Живая очередь

Ч е л о в е к с а в о с ь к о й, м у ж.

Ж е н а.

Ж е н щ и н а.

С т а р и к.

П а р е н ь.

П о д р у г а.

Городская пристань. Лето. Жара. Будочка с окошком — касса. У окошка небольшая очередь: П а р е н ь лет двадцати пяти, крепко сбитый, плотный, «купчик» по типу, боек на язык, нагловат, естественно, при транзисторе и при П о д р у г е; Подруга — пышная, яркая, движения с ленцой — сидит на скамейке, покачивает босоножкой, держащейся на большом пальце; Ж е н щ и н а лет пятидесяти — главная ее особенность в том, что говорит она быстро, громко и каждую фразу повторяет дважды — по-видимому, для убедительности, — и С т а р и к, худощавый, с саркастическими скобками морщин в уголках губ; Парень со своей спутницей, Женщина и Старик — типичные персонажи любой очереди. Подходит Ч е л о в е к лет сорока пяти — инженер, учитель, что-нибудь такое; в руках у него капроновая авоська, в которой болтаются две аптечного вида коробки.

Ч е л о в е к с а в о с ь к о й (полувопросительно). Все еще не дают? Зря торопился, в такую жару торопиться… (Становится рядом с очередью.)

П а р е н ь. А что-то я вас не видел!..

Ч е л о в е к с а в о с ь к о й (вежливо, стараясь непринужденно). Я отходил. Я же предупреждал, мне нужно было в аптеку.

П а р е н ь. Да? А еще чего расскажете? В аптеку. Тоже мне, Евгений Онегин!

П о д р у г а (покачивая босоножкой, разнеженно). Да ну, Валька, чего ты…

Ч е л о в е к с а в о с ь к о й (сдерживаясь). Не Евгений Онегин, но вот товарищ и гражданка меня видели.

Женщина молчит. Старик опускает книгу, смотрит на Человека с авоськой, но тоже ничего не говорит. Человек с авоськой пытается встать в колонну, но ему неудобно оттолкнуть Женщину.

Включается динамик.

Голос кассирши из динамика: «Кто там последний? Скажите, чтоб не занимали. На ближайшую «ракету» осталось шесть билетов».

Ж е н щ и н а (Старику). Вы сколько?

С т а р и к. Три.

Ч е л о в е к с а в о с ь к о й. А я два.

Ж е н щ и н а (резко, переходя на крик). А вас не спрашивают. Два или двадцать два! Вы вообще не стояли, вообще не стояли, явились неизвестно откуда!

П а р е н ь. Я и говорю — дамкой хочет.

Ж е н щ и н а. Вот где вы были? Где вы были, пока мы тут жарились?

Ч е л о в е к с а в о с ь к о й. Я же говорил: в аптеке. Если требуются вещественные доказательства — вот, купил кукурузные рыльца.

П о д р у г а (хмыкнула, удивившись слову). Рыльца!..

П а р е н ь. Хари. Физиомордии.

Ж е н щ и н а. Становитесь вот за молодым человеком! В порядке живой очереди, понятно? В порядке живой очереди.

Ч е л о в е к с а в о с ь к о й (пытается отделаться шуткой). Конечно, понятно, что живой, мертвая очередь — это что-то страшненькое, в гоголевском духе…

Ж е н щ и н а (теперь она смертельный враг Человеку с авоськой). А вы не острите, понятно? Не острите. Подумаешь, культуру свою показывает. Мы тоже Гоголя знаем. А очередь все равно — живая. Уберите плечо. Уберите плечо. (Старается выдавить Человека с авоськой из очереди.)

С т а р и к. Ну, Гоголя знать — это еще не большая культура. Это сейчас в средней школе проходят…

П а р е н ь. Слушай, авоська, не пробуждай во мне нечто полосатое!..

П о д р у г а (подошла к нему, включила транзистор, лениво подтанцовывает). Да ну, Валь, не вяжись…

Ч е л о в е к с а в о с ь к о й (сдерживается). Такие резкие движения и столько эмоций — в такую жару… Не стоит. Вот товарищ (указывает на Старика) помнит: я стоял.

С т а р и к (оторвался от книги). Я могу засвидетельствовать одно: вы возникли на мгновение и исчезли. Как сон, как утренний туман. А теперь принято, знаете ли, выстаивать. Такой порядок.

Ж е н щ и н а. Вот именно, порядок. Я же и говорю — порядок!

П а р е н ь. Видно, придется на него калории потратить. (Снял транзистор, передал Подруге.)

П о д р у г а (крутит рычажок транзистора, усиливая громкость). Валя, ты не очень, а?..

Ч е л о в е к с а в о с ь к о й (Женщине). Не выдавливайте меня. Я не тюбик с пастой. И вообще — не испытываю удовольствие от контакта с вами.

Ж е н щ и н а (негодующе). «Контакта»!.. Такое слово женщине!.. Что вы имеете в виду?

С т а р и к. Это теперь у них принято. Современное, беспардонное хамство.

П а р е н ь. Па-сторонис-сь! (Положил руку на плечо Человека с авоськой.)

Ч е л о в е к с а в о с ь к о й (свирепея). Руки!

П о д р у г а (неясно, кого она осуждает). И чего, господи… Не за хлебом же… (Включила транзистор на полную громкость.)

П а р е н ь. Вали отсюда! }

С т а р и к. Прекратите спор. Выйдите. }

Ж е н щ и н а. Выйдите! Выйдите! } Все сразу.

Ч е л о в е к с а в о с ь к о й (заткнув уши, выскочил из очереди). Тише! Заткните вы свою подлую шарманку! Кретины. (В изнеможении сел на скамейку.)

П о д р у г а (выключила транзистор, то ли сочувственно, то ли обличает). Психичка.

Ж е н щ и н а. В газету бы на вас. В газету.

С т а р и к. А они, нынешние, даже этого не боятся. Он же абсолютно убежден, что прав. Вот что самое страшное.

П а р е н ь. Иди гуляй. А то еще ночью приснишься.

П о д р у г а (и опять непонятно, восхищена она или недовольна). Ой, Валька, ну ты прямо…

Получают билеты, уходят. Человек с авоськой неподвижно сидит на скамейке. Появляется его Ж е н а, — женщина лет сорока, одетая для прогулки: брюки, блузка, сумка «для пикников». Удивленно смотрит на Человека с авоськой.

Ж е н а (с воскресным предпрогулочным оживлением). Фантастическая жара, субтропики!.. (Села рядом с Мужем, пригляделась.) А ты что — такой? Взял билеты?

М у ж. Нет.

Ж е н а (удивленно, но спокойно). Ничего не понимаю. Мы же договорились…

М у ж. Все очень просто. Я занял очередь, пошел в аптеку, купил эти твои дефицитные кукурузные рыльца, а когда вернулся…

Ж е н а. Билеты кончились?

М у ж. Нет. Меня не пустили в так называемую живую очередь.

Ж е н а. Как это понимать? Остро́та?

М у ж. Нет. Голая правда.

Ж е н а. Ты что — всем этим доволен?

М у ж. Просто принимаю как факт.

Ж е н а (с подчеркнутым самообладанием). Я с семи на ногах, еле договорилась с мамой, чтобы посидела с Вадимом, оставила им обед, наготовила нам бутербродов, и все в спешке, чтоб успеть на эту «ракету», добиралась сюда на двух автобусах, и все переполнено, и такая жара!.. Что будем делать?

М у ж. Не знаю. Подышим речным воздухом и пойдем домой.

Ж е н а (почти не обращаясь к Мужу). Да, это, конечно, решение проблемы. Всю неделю ждала этой прогулки, так хотелось отдохнуть, хоть немного отойти от работы, от быта… Хоть немного отвлечься… Так же с ума можно сойти. Нигде не бываем, ничего не видим, в кино выбраться — событие, ЦКБ — магазины — дом, дом — ЦКБ — магазины. Я в конце концов рехнусь!

М у ж (вскочил, яростно). Я рехнусь, понимаешь, я! Я уже рехнулся!

Ж е н а (испуганно — такой реакции она не ожидала). Что с тобой? Не поедем — ну и не поедем. Ты себя плохо почувствовал?

М у ж. Нет.

Ж е н а. Погоди. Объясни, в чем дело. Я же все-таки заинтересованное лицо. Расскажи. Увидишь, тебе самому станет легче.

М у ж. Мне и так легко.

Ж е н а. Не надо. Не надо этого раздражения, иронии, и «ракеты» никакой не надо. Пойдем побродим по городу, пообедаем где-нибудь…

М у ж (снова сел). Этого даже не расскажешь. Настолько все глупо и унизительно. Потерял всякий самоконтроль. Орал какие-то дикие слова…

Ж е н а. Какие — дикие слова? Что именно?

М у ж. Какая разница!.. И знаешь, что самое унизительное? Вот я сейчас подумал. Ну, как тебе объяснить? Я, так называемый интеллигентный человек, посещаю Филармонию, слушаю Моцарта, Баха, подписался на Гете, и вдруг из-за каких-то жалких билетов…

Ж е н а. Ничего тут унизительного. Просто переутомился за неделю. И такая жара.

М у ж. Но я почувствовал: еще немного, и я на них брошусь с кулаками. Я их ненавидел как самых лютых врагов. А сейчас мне до такой степени противно… А их даже жалко как-то, честное слово… Что ты молчишь?

Ж е н а. Так, молчу… (Медленно.) Разумеется, не надо было кричать. Надо было просто сказать. Но так, чтобы они послушались. Есть люди, которые умеют так говорить. Нужна уверенность. Уверенность и самообладание.

М у ж. Может, еще надо было помахать читательским билетом Библиотеки Академии наук?

Ж е н а (помолчав). Знаешь, поехали домой. На двух автобусах. Мне тоже отчего-то так скверно стало…

М у ж. Отчего?

Ж е н а. Так. Я, разумеется, сочувствую тебе, и все такое… но… Я как-то не понимаю твоих реакций. Вот тебе уже их жалко. Но они все-таки поехали на этой несчастной «ракете», а мы — нет. Это частный случай, эпизод, я понимаю. Но ведь так — во всем.

М у ж. В чем — во всем?

Ж е н а. Во всем. Всю жизнь. (Помедлила, но все-таки решила договорить до конца.) Понимаешь, меня пугает твоя беззащитность. Неспособность постоять за себя самого, за меня… Ты всегда уступаешь, сдаешься. И для всех своих победителей всегда готов найти смягчающие обстоятельства. Все это безнадежно.

М у ж. Что ты имеешь в виду? Тот знаменитый разговор с Кондрашиным?

Ж е н а. Хотя бы.

М у ж. Пять лет назад?

Ж е н а. Ну и что?

М у ж. Неужели ты думаешь, что если бы я говорил тогда иначе, другим тоном, ну, не знаю — с другим выражением лица, — то теперь ходил бы в победителях?

Ж е н а. Не сомневаюсь!

М у ж. Доцентское звание, любимая тема, печатные труды?

Ж е н а. Да, то, что ты можешь и чего действительно заслуживаешь. И что не получил.

М у ж. Но есть же объективные обстоятельства!..

Ж е н а. Нет никаких объективных обстоятельств. Ты, оказывается, до сих пор этого не понял. Все решают детали, мелочи. Интонация, выражение лица. Если бы сейчас ты говорил твердо, властно, спокойно… и тогда, с Кондрашиным… (Махнула рукой.)

М у ж. Да. Много же ты на меня накопила.

Ж е н а. Ничего я не накопила. Но нам не двадцать лет.

М у ж. Разумеется, не двадцать.

Ж е н а. Пожалуйста, не обижайся, только этого недоставало, это уже самое глупое.

М у ж. А чего мне обижаться… Нам действительно уже не двадцать. (Посидели молча, отчужденно, глядя на реку.)

М у ж (как всегда, идя на сближение первым). Как-то легче стало дышать, правда?

Ж е н а (отсутствующе). Правда.

М у ж. В сущности, здесь неплохо. Так вот посидеть.

Ж е н а. Неплохо.

