Позывной "Камчатка"

Глава 1-я. Накануне событий

1976 год. Полуостров Камчатка.

Побережье Берингова моря.

Мыс Сивучий.

06 часов 02 минуты по местному часовому поясу.

Софья проснулась утром как всегда первой, хотя кормить собак сегодня была очередь Степана, зоотехника исследовательской группы. Муж Николай лежал рядом под двумя одеялами и сладко посапывал. Не хотелось будить после вчерашнего напряжённого дня, поэтому она осторожно чмокнула его в небритую щёку, соскользнула с топчана и неслышно, сунув ноги в валенки, выскользнула в коридор.

Было раннее, вьюжное снежное утро, и вся станция ещё спала.

Пройдя коридором в расположение рубки связи, девушка мельком бросила взгляд в заледеневшее окно. Снаружи по-прежнему бушевала метель, навалившаяся на них буквально ниоткуда, не утихавшая четвёртый день, что даже опытный коряк-оленевод со смешным русским именем Игнат был немного в замешательстве. Такого снежного шквала, разбавленного ледяными колючими испарениями Берингова моря, он не помнил даже в своих шаманских поверьях. За окном гудело, завывало, наваливалось глыбами, свистело и стонало. Софья поёжилась и плотнее укуталась в тёплую малицу. Включив конфорку под общим большим чайником, мелькнула мысль, что остался предпоследний баллон с газом: необходимо срочно менять и пополнить запасы, в том числе и продовольствия. Этим вопросом, как, впрочем, и другим хозяйством у них на станции должен был заниматься зоотехник Степан Важин, хмурый и несговорчивый сорокалетний тип, которого все на станции недолюбливали. И было отчего. Он постоянно был чем-то недоволен, замкнут в себе и редко с кем общался, если только не возникала острая необходимость. Софья, или как все её называли, просто Соня, вспомнила, что зоотехник так и не удосужился вчера подключить баллон: газ едва горел. Оставив чайник закипать, она сверилась с показаниями датчиков, склонилась над стационарным передатчиком и проверила верньер шкалы настройки. В динамике послышался свист, затем далёкий, прерываемый вихрями голос:

- Вызываю «Камчатку»! Вызываю «Камчатку»!

- Слушает «Камчатка»! – схватила она микрофон. – Вас плохо слышно, перебивает помехами!

- «Камчатка», ответьте! Вас не слышно. К вам идёт грозовой буран небывалой силы. Кто слышит меня? Я – Палана. Я – Палана. Мыс Сивучий, ответьте! Штормовое предупреждение! Кто слы…

Голос оборвался. Завывания и помехи забивали барабанные перепонки. Соня принялась кричать в микрофон, уже не заботясь, что кто-то проснётся. Теперь это было даже необходимо.

- Слышу вас, Палана! Буран у нас четвёртые сутки! О каком предупреждении идёт речь, если он уже давно! Вы там что, проспали начало? Вас не было на связи четыре дня! Ответьте! Слышите меня?

Только теперь она осознала, что кричит в совершенно пустой, без каких-либо звуков, микрофон. Свистопляска помех исчезла настолько внезапно, что, казалось, была обрезана ножницами. Обрушившаяся, и оттого звенящая тишина заставила её замереть на месте. Лишь завывания бури за окном, да свистящий на плите чайник. Даже лая собак не слышно.

Соня уставилась на панель передатчика. Шкала вращалась сама собой, верньер настройки, казалось, взбесился от стремительно нараставшего бурана.

- Палана! – снова прокричала она. – Ответьте! Нас заваливает бураном!

Поняв бесполезность попыток связаться с внешним миром, она бессильно опустилась на стул. Все четыре дня, считая сегодняшний, уже наступивший, их радиостанция молчала, выйдя последний раз на связь как раз накануне разразившейся катастрофы. Именно катастрофы, иначе эту природную атаку на их зоологическую станцию назвать было нельзя. Соня помнила, как четыре дня назад её муж Николай - инженер и водитель по совместительству - предложил начальнику станции Розанову, чтобы тот отпустил их на вездеходе вдвоём с Алексеем к поселению коряков, запастись всем необходимым, включая и баллоны с газом. Вертолёт с почтой и продуктами должен был прилететь только через полтора месяца, и команда станции могла остаться без газа. …Тут-то и началось самое непонятное.

Сначала замолчал передатчик. Это было под вечер. В радиорубке дежурил как раз самый молодой их сотрудник. Алексею Стебелькову шёл 25-й год. Молодой рубаха-парень, весельчак и балагур, никогда не сидящий на месте был душой всей экспедиции, как они сами себя величали с подачи профессора Розанова. В отличие от хмурого Степана, Лёша-стебелёк, как его любовно называли, влезал во все дела станции, был всегда под рукой, постоянно пытался кому-то помочь, что-то поднести, что-то подать, куда-то влезть, отчего и попадал зачастую в неприятные и комичные ситуации.

- Степан! – кричал он вслед хмурому зоотехнику. – Знаешь, отчего тебя бабы сторонятся?

Важин только отмахивался, молча отправляясь по только ему известным делам, бросив затаённый злобы взгляд в сторону неунывающего весельчака.

- Оттого, что тебя и медведь испугается, увидев твою хмурую рожу, встреть ты его на рыбалке.

- Стебелёк! – осаждал его Пётр Фёдорович. – Прекрати! Степан старше тебя на пятнадцать лет.

- Когда-нибудь и в морду даст, пересчитав зубы, - добавлял Игнат, щурясь и покуривая трубку.

Оба, и Розанов и потомственный шаман были одного возраста, дружили с детских лет и понимали друг друга без слов. Петру Фёдоровичу было за пятьдесят, Игнат на полгода младше. Первый был профессором зоологии, ихтиологом и начальником станции, второй был проводником по камчатским вулканическим кальдерам, котловинам и долинам гейзеров.

Таким образом, на момент обрушившегося ниоткуда бурана, завалившего станцию едва не до крыш, их в коллективе было шестеро. Соня была единственной представительницей женского пола. Сейчас она сидела, недоуменно уставившись на умолкнувший внезапно передатчик и слушала за окном завывания ветра. О поездке на вездеходе теперь не могло быть и речи. Ребята просто не успели бы добраться до поселения рыбаков-поморов. Розанов уже было отпустил её мужа Николая с Лёшей-стебельком, но эта чёртова катастрофа свела на нет все их планы.

В рубку заглянул заспанный и как всегда хмурый Степан.

- Чай вскипел? – не здороваясь, осведомился он, совершенно не стесняясь Соню, что стоит в одних подштанниках. Важин мог позволить себе ходить по станции и в трусах, если бы дело происходило летом. Сейчас был февраль. Даже Пётр Фёдорович не мог ему объявить в приказном порядке, соблюдать приличия хотя бы ради девушки. Впрочем, Соня давно уже к этому привыкла. Она была, пожалуй, едва ли ни единственной из женщин, кто мог ужиться в таком разноплановом мужском коллективе.

- Что? – не поняла она, ещё не совсем отойдя от потрясения.

- Чай, спрашиваю, закипел? – Важин отмахнулся и сам прошёл к плите.

Радиорубка представляла собой сразу и столовую, и место отдыха, и комнату связи – три в одном. Станция находилась на берегу мыса Сивучий: этакий замкнутый в себе и давно забытый собственный мирок, до которого, казалось, на Большой земле уже никому давно не было дела. Работала – и ладно. Вахты или экспедиции сменяли друг друга каждые два года, наблюдая за течениями Берингова моря, лежбищами тюленей, базарами птиц, косяками проходящих на нерест рыб и прочей флоры и фауны камчатского полуострова. В этой вахте, где находилась Соня, они были уже полтора года.

Сама зоологическая станция делилась на три «ветхие избушки», как в кавычках называли её обитатели. Бревенчатый барак с комнатами спальнями, общая рубка, она же и столовая с комнатой отдыха, просторная с двумя длинными столами, плитой, скамьями и отдельной перегородкой для аппаратуры. Гараж для вездехода, сарай, обветшалая водокачка, трансформаторная подстанция и утеплённые будки для восьми собак. Они предназначались для упряжки в холодные месяцы зимы. На Важине лежала ответственность вовремя их кормить, чего он зачастую забывал делать.

Вот и сейчас, очнувшись от потрясения и бросив прощальный взгляд на внезапно замолчавший передатчик, девушка в первую очередь вспомнила о собаках:

- Прежде чем чай пить, вы бы к собакам заглянули. Буран не на шутку разыгрался, а они не кормлены.

Зоотехник недовольно поморщился, накидывая на плечи подтяжки:

- Надо будет, покормлю. Не умрут. Буря утихнет, тогда и выйду.

- Степан, как вам не совестно, вы же зоотехник! Должны любить животных.

- А я и люблю. По-своему.

У девушки навернулись слёзы. Она молчала и переваривала внутри принятую по приёмнику информацию. Разорваться между собаками или будить Розанова? Готовить завтрак или броситься назад в комнату, рассказать мужу о вызове со станции Палана?

Видя её растерянность, зоотехник смягчился:

- Ладно, сейчас выйду, покормлю. Что там с бураном? Воет, не переставая?

- Да. Только что на связь выходила Палана, - немного успокоившись, Соня принялась накрывать на стол. Вместо чайника поставила на плиту большой чан, в котором готовилась еда сразу на весь коллектив.

- Палана? – переспросил Важин, отпивая из кружки. – Странно. Четыре дня молчали, и только сейчас отозвались.

- Связь оборвалась, - пояснила Соня. – Единственное, что успела услышать, это их штормовое предупреждение. Как считаете, отчего так поздно предупредили?

- Проснулись! – хохотнул он. – Палана на противоположном от нас берегу, уже не на Беринговом море, а на Охотском, в заливе Шелихова. Вот и проморгали шторм. У них там, видимо, тихо, не то что у нас.

- А почему тогда молчал Петропавловск? Он же на нашем берегу, да и стационарные передатчики там гораздо мощнее.

- А это ты у своего мужа спроси. Или Стебелёк расскажет. Сейчас все проснутся, Розанов и объяснит. Я ухожу к собакам. Если проберусь, конечно, сквозь завалы снега. Весь двор по самые крыши замело. Где их корм?

Соня бросилась в кладовку возле коридора.

- Иди, буди остальных, - остановил он её. – Я уж сам как-нибудь, ладно?

Он вышел, на ходу обуваясь и кутаясь в малицу. Открытая им дверь впустила внутрь барака клубы пара, снежных вихрей и колючих игл. Ругаясь и кашляя, Степан исчез за дверями. Передатчик по-прежнему молчал. Соня осталась одна.

Впрочем, ненадолго.

********

Следом за Степаном в столовую ввалился запыхавшийся, казалось, Лёша-стебелёк. Он всегда выглядел запыхавшимся, даже если только что проснулся.

- Любовь моя! – заорал он. – Свет очей моих сонливых и опухших! Дай расцелую, пока Колька не проснулся! – Но увидев Сонину растерянность, тормознул, едва не врезавшись в неё. - Ты чего такая?

На Стебелька никто не обижался: все знали, какую платоническую страсть он питает к девушке, называя её в шутку своей любовью. У Лёши в Охотске обитала его подруга, писавшая ему сюда на Камчатку сердечные письма, полные радужных мечтаний, что после вахты он вернётся к ней, увезя с собой в загадочные страны. Так мечтал и сам Лёша, рубаха-парень, любимец всей команды станции.

