Позывной «Курсант»

Глава 21 В которой крайне неожиданно фигурирует Фрейд

— Что за очередной аттракцион? Каруселя с лошадями… — Подкидыш покрутил головой по сторонам, а потом, для более точного выражения своего недовольства, сделал замысловатый жест рукой, указав сначала направо, потом налево. — Какого черта мы сидим в этой комнате? Уже минут десять, наверное. Я бы сейчас не против поваляться, задрав ноги. Все утро гоняли, как ненормальные. А теперь опять херня…

В принципе, я был с ним согласен. И про «поваляться», и про «гоняли», и про «херню». По-моему мы за несколько часов перевыполнили план по физическим нагрузкам на пару недель вперед. Не мешало бы на самом деле дать организму отдохнуть. Однако, нас за какими-то лядом привели в учебный класс. Спасибо, что не сразу со спортивной площадки, а после завтрака. Хоть пожрать дали спокойно.

Вообще, если по порядку, после утреннего моциона в виде бега и подтягиваний, мы очень быстро, с ходу, обмылись на улице из крана. И скажем прямо, это не было нашим желанием.

— Куда?! — Рявкнул Шипко, когда мы навострили лыжи ко входу в барак. — Сначала — водные процедуры, черти!

— Да на улице так-то не май месяц, товарищ сержант государственной безопасности… — Начал было возмущаться Корчагин.

Но договорить ему никто не дал. Панасыч просто без разговоров шагнул к ведру, стоявшему рядом с краном, и Матвей моментально утратил боевой настрой.

— В здоровом теле здоровый дух. — Радостно сообщил Шипко.

— Сговорились, сволочи… — Тихо буркнул я, вспомнив Клячина с его такими же высказываниями.

Детдомовцы грустной вереницей потянулись к воспитателю. Он набирал воду в ведро, а потом каждому помогал обмыть верхнюю часть тела и умыть лицо. Только после этого мы смогли пойти в барак, чтоб переодеться. Ну, как пойти… Побежали, подпрыгивая на ходу и активно растирая ладонями плечи. Грязные майки, пропитавшиеся потом, и верхнюю одежду Панасыч велел оставить на улице.

В бараке нас ждал сюрприз. Особая группа или не особая, но каждому детдомовцу выдали комплект одежды. Даже несколько комплектов. Начиная от нижнего белья, заканчивая брюками, рубашками, костюмами и вполне приличными пальто. Уж не знаю, куда мы будем в этих пальто ходить? Для прогулки по лесу — мало подходящий наряд. Правда, имелись еще куртки на овчине, и что-то наподобие спортивных ветровок. Это, видимо, для физподготовки.

— Ничего себе… — Восхищённо поищелкнул языком Бернес. Он в этот момент крутил в руках пиджак, сняв его с вешалки. — Ты глянь, что творится… Отличный фасон. Мой дядя Йося шьёт, конечно, лучше, но все равно — прилично состряпали…

Самое интересное, одежда появилась в бараке вместе с тремя здоровенными, просто необъятными шкафами. Когда мы забежали в спальню, сначала даже оторопели.

— Это что за чудеса… Неужто дверью ошиблись… — Лёнька, который топал первым, замер посреди комнаты, с удивлением рассматривая новые предметы мебели.

Просто их здесь всего лишь пару часов назад не было. То есть, пока мы бегали и корячились на турниках, шкафы реально притащили сюда вручную.

— Слышь, пацаны… — Подкидыш обошел Старшо́го и приблизился к шкафу. Осторожно приоткрыл створку, а затем сунул голову прямо внутрь этого деревянного монстра. — Такого я еще не вида́л. Чтоб вещи воровали — знаю. Сам делал. Но чтоб наоборот, приносили, да еще и с мебелью… Это у меня, можно сказать, впервые…

Детдомовцы тут же, как по команде кинулись к шкафам и начали разбирать шмотки, по запискам определяя, что кому полагается. На каждой вещи, будь то брюки или рубаха, имелась бумажка с фамилией, приколотая французской булавкой.

Кроме того, появились и другие «блага». Мыло, зубной порошок, зубная щетка, маленькое полотенце для лица и большое, типа банного. Все это, видимо, вместе со шкафами набитыми одеждой, принёс какой-то загадочный волшебник, пока мы нарезали круги по территории школы.