М у ж. Никуда не торопиться. Последние годы у меня все время такое ощущение, что вот — не успею, не догоню, упущу. Даже из-за пустяков. Пожалуй, больше всего из-за пустяков. Понимаешь?

Ж е н а. Понимаю. (Глубоко втянула воздух.) Действительно, как-то легче дышать. (Огляделась.) С реки тянет, и солнце как будто поубавилось…

М у ж. Облаками прикрылось. Видишь — перистые облака.

Ж е н а. Перистые?

М у ж. Помнишь, в школе проходили: кучевые и перистые. И расположились почти точно по кругу.

Ж е н а. Это называется ореол божьей матери.

М у ж. Откуда ты знаешь?

Ж е н а. Елена Николаевна рассказывала. Помнишь, на даче. В Ораниенбауме. Старушка из бывших.

М у ж (берет ее руку, прижимает к своей щеке). Не сердись на меня, ладно? Что все у нас так получилось.

Ж е н а. Я не сержусь.

Голос кассирши из динамика: «В одиннадцать ноль-ноль отправляется дополнительная «ракета». Продажа билетов будет производиться за пятнадцать минут до отправления».

М у ж. Ну и пускай себе отправляется. Я больше стоять не буду. А мы как решили, так и сделаем. Побродим, действительно, по городу… Пошли, пошли!..

С пристани доносится какая-то танцевальная музыка — из той, что набила оскомину, но действует безотказно. Он берет ее за руку, они делают несколько танцевальных движений.

(С неловкой лихостью.) Может, нам все-таки двадцать?

Ж е н а (с улыбкой). Не уверена.

М у ж. Идем. Пофланируем — без всякого плана, ничем себя не связывая, потом посидим в ресторанчике…

Ж е н а. В каком?

М у ж. Мало ли их там!.. В «Олене», в «Медведе», в «Охотничьем домике» — помнишь, мы видели рекламу?

Ж е н а. Десятиклассник сорокалетний. Что ты, не знаешь, что такое ресторан в воскресенье летом?

М у ж (выпустив ее руку, немного досадливо). Знаю, ну и что?

Ж е н а (отрезвляюще). Начать с того, что мы туда не попадем. Город набит интуристами, экскурсантами. А если даже попадем…

М у ж. То?

Ж е н а (уже с явной досадой). То меня заранее охватывает ужас при одной мысли, как мы будем сидеть три часа, ждать сначала первого, потом второго, потом компота, потом — чтобы расплатиться, а ты будешь злиться и стесняться позвать официанта… И потом, я оделась не для ресторана.

М у ж. Это так важно?

Ж е н а. Очень.

М у ж. Все-таки что же будем делать?

Ж е н а. Не знаю.

Пауза.

М у ж. Хорошо. Поедем на дополнительной «ракете».

К окошечку кассы подходит С т а р и к, он очень похож на Старика из той очереди, но это другой старик.

Ж е н а. Если ехать, надо взять билеты.

М у ж. Сейчас возьму.

Ж е н а. А я пока сбегаю в аптеку, возьму еще хоть три пачки этих рылец. Две пачки — это же ничто. На десять дней. А при моей печени они — единственное спасение. Кончатся — рыскай опять по всему городу.

М у ж. Ну, пойди возьми еще три пачки.

Ж е н а. Не сердись. Мне же это действительно необходимо. (Ушла.)

М у ж (подошел к Старику). Вы на дополнительную?

С т а р и к. Имеется такое поползновение.

Подходит Ж е н щ и н а лет пятидесяти, потом крепко сбитый П а р е н ь с транзистором и яркой П о д р у г о й.

Ж е н щ и н а. Вы за билетами? Да? За билетами на «ракету»?

М у ж. За ними.

Ж е н щ и н а. Я за вами буду держаться.

П а р е н ь. Кто последний? Или все — крайние? (Стал в очередь.)

Подруга села на скамейку.

П о д р у г а. Ой, Ташкент какой… (Покачивает босоножкой на большом пальце.)

М у ж (вдруг спохватился). Черт, она же денег не взяла на эти рыльца… (К очереди.) Товарищи, мне нужно отойти на несколько минут в аптеку, это рядом, вы скажете, что я занимал?

С т а р и к. О чем речь!..

Ж е н щ и н а. Скажем, само собой, скажем…

П а р е н ь. Считайте, что навечно в нашем строю.

П о д р у г а. Ой, да господи!..

М у ж (отошел, потом оглянулся). Так не забудете, что я стоял?

С т а р и к. Не сомневайтесь. }

Ж е н щ и н а. Ну, ясно. }

П а р е н ь. Железненько. } В одно время.

Человек с авоськой ушел.

Г о л о с к а с с и р ш и и з д и н а м и к а. Товарищи, места на дополнительную «ракету» закупила экскурсия спортивных работников из города Бряхимова. В продажу поступит не более шести билетов. Предупредите там, кто последний.

Грянула музыка из репродуктора, медленно гаснет свет.

Постепенно музыка становится негромкой, домашней — и вот мы уже в небольшом городке, возможно райцентре.

И начинается вторая история.

Разговор на производственную тему

Н и к о л а й И в а н о в и ч.

В о л о д я.

Гостиничный номер на двоих. Стандартная обстановка. На одной из коек поверх казенного серого одеяла лежит П о ж и л о й человек в тренировочном костюме. Рука свесилась с кровати, и непонятно, спит он или просто задумался. На полу возле кровати лежит книга. Чуть слышная музыка из беленького пластмассового — такие во всех двухместных номерах — приемничка, ее мы и слышали в темноте. Стук в дверь. Пожилой не пошевелился. Дверь приоткрывается, входит М о л о д о й человек с чемоданом, огляделся; стараясь не шуметь, подошел к свободной койке, поставил около нее чемодан, снял пальто, повесил. Подумал — и из деликатности совсем выключил приемник. И тут пожилой зашевелился.

М о л о д о й. Здравствуйте. Вы извините, я не поздоровался, я думал — вы спите.

П о ж и л о й (глуховато). Добрый вечер.

М о л о д о й. Видимо, в моем распоряжении эта тумбочка? (Кивает на тумбочку и, не дожидаясь ответа, продолжает возбужденно.) А тепло, батареи горячие. Как, в сущности, мало человеку надо: крыша над головой, тепло — и все. Я до того заледенел, ну, думаю, налечу носом на что-нибудь твердое — расколюсь на кусочки. (Начинает устраиваться, раскладывать вещи.) Представляете, прилетел в шесть утра, специально выбирал рейс — все-таки, думаю, понедельник, рань такая, легче будет с гостиницей. Черта с два легче. Не город, а всесоюзный центр слетов, симпозиумов, конференций и прочих мероприятий. В «Спутнике» — мелиораторы, забронировано, в «Центральной» — молодые прозаики; ладно, рванул за город в мотель, ну, думаю, там-то уж… Весь мотель пустой, говорят — ждем штангистов, завтра соревнования… Спасибо, что еще подсказали: попробуйте, говорят, на речном вокзале. А вы давно здесь?

П о ж и л о й (улыбаясь, выслушал речь соседа). Въехал два часа назад.

М о л о д о й. По броне?

П о ж и л о й. Нет. Прошел тот же маршрут. Кроме мотеля.

М о л о д о й. А подписку с вас взяли?

П о ж и л о й. О выезде по первому требованию? Взяли.

М о л о д о й (все еще полон возбуждения). Да я бы любую дал подписку! Говорю им — хотите, напишу: «В случае моей смерти прошу администрацию ни в чем не винить?»

Пожилой засмеялся.

Простите, а вы уже ужинали? Может, чайку попьем?

П о ж и л о й. С удовольствием. В чайнике есть вода, включите.

Молодой включил чайник, подошел к телефону.

М о л о д о й. Я закажу разговор с домом, не возражаете?.. Даже не телеграфировал, думал, пока не устроился, чего зря… (В трубку.) Алло. Мне Ленинград, пожалуйста. Из гостиницы «Речной вокзал». Номер в Ленинграде — двести пятнадцать — девяносто — сорок семь, кто подойдет.

Пока он говорит, Пожилой поднял книгу, стал перелистывать.

Простите, а что это у вас?..

Пожилой показал обложку.

Здесь покупали?

П о ж и л о й. Да.

М о л о д о й. И я схватил. (Достал из чемодана такую же книжку, демонстрирует.) Я в командировках всегда обшариваю местные книжные магазины. Все-таки на периферии как-то… Вот у нас вы такую не достанете, гарантирую… Во-первых, из серии, во-вторых, классика. Хотя, вот я пока ехал в мотель, читал в автобусе: больше для шкафа книга, чем для души. Язык какой-то доисторический, и рифма хромает. Вот смотрите. (Читает, спотыкаясь.)

Что значит — непонятно. И рифма какая: «ужасный» — «страшны». Это же по современным эталонам — очень низкий уровень. Сейчас средние поэты пишут техничнее.

П о ж и л о й. Нет, я, пожалуй, с вами не соглашусь. Я тут лежал, читал… Есть очень… (Читает.)

М о л о д о й (не знает, что сказать). Да, ну это, конечно… Другое дело… Выше уровень… (Наливает чай в два стакана.) Пожалуйста, присаживайтесь. Вот еще нан азербайджанский какой-то купил, вроде съедобный. Берите.

Пожилой с усилием садится на кровать, берет стакан, помешивает.

П о ж и л о й. Спасибо вам. Милый вы человек.

М о л о д о й (смущенно). Да ну, что вы… Мелочь такая — чай, подумаешь…

П о ж и л о й. А мне, знаете, до вашего прихода как раз так скверно сделалось… Стенокардия. Может, и похуже что в этот раз, не знаю. Ну, думаю, пришла за тобой, Николай Иванович. И нашла момент — в командировке, в гостинице, жене хлопоты, если что. Ехать надо. А у нее — тоже сердце. И вдруг вы входите, говорите что-то — я-то, простите, и не разобрал толком, — думаю, повезло, лицо молодое, симпатичное, все-таки не на стену смотреть в последнюю минуту… Говорят, не так уж важно, как помереть, а я вот сейчас понял — нет. Важно.

М о л о д о й (немного растерян и полон сочувствия). Так давайте я сейчас вызову неотложку!..

П о ж и л о й. Нет-нет, не беспокойтесь. Ложная была тревога, отпустило.

М о л о д о й. Что же вы сразу дежурной не дали знать?

П о ж и л о й. А что дежурная?.. Я в первое время, когда стало сердечко пошаливать, чуть что — врача, укол… А теперь привык. Это, знаете, как артобстрел. Сначала думаешь: любой снаряд — для тебя персонально, а потом… (Махнул рукой.) Нан азербайджанский-то вкусный ваш. Пейте, пейте спокойно, сейчас все в порядке. Вы, естественно, в командировку?

М о л о д о й. Да. Я второй год после института — можно сказать, молодой специалист, на меня и валят все командировки подряд, ну, я, в общем, доволен, все-таки посмотреть матушку-Россию. Одно только — эти гостиницы. Бич. У меня даже теперь комплекс: вот в Ленинграде иду домой в особо плохую погоду, знаете, питерскую, с дождичком и ветерком, и думаю: бедные командировочные, мечутся, ищут, где приютиться, а я иду себе домой, спокойненько — отдельная квартирка, мама… Раньше у меня этих мыслей и близко не было.

П о ж и л о й. Вот раньше в церкви служили за странствующих и путешествующих. За нас, стало быть, за командировочных.

М о л о д о й (засмеялся). А ведь действительно… Вот скажешь «командировочный» — ну и что? А «странствующий» и «путешествующий» — это уже… звучит.

П о ж и л о й (шутливо поднял стакан с чаем). За странствующих и путешествующих. (Чокнулся.) Вы в какую организацию?

М о л о д о й. В Трест пятнадцать.

П о ж и л о й. Вот и я в Трест пятнадцать.

М о л о д о й. А вы по какому вопросу?

П о ж и л о й. По строительству комбината. Проектируем мы для них, весь генплан на нас. Позвонили в пятницу — срочно вылетайте.

М о л о д о й (живо вскочив). Это ж подумать только, как судьба сводит! Мы же с вами по одному делу. Мы для них тоже проектируем. Котельную. На вас генплан, а на нас — котельная.

