Уткин А. И. Правда об Ираке, или Битва в Месопотамии

Предисловие. Крах Вестфальской системы

«До того как большинство стран не начнет считать более надежным прежде всего сохранить то, что у него есть, чем стремиться к сомнительному приобретению того, чем владеют другие, до тех пор не наступает строй, основанный на праве и разуме»[1].

Фихте, 1976

Америка обратилась к односторонним действиям там, где родилась революция неолита, где десять тысяч лет назад были одомашнены растения и животные, где в Шумере появилась первая человеческая цивилизация, в окрестностях заложенного шесть тысяч лет назад Багдада, где родилась первая в мировой истории империя Саргона Великого, где был рожден Авраам, зародились иудаизм и христианство – и чуть южнее – ислам, а неподалеку зороастризм и бахаизм, в сердцевине арабской цивилизации, где проходили фаланги Александра, римские легионы и орды Чингизхана, наступил момент для Америки»[2].

Дж. Гаррисон, 2004

Перед Америкой, как лидирующим государством мирового сообщества, после 1991 года встал подлинно важный вопрос: быть «первым среди равных», опираться на принцип национального суверенитета, или подняться над всей совокупностью мирового созвездия наций и не лидировать, а попытаться контролировать мировую семью наций, манкируя суверенитетом недружественных стран. В данной главе мы попытаемся проанализировать дихотомию «государство-нация»: гегемон или член мировой семьи народов? Именно так стал вопрос перед тремя президентами США, возглавившими свою страну после окончания противостояния с Советским Союзом. И все три (два Буша и Клинтон) ощутили необычайные возможности, не воспользоваться которыми им, президентам, казалось противоположным интересам Америки.

Вестфальская система: до и после

Легко увидеть сходство предвестфальской модели с американской доктриной гуманитарных интервенций (а сегодня и превентивных ударов) начала XXI века. Французская дипломатия почти четыреста лет назад выдвинула в 1623 г. схему, от которой, возможно, не отказались бы сегодня в Вашингтоне. Париж пожелал создать четкую мировую иерархию. На первое место в предлагаемой мировой Ассамблее предлагался Папа Римский, его авторитет представлялся безупречным. На второе место претендовал турецкий султан, ибо лишь примирение с Турцией европейских христианских держав могло быть основанием общего – мира; а главное – турецкий султан по величию и могуществу естественным образом выдвигался на второе место. Третьим становился австрийский император-христианин. Четвертое и пятое место предполагалось предоставить королям Франции и Испании, по могуществу и богатству превосходящим прочих. Шестое место оспаривали правители Персии, Китая, Московии. Ниже предлагались места королям Англии, Польши, Дании, Швеции, Японии, Марокко и индийского Великого Могола.

«И когда мнения ассамблеи государств, правителей и их послов совпадут, либо будут разделены лишь частично, находясь в равновесии, тогда следует призвать парламентариев от имеющих совещательный голос стран, чтобы завершить дебаты и ликвидировать противоречия мирным голосованием. Если же могущественные государи не захотят сделать уступки один другому, то в этом случае будет правильнее решить... что либо первый среди них, либо наиболее опытный получит преобладающую над другими власть»[3]. Мы видим, что желание закрепить иерархическую систему неравенства народов имеет давнюю историю. Особенно стараются идеологи главенствующей страны (в первой половине XVII века – это Франция, четырьмя веками позже – Соединенные Штаты). То, что так близки начало XVII и начало XXI веков, объяснимо тем, что предвестфальский мир не знал универсальной политической единицы – суверенного национального государства, имел основой мирового порядка иерархию правителей. Сегодняшний же мир, открывшийся после бомбардировок Югославии в 1999 г. (направленной против суверенного и неагрессивного государства), крушит то драгоценное, чего мировое сообщество достигло после кровавой Тридцатилетней войны и обрело в 1648 году – запрета на вмешательства во внутренние дела суверенного государства. Оказалось, что поствестфальский мир, как и 350 лет назад, начал отрицать суверенное национальное государство в качестве гарантии от внешнего насилия. А ведь не так давно казалось, что со свирепым бесправием уже покончено и принцип cuius regio, eius religio возобладает навечно. Увы, прав был гениальный Фихте: «По-видимому, беспорядок еще возобладает над порядком. Значительная часть людей при всеобщем беспорядке приобретает больше, чем теряет, а у тех, кто теряет, остается надежда, что однажды он тоже выиграет... Многие из благ, созданных в наших государствах, еще можно требовать и захватывать, и наконец, если у тебя дома все уже исчерпано, то угнетение других народов и континентов – постоянный и обильный вспомогательный источник». Уже в наше время, неполных два десятилетия назад, сорокалетняя «холодная война» завершилась каскадом событий, знаменовавших неслыханное расширение зоны беспорядка. В 1989 г. Западная Германия, в которой США держат свои войска, поглотила ГДР, а в два последующих года в зону влияния Америки попала вся Восточная Европа и Прибалтика. 1991 г. ознаменован прибытием оружия – от Аргентины до Венгрии – к сепаратистским силам СФРЮ, и страна взорвалась. В 1994 году военно-морская пехота США восстановила власть президента Аристида на Гаити. Вашингтон провозгласил грядущее вхождение восточноевропейских стран в НАТО. В 1995 г. Дэйтоновские соглашения навязали американское решение в Боснии. Между 1995 и 1999 годами США укрепили свое влияние на огромной территории – от Косово до Восточного Тимора.

