Праведная бедность: Полная биография одного финна

Геннадий Фиш. ОБ ЭТОЙ КНИГЕ

Семьдесят пять лет назад в семье бедняка крестьянина Силланпя в ветхой бревенчатой избушке, затерянной в лесах Западной Финляндии, родился мальчик, имя которого ныне широко известно всему читающему миру. Один из самых популярных писателей современной Финляндии, автор ряда романов, повестей, рассказов — Франс Эмиль Силланпя — еще при жизни (что случается не так уж часто) стал классиком финской литературы.

Первые его книги — роман «Жизнь и солнце» и сборник рассказов «Дети человеческие» — вышли в 1916 и 1917 годах, когда Финляндия еще была частью Российской империи.

Читатель увидел в молодом писателе талантливого художника, очень тонко и точно чувствующего природу, который словно слышит, как растет трава, видит, как наливаются весенними соками почки деревьев. Шум занесенного снегами ночного бора полон для него тайного значения, а беззакатные, летние северные ночи таят невыразимое очарование. И неотделим от этой природы «кусок ее», живущий по тем же неотвратимым законам человек — герой Силланпя. И отсюда, от этой стихийной силы, диктующей поведение человека, от эроса, определяющего весь ход его жизни, весь строй его чувств — вызов общепринятой морали, своеобразное «биологическое бунтарство». Все, что «угодно» плоти, вне контроля разума, вне общественных отношений, оправдано писателем потому, что это «зов крови». Но, несмотря на явно ощутимый талант, первые книги Силланпя вряд ли выходили из общего русла литературы эротически-эстетствующего декаданса начала века.

Критики не без основания находили тогда в творчестве Силланпя непреодоленное влияние раннего Кнута Гамсуна. Тонкая изощренность стиля произведений Силланпя, по мнению исследователей, была как бы продолжением традиции Юхани Ахо — непревзойденного мастера финской новеллы. «Уже в этот период Силланпя — один из наших искуснейших писателей-прозаиков. Верный вкус чувствуется в каждой фразе, отточенность стиля достигает вершины…» — пишет финский литературовед Рафаэль Коскимиес.

Ничто, казалось, не предвещало, судя по ранним произведениям писателя, той характеристики его творчества, которая ныне бытует в финских литературных справочниках: «Литературное творчество Силланпя в основном посвящено финскому крестьянству, его наиболее бедной части».

Этот новый этап творческого развития Силланпя во многом объясняется воздействием исторических событий — рабочей революции и гражданской войны восемнадцатого года в Финляндии, свидетелем и очевидцем которых ему довелось стать. Он не был активным участником борьбы, не сражался ни с той, ни с другой стороны баррикады, но несомненно и то, что многое пришлось пережить, передумать, переоценить писателю, чтобы по горячим следам событий написать такую книгу, как «Праведная бедность», которая, согласно утверждениям финской критики, считается «одним из сильнейших произведений финской эпической прозы».

Я бы добавил, что эта эпическая проза вся пронизана токами глубокой взволнованной лиричности, тем более сильной и впечатляющей, что она пробивается из-под покрова, казалось бы, объективного, беспристрастного повествования.

Книги Силланпя переведены на десятки языков, удостоены международной Нобелевской премии. И вот сейчас одна из них впервые переведена на русский язык. Мне думается, закономерно, что знакомство советского читателя с Франсом Эмилем Силланпя начинается с романа «Праведная бедность», произведения, по объему, может быть, и небольшого, но сыгравшего важную роль в истории финской литературы.

Это была третья книга тридцатилетнего писателя, но она стала первой в ряду последующих («Усопшая смолоду», 1931, «Путь мужчины», 1932, «Люди в летнюю ночь», 1934), которые определили творческое своеобразие Силланпя и прославили его.

«Праведная бедность» вышла в свет весной 1919 года, то есть буквально через год после того как финская революция была утоплена в крови, когда были расстреляны и брошены в концлагери десятки тысяч людей, а те из вожаков рабочего движения, кто остался в живых, томились в тюрьмах, скрывались в подполье, эмигрировали за границу.

