи догадок — в том числе и самых бредовых — о том, кто именно почтил его своим присутствием в эту новогоднюю ночь. Артём вусмерть разругался с Тонечкой и досрочно вернулся с базы отдыха?.. Любительница сюрпризов Мила внезапно нагрянула из Таиланда? Но факт оставался фактом: Павел не ждал гостей. А вероятнее всего, кто-то просто ошибся квартирой… Такое нередко случается с людьми в Новый год, когда все пьяны, беззаботны и счастливы.


За дверью стояла Даша.


Даша, которая покусывала губы и немного нервно улыбалась.


Даша, держащая в руках… букет чёрных роз.


— С Новым годом, Паш, — сказала она, протягивая ему цветы.


Ему показалось, что он сходит с ума. Увиденное настолько не укладывалось в единую картинку, что Павел даже зажмурился на мгновение, надеясь, что ему просто показалось. Однако, когда он открыл глаза, ничего не изменилось — ни Даша, ни траурный букет не исчезли.


Должно быть, он резко побледнел… или покраснел… или вся гамма эмоций как-то иначе проступила на его физиономии, но, наблюдая за вмиг изменившимся лицом Павла, девушка и сама на мгновение опешила.


— У тебя всё нормально? — спросила она в испуге.


Он продолжал молча таращиться на эти проклятые цветы, не зная, как реагировать и что говорить. Даша наконец-то перехватила его диковатый взгляд и, опомнившись, виновато пояснила:


— А, розы… Лежали под дверью.


Он сморгнул. Сделал глубокий вдох. Кашлянул, не надеясь на собственный голос. И только после этого спросил — точнее, прохрипел:


— Так это… не твой букет?


— Конечно нет, — удивилась Даша. — Говорю же — на пороге лежал. Наверное, кто-то из тайных поклонников притащил, а лично вручить постеснялся? — предположила она, неуверенно улыбнувшись, поскольку явно не понимала, какой ураган сейчас бушует у него внутри.


Павел медленно перевёл дух, а затем потребовал окрепшим голосом:


— Даша, поклянись мне всем святым, что только у тебя есть, что не ты притащила сюда этот веник.


— Клянусь своей зачёткой… — попыталась было пошутить она, но, наткнувшись на его жуткий и странный взгляд, тут же посерьёзнела, поняв, что Павлу сейчас ни капельки не смешно.


— Это правда не мои цветы и я их сюда не приносила, — твёрдо сказала она. — Честное слово. Верь мне.


Он поверил. Выдохнул. Расслабился и вновь на мгновение прикрыл глаза.


— Что происходит, Паш? — встревоженно спросила она. — Что за история с этим букетом? Это что-то плохое? Мне цвет тоже показался странноватым, но…


— Прости, — он открыл глаза и попытался улыбнуться. Факт, что тайный поклонник, оказывается, знает его домашний адрес, не то чтобы удивил… но как-то неприятно придавил, напоминая: Павел под колпаком. Нет спектаклей в театре?.. Не беда — сервис с доставкой на дом! Мерзкое ощущение, что за ним следят… зуд, как после свежего комариного укуса… холодок под кожей и лёгкое чувство тошноты. Павел даже не стал проверять, есть ли там карточка и коробочка с обезглавленной фигуркой.


— Можешь отнести это к мусоропроводу? Надо подняться на один лестничный пролёт, — попросил он Дашу виновато. — Я и сам бы, но… — Павел кивнул на свою ногу, перетянутую эластичным бинтом.


— А с ногой-то что? Господи, что вообще тут творится?


— Про цветы я тебе как-нибудь потом расскажу. Не обращай внимания, просто театральные приколы.


— Хорошенькие приколы — да на тебе лица не было, когда ты эти розы увидел… — она покачала головой, но всё-таки быстро взбежала наверх и безжалостно отправила злополучный букет в мусорку.


Он ждал её возвращения, привалившись плечом к двери. Когда Даша спустилась — чуть посторонился, пропуская её и тем самым одновременно молчаливо приглашая войти в квартиру.

=84

Когда первоначальная шоковая волна схлынула, Павел понял, как сильно соскучился по Даше, и теперь с жадностью вглядывался в её лицо. Сколько же они не виделись? Месяц, полтора?


Они неловко топтались в не слишком-то просторной прихожей друг напротив друга. Павел чувствовал смущение и робость, Даша тоже выглядела сейчас жутко сконфуженной.


— Почему ты… здесь? — спросил он наконец, взглянув на неё в упор.


— Я встречала Новый год дома с семьёй, а после полуночи поехала в центр — гулять с друзьями. Мы проходили мимо Театра балета, там висела афиша “Золушки”, воспоминания накатили… — сумбурно и сбивчиво заговорила Даша, очень мило краснея и пожимая плечами, словно просила прощения за то, что так получилось. — Незаметно дошли до твоего дома — и я увидела свет в окне. Вот так спонтанно всё и вышло. Решила, что если это окажешься не ты, а Тёма, или ты, но не один… значит, не судьба. Вообще-то нужно было сначала тебе позвонить, — добавила она виновато, — но я боялась, что не решусь войти в подъезд или передумаю на полпути.