П о ж и л о й (протягивает руку). Гашутин Николай Иванович.

М о л о д о й (жмет). Очень приятно. Володя Шитиков.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Вот, значит, кто наш главный злодей — Володя Шитиков.

В о л о д я. Ситуация конфликтная, куда тут денешься…

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Из-за этой вашей котельной такой сыр-бор!..

В о л о д я. Да знаете, скорее не столько из-за котельной, сколько из-за того, что мы с вами не скоординировались вовремя. Нам трест выделил место, а потом сам же к нам с претензиями: а с генпроектировщиками согласовали? А вдруг вы плюхнули эту котельную в пожарный водоем? Или посадили на крышу управления? Ну, наш шеф тоже, конечно, мог бы вовремя подать голос, запросить вас…

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Да уж мог бы. Должен разбираться, раз шеф.

В о л о д я. Теперь уж мне придется разбираться. Спецзадание. Как он выразился, проверка на прочность.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Ну, выдержите, даст бог!..

В о л о д я (глотнул чаю, решился). Николай Иванович!..

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Ау.

В о л о д я. Николай Иванович, а может, прямо сейчас и посмотрим?

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Да какой смысл? Вот приедем завтра в трест, там и посмотрим.

В о л о д я. Нет, правда, Николай Иванович, а давайте глянем, а? Одна же секунда. У меня и чертеж с собой… (Вывалил содержимое портфеля на кровать.) Где же он?.. Есть, обнаружен. (Достал чертеж, смотрит.) По-моему, вообще-то правильно…

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Тем более чего торопиться…

В о л о д я. Вы одним глазом.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Лучше уж завтра двумя… Четырьмя — очки надену…

В о л о д я. Николай Иванович. Раз — и все.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. В спешке, Володя, всегда все криво выходит.

В о л о д я. Давайте, Николай Иванович. Вам что, а у меня с души — серый камень в сто пудов.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Ну, если серый камень в сто пудов… (Надел очки, достал какой-то чертеж из своего чемодана, смотрит.)

В о л о д я (нетерпеливо). Ну, как, подходяще?

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Сейчас сообразим… Да. Место ваше — верно, что неудачное…

В о л о д я (упавшим голосом). Чем — неудачное?

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Вот смотрите сами. Водопровод у вас здесь, подземки много… Вот бы вам куда, смотрите, какое местечко аккуратное, и вы никому не помешаете, и вам никто не помешает…

В о л о д я (помрачнел). Я все-таки не понимаю, почему нельзя оставить где было?

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Да видите, нам подземки сколько передвигать, работа лишняя, а зачем, когда вам и так есть где поселиться. И со всеми удобствами.

В о л о д я. Мы же чертежей напекли вагон…

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Кто же виноват, Володя?..

В о л о д я. Не знаю… (Встал, прошелся.) Я буду виноват, известно кто.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Вы-то при чем? Я вам все напишу, обосную, почему нельзя, где лучше…

В о л о д я (вконец расстроенный). Ну, напишете, а мне шеф все равно скажет: вот, опять не сумел убедить, доказать, поставить на своем… Он мне перед отъездом спустил ЦУ: держаться гранитно. А у меня и так репутация — мягкий человек.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Ну, это еще не самая плохая репутация…

В о л о д я. Не дай бог. У меня уже третья командировка такая завальная. Главное, по технике всегда полное благополучие, а как дойдет до согласования — все, конфликтная ситуация, и меня — на обе лопатки.

Н и к о л а й И в а н о в и ч (вздохнул). Ладно, поговорим еще в тресте…

В о л о д я. Что трест. Трест — как вы скажете, так и сделает.

Оба помолчали, но как-то неуютно.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Еще по стаканчику?

В о л о д я. Нет, спасибо.

Н и к о л а й И в а н о в и ч (взял книгу, полистал). А вот еще. Тоже мне понравилось. (Читает.)

Как вам, Володя?

В о л о д я (вскочил, зол до предела и сам не слышит, что говорит). Да что вы меня стихами?.. Что я вам, ребенок? По-вашему, я еще должен притворяться, что все прелестно, всем доволен, стихи ваши допотопные обсуждать? Для меня это знаете как серьезно. Начало жизни, все зависит от того, как сложится. У вас формальная правота: стали на принцип — и все, а у меня… Мне шеф и так уж сказал, что в эпоху НТР не видит перспективы роста для специалиста без выраженных волевых качеств. И что никакие знания не спасут, если нет хватки.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Хорошо говорит ваш шеф. Так раз он такой развитой, что же не согласовал-то с нами вовремя?

В о л о д я. Не знаю почему.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Вот вы его и спросите.

В о л о д я. Вы что — издеваетесь надо мной? Я буду его спрашивать.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. А знаете, Володя, действует иногда. Бывает, спросишь — глядишь, он и перестал рассуждать о перспективах роста в эпоху НТР и что важнее — знания или хватка…

В о л о д я (бросил на кровать пиджак, достал из чемодана пуловер, натянул; хмуро, но спокойно). Я ухожу. Пойду на танцы в ДК, тут, напротив. И вообще мне здесь делать нечего. Возьму билет и завтра утром улечу. Пускай что хочет, то и делает, хоть увольняет. (Пошел к двери.)

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Володя!..

В о л о д я (обернулся). Что?

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Дайте-ка ваш чертеж.

В о л о д я. Чертеж?

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Ну, да, чертеж.

В о л о д я. Пожалуйста.

Николай Иванович посмотрел, взял ручку, повертел чертеж, улыбнулся.

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Я когда работал на заводе, у нас был контрольный мастер, не шибко грамотный мужик. Бывало, возьмет проверять чертеж — и обязательно почему-то вверх тормашками. Старик уж был, неудобно, скажешь ему со всей деликатностью: «Вы вот так поверните, так виднее». А он: «Не мешай. Я привык по-своему». Очки с носа спустит, дужкой за губу зацепит и любуется. (Показал, как делал мастер, потом надел очки, взял ручку и что-то написал на чертеже. Протянул чертеж Володе.)

В о л о д я (посмотрел). Вы решили согласовать?..

Н и к о л а й И в а н о в и ч. Да. Придумаем что-нибудь, перенесем подземку… Это же на бумаге еще, не в земле. Внесу ревизию.

В о л о д я (растерянно). У нас за ревизии бьют…

Н и к о л а й И в а н о в и ч. У нас тоже. Ничего, у меня их давно не было. (Ложится на кровать.)

В о л о д я (так же растерянно). Ну, спасибо… Спасибо большое… Это для нас, конечно, очень важно… В смысле, для меня… И вообще для фирмы… Ну, может, вам не так уж и много переделывать… (Положил чертеж на стол, постоял в неловкой паузе.) Пожалуй, все-таки схожу в ДК — настроился, и все равно делать нечего… (Вышел и сразу вернулся.) Николай Иванович, вы меня извините. Я в общем-то, не прав, конечно. Погорячился. Но, понимаете, так противно, когда тебя по делу и не по делу… И прилепят ярлык, а потом ходи с ним. У меня тут было в январе, недавно… Утром бегу на работу, вышел из метро, мне еще в автобусе — три остановки, гололедица, скользко, вижу — на тротуаре сидит пожилая женщина и плачет. Я, естественно, к ней, помог встать. «Ну, что вы плачете, говорю, ушиблись?» — «Да не так ушиблась, говорит, как обидно: бегут мимо мужчины, и хоть бы кто помог». Ясно, все торопятся на работу, час пик. Я, конечно, проводил ее до самой двери под руку. Ну, само собой, опоздал на двадцать минут. Так что было!.. Вхожу в вестибюль, а там прожектористы, — такое везенье! Естественно — щелк! И в «Прожектор» попал, фото вывесили, а уж шеф!.. Я ему про эту женщину, а он улыбается, знаете, с таким сарказмом… (Сел на кровать, вздохнул.) У нас теперь в отделе так и острят, если кто опоздал: «Значит, пожилой женщине помог». Вот я и решил — хватит.

Телефонный звонок.

(Вскочил, берет трубку.) Ленинград? Заказывал. Мама? Ага, это я. Ну, в общем, все нормально. (Без подъема.) В гостинице устроился. И по работе все будет нормально. Будет доволен шеф. Ага, ну ты не беспокойся особо. Целую. (Повесил трубку.) Николай Иванович… (Тише.) Заснул? (Вдруг испугался, подошел к кровати, шепотом.) Николай Иванович, вы спите?.. Вы слышите меня?..

Затемнение — и в темноте звучит старательно выговариваемая английская фраза, потом другая.

Прекрасная современная квартира — наверное, двухэтажная.

Столичный город.

И начинается история третья.

Смерть Барона

А л е к с е й Л у к и ч В е к ш и н.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а В е к ш и н а.

Л и з а В е к ш и н а.

Л у к а ш а В е к ш и н.

Л и з а сидит в кресле-качалке, на коленях у нее «Грундиг», она наговаривает в микрофон английские фразы, их-то мы и слышали… Лизе лет шестнадцать, она спортивна, подтянута, светлые прямые волосы перехвачены индейской бисерной повязкой.

Вошел Л у к а ш а, парень лет двадцати, в несоответствии с возрастом явно безразличный к тому, что на нем надето и какое он производит впечатление. Рассеянно пошарил глазами по комнате.

Л у к а ш а. Лизхен, а где Барон?

Л и з а. Не знаю. Бродит где-то.

Л у к а ш а. С кем?

Л и з а (не отвечая брату, в микрофон). Ай хэв бин плэин тэннис синс ай воз эйт.

Л у к а ш а. Готовишься к Уимблдону?

Лиза постучала по деревянной ручке кресла.

Пойду во двор пошукаю…

Л и з а. В шесть мы всем кланом званы к Борташевичам на дачу. Прифасонься малость.

Л у к а ш а. А чего там делать?

Л и з а. Они покончили с цветоводческой манией, оборудовали на этом месте корт и хотят погордиться. Мы приглашены на открытие.

Л у к а ш а (с неожиданной энергией). Без меня.

Л и з а. Ваши основания?

Л у к а ш а. Надоели их допросы с пристрастием на тему: где я, что я и какие перспективы.

Л и з а (равнодушно, вскользь). Говори — блестящие.

Л у к а ш а. Надоело врать.

Л и з а. Говори правду. «Тети и дяди, меня отчислили со второго курса физмата за академическую неуспеваемость, то есть неспособность к наукам. Тружусь монтером на АТС».

Л у к а ш а (кружит по комнате). Кстати, меня свободно могут вызвать к тем же Борташевичам. Они в моем секторе. Заговорят свой телефон до бесчувствия… Что прикажешь — отпихиваться от наряда?

Л и з а. Ай эм э скул гёрл. (С тем едким безразличием, которое, она знает, так задевает брата.) Если ты сам ни на что не способен, будь благодарен маме. Она, по крайней мере, создала пристойную легенду. Щадя твое самолюбие. Которого, впрочем, нет.

Л у к а ш а. Ну, это она не мое самолюбие щадила. Фамильное. Одно дело — сын бездарь, вылетел за хвосты, монтер АТС. Другое — перерос уровень преподавания, ушел по своей воле на перспективную тему, в сверхсовременную лабораторию, к самому Сидельникову. Две большие разницы.

Л и з а. Не мешай мне работать.

Л у к а ш а. Это не работа.

Л и з а. А что?

Л у к а ш а. Реклама: «Юная теннисистка отвечала на вопросы корреспондента на безупречном английском языке». Творишь подходящий образ. Для будущей великой карьеры.

Л и з а (помахала рукой, как будто отгоняя воздух от лица). По-моему, от тебя опять веет спиртным.

Л у к а ш а. Правильно. Зашел в низок и принял сто грамм.

Л и з а. Классический русский способ залить горе?

Л у к а ш а. У меня нет горя.

Л и з а. Что же тебе не дает покоя моя карьера?

Входит Т а т ь я н а А н д р е е в н а В е к ш и н а, женщина лет сорока пяти, напряженно следящая и за собой, и за модой, и за домом, и за культурной жизнью, и от этого напряжения всегда немного усталая.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а (с искусственной непринужденностью). Отпрыски, у вас что, — очередная братоубийственная война?

