Правила боя

Глава первая Бегущий кабан

Впервые после выхода из залива Кач атомоход «Лакшми» всплыл в Красном море, в виду островов Фарасан.

Заканчивались первые трое суток плавания. Отдраив люк, всей командой высыпали на ходовой мостик – вдохнуть настоящего, живого воздуха и избавиться, наконец, от упакованного в полиэтиленовый мешок тела индийского капитана. Теперь во главе лодки стоял Мухаммед Нушри, араб-саудит, младший отпрыск правящего рода, тоже учившийся мореплаванию в Великобритании, в военно-морском коллежде Святого Георгия и отслуживший три года в Королевском ВМФ.

Весь переход до точки назначения лодка будет идти в режиме радиомолчания, поднимаясь на поверхность только в случае крайней, смертельной необходимости. Махди, давший операции наименование «Синдбад», придавал ей очень большое значение, поэтому нужно было сделать все возможное и невозможное для того, чтобы довести ее до конца. Удар, направленный в самое сердце империалистического спрута, одновременно должен был поразить и мировой сионизм…

Вдалеке показались сигнальные огни патрульного катера. Потом взлетели две условные ракеты – красная и белая. Капитан лодки ответил – одной зеленой ракетой, выпущенной не вертикально вверх, а вдоль поверхности моря.

Сторожевой катер принадлежал флотилии береговой обороны государства Аль-Мамляка аль-Арабия ас-Саудия, или, как называют ее неверные, Саудовской Аравии. Рядом с огромным телом подводного атомохода катер казался крошечной рыбкой-прилипалой, присосавшейся к телу кита. По брошенным сходням с катера поднялась группа людей, в темной, похожей на униформу одежде. С одним из них, поднявшимся первым, капитан обнялся, остальных приветствовал вежливым поклоном. Один, идущий в середине группы, привлек его внимание, капитан взял его за рукав, отвел в сторону, развернул лицом к свету. В лучах полной луны лицо казалось мертвенно бледным.

– Это кто? – спросил капитан.

– Это – русский, – ответили ему.

– Что ему делать на моей лодке?

– Он подводник, плавал на такой лодке, знает, как проходить противолодочные заграждения, ставить защиту от гидролокаторов и еще много всего, что умеет делать эта лодка. Он будет консультантом.

– Почему он пошел на это? Ему нужны деньги?

– Месть.

– Это опасное чувство. – Капитан задумался. – Пусть спускается, я возьму его в плаванье. Что-нибудь еще?

– В этом пакете последние инструкции Махди, он присылает вам свое благословление и просит не выходить на связь, но держать рацию включенной – ситуация в мире меняется каждый день, случиться может всякое.

Двое мужчин еще раз обнялись. Один вернулся на катер, второй стоял на ходовом мостике до тех пор, пока бортовые огни катера не скрылись во тьме. Лодка медленно ушла в темную, как арабская ночь, воду.

Наша прогулка продолжалась недолго.

Находиться в небольшом, окруженном высокими стенами и накрытом проволокой прямоугольнике двора, дыша горячим, влажным воздухом, особого удовольствия не доставляло. В камере было намного лучше – прохладно и не пыльно.

Несколько минут мы молча бродили по раскаленному асфальтовому прямоугольнику, потом Гена спросил:

– Слышь, Леха, а откуда у тебя погоняло Кастет?

– Да это не погоняло – прозвище, – смутился я. – У меня фамилия – Костюков, в школе звали Костыль, а когда боксом начал заниматься, в Кастет переделали. У меня сильный удар справа был, убойный.

– Что, правда человека кулаком убить можешь?

– Могу. Во всяком случае, мог, – подтвердил я. Были такие случаи в моей биографии, не на ринге, конечно.

– И боксера тоже? – продолжал изумляться Есаул.

– И боксера, если он к удару не готов.

– Классно! Научишь?

– Нет, Гена, удар годами ставить надо, у тебя терпения не хватит. И потом, – я снова вспомнил Мастера из Рязанского училища ВДВ, – в настоящем ударе не сила важна, и не точность. В него энергию вкладывать надо, которая в человеке живет. Тогда и несильным ударом убить можно…

– Ну и ладно, – легко согласился Есаул, – я все равно теперь больше из пистолета стреляю, а не руками бью.

Он помолчал немного, должно быть, вспоминая об оставленном дома пистолете.

– Ты с Пальцем, кстати, познакомился?

– Это – Псов Кондратий Иванович?

– Ну да, Псов… Он, когда по малолетке сидел, погоняло заработал, и знаешь какое? Член!!!

– Это за что ж его так?

– Да было за что, теперь-то смешно это… А у воров погоняло – это как имя, на всю жизнь дается. Представляешь, с таким погонялом всю жизнь жить? Так он когда на взрослую зону попал, со смотрящим договорился, чтобы тот его перекрестил. С тех пор Пальцем называется… А тех, с кем вместе на малолетке сидел и его прежнее погоняло помнит, он теперь мочит. Четверых, по-моему, уже грохнул. А может, больше.

Мы еще несколько минут молча потоптали пыльный асфальт и собирались уже вернуться в прохладу камеры, когда в небе, ограниченном прямоугольником стен, послышался звук приближающегося вертолета. Причем, вертолета военного. За время моей афганской службы я научился отличать на слух транспортную или десантную «вертушку» от боевого вертолета, несущего не мешки с продуктами, а крупнокалиберные пулеметы и ракеты класса «земля-воздух».