— Почему ты здесь? — повторил он, вкладывая в вопрос уже другой смысл. Почему она решила отменить своё решение не встречаться с ним больше? Почему оставила весёлую компанию, с которой прогуливалась по новогодней Москве? Кстати, был ли среди её друзей тот самый парень из универа, с которым Павел видел Дашу некоторое время назад?


— Имею в виду, — уточнил он, — почему ты сейчас пришла ко мне?


— Я не могу без тебя, Паша, — она как-то беспомощно улыбнулась. — Пыталась забыть, всё это время пыталась, но… оказывается, совершенно не могу. У меня просто не получается. Я, наверное, выгляжу глупо… и, наверное, зря пришла…


И Павел наконец не выдержал.


— Очень хорошо, что пришла, — выдохнул он, увлекая её за собой в комнату.


— Это просто здорово… — продолжал шептать он, стискивая её в объятиях и беспорядочно и быстро целуя куда придётся. — Это потрясающе…


— Ты не сердишься на меня больше? — выговорила Даша в промежутках между поцелуями. — За то, что сбежала от тебя тогда без объяснений… а теперь вернулась. Я всё время сама тебе навязываюсь.


— Ну какая же ты дурочка, — не прекращая целовать её, отозвался он. — Вернее, наоборот — ты просто умница, что навязываешься. И сейчас ты мне очень-очень кстати… навязалась…


— Кстати?


— Да мне буквально на стену лезть хотелось!..


Даша отвечала ему такими же торопливыми и отчаянными поцелуями, и это нетерпение доказывало — ей действительно было без него плохо всё это время. Она тоже скучала…


Павел потянул её в сторону дивана, сначала усадил, а затем уложил, некоторое время вглядывался в её глаза, похожие на глаза оленёнка Бэмби, нежно касался губ, щёк, лба, пропускал сквозь пальцы недлинные, но такие густые и мягкие волосы, затем снова и снова принимался целовать… Один раз неловко, слишком резко шевельнулся — и мышца немедленно отозвалась острой болью. Даша почувствовала, как он на мгновение замер, стиснув зубы.


— Ой, а с ногой-то что? — вспомнила она встревоженно. — Тебе точно… можно?..


— Можно, только осторожно, — отшутился Павел, уже спеша расстегнуть пуговицы на её блузке и моментально забывая о боли. — Если ты… если ты сама хочешь, конечно.


— Хочу. Очень-очень хочу! — её руки нырнули ему под одежду, пробежались по спине, погладили твёрдые рельефные мускулы на груди и животе, спустились чуть ниже… Он торопливо избавился от собственной рубашки, с досадой отбросив её в сторону, и прижался к Даше обнажённым разгорячённым телом.


— Прости меня за то, что ушла… — выдохнула она.


— И ты меня.


— За что?


— За то, что позволил уйти.


Её губы словно оставляли невидимые огненные следы на его коже. Она, приподнявшись, целовала его плечи, грудь и живот, снова возвращалась к губам, после чего он перехватывал инициативу и тоже покрывал её лицо и тело поцелуями, попутно освобождая их обоих от остатков совершенно лишней и неуместной сейчас одежды.


Они оба уже были полностью раздеты, но пока не переходили к основному блюду, словно сначала пробовали аппетитные закуски — и эту… и ту… и другую… и третью…


На экране под дивную музыку всё ещё шёл балет “Щелкунчик”. Разноцветная электрическая гирлянда всё так же мерцала. И Павел больше не чувствовал оглушающего одиночества, холода и пустоты, наоборот! Праздник… Новый год… Живой, осязаемый, настоящий человек рядом. Его человек. С готовностью дарующий ему сейчас и тепло, и любовь, и всего себя — без остатка.


Хорошо, что они с Тёмой держали стратегический запас презервативов во всех самых неожиданных уголках квартиры — чтобы всегда были под рукой. Резинки можно было найти и в комнатах, и в ванной, и в прихожей, и даже на кухне — сказывалось бурное прошлое, когда они только-только окончили академию, съехали из интерната и стали совместно снимать жильё (тогда, дорвавшись до свободной жизни, они переспали чуть ли не с половиной девушек в этом немаленьком городе). Вот и сейчас даже не нужно было вставать с дивана — только руку протяни…


Даша приглушённо вскрикнула, впервые почувствовав его так близко, как никогда прежде не чувствовала, но тут же прижалась ещё крепче, выдохнула его имя полустоном, помогла принять наиболее удобное и совместимое с его травмой положение… а дальше уже он перестал себя контролировать.

‌​‌‌‍Потом они долго лежали, обнявшись — до тех пор, пока Павел не почувствовал, что можно, в принципе, идти на второй заход. Он поцеловал Дашу в висок и услышал, как она шепнула:

— Паш, я… кажется, тебя люблю.

Ему говорили эти слова впервые в жизни.

Не “хочу”, а именно “люблю”. Не дружеское признание, не фанатский вопль, не шутка… а именно так, как влюблённая девушка говорит это своему молодому человеку.

Он почувствовал, что в глазах закипают глупые детские слёзы. Хорош бы он был, если бы разревелся прямо сейчас в Дашином присутствии — вот она повеселилась бы!

— Я… — сказал Павел, сглотнув ком в горле. — Я тебя, кажется, тоже.