Словно отлитая из одного куска, книга Силланпя спокойно, даже медлительно и вместе с тем с удивительной емкостью раскрывает «полную биографию одного финна». Писатель прослеживает судьбу своего героя, начиная с жизни его незадачливых родителей, рисует картины деревенской жизни более чем за полвека, со всеми ее бытовыми подробностями. С удивительной силой написаны страницы детства героя, — страшный голод, который в шестидесятых годах в результате трех неурожайных лет обрушился на финский народ. «Лесная лихорадка» — родная сестра «золотой лихорадки», охватившая затем Финляндию, изменившая лицо страны, превратившая ее из страны полунатурального хозяйства в страну капиталистическую, оставила героя книги, теперь уже юношу-лесоруба Юсси, таким же бедняком, какими были и его родители. Заканчивает повествование Силланпя днями рабочей революции, когда разорившемуся торпарю Юсси Тойвола шестьдесят лет.

Начинается книга, собственно, с конца — со смерти героя.

«И однажды весенней ночью, — узнает читатель с первой же страницы, — егерь, которому поручили расстрелять осужденных, вывел в расход его горемычную душу заодно с восемью другими, ей под стать».

Из последних же страниц книги становится ясным, что старик вовсе не причастен к тому делу, в котором его обвинили, стал жертвой «скорострельного суда».

Писатель нисколько не идеализирует Юсси Тойвола. Напротив, словно в угоду победителям, он стремится всячески принизить его. Забитый, неказистый мужичонка с отталкивающей наружностью, неудачник, ограниченный, тугодум, который к тому же «в своей стороне слыл большим пройдохой», — вот каким проходит Юсси Тойвола через всю книгу. Но такова сила реалистического таланта Силланпя, такова глубина его, казалось бы, бесстрастно созерцательного проникновения в течение ничем внешне не примечательной жизни, таково мастерство раскрытия самых тайников душевной жизни, что, пережив вместе с подчеркнуто «несимпатичным» героем всю его несчастливую жизнь, не можешь всей душой не восстать против несправедливости окружающего Юсси общественного устройства, против тупой жестокости убивших его белогвардейцев.

Следуя за художником по тропам повествования, читатель начинает постигать правоту писателя, который в конце книги с горькой усмешкой говорит о егере, расстрелявшем Тойвола, что тот «просто не разобрал, какой замечательный человек этот Юсси».

Нам понятно, почему эта книга, герой которой, маленький несчастный человек, словно бы случайно примкнувший к восстанию, в свое время не могла по-настоящему удовлетворить передовых борцов пролетариата. Она, казалось, принижала героическую борьбу финских рабочих, только потому потерпевших поражение, что на помощь буржуазии пришли немецкие интервенты. В самом деле, показывая жизнь через призму сознания человека, который как бы плелся в арьергарде событий, писатель не мог нарисовать картину их во всей широте и взаимосвязи. И это было как бы выражением и позиции самого Силланпя, пытавшегося стать «в стороне от схватки». Но сила жизненной правды, ведущая перо художника-реалиста, такова, что она, как это не раз бывало в истории литературы, даже входя в противоречие с позицией автора, пробивает себе путь на страницы книги. Так, несмотря на некоторый «перекос» в изображении событий, реальное историческое содержание их воздействовало и на повествование Силланпя. Оглядываясь на прошлое, мы, как сказал Герцен, «всякий раз разглядываем в нем новую сторону, всякий раз прибавляем к уразумению его весь опыт вновь пройденного пути».[1] И мы понимаем сейчас, что среди мутного потока клеветнической литературы появление этой книги, направленной против белого террора, «принижающей» образ бедняка-торпаря для того, чтобы так возвысить его, — было гражданским подвигом писателя, столь далекого от политической жизни.

Трудно было сыскать более бесправного человека, чем финский торпарь. Земля, которая его кормила, принадлежала землевладельцу, требовавшему, чтобы торпарь «отрабатывал» аренду, возделывая хозяйские поля в самую страду, облагавшему его непосильными повинностями. В любую минуту, не связанный зачастую даже письменным договором, хозяин мог согнать торпаря с земли, которую тот долгие годы обрабатывал, изгнать из единственного его прибежища — торпа, избы.

Всей неотразимой системой художественных образов и даже лирическими отступлениями автор постепенно, исподволь доказывает закономерность и естественность того, что торпари пошли в революцию вместе с рабочим классом.