- Что, опять этот хмурый тип тебе что-то наплёл?

- Да нет… - задумчиво покосилась она на дверь. – Пошёл кормить собак.

- Да ну? Вот-те нате, болт в томате! Завтра на этом месте расцветут хризантемы вместо снега. Степан самолично удосужился вспомнить о бедных животных?

- Я его упросила.

- Тогда понятно. А чего грустишь?

- Задумалась.

- Тебе ли думать, девочка моя! Вот я, бывало, задумаюсь о схемах бытия, когда чищу тебе картошку, и знаешь, какие мысли лезут в голову?

…Договорить он не успел. Жилой барак тряхнуло так, что зазвенела посуда. Огромный пласт снега, нанесённый за четыре дня на крышу, с мощным грохотом сполз вниз, погребая под собой всё, что находилось во дворе. Казалось, с гор сошла целая лавина. За окном сразу потемнело, его полностью завалило белыми глыбами. Свет несколько раз бликнул, моргнул, но остался гореть. Соня его включила, когда только входила в рубку. Лёша охнул и на всякий случай прикрыл собой девушку, машинально бросив взгляд на настенные часы. Было ровно 06:22. С момента пробуждения Сони прошло всего двадцать минут.

- Ну вот… - протянул он. – Сейчас Степана придётся откапывать.

В столовую поспешно заглянул Игнат, на ходу натягивая малицу. Потомственный шаман не расставался с трубкой даже во сне. Пыхнув дымом, вопросительно взглянул на Стебелька. Тот философски изрёк, оттопырив указательный палец:

- Да будет нам достойная могила! Найдут потомки наши кости. Да не угаснет память в их крови.

- Дурак, - оттолкнула его Соня. – Коля проснулся? – бросилась она к коряку.

- Идёт за мной. Сердится, что ты его не разбудила. Что? Снег с крыши свалился?

- Ага, - прокомментировал Стебелёк. – И заметь, дорогой мой шаман, что нашу доблестную станцию я защищал всей грудью!

Забежал озабоченный Николай. За ним профессор Розанов. Теперь все были в сборе.

Соня коротко передала им сообщение из Паланы. Игнат уже был на улице, хлопнув за собой дверью. Степан не Степан, а проверить необходимо.

Спустя пару минут оба, все облепленные снегом ввалились в коридор, шумно отдуваясь на ходу. Важин чудом избежал участи быть погребённым. Собаки тоже не пострадали.

- А вот водокачку накрыло, - заметил коряк, оббивая валенки. – И гараж придётся откапывать.

- Как ты, Степан? – спросил Пётр Фёдорович.

- Нормально, - буркнул тот, нехотя подсаживаясь к столу. – Собаки накормлены. Что дальше по плану?

- Прежде всего, займём свои желудки делом, - щёлкнул пальцами Стебелёк. – Загрузимся от пуза, затем оставим Соню на хозяйстве и пойдём откапывать двор. Я прав, Пётр Фёдорович?

Начальник станции озабоченно склонился возле передатчика, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь рабочую волну. Всё было напрасно. Сколько он не крутил шкалу настройки, рация молчала.

- Будем пробиваться на аварийной частоте, - предложил Николай.

- Не выйдет. Аварийная тоже бездействует.

- Выходит, мы сейчас отрезаны от всего мира? – Соня раскладывала по мискам горячий завтрак.

- И от мира, и от космоса, и от далёких пришельцев, - изрёк Стебелёк. Потом, словно опомнившись, побледнел. – Матушки-частушки, чтоб их черти съели, у меня же зазноба в Охотске. Как теперь свяжусь с ней? Почту с вертолётом ждать полтора месяца…

- Ты опять в эфире лазил? – прищурившись, спросил коряк, успевший уже раздеться и пыхнуть трубкой. – Было велено не засорять частоту своими любовными романами.

- А ты не умничай. Она всего раз в неделю выходила на связь. Сам знаешь, что с Охотской радиостанции сюда трудно добраться.

- Тише вы! - осадил обоих Николай, наблюдая, как начальник надел наушники, всё ещё пытаясь отыскать необходимую волну. Затем сморщился, снял наушники, откинулся в кресле и уставился на сидящих за столом недоумевающим взглядом.

- Такого ещё не было, ребятки мои. Не то что эфир полностью молчит, а и статики никакой нет совершенно. Понимаете? Как в вакууме. Полная и абсолютная пустота. Ни шорохов, ни помех, ни диапазонных расширений. Вообще НИКАКИХ звуков в эфире. Как… - он прищёлкнул пальцами, подыскивая подходящие слова.

- Как корова языком слизала, - пришёл на выручку Стебелёк.

- Вот-вот, - хмуро подтвердил Розанов. – Такое ощущение, что из-за этого бурана нас замкнуло в каком-то коконе - ни больше, ни меньше. У кого какие мнения? Николай – ты первый.

Все застыли с ложками в руках. Соня примостилась рядом с супругом, вытирая фартуком руки.

- Ты ничего не видела, когда проснулась? – спросил он её. – Чёрт, нужно было меня разбудить!

- Не видела. Вошла в рубку, посмотрев в окно. Там по-прежнему выло и свистело. Поставила чайник, и вдруг заработал передатчик: «Я - Палана, я – Палана…», и так далее.

- В вахтенный журнал занесла время?

- Конечно. В первую очередь, всё как положено, по инструкции. Ещё подумала: странно, четверо суток молчали, а тут прорвались наконец. Даже обрадовалась. Но, видимо, рано. Связь тут же оборвалась. Помню, начала их отчитывать, что штормовое предупреждение запоздало, но уже поняла, что кричу в пустоту. Потом в рубку зашёл Степан. Магнитофон записал сообщение – можно прослушать ещё раз.

- Нет необходимости, - каким-то странным голосом произнёс профессор, всё ещё сидя у рации. – Я только что проверил запись.

- И что?

- Она… стёрта.

Последнее слово он протянул как-то зловеще, с присвистом, едва ли не шёпотом, обводя всех недобрым взглядом.

Наступила пауза. Никто ещё толком не осознал конечного смысла его фразы. Лишь через несколько секунд, словно из колодца донёсся глухой голос Стебелька:

- Как… это стёр-та-а? Чем… то есть кем?

- Вообще отсутствует? – у Николая поползли вверх брови.

Розанов кивнул, лихорадочно что-то прикидывая в уме.

- А ты назад на ракордную ленту прокрутил? – спросил коряк.

- А что я, по-твоему, делал в наушниках? Уже дважды прокрутил. Плёнка пуста. Мало того, она пуста ВСЯ.

У Лёши из рук вывалилась ложка, закатившись под стол.

- Как это… в-вся-я? – ещё минута, и его зубы начали бы отбивать дробь. Толстый сибирский кот Василий, любимец всей станции, степенный и когда надо интеллигентный, нехотя потёрся у ног Сони, направившись к упавшему предмету. Лениво потолкал ложку лапой, и вяло улёгся рядом с ней.

- Вся, - повторил Розанов. – Не только нет последней записи с Паланы, но и всех записей, принятых нами прежде чем начался буран. Никаких! Пусто!

Игнат дунул трубкой. Соня недоуменно уставилась на Николая. Важин процедил сквозь зубы:

- Я вам ещё в первый день сказал, что это какой-то странный буран. Когда он только начался. Внезапно, словно ниоткуда. Зловещий. Непонятный. Не от мира сего. Откуда здесь на Камчатке снежные вихри антарктических широт? Да ещё и такой небывалой силы? Ты помнишь что-нибудь подобное в своих шаманских поверьях? – бросил он хмурый взгляд на проводника.

- Нет, - пыхнул тот трубкой. – В том-то и дело, что не помню. Ни отцы мои не помнят, ни деды, ни прадеды. Последний буран со снежными массами такого масштаба происходил лет сто назад, да и то гораздо слабее. А последнее крупное извержение произошло в 1938 году, когда растопленный снег с пеплом образовали реки грязи, скосившие на своём пути весь лесной массив. Столб газа и пепла поднялся тогда над Авачей на высоту в пять километров. Землетрясение было порядком семи баллов. Но это было сорок лет назад. А сейчас… Это уже не шторм с Берингова моря, это что-то гораздо крупнее, мощнее, сильнее. Ты прав, такой небывалой силы мне не припоминается в моих поверьях. Может ительмены знают.

- Вот то-то, - злобно оттолкнув кота под столом, встал зоотехник. – Пойду, заведу собак в сарай. Там стены толще и крыша надёжнее.

Все проводили его взглядом, ещё не совсем понимая, чем может обернуться эти две, дополняющие себя неприятности: потеря связи и непонятное исчезновение записи с плёнки магнитофона.

- Кто такие ительмены? – спросил Лёша.

- Народность Камчатки, причём, коренная, - поднял брови Игнат. – Ты же в экспедиции уже второй год, не знаешь до сих пор? Русские здесь с конца семнадцатого века, со времён первопроходцев Камчатова и Атласова. В Авачинской губе бросали якоря корабли почти всех известных мореплавателей Арктики. Историю учить надо, Лёша. Здесь неподалёку стоял даже крест с надписью: «13 июня 1697 года пятидесятник Владимир Атласов сотоварищи проходил с казаками». Позднее, через сорок лет этот крест зарисовал в блокнот Крашенинников, сохранив переписанную надпись для потомков. Здесь бывал Лаперуз, оставивший приятные воспоминания о «Сопке любви». Возможно, любовался «Тремя братьями» в воротах бухты – тремя мрачными скалами с отвесными стенами. В Авачинской бухте до сих пор стоит легендарный «Теодор Нетте», воспетый Маяковским в стихах «Товарищу Нетте, пароходу и человеку». Отсюда выходила в плавание экспедиция Беринга и Чирикова.

- А-а, ну об этом я и без тебя знаю, философ ты наш, - махнул рукой Лёша. – Историю учил, причём, назло тебе. Два корабля «Святой Павел» и «Святой Пётр», в честь нашего профессора, - попытался пошутить он, бросив взгляд на начальника станции, - готовились к этой экспедиции несколько лет. И заметь, шаман-историк, чтоб тебя твои шайтаны съели, строились эти корабли на верфи в Охотске! – поднял он палец.

- И что? Это всем известно.

- Да? В таком случае, всем ли известно, что в Охотске живёт моя любовь в образе прекрасной Афродиты? Или будешь спорить? Может её предки как раз и были теми корабелами, кто ставил мачты на легендарных кораблях. А? Может её предки и входили в эту экспедицию. Как тебе такое?

- Ты хоть знаешь, куда направлялись корабли?

- Конечно! Открывать Аляску.

- А ительменов после русских осталось тысяч пять, не более, - заключил коряк.

- Давайте историю оставим чуть позднее, - предложил Николай, видя, что назревает нешуточный спор. – Сейчас надо разобраться с плёнкой.

- Но как? – спустя несколько секунд воскликнул Лёша-стебелёк. – Как? Каким образом? Это же механика! Чтобы удалить запись, нужно, по крайней мере, нажать кнопку стирания. Верно? А если ещё и ВСЮ, то есть – записанную несколько дней назад, то необходимо отмотать плёнку назад. Включить заново и запустить стирание. – Он обвёл всех непонимающим взглядом. – Или я что-то не кумекаю?