=85

Москва, 2018 год


“Кажется”…

Какая пропасть была между этими их “кажется”!


Дашино вырвалось нечаянно — от опасения, что она слишком торопится и смутит сейчас Павла своим напором. Его “кажется” было продиктовано осторожностью в выборе слов и… пока что неуверенностью в своих чувствах, нежеланием обманывать и обнадёживать её понапрасну.

Даша всё это прекрасно понимала и осознавала. Но как справиться с собственными чувствами и обуздать глупое сердце? В чём она виновата — только в том, что влюбилась? Разве этого можно было избежать? Реально было предотвратить? Пашка… тот, жизнь без которого казалась серой, безвкусной и пустой, какой-то ненастоящей, словно Даша только лгала себе, что живёт, а на самом деле влачила жалкое существование.


Алёна не хотела отпускать её сюда. Отговаривала и разубеждала, упирая на то, что “надо иметь гордость”. Даша даже рассердилась.


— При чём тут гордость?! Что, в целом мире все девушки должны вести себя одинаково, по раз и навсегда утверждённому шаблону? Строить из себя неприступных гордячек и независимых красавиц, которые скорее умрут, чем первой признаются парню в любви?!


— Ну всё равно это как-то… — подруга слегка оробела от её напора.


— Как? Ну как?! Знаешь, когда я была подростком, то случайно нашла у родителей брошюру “О половой жизни в семье”. Кажется, чуть ли не советского ещё издания… Так вот, там было написано, что порядочная женщина никогда не должна сразу же соглашаться на секс, даже если это предлагает её законный муж. “Сначала нужно немного поотказываться, чтобы разжечь в партнёре желание…” Алён, ты мне сейчас напоминаешь автора той брошюры, — Даша всё больше и больше распалялась. — Условности и чопорная двуличность. А в целом — чушь собачья! Я просто хочу его увидеть прямо сейчас, чего непонятного?!


Алёна, растерявшись, приобняла её за плечи, пытаясь умиротворить.


— Дашут, ну не злись, пожалуйста. Я же… беспокоюсь за тебя. Ты сама на себя перестала быть похожей с этим Пашей. Я ведь помню, какая ты была раньше — весёлая, счастливая, беззаботная. А сейчас просто в тень превратилась. Я боюсь, что ты… сгоришь с ним рядом, понимаешь? Он холодный, ты сама себя сожжёшь. В собственном огне.


Ваня тоже пытался остановить её. Он не мог не заметить, каким взглядом Даша посмотрела на ту самую злосчастную афишу, когда они проходили мимо театра. Павла он заочно практически ненавидел и вообще жутко ревновал, хотя их с Дашей роман закончился задолго до того, как у неё снесло крышу от другого.


— В конце концов, — убеждал её Ваня, — он сейчас может быть не один, а… с какой-нибудь бабой.


— С бабой — так с бабой, — отрезала Даша.


— Ну хорошо, — сдалась Алёна. — Тебя всё равно не переубедить. Вперёд, дуй к своему Калинину. Мы будем ждать тебя внизу. Если ты не вернёшься через десять… нет, через пятнадцать минут — мы уходим.


— Если он будет убивать тебя или насиловать, громче зови на помощь, — мрачно схохмил Ваня.


Она поднялась к Павлу домой — и в итоге ни о чём не пожалела. Пусть ему пока всего лишь кажется, что он её любит… Всё равно только с ним ей было по-настоящему хорошо.


А ещё… Даша не могла заблуждаться на этот счёт — Павел очень нуждался в любви. В глубине души он так и остался тем недолюбленным и одиноким детдомовским мальчиком, несмотря на внешний успех и общее жизненное благополучие. Он с такой благодарностью принимал её чувство и самозабвенно дарил страсть и нежность в ответ, что… господи, не всё ли равно, кому там и что “кажется”?!

=86

Они перебрались в спальню и буквально целые сутки не вылезали оттуда, если не считать кратковременных набегов в туалет и ванную комнату. Не осталось больше ни неловкости, ни смущения — в сексе всё с самого начала пошло естественно и получалось словно само собой. Они занимались любовью, забыв о времени и усталости, полностью растворяясь друг в друге и наплевав на всё, что происходило в мире за пределами этой квартиры. Даша только и успела отправить единственное короткое сообщение Алёне, пока Павел был в душе, чтобы та прикрыла её перед родителями… и снова напрочь забыла о телефоне.


В конце концов из постели их выгнал банальный голод. Было утро второго января.


— Ни фига себе год стартанул, — озадаченно пробормотал Павел, — как быстро время летит…


Даша засмеялась.


Они ввалились в кухню в обнимку, взъерошенные, хихикающие и то и дело принимающиеся целоваться. Даша накинула его рубашку на голое тело, даже не застёгивая её, а Павел просто натянул боксеры.


— Кстати, у меня холодильник практически пустой, — торжественно объявил он, распахнув дверцу и внимательно изучая содержимое. — Кроме икры, ничего нет… впрочем, отличное новогоднее меню, я считаю. А, вот ещё бутылка красного вина… и одинокий апельсин с одиноким яблоком завалялись. Живём! Голодная смерть нам точно не грозит.