Л и з а. Ай хэв дрымд ту плэй эт Уимблдон.

Л у к а ш а (хмуро). Барон куда-то делся.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. А я смотрю, действительно никто меня не встречает… Никто не рад…

Л у к а ш а. Дождетесь, угодит под колеса. (Вышел.)

Л и з а. Из всего трагедия. Всю жизнь гуляет один, и ничего, жив!..

Татьяна Андреевна подошла к дочери, тронула ее плечо.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Лиза… Я видела эту женщину.

Лиза выключила «Грундиг». Мать и дочь говорят негромко, озабоченно.

Л и з а. Очень красивая?

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Как тебе сказать…

Л и з а. Так и скажи. Вид — товарный?

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Ты знаешь, очень странная вещь…

Л и з а. Чем — странная?

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Страшно похожа на меня.

Л и з а (чуть досадливо). Мама. В каком смысле похожа?

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Да чисто внешне. Я в двадцать три года, когда мы с папой поженились. Мои волосы, глаза, весь стиль. И причесывается, как я тогда…

Л и з а. Ну и что — тебе от этого легче?

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Не легче… Просто — понятнее. Я, когда ехала домой, все думала: в сущности, он ищет меня. Все ту же меня… Не такую, конечно, как сейчас, а прежнюю… Думает, что уходит от меня, — а уходит ко мне же…

Л и з а (раздраженно вскочила, зааплодировала). Браво, мама! Ты создаешь еще одну прекрасную легенду.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Лиза, мне не нравится это ваше словечко. Это не легенда. Это чистая правда.

Л и з а. Нет, мама. Это легенда. Версия для широкой публики. Теперь, даже если папа нас бросит, все красиво. Не то что мы ему осточертели, нет семьи, а просто захотел человек вернуться в страну своей молодости!.. От тебя к тебе же. Только я бы на твоем месте что-то предприняла…

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Что предприняла? Это в шестнадцать кажется, что в таких случаях можно что-то предпринять… А потом, действительно, мужчин под пятьдесят тянет еще раз вернуться, как ты говоришь, в страну молодости. Непреодолимое стремление, об этом и психологи пишут, я где-то читала…

Л и з а (снова села в качалку, хмуро, но спокойно). Наверное, ты права. Единственное, что нам осталось, это держаться. И создать какую-нибудь легенду. Вроде твоей. Это наш бесталанный Лукашечка не понимает, зачем они…

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Да, надо держаться… Хотя бы для тех же Борташевичей, чтоб не слишком сочувствовали… Кстати, пора к ним собираться.

Входит А л е к с е й Л у к и ч В е к ш и н, интеллигентно-мужиковатый, с решительными интонациями. В руках у него небольшой картонный ящик, который он ставит на стол и начинает распаковывать.

А л е к с е й Л у к и ч. А почему мне тапки не несут? Барон!

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Барон где-то шатается. Приволокнулся, наверное, за очередной красоткой. Лукаша отправился на поиски.

А л е к с е й Л у к и ч. Опять выпустили одного? Сколько народу в доме — и хоть бы кто расщедрился погулять с собакой! Девка здоровая, балбес двадцатилетний… Я сам с ним буду ходить! Передам кому-нибудь свой курс в академии и буду выгуливать несчастную тварь!..

Л и з а (принесла тапки). Батя, гав-гав! Я за Барона. Вот тебе тапки.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а (подошла к мужу, осторожно убрала со лба прядь). Алеша, а может, тебе и не в шутку отказаться от этого курса? Хоть немножко бывать на воздухе, какая-то разрядка… У тебя совершенно замученный вид… И чуб весь выбелился… Как ты себя чувствуешь?

А л е к с е й Л у к и ч (вывернул голову из-под ее руки). Лучше всех!..

Л и з а (понимая миротворческую тактику матери и изо всех сил ее поддерживая). Батя, а что это за чудо техники?

А л е к с е й Л у к и ч (пока еще не оттаивая). Концентратор.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Ты не голоден? Может, перехватишь что-нибудь до Борташевичей?

А л е к с е й Л у к и ч. Я сыт.

Л и з а. А зачем этот концентратор? Что он концентрирует?

А л е к с е й Л у к и ч (чуть-чуть оттаивая). Это не по твоей части, Лизавета. Приставка к телефону, эдакая неодушевленность умненькая: ткнул пальцем кнопку — и соединяешься с нужным абонентом. Тридцать кнопок — стало быть, имеем возможность подключить тридцать постоянных собеседников. Натурально, самонужнейших.

Л и з а. Батя, чур, пять кнопок — мне.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. И мне пять!

А л е к с е й Л у к и ч. Это не для светского трепа. Это для дела. У меня нет времени накручивать диск.

Л и з а. Папочка, ну, мне одну кнопочку, для моего тренера.

Входит Л у к а ш а, рассеянно взглянул на концентратор.

А л е к с е й Л у к и ч. Усек, что это такое?

Л у к а ш а. Усек. У нас на АТС таких еще нет.

А л е к с е й Л у к и ч. А у нас есть. Фирма «Сименс».

Л у к а ш а. Вы знаете, по-моему, Барон и не ночевал. Я вот вспомнил: вчера я вернулся в первом часу — никакого лая… Кто его сегодня утром видел?

Молчание.

А л е к с е й Л у к и ч (мрачно). Правильно. И на кровать ко мне утром не лез.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. А ты был в скверике?

Л у к а ш а. Всюду был…

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Вдруг действительно что-то… Я позвоню…

Л и з а. Куда?

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Ну, хоть в ветеринарную… (Набирает номер.) Алло, это ветеринарная?.. Простите, к вам не попадал случайно песик? Пудель, маленький, карликовый, шоколадный окрас?.. Не стриженый, такое лохматое чучелко?.. Да-да, голубой ошейник, импортный, с серебряной насечкой… (Слушает.) Как же так? Есть же хозяева. Мы — хозяева. Ну, не знаю… Должны были!.. (Опустила трубку, все на нее смотрят.) Ужасная история. Барона усыпили. Какой-то парень, студент, подобрал его, решил, что бездомный, хотел взять — не знаю, понес в поликлинику… Чтоб проверили, зарегистрировали. А ветеринар говорит: собака старая, зубы съедены, астма, — и сделали укол.

Молчание.

Л и з а. Только этого не хватало. Могу себе представить реакцию знакомых. Хороши хозяева: выпускали бедного старичка одного, недоглядели, погубили…

А л е к с е й Л у к и ч. Черт знает что. Зачем вообще его брали? Зачем я его вез из ФРГ? Задурили мне голову: детям нужна собака, они от этого, понимаешь, добрее станут. Стали! Ладно, нужна — подобрали бы бездомную дворнягу, вон их сколько, облагодетельствовали бы! Нет, подавай им пуделя с родословной. Бодо фон Зильбербах цу Хинтервальд. Сто колен знатных предков!.. Сами дальше деда не знаем. Модно, понимаешь. Борташевичи взяли — и мы туда же! У них «татра» — значит, и нам нужно. У них корт — завтра же начнется долбеж: чтоб и нам!.. (Отпихнув концентратор.) Вон дрянь эту зачем-то доставал!..

Л и з а. Не такая уж плохая смерть, укол — и все. Я и себе такой желаю.

А л е к с е й Л у к и ч. А нам ты тоже сделаешь укол, когда у нас будут съедены зубы?

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Алеша!..

Л и з а. Я говорю, что думаю. Жаль, конечно, что он умер в чужих руках. Я Барона не выгуливала и не расчесывала, у меня на это не было времени, но я его любила. И он меня любил. Может, больше вас всех. Помню, когда я проиграла Маргарет Бойнсби, — на корте держалась, ничего, а домой пришла, вас никого, я уже всё, в разжиженном состоянии, а Барон не лает, тихий, прыгнул на колени и лижется…

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Ну, любил-то он все-таки больше всех меня. Как-никак я его кормила. А как он пел под музыку… Задерет мордочку и воет… Особенно под Чайковского. Мы с ним часто слушали.

А л е к с е й Л у к и ч. Он оживал, когда я его в лес вывозил. Наши с ним лучшие дни. Совсем другая собака, и побежка другая, нос черный, налитой, весь шевелится… Вы его таким и не видели.

Зазвонил телефон.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а (сняла трубку). Да, Настенька, милая, скоро выезжаем. У нас несчастье в доме. Погиб Барон. Ну — как. Украли, разумеется. Какой-то мужик. Откуда я знаю, кто, — алкоголик. Видит — породистый песик, схватил — ив живодерню. Получил свой рубль, добавил на бутылку… От них же спасенья нет, тут как ни следи… Да… Постараемся… (Повесила трубку.)

Пауза. Всем неловко, все не смотрят друг на друга.

А что я могла сказать?

А л е к с е й Л у к и ч (мрачно). Я к Борташевичам не поеду. (Отошел к окну, отвернулся, закурил.)

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Я тоже… Я просто не в состоянии… (Взяла из той же сигаретницы сигарету, подошла к мужу; он дал огня — вежливо, но холодно. Оба молча курят, глядя в окно.)

Л и з а (не обращается ни к кому конкретно). Может, забрать труп?.. Как-то похоронить?

Л у к а ш а. Да? Давай забирай. Памятник не забудь заказать. Чтоб еще одну легенду… Злой алкоголик погубил, а мы!.. Ты же добрая, когда напоказ!.. Когда болел твой тренер, ты из больницы не вылезала. А когда болела баба Катя, я не помню, чтобы ты хоть раз!.. Барона давно уже пустили в машину. Завтра руки им будешь мылить.

Л и з а. Ничтожество.

Л у к а ш а. Ничтожество, потому что не оправдал надежд. Вам же не просто Лукаша Векшин нужен. Вам нужен талантливый физик Векшин. Ну, не физик, так вообще — величина. Всю жизнь хотели, чтобы я начал прямо с мирового рекорда. Поднимали планку сразу на три метра. Не могу и не хочу.

Л и з а. Да брось. Не подводи базу. На самом деле ты просто лентяй. Элементарная лень, боишься сделать лишнее усилие.

Л у к а ш а. Ошибаешься. Я не лентяй. Я н е а к т и в н ы й. Не активный, понимаешь? Вся родовая активность ушла на тебя. Ты — восходящая линия, я — нисходящая. Только меня от таких активных, как ты, тошнит.

Л и з а. Думаешь, мне легко? Я накручиваю себя каждый день. Каждую минуту. И в школе, и на корте. Не даю себе расслабиться. В конце концов, наверное, сорвусь. Тоже не оправдаю великих надежд.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а (обернулась, устало). Что с вами, дети?.. Думаете, нам с отцом легко все это слушать?

Л и з а. Я тоже не поеду к Борташевичам. (Вышла в соседнюю комнату, села, поставила на колени «Грундиг», но не занимается, смотрит куда-то в пространство.)

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Как ты мог так говорить с сестрой, Лукаша…

Л у к а ш а. Мама, мы не любим друг друга… (Тоже вышел, молча прошел мимо сестры, сел в углу.)

Родители остались одни в комнате. Тягостное молчание. Потом Алексей Лукич медленно подошел к столу, взял концентратор, положил обратно в картонный ящик и поставил под стол.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а (тихо, почти просительно). Алеша…

А л е к с е й Л у к и ч. Я ухожу.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Ты не обедал.

А л е к с е й Л у к и ч. Ты прекрасно поняла. Я вообще ухожу.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а (замороженно). Ну что ж…

А л е к с е й Л у к и ч (очень спокойно, как о чем-то давно обдуманном и решенном). Я устал от всего этого. Идиллия для Борташевичей, ад для нас. Мы ведь живем ради какой-то видимости. И легенды твои — чтобы все подогнать под эту видимость, чтобы ничего, как в жизни.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Да, конечно, я создаю легенды на тему — счастливый семейный очаг. А что прикажешь делать? Лиза — талантливый человечек, но жесткий, абсолютная эгоистка. Лукаша — ноль, вялый, инертный, всегда был такой. У нас с тобой давно трещинка… Вот и легенды. Но они хоть помогают жить. (Села, провела рукою по глазам.)