Игнат пожал плечами. Розанов поднял в руке кассету, показывая всем:

- Она стояла на записи передачи с Паланы. Плёнка наполовину была записанной. Все мы знаем, что запись включается автоматически, если приёмник принимает необходимую нам волну, и только тогда включается запись. Вот, смотрите, - он сел за стол, выложив кассету посередине. Соня сдвинула миски в сторону. Есть уже никому не хотелось. – Видите? Плёнка остановилась строго в момент передачи с Паланы. Следовательно, она её записала. Так?

- Так… - за всех ответил Стебелёк.

- А когда я начал прослушивать, там было пусто. Отмотал назад – пусто. Отмотал до самого начала – пусто. Перемотал дважды – пусто. Иными словами, она не была перемотана, - почти по слогам произнёс он. – Её никто не перематывал. Да и кому перематывать, если все, кроме Сони, находились ещё в постелях. Запись стёрлась… сама собой.

Последнюю фразу он выдавил из себя резко, словно вбил молотком гвозди.

Снова наступила немая пауза, уже которая по счёту в это утро.

Каждый понимал, что на станции начало происходить что-то из ряда вон выходящее, ещё не до конца осознанное, необъяснимое и… жутковатое.

Буран стих так же внезапно, как и начался четыре дня назад. Теперь и за окном наступила тишина. Полная, звенящая, без каких-либо звуков.

…А потом произошло нечто непонятное.

********

Первыми это почувствовали собаки.

Вначале чуть задрожала земля, вибрируя мелкими толчками под наваленными сугробами снега. Вспугнутые утки и гагары вспорхнули стайками над далёкими вершинами сопок. Мимо трансформаторной подстанции промчалась камчатская рысь, преследуя зайца. Где-то коротко рыкнула росомаха, воздух пропитался озоном, чего в зимние месяцы, в общем-то, не должно было быть априори. Озон - предвестник грозы, но никак не последствие снежных вихрей полярного бурана. Степан сразу уловил изменение в атмосфере. Зайдя в вольер к собакам, он с удивлением отметил, что ни одно животное так и не притронулось к пище. Миски с кормом стояли нетронутыми.

- Это что ещё за хрень… - остановился он в дверях. – Так вы, братцы мои, не совсем уж и голодны, так получается? А я из-за вас едва не оказался погребённым под завалом снега. Понимать надо, товарищи.

Он и сам почувствовал дрожание мёрзлой почвы под ногами.

- Ну-ну, - успокаивающе подмигнул он вожаку, крупному самцу породы хаски. – Неужто мелкое землетрясение вас напугало? Очевидно, где-то происходит выброс магмы, вот и всё. Здесь же на Камчатке двадцать восемь действующих вулканов, не забыли?

Оставаясь наедине с питомцами, он нередко общался с ними с помощью разговорной речи, но никто на станции, разумеется, об этом не ведал. Вожак по кличке Фарад приподнялся на лапы и ткнулся ему мордой в заснеженные унты. Остальные собаки сбились в кучу, тихо поскуливая от напряжения. У всех на загривках дыбом стояла шерсть. Зоотехник и сам начинал догадываться, что это дрожание под ногами совершенно не похоже на привычные ему толчки при извержении сопок. Уж больно часто здесь ощущались мелкие землетрясения. Но вот чтоб такие…

Он прищёлкнул пальцами, мысленно подбирая подходящее определение. Толчки – не толчки. Дрожание… – тоже, пожалуй, не то. Вибрация? Подрагивание? Смещение почвы?

Он чертыхнулся. Нет, не то.

Тогда что?

Взглядом полным любопытства, ещё не тревожным, но уже настороженным, он присмотрелся к животным. Те, несомненно, были чем-то напуганы. Хаски и арктические лайки – не те собаки, чтобы пугаться каких-то подземных толчков. Они выросли в этой природе. Они были привычны к постоянным колебаниям почвы. Тогда что их напугало?

Он оставил дверь приоткрытой, вернулся к порогу и осмотрел небо. Оно было хмурым, тяжёлым, нависшим над землёй, словно гигантский купол непрозрачного вещества. Сплошное марево низкой облачности. Ни ветерка, ни дуновения, ни перемещения воздушных масс. Казалось, что никакого сногсшибательного бурана, бушевавшего четыре дня, не было и в помине.

И тут…

Его буквально подбросило вверх, опрокинув на спину, отчего сразу заныл позвоночник. Встряска была настолько внезапной, что Важин не успел ни за что ухватиться. Какая-то невидимая глазу реакция прошила воздух насквозь, будто рядом полоснуло зигзагом молнии. Не совсем понимая, что делает, Степан заработал руками, цепляясь за торчащие из снега балки откосов. Его тащило куда-то в сторону вместе с пластом, пришедшего в движение снега.

- Что за… - проорал он, увлекаемый потоком целого русла снежной реки. Это было похоже на оползень, внезапно пришедший в движение своей огромной массой. В один миг оборвало все провода. Раздался треск накренившейся к земле водокачки. Трансформаторная подстанция, казалось, поплыла вместе с ледяным оползнем. Громадный фрагмент снежного покрова вместе с сараем и гаражом сместился в сторону, увлекая с собой и стоящий внутри вездеход и собак, пытавшихся вырваться наружу.

- А-а… - заорал он. – Кто там есть внутри! Помогите! Ни-ко-лай! Игнат… Сте-бе-лёк!

Тряхнуло ещё раз. Сила толчка была настолько сильной, что обрушилась крыша сарая. По небу промчался вихрь закрутившейся в узел спирали. Рвануло ветром. Раздался оглушительный хлопок, словно взорвалась топка паровоза. Из земли вырвался огромный гейзер, обдав округу сотнями тонн грязевой воды. Температура сразу повысилась. Клубами повалил пар. Высвободившийся из недр горячий водяной тромб, поднявшись к небу, с грохотом обрушился на землю. Раздался визг ошпаренных зверей. В радиусе нескольких километров огромный пласт земли сместился в сторону, образовав гигантской ширины неестественно вывернутый во все стороны каньон. Туда сплошным потоком устремились падающие, визжащие, ревущие и рычащие на все лады лисицы, зайцы, снежные бараны, волки, рыси, мелкие олени и даже несколько медведей. Небо озарилось сполохами полярного сияния, видимого даже днём. Степана несло вместе со снежной массой прямо в образовавшийся котлован разлома. Его тащило по земле вместе с упирающимися и отчаянно скулящими собаками. Кругом всё выло, гудело, вздрагивало, вздымалось и опадало на место, взбухало и оседало. Поднималось и опускалось, билось в конвульсиях и вибрировало, словно отстукивало громоподобный ритм гигантского сердца. Из барака первым выскочил Игнат, за ним Николай и Розанов. Они ещё ничего не понимали, растерянно провожая глазами несущийся поток снежной массы вперемежку с мелкими грызунами, обломками построек, вывернутыми корнями и ветвями деревьев. Сверху в небесах что-то грохнуло, навалилось воздушной массой и прижало их к земле. Швырнуло всех троих в сторону провала. Николай успел зацепиться руками за распахнутую настежь дверь, проорав внутрь:

- Соня! Оста-вай-ся на ме-е-сте! Стебелёк, по-мо-ги ей!

Профессора бросило в снежный поток, он так и не успел что-либо предпринять. Мимо него с воем и рычанием протащило несколько волков, следом в горловину устремился копошащийся клубок бесформенных тел десятков оленей, лисиц и снежных баранов. Птицы, подхваченные сверху какой-то центробежной силой, гроздьями рушились вниз, ломая крылья, лапы и шейные позвонки. Кальдера образовавшейся гигантской воронки втягивала в своё раскрывшееся жерло сплошные потоки перемешанной массы. Чайки, кулики, совы, трясогузки, гагары, утки – вся пернатая живность сотнями валилась вниз, подвергаясь какому-то необъяснимому магнетизму. Он возник в атмосфере, казалось, ниоткуда. Из пустоты. Из вакуума. Из точки сингулярности. Из нуля в квадрате. Это было уже не природное физическое явление. Это было проникновение извне, из космоса, из околоземного пространства.

Земля ходила ходуном. Пётр Фёдорович Розанов провалился в кальдеру, так и не закончив проверять плёнку. Туда же унесло и потомка шаманских поверий, благодушного и доброго проводника Игната. Николай ещё кое-как цеплялся за дверь, готовую вот-вот слететь с петель.

- Не выходите… наружу! – орал он изо всех сил, пытаясь дотянуться до порога. – Не покидайте столовой! Лёша, спа-сай Со-ню!

Его ещё раз подбросило, крутануло вокруг своей оси, впечатало затылком о край выступающего угла и протащило по крыльцу барака. С грохотом обрушилась водокачка. Напоследок всё в один миг стихло. Он потерял сознание. Уцелевший пёс Фарад, скуля и поджимая лапы, подполз к нему и лизнул в застывшее лицо. В долю секунды всё прекратилось.

Наступила тишина.

********

…Когда Николай пришёл в себя, над ним склонилось до боли любимое и родное лицо Сони. Девушка смачивала компрессом затылок, в висках стреляло, казалось, в голове стучали сотни наковален. Кругом не доносилось ни звука.

- Где все? – прохрипел он, приподнимаясь на локте. Сразу нахлынул поток обрывочных воспоминаний, как его тащило по полу, изгибая тело под чудовищным давлением. Пронеслись жуткие картины снежного оползня с вывернутыми наизнанку тушками птиц и мелких грызунов. Образ профессора, исчезающего с открытым в крике ртом под громадной массой чего-то липкого, бесформенного, похожего на замёрзший кисель. Следом за образом начальника станции мысленно промелькнул скорченный силуэт Игната, падавшего в разлом образовавшегося каньона. И Степан…

Странно, но Степана он не вспомнил, сколько не морщил пылающий лоб.

- Лежи, миленький, - всхлипнула Соня. – Лежи, не шевелись. Сейчас Лёша вернётся со двора и всё тебе расскажет.

- Больно-то как, - охнул Николай, дотронувшись до затылка. – Ты цела, ангел мой? Не пострадала?

- Нет. Стебелёк прикрыл собой, когда нас начало вытягивать на улицу. Он же тебя и перенёс сюда.

- Когда перенёс?

- После того, как тебя швырнуло об угол. Когда всё стихло, он бросился к тебе.

- Сколько прошло времени?

- Часа полтора. Он уже на улице, ищет останки… - она не договорила, всхлипнув второй раз.

Николай отпил глоток разбавленного спирта, протянутого Соней. Сразу стало легче.

- Значит, всё закончилось? – откинулся он на подушку.

- Похоже, да. Столовая и рубка не пострадали. Я ещё не выходила во двор, всё время с тобой. Но Лёша забегал один раз, крикнул, что ни сарай, ни водокачка не уцелели. Нет ни собак, ни Петра Фёдоровича, ни Игната. Все как сквозь землю провалились.

- Так оно и было, - вздохнув, поморщился инженер станции. – Я видел, как их засасывает внутрь вместе с животными, птицами, обломками построек и корнями деревьев. Это, Соня, был какой-то смерч. Я такого на Камчатке не видел. Да что там на Камчатке. ВООБЩЕ в своей жизни не видел!

Он приподнялся и ощупал повязку.

- Спасибо за спирт. Полегчало. Оставайся здесь, попробуй настроить рацию. Если выйдет Тигиль или Петропавловск – передавай сигнал бедствия. Или отстучи телеграфом «SOS». Я выйду к Стебельку. Может, что-нибудь сообща обнаружим.