— О, а специи есть? — оживилась Даша. — Гвоздика, корица, кардамон… из этого набора вполне можно сварить отличный глинтвейн!


— Там у Тёмы на верхней полке были какие-то специи, — Павел кивнул в сторону подвесного шкафчика. — Он фанат индийской кухни. Правда, вся его любовь выражается лишь в том, что он заказывает доставку еды из индийского ресторана, а дома всё собирается что-нибудь приготовить самостоятельно, но пока никак… Посмотришь, что там? Я в специях не особо разбираюсь.


Даша привстала на цыпочки и потянулась, однако её роста явно не хватало для того, чтобы достать до нужной полки — куда ей было до гиганта Артёма!


— Я тебя подсажу, — Павел тут же оказался рядом, обхватил её руками за талию и сноровисто, словно не прилагая к этому ни малейших усилий, приподнял девушку отточенным и чётким движением профессионального танцора.


— Твоя нога, — напомнила она встревоженно.


— Спокойствие, только спокойствие. Я же не ногами тебя держу.


Даша торопливо схватила коробку с набором специй и попросила опустить её обратно. Однако Павел забрал у неё коробку, поставил на стол и бесцеремонно прижал Дашу к себе.


— Между прочим, — заговорщически прошептал он, — ты классно смотришься в моей рубашке. Напоминаешь весёлого и озорного мальчишку-сорванца…


— Мальчишку?! — она комично округлила глаза в притворном ужасе. — Так вот какие тайные сексуальные фантазии у солиста Театра балета Павла Калинина! Это сенсация! Значит, правильно говорят, что все балетные мужчины — геи?


Он легонько шлёпнул её по попе.


— Ай-ай-ай, что за скверная девчонка! Как тебе не стыдно болтать обо мне такие гадкие вещи?


— "Гадкие"? Так ты ещё и нетолерантен?! Фу, Паша!


Он быстро закрыл ей рот поцелуем, а затем, забравшись ладонями под рубашку, и вовсе лишил способности соображать и сопротивляться. Впрочем, через несколько мгновений отстранился, оставив Дашу учащённо дышать, и невинно поинтересовался:


— Кто-то вроде глинтвейн обещал?..


Пришлось заняться приготовлением напитка. Пока в кастрюльке прогревалось вино, в которое Даша добавила несколько соцветий сушёной гвоздики, палочку корицы, пару горошин душистого чёрного перца и кардамон, она нарезала фрукты: яблоко дольками, апельсин — кружочками. Павел вертелся рядом и постоянно мешал, то пытаясь накормить Дашу икрой, то стремясь облизать её сладкие от апельсинового сока пальцы. В конце концов они снова отвлеклись, включившись в поцелуй и совершенно забыв о том, что происходит на плите… а дальше и вовсе решили попробовать заняться сексом прямо на кухонном столе.


…Глинтвейн у них, естественно, весь выкипел. И кастрюля чуть не сгорела. Они оба почувствовали запах спёкшихся специй и заметили дым только после того, как отдышались и пришли в себя после яркой, оглушительной разрядки.


Ахнув, Даша бросилась выключать газ, а Павел, чертыхаясь, быстро накрыл пригоревшую кастрюлю крышкой и распахнул окно, чтобы проветрить кухню. При этом они оба ржали до слёз, словно произошло что-то невероятно смешное — видимо, от шока.


— Закажем что-нибудь на дом? Хотя бы пиццу? — примирительно предложил Павел, отхохотавшись.


— Давай, — согласилась Даша. — Я к вашей плите теперь и близко не подойду… боюсь спалить что-нибудь. Так и до пожара недалеко.


Из окна потянуло морозным сквозняком. В ожидании курьера с пиццей Даша и Павел отправились греться под одеяло… и снова надолго там застряли.


Ей нравилось, что в сексе они так совпадали. Всё, что нравилось ему — встречалось Дашей с энтузиазмом; всё, в чём она проявляла инициативу — приводило его в восторг.


Курьеру Даша пошла открывать сама, чтобы Павел лишний раз не напрягал больную ногу. Бедный юноша из службы доставки весьма безуспешно пытался сохранить на лице невозмутимое выражение, косясь на её голые ноги, растрёпанные волосы и вообще весьма помятый, но идиотски счастливый вид.


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А после еды на них обоих вдруг напала страшная сонливость. Полуторасуточный сексуальный марафон без сна выжал из них все соки.


Обнявшись под одеялом, они моментально заснули… а когда проснулись, было уже третье января.

И кто-то отчаянно давил на кнопку дверного звонка.

=87

Это был Артём, к тому же мрачный как туча.

— Дрыхнешь? — недовольно осведомился он, разглядывая заспанную физиономию друга. — Я и на мобильный звонил, и в дверь — уже минут десять…

— А ключи потерял, что ли? — зевнув, спросил Павел. — Мог бы и сам открыть.

— Мог бы, — огрызнулся Артём, — если бы кое-кто не заперся на нижний замок. Ты же знаешь, что снаружи его никак не откроешь, только изнутри.

— Я и не запирался, что за… — начал было Павел, но тут же осёкся, запоздало догадавшись, что, должно быть, на нижний замок по незнанию закрылась Даша, провожая курьера. — То есть, это не я, — пояснил он.

