Правдивая история о проводнике Мешади Фару Абас оглы

Ты опять пришёл к костру и хочешь, чтоб тебе рассказывали истории, от которых твоя одинокая постель, покинутая тобой утром, остывала бы только к обеду? Слушай же чудесную историю о проводнике Мешади Фару Абас оглы, прозванном весёлый Мешади. Началась она далеко до войны и до того времени, когда наш город занимали мужчины в юбках. Прославленный Мешади имел прекрасную жену и великолепную лошадь, на которой два раза в день, утром и вечером, проезжал по городу, а всё остальное время сидел в кофейной и ждал, когда русские вздумают пойти смотреть горы. Что русские смотрят в горах, это и до сего времени неизвестно, но Мешади получал деньги, благодарность от женщин и даже был такой день, когда он получил тринадцать благодарностей от тринадцати женщин, причём последняя даже плакала и звала с собой в Москву. Но Мешади был горд и — зачем ему покидать горы? Так вот, русский генерал, красивый и тоже весёлый, увидал однажды жену весёлого Мешади, и она столь прельстила его, что генерал забыл обучать солдат, и солдаты его бродили по городу, словно козы по горам, и от них был такой убыток, что торговцы однажды сказали Мешади: «Весёлый Мешади, ты подолгу сидишь дома и генерал скучает, ожидая того времени, когда ты уйдёшь, а нам от генеральских солдат убыток. Приходи в кофейную с утра и пей за наш счёт кофе и играй в кости, и пусть генерал не скучает». Весёлый Мешади улыбнулся и сказал, что он давно ждёт такого приглашения, и вот он сидел в кафе, и ему было скучно, но у него не было солдат, и торговцы не заботились об его скуке. И тогда горская гордость наполнила Мешади и он решил отомстить. Он купил хороший кинжал, перетянул талию поясом и, положив руку на кинжал, пришёл к жене генерала и сказал: «Я нашёл в горах невиданную скалу, она блестит и как рубин, и как изумруд, и с неё видны небеса и, может быть, бог на них. Прикажите оседлать лошадь, и весёлый Мешади отведёт вас на эту скалу» — и жена генерала, любопытная, как все жёны, приказала оседлать лошадь. Тогда Мешади повёл её по тропам, по которым водил всех русских, привёл её на луга, где цвели цветы, окружённые соснами, — и жена генерала забыла спросить о чудесной скале, похожей на рубин и одновременно на изумруд. Так она много раз ездила в горы и каждый раз забывала спросить о скале, а сидеть теперь в кафе Мешади было не столь скучно, и ему казалось, что можно быть генералом, и не имея солдат.

В положенный срок жена генерала родила сына, и генерал призвал весёлого Мешади и сказал: «Моя жена была бесплодна, и кавказские горы исцелили её. Посмотри, как мой сын белобрыс и светел и как в нём виден весь русский род». А сын его был чёрен как испуг Мешади, а весёлый проводник подтвердил: «Он светел и весь русский род виден в нём» — и тогда генерал дал ему денег, и Мешади с присущей ему гордостью и достоинством взял их и, выйдя, сказал: «Вот как нужно уметь мстить, что можно получить и удовлетворение и деньги». Генерал уехал, а Мешади был по-прежнему весел и по-прежнему объезжал два раза в день город на своем великолепном коне с посеребренными стременами.

Уже седина выступила в весёлой бороде Мешади, уже прошла большая война, и по городу ходили солдаты в юбках, уже Мешади чувствовал старость, и заработки его уменьшились, а он гордо верил, что уменьшились от войн, а не от его старости. Тогда он стал подумывать о белобрысом генеральском сыне и, когда однажды какие-то солдаты занимали город и в горах играли пулеметы, Мешади прочёл приказ о запрещении охоты в горах, и приказ тот был подписан полным именем генеральского белокурого сына. И Мешади затосковал, взял ружьё и пошёл в горы. Там он увидал куропатку, а может, и не видал куропатки, но он выстрелил, его окружили три солдата и привели к белобрысому человеку, подписавшему приказ. Белокурый человек свёл свои чёрные брови.

— Ты, — сказал он, — старый дурак, читал приказ и знаешь, что в горах нельзя стрелять. Мне бы надо тебя повесить, или, по крайней мере, пустить тебе пулю в глупый твой рот, который ты скалишь, как собака, но я добр и приказываю тебя выпороть.

Что мог сказать Мешади против такой речи? Он гордо снял штаны и сказал:

— Пори.