Это тоже не могло не прозвучать как скрытая полемика с официальной финской пропагандой тех лет, утверждавшей, что на сторону революции крестьян, даже торпарей, можно было привлечь, лишь обманув их.

Нет, революция не обманула торпарей. Уже на третий день после своего возникновения Совет народных уполномоченных (революционное рабочее правительство) 31 января 1918 года издал закон, по которому торпарям предоставлялось право бесплатно и беспрепятственно владеть участками, на которых они живут и которые они обрабатывают. Десятилетиями мучивший финское общество «торпарский вопрос» был решен раз и навсегда. Даже восторжествовавшая контрреволюция не решилась отменить этот закон.

«О событиях 1918 года написано в Финляндии много книг, но на всех них лежала печать так называемой «белой лжи», — говорит широко известный нашим читателям финский писатель Мартти Ларни.

Такой «белой ложью», заполонившей все газеты, вошедшей в школьные учебники, сохраняющейся там и до сих пор, несмотря ни на что затемняющей умы и души многих финнов, стала созданная победителями легенда об «Освободительной войне», войне за независимость от русского господства. Так именуют буржуазные историки гражданскую войну, где финскому рабочему классу с оружием в руках противостояла отечественная буржуазия, вкупе с иноземной, кайзеровской армией. Выдавая гражданскую войну за национальную, «освободительную», правящие круги пытались этим «оправдать» царивший в стране разнузданный террор и объяснить проводимую ими более чем в течение тридцати лет резко выраженную антисоветскую политику. При этом, конечно, всячески замалчивался тот факт, что еще за месяц до начала гражданской войны Советская Россия, первая из всех государств, безоговорочно признала полную независимость Финляндии.

И вот над морем этой «белой лжи», не поддаваясь ей, самим фактом своего существования противостоящая ей, высится книга талантливого художника-реалиста, свидетеля и очевидца событий, книга, из которой всякий непредубежденный читатель увидит, что гражданская война восемнадцатого года была внутренним финским делом, что движущей ее силой были социальные противоречия расколотого на два лагеря финского общества. О людях же, создававших впоследствии легенду об «Освободительной войне», Силланпя, не щедрый на политические формулировки, пишет, что они в семнадцатом году «поспешили показать, что стоят за единство империи и сугубо преданы ей. В знак верности обменивались поцелуями и подписями, против чего никто не возражал, хотя существовала свобода слова». Все это дало право газете «Кансан Уутисет» в статье, посвященной семидесятипятилетию писателя, сказать, что в романе «Праведная бедность» Силланпя подымается до показа классовой борьбы.

Как всякое произведение подлинного, большого искусства, роман «Праведная бедность» — многогранен, объемен. Однако те грани его, которые я здесь подчеркнул по вполне понятным причинам, финской литературной критикой при появлении книги замалчивались. Критика останавливала свое внимание на других гранях, своеобразии таланта писателя и совершенстве его стиля, подчеркивая те элементы его мировоззрения, которые мы бы назвали «буржуазным гуманизмом». И то, что мы посчитали бы недостатком, стремление писателя встать, если не «над схваткой», то, во всяком случае, в стороне от нее — выдавалось за достоинство.

Но, как бы то ни было, и по сей день, когда финская литература недавно обогатилась таким широчайшим полотном, как трилогия Вяйне Линна «Под полярной звездой», первая книга которой, посвященная истории семьи торпаря, подводит читателя вплотную к событиям финской революции и во многом схожа по материалу с «Праведной бедностью», но гораздо шире ее и по охвату жизненных явлений, и по глубине социальных характеристик, — значение «Праведной бедности» в развитии финской литературы остается непреходящим. Этот роман по-прежнему продолжает волновать нас силой художественного проникновения в душу «одного финна», труженика-бедняка, историей его, казалось бы, ничем не замечательной жизни. Уже обогащенный знанием истории последних десятилетий, приближаясь к пониманию событий с уровня нашего времени, молодой писатель Вяйне Линна многому учился у старого художника Силланпя.

Соглашаясь с этим, сам Вяйне Линна очень точно определил существенное различие:

— Силланпя взывает к жалости, — я же требую справедливости! — сказал он мне.

Ознакомившись с «Праведной бедностью», советский читатель, мне думается, с нетерпением будет ожидать появления на русском языке следующих романов Франса Эмиля Силланпя.

Геннадий Фиш