А л е к с е й Л у к и ч (сухо). Татьяна.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Прости. Мне ведь все это не положено — слезы и прочее… Можно только, я задам один вопрос? (Не дожидаясь ответа.) Ты действительно веришь, что тебе с этой девочкой будет лучше?

А л е к с е й Л у к и ч. Здесь я нужен только как функция. Обеспечиваю высокий жизненный уровень. И соответствующий престиж. Она меня любит за меня самого.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. А лауреатство, ученые степени, почетные звания — это ей не нужно? И ты в это веришь? Истинно мужская наивность. Тоже ведь легенда: бескорыстная любовь перед заходом солнца.

А л е к с е й Л у к и ч. Я знаю одно, Татьяна. Если у нас было в доме что-то человеческое, так ушло вместе с этим несчастным псом. Он хоть действительно любил нас всех. И не за видимость.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Накаляешь себя смертью Барона. Не очень-то честно, Алексей.

Опять замолчали. Лукаша встал, подошел к сестре, как будто хочет что-то сказать, но она уже, по-видимому, овладела собой и снова вполголоса твердит английскую фразу. Лукаша постоял секунду и вышел во вторую комнату. Посмотрел молча на отца и мать.

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Что Лиза?

Л у к а ш а (пожал плечами). Взяла себя в руки. Сидит, учит английский.

А л е к с е й Л у к и ч (подошел к окну, немного растерянно — его вопрос просто способ что-то сказать). Тебе сейчас не нужна машина?

Л у к а ш а. Да нет…

А л е к с е й Л у к и ч. Да нет… Живешь ты как во сне… Всю жизнь мне хотелось большую семью. Устанешь на работе как следует, по-человечески, придешь домой, сядешь за стол, народу полно, дети, внуки… Все — немного ты. Все идут от тебя, продолжают. Обеспечивают бессмертие. А что толку, что у Лизки мои глаза, а у тебя — мой рост? Обеспечил бессмертие… (Быстро ушел.)

Л у к а ш а. Папа что — хочет уйти от нас?

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Может быть. В конце концов, это его дело. Погуляет — вернется. Или не вернется. Все равно…

Л у к а ш а. Пойду поброжу…

Т а т ь я н а А н д р е е в н а. Опять? Опять явишься ночью?.. Опять веселый? А что дальше? (Пауза.) Ладно, иди. Я уже поняла: людей не переделаешь, ни тебя, ни Лизу, ни отца. Иди.

Лукаша постоял, пошел, потом вдруг обернулся.

Л у к а ш а. А может, нам действительно взять какую-нибудь дворнягу?..

Из соседней комнаты доносится шорох перематывающейся магнитофонной ленты, голос Лизы: «Ай хэв дрымд ту плэй эт Уимблдон», затем — неожиданно — детская английская песенка «Хэа ун гоу раунд тэ талбэри баш»[1].

Еще звучат английские фразы, когда начинается история четвертая.

Не отходя от кассы

С и л ь в а — 30 лет.

Ее м а т ь — за 60 лет.

Т а н я, ее дочь, — подросток.

К и р и л л.

П е р ф и л ь е в С е в а.

Областной центр. За окошечком театральной кассы-киоска сидит К а с с и р ш а, очень миловидная, оживленная. Перед окошечком стоят двое, один побойчее — он ведет разговор, — другой потише. Обычная обстановка театральной кассы, выделяются афиши: «Дом культуры металлистов. Ансамбль цыган. Театрализованное представление», «Драмтеатр. У. Шекспир. Венецианский купец».

Б о й к и й. Вот вы, как работник сферы искусства, и должны нам посоветовать, куда сегодня вечером бросить кости.

К а с с и р ш а. В баню.

Б о й к и й. Обижаете. Неужели мы производим впечатление грязных типов? (Показал на друга.) Посмотрите, вполне приличный член общества.

К а с с и р ш а. Вас разберешь. Идите в свою гостиницу, пишите письма женам.

Б о й к и й. Мы еще в девках ходим.

К а с с и р ш а. Все вы холостые, как за первый шлагбаум.

Т и х и й (потрогал друга за плечо). Предложи в ДК… На цыган.

Б о й к и й. Вот у моего напарника конструктивная идея. Насчет цыган — давайте посетим. Он сам стесняется сказать, он у нас застенчивый…

К а с с и р ш а. На цыган? На цыган карасики есть.

Б о й к и й. Простите, мы темные. Карасики — это как перевести на русский?

К а с с и р ш а. Горящие билеты. Будете брать?

Б о й к и й. При одном условии. Если вы, так сказать, окажете нам честь.

К а с с и р ш а. Видите, какая я доходяга? Восемь часов у форточки. Вы идите на цыган, а я — отсыпаться.

Б о й к и й. Позвольте вам не позволить. Нет, серьезно, вы выглядите на сто один процент. Спросите у напарника, он у нас никогда не врет.

Т и х и й (от неловкости особенно густым басом). Нет, точно… Вы вполне… на уровне…

К а с с и р ш а. Какие комплименты. Опасные мужчины. Джигиты.

Б о й к и й. Ну что вы. Мы — скромные инженеры. Кстати, разрешите представиться: Кирилл.

К а с с и р ш а. Сильва.

К и р и л л (запел). Сильва, ты меня погубишь!..

С и л ь в а. Вот-вот. Моя мать услышала эту арию — ну, и погубила меня. Наверное, из-за этого имени я и стала театральной кассиршей.

Т и х и й. А меня — Перфильев Сева.

С и л ь в а. Очень приятно.

К и р и л л. Сильвочка, только еще одно предложение.

С и л ь в а. Все предложения — через газету.

К и р и л л. Это не официальное. Пригласите еще свою подружку. Так сказать, для симметрии.

С и л ь в а. Вы, по-моему, не инженеры, а спринтеры.

К и р и л л. Мы вас не поняли.

С и л ь в а. Уж очень быстрые.

К и р и л л. Сильвочка, есть такая народная пословица: куй железо, не отходя от кассы.

С е в а (опять тронул друга за плечо, тихо). Может, ты один с ней пойдешь?

К и р и л л (тоже тихо). Ты что, того? (В окошечко.) Сильвочка, я же вижу, у вас как раз четыре карасика. Зовите подружку, проведем культурно время. И для души польза, и для финотдела.

С и л ь в а. Ох, молодежь, всегда с ножом к горлу. Вы меня подождите там, я закруглю дела и выйду.

К и р и л л. Умничка. Видите, как Перфильев Сева счастлив.

Кирилл и Сева отошли в сторону.

Кондиционная баба.

С е в а. Смотрится. Ну, ты — гроссмейстер.

К и р и л л. Поддерживаю форму. Здесь приткнемся. Вон ее дверь под прицелом.

С е в а. Я, между прочим, цыган только у вокзалов видел…

К и р и л л. А я?.. Ничего, вон русские дворяне с ума по ним сходили. Пушкин, Толстой. Все классики.

С е в а. Смотри, старуха какая-то к ней…

К и р и л л. Ведь задержит ее, ведьма. А водка стынет.

Во внутреннем помещении появилась п о ж и л а я ж е н щ и н а; одета опрятно, держится с подчеркнуто строгим достоинством.

П о ж и л а я ж е н щ и н а (с высокомерным укором). Опять вся разрисовалась.

С и л ь в а. Мама, я здесь не затем, чтобы отпугивать клиентов.

М а т ь. Говорила с завотделением?

С и л ь в а. Завтра ложусь.

М а т ь. Будут оперировать?

С и л ь в а. Сказал — в срочном порядке.

М а т ь. Сам будет делать?

С и л ь в а. Не знаю.

М а т ь. Спросить не могла?

Сильва молчит.

А то еще мальчишка-практикант.

С и л ь в а. Мне все равно.

М а т ь. Тебе все все равно… В церковь сходи.

Сильва покачала головой.

Сходи.

С и л ь в а. Не пойду.

М а т ь. Что гонор-то держишь? Перед кем?

С и л ь в а (вспыхнула). Не пойду я просить. Плакаться. До этого никогда не ходила, а тут… Смешно. Если он все видит, он же поймет, почему вдруг явилась. Стало плохо, и явилась — помогай.

М а т ь. Грех все это.

С и л ь в а. Грех был бы, если б я побежала просить. Никогда не ходила, а тут разбежалась.

М а т ь. Слушать тебя. Мне вон шестьдесят, а ничего. Дает здоровье. Потому что верую.

С и л ь в а. Да брось ты — веруешь. Ходишь в церковь как в клуб. Со своими бабками потрепаться. Устроилась, живешь в свое удовольствие, к нам с Танькой раз в неделю придешь — наведешь критику: не так живем.

М а т ь. От нервов все это у тебя. (С презрительной гримасой.) Те вон коблы — тебя ждут?

С и л ь в а. Меня. Пойдем на цыганский ансамбль.

М а т ь. В церковь не идет, а на цыган — идет.

С и л ь в а. Давай, мать, закругляем. Я на цыган иду, чтобы не думать. Ясно? Начну думать — с ума сойду. А чтобы не думать, надо не думать — и все. Другого способа нет. Уж убедилась. (Пауза.) Нет, не пойду я в церковь — прощения просить. Если есть за что, и так простит.

М а т ь (без обычной сухо-поучающей интонации). Похудела-то ты как… Смотрела я вчера «Голубой огонек». Такие все веселые, интересные. Счастливые. А я сижу и думаю: неужели только мы с тобой такие неудачные?

Кирилл и Сева нетерпеливо переминаются на своем наблюдательном пункте.

К и р и л л. Водка стынет. Убить, что ли, старуху? Объясним — заседатели оправдают…

С е в а. Слушай, может, проживем без цыган, а?

К и р и л л. Брось, надо шевелить плавниками, а то, знаешь…

С е в а. Я тебе говорил, диссертацию мою — всё, окончательно прикрыли. Да черт с ней, пять лет жизни жалко. Ни себе, ни семье. Какие тут цыгане…

К и р и л л. Думаешь, мне весело? Звоню сегодня домой. У Генки сотрясение мозга, — забрались, понимаешь, на какой-то гараж, прыгали с крыши… Жена психует: вылетай, — а как я могу?

С е в а. При сотрясении главное — покой…

К и р и л л. Опять сидит по справке. Ей-богу, уволят ее в конце концов…

С е в а. Ушла старуха. Сейчас появится наша фифа.

С и л ь в а (звонит по телефону). Люся? Люсик, ты чего сегодня вечером? Пошли на цыган? Тут еще два рыцаря, проводят. Да вроде культурные. Инженеры. Ладненько. У входа. Пока.

Во внутреннем помещении кассы появилась д е в о ч к а-п о д р о с т о к, подкралась к Сильве, зажала ей глаза.

Танька, отхлынь…

Т а н я. Мама, я к Верке.

С и л ь в а. А что у Верки?

Т а н я. Да ничего, вязку ей обещала одну показать. Мам, а можно я твой паричок возьму?

С и л ь в а. Зачем? Чтоб вязку показать?

Т а н я. Просто так. Ну, пожалуйста. Ну я очень тебя прошу, просто умоляю. (Сняла с матери парик, примеряет.) Вот смотри, как мне — хорошо? Ведь правда, хорошо? А представляешь, к Верке брат приехал, старший, Сашка, ну, который учится в театральном. Он с другом приехал, они вместе учатся, на одном курсе. Они уже играли на настоящей сцене, представляешь? О них даже в газете было, Верка, приносила в класс, газета «Советская культура», и там фотография. Мне просто интересно, как Сашка теперь…

С и л ь в а. Я завтра ложусь в больницу.

Т а н я (на инерции все того же радостного оживления). Прямо завтра? (И тут же огорчилась.) Мам, ну как же можно завтра? У меня же во вторник день рождения. Ты же обещала «наполеон». И вообще… Мама, ну действительно. Я уже всем нашим раззвонила… Может, можно немножко отложить, а? Мне это знаешь как важно — ты даже не представляешь.

Сильва заплакала.

Мама, ну чего ты? Честное слово, с тобой до того трудно. Никогда не знаешь, какая будет реакция…

С и л ь в а. Не обращай внимания. Иди к Верке.