Звук вертолета приближался, и от этого на душе стало неспокойно – нечего в небе мирного города делать боевой машине смерти. И только я хотел сказать Есаулу об этом, как «вертушка» зависла над нашим двором и начала отрабатывать хвостовыми винтами, настраиваясь на боевую позицию.

– Валим, Гена! – крикнул я и, схватив его за руку, потащил к открытой двери, где в теньке курил вертухай, который вывел нас на прогулку.

Когда мы были уже у самых дверей, диагональ двора пересекла пулеметная очередь. Хорошая такая очередь, из двух спаренных крупнокалиберных пулеметов. Свободной рукой я ухватил вертухая, и мы втроем дружно упали на каменный пол коридора. И – вовремя, потому что после пристрелочной очереди во двор прилетела ракета, разворотив стенку между соседними площадками для выгула заключенных. Посыпались стекла первого этажа, Гена схлопотал по спине половинкой кирпича, мне щеку царапнул кусок штукатурки, а вертухай заработал здоровенную шишку на лбу, что, впрочем, нисколько его внешность не портило.

Завизжали сирены, послышался топот обутых в казенные сапоги ног, раздался многотысячный рев заключенных – тюрьма ожила, забеспокоилась, а я вслушивался в небо. Звук вертолетных моторов удалялся.

Я поднялся и, прижавшись к стене, осторожно выглянул. Во дворе висело густое облако кирпичной и штукатурной пыли, зато небо было чистым, ни облачка, ни вертолетика. Что и радовало…

– Пошли в камеру-то, – Гена пнул вертухая концом ботинка.

Тот нехотя поднялся, спереди на форменных штанах расплывалось большое темное пятно.

Тюрьма успокоилась только часа через два. Гена лежал на спине и размышлял вслух:

– Спина болит. К фельдшеру, что ли, пойти, или сюда его позвать… А то – девчонок на ночь вызвонить, пусть массаж сделают. Леха, давай девчонок вызовем.

Я пожал плечами, о девчонках сейчас как-то не думалось.

– Ну и правильно, ну их к дьяволу, – Гена перевернулся на живот. – Сявка, ты массаж делать умеешь?

Сева ответил:

– Я не знаю. Наверное, нет…

– А чего там уметь, – решил Есаул. – Гладь, да тискай, вот и все. Давай, приступай…

Сева перебрался на нары Есаула и принялся осторожно, чтобы не причинить боль, поглаживать ему спину.

Загремели ключи, дверь приоткрылась, показалась испуганная рожа вертухая.

– Господин Костюков, вас к господину полковнику просят.

– Кто такой господин полковник? – удивился я.

– Начальник тюрьмы, – шепотом сказал вертухай.

Гена рывком поднялся, подошел ко мне, обнял.

– Так понимаю, ты на волю идешь. Ни пуха… – И уже когда я подошел к двери:

– Ты со мной о деле хотел потолковать, помнишь?

– Помню, Гена. На воле встретимся…

– Береги себя, – услышал я уже сквозь лязг дверных замков.

Полковник внутренней службы Борис Борисович Хмырев поднялся мне навстречу.

– Рад, очень рад, – сказал он, протягивая мне руку.

Руку я пожал с некоторой опаской, потому что его радость явно была фальшивой.

– Счастлив познакомиться, наслышан о вашей встрече с Федором Ивановичем, так что, Алексей Михайлович, готов сотрудничать с вами. С Федором Ивановичем, господином Жуковым, мы всегда находили общий язык…

Казалось, от переполняющих его чувств полковник сейчас разрыдается. Однако молодец, взял себя в руки, вернулся к столу, вытащил из папки какую-то бумажку.

– Вот, – лицо его просияло, – только что пришло постановление. Изменяют вам, Алексей Михайлович, меру пресечения. На подписку о невыезде изменяют, справедливость-то восторжествовала, правда? А там, Бог даст, и вообще дело закроют…

Чем-то неуловимо он напоминал Петра Петровича Сергачева. Может быть, неискренней улыбкой, но если Сергачев и не скрывал, даже подчеркивал, что это всего лишь маска, то полковник Хмырев настойчиво пытался убедить меня в истинности его добрых по отношению ко мне чувств…

– У большого человека всегда много врагов, – продолжал источать елей полковник. – Стреляли вот в вас нынче, нам теперь стенку ремонтировать.

– Выпишите счет, – прервал я его, – оплачу.

– Что вы, что вы, какие пустяки. Но если вы настаиваете, – и он достал из той же папки листок бумаги, – цемент, кирпич, все денег стоит…

Я взял листок, мельком глянул и удивился – неужто полковник хочет сложить стену из малахита? – но ничего не сказал, положил в карман.

– Господин Киреев за вами машину прислал, так мы ее во двор загоним, так спокойнее будет…

– Убили ж господина Киреева, – напомнил я.

– Точно, убили, но машина стоит, ждет вас.

Хмырев впервые серьезно посмотрел мне в глаза и стало понятно, насколько опасный это человек и серьезный противник. Впрочем, сейчас, сегодня Хмырев на моей стороне и верить ему можно. Поэтому я кивнул. Начальник тюрьмы снял трубку.