— Ох, ниче себе… — Протянул Лёнька, который первым обнаружил «богатство», лежащее в тумбочке. — Это все нам? Парни, проверьте у себя…Всем, что ли, добра перепало…

— Ох, не к добру это, братцы… — Причитал Зайцев, натягивая через голову добротный, шерстяной свитер. — Точно вам говорю, не к добру. Подкупить нас, наверное, хотят, чекисты хитрож…

Василий замолчал, не договорив свою мысль. Он высунул башку через горловину свитера и с опаской посмотрел на входную дверь. Видимо, опасался Шипко, который мог услышать не самое приятное высказывание о себе и коллегах.

— Ой, на хер ты им всрался, подкупать тебя, — Раздраженно фыркнул Подкидыш, при этом демонстративно одарив Василия выразительным взглядом. Мол, глянь на себя, придурок. — Если это — твоя цена, Заяц, то чекисты сильно обсчитались. Я бы и три копейки не дал.

— Иди ты… — Василий надулся обиженно, но потом посмотрел на себя в зеркало, имевшееся с внутренней стороны дверцы, и сразу же успокоился. Наверное, так сильно пришёлся ему по душе этот свитер.

Потом опять появился Шипко, который уже привычным строем отвел нашу группу на завтрак. И тут, кстати, тоже нет вопросов. Кормили в Школе хорошо. Особенно, учитывая в каком году мы находимся. Не то, чтоб прям голодные времена. Тяжелый период с дефицитом еды закончился давно. Но все же — какао, бутерброды с маслом и сыром, приличная порция каши на молоке, булочки — это явно не совсем привычный рацион для детдомовцев. Очевидно, на подготовке будущих разведчиков власть решила не экономить.

Несомненным плюсом оказался и тот факт, что мы снова находились в столовой одни, в скромной компании из семи человек. Всё-таки надо признать, я ухитряюсь вляпываться в настолько хреновые ситуации, что мою тягу ко всякому дерьму лучше не провоцировать. Мало того, отличился перед директором школы, так теперь ещё этот Цыганков наверняка не успокоится, пока не устроит мне какую-нибудь гадость. Достаточно его рожу вспомнить, чтобы сразу понять, злопамятная сволочь!

А вот уже после завтрака, мы оказались в учебном классе. Причем, Панасыч ни черта не объяснял, что именно предстоит делать. Нет, так-то понятно, если помещение предназначено для учёбы, вряд ли мы там будем кадриль танцевать. Или что сейчас танцуют… Но всё-таки хотелось бы понимания.

— Уроки, что ль… — Зайцев выбрался из-за стола и подошел к школьной доске. Взял мел, а потом нарисовал здоровый такой писюн. В подробностях.

— Итить-колотить… — Заржал Корчагин. — Да ты просто этот…Винчи.

— Да Винчи. — Исправил Матвея Бернес. — Его звали Леонардо да Винчи.

— Хоть как обзови, мара́тель он и есть мара́тель. Херню всякую калякал… — Заявил Заяц с любовью рассматривая свое творение.

— Ну, что сказать, господа…Выглядит не очень достоверно. Форма — вполне натуральная. А вот с размером… Сдается мне, Вы сильно себе польстили, голубчик. Если это в жанре реализма, конечно…

Женский голос прозвучал настолько неожиданно, что все детдомовцы одновременно, будто сговорившись, повернулись ко входу в класс. Просто услышать, а тем более увидеть, в этом месте представительниц противоположного пола не рассчитывал никто из нас. Это же, блин, школа НКВД, которая готовит разведчиков. Откуда бабы? Вот такое было выражение лиц у пацанов и у меня в том числе.

На пороге, стояла…черт…я даже затрудняюсь подобрать соответствующее определение.

Для начала, конечно, это была женщина. Невысокого роста, миниатюрная, похожая на статуэтку. Вот только возраст у этой статуэтки, похоже, более, чем приличный. Я бы сходу дал ей лет семьдесят. Однако, удивляло не это. Мало ли, кому сколько лет. Выглядела она…Чисто героиня романа Бунина, сошедшая с иллюстрации книги.

На старушке было надето платье темного цвета, в пол. То есть не просто длинное, а вот прямо едва ли не из начала века дамочка пожаловала. Юбку дополняли рюши, волной спускавшиеся от талии до самого низа. На шее у бабули висели бусы, подозрительно похожие на жемчуг. Мочки ушей украшали точно такие же серьги-капельки. Ее совершенно седые волосы были собраны в высокую, замысловатую прическу.