Т а н я. Мамочка, ты только не расстраивайся, ладно? (Поцеловала ее.) А можно, я возьму твой платочек? (Сняла с матери платочек, накинула себе на плечи.) Гармонирует, верно? А этот Сашкин друг, он в этом спектакле играет самую главную роль, самую-самую, представляешь?..

К и р и л л (раздраженно махнул рукой). Старуха ушла, деваха пришла… Может, это и есть подружка для симметрии? (Обернулся к другу.) О чем задумался, маэстро?

С е в а. Лезет в голову тут всякое. Представляешь, стою и думаю, почему мой блок барахлит.

К и р и л л. Я сегодня с Подмогильным имел разговор. Требует, чтобы сдали объект к двадцатому. Я ему говорю — нереально.

С е в а. А он?

К и р и л л. А он — свое. Поп — свое, и черт — свое. Подмогильный — ну и фамилия, а? Я когда первый раз услышал, обомлел. А теперь ничего, и не замечаю. Ко всему привыкаешь.

С е в а. По большому счету, он мужик справедливый.

К и р и л л. На него тоже давят…

С е в а. Видно, в блоке у меня какой-то недотык. Может, всю схему придется корректировать.

К и р и л л. Слушай, давай выбросим из головы до завтра. Я вот как о Генке своем вспомню… Доказано: единственный способ не думать — это не думать.

С е в а. Точно. Пойдем на цыган, раскрутимся — и как они там? «Эй, чавалы»? «Трали-вали»? «Пропадай, моя головушка»?

К и р и л л. Вышла. Деваха удаляется. (Пауза.) Слушай, что это с нашей Сильвочкой?..

С е в а (тоже поражен). Да… В окошечке такая была ягодка, а тут…

К и р и л л. Тощая какая-то, извилистая… И с прической что-то… Как подменили. Сева, нас обманули.

С е в а А знаешь, я вот наблюдал, это часто бывает. Сидит женщина на своем, так сказать, рабочем месте — за прилавком, скажем, в кассе — и вроде производит впечатление, а потом встретишь на улице — страх божий…

Сильва опустила шторку, запирает «форточку», дверь.

К и р и л л. Нет, надо отваливать. С такой ягой совсем запсихуешь. Никакой разрядки. Давай в драмтеатр. На «Венецианского купца». Там всегда билеты есть.

С е в а. Как ты отвалишь? Все равно мимо нее идти. Подождем, вот уйдет…

К и р и л л. Начало через пять минут. Там в семь тридцать. Пройдем, и все. Сделаем вид, что не узнали. Ее и правда не узнать.

С е в а. Неудобно.

К и р и л л. Пошли. Не пропадать же вечеру.

Решительно пошел вперед, Сева за ним. Им приходится пройти прямо перед Сильвой. Кирилл смотрит в сторону. Перфильев Сева — себе под ноги. Вдруг, как мальчишки, бросились бежать. Сильва невольно и жалко усмехнулась, стоит, прислонившись к двери. Перфильев Сева все-таки не выдержал, вернулся.

С е в а. Вы извините… Дела… Вспомнили тут…

С и л ь в а. Я понимаю… Ничего.

Перфильев Сева потоптался, ушел.

(Отперев дверь, сняла трубку.) Люсик? Понимаешь, какое дело, — слиняли рыцари. Не знаю куда. Люсик, а может, пойдем вдвоем? А чего нам теряться? Пошли. Не пропадать же вечеру.

З а т е м н е н и е.

Бодрый ритм какой-то рок-группы — и почти сразу же мы видим Вику, она тоже беседует по телефону с подругой.

Начинается история пятая.

Несовместимость

В и к а }

В и к т о р } окончили искусствоведческий факультет, 25 лет.

Типичная однокомнатная кооперативка в типичном новом районе Ленинграда. Мурлычет кассетофон. В и к а с ногами устроилась в кресле, кутается в длинный махровый халат — видимо, только что принимала душ, на голове пластиковая шапочка, предохраняющая прическу.

В и к а (в трубку, с жаром, почти на одном дыхании). Он такой эгоист, ты не представляешь. Я выскакиваю из кровати в семь утра, как чертик из табакерки, лечу в свое дурацкое издательство, сижу там, как привинченная, девять часов над разными дурацкими текстами, и при этом, извольте видеть, моя обязанность — обеспечить сеньору завтрак, обед и ужин. В лучшем виде. Святой долг. Ну, как ты думаешь, у кого больше времени, у какого-то несчастного загнанного корректора или у роскошного аспирантуса? В присутствие он ходит три раза в неделю, занимается там светским трепом, ну, сидит в Публичке. Так ведь это наслаждение — посидеть в Публичке. Господи, я вырываюсь туда в субботу-воскресенье, когда приходится стоять час, ждать номерка, — но мне это просто как воздух, мне Каценелленбоген сказал, что при первой возможности… Но я же должна что-то показать. Я же не собираюсь просидеть всю жизнь в корректорской. А он способен устроить самую дикую сцену в духе, знаешь, раннего Зощенко, если обед не подогрет и вообще сервис не на уровне. Ну, мать, ты просто забыла историю, я же за него не собиралась. Он меня убе́гал в буквальном смысле слова. Хотя вообще у нас был такой период… какого-то душевного взаимотяготения, что ли… Я вот помню, мы с ним шли по набережной, а по Неве льдины, такие круглые, оттаявшие. (Теперь она говорит без всякой светской лихости, с грустью, как будто рассказывая самой себе.) И вдруг он как сумасшедший несется вниз по спуску, вылавливает одну и преподносит мне. И говорит: «Только не вздумай сосать». Холод собачий и солнце, у него рукава куртки мокрые по локоть… И глупая Вика подумала, что поймала счастье за хвост… (Прежним тоном.) Дарья, я устала бесконечно, у меня нет больше сил…

Входит В и к т о р. Вид злой, озябший, шея замотана шарфом. Он слышит последнюю фразу, театрально кашляет.

(Не очень смутилась.) Они-с пожаловали, я закругляюсь. Так, Дашутка, насчет выставки: ровно в пять у второго подъезда. Мухин-Караваев проведет нас по служебной лестнице, уже все договорено. Стадо запустят в шесть — у нас будет целый час, чтобы все обсмотреть по-человечески. До скорой. (Вешает трубку; Виктору, который стоял и мрачно ждал, когда она кончит разговор.) Все, я кончила. Слушаю.

В и к т о р. Знаешь, нам лучше разойтись.

В и к а. Ради бога. Только почему эта удачная мысль возникла именно сию минуту?

В и к т о р. Ты, естественно, уже забыла, о чем мы договаривались.

В и к а. У меня были дела.

В и к т о р. Вижу. Я сорок минут по часам стоял на морозе и ждал тебя.

В и к а. Какой мороз — плюс три градуса.

В и к т о р. Ленинградские «плюс три градуса»: дождь со снегом вперемежку и ледяной ветер с Невы. А у меня, если ты помнишь такие мелочи, хронический тонзиллит.

В и к а. Я все прекрасно помню. Но ты отлично мог зайти в магазин и сам купить эту несчастную рубашку. Всего делов.

В и к т о р. Ненавижу этот притворный язык. «Всего делов». Подумаешь, дочь народа.

В и к а. Во всяком случае, я езжу в набитом троллейбусе в часы пик и стою в очереди в универсаме, как любая дочь народа.

В и к т о р. Но вот объясни все-таки, мне интересно знать, почему ты не пришла.

В и к а (подчеркнуто объясняющим тоном). Потому что я узнала, что открытие выставки африканской скульптуры сегодня, и мне надо было дозвониться Мухину-Караваеву, чтобы он провел, а дозвониться к ним в музей — тяжелый труд.

В и к т о р. Уважительная причина.

В и к а. Для меня — уважительная. Потому что на открытии будут все корифеи, все маститые. И я хочу, чтобы наши старики вспомнили, что была на факультете такая девочка, круглая отличница все пять лет, а теперь заштатный корректор в заштатном издательстве. И сейчас, когда Каценелленбоген…

В и к т о р. Опять Каценелленбоген!.. Я больше слышать не могу эту фамилию!..

В и к а. Само собой. Ты в аспирантуре, в целевой, можешь спокойно смотреть в будущее.

В и к т о р. Прости, м е н я в аспирантуру пригласили. Открылась тема, и пригласили. И я не виноват, что т е б я не пригласили.

В и к а. Ну, как т е б я пригласили, м н е ты не рассказывай, пожалуйста.

Она коснулась темы, видимо, болезненной для обоих, и именно поэтому они не могут остановиться.

В и к т о р. Как меня пригласили?

В и к а. Давай не будем.

В и к т о р. Почему не будем? Начала — доканчивай.

В и к а. Если бы клиника Сергея Викторовича не пользовалась такой популярностью…

В и к т о р. Моего отца оставь в покое. Он людей спасает, понятно?

В и к а. Я о твоем отце не говорю ничего порочащего. Правильно, он хирург высшего класса, он спасает людей, но ты тут при чем? Ты кого спасаешь?

В и к т о р. Что же, по-твоему, я тоже должен был стать хирургом?

В и к а. Пожалуйста, не передергивай. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Благодарные пациенты позаботились, чтобы сынок получил уютное местечко.

В и к т о р (проглотил ярость, прошелся, затем, усмехнувшись). Ты что — завидуешь мне, что ли?

В и к а (ответная усмешка). Нет, просто у меня — диплом с отличием, а у тебя — обыкновенный. Но ты — в аспирантуре, а я — в корректорской.

В и к т о р. В старые добрые времена почему-то считалось, что жена заинтересована в карьере мужа.

В и к а. Давай без ссылок на далекое прошлое. Я тоже хочу состояться как личность.

В и к т о р (разматывает шарф, бросает на пол; решительно). На этом, я думаю, мы поставим точку. Заявление у меня уже подготовлено, завтра отнесу. (Достает какую-то бумажку, внимательно перечитывает.)

В и к а. Пожалуйста. Моя виза там требуется?

В и к т о р. Нет.

В и к а. Тем лучше. (Пошла к двери в соседнюю комнату, остановилась, стараясь скрыть некоторую растерянность.) Все-таки простое любопытство — когда ты успел?

В и к т о р. Что именно успел?

В и к а. Ну — вот это…

В и к т о р (жестко). В тот памятный вечер, когда ты закатила моей маме истерику на тот предмет, что Никиша говорит не «хочу пипи», а «хочу писать». И ханжески пригрозила, что заберешь ребенка домой. Ясно?

В и к а. Ясно. (Вышла.)

Виктор подошел к холодильнику, открыл, заглянул.

В и к т о р. Ни-че-го. (С пафосом, в сторону второй комнаты.) Как на Северном полюсе — вечная мерзлота и никакой жратвы! Полгода холодильник не размораживался — лед мне, что ли, грызть!

Вика не реагирует. Виктор пушечно захлопнул дверцу холодильника. Звонит телефон. Виктор снимает трубку. Высунулась голова Вики.

(Вике.) В виде исключения — меня.

Голова Вики исчезла.

(В трубку.) Максуд? Максудик, привет. Да нет, не пойду я ни в какой бар, буду торчать дома. Глотка опять и вообще. Ты же в курсе. Нет, Максуд, тут уже не конфликт. Серьезнее. Решили расходиться. Лучше не тянуть, сейчас она еще молода, смотрится, устроит свою жизнь… Найдет кого-нибудь более когерентного, как говорите вы, физики. А что — ребенок? Никишка все равно растет у моей матери, я даже, знаешь, воспринимаю его не как сына, а как брата. Такой симпатичный младший братишка. Правильно, плохо, согласен. Даже трагично. А что делать, Максудик, вот ты скажи — что? Ты понимаешь, она абсолютная эгоистка. Такой, знаешь, безответственный эгоизм. У меня третий год аспирантуры, я должен сработать диссертацию — кровь из носу. А она не хочет понять. Не дает работать. (Следующую фразу почти выкрикивает — видимо, для соседней комнаты.) Вечные премьеры, выставки, интеллектуальные посиделки до трех ночи. (Помолчал, соседняя комната тоже молчит; грустно.) Не создает условий. Капризы. Тут я купил в букмаге альбом Дали, мне необходимо по работе, триста целковых. Ты не представляешь, какая была реакция. Я месяц ишачил у нас в булочной ночным грузчиком, принес ей — на, покупай какие хочешь сапоги… Она оценила? Удивительная душевная глухота. А какая прелестная была девка, да нет, я не об экстерьере, просто у меня было такое ощущение: вот я начну фразу, а она кончит теми же словами, которые я хотел сказать… Это же прекрасно. В холодильнике — полярные льды, скоро пингвины заведутся.