Артём перевёл взгляд на вешалку и заметил чужой женский пуховик.

— Ты не один? — сообразил он. — Кто здесь, Милка, что ли?..

Павел сделал страшные глаза, беззвучно приказывая ему заткнуться. Побоялся, что Даша может услышать.

— Ладно, продолжайте развлекаться, дети мои, — Артём устало махнул рукой и поплёлся в сторону кухни. — Я не буду вам мешать, не переживайте.

— А ты чего такой… взвинченный? — осторожно поинтересовался Павел ему в спину. — С Городецкой не срослось?


Друг лишь безнадёжно покачал головой, не оборачиваясь.


— Подожди, Тём, я сейчас, — пообещал ему Павел. — Одну минуту…


Вернувшись в спальню, он обнаружил, что Даша сидит на постели, укрывшись одеялом и подтянув колени к подбородку. Лицо её казалось встревоженным.


— Артём вернулся? — шёпотом спросила она. — Я… сейчас уеду.


— Да глупости, — Павел присел рядом, привлёк её к себе, погладил по волосам. — Никуда тебе не надо уезжать, чего ты подорвалась-то. Не обращай на Тёму внимания. Мы сейчас с ним… поговорим немного, а потом я вернусь. Ты пока можешь ещё поспать, мы же совсем мало спали.


— Нет-нет, — Даша покачала головой. — Мне правда пора. Родители волнуются, Алёнка им наплела что-то, конечно, но всё равно… нужно придумать какое-то оправдание.


— Зачем придумывать? — он пожал плечами. — Скажи всё как есть — что была с парнем. Со своим парнем, — уточнил он, исподлобья взглянув на неё, словно проверяя, какая последует реакция. — Ты уже давно совершеннолетняя, необязательно спрашивать разрешения.


— Нет, не в этом дело… — Даша отвела взгляд.


— Ты что, боишься? — догадался он. — Не уверена в нас? Всё ещё сомневаешься?


Она поспешно схватила его за руку.


— Не сомневаюсь, Паш, тут другое… Наверное, просто боюсь слишком далеко заглядывать и загадывать. Чтобы не сглазить, — Даша виновато улыбнулась. — Было так хорошо, правда…


— И будет тоже хорошо, — убеждённо заявил он. — Ничего не бойся. Ну хочешь, прямо сейчас вместе поедем к твоим родителям и ты официально представишь меня как своего парня?


Она растроганно захлопала ресницами, качнулась вперёд, быстро и жарко поцеловала его в губы.


— Спасибо, Паша. Только не сегодня, ладно? Чуть позже. В другой раз. Я их немного… морально подготовлю.


— Понимаю, — кивнул он, с трудом сдерживая смех. — Осознать и принять тот факт, что дочь встречается с артистом балета, не так-то легко! Какая катастрофа для добропорядочного семейства с двумя комплектами бабушек и дедушек и собакой впридачу… — он вспомнил, что она рассказывала о себе в Питере.


— Да ну тебя! — фыркнула Даша. — Я позвоню вечером, ладно?


— Конечно, — он ещё раз поймал её в объятия и поцеловал напоследок. — Буду ждать.


Когда за Дашей захлопнулась дверь, Павел отправился на кухню — поднимать боевой настрой своего друга. Судя по всему, Артём пребывал в самых что ни на есть расстроенных чувствах.


— Ни фига себе, — буркнул тот, завидев Павла и кивая в сторону плиты, — вы что тут, кастрюли жгли? С огоньком живёте…


Павел молча присел напротив, вглядываясь в его лицо.


— И даже не спрашивай, — предугадывая его вопрос, поморщился Артём. — Я ей не нужен. Она мне не верит.


— Не верит? В каком смысле?


— Ну, говорит, что за годы совместной учёбы и работы насмотрелась на моих баб и твёрдо убеждена в том, что я не способен на серьёзные постоянные отношения, — он хмыкнул, маскируя этим смешком свою растерянность и боль.


— Так сказал бы ей, что все эти годы тайно вздыхал по ней и любил только её одну! И что все остальные “бабы” — всего лишь от отчаяния, ну чего мне тебя учить, что ты как маленький! — с досадой воскликнул Павел, искренне переживая за друга.


— Я… сказал ей, что люблю. Но её это всё равно не убедило. “Сегодня любишь одну, завтра другую”!


— Тёмыч… — Павел сочувственно вздохнул, не зная толком, какие слова утешения тут могут быть уместны, но ощущая, как откликается на чужую беду его собственное сердце. Он знал, прекрасно знал, что для Нежданова Тонечка — не сиюминутная прихоть и не блажь, не очередной экземпляр в коллекцию. Он уже много лет безуспешно добивался её благосклонности и наконец решил пойти ва-банк… Но всё равно проиграл.


‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ладно, — решился вдруг Артём, — не хотел говорить тебе заранее, до Нового года, думал, вдруг с Городецкой всё срастётся… но теперь-то уж чего. В общем… пару недель назад я получил предложение от Нью-Йорк Сити балет.*


— Какое предложение?