- Ты же едва стоишь на ногах! – попыталась она удержать мужа. – Хоть пять минут посиди. Я крикну Лёшу.

Николай и сам чувствовал, что не сможет сделать и пары шагов. Голова раскалывалась, повязка пропиталась кровью.

- Посиди, мне нужно сделать ещё одну перевязку, - насильно усадила она Николая. – Сейчас крикну Лёшу.

Несколько минут спустя, в столовую ввалился Алексей. На нём не было лица. Всё что успел прочитать Николай в его взгляде, это бесконечная печаль и оцепенение от увиденного. Пока Соня перевязывала затылок, Стебелёк поведал:

- Всё разрушено. Местности я вообще не узнаю. Ни останков наших товарищей, ни собак. Один Фарад уцелел. Он-то мне и помогал в поисках. Перевёрнуто всё вверх дном. Похоже, целый геологический пласт земли съехал в сторону, образовав бездонный каньон. Там до сих пор всё обсыпается, бьют из-под земли гейзеры. Такого землетрясения я ещё не видел, - глотнув спирта, отёр он рукавом измазанное лицо. Пот катил ручьями.

– Жарко стало, как в печи у дьявола. Ключ бьет, не переставая: кругом из-за пара ничего не видно. Снег растаял, превратившись в сплошную сель, как на Амазонке во время тропических ливней. Фарад едва не ошпарился. Сначала этот чёртов буран, взявшийся ниоткуда, затем землетрясение, похожее на катастрофу…

- Это не землетрясение, Лёша, - задумчиво произнёс Николай, лежа головой на коленях Сони. Девушка заботливо меняла компресс. Стебелёк поставил чайник.

- А что тогда?

- Не знаю. Все известные нам сопки далеко. Никольская, Ключевская, Крестовская, Безымянная… все разбросаны на многие километры от нас. Кальдеры Узона тоже далеко. В сорока километрах от нас расположена небольшая сопка в кальдере, но вулкан там не действует. Он спит уже несколько десятилетий. Последнее извержение было в 1945 году, зимой, когда вулкан выдохнул облако дыма и газа почти в стратосферу. Город тогда дрожал, в домах качались лампы, звенела посуда. Корякская сопка и Козельский вулкан плюс Вилюйская сопка – все они тоже сравнительно далеко. Эх, - вздохнул Николай, - сейчас бы нашего шамана сюда, он бы нам поведал географию своего края. Но то, что мыс Сивучий подвергся какой-то непонятной природной катастрофе, абсолютно нехарактерной данному климатическому региону, это факт.

- И ежу понятно, что наше побережье утонуло сначала в буране, потом в оползне, - хмуро заключил Стебелёк. От его весёлости не осталось и следа. Положение было настолько удручающим и катастрофическим, что хотелось выть от бессилия. - Единственное, что я успел сделать, это кое-как наладить проводку в трансформаторной подстанции. Свет нам теперь понадобится как никогда. Что будем делать? Думаю, восстанавливать постройки во дворе не имеет смысла, верно? Там почти ничего не осталось.

- Вездеход не уцелел?

- Какое там… - махнул он безнадежно рукой. – Поглотило в каньон вместе с животными и нашим дорогим профессором.

- Что, вообще ничего от них не осталось? – у Сони навернулись слёзы.

- Ни ботинок, ни шнурков, - печально подтвердил Стебелёк. – Мы с Фарадом облазили всё, куда могли проникнуть. Ближе не подпускает горячий гейзер. Я весь вымок, Соня. Приготовь, пожалуйста, сменную одежду. Выйду ещё поползаю, обследую каждый метр. Фарад поможет. А ты, Николай, лежи пока. Через час загляну, расскажу.

- Кушать готовить? – слабо спросила девушка.

- Смеёшься? Тут сейчас не до еды. Комок в горло не лезет. Похоже, мы на станции остались одни. Мы втроём и собака. Без вездехода, без связи, без товарищей и начальника.

- Кот Василий ещё, - сквозь слёзы улыбнулась девушка. – Под столом прячется.

Лёша кивнул, глубокомысленно заметив:

- Котам вообще-то не характерно прятаться от землетрясения. Они должны его предсказывать, - и направился к двери, захватив с собой верёвки, кирку, шахтёрский фонарь, респиратор, накинув резиновый плащ и сапоги. - Попытаюсь как можно ближе подобраться к гейзеру.

- Степана тоже не видел? – бросила ему вслед Соня, когда Стебелёк закрывал уже дверь.

- Важина?

- Да.

- Вот чёрт! – остановился он, словно наткнулся на что-то твёрдое. – А ведь и точно, бес его возьми. О Степане-то я и забыл. – Почесал киркой капюшон там, где должен быть затылок, шумно втянул воздух и скрылся снаружи.

Соня с Николаем остались в тишине одни.

Несколько минут молчали, переваривая происшедшее. Девушка попробовала настроить преемник, но всё было напрасно. Николай провалился в глубокий сон. Голова уже не кровоточила, Соня вколола ему «успокоительное»: пусть подремлет хотя бы полчаса. Затем направилась на кухню.

- А бульон я всё-таки сварю. Мальчикам необходимо.

********

…Лёша-стебелёк уже второй час лазил среди всеобщей разрухи. Фарад помогал ему лаем, когда необходимо было вытащить из-под обломков что-нибудь уцелевшее, оставшееся после прохождения оползня. Таким образом, они сообща нашли обрывок парки Игната-шамана, часть разорванного комбинезона профессора Розанова и один из унтов Степана Важина. Это было всё, что им удалось обнаружить. Самих хозяев одежды не было. Их поглотила сель, сквозным потоком забрав с собой в образовавшийся желоб. Стебелёк дважды спускался на несколько метров вниз, рискуя оборваться на верёвках, освещая шахтёрским фонарём бездонную пропасть. Кричал, звал по именам, бил ломом в железный обрубок вездеходной гусеницы. Самого тягача не было видно, он был погребён вместе с останками перемешанных внутренностей животных. Валялись обломанные рога оленей, развороченные тушки всевозможных грызунов, ободранные шкуры волков, рысей и медведей. Лёша насчитал четырёх убитых снежных баранов и более десятка росомах. Количество погибшей птицы не поддавалось счёту. Двор был усеян сплошным ковром развороченного мяса. Здесь делать было нечего. Им срочно необходимо было покинуть станцию, причём, как можно скорее. Гейзеры били из-под земли, растопив снег и превратив его в сплошные потоки горячей грязи. Кругом ключами вырывались струи пара, иные из которых достигали полусотни метров высоты. Всё шипело, пузырилось, двигалось, вздымалось, опадало и оседало. Скоро начнётся повальное разложение, и дышать будет невозможно. Поэтому, когда он обследовал последние метры и свалил в кучу всё необходимое для будущего похода, то не стал заходить в столовую, справедливо рассудив, что может разбудить ещё неокрепшего Николая. Легче, да, собственно, и быстрее было забраться на холм за разрушенной водокачкой, чтобы осмотреть местность и оценить урон пронёсшейся катастрофы. Их станция находилась как раз на мысе, отделённая небольшими холмами. Свистнув Фарада, Стебелёк поднялся на возвышенность. Восточный берег обрывался скалами метров на сорок, а кое-где и более. Края утёсов были рваными, Берингово море, самое большое и глубокое из окраинных морей России предстало перед ними во всей своей грандиозности. Внизу всюду торчали заглаженные волнами скалы – отлив шёл быстро. Кружевная полоса прибоя после катастрофы отодвинулась от берега метров на двести. Между скалами и этой полосой стояла тихая вода с лениво ворочавшимися водорослями.

И вот тут-то произошло то необъяснимое, что заставило обоих, Стебелька и Фарада, замереть на месте.

Парень ожидал увидеть всё что угодно: разруху, последствия шторма, туши погибших котиков и сивучей, повальный мор и изменение ландшафта, но то, что предстало перед ним, не поддавалось никакой научной логике.

Гавкнул испуганно Фарад. И было отчего.

…Прямо под ними, в совершенно нетронутой штормом гавани, между двумя скалами-близнецами мирно и неслышно покачивались… два парусных судна времён XVIII века.

Лёша протёр глаза и уставился на непонятное зрелище. Отчего-то нервно засосало под ложечкой. Он повернулся к Фараду, словно отыскивая ответ в его глазах. Его удивило не сама оснастка кораблей, хотя и тут можно было сразу впасть в настоящий ступор. Дело в том, что к мысу Сивучий никогда и нигде, во все времена, сколько он себя помнил на станции, к побережью не приставали корабли.

Никакие.

Никогда.

Ни в каком районе мыса.

То, что он сейчас увидел внизу с вершины холма, было самым настоящим абсурдом.

Корабли! С паровыми котлами и парусами, безвольно висящими на мачтах в безветренную погоду, словно и не было только что пронёсшегося шторма небывалой силы.

- Ты что-нибудь понимаешь, умная собака? – обратился он к Фараду, словно перед ним был собеседник.

Внизу спустили трап, Лёша отчётливо это видел. За дальность расстояния названия кораблей прочитать было невозможно, зато хорошо видны были люди, сновавшие у шлюпок, причаливших к берегу. То, что эти шлюпки были не из его времён, говорило хотя бы то, что они были на обыкновенных вёслах, без моторов.

Стебелёк обвёл взглядом побережье. Никаких следов шторма и катастрофы: всё спокойно, мирно и тихо. Обернулся, бросив взгляд за спину. Там по-прежнему всё шипело, пузырилось, клубилось парами исторгающейся из недр воды. Снова сопоставил с увиденным внизу под собой. Контраст был изумительным. Будто чья-то невидимая и гигантская рука строго посередине взяла и обрезала ножницами два совершенно противоположных ландшафта: сзади – с пронёсшейся катастрофой, впереди – с тихим и умиротворяющим безветрием. А он стоял посередине этой невидимой условной границы. Стоял, и с бестолковым выражением лица смотрел на высадку экипажа, который уже вытаскивал шлюпки на песчаную отмель.

Откуда?

Откуда, чёрт подери, здесь на мысе Сивучем, в богом забытом месте, без причалов и даже мостика, без каких-либо приспособлений и построек для швартовки хотя бы мелких баркасов, могли оказаться два столь внушительных корабля, оснащённых парусами из явно прошлых времён кораблестроения? Это что, галлюцинация?

- У меня поехала крыша? – обратился он к собаке. Фарад, казалось, тоже не понимал происходящего. Верный пёс лежал, припав брюхом к земле, и глухо урчал, выказывая нешуточную тревогу. – У нас обоих крыша поехала? – уточнил Стебелёк. – Ты видишь то же, что и я?

Между тем к берегу пристала ещё одна шлюпка. Теперь их было четыре – по две с каждого судна.

- Похоже, это самые настоящие шхуны, - поделился он вслух с Фарадом. – И, причём, из далёких времён. Такие строили в Охотске на корабельных верфях, когда прадеды и прапрадеды моей возлюбленной работали в береговых доках. Это, братец мой, бес его возьми, не то бригантины, не то какие-нибудь каравеллы, похожие на испанские галеоны, ни больше, ни меньше!

Он наблюдал за матросами в чудных одеяниях, высыпавших на берег с пустыми бочонками, очевидно, для пополнения воды. Кто-то тащил ящики с инструментами, кто-то разводил костёр. Несколько офицеров в старинном обмундировании прохаживались по берегу, разглядывая его в подзорные трубы.