Входит В и к а в очень простеньком свитерке и джинсах; но хоть вырез у свитерка умеренный и подгримирована она очень осторожно, Вика сейчас неотразимо хорошенькая.

В и к а. Максуд? Передавай привет.

В и к т о р (в трубку). Тебе привет от Вики. Пока.

В и к а. Если ты умираешь с голоду, незачем наказывать холодильник.

В и к т о р. То есть?

В и к а. У меня вот в этой сумке — голубцы из метрополевской кулинарии, просто не успела выложить. Вот, пожалуйста. (Протягивает Виктору сверток.) Можешь подогреть, можешь есть так.

В и к т о р (на него явно действует подчеркнутая модной одежкой привлекательность Вики). Ладно, давай подогрею, поедим вместе?

В и к а (наказывающе). Спасибо, не хочется. Не забудь завтра отнести заявление.

В и к т о р (переложил голубцы на тарелку). Голубцы вы мои, голубчики… (Помялся, почти примирительно.) Вика, мы с тобой все-таки современные люди.

В и к а. Допустим, ну и что?

В и к т о р. Давай не будем применять друг к другу тактику выжженной земли. Друзьями-то мы всяко останемся, надеюсь?

Вика неопределенно молчит.

И вообще — чего ты так торопишься, у тебя еще вагон времени… Сегодняшнее приобретение? (Коснулся свитерка.)

В и к а. Да. Одной нашей редакторше привезли из Таллинна, на нее не лезет.

В и к т о р. Тебе идет.

В и к а. Ну и что?

В и к т о р. А помнишь, как мы ездили в Таллинн на четвертом курсе?.. Обедали в «Глории», шатались по Вышгороду… Помнишь?

В и к а. Какая разница? Ну — помню.

В и к т о р. Вичка… Ну чего ты на меня вызверилась?.. Ты же должна понять, мы оба переутомлены, сумасшедший темп, иногда сам не понимаешь, что плетешь…

В и к а. По-моему, ты очень хорошо все понимал. И самое удивительное — из-за чего? Из-за какой-то дурацкой рубашки.

В и к т о р. Да ну к черту эту рубашку. Сядь. (Усаживает ее на диван.) Давай поедем снова в Таллинн? Выберем время и…

В и к а. У меня же не свободное расписание…

В и к т о р. Возьмешь пару дней за свой счет… Когда хочешь, все удается. Хочешь?

В и к а. Не знаю.

В и к т о р (целует ее). Возьмем купе на двоих…

В и к а. В таллиннском поезде таких нет.

В и к т о р. Ну, разоримся, купим четыре билета. Я еще поработаю ночным грузчиком, чтобы обеспечить нам финансовую свободу… Виченька, что мы сходим с ума, рычим друг на друга, как супруги с тридцатилетним стажем?

В и к а. Я не рычу.

В и к т о р. И я не рычу. Как ты ко мне относишься?

В и к а (с примиренной полуулыбкой). Положительно…

В и к т о р. А я — сверхположительно. (Откидывает Вику на диван.)

В и к а (вырывается). Витя, не нужно.

В и к т о р. Нужно.

В и к а. Нет, не нужно.

В и к т о р. Почему?

В и к а. Мне пора.

В и к т о р. Не пора.

Вика вдруг зарыдала.

(Недовольно, оскорбленно.) Ну, что такое? Что я тебе сделал?

В и к а. Я же тебе не нужна. Я сама.

В и к т о р. А что мне нужно? Ну, что?

В и к а (овладела собой). Тебе нужно только одно — удовлетворить свои плотские потребности. Как завтрак утром.

В и к т о р. Ну, знаешь ли…

В и к а. Знаю. На тебя бы точно так же подействовала любая другая баба моих лет и в таком свитере.

В и к т о р (зло). Я нормальный человек, понятно? У меня нормальные плотские потребности. Совершенно нормальные.

В и к а. Тем хуже. (Одергивает свитер, приводит в порядок прическу.)

В и к т о р (схватил первую попавшуюся книгу, демонстративно уткнулся в нее). Ты, кажется, собиралась на выставку.

В и к а. Сейчас уйду. (Пошла к двери, все-таки оглянулась.)

Виктор перехватил ее взгляд, встал. Почти непроизвольно они шагнули друг к другу.

В и к т о р. Вика, погоди… (Взял ее за руку.) Слушай, это же не мы всё говорим. Честное слово. Какие-то другие люди. Над которыми мы бы первые иронизировали.

В и к а. Какие люди?

В и к т о р. Не знаю. Но — не мы. Другие, понимаешь?

В и к а. Понимаю.

В и к т о р. Не ходи ты на эту выставку. Побудем дома!..

В и к а. Витя. Я же договорилась. (Скрашивая отказ, быстро.) Приходи туда к шести. Пройдешь со всеми, там встретимся.

В и к т о р (выпустил ее руку). Чтобы в результате совсем загнуться от тонзиллита?

В и к а. Не надо преувеличивать.

В и к т о р. Идешь, стало быть?

В и к а. Ну конечно!

В и к т о р. «Ну конечно». Такая подготовка. (Уже сам себя не слыша от раздражения.) Тебе же надо повертеться в этом свитере перед твоим Каценелленбогеном!.. Выяснить, так сказать, его потребности!..

В и к а. Подонок. Завтра отнесешь это заявление. Меня не жди. Я буду ночевать у мамы.

В и к т о р. Ради бога.

Вика быстро вышла. Виктор сел около телефонного столика, оперся о кулак. Механически взял с тарелки голубец, стал есть. Покрутил диск.

Максуд? Слушай, а пошли действительно в бар? Не вдруг. Сделал я сейчас попытку сблизиться как-то, найти общий язык — докопаться, понимаешь, до души. Безнадежно. Уж вроде так осторожно, без всякого нажима, чтобы, не дай бог, не обидеть, не царапнуть… Непробиваема. А ведь было что-то, Максудик, было. Да у меня до сих пор еще… Полная некоммуникабельность, отчуждение. Мясо совсем сырое… Что? Нет, это я про голубец, ем тут с голодухи. Жуткий продукт. Не хватает, понимаешь, каких-то нитей, внутренних, тончайших, а каких — не знаю… Несовместимость. Пошли, пошли. Посидим, пополощем горлышко коньячком. Я тебе выложусь как на духу. Ты все поймешь, Максуд.

Темно. И вот уже — явно непрофессиональный мужской голос поет созданную явно непрофессиональным автором песню. Слова такие:

Теперь мы — в тундре.

Начинается история шестая и последняя.

Повторяемость явлений

Б о р и с.

А н а т о л и й.

Д е д.

Т а м а р а П е т р о в н а.

П р о р а б.

К о м а н д и р о в о ч н ы й.

Котлопункт[2] на строительстве кабельной магистрали. Буфет. За стойкой Т а м а р а П е т р о в н а, красивая сердитая баба за тридцать, щелкает на счетах. Когда она взглядывает на компанию, расположившуюся за столиком слева, стук становится резче, выражая, видимо, осуждение. За столиком расположились Б о р и с, А н а т о л и й и Д е д; Анатолий с гитарой, он и поет песню про двух громил. За столиком справа, у самой стойки, одиноко сидит К о м а н д и р о в о ч н ы й, тип молодого ученого: очки в квадратной оправе, батарея шариковых ручек в кармане кожаного пиджака. На стене типографский плакат: три красноносых субъекта, обвитых зеленым змием. Ниже напечатано:

Воскресенье, четыре часа дня, за окном — дождь. Идет тот страстный и не вполне логичный разговор, когда несколько русских людей собираются за бутылкой. Дед, впрочем, прикорнул, подперев голову кулаком.

Б о р и с (крупный мужик за тридцать, с чащей крепких черных вьющихся волос). Муфта — это дело высокоинтеллигентное. Вот когда я в муфте провода спаиваю — они все разноцветные, — так я цвет пальцами различаю: красный, синий, зеленый, желтый.

А н а т о л и й (запел на какой-то условно лихой мотив).

Д е д (одет небрежнее остальных и поддал больше остальных; внезапно поднял голову). Я вот лично — плотник… Мы рамы ставим, наличники делаем… И здесь — все моя работа, я делал…

А н а т о л и й. То-то вон притолока коромыслом пошла. Видно, кто сляпал…

Общий хохот.

Д е д. Дак ведь материалы, Толя, осина… Едрит ее налево. (И снова задремал.)

Б о р и с. Если бы я не умел муфтить, я б труха был. Никто, ничто и звать никак. (Анатолию.) Или ты, тракторист. Я ваши тайны профессиональные знаю.

А н а т о л и й. Ладно, знаешь. Вот скажи: по какому склону зимою ползти? По пустому или где кустарник?

Б о р и с. Хитер бобер. По пустому. Где кустарник, там снег рыхлый, увязнешь. Так?

А н а т о л и й. Во дает. Так.

Б о р и с. Я тундру люблю. Лес, деревца низенькие: посмотришь — вроде как детский сад за руки взялся. Далеко видно. Хорошо. А вот как определить, где морозобойная трещина пройдет?

А н а т о л и й (запел).

Негромко потренькивает на гитаре. В это время Тамара Петровна подходит к Командировочному.

Т а м а р а П е т р о в н а (ставит бутылку). Мартовское, свеженькое.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Благодарствую. (Захлопывает записную книжку, в которую что-то записывал.)

Т а м а р а П е т р о в н а. Как наши ораторы, еще на нервы не действуют? Устроили тут производственное собрание.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Ничего. Для социолога все, знаете, представляет известный интерес. Присаживайтесь.

Т а м а р а П е т р о в н а (села). А у вас какая задача? Что-нибудь про нашу стройку, или диссертацию готовите?

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Ну, диссертацию я, слава богу, свалил пять лет назад. Нет, про вашу стройку. Вопрос текучести кадров.

Т а м а р а П е т р о в н а. Я б сама отсюда утекла, да нигде особо не ждут.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Приелись такие вот картинки?

Т а м а р а П е т р о в н а. Под завязку. Я эти их прения наизусть вызубрила. Весь распорядок. Сперва о работе, потом о бесхозяйственности начнут.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. А потом?

Т а м а р а П е т р о в н а. Потом критику на все наведут.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Любопытно. Весьма.

Т а м а р а П е т р о в н а. Можете проверить, программа точная, как по телевизору.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Что ж, будем считать, что мы с вами ставим небольшой эксперимент. (Достает опять записную книжку.)

Б о р и с. Ну, понеслась душа в рай!

Дед и Борис выпили, Анатолий пригубил и поставил стакан на стол.

Д е д. Закон такой: выпей до дна, донышко поцелуй. (Поцеловал и опять задремал.)

Б о р и с. Толя, глоточек?

А н а т о л и й (как всегда, иронично). Мама не велела. Товарищи, знаете, кто я? Язвенный больной. Пью кефир, ем зефир.

Б о р и с (надкусил пряник, понюхал). Томочка, а чего это пряники у тебя такие особенные? По виду пряник, по запаху — селедка, а на зуб — корунд.

Т а м а р а П е т р о в н а (с профессиональной быстротой реакций). Ты на меня не ори, я тебе не Каштанка! Я, что ли, их пеку? Иди да жалуйся в ОРС. (Ушла за стойку.)

Б о р и с. Вот так. По физиономии. А все почему? Складирование не по уставу. Пряники с сельдью вповалку.

А н а т о л и й. Бывают пряники мятные, а бывают селедочные. В тундре все бывает. Что такое ОРС? Обеспечь раньше себя, опосля родственников своих, опосля рабочую силу.

Д е д (вдруг очнулся). Бесхозяйственность, вот в чем корень.