— Ставка солиста. Не кордебалет, а солист, понимаешь? Правильно ты тогда сказал, я реально засиделся в корифеях… “Статный красавец, у которого харизма в избытке, но маловато таланта”, как пишут обо мне все тематические СМИ, — он невесело усмехнулся. — Просили дать ответ до десятого января. Ну вот… кажется, я уже определился.


— О, — новость прозвучала так неожиданно, что Павел даже не сразу нашёлся, что ответить. — Круто. Но… Нью-Йорк? Это же… это же охренеть как далеко, — растерянно докончил он.


— Тем лучше, — жёстко сказал Артём. — Быстрее забуду. С глаз долой — из сердца вон. А видеть её в театре каждый день… танцевать рядом…


— Блин, Тём, ты сейчас серьёзно?! Ты реально собираешься переехать в Нью-Йорк?!


— А какой придурок отказался бы на моём месте? Я же не просто так переезжаю, а с крутым повышением. Это сразу после училища я на всё был согласен, пусть даже просто постоять с пикой в заднем ряду на сцене, главное — попасть в Театр балета! Ни о каких принцах и Спартаках я тогда и не мечтал… но нельзя же всю жизнь так.


— Но… слушай, это же не просто другой театр, это… это другая страна, совершенно другой уклад жизни, другой менталитет! — Павел говорил банальности и сам это понимал, но новая информация настолько его придавила, что он никак не мог собрать мысли в кучу.

— Ну и чего ты меня запугиваешь? Шейл с одиннадцати лет живёт в чужой стране, и ты погляди — уже давно практически наш, и прекрасно себя чувствует при этом! Значит, и я смогу. Тем более, за границей боготворят русскую балетную школу. Я там ещё до премьера дорасту, Пашка, помяни моё слово!

— Верю, — отозвался Павел тихо. — Я тебе верю, Тём. Я… я за тебя правда очень и очень рад.

___________________________


* Нью-Йорк Сити балет (англ. New York City Ballet) — балетная труппа, организованная в 1948 году Джорджем Баланчиным и Линкольном Кирстейном в Нью-Йорке.

=88

— А говорил, что у тебя нет девушки, — уличила его Карина. — А сам стоит сейчас и целуется на весь аэропорт!

Павел и Даша поспешно и сконфуженно оторвались друг от друга: появления этой малявки они просто не заметили.

Сегодня тётя Нонна и Карина улетали обратно во Владивосток, их новогодние каникулы подошли к концу. Павел пообещал, что постарается приехать в Шереметьево попрощаться, сестра очень просила его об этом — и сдержал слово.

У него самого уже несколько дней как закончились праздники и наступили рабочие будни: репетиции, спектакли, мастер-классы и интервью. К счастью, нога больше не болела. А вот времени на личную жизнь оставалось совсем мало… поэтому они с Дашей пользовались любым удобным моментом, каждым “окном” в его или её расписании, чтобы хоть ненадолго увидеться, пересечься в этом сумасшедшем мегаполисе с его бешеным ритмом. Вот и сейчас у Павла выдалась пара свободных часов, и он решил совместить приятное с полезным: встретиться с Дашей и заодно проводить родню на рейс. У Даши сегодня было назначено интервью на Белорусской, поэтому, чтобы не терять зря времени, они с Павлом решили выпить вместе кофе прямо в аэропорту, устроив себе что-то вроде свидания, а потом на экспрессе вернуться в город и разбежаться по своим делам.


— Это тётя Нонна и Карина, я тебе о них рассказывал. А это… это моя Даша, — представил их друг другу Павел.


Даша немного смутилась, когда на последней фразе он демонстративно прижал её к себе, будто подтверждая статус “моя” не только словом, но и делом.


— Очень приятно познакомиться! Спасибо, что приехал, Пашенька! — восторженно защебетала тётя Нонна, и — о чудо! — в этот раз его даже не передёрнуло от столь слащавого обращения.


Когда он поделился с Дашей новостью о том, что у него внезапно объявились родственнички (“Помнишь, ты спрашивала, не пытался ли я их разыскивать? Так вот, они сами меня разыскали!”), она осторожно поинтересовалась, рад ли он.


— Не знаю, — честно признался Павел. — Трудно сказать. Ощущения очень необычные… Где-то приятные, где-то не особо. Тётке я вообще не слишком-то доверяю, откровенно говоря. Не думаю, что она специально попёрлась бы в Москву разыскивать меня, если бы это не было в интересах Карины… Так что ни о какой внезапно вспыхнувшей родственной любви не может быть и речи, я в это не верю. Просто… у них здесь своя выгода и, к счастью, мне хватает мозгов это понимать и не растекаться благодарной счастливой лужицей.


— Люди меняются, — задумчиво заметила Даша. — Со временем вполне могут не только осознать, но и открыто признать свои ошибки. Тем более, девочка же не виновата во всех этих взрослых интригах, её это не касается. Судя по тому, что ты мне рассказывал, её тяга и симпатия к тебе — вполне искренние.


Его лицо потеплело.


— Каринка классная, — подтвердил он. — И очень способная. Мы с ней на одной волне!


Вот и теперь, находясь “на одной волне”, Павел на прощание серьёзно инструктировал младшую сестричку по поводу будущего поступления в академию.