На пути от «сверхдержавы» к «гипердержаве» были две ступеньки. На первой президенты Джордж Буш-старший и Билл Клинтон еще не осмеливались «идти в отрыв в одиночку». Они укрепляли НАТО и совещались с союзниками. Но на второй ступеньке, в новом веке – при президенте Джордже Буше-младшем внешнеполитические успехи окончательно «ослепили дядю Сэма». Cплошной триумф создал восхитительное чувство вседозволенности, чувство невозможности противостоять в этом мире американской мощи. В этой ситуации ценность союзников для Вашингтона резко уменьшилась, а уважение к мировому праву исчезло напрочь.

Президент Буш-младший выразил это чувство в желании «действовать самостоятельно» на мировой арене. Он с презрением отнесся к опасности глобального «одиночества» гегемона: «На определенном этапе нашего пути в этом мире мы можем остаться в одиночестве. У меня это тревоги не вызывает. Мы – Америка»[4].

К осени 1998 года стало ясно, что диктат Америки не поколеблет решимость Сербии сохранить Косово в составе своей государственной территории. В октябре 1998 г. главный американский дипломат на Балканах Ричард Холбрук привез в Белград «решающие аргументы» в пользу отказа Сербии от Косово, которые должен был объяснить несговорчивому президенту Милошевичу генерал-лейтенант авиации Майкл Шорт, ответственный за воздушную войну против сербов. Шорт сказал сербскому президенту, что у него «У-2 в одной руке и Б-52 в другой руке, выбор за сербами». Милошевичу детально объяснили, что будет означать американская воздушная война против Сербии. И все же сербское руководство отвергло американские предложения. Пусть будет война[5]. В войну против Сербии, как и пятью годами позже – в войну против Ирака в 2003 году, Соединенные Штаты вступили без санкции Совета Безопасности ООН, собрав «коалиции желающих». В обоих случаях руководители США дали понять, что не считают обязательным условием согласие мирового сообщества на применение силы.

Империя– это форма правления, когда главенствующая страна определяет внешнюю и, частично, внутреннюю политику всех других стран. Кто будет спорить, что современная индустриальная Америка не похожа на аграрный Рим античности? Но Вашингтон стал уподобляться Риму в обеих указанных функциях. А их осуществление неизбежно ставит задачу создания иерархического порядка, системы организованного соподчинения. Имперское мироощущение вернуло себе немалое обаяние в Америке после 2001 года. Для влиятельного политолога Краутхаммера, для издателя неоконсервативной «Уикли стандарт» Уильяма Кристола, для популярного ныне аналитика Роберта Кэгена – и даже для главы Всемирного банка Пола Вулфовица в имперских орлах, в имперском влиянии, в самом слове империя нет ничего, что заставляло бы опустить глаза. Как написал Уильям Кристол, «если кто-то желает сказать, что мы имперская держава, ну что ж, очень хорошо, мы имперская держава»[6].