- Ты понял? У них трубы! – воскликнул Лёша. – Под-зор-ны-е!

И тут же, почесав затылок, поделился:

- Что-то я кинокамер никаких не вижу. Если это съёмки какого-нибудь исторического фильма, типа «Детей капитана Гранта» или «Острова сокровищ», то где вся съёмочная группа?

- Эй! – заорал он с вершины холма, намереваясь спуститься вниз. – Эй-эй! Товарищи артисты! Откель вы здесь в душу мать взялись? Катастрофы что ли не видели?

И тут же обернулся, озадаченный. Кто-то с силой сзади прижал его к земле. Фарад радостно гавкнул и завилял хвостом. Чья-то крепкая рука рванула его вниз и зажала рот.

- Тише ты, бестолочь! – прошипело над самым ухом. – Они нас ещё не видят.

Лёша-стебелёк зажмурился, справедливо предполагая, что его сейчас будут бить. Причём, ногами.

- М-м-м… - промычал он, с ужасом раскрывая глаза. Рывок к земле был настолько внезапным, что он как-то сразу не успел подумать об обороне. А когда подумал и попытался лягнуть коленом нападавшего между ног, то с ошарашенным видом заметил склонившееся над ним хмурое и недовольное лицо, искажённое приступом гнева.

- Ва-жин… - только и смог пролепетать он, когда рука зоотехника освободила его рот. – Сте-пан…

- Степан-Степан, - прошептал тот. - Лежи, через пень тебя в колено, не двигайся.

- Но… - попробовав восстановить умственное равновесие, почти всхлипнул Стебелёк. – Как… то есть, каким-таким макаром…

- Таким. Тише лежи. Я уже второй час наблюдаю за их высадкой.

- За… чем? То есть – за кем?

- За ними. За моряками из прошлого столетия.

- За кем?

- За экспедицией, мать твою! Не соображаешь?

- Н-нет, - заикание у Лёши приобрело новый смысл. Теперь он окончательно убедился, что перед ним не призрак из преисподней, а самый настоящий Степан Важин, собственной персоной, зоотехник их геодезической станции «Камчатка». Вот он, перед ним, в одном унте, в разорванной парке и перевязанной чем-то ногой, на которой должен быть второй унт. Фарад тыкался мордой в хозяина, очевидно, выказывая такое же недоумение.

- Но… позвольте… - вконец растерялся Лёша. – Каким макаром тебя занесло сюда на берег? Как ты вообще оказался жив, уцелев в том смертельном потоке извержения?

- Уцелел, - отползая в сторону и увлекая за собой парня, ответил тот. – Прежде всего, давай на время укроемся от глаз этих незваных гостей. Сейчас расскажу всё вкратце, а потом вернёмся в столовую, я жутко голоден. Николай с женой уцелели?

- Так точно, - всё ещё ошеломленно ответил Стебелёк. – Коля получил ранение головы и сейчас отсыпается. Соня за ним ухаживает. После землетрясения и выброса в атмосферу тромба горячей сели я искал вас по всему периметру двора. Ни Петра Фёдоровича, ни Игната, ни собак с вездеходом. Разлом желоба поглотил всё в себя. Я думал, и тебя тоже унесло вниз вместе с останками зверей и построек. Нашёл только твой одинокий унт. Правый.

- Левый, - поправил Важин, указывая на перевязанную ногу. – Как видишь, я всё же уцелел. Нашёл какой-то обрывок ткани, обмотал вместе с кусками ваты. Видел, как мимо меня протащило тело шамана, затем и начальника. Оба орали что есть мочи, пытаясь зацепиться руками за гусеницу вездехода. Туда, в бездну, они и полетели вместе с ним.

- С кем?

- Ни с кем, а с вездеходом. Я ничем не мог помочь. Меня самого тащило вниз какой-то мощной силой, словно всасывало гигантским пылесосом. Рядом со мной кувыркался клубок обезображенных тел, перемешанных как в мясорубке ошмётков оленей, баранов, волков, лисиц. Даже развороченная туша огромного медведя, вся в крови, с вывернутыми внутренностями промчалась мимо меня, увлекаемая грязевым потоком. Как оказался на поверхности – не помню. Видимо, терял сознание несколько раз. А когда очнулся – оказался вон там, на берегу. – Он привстал на локте и махнул рукой в сторону приставших шлюпок.

- Где?

- Там, на берегу. Где сейчас высаживаются люди из экспедиции.

Лёша не понял:

- Из какой экспедиции?

Зоотехник хитро прищурился:

- А вот это, друг мой, нам необходимо обсудить уже конкретнее.

- Конкретнее не бывает. Какой ещё, на хрен, экспедиции? Можешь толком объяснить, мать твою в пень? Сначала я вижу какие-то корабли, не то съёмку фильма, не то высадку каких-то пиратов, потом ты сваливаешься мне на голову, затыкая рот, теперь какая-то бесова экспедиция… Я что, по-твоему идиот, тронувшийся умом?

- Будешь перебивать, точно тронешься, - обозлился Важин. – Ты пойми, дурья твоя башка, я ТАМ уже по-бы-вал.

Последние слова Степан протянул по слогам.

- На берегу?

- Да.

- Когда?

- Кода очнулся от обморока.

- И как тебя занесло на берег, если, по твоим словам, тебя тянуло в кальдеру каким-то пылесосом?

- Не пылесосом. Ладно, сформулирую иначе. Каким-то образом, уж не знаю, каким именно, но во время потери сознания меня перенесло за несколько километров в совершенно иное место. Теперь соображаешь?

- Чем… перенесло?

- Откуда я знаю! – взорвался зоотехник. – Перенесло и всё. Был в очаге катастрофы, можно сказать, в самом её пекле, а через какое-то время оказался на берегу среди скал и утёсов. Когда пришёл в себя, увидел кусок материи, выброшенный, видимо, волнами при шторме.

- Здесь не было шторма.

- Это я уже понял потом. Повторяю, когда пришёл в себя, долго не мог понять, куда меня занесло, и самое главное – каким образом? Что-то вроде машины времени? Или какой-то портал перемещения в пространстве? Не знаю. Тут бы наш профессор помог, но он канул в вечность вместе с шаманом. У меня постоянно вначале проносились их образы истерзанных тел. А когда, наконец, понял, что каким-то чудом избежал гибели, оказавшись на берегу вместо погребённым в разломе, обвязал парусиной ногу. Здесь уже было холоднее, чем там, у извергающегося гейзера, мог бы и ногу отморозить. Меня поначалу удивил, нет - не удивил, а потряс самым настоящим образом тот контраст, произошедший со мной. Только что было извержение, грохот, шипение, клубы пара, потоки развороченных тел животных, и тут вдруг – бац! – он прищёлкнул пальцами. - Полнейшая тишина, ни воя, ни ветра, ни лавины. Вот тут-то я и услышал вдалеке за скалами голоса. Бросился было бежать, кричать, думал, это вы с Николаем, ищете останки профессора с Игнатом, а когда увидел в чём дело – на миг опешил. Выглядывая из-за скал, я заметил в бухте два громадных корабля неизвестной конструкции. Точнее, конструкция и оснастка мне были как раз таки известны, но… - он повторно щёлкнул пальцами. – Но абсурдность их здесь нахождения была настолько очевидной, что я поначалу подумал: а не спятил ли я после этой катастрофы?

- Я тоже поначалу подумал, что спятил.

- Да? Вот и я. Думаю, откуда здесь, в бухте нашего всеми забытого мыса Сивучий могут швартоваться две шхуны из прошедших времён?

Слово «прошедших» он выделил ударением.

- И знаешь что?

- Что?

- Когда я разобрался в старой русской речи, подметил и оснастку кораблей, и одежду матросов, и обмундирование офицеров, то решил не показывать своего присутствия.

- Почему?

- Сейчас поймёшь.

- Так это не киносъёмки какие-нибудь? Не антураж для фильма?

- Нет.

В этот миг за прикрывавшей их возвышенностью послышались боцманские свистки. Голоса сюда до них не долетали, но, приподнявшись на локтях, оба собеседника наблюдали, как внизу крохотные силуэты матросов принялись что-то сколачивать на берегу.

- Может, баню решили построить, - отвлёкся от мыслей Степан. Потом спохватился и продолжил:

- Так вот. Когда я понял, что это не съёмка и не антураж для фильма, мне в голову пришла довольно идиотская мысль.

- Я уже понял, какая, - поддержал Стебелёк. – Мне она тоже теперь пришла.

- Погоди. Ты ещё не всё узнал. Дело в том…

Степан выдержал эффектную паузу. Потом нагло, как показалось Лёше, прищурился, и выдавил по слогам:

- Я прочитал надписи на бортах. Две шхуны – две надписи. Первая гласила: «Святой Павел». На борту второй шхуны было выведено: «Святой Пётр».

И умолк, победоносно смотря на открывшийся рот Стебелька, ожидая его реакции.

- Н-не… по-нял? – заикаясь, пролепетал тот.

- «Святой Павел» и «Святой Пётр» - повторил зоотехник. – Тебе эти названия ни о чём не говорят? Ну же! Покопайся в своей памяти. Мы только недавно о них вспоминали. Игнат вспоминал. Помнишь, когда сидели за столом накануне катастрофы, и профессор проверял стёршуюся непонятно, каким образом, плёнку? С записью штормового предупреждения из Паланы. Ну? Вспомнил?

- Эт… это те самые корабли, что…

- Строились на верфях Охотска, - не дал ему договорить Степан. – Ты ещё Игнату, помнится, начал читать нравоучения, что какие-то далёкие предки твоей любимой зазнобы, возможно, имели к их строительству непосредственное отношение.

Лёша остолбенел. Если бы он сейчас стоял во весь рост, превратился бы в самый настоящий соляной столб. Но, поскольку, он лежал в подмёрзшем лишайнике рядом с Фарадом, то ограничился отвисшей челюстью.

- Так это… как ты её назвал… экспедиция…

- Беринга и Чирикова! – закончил за него Важин, так как Лёша опять стал заикаться.

- Самая настоящая Вторая Камчатская экспедиция, стартовавшая отсюда, - тут он сделал паузу, - точнее, не отсюда, не с нашего мыса, а из Авачинской бухты в 1741 году! Иными словами, двести тридцать пять лет назад!

Наступила тишина. Стебелёк уставился на собеседника бестолковым взглядом, словно только что проглотил футбольный мяч. Сейчас поперхнётся от потрясения и признает себя полностью невменяемым.

- Вто-ра-я Кам-чат-ска-я?

- Да, милый мой!

- И о чём это говорит? – Стебелёк икнул, едва не образовав под собой лужицу.

- А о том, дружище мой, что эти ребята сейчас на берегу не из НАШЕГО ВРЕМЕНИ. Они прибыли сюда через какой-то сдвиг в пространстве. Какой-то портал во времени, образовавшийся во время катастрофы. Помнишь, вначале этот странный и непонятный четырёхдневный буран, которого на Камчатке не должно быть и в помине? Затем напуганные собаки, не притронувшиеся к еде. Следом небывалое землетрясение, сдвиг пород, сплошной поток сели, выбросы в атмосферу гейзеров и, как следствие, гибель наших товарищей. Плюс истребление всего живого, что было в радиусе действия катастрофы. Вот во время неё, по всей видимости, и образовался в пространстве некий узел временного сдвига.

- Это как?

- Об этом было бы лучше рассказать профессору. Но я вижу это таким макаром.