— Нужно много и серьёзно готовиться, — втолковывал он. — Я, конечно, буду помогать по мере возможностей, давать тебе уроки онлайн, но основную работу ты вполне сможешь выполнять сама. Я буду присылать тебе задания каждый день.


Когда родственнички уже распрощались с Павлом и двинулись к стойке регистрации, Карина вдруг вырвала свою ладошку из руки матери, резко развернулась и бросилась назад к старшему брату. Зажмурившись, она ещё раз крепко-крепко обняла его напоследок, не говоря ни слова… и только потом разжала объятия и бегом, не оглядываясь, умчалась.

=89

— Так с кем, говоришь, у тебя интервью сегодня? — спросил Павел.

У них оставалось ещё около получаса вместе. Они сидели за столиком одной из кофеен в аэропорту, болтали, дурачились, давая друг другу кусать от своих пирожных, и пили горячий шоколад.

— С одним испанским танцором. Да ты наверняка о нём слышал — Маркос Гальярдо! — отозвалась Даша. — Он очень известный и очень крутой. И о-о-очень сексуальный!

— Чёрт побери, я ревную, — шутливо посетовал Павел. — А ну как променяешь балет на какую-нибудь качучу или мунейру?*

— Качуча — это звучит многообещающе, — согласилась Даша со смешком. — Думаешь, стоит попробовать и сравнить?

— Нет уж, — отрезал он, — испанец перебьётся.

— Угу. Тем более ему пятьдесят лет… — невозмутимо добавила она. Он фыркнул прямо в чашку, чуть не обдав Дашу брызгами шоколада.

Тем временем пассажиров рейса “Москва — Владивосток” попросили пройти на посадку к одиннадцатому выходу. Павел невольно замер, прислушиваясь к объявлению.

— Ты будешь скучать по ним? Как минимум, по Карине? — понимающе поинтересовалась Даша.

— Не знаю, — застигнутый врасплох этим вопросом, он отвёл взгляд.

— Слушай, — возмутилась она, — почему у меня складывается такое впечатление, что ты просто боишься её полюбить?! А уж продемонстрировать свою любовь — вообще немыслимо. Ты всё ещё ей не доверяешь? Да брось, она же совсем ребёнок. И она от тебя без ума, это ясно с первого взгляда!

Он деланно засмеялся, пытаясь перевести всё в шутку.

— Дашка, и почему ты такая умная, а? Всё-то ты знаешь. Всё тебе понятно, всё можешь разложить по полочкам, проанализировать и систематизировать…

— Наверное, это профдеформация, — с притворной скорбью вздохнула она. — Мне всегда нужно видеть картинку целиком, не терплю неопределённости и недосказанности. В общем, как шутят у нас на курсе, я бесцеремонна и дотошна, как патологоанатом! И всё-таки, Паш… Ты не ответил на мой вопрос, — она нашла его руку, переплела их пальцы, ободряюще сжала.


Павел ответил не сразу.


— Да, мне страшно к кому-то привязываться по-настоящему, — признался он наконец.


— Но почему?!


— Потому что потом очень больно их терять.


— Зачем сразу терять-то? А “долго и счастливо” никак не вписывается в твою систему координат? Что за пессимизм?


— Это не пессимизм, это опыт. Как-то так всегда получается по жизни, — он растерянно пожал плечами, — что все, кого я люблю, меня рано или поздно бросают. Сначала мама. Потом Ксения Андреевна. Теперь вот и Тёма в Америку улетает…


— Но это же не значит, что теперь надо навсегда отгородиться от внешнего мира, спрятаться, как улитка в раковине… — она покачала головой. — В тебе очень много любви, Паш. Я это вижу. Чувствую. И… не нужно бояться дарить её другим, у любви тоже есть срок годности.


— Тебя точно зовут Даша, а не, к примеру, Демосфен?** — он иронично вскинул брови.


— Ты мне льстишь, — от смеха она тоже чуть не облилась своим горячим шоколадом.


— А Милка бы сейчас сказала: “Демосфен? Кто это?..”


Ещё не договорив фразу до конца, Павел уже понял, что крупно облажался. При упоминании имени Милы Даша выпрямилась на стуле и улыбнулась напряжённо сжатыми губами — видно, что через силу. Господи, и кто тянул его за язык? Зачем он, идиот, вообще это ляпнул?!


— Прости, — выдохнул он в раскаянии, крепче сжал её пальцы, всё ещё находившиеся в его ладони, и накрыл их другой рукой. — Я… сам не знаю, как это у меня вырвалось.


— Да всё нормально, — быстро перебила она. — Ничего страшного не случилось, не стоит извиняться и драматизировать.


— Правда?


— Правда.


— Не думай, пожалуйста, что я вас сравниваю или что-то вроде того… — неловко начал он, но Даша только поморщилась, явно сдерживая раздражение:


— Ой, Паш, я же сказала — всё в порядке! Никакой трагедии. Что же теперь — вообще не упоминать имя Милы всуе? Давай договоримся на берегу, — она серьёзно взглянула ему в глаза. — Я не в восторге от Милы, но прекрасно знаю, какое место она занимает в твоей жизни. Она была и есть, я вовсе не собираюсь делать вид, что её не существует. Я справлюсь. А вот так всякий раз дёргаться, краснеть и бледнеть, будто неверный муж, застигнутый с любовницей в супружеской спальне… этого не надо, ладно?