Командировочный сделал Тамаре Петровне знак рукой; дескать, вы правы. Она только усмехнулась.

Б о р и с. Точно. Вот смотрите. Муфт не хватает. Муфт, представляешь?! Кабель на куски рубим, муфты из него сочиняем. А он на валюту идет. Пятьдесят долларов метр. Пятьдесят долларов! Ладно муфты — неорганика. Тундру уродуют, зверя изводят. Сколько раз видел: лось убитый лежит, убил какой-то гад, вырезал печень. И ходу…

А н а т о л и й. Все законно. Печень — самый деликатесик. Разбираются товарищи.

Б о р и с. Раньше здесь зайцев было… Стада! Смотришь с сопки, все поле внизу белое. Думаешь, куропатки. Нет, зайцы. Белые-белые. Перехлопали охотнички из своих пушек. Теперь только не хватает, чтобы ягель свели — тогда хана. Олень уйдет…

А н а т о л и й. Олень уйдет, супа из оленятины не будет. Будут нам телятинку из России возить.

Б о р и с. Жди. От тещи поздравлений.

А н а т о л и й (постучал вилкой по стакану). Товарищи, критика должна быть конструктивной. Ваши предложения и пожелания.

Д е д (очнулся, с неожиданным пафосом). Интересу нет, ты дай интерес людям — все будет. И птицу разведут, и огороды посадят. И картошечку розовую, и лук сладкий. Все будет.

Б о р и с. Правильно, дед, дай пять. (Жмет Деду руку.) Ты, дед, прогрессивно мыслишь. Понимаешь, — прогрессивно! Вот те же муфты…

А н а т о л и й. Ну, начал опять муфтить… Мы об общих проблемах…

Б о р и с. Так и я об общих. Ты слушай…

А н а т о л и й.

Тамара Петровна подошла к Командировочному.

Т а м а р а П е т р о в н а. Убедились? (Забирает бутылки.)

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Все тик в тик. По вашему прогнозу. А дальше что будет?

Т а м а р а П е т р о в н а. Теперь Борька философствовать пойдет. О душе, ну и все такое.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Вы прямо находка для психолога.

Т а м а р а П е т р о в н а. Вы ж социолог.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Смежные области. Кстати, имеется предложение: не хотите сходить в кино на шесть часов? А то, знаете, тоскливо одному.

Т а м а р а П е т р о в н а. Не знаю, вот если эта компашка уйдет к шести…

Б о р и с (вдруг вырос над столиком Командировочного). Томчик, ты с чужими не водись. У него жена и двое детей в России.

Т а м а р а П е т р о в н а. То в России, а здесь тундра.

Б о р и с. А ты, друг, книжечку записную спрячь. За нами записывать не нужно.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. А почему вас моя книжечка так волнует? Может, я стихи сочиняю?

Б о р и с. И ухмылку ты эту утри, слышишь?

К о м а н д и р о в о ч н ы й (встал). Ну-ка, отправляйся на место.

А н а т о л и й (запел).

Т а м а р а П е т р о в н а (Борису). Иди-иди, не закручивай пружину.

Б о р и с. Томчик, ты не переживай. Мы только поговорим. (Командировочному.) Вон, видишь плакат?

К о м а н д и р о в о ч н ы й. И что?

Б о р и с. А то, что это я написал: «Жить — значит мыслить». Знаешь, кто это — Рене Декарт?

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Проходил в университете. Философ-идеалист.

Б о р и с. Идеалист. Да что с тобой говорить. (Ушел к своему столу.)

Т а м а р а П е т р о в н а. Вы не обращайте внимания. Борька — он вообще ничего, работящий мужик.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Знаем мы их, работящих. Разгоните вы их лучше, хватит — попировали. И в кино успели бы.

Т а м а р а П е т р о в н а. До шести их время. (Ушла.)

Б о р и с (обращается к своим, он говорит громко, чтобы слышал Командировочный). Идеалист. Не идеалист, а философ. Он двадцать лет дома сидел запершись. Никуда не выходил, все думал. Потом его одна королева к себе пригласила — для консультаций: как жить. Шведская королева, интересная женщина. Ну, климат там суровый, схватил пневмонию — все. Человек родится и умирает лысым, беззубым и без иллюзий. Бег по кругу. Один круг прошел, другой, третий. И так всю дорогу. Повторяемость явлений. Из точки А вышел, в точку А вернулся, а ноги устали.

А н а т о л и й. Точка А твоя, она что — смерть?

Д е д (опять очнулся). А что смерть? Кончится горючее, и помрешь.

А н а т о л и й. А ты, дед, смерти не боишься?

Д е д. Грех бояться. Я подлых поступков не делал. Обществу служил, на фронте был. Вон четыре зуба, четыре пня осталось. А поговорить с богом придется. Оно, конечно, правильно атеисты выступают. Ну, а поговорить-то все равно придется.

Б о р и с. Смерти, дед, нету, а есть повторяемость явлений.

А н а т о л и й. Смерти нету, а люди помирают. (Подошел к окну.) Вон дождина какой, мы и не заметили. (Запел.)

Т а м а р а П е т р о в н а (негромко, Командировочному). Вот видите — философия. Даже интересно, да?

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Какая философия. Муть самодельная. У нас ведь как: затарят полбанки — и пошли решать мировые проблемы.

Т а м а р а П е т р о в н а. А книжечку вы все-таки уберите, чего зря людей заводить.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Перебьются.

Т а м а р а П е т р о в н а (сухо). Ваше дело.

К о м а н д и р о в о ч н ы й (кивнул на Бориса). Вроде программа исчерпана? Или еще будут номера?

Б о р и с.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Есенин. Как и следовало ожидать.

А н а т о л и й (вдруг перестал тренькать). Прораб мчится. Вот зуб даю, ЧП где-то. Нас ищет.

Б о р и с. Хана. В воскресенье и то за горло берут.

А н а т о л и й. Надо когти рвать. Боря, давай заховаемся за дом.

Борис и Анатолий выскакивают за дверь.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Работнички.

Т а м а р а П е т р о в н а. Кому охота в такой ливень.

Теперь неодобрительное щелканье деревяшек на счетах явно относится к Командировочному. Входит П р о р а б. Он в брезентовом плаще, в сапогах.

П р о р а б (отряхивается). Привет. А где Борис с Толькой? Я ж их вывески в окно видел. Дед, где твое общество?

Д е д. Испарилось совсем. Можно сказать так: в пивные пары перешли и развеялись по воздуху.

П р о р а б. Остришь. (Сел за столик Командировочного.) Томчик, кинь одну свеженького.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Случилось что-то?

П р о р а б. Случилось. Кабель на Соби порвали. Якорем, с самоходной баржи. Поднимать надо и штопать. (Пьет пиво.)

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Что же он у вас никак не обозначен, ваш кабель?

П р о р а б. Почему не обозначен. И столбы на берегах, и круги фанерные, и восклицательные знаки — все есть.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Так писать надо, жаловаться.

П р о р а б. Что от этого — кабель срастется, что ли? Спасибо, хоть позвонили, проинформировали. Другие порвут — и ходу… Ну, что, социолог, выяснил, почему кадры текут?

К о м а н д и р о в о ч н ы й (усмехнулся). Скорее не могу выяснить, как те, что есть, держатся. Организация труда на нуле, быт не налажен. На энтузиазм, что ли, делаете ставку? Так это вчерашний день.

П р о р а б. Не знаю, опросов не проводил. Может, просто воздуху здесь больше, в тундре? Или чище он?

В окне появились головы Бориса и Анатолия, они наблюдают за Прорабом.

К о м а н д и р о в о ч н ы й (толкает локтем Прораба). Вот они, кадры. В окне.

П р о р а б (оглянулся). Как маленькие. Не стыдно, да? Ну-ка, загляните сюда.

К о м а н д и р о в о ч н ы й (продолжая разговор). А может, коэффициент на зарплату привязывает?

П р о р а б (рассеянно). Коэффициент? Так ведь здесь все с коэффициентом: и гуляют, и деньги тратят. Все с коэффициентом.

Входят Б о р и с и А н а т о л и й, оба мокрые и злые, садятся к Деду.

Как маленькие. Кабель на Соби якорем зацепили. Замокает. Ехать надо, поднимать.

Б о р и с. Мы что, скорая медицинская? Вон дождь какой. Не поедем.

А н а т о л и й. Ищи в другом месте бойцов. Тут дурных нема. (Запел.)

П р о р а б (вдруг разозлился). А и черт с вами. Упрашивать не буду. Мне что — больше всех надо? Замокает, и пусть замокает. Уволюсь и уеду в Россию. Мне вон на заводе механиком предлагают. Сто пятьдесят — и никаких забот. Отметь, социолог, почему кадры текут. (Ушел, хлопнув дверью.)

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Цирк! А теперь что будет, Томочка?

Т а м а р а П е т р о в н а. Теперь? О совести теперь вспомнят. И пойдут.

Б о р и с. Кабель замокает. Вот те, кто заякорил, пускай и поднимают. Покупаются, мир подводный изучат. Не пойдем.

А н а т о л и й. Нашли безымянных героев — все дырки нами затыкать.

Д е д. Да уж чего, решили если — держитесь своей линии.

Б о р и с (подошел к окну). Дали бы мне этих сеньоров, которые порвали, я бы их на антрекоты пустил. Анатолий. На азу. По-татарски. Борис. Они, понимаешь, рви, а мы — штопай. Разделение труда.

А н а т о л и й. Шебутной мужик — прорабыч. Раздухарился тут, раскукарекался. Не пойдем. Тем более Томочка — добрая, не гонит.

Б о р и с. Ясно, не пойдем. (Тем не менее снял с гвоздя куртку, встряхнул, надевает.) Что мы — придурки, резьба влево?

А н а т о л и й. А чего ты в москвичку свою полез?

Б о р и с. А ты чего завибрировал?

А н а т о л и й. Пройтись охота. Люблю под дождичком.

Б о р и с. Вот и я обожаю.

Они надели куртки, шапки, застегиваются.

Д е д (понял их игру). Правильно, ребятки, надо выручать мужика. И в писании сказано: раз состоишь в коллективе — подмогай.

Анатолий вдруг вернулся к столу, молча налил.

Б о р и с (тихо). Тебе же нельзя…

А н а т о л и й. А как я в воду полезу — плюс шесть градусов? С твоей философией?!

Б о р и с. Молчу, Толя. Все понимаю, но молчу.

Выпили, пошли.

А н а т о л и й (обычным своим балагурным тоном). Поставь за нас свечку, Томчик, если что.

Б о р и с (обернулся). Социолог, ты Декарта проработай все-таки, для перспективы жизни.

Борис и Анатолий уходят. Дед снова закемарил.

К о м а н д и р о в о ч н ы й (подошел к Тамаре Петровне). Разбежались, слава богу. Так как насчет кино?

Т а м а р а П е т р о в н а. Видите, прибирать сколько.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Томочка, это уже нечестно. Сходили бы в кино…

Т а м а р а П е т р о в н а. А потом?

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Потом — к вам могли бы, если пригласите в гости.

Т а м а р а П е т р о в н а. Не приглашу. Я с подругой живу, у нее сын маленький.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Тогда ко мне. Послушали бы музыку, есть чаек со слониками, индийский. Попьем.

Т а м а р а П е т р о в н а. А потом?

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Побеседуем.

Т а м а р а П е т р о в н а. О чем?

К о м а н д и р о в о ч н ы й. О жизни.

Т а м а р а П е т р о в н а. О жизни я здесь наслушалась. Полный курс.

К о м а н д и р о в о ч н ы й. Воля ваша. Если надумаете — буду ждать в шесть ноль-ноль. У клуба. (Вышел.)

Т а м а р а П е т р о в н а (взяла веник). Ох, и надоела вся эта мушерня. Одно и то же. (Усмехнулась.) Повторяемость явлений. (Задумалась, потом посмотрела на часы, бросила веник в угол, подошла к Деду.) Дед, подъем! Приехали!

Дед ушел. Ушла Тамара Петровна. Сцена пуста. Очень медленно гаснет свет.

З а н а в е с.

1978