Степан поднял вверх палец.

- Представь себе, что ты находишься в 1741 году. Ты один из матросов шхуны, отправляющейся в экспедицию. Шхуна готовится выйти из Петропавловской гавани в дальнее полярное плавание. Ты вместе с другими членами команды загружаешь на борт всякие припасы, уголь для паровых котлов, тёплую одежду, медикаменты, оборудование. И тут вдруг – вспышка, грохот, хлопок, - бац!

- Что – бац?

- Какая-то сила, физическая или потусторонняя, не важно – в один миг переносит тебя куда-то к чёрту на кулички, совершенно в иную климатическую зону, и ты, как матрос, в одну долю секунды оказываешься на непонятном мысе, совершенно далеко от первоначальных координат. А запасы воды-то ещё не пополнены. Вот они и высадились на берег, абсолютно не понимая, куда попали и каким образом их сюда занесло. Бочонки для воды прихватили с собой. Офицеры рассматривают берег в подзорные трубы, пытаясь установить новые координаты. Все в замешательстве, у всех шок, но запасы пополнять необходимо.

- Что-то я не слышал возгласов удивления или признаков паники.

- Это ТЫ не слышал. А я по первым же их словам, когда они высадились на берег, понял, что здесь не всё в порядке. Что что-то не так. Я-то прятался за камнями и слышал их отрывочные фразы. Иначе, как шоком или изумлением с полнейшей растерянностью, это не назовёшь. Потом я увидел тебя на пригорке и поспешил, чтобы ты, чего доброго, не натворил непоправимых бед.

- Это, каких ещё бед?

- Мало ли. В этой географической точке мыса Сивучий пересеклись два пространства из различных исторических эпох планеты. Можно сказать, произошёл обмен двумя противоположными параллельными мирами – нашим и XVIII веком. А ты тут такой нарисовываешься, мол: «Здрасьте, товарищи артисты, а где ваши кинокамеры»? – он не к месту хохотнул. - Соображаешь?

Лёша нехотя кивнул, справедливо предположив, что так оно могло и произойти. Если бы не Важин, он давно был бы уже среди пришельцев, выясняя степень профессиональной пригодности съёмочной группы.

- А сам Беринг с Чириковым и старшими офицерами, очевидно, сейчас находятся на флагмане, обескуражено склонившись над картами, пытаясь выяснить, куда их к чертям собачьим, занесло, - прервал его мысли собеседник.

Спустя минуту он поднялся, отползая в сторону.

- Ладно. Пошли назад к нашим супругам. Они, видать, тебя уже заждались. А я заодно проглочу что-нибудь. Представляю, какие у них будут лица, кода увидят меня целым и невредимым. Скажи честно, не все ведь меня любят на станции?

Стебелёк пропустил мимо ушей последние слова.

- А как же те? – озабочено спросил он.

- Кто?

- Ну те, на берегу? Их что, не стоит учитывать?

- Дальше этих холмов они не пойдут. Останутся возле шлюпок. Возможно, поставят шалаши. Им сейчас не до обследования. Ручей рядом течёт. До утра останутся на стоянке.

- А мы?

- А мы в процессе ночи что-нибудь придумаем сообща. Там Николай, там Софья, вчетвером уже легче. Послушаем, что предложит Николай. Теперь он у нас за старшего, после профессора.

…И бросив прощальный взгляд на берег, все втроём вместе с собакой направились по направлению к разрушенной станции.

Там ждал Николай. Там ждала Соня.

Там ждал ужин.

********

Всю ночь они просидели у погасшей плиты. Встреча была более чем эмоциональной. Бедная Соня, пережившая столько событий сразу, бросившись к зоотехнику, едва не задушила в объятиях, забыв старые неприятности. Николай тоже, удивлённый и потрясённый, привстал, протянув искренне руку. Во дворе всё понемногу стихло. Вяло опадали потоки сели, лениво колыхалась масса и ворочались фрагменты вырвавшейся из-под земли субстанции. Сразу накормили обоих, дали Фараду миску с едой, расположились у стола и Важин поведал им свой рассказ. Когда дошёл до высадки экспедиции, Николай с Соней проявили полную растерянность. Девушка даже ахнула. Слово взял Стебелёк:

- Мы тут со Степаном поразмыслили, и пришли к единодушному мнению, что эти ребята с кораблей оказались в нашем пространстве неспроста. Временная петля, завязавшись в какой-то физический узел во время катастрофы, проткнула каким-то образом наш реальный мир, выплюнув в него в качестве подарка два корабля вместе с экипажем. Иными словами, как сказал Степан, в географической точке нашего мыса Сивучий пересеклись два совершенно противоположных пространства. Нашего, и два с половиной века назад. Переплелись, заменились друг другом, перемешались местами – как хотите это называйте. Я прав, Коля? Ты теперь старший у нас, тебе и решать.

Муж Сони, уже пришедший в себя и окрепший настолько, что мог сидеть у приёмной радиостанции, выискивая шкалой молчавшую волну, ответил не сразу. Пока зоотехник рассказывал, а Стебелёк дополнял, он вызывал и вызывал ближайшие станции, слушая безмолвный эфир. Наконец, отбросив с сожалением испорченную стёртую кассету, подвёл итог:

- Думаю, нам следует утром наведаться к побережью. Вызвать с флагмана руководителя экспедиции, и как можно тактичнее, деликатнее, объяснить положение дел. Вряд ли они нас поймут, конечно, люди-то всё-таки из времён Елизаветы-матушки императрицы, но попытаться можно.

- И мы увидим самого Витуса Беринга? – возликовал Стебелёк. – Легендарного первопроходца и мореплавателя?

- Похоже, что так. Иначе, как мы себе потом будем объяснять всю оставшуюся жизнь, что видели издалека Вторую Камчатскую экспедицию, но не решились подтвердить свои догадки фактами.

- И я смогу их сфотографировать? Беринга и Чирикова?

- Если разрешат.

- А как они разрешат, если фотоаппарата в глаза сроду не видели? Это типа как дать неандертальцу телевизор и попросить его включить. Вмажет дубиной от страха и заползёт на дерево. В случае с Берингом – залезет на мачту, спрятавшись в парусах.

- Ну, положим, не залезет. Всё-таки учёный человек, член Первой Академии наук, которая уже создавалась при Елизавете. Но потрясение, шок, увидав нас – людей из будущего – непременно испытает. А вот что будет дальше – одному Провидению известно. На костре нас, разумеется, не сожгут. Но давайте всё же исходить из того факта, что ни Беринг, ни офицеры, ни тем более матросы совершенно не имеют представления хотя бы об элементарном электричестве. А прочие достижения наук за последние двести лет им вообще незнакомы. Я уж не говор о таких понятиях, как электродинамика или термоядерная физика.

- И как они поймут, что мы из грядущих столетий?

- Мы им преподнесём в качестве подарков несколько предметов из нашего века. Заодно это будет и доказательством.

- Что преподнесём?

- Ну, скажем, тот же шахтёрский фонарь на аккумуляторах. Или прихватим с собой магнитофон, прокрутив им прежние записи переговоров с Паланой и Петропавловском. У тебя, кстати, - обратился Николай к Стебельку, - оставались какие-то записи музыкальной эстрады?

- Есть такое дело. Штук двадцать кассет с собой из Охотска прихватил. Мне моя любимая упаковала ими, чуть ли не целый чемодан.

- Вот и прокрутим им пару песен. Кто там у тебя записан?

- Демис Руссос, итальянская эстрада, наша Пугачева. – Лёша осёкся. – Слушай, Коля, но они ведь из восемнадцатого века. Как они воспримут на слух музыку века двадцатого? Они же кроме всяких Моцартов и Шопенов никого не слышали. Не подумал?

- А как они воспримут луч фонаря? Или, скажем, обыкновенную зажигалку с папиросами? А часы у нас на руках? А одежду, обувь? Мы им подарим наш компас, пару уцелевших приборов. Тем и убедим, что они по каким-то необъяснимым обстоятельствам переместились на двести тридцать пять лет вперёд, минуя два столетия прошедшей истории планеты. Трудно будет убедить, но, повторяю, на костре нас не сожгут.

- И чего мы этим достигнем? Ну, положим, пришли мы. Познакомились. Я сказал им: «Приветствуем вас, чужестранцы! Добро пожаловать в двадцатый век»… и так далее. Дальше что?

- Ну, - замялся Николай. – Мы хотя бы для себя подтвердим догадку, что они ДЕЙСТВИТЕЛЬНО люди из прошлого. Не съёмочная группа, не постановка кинофильма. Сфотографируем, опять же.

- А дальше? Пригласим их в гости?

- Если согласятся. А что делать?

- Сюда-а? – протянул Стебелёк.- На нашу станцию? Точнее, то, что от неё осталось? После всей этой катастрофы?

…Они ещё долго строили планы и догадки. Соня успела подремать, Николай снова улёгся на кушетку: ночью отчего-то разболелась голова. Девушка два раза меняла повязку, пока, наконец, под самое утро Степан Важин предложил следующее:

- Так или иначе, скоро начнётся повальное разложение трупов. Температура за окном из-за гейзеров плюсовая. Может, нам нужно как можно скорее покинуть станцию? Стебелёк насобирал всё необходимое для пешего похода. Ближайшее поселение камчадалов отсюда в ста километрах. С неокрепшим Николаем это пять-шесть дней пути. Предлагаю не возвращаться на берег. Мы можем потерять драгоценное время.

- А что станет с экспедицией?

- Бес их знает. Как появились, так, возможно, и исчезнут.

- Но мы же можем на их кораблях добраться до Авачинской бухты! – загорелся Стебелёк. – Там цивилизация, там нас встретят как героев. Да ещё и с живым Берингом!

- Ты забываешь о временной петле, Лёша, - оборвал его мечтания Николай. – Если пространства поменялись местами только в географической точке нашего мыса, то далее него вектор времени не распространяется. Мы сейчас находимся внутри какого-то математического круга, заменившего собой наше реальное пространство историческим отрезком восемнадцатого века. Заметил, что вместе с кораблями, на мысе, в том участке, где они высадились, внезапно изменилась и климатическая зона? Иными словами, тот отрезок прихватил с собой и свою собственную по-го-ду! – последнее слово Николай выделил ударением. – Соображаешь?

- Нет.

- Вместе с кораблями в наше пространство проникла и их погода, когда в 1741 году они выходили из гавани. У нас был шторм и буран, а когда пространства заменились друг другом, на мысе в одну секунду стало тихо. Невидимая граница на холме – тому подтверждение. Впереди тишина, сзади за спиной – последствия катастрофы. Так что Степан прав. Мы вообще можем их больше не увидеть. Только зря потратим время. Очевидно, пространства уже снова обменялись между собой, и их высадка на берег была кратковременным сдвигом во времени. Возможно, экспедиция вместе с куском пространства уже вернулась в свой родной восемнадцатый век. Возможно, эти ребята ВООБЩЕ ничего не будут помнить.

- То, как высаживались на берег?

- Да. Для них это проскочит мгновением ока. А для нас – несколькими часами. Парадокс временного континуума, как сказал бы старик Эйнштейн. Так бы, очевидно, сказал и наш профессор Розанов.

Соня при имени начальника станции всхлипнула, направляясь на кухню ставить чайник.

Спустя минуту Стебелёк предложил:

- Так чего мы тут сопли рассусоливаем? Вы собирайтесь в дорогу, а я мигом сбегаю на холм и посмотрю. За час туда назад - управлюсь.