С одной стороны — по возрасту она была несомненно старухой, но с другой… В ней чувствовалось что-то особое, необъяснимое. Мне кажется, именно это называют породой. Спина прямая, плечи идеально ровные, шея… как в книжках пишут… лебединая. И взгляд… Взгляд пронзал насквозь, пробирался до самого нутра. Словно эта особа знает о каждом из нас какие-то отвратительные секретки.

А самое интересное, она смотрела сверху вниз. Реально. На всех нас. Хотя, ростом уступала прилично. Не знаю, как у нее это получалось.

В руке незнакомка держала длинный мундштук, в который была вставлена папироса. Цибарка эта совершенно беспардонно дымилась и дамочка, по-моему, вообще плевать хотела, что находимся мы в учебном классе. Она разглядывала всех нас насмешливым взглядом удивительно тёмных, почти черных, глаз, и при этом не стесняясь, выпускала в потолок колечки сизого дыма.

Под нашими удивлёнными взглядами старуха медленно прошла к доске и остановилась. Буквально секунду изучала художественное творение Зайцева. Потом затянулась и, выпустив очередную порцию дыма, постучала кончиком мундштука по доске.

— Это — проявление обычного набора детских травм и глубоких комплексов, которые Вас, голубчик, преследуют. Хотя, странно… — Дамочка скептически посмотрела на Василия. — Для фаллической стадии развития Вы уже слишком стары. Но другой причины быть не может. Иначе зачем Вы изобразили данный, с позволения сказать, орган в столь гипертрофированной манере. По Фрейду, знаете ли, подобная зарисовка — весьма плохой признак. Что со снами, голубчик? Там тоже, поди, снится всякая дрянь.

— Чего это она? Бранится матерными словами… — Растерянно оглянулся на нас Василий в поисках поддержки. — А еще это… Женщина, называется…

На старуху он старался не смотреть. Дамочка очевидно его сильно настораживала своим поведением.

Мы сидели за столами, которые располагались рядами, как в самой настоящей школе. Вася один стоял возле доски. Судя по выражению лица Зайцева, из сказанного старухой он не понял ни черта. Поэтому заподозрил, что его сейчас скорее всего знатно обгадили. И кстати, Василий был весьма близок к истине.

А вот я на старушку уставился с еще большим интересом. Помимо ее странного вида меня теперь занимало и не менее странное поведение. Все-таки, не самое лучшее время так запросто говорить о Фрейде.

Насколько я помню, старика Зигмунда сильно любил Троцкий. И это сыграло с психоаналитиком злую шутку. После того, как Лев Давидович стал нежелательной персоной, обожаемый им Фрейд превратился для советской психологи в «преступника № 1». Теории Фрейда виделись в СССР грязными словами, ассоциирующимися с сексуальной развращенностью. Официальная же идеология гласила, что фрейдизм с его психоанализом рассматривает индивида изолированно от связи с обществом, что для советской науки неприемлемо.

— Вы можете присесть, голубчик. — Старуха мундштуком указала Василию на один из столов. — Ээээ, нет… Сначала, будьте так добры… Избавьте нас от ваших не вполне здоровых фантазий. Я, знаете ли, уже не молода. А Вы такими зарисовками волнуете мой больной организм. Ему сразу хочется пуститься во все тяжкие…Или это был намёк?

Заяц покраснел, как рак. Реально. Просто в секунду залился краской. Схватил тряпку, лежавшую тут же, рядом с доской, и принялся стирать рисунок.

— Доброго дня, господа… — Старуха, наконец, повернулась к нам лицом.

— Вообще-то, господа в 17-м году закончились… — С вызовом бросил ей Лёнька.

Остальные детдомовцы продолжали молча таращится на бабулю. Наверное, сегодня у пацанов крайне насыщенный событиями день. Сначала — я с бутылкой, теперь вот — старуха с мундштуком и откровенно поганым характером.

— Это, да… Господа закончились…К сожалению… — Невозмутимо ответила дамочка. — Но до товарищей вы пока не дотягиваете. Посмотреть надо сначала, кто из вас заслуживает такого обращения. Чтоб не вводить ваши юные умы в блуд, давайте так…Господа беспризорники и голодранцы, позвольте представиться — Эмма Самуиловна. Фамилию, уж не обессудьте, говорить не буду. Она вам ни к чему. Ни о чем не скажет. И это, кстати, к лучшему.