— Хорошо, — кивнул он так же серьёзно. — Я буду… верным мужем. Если, конечно, ты…


— Если я — что? — уточнила Даша.


— Если ты меня не бросишь, — договорил он на выдохе.

Её губы чуть дрогнули.

— Нет, — просто сказала Даша и пожала его ладонь в ответ. — Не брошу.

___________________________

* Виды испанских танцев: качуча — сольный танец с кастаньетами, элементы которого нередко используются в балете; мунейра — старинный народный танец, исполняющийся с поднятыми вверх руками.

​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍** Демосфен (384 г. до н. э. — 322 г. до н. э.) — древнегреческий оратор, мастерство и острота мысли которого до сих пор приводятся в пример современным политикам и адвокатам.

=90

Несмотря на то, что Даша быстро забыла об этом маленьком происшествии (или просто сделала вид, что забыла), сам Павел ещё долго чувствовал неловкость, мысленно костеря себя на чём свет стоит. Он вовсе не хотел обижать Дашу, и сама она уверяла, что всё в порядке, но… за языком определённо надо было следить. Он действительно брякнул не подумав, просто к слову пришлось. Он почти и не вспоминал о Милке в эти дни… В последний раз они переписывались в мессенджере тридцать первого декабря — Павел поздравил её с днём рождения, она поблагодарила и прислала какую-то дурацкую анимированную новогоднюю открытку. Он вежливо спросил, как отдыхается, она коротко ответила: “Супер!” Вот и всё общение…


Доехав до Белорусского вокзала на аэроэкспрессе, они с Дашей распрощались: она отправилась на интервью к своему испанцу, а Павел — в театр. Настроение всё же было слегка подпорчено, ужасно не хотелось являться на репетицию в таком состоянии, но не прогуливать же.


Чем ближе Павел подъезжал к театру, тем муторнее становилось у него на душе. Он некстати вспомнил о том, что сегодняшним утром снова получил анонимный сюрприз — в гримёрной его ждали чёрные розы. Первый букет в наступившем году… Решение установить в гримёрке видеонаблюдение только окрепло, он даже немного успокоился, поверив, что это непременно поможет вычислить тайного дарителя, но осадочек всё равно остался. Во время дневной репетиции Павел сорвал злость на Марселе. Тот вспылил, тоже ответил довольно грубо… в итоге они чуть не подрались, остальным артистам еле удалось их растащить и успокоить.


И вот сейчас — после всего этого — нужно было возвращаться в театр и снова репетировать бок о бок… Невыносимо!


Анжела, которая с утра ошивалась в театре, тоже попала под раздачу — спросила что-то не в тему, не к месту и не вовремя, и Павел рявкнул в ответ нечто не слишком вежливое, отчего у неё опять задрожали губы и глаза налились слезами, а он почувствовал себя бессердечной скотиной.


В последнее время Анжела вообще спала с лица, осунулась, переживала… Фанатки в группе Павла Калинина ВКонтакте на все лады перетирали сплетни о том, кто и когда видел кумира с девушкой. Многие успели засечь Дашу, кое-где даже всплыли размытые фотографии, сделанные исподтишка, после которых уже нельзя было делать вид, будто ничего не происходит: парочка вела себя весьма недвусмысленно. Они держались за руки, обнимались, целовались и вообще выглядели неприлично счастливыми. Анжела остро переживала эту маленькую личную трагедию, словно до конца не хотела верить в существование постоянной подруги у Павла.


Он выскочил из метро на своей станции и двинулся в сторону театра, продолжая предаваться невесёлым размышлениям. Неужели цветы — всё-таки дело рук Таирова? Павел вспомнил перекошенное лицо Марселя — оно делалось таким всегда, когда он видел, как Павел репетирует Спартака. Было совершенно очевидно, что Марсель сам мечтал об этой роли…


Погружённый в свои мысли, он нырнул в пустой подземный переход и сейчас торопливо шагал по нему, спеша оказаться на другой стороне улицы, как вдруг услышал, что позади него тоже кто-то идёт.

Павел быстро оглянулся — какой-то мужчина, или скорее парень, в чёрной куртке и надвинутом почти на самом глаза капюшоне двигался на небольшом расстоянии от него. В его походке или позе не было ничего угрожающего, но отчего-то Павел почувствовал себя неуютно, словно его преследовали. Он замедлил шаг, давая возможность парню обогнать его и очутиться впереди, но тот тоже притормозил, явно приноравливаясь к скорости самого Калинина. Тогда Павел резко остановился — и шаги позади него моментально стихли. Парень тоже встал.

Страха не было, скорее досада: что за хрень?! Какого рожна этому чуваку от него надо?

Дальше всё происходило очень быстро, словно на ускоренной перемотке. Сделав глубокий вдох, Павел собрался снова обернуться, чтобы оказаться с парнем лицом к лицу, но… не успел.

Он вдруг почувствовал резкую боль в затылке, словно его с размаху ударили чем-то тяжёлым. Сначала ему показалось, что из глаз в буквальном смысле полетели искры, так ослепило его это сияние, а затем всё вокруг стремительно потемнело.

И больше он уже ничего не помнил…

Загрузка...