Наступила пауза.

- Ну а что? – подумав, рассудил Николай. – Это дело. Степан пойдёт во двор собирать всё необходимое для пешего похода, мы с Соней запасёмся провизией и одеждой, а Стебелёк тем временем наведается к холму, посмотреть, осталась ли экспедиция, или уже вернулась в своё пространство. В любом случае мешать им не будем. Завтра выдвинемся к Узонской кальдере. Я ещё слаб, голова раскалывается, но пешим ходом пройти смогу. Просто будем чаще делать остановки. У нас есть два ружья с патронами, это на случай встречи с медведями или волками. По пути много всяческой живности, ягод, деревьев для костра.

- До кальдеры Узона слишком далеко, как чайной ложкой до Китая, - вставил Стебелёк. – А если нам придётся тебя тащить? Вдруг вырубишься по дороге? Соня тут не помощница, а мы с Важиным и без того будем нагружены по самое не могу. Об этом подумал? Может, есть где-нибудь поближе поселения?

- В том-то и дело, что нет. А за меня не беспокойся. Дойду, как миленький. Ещё пару-тройку часов, и голова пройдёт. В этом случае хорошо помогает разбавленный спирт. Если не злоупотреблять, разумеется. Так что буду нести всё необходимое наравне с вами. Кассету со стёртой записью захватим с собой, пускай наши учёные на материке ломают головы, а здесь оставим запись на магнитофоне и внесём в вахтенный журнал краткое описание трагедии. Похоронить наших товарищей нет никакой возможности, так что ограничимся крестиками. Поставим их во дворе. Я запишу в журнал обращение к тем, кто может нас искать. Упомяну, что мы, уцелевшие после катастрофы, ушли к ближайшему поселении коряков по направлению Узонской кальдеры. Верно?

Все согласились. Лёша тотчас бросился к двери.

- Не забудь фотоаппарат! - крикнул ему вдогонку Николай.

- Так далеко же будет. Ничего не останется на кадрах.

- А может, останется, - загадочно подмигнул ему Степан. – Во всяком случае, силуэты двух парусных шхун вдалеке, нашим учёным ещё предстоит увидеть. Старайся не показать своего присутствия. Возьми бинокль.

- И не приближайся близко к шлюпкам! – крикнула Соня. – Я хоть и не физик, но кто его знает с этой чёртовой временной петлёй. Вдруг она и тебя засосёт в свой узел.

- Есть, не приближаться, чтоб их в пень колоду! – весело выкрикнул Стебелёк, накидывая на плечо футляр с фотоаппаратом. Дверь хлопнула и он исчез.

Трое оставшихся в радиорубке так до конца и не осознали, что видели своего младшего друга последний раз в жизни.

Отныне они больше никогда не встретятся.

…Точнее, встретятся, но это будет уже не он. Не их Лёша-стебелёк. Не из этого мира.

********

Было раннее утро. Свежий морской бриз пробирал одежду до самого тела. В сером хмуром небе, тяжёлыми комьями нависшем над мысом, парили одинокие чайки. Рядом прошмыгнул тарбоган – местная разновидность сурка. Лёша-стебелёк лежал в мёрзлом лишайнике и наблюдал в бинокль за двумя шхунами, которые бросили якорь в небольшой бухте вчера после промчавшегося бурана. Здесь, казалось, всё дышало тишиной и спокойствием. Как они и предполагали в столовой, шторм не коснулся побережья. Целый сегмент пространства из времён XVIII века захватил с собой громадный кусок климатической зоны, заменив его местами между собой. Штормовой коллапс катастрофы остался где-то за пределами нового пространства, где-то за горизонтами событий, по ту сторону реальности. Иными словами, в параллельном мире. В другом измерении. Так, во всяком случае, размышлял Стебелёк, наводя фотоаппарат на шлюпки. Силуэты кораблей в объектив не попадали – слишком далёкое было расстояние, да и туман над заливом мешал видимости. А вот шлюпки, у которых горели костры и стояли шалаши, были неплохо видны с того места, где залёг молодой геолог. Помня указания своих старших товарищей, он старался не высовываться. Фарад, лежащий рядом на брюхе, проводил безразличным взглядом прошмыгнувшего тарбогана, и остался невозмутим. Команды охотиться от хозяина не поступало, значит можно смело лежать и дальше.

- Смотри, - обратился к нему шёпотом Лёша, отрывая взгляд от бинокля. – Они, похоже, совсем не удивлены, что провели ночь на незнакомом берегу, свалившегося на них буквально ниоткуда. Я что-то не вижу у них никакой паники. Кухня дымится, бочонки с водой набраны, матросы умываются, и в ус себе не дуют, что находятся в совершенно ином измерении. Как там у Герберта Уэллса написано в «Машине времени»? – прокол пространства? Не читал? – и сам себе хохотнул мысленно. – Конечно, не читал, собака ты безмозглая. А я вот читал.

Он потянулся к кусту голубики, сорвал несколько сморщенных замёрзших ягод и кинул в рот. Сразу свело скулы. Чавкая и морщась от кислоты, глубокомысленно заметил:

- Это, братец, тебе не гипотенуза треугольника на завтрак с яичницей. Тут, друг мой любезный, аномальными явлениями попахивает. Эх, - вздохнул он, - сейчас бы нашего шамана сюда. Или Петра Фёдоровича. Уж они-то объяснили бы тебе, зверю недалёкому, отчего эти пространства обменялись друг с другом временными векторами. Я-то тоже не физик, как и Соня наша, поэтому сам ни черта не понимаю в этой катавасии. Был буран, была катастрофа, было извержение гейзера, и тут – бац! Нате, пожалуйста! Встречайте гостей из потустороннего мира. И ни кого-нибудь, а самого командора Беринга, чтоб их всех бесы съели! А мне что прикажешь делать?

Фарад добросовестно посмотрел в глаза хозяину, вильнув хвостом.

- Вот то-то, - съязвил тот. – Только и можешь, что смотреть с сарказмом. А сказать чего-нибудь вразумительного не хватает языковой речи. Да? Наглости хоть отбавляй, а советом поделиться – ни в зуб ногой. Все вы собаки такие. – Он с сожалением выплюнул остатки ягод в мох, от которого начал подниматься пар.

- Ну что… - потянулся Стебелёк. – Сфотографировать, мы – сфотографировали. Ничего интересного не происходит. Пора и честь знать, а то нас в столовой уже заждались. Жалко, конечно. Можно было бы подойти к первому же офицеру, что прохаживается на берегу, представиться, вручив вместо подзорной трубы вот этот бинокль, и заорать что есть мочи: «Приветствуем вас на планете Земля, гости из космоса! Мы – братья по разуму. Добро пожаловать в наш мир!». Нет? – ткнул он Фарада в бок. – Не пойдёт? Не то пальто? Не гости из космоса?

Теперь он припомнил странное обстоятельство, не успевшее в то время обратить на себя его внимания, когда они сидели в радиорубке. А именно…

Никто ни словом, ни намёком не вспомнил, что Степан-то Важин тоже оказался в радиусе действия перемещения пространств, когда произошла высадка экипажей на берег. И, тем не менее, он остался в своём собственном времени. Его не увлекла воронка смерча, не поглотила бездна разверзшегося жерла, не утопил в себе стремительный поток сели.

- Ты понял? – обратился он к Фараду. – Профессора с нашим шаманом и вездеходом поглотило в пучине, а зоотехник остался жив. Тут надо подумать. Непорядок получается…

Он ещё хотел что-то добавить. Уже было поднялся на локтях, чтобы отползти в сторону, не привлекая внимания, уже намеревался вернуться во двор станции, уже поманил собаку, как вдруг…

События приняли совершенно неожиданный оборот.

Стебелька вдруг тряхнуло на земле, отчего даже лязгнули зубы. Какая-то невидимая акустическая волна прошла над его головой, прижав к мёрзлому лишайнику. Фарад, припал брюхом, бросив на хозяина вопросительный взгляд.

- Что за чёрт… - заикнулся было Стебелёк, но его подбросило второй раз. Затем ещё. Сейчас его бросало по земле как теннисный мячик на корте. Вместе с ним и собакой в воздух подбрасывало мелких грызунов, корни кустарников и целые пласты грунта. Вся впередилежащая равнина пришла в движение. Корабли в бухте стали расползаться прямо на глазах, превращаясь в некое подобие сюрреалистических картин Сальвадора Дали с расплывшимися часами. Материализуясь во что-то непонятное, растекающееся в пространстве, в какое-то пятно бесформенного сгустка, обе шхуны приняли причудливые очертания, словно их размазали кистью на грубом холсте. Колыхаясь и перекатываясь в воздухе, все четыре шлюпки постепенно, секунда за секундой стали превращаться в расползающиеся пятна прямо на песке.

- Опять землетрясение, чтоб его через пень колоду? – проорал Стебелёк, пытаясь перекричать нарастающий гул. Раскаты чего-то тяжёлого, словно по наковальням били сразу сотни молотов, прокатились в небе и ушли эхом куда-то в нависавшие над водой скалы. Зыбкие силуэты матросов, метавшихся по косе в поисках укрытия, стали расплываться буквально вживую, наяву, прямо перед Лёшиными глазами. Фарад испуганно заскулил. Стебелька подхватила невидимая глазу энергия, перевернула в воздухе, и парень почувствовал, что растворяется в пустоте. Да-да, именно растворяется, пронеслось у него в мозгу. Как ложка сахара в стакане чая. Как капля подсолнечного масла в кипятке. Как таблетка аспирина в воде. Его несло куда-то в бесконечность, распадаясь на атомы, протоны и нейтроны. Мезонное облако, возникшее в поле его зрения, обволокло уже безвольное тело, покачало внутри, будто взвешивая массу веса, хлопнуло пузырём и поглотило в себя. Туда же, в образовавшуюся пустоту, исчез и силуэт собаки. Фарад успел напоследок гавкнуть, Лёша что-то крикнуть, увидеть, как в пустоте растворились шлюпки, матросы, корабли и… провалился в зияющую дыру бездонной пропасти.

Гигантский, чёрный, идеально правильной формы геометрический куб завис над мысом, выплывая огромной массой из тяжёлых свинцовых облаков.

Всё произошло за какой-то миг.

Этого хватило, чтобы Лёша-стебелёк, собака, шлюпки и корабли Второй Камчатской экспедиции перестали существовать в этом измерении.

…Наступила тишина.

********

Напрасно они прождали всё утро, собрав необходимые вещи для похода. Соня два раза разогревала завтрак. Николай бесцельно бродил от стола к столу, перебирая рюкзаки. Он уже давно закончил запись на магнитофоне, подробно рассказав на кассете все трагические события последних дней. Записал в вахтенный журнал, что покидают станцию по направлению Узонской кальдеры в поисках ближайшего поселения коряков. Объяснил, что на станции начинается повальное разложение, из-за чего может произойти заражение воздуха. Начитал голосом на плёнку, как Степан Важин и Алексей столкнулись на прибрежной косе с высадкой экспедиции Беринга. Просил не считать их впавшими в безумие, поскольку Алексей попытается сфотографировать издалека шлюпки и шхуны. Зоотехник тем временем запасался продуктами и уцелевшими вещами. Соорудил на всякий случай носилки, если Николаю в дороге внезапно станет хуже. Соня приготовила аптечку, флягу со спиртом, миски и котелки с термосом. Всё было готово к 10 часам утра.