Термин «империя» теряет свое значение антонима республики и свободы. Иельский историк Джон Льюис Геддис призывает трезво оценить ситуацию: «Мы определенно империя, мы более чем империя, и у нас сейчас есть (мировая) роль»[7]. А как иначе сказать о державе, чьи вооруженные силы расположились в 120 странах, которая контролирует мировой океан и космическое пространство, тратит на разведку в глобальных масштабах более 40 млрд дол., которая как на подчиненные смотрит на международные организации; о державе, которая вела три войны за последние пять лет против стран, не причинивших вреда собственно Соединенным Штатам и расположенных на растоянии полэкватора от американской территории. Пирамида централизованной мощи в глобальных масштабах, построенная после окончания «холодной войны» и осуществляющая фактический контроль над миром, иначе и определена быть не может.

Этим термином уже свободно пользуются от правого политического фланга до левого, от Майкла Игнатьева и Пола Кеннеди до Макса Бута и Тома Доннели. Именно это и наиболее примечательно; все участники дебатов знают, о чем идет речь: о принуждающей внешней политике, об использовании вооруженных сил США на глобальных просторах, на всех материках и на всех океанах. Создание «неоконсервативной фалангой» нового идейного обоснования американской внешней политики свершилось вследствие наличия жесткого самоутверждения и желания опередить потенциального противника в стране, которую историк из Университета Пенсильвании Уолтер Макдугал назвал: «Земля обетованная, государство крестоносцев»[8]. Выявилось немало других проявлений презрения к взглядам и мнениям огромного мирового сообщества. К сентябрю 2001 г. администрация Буша отвергла «протокол Киото» (относительно глобального потепления), решительно отказалась от участия в работе Международного суда по уголовным преступлениям, поставила под сомнение Конвенцию о запрете биологического оружия, выступила против международных ограничений в торговле и передаче полевых мин и малого стрелкового оружия, против Конвенции ООН, запрещающей полевые мины. Английский журнал «Экономист» 28 июля 2001 г. писал: «Попадался ли Бушу договор, который ему бы нравился? Сама идея многостороннего сотрудничества неприемлема для Буша».

Результатом стала «доктрина Буша» (сентябрь 2002), утверждавшая, что «величайшей угрозой свободе является совмещение радикализма и передовой технологии». Солью доктрины стало следующее: «Соединенные Штаты не могут больше полагаться на ответные действия, подобные тому, какие мы предпринимали в прошлом... Теперь США готовы к упреждающим действиям ради самозащиты, даже если существует некоторая неясность относительно времени и места вражеской атаки»[9].

Дело «ответа» активно или пассивно сопротивляющимся взяли на себя неоконсерваторы. Один из их лидеров – т. н. «черный принц» Ричард Перл безапелляционно заявил, что «мощь Соединенных Штатов всегда является источником всего лучшего на планете»[10]. Чарльз Краутхаммер: цивилизацию от варварства охраняет «не парламентская говорильня, но мощь, а в однополярном мире – американская мощь – применяемая, если это нужно, односторонне. А если необходимо – предваряющими ударами»[11]. Еще более цветисто высказался корреспондент «Ньюсвика» Майкл Хирш: «При всех огрехах роль, которую играют ныне Соединенные Штаты, является величайшим – за многие века – подарком миру. Возможно, это самый большой подарок за всю историю существования человечества»[12]. Вторжение в Ирак было первой демонстрацией «доктрины Буша» в действии. Решение начать боевые действия было принято исходя из неверной интерпретации разведданных, из неверной оценки последствий этого вторжения для США. В Ираке не оказалось средств массового поражения, и Багдад не имел касательства к Аль-Каиде. Ирак был оккупирован за три недели, но оккупационные силы столкнулись с упорным и самоотверженным сопротивлением, с рухнувшей экономикой страны, с убийственным соперничеством шиитов, суннитов и курдов. Созданный собственными руками кошмар начал затягивать Америку в опасное болото. По сию пору «комиссия Бейкера» изучает последствия нападения на суверенную страну. Односторонние действия Вашингтона в отношении не угрожающей ему суверенной страны смутили даже самых верных из союзников США. Повсюду обсуждается вопрос, уместно ли иметь союзником страну, которая готова вести превентивные войны по своему выбору, на основе сугубо собственной интерпретации складывающейся мировой ситуации. Парадокс: в созвездии независимых государств сильнейшее из них являет собой потенциальную угрозу всем остальным. Тенденция еще терпима, если лидер «мудро осторожен». Но, как выяснилось, то, что кажется мудростью американцам, вовсе не воспринимается подобным образом в других мировых столицах.

Загрузка...