– Тюлькин, почему трубку сразу не берешь? Ладно, не тренди! Там машина стоит на улице, черный лимузин, запусти во внутренний двор. Что значит – Устав караульной службы? Я для тебя – Устав караульной службы, понял?!

Хмырев бросил трубку.

– Бюрократы, – пожаловался он. – Скоро часовой на вышке чтобы на пост заступить, письменный приказ потребует. Сапоги чистить бы научились, а то – устав…

Он встал, подошел к окну, выходящему на внутренний двор.

– Ага, вот и машина. Постановленьице возьмите, пригодится, а так больше никаких бумажек не требуется, Тюлькин и так выпустит, я ему позвоню, – он действительно опять потянулся к трубке, но отдернул руку. – Успею позвонить, пока вы вниз идете и позвоню, ординарец сейчас проводит. Сам бы проводил, да вы ж понимаете…

Я кивнул – понимаю, мол, пожал протянутую руку и пошел вслед за ординарцем, старлеем в мешковатой не по фигуре одежде, которую и формой-то назвать язык не поворачивался.

Во дворе стоял большой черный лимузин с распахнутой задней дверью. Я опасливо заглянул в салон, готовый в любую секунду отпрянуть, захлопнуть дверцу, упасть на землю… В машине сидел Кирей, а точнее – Всеволод Иванович Киреев, как всегда в костюме и при галстуке, живой и невредимый. Наверное, единственный человек на Земле, которого я был рад сейчас видеть, не считая Светланы, конечно…

Глава вторая Дорога на кладбище

Гунь Юй вышел из своего кабинета и огляделся. Коридор был пуст. Он быстро прошел в дальний конец, где в маленькой каморке обитал человек со странным прозвищем «Бит Мак», бывший когда-то правой рукой «Мандарина».

Господин Гунь негромко постучал и прислушался, раздалось тихое: Да! – и он вошел. «Бит Мак» стоял у окна, спиной к двери, и даже не повернулся на стук.

– Прошу, повернитесь, я не буду отнимать вашу жизнь, – сказал Гунь Юй.

Биг Мак медленно повернулся. Если он и ждал смерти, то тщательно скрывал это.

– Слушаю вас, господин Гунь.

– Садитесь, поговорим.

Биг Мак послушно сел.

– Как вас зовут?

– Биг Мак, – удивленно ответил тот.

– Нет, какое имя дали вам родители?

– Вэн Шань. Русские называют меня Ваней. Мои родители еще до войны бежали от Гоминьдана через Амур, и я родился в Советском Союзе. Так что по духу я скорее русский, китайского языка почти не знаю, читать иероглифы не умею…

– Простите, господин Вэн, о какой войне вы говорите?

– Русские называют ее Великой Отечественной, в Европе – Второй Мировой…

– Понятно, – Гунь Юй смутился, слово «война» было связано в его сознании с соперничающими кланами. – Вы были ближайшим помощником господина Лю, и я хочу, чтобы вы остались на этом месте. Но если вы откажетесь, я это пойму и помогу устроиться так, как вы пожелаете.

– Я – старый человек и, боюсь, не смогу быть вам полезен.

– Господин Вэн, я получил европейское образование и не привык к китайским церемониям. Давайте говорить, как цивилизованные люди. Если вы хотите работать со мной, говорите – да, если не хотите, тоже скажите прямо. Поверьте мне, у нас очень мало времени.

– Мне бы хотелось попробовать…

– Отлично.

Гунь Юй вынул из кармана конверт, полученный им в день взрыва читинского поезда, и передал его Вэн Шаню.

– Прочитайте, господин Вэн, и скажите, что вы по этому поводу думаете.

Вэн Шань, как хрупкую драгоценность, взял письмо, развернул, прочитал, потом аккуратно сложил его и положил на стол.

– Господин Голова появился в Петербурге в конце апреля, он обложил данью все крупнейшие фирмы города, прислал письма с угрозами начальнику ГУВД и лидерам преступных группировок. Вы, наверное, видели по телевидению его акцию с грузовиками…

Вэн Шань закрыл глаза и по памяти процитировал:

– «Здесь могла быть ваша тонна гексогена. Заплати и спи спокойно».

– Да, – подтвердил Гунь Юй, – я помню эту акцию. Чем это все закончилось, вы не знаете?

– Нет, такие вещи не афишируются. Сразу после этого Господин Голова исчез. Говорили разное, но никто ничего точно не знает.

– А наши люди получали такие письма?

– Конечно, нет. Разве мы – преступная группировка? Есть землячество «Хуацяо Санкт-Петербурга», которое объединяет этнических китайцев, вот и все…

– Вы хорошо знаете Санкт-Петербург?

– Я много лет прожил в Ленинграде.

– Необходимо срочно, в кратчайшее время, организовать в Петербурге серию терактов. Где и как – решайте сами, господин Вэн, главное, чтобы теракты были шумными, яркими, вызвали большой резонанс и ясно обозначили, что это наша реакция на читинский взрыв.

– Сколько времени вы можете мне на это дать?

– Если вы мне скажете, что нужна неделя, я дам три дня. Если попросите три дня – я дам один.

Вэн Шань задумался.

– Господин Гунь, меньше чем за два дня мне не управиться.

– Хорошо. Послезавтра я жду экстренный выпуск новостей.

Вэн Шань встал и низко поклонился.