А Лёши всё не было.

- Что-то тревожно мне на душе, - произнесла Соня, в который раз выглядывая во двор. Станция была пустынной. Кругом валялись разбухшие тушки животных. Мёртвые птицы покрывали лишайник сплошным саваном, словно в радиусе нескольких сот метров прошлась гигантская коса смерти. Гейзеры утихли, но потоки расплавленной грязи продолжали вяло и лениво катиться в образовавшемся русле, ворочаясь и взбухая на ходу.

- Больше ждать нельзя, - занося из сарая респираторы, объявил зоотехник. – Скоро невозможно будет дышать. Есть угроза заражения. Пойду к холму, покричу оттуда Стебелька. Вы пока заканчивайте собираться.

- Пойду я, а не ты, - решительно сказал Николай, но Важин остановил его жестом.- Ты у нас главный, и тобой нельзя рисковать. К тому же ты ещё не совсем окреп. Набирайся сил перед дальним походом: идти придётся пять-шесть дней. А я схожу, приведу этого сорванца. Он, похоже, совсем забыл, что мы его ждём.

- А не могло с ним что-нибудь случиться? – со страхом спросила Соня.

- Например?

- Ну… - замялась она, - например, забросить тоже чёрт знает куда, как этих моряков с шхунами. Вдруг он попал в поле действия какой-нибудь червоточины, поглощающей пространство. Мне Пётр Фёдорович о таком рассказывал. Будто бы в окружающей нас природе, которую мы не видим невооружённым глазом, существуют какие-то кротовые норы, названные учёными червоточинами. И будто бы они время от времени возникают на планете в разных местах, меняя между собой пространства, как им заблагорассудится. Как перчатки, одним словом. Время туда – время назад. По его словам об этом упоминал даже Эйнштейн.

- Да?

- Да.

- Тогда это меняет дело, - решительно направился к двери Степан. – Захвачу бинокль. Буду высматривать Алексея на песчаной косе. Старик прав, может парня и поглотила какая-нибудь дыра, вылезшая из пространства. Как считаешь, Николай?

Старший инженер станции ответить не успел.

Какая-то громадная тень идеально правильной формы накрыла двор, разрушенный сарай и водокачку. Медленно наползая на предметы, она стала поглощать всё близлежащее пространство, начиная от утихающего гейзера и заканчивая тем холмом, куда ушёл Лёша-стебелёк. Задрожала посуда. Сверкнуло замыканием. Соня непроизвольно вскрикнула, бросившись к мужу. Степан застыл в дверях на пороге, задрав голову к небу.

- Пресвятая дева Мария… - прошептал он. – Что за хрень собачья…

Гигантский монолит чёрного цвета в форме куба, поглощая несмелые солнечные лучи, которые не отражались от его граней, медленно и неуклонно возникал из облаков, постепенно освобождаясь от атмосферных испарений. Он словно выплывал величественно циклопической массой, заполняя собой едва ли не четверть неба. Где-то далеко завыли волки. Звук нарастающего гула был настолько непривычным, настолько не к месту, что Соня вскрикнула второй раз.

- Коля! Что это?

Николай бросился к двери, где Важин всё никак не решался переступить порог. Громадная тень поглотила уже весь двор, расползаясь по соседним сопкам, скалам и проталинам от горячего гейзера. С граней куба тёмными потоками стекала какая-то слизистая жидкость и, достигая земли, превращалась в бурлящую пену. Следом за пеной по поверхности мыса расплывалось гигантское пятно чёрной тени, оставляемой нависшим кубом.

- Похоже на… - осёкся зоотехник, запрокинув голову в направлении гигантской конструкции.

- На космический корабль, - закончил за него инженер.

- На что? – голос девушки дрожал от панического испуга. Внутри радиорубки всё наэлектризовалось, волоски на теле встали дыбом, подвергаясь какому-то магнетизму извне. Завибрировали металлические предметы, в том числе и жестяные миски с кастрюлями. Сверху в углу отвалился кусок штукатурки. Запахло озоном. Надвигающаяся темнота постепенно заполняла всю территорию. Кроме далёкого воя волков и дребезжания посуды не было слышно никаких звуков. Нашествие сверху происходило настолько бесшумно, что, казалось, вокруг всё вымерло начисто. Внезапно заработала стационарная рация.

- «Камчатка»! Кто слышит меня? «Камчатка», ответьте! На связи Петропавловск! Есть кто в эфире?

В столовой повисла немая пауза. Затем все трое бросились к передающему устройству. Степан последним. Схватив микрофон дрожащими пальцами, Николай почти проорал в мембрану:

- Слышит тебя «Камчатка»! Петропавловск, мы слышим вас! Говорит Николай Трофеев, старший инженер станции.

Всё произошло неожиданно, муж Сони едва не глотал слова от напряжения. Девушка стояла рядом, вжавшись в плечо мужа, крупно дрожа и всхлипывая. Степан Важин оглядывался на дверь, в проёме которой наползала зловещая чернота.

- Петропавловск, миленький! – прокричала Соня. – Спасите нас! На станцию надвигается что-то страшное, жуткое, не земное… какая-то тень…

Договорить она не успела, ошеломлённо с испугом обернувшись на зоотехника. Тот стоял ближе всех к двери, и его какой-то неведомой силой швырнуло назад в образовавшийся проём. Словно гигантским пылесосом всосало наружу, где во дворе уже была сплошная чернота. Тень расползалась. Он успел прокричать что-то невразумительное, уцепиться ногтями за косяк двери, но, ободрав их до крови, исчез в темноте.

Между тем прорывался голос приёмника:

- «Камчатка», слышу вас! Николай, мы идём к вам на помощь. Монолит, о котором вы говорите, навис над вашей частью полуострова, покрыв своей тенью громадную территорию. Слышите нас? Мы знаем о катастрофе! Получаем всевозможные известия с различных источников. К вам идут правительственные войска. Повторяю, к вам на помощь идут войска. Не покидайте станцию и не выходите под тень куба. Она влияет на организмы! Это нашествие из космоса. Слышите нас? Нашествие на Землю!...»

Голос прервался.

Соня трясла приёмник, дико крича от страха:

- Петропавловск! Миленький! Помогите! Степана вышвырнуло наружу, он кричал от боли…

Николай успел броситься к двери и захлопнуть её, прежде чем тень от куба стала вползать внутрь.

- А как же Важин? – пролепетала Соня, бессильно сползая на скамейку. – Как же Стебелёк?

- Им уже ничем не поможешь, - отступил он назад от двери, лихорадочно обводя взглядом, чем бы её придавить. Бросился к шкафу с посудой, опрокинул его, загремели миски и кастрюли, падая на пол. В одну секунду протащил его по полу и прислонил к косяку. На шкаф водрузил тяжёлую скамью. Подвинул наполовину наполненную бочку с водой. И только тогда перевёл дух, вытирая дрожащими руками струившийся пот. Рана на затылке открылась и стала кровоточить.

Снаружи было тихо. Соня с опаской прильнула к окну. Двор не просматривался.

- Полнейшая чернота, - прошептала она. – Темень. Ничего не видно.

Муж подошёл и задрал голову вверх, всматриваясь в небо.

- Тоже темно. Но очертания куба вижу. Боже, какой он громадный!

- Это космический корабль? Давай, перевяжу рану.

- Выходит, что так. Он настолько идеальный, с правильными геометрическими гранями, что земная технология просто не в силах создать что-либо подобное. Мы только недавно высаживались на Луне – вот и всё, чего мы достигли как человечество. А эта мегаконструкция способна, очевидно, преодолевать межзвёздные расстояния, прибыв к нам из бездонного космоса.

- Вторжение?

- Ещё не знаю. Но Степана-то поглотила неведомая сила, верно? И Лёша-стебелёк где-то там сейчас. Возможно, уже погибший. Слышала, что Петропавловск передал? Ни в коем случае не выходить под тень, отбрасываемую этим кубом. Там уже что-то знают, поэтому и передают в эфир предупреждения.

- К нам идут войска?

- Да. А это уже говорит о полной мобилизации округа. Дело принимает скверный оборот. Если задействовали войска, то ты права. – Он секунду помолчал. - Да. Это вторжение.

- Как же там Лёша? – всхлипнула она, перевязывая рану.

- Его всосала в себя тень, так же, как и зоотехника. Возможно, вся эта четырёхдневная катастрофа, начавшаяся небывалым бураном, была как раз предвестником возникновения куба. А вынырнувшие из прошлых веков шхуны экспедиции Беринга, стали следствием появления в нашей атмосфере этих незваных космических гостей. Каким-то образом временная петля проникла к нам на Землю вместе с этим кораблем в виде куба, и, прихватив с собой отрезок исторической эпохи восемнадцатого века, заменилась нашим пространством. Больше пока объяснить не могу, поскольку и сам ни черта не понимаю. Итог один: необходимо как можно дольше находиться внутри, ожидая помощи. О нас, как видишь, не забыли. У них на материке сейчас забот полный рот. Представь, какую громадную территорию накрыл своей тенью этот куб. Сейчас все вопят о помощи, в надежде, что их спасут. Я уже успел записать в наш вахтенный журнал несколько строк о событиях.

- А как же та экспедиция? С ними что, как думаешь?

Николай вздохнул, морщась от прикосновения к ране.

- Не знаю, девочка моя. Не зна-ю.

В этот момент в дверь снаружи что-то заскреблось. Было ощущение, что кто-то настойчиво, но тихо пытается пробраться внутрь.

Соня напряглась как струна и зажала руками рот в безмолвном крике.

- Коля… - послышался за дверями тихий вкрадчивый шёпот. – Сонечка, впустите. Это Лёша.

- Лёша? – едва не заорала девушка, бросаясь к двери. – Лёшенька, родной наш! Стебелёк, любимый, ты жив!

Николай не успел остановить её, внезапно кинувшейся к двери. Откуда взялась такая сила у бедной девушки? В одну секунду она опрокинула бочку с водой, рванула в сторону скамейку, отодвинула шкаф и распахнула дверь.

Снаружи была полная темнота. Чёрная тень сразу начала заползать через порог. Николай катастрофически не успевал. Соня бросилась на шею к молодому парню, но он поспешно втолкнул её внутрь.

- Я не один. Там за мной Степан.

- Иду-иду, - послышался за спиной такой же тихий вкрадчивый шёпот.

Девушка ещё не успела прийти в себя от потрясения.

- Но… - запнулась она, - но почему шёпотом?

Рядом уже стоял Николай, покачиваясь от слабости. Струйка крови сочилась сквозь повязку.

- Отойди от них! – дёрнул он её на себя. – Немедленно назад! – заорал он, отталкивая себе за спину. – Не видишь? – голос его дрожал от напряжения.

И только тут, при свете лампы, Соня всмотрелась в Стебелька и зоотехника. Оба стояли на пороге. Бывший зоотехник, или то, что от него осталось, глумливо оглядывал её с ног до головы вожделенным алчным взглядом. Лёша-стебелёк неподвижно застыл на месте, устремив вертикальные зрачки в неизвестную далёкую точку, видимую только ему одному. И тот и другой молчали.

- О, боже! – ахнула она, отпрянув и зажав руками рот. - Ваши глаза… что с ними?

…Кошачьи вертикальные зрачки Лёши и Степана копошились чёрными извивающимися ЧЕРВЯМИ.