— Сама голодранка… — Тихо пробурчал Зайцев, который как раз активно стирал оставшуюся часть рисунка. Однако, старуха его услышала.

— Сейчас — да. Не буду спорить. Но разговор, милый мой, совсем не об этом. Будьте любезны, возьмите бумагу. — Эмма Самуиловно указала в сторону стопкуют листов, которые лежали на одном единственном столе, расположенном отдельно от остальных. — Перед вами — чернильницы. Вы ответите на вопросы, которые я вам задам.

— Эээ… Нет… Что за дела? — Подкидыш откинулся на спинку стула, с наглой рожей рассматривая дамочку. — Я ничего писать не буду.

— О, Господи… Прямо революционеров набрали, бунтарей… — Эмма Самуиловна медленно подошла к Ваньке, остановилась, рассматривая его физиономию.

Иван от такого пристального внимания слегка стушевался. Старуха с улыбкой затянулась своей папиросой, и, выпустив струю дыма прямо ему в лицо, продолжила:

— Мне, голубчик, мало радости от эпистолярного жанра в вашем исполнении. Вопросы касаются исключительно тех предметов, которые я у вас буду преподавать. А это — словесность, в первую очередь изящная, мировая культура, и, конечно, великий могучий русский язык. Нужно понять уровень ваших знаний.

— Я все стёр… — Выглянул из-за плеча старухи Василий.

— Зачем же Вы, сударь, так неосторожно? Все не надо было. Обо что тёрли? Ах, нет…Лучше не говорите. Боюсь, моя фантазия слишком разгуляется. Я просила только привести доску в порядок. Но… Что ж поделать…Говорят, в некоторых странах и без этого живут. Присаживайтесь на свободное место.

Зайцев несколько секунд тупо пялился на Эмму Самуиловну, пытаясь сообразить, его сейчас снова обгадили или ему показалось. Однако, сарказм старухи оказался слишком сложен для не очень острого ума Василия.

— Да сядьте уже, голубчик! Маячите за моей спиной, как тень отца Гамлета, право слово… — Старуха обернулась и раздражённо махнула прямо перед рожей Василия мундштуком.

Зайцев пулей метнулся к свободному месту, плюхнулся на стул и схватил перьевую ручку, приготовившись писать.

Вообще, конечно, удивительная хрень. Какая-то бабка в жемчугах и с папироской, без крика, как это, например, делает Шипко, без пугающих замашек, свойственных, к примеру, Клячину, за пять минут своего присутствия превратила детдомовцев в того, кем они являются на самом деле. В растерянных и ни черта не понимающих детей.

— Значит так, дорогие мои… — Эмма Самуиловна выставила вперед руку с мундштуком и обвела внимательным взглядом детдомовцев, будто размышляла, а не ткнуть ли этой длинной хреновиной кому-то в глаз. — Предупреждаю сразу… Вчера у меня уже был тяжёлый день в другой группе. Там, например, от одного милого молодого человека я узнала, что Анна Каренина жила в 18 веке и под поезд она, конечно, попала, но не вся. Частично. А вообще, ее поступок можно рассмотреть, как попытку саботажа… Да…Это он меня пытался убедить в таком развитии сюжета. С другим, не менее милым молодым человеком мы пытались обсудить великого Мопассана и его Пышку. И спросила я всего лишь, какая была профессия у Пышки. Почти пять минут он трепетно блеял, перебирая варианты синонимов. Не смог, сердешный, сказать вслух.

— А кем была эта Пышка? — Тихо поинтересовался Подкидыш. Он сидел прямо за мной и вопрос, наверное, предназначался тоже мне.

— Ну, вот видите… А Вам даже не знаком Мопассан… — С горечью констатировала Эмма Самуиловна.

— Так кем, слышь, Реутов? — Продолжал бубнить настойчивый Иван.

— Да проституткой она была! Черт подери! Лучше бы Вас волновало, кем был Мопассан… — Взмахнула мундштуком Эмма Самуиловна.

Она не успела договорить, а все детдомовцы уже схватили перьевые ручки и уставились на старуху. Надо признать, эта особа почти ухитрилась переплюнуть мой фокус с бутылкой.