Остаток вчерашнего дня мы с Киреем просидели в малой гостиной, пили кофе и делились воспоминаниями. Удивительно, как много общего можно вспомнить с человеком, которого знаешь чуть больше месяца.

Всеволода Ивановича больше всего интересовало, как там девчонки. Так он называл Наташку и Светлану. Про Наташку я мог сказать только то, что она уехала в Монтре-су-Буа, чтобы учиться там хорошим манерам, верховой езде и стать завидной невестой для наследников европейских престолов. Зато о Светлане я рассказывал долго и подробно, потому что мне это доставляло удовольствие.

Киреев тоже был доволен, несколько раз вставал, чтобы покурить у окна, потом садился и задавал все новые вопросы. Когда, наконец, тема была полностью исчерпана, он спросил, как о чем-то маловажном и второстепенном:

– А что там Петрович задумал, ты подробности знаешь?

– Пока нет. Сергачев сказал только, чтобы я ехал домой и поднимал братву.

– Братву поднять недолго, надо знать – зачем. Понимаешь, я последнее время как-то иначе к жизни отношусь, да и к смерти тоже. Трепетнее, что ли. Может, старею. Но не хочется, понимаешь, мужиков на смерть посылать непонятно зачем.

– Идею-то Сергачева я понимаю – уничтожить мировой терроризм, наркомафию, продажных политиков, а вот как он это хочет сделать, я не знаю.

– Хорошая идея, – кивнул головой Киреев. – А рай на земле Сергачев построить не хочет?

– В отдаленной перспективе, – подтвердил я, – а пока с этой мелочевкой разобраться.

– Добро, – Киреев поднялся, чтобы опять пойти к окну, курить. – А сколько людей тебе надо, каких?

– Не знаю, Всеволод Иванович, честно – не знаю…

На том мы вчера и разошлись, а утро началось со звонка Петра Петровича.

– Лешенька, здравствуй, Сергачев тебя беспокоит.

– Здравствуйте, Петр Петрович. Случилось что?

– Нет, Леша, у нас все в порядке, Светланка скучает, правда, но это ж дело бабье, поскучает, да привыкнет. Шучу. Дело такое, Лешенька: вчера мне сообщили, что китайцы готовят что-то нехорошее в Питере, в ближайшие дни. Не знаю, что ты можешь предпринять, но, во всяком случае, будь готов.

– Всегда готов! – ответил я без всякого энтузиазма.

«И вечный бой, покой нам только снится»… – вспомнил я стихи какого-то русского классика. Похоже, не я один всю дорогу воюю…

Среди множества специальных и сверхспециальных служб современной России есть знаменитые, известные, малоизвестные и совсем никому неведомые. Самое знаменитое ведомство, конечно, КГБ, которое с завидной периодичностью меняет свое наименование и, следовательно, аббревиатуру, последний вариант называется ФСБ, но то, что этот вариант последний и вскоре не последует очередного переименования, никто, в том числе и сами гэбэшники, гарантии дать не может.

Однако, как учит опыт истории, самым большим влиянием обладают службы, о которых почти никто не знает. Одной из таких служб была и есть организация «Ворон».

Все, что о ней известно, восходит к области догадок и предположений. Одни говорят, что ее название произошло от имен отцов-основателей, другие, что оно расшифровывается как «всероссийское общество русских охранителей нации», у третьих на этот счет свое, особое мнение. Так же различаются точки зрения на дату возникновения «Ворона», чаще всего упоминают начало восьмидесятых годов, когда в расцвет застоя Андропов создал альтернативную КГБ структуру, которая и привела к власти Горбачева. Однако есть люди, которые считают, что это детище незабвенного Феликса Эдмундовича, утратившего контроль над ВЧК и боявшегося потерять власть в стране.

Много еще всякого рассказывают о «Вороне», но все сходятся в одном – такая птица в гнезде российских спецслужб существует и, как та кукушка, прочих птенцов потихоньку из гнезда выкидывает.

Как всякая уважающая себя организация, «Ворон» имеет и свою штаб-квартиру. Однако можно долго изучать все, даже самые секретные адресные книги Москвы, купить на черном рынке центральную адресную базу, украденную из тайников ФСБ, ФСК, МВД и ФАПСИ, но нигде нет ни малейшего упоминания о ведомстве под названием «Ворон» или даже хоть сколько-нибудь на «Ворона» похожем.

Тем не менее, в одном из московских переулков, в самом центре столицы, в особнячке восемнадцатого века, бережно отреставрированном и даже не подвергнутом евроремонту, живет и здравствует не занесенная ни в какие регистры организация.

В этот день на втором этаже неприметного московского особнячка собрались люди, которые задумали и начали проводить самую масштабную операцию за последние годы. Предыдущая акция, начатая несколько лет назад, не только не была завершена, но продолжалась, и продолжалась успешно, и в обозримом будущем конца ей не предвиделось. Операция называлась просто, без выкрутасов – «Чечня».

Известная мысль, что война все спишет, приобрела в операции «Чечня» материальное воплощение, исчисляемое миллиардами долларов. На что наиболее щедро расходует свои средства государство? На войну. Американские бизнесмены давно поняли эту простую истину. И поэтому Америка периодически ведет локальные, совершенно не опасные для самой Америки войны. Буря в пустыне, Косово, Афганистан – в рамках борьбы с неуловимым Бен Ладеном, наконец – Ирак. Если взглянуть на эти войны с точки зрения политики или экономики, то никакой реальной выгоды Америке они не принесли, пожалуй, даже подпортили ее политический имидж, но зато миллионы долларов абстрактных налогоплательщиков обрели вполне конкретных владельцев – поставщиков министерства обороны США.

Ситуация в Чечне, конечно, отличалась от ситуации в Косово, но это отличие трудноразличимо. Где еще можно бесконтрольно списывать тысячи тонн боеприпасов, «горючки», продовольствия и много чего еще, что идет, вернее должно идти на обеспечение боеспособности армии. Покойный генерал Лебедь, понимавший истинную подоплеку позорной войны, заключил с чеченцами мир.

Для «Ворона» и его сотрудников это означало только то, что теперь расхищались деньги не министерства обороны, а ведомства, созданного для восстановления Чечни. Главным было запустить машину войны, и «Ворону» это удалось. И началась бесперебойная и, главное, совершенно безнаказанная перекачка государственных средств во вполне частные карманы.

Комната, где собрались десять человек, решавших вопросы войны и мира, жизни и смерти, богатства и нищеты миллионов других людей, называлась Овальным кабинетом. Отчасти из-за формы, действительно, овальной, отчасти недвусмысленно намекая на то влияние, которое его обитатели оказывают на судьбы мира.

Формально только пятеро из них входили в высшее руководство «Ворона», а другие пятеро были их референтами, но лица из первой пятерки сами в свое время были чьими-то референтами, поэтому решение принимали все присутствующие на совещании.

– О том, что намеченные нами акции в Берлине, Чикаго, Токио и Читинской области, а также дело колумбийских наркобаронов завершились успешно, вы, конечно, знаете.

Докладчик кашлянул и продолжил:

– Средства массовой информации уделили им достаточно времени и места. Нашего вмешательства даже не потребовалось. Теперь речь идет о следующем этапе. По полученным нами сведениям, Гунь Юй, вставший во главе китайской мафии в Москве после безвременной кончины «Мандарина», отправил в Петербург человека с заданием в ближайшие дни организовать там серию терактов. В связи с этим мне хотелось бы выслушать ваше мнение.

– Я так понимаю, что мы можем эти теракты предотвратить, – начал говорить тот, что сидел по правую руку от председателя собрания.

В организации царил дух демократии, решения принимались большинством голосов, каждый по очереди высказывал свое мнение. -… конечно, на этом этапе – можем. -… тогда, я думаю, имеет ли смысл губить российские пути? Может быть, предотвратив теракт, мы убьем двух зайцев – и обозначим китайскую угрозу, и поднимем престиж спецслужб? -… ваша точка зрения понятна. -… а я считаю, что теракты проводить надо. Вспомните, когда происходило что-нибудь серьезное в Ленинграде? Создается впечатление, что мировой терроризм преисполнен таким пиететом к нынешнему президенту России, что бережет его родной город. Надо показать, что это не так. -… я поддерживаю товарища генерала, хорошая встряска Питеру не повредит. -… а я – против. Юбилейный год, знаете ли, зачем портить людям праздник? -… ну, праздник, предположим, кончился, начались суровые будни. Насколько я понимаю, пока что у нас паритет – два голоса – за, два – против. – Председательствующий задумался. – С вашего позволения, я проголосую – за. И разрешите не приводить аргументов.

Пять человек согласно кивнули, решение о смерти сотен людей было принято большинством голосов.

– Мы сразу перейдем ко второму пункту или устроим небольшой перекур? – спросил председательствующий.

– А что идет вторым пунктом?

– Арабы.

– Если господа не против, давайте сразу, жаль терять время на пустяки.

– Вы бы прямо сказали, что у вас сегодня гольф.

– Да, гольф. Но согласитесь, господа, не так часто в Россию с неофициальным визитом, почти инкогнито, приезжает заместитель директора ЦРУ по оперативной работе. И не мне вам объяснять, что такое – оперативная работа…

– Итак, арабы. Эти сволочи угнали из Индии подлодку с двенадцатью ракетами, несущими ядерные боезаряды. У нас в СМИ об этом почти не говорили, но позволю себе напомнить, что именно с нашей подачи лодка была направлена в Индию с полным боекомплектом и ядерным оружием на борту.

– Это – издержки, мы не можем ставить наших часовых к каждой проданной боеголовке.

– А вы думаете, наши часовые намного лучше индийских?

– Не будем отвлекаться, господа!

– Ну да, у вас – гольф…

– Я продолжаю, господа. То, что лодку угнали арабы, достоверно практически на сто процентов, хотя они в этом нигде не признавались, и лодка до сих пор не обнаружена. Каковы будут наши действия?

– Принять к сведению, собраться по получении дополнительной информации.

– Все согласны, господа? Приняли к сведению. И последнее, самое незначительное. Что будем делать с полковником Исаевым?

– А что с ним делать? Мавр сделал свое дело… И потом, ну нельзя же так! Совсем зарвался. Надо же как-то поделикатнее, что ли…

– А кто вместо него?

– Полковник Богданов.

– Он из наших?

– Нет.

– Но ключики к нему найдутся?

– Уже нашлись.

– Тогда – попрощаемся с Исаевым, только надо обставить это как-нибудь поэффектнее, сейчас время такое – спецэффектов…

– Хорошо, организуем спецэффекты. Тогда на сегодня – все. Можно оправиться и закурить.

Дружно посмеялись повторяющейся при каждой встрече солдатской шутке и с хорошим настроением разошлись. Очередное заседание руководящей пятерки никому не известного ведомства «Ворон» завершилось.

Как всегда, Вэн Шань ехал в Петербург «Красной стрелой». И не только потому, что так было привычнее. Ночь, проведенная в купе под спокойный перестук колес, позволяла отдохнуть от московской суеты, переключиться на другой, ленинградский, ритм жизни, да и просто подумать.

План террористической акции сложился у Вэн Шаня уже во время разговора с «гонконгцем», как успели прозвать нового босса китайской мафии московские китайцы. Чтобы найти людей и распределить обязанности, уйдет, конечно, какое-то время, полдня, может быть, больше, но это работа уже не творческая, а техническая. Поэтому Вэн Шань об этом не думал, его больше беспокоило то, что наступит потом, после теракта. Беспокоила собственная судьба. И только к утру пришло решение. Задание Гунь Юя он выполнит, а после этого…

Недаром большую часть жизни он провел в Ленинграде, здесь осталось много знакомых и даже друзей, какое-то время можно пожить у них, подготовить необходимые документы, а затем навсегда покинуть Россию. Слава богу, деньги лежат в надежных банках надежных стран, а китайцы рассеяны по всему миру, найти укромный уголок на остаток жизни всегда можно.

Багажа у Вэн Шаня не было никакого. Маленькая котомка с зубной щеткой, полотенцем и куском мьша в пластмассовой мыльнице висела через плечо, портфель с ненужными, взятыми для вида бухгалтерскими бумагами в левой руке – вот и все, что он привез из Москвы. И, конечно, план террористической акции, хранящийся в самом ценном, что было у Вэн Шаня – в голове.

Сначала он появился в офисе китайского землячества. Оставил там портфель с бумагами. Сделал несколько телефонных звонков и отправился в поездку по городу. Был большой соблазн воспользоваться одной из машин землячества, или хотя бы взять такси, но Вэн Шань переборол этот искус. Чем меньше следов останется от его пребывания в городе, тем труднее будет выйти на китайский след и раскрыть это дело. Хотя, судя по всему, искусство раскрытия преступлений российскими сыщиками забыто.

И он начал методично объезжать всех знакомых ему торговцев наркотиками. За те несколько лет, которые Вэн Шань провел в Москве, многое изменилось. Кто-то из прежних его знакомых умер, кого-то убили, трое, скопив небольшой капитал, отошли от дел, двое отказались от его предложения. В конечном итоге осталось шестнадцать человек, которые получили абсолютно одинаковые инструкции.

– Сегодня, – сказал им Вэн Шань, – в течение дня вы подъедете по известному вам адресу, где получите пакет со взрывчаткой и детонатором. Пакет небольшой, помещается в карман, можете обернуть его в газету, положить в подарочную коробку, в общем, придать любой вид. На следующий день, то есть, завтра вы выйдете на свои обычные места. Первого же человека, который придет к вам за дозой, вы попросите отвезти этот пакет на маршрутке куда-нибудь подальше, пообещав, когда он вернется, дать несколько доз бесплатно. Вручая пакет, нажмите кнопку, включится таймер десятиминутного отсчета, то есть через десять минут произойдет взрыв. Он должен произойти в маршрутке, поэтому отдавайте пакет перед самой посадкой в автобус. И не забывайте включить таймер. Вечером приедете в офис землячества и, если все пройдет хорошо, получите от меня по десять тысяч долларов. Если вы решите, что вам оставаться опасно, приезжайте в Москву, мы подыщем другое место или другую работу.

Поздно вечером Вэн Шань позвонил на квартиру, где были оставлены «посылки» для «курьеров». Все шестнадцать человек посылки получили. Половина дела была сделана. Вэн Шань вернулся в офис землячества и устроился спать на диване в приемной, положив под голову котомку с зубной щеткой, мылом и полотенцем.

Двое суток прошли в беспокойном безделии.

Кирей куда-то звонил, вызывал своих помощников, и я подолгу с ними беседовал ни о чем. Собственно, это было обычной стадией обоюдного знакомства. Помимо откровенных уголовников в распоряжении Кирея имелся десяток-другой бывших спецназовцев и морпехов, знавших и подрывное дело, и рукопашный бой, несколько человек прилично владели английским.

Посоветовавшись с Киреем, я отобрал пятнадцать человек, которые переехали в особняк на Каменном острове и начали усиленно возвращать былую форму. По рекомендации Киреева, я включил в группу одного очкастого программиста, совершенно неспособного к физическим нагрузкам, но, по словам Всеволода Ивановича, разбирающегося в компьютерах лучше, чем сам Билл Гейтс. Включил также двух уголовников, оценив их необыкновенные способности к открытию сейфов у одного, и к карманным кражам у другого. Так я узнал, что их специальности на блатном разговоре – фене называются «медвежатник» и «щипач».

Медвежатник был невысоким крепким мужичком, действительно похожим на медведя-недоростка, не успевшего набрать еще матерости и жира. Представился медвежатник Феодором.

– Федор? – переспросил я.

– Феодор, – солидно поправил он. – Верующие мы.

Щипач был неверующим Василием и имел вид инженера, живущего на одну зарплату.

– Чего-то ты, Василий, одет не очень, прости, конечно. Дела, что ли, плохо идут?

– Напротив, Кастет, хорошо идут дела, – улыбнулся Василий, показав щербатый, без многих зубов рот. – Но это только в кино «щипачи» ходят кум королю, да фиксами сверкают, а по жизни…

Он повертелся передо мной, демонстрируя свой затрапезный наряд.

– Кто на меня подумает, что я кошелек у бабушки стырил? Меня же еще и пожалеют, что я рядом оказался, жалкий я, ущербный, три месяца в НИИ зарплаты не получал, дети голодные…

Даже я почти поверил Василию. Значит, специалист.

Остальное время я проводил у телевизора в тревожном ожидании новых весточек от Господина Головы, но похоже российское телевидение тщательно отбирало поступающую информацию, не желая расстраивать потребителя телевизионной жвачки. А может, и вправду ничего достойного моего внимания не происходило. Сообщений о пропавшей индийской подлодке тоже не было и я уже начал подумывать, что индусы сами ее утопили, дорвавшись до сложной, не по уму, техники.

Привычно, в полдень, включив телевизор, я приготовился насладиться зрелищем президента, губернатора и других официальных лиц, несущих тяжкий крест служения народу. Однако то, что я увидел, меня потрясло: в течение часа, с одиннадцати до двенадцати, в городе взорвались тринадцать маршрутных такси. Примерно в то же время взорвались еще две мины, одна в урне на остановке такси, другая в мусорном бачке во дворе одного из домов. Только последний взрыв не принес жертв и повреждений.

Все взрывы произошли в разных районах города. Общее число пострадавших на данный момент установить не удалось.

Первое, что я вспомнил – предупреждение Сергачева о китайской угрозе, но скупые комментарии говорили о зверствах чеченцев и ваххабитов. Пришел Кирей, вместе мы еще раз посмотрели те же кадры на другом канале.

– Что делать-то будем? – спросил я его.

Он пожал плечами и сказал:

– Я могу вызвать людей на стрелку, перетирать спорные моменты, даже пострелять немного, если до этого дело дойдет. А с террористами я воевать не умею.

– Сергачев предупреждал о китайцах…

– Так это ж не китайцы, это – ваххабиты.

– Дай-то Бог! – сказал я.

Хотя пострадавшим от этого не легче.

Следующий выпуск новостей принес новую информацию. В редакции всех СМИ города одновременно по факсу пришло письмо, где говорилось, что это – ответ Господину Голове на взрыв читинского поезда.

А в городе творилось нечто невыразимое. Городские службы оказались не готовы к такому массированному проявлению терроризма. Четырнадцать терактов в разных районах города, случившиеся примерно в одно и то же время, обнаружили, что в пятимиллионном городе нет такого количества находящихся в готовности служб. Куда-то не смогли приехать милиционеры, куда-то МЧСовцы, куда-то пожарные. Только «скорая помощь» оказалась на месте своевременно.

В городе началась паника. Все, имеющие автомобили, устремились за город. Те, у кого автомобилей не было, закрылись в квартирах. Магазины, рынки, ларьки опустели – не было ни покупателей, ни продавцов, бросивших свой товар без присмотра. Но не было и желающих этот товар подобрать.

Высокий милицейский чин ввел в городе все возможные планы экстренного задержания преступников – «Перехват», «Ураган», «Тайфун», «Смерч» и «Невод».

Поймать никого не удалось.

Леди губернатор, выступившая по телевидению, только подлила масла в огонь. Ее уверениям, что ситуация полностью контролируется властями, никто не поверил.

Находящийся в отпуске президент прислал свои соболезнования и пригрозил чеченцам, мировому терроризму и лично Бен Ладену.

В пятнадцать часов на одном из центральных каналов собрался круглый стол с представителями всех силовых структур. Единодушным мнением собравшихся было – теракты дело рук чеченских сепаратистов, письмо, полученное редакциями СМИ – неудачная попытка переложить вину с больной головы на здоровую.

– Тем более, – сказал самый большой начальник милиции, – что в письме упоминается некий Господин Голова, которого, как убедительно доказали наши спецслужбы, в природе не существует. Это, – объяснил он, – некая мифологема, которую в последнее время использует мировой терроризм, чтобы замести следы. Но у них из этого ничего не выйдет.

Дальше он рассказал, что они-то, менты, знают, откуда ноги растут и уже понастроили сортиров, в которых и будут в скором времени мочить всех попавших в их руки террористов. Кроме тех, разумеется, кто погиб в результате совершенного ими же теракта. Их уже, к сожалению, не подвергнешь суровому, но справедливому наказанию.

По окончании увлекательной телепередачи я спросил у Кирея, что такое мифологема, он ответил, что не знает, и предложил посмотреть в словаре. Лезть в словарь я побоялся, мало ли там окажется нечто чрезвычайно обидное, потому что Господином Головой, то есть мифологемой был я сам.

Заключительный, ночной, выпуск новостей сообщил примерное число пострадавших – сто пятьдесят человек, и что уже задержаны девять лиц кавказской национальности, причастных к совершению чудовищного теракта.

Совершенно незамеченным прошло известие о том, что на пустыре, в Невском районе, был найден труп пожилого китайца, без следов насильственной смерти. Документов при нем не оказалось, а из вещей – только котомка с зубной щеткой, полотенцем и куском мыла в пластмассовой мыльнице.

– Видимо, бомж, – сказал представитель по связям с общественностью ГУВД Санкт-Петербурга.

Глава третья Кастет и его команда

Утром я проснулся с мыслью, что чего-то не хватает. Занимаясь возвращением своего тела в дневное боеспособное состояние, я постоянно возвращался мыслью к этому недостающему звену и только за завтраком, включив телевизор, понял – пропал Сергачев. То есть, он не пропал, конечно, но, несмотря на вчерашние кошмарные события в городе, не позвонил, не дал о себе знать, ничего не подсказал и не посоветовал.

Вошел Киреев, как всегда причесанный, гладко выбритый, пахнущий дорогими мужскими духами.

– Всеволод Иванович, а вам Сергачев не звонил?

– Нет, я ему звонил.

– Он вам свой телефон оставил?

– Видишь ли, Петр Петрович позволил себе купить квартирку в центре Гамбурга…

– Я знаю, – перебил я его, – он Германию любит, поэтому и квартирку купил. В гости я приглашен не был, но знаю: четвертый этаж, пять окон от угла.

– Пять окон, – повторил Киреев. – Мои родители всю жизнь прожили в коммуналке, где было пять комнат, по одному окну на комнату, и еще одна комната – темная, без окна, за нее все время борьба шла, кому достанется…

Он подошел к окну, открыл форточку, закурил.

– Ты завтракай, не обращай на меня внимания, я покурю пока.

– Так что Сергачев с квартирой?

– Ты на его квартире не был, а мне довелось, сподобился. Дом, что у нас называется, элитный, в подъезде не только консьерж, но и охранник сидит, с боевой пушкой, не газовым пугачем. И еще один – за пультом, потому что на каждом этаже камеры слежения установлены, картинка на пульт передается. Пуля не пролетит, чтобы не увидели. И Сергачев мне телефон не квартирный оставил, а консьержа, так что я только с консьержем и разговаривал.

– И чем консьерж порадовал?

– А тем, что убыл господин Крюгер на неделю, отдыхать убыл, просил все звонки в его адрес регистрировать. Я ему привет из России передал…

Тут по телевизору начался внеочередной выпуск новостей, и стало не до разговоров.

Президент прервал свой отпуск и вернулся в Москву.

– События минувшего дня потрясли мир, – умное, волевое лицо гаранта Конституции заполнило экран, – и вынудили нас принять беспрецедентное в истории современной России решение – ввести должность специального представителя президента в регионе, – президент поднял глаза от листа бумага и посмотрел прямо в лица миллионов телезрителей. – Специальный представитель президента наделяется самыми широкими полномочиями по руководству и координации деятельности правоохранительных органов и силовых структур в деле обеспечения порядка и безопасности на территории Санкт-Петербурга и всего Северо-Запада. – Президент снова оторвался от лежащего перед ним текста, посмотрел в камеру и, вздохнув, закончил: – Принято решение назначить полномочным представителем президента в Санкт-Петербурге вице-спикера Государственной Думы господина Жирафского Вольдемара Вольфрамовича.

Привычка президента иногда вставлять в свою речь обороты, присущие служилым людям специальных ведомств, например, называть сначала фамилию фигуранта, а уж потом имя и отчество, придавала облику лидера нации дополнительное очарование.

– Я подчеркиваю, что мера эта – временная и вынужденная, и надеюсь, что граждане России и, прежде всего, жители Санкт-Петербурга с пониманием отнесутся к решению президента и окажут Вольдемару Вольфрамовичу полную и всемерную поддержку. Восстановить мир и порядок в славном городе, северной столице нашего государства, – наша общая задача и цель. Вольдемар Вольфрамович уже выехал в Ленин. Санкт-Петербург и с сегодняшнего дня приступит к исполнению своих обязанностей.

Судя по всему, официальная часть выступления закончилась, потому что президент как-то расслабился, обмяк, отхлебнул воды из стоящего под рукой стакана.

– В заключение хотелось бы предвосхитить замечания той группы лиц, которой не по душе проводимые в стране реформы и взятый нами курс на стабилизацию и правопорядок. Создание новой должностной единицы – специального представителя – является исключительной прерогативой президента и не нуждается в апробации ни одним из существующих органов государственной власти, в том числе и Государственной Думой.

Лик президента сменила знакомая заставка – развевающийся российский флаг и на его фоне двуглавый орел.

За кадром звучал гимн, только не «Боже, Царя храни», а «Союз нерушимый»…

Мы с Киреевым переглянулись. Не знаю, что он смог прочитать на моем лице, а на его была написана оторопь.

Не успели мы глубокомысленно перекурить полученную информацию, как началась прямая трансляция с Московского вокзала.

Вдоль перрона выстроились ряды сторонников господина Жирафского. Несмотря на жару, они были одеты в полувоенные френчи и кепки, хорошо знакомые по портретам лидера Национально-либеральной партии России. Лица сторонников сияли неподдельной радостью. В их дома наконец-то пришло счастье.

Дебелая девица в кокошнике и мини-юбке вручила Жирафскому каравай хлеба и солонку. Он с удовольствием поцеловал девицу и что-то шепнул ей на ухо. Красна девица стала еще более красной, кивнула и сделала книксен.

Подошла леди губернатор, тоже расцеловалась с полномочным