И, приняв узаконенное количество нагаек, поднявшись, молвил, — я всегда не верил в сыновью благодарность. Но он был по-прежнему весел и знал, что счастье ветренно и никогда не уйдёт от Мешади, и оно, точно, не ушло. Опять в горах заиграли пулеметы и город заняли солдаты, расклеивавшие приказы, и вот, когда на море был шторм и волны мыли корни кипарисов, растущих по берегу, и Мешади сидел под этими деревьями и со скуки считал волны и насчитал их тринадцать тысяч, к нему подошёл человек и сказал растроганным голосом: «Отец, узнаёшь ли ты меня?». Мешади гордо посмотрел на него и ответил: «Кажется, я узнаю тебя! Разве умирающий генерал сказал тебе, кто твой отец?» «Да, — ответил оборванный человек, — он мне сказал про настоящего моего отца и умер, и я накрыл его знаменем и, продав его серебряный портсигар, приехал к тебе». «Всё это очень хорошо, — сказал своему сыну Мешади и крепко, с присущим ему достоинством, обнял его, — но моё ремесло стало столь же убыточно, как и ремесло генерала, и я уже стал стар, и только сижу на берегу и смотрю, как купаются женщины, и у меня нет охоты уйти с ними в горы».

И тогда он стал рассказывать про былые времена и сказал, что вот он смотрел шторм и насчитал тринадцать тысяч волн, но сам он был несчётнее шторма, — и сын подивовался на его рассказы и захотел увидать горные тропинки. Весёлый Мешади показал ему все горные тропинки и ту скалу, куда никак не могла доехать генеральская жена, и вот сын его сделался проводником.

Мешади смотрел на сына и сын смотрел на Мешади, и по вечерам они говорили о войне, когда им нужно бы было говорить совсем о другом. Мешади видел, что вновь приехали толстые женщины к морю и вновь захотели в горы, как это и было раньше, и каждой из них необходима была скала, одновременно похожая и на рубин и на изумруд. Сын Мешади, — к чему человечеству знать его позорное имя, — водил их в горы, и вот у него уже была и черкеска, и белая папаха, и скоро должен бы появиться конь, — но женщины, возвращающиеся с гор, имели такие же голодные глаза, как и перед тем, чтоб туда идти, и Мешади стал вместо войны напоминать сыну о штормах и своей молодости, и тот говорил ему: «Хорошо» — но ничего хорошего не мог заметить в глазах женщин весёлый и мудрый Мешади. И тогда он сделал так. Когда однажды сын повёл в горы тоскующее по тихому беспорядку человечество, то Мешади шёл рядом с ними, тропами, скрытыми для всех, кроме его, Мешади, гордых и весёлых глаз. Он шёл и видел, что его недостойный сын не только не поддерживает стремени у едущей женщины, не только нежно не касается её ноги, но сам идёт далеко впереди, словно только что нашёл тропу, и к тому же ведёт разговоры о войне и воинских доблестях. Женщина знает, что такое война! Война — это значит, что мужчина, даже и вернувшись с войны, шесть дней из недели, по крайней мере, оставляет её на одинокой кровати. Зачем с женщиной говорить о войне, когда вокруг скалы, луг, окружённый соснами и зелёная трава такая, какой нигде нет в России. И вот былая гордость наполнила Мешади, и он начал бросать огромные глыбы на тропы, и путники поднимали головы кверху и говорили, что близится или обвал, или идёт гроза. Сын Мешади выпрямился и готов был защищать и от обвалов и грозы вверенные ему жизни, и походка его стала такой, словно он вёл полк. И тогда Мешади сказал: «Дурак», и медленно спустился с гор.

Вечером опять был шторм, и берег опять мыл в волнах свои кипарисовые косы, и голубая мгла тумана стояла над береговыми скалами. Сын Мешади сказал своему отцу:

— Уже в горах началась буря, и на наши тропы летели камни, и я боялся, как бы кого не убило.

— Дурак, — сказал ему Мешади, — эти камни летели из меня. Ты думаешь, нужна твоя защита? Каждая из этих женщин защитит тебя лучше, чем полк твоих разбежавшихся солдат. Ты думаешь — ей нужна твоя тропа? Каждая из них лучше тебя знает все тропы и в не таких горах.

— Плохо я разве знаю мои тропы? — возразил ему его сын.

— Ты трижды дурак, — сказал ему опять Мешади, — дважды, что не можешь уразуметь того, что я тебе сказал, и третий раз, что тело твоё не море, а болото, и нельзя из такого болота разводить хозяйство. Пускай, как прежде, рушится мой дом, пускай я буду сидеть на берегу моря и только смотреть на купающихся, — но позора не будет на моей голове. Я думал, ты воистину сын Мешади, но ты по-настоящему сын генерала, и вот перед тобой шоссе, оно ведёт в Россию или ещё дальше, ступай по нему прямо, иначе камень, упавший на тропу, может ударить в твою голову… Я простил тебе твои плети, но не могу простить, чтоб сын мой висел над женщиной как плеть или что-либо другое более позорное. Иди!

И вот его сын пошёл по прямому и пыльному шоссе, шаг его был медленнее шага буйвола, и каждый гнусный курд мог теперь над ним смеяться и плевать на его следы. Мешади глядел ему вслед, ему было его жалко, но он, сложив на широкой своей груди руки, видел горы, такие же непреклонные и гордые, как он сам.

Так окончилась история о возвращении сына проводника по горам весёлого Мешади Фару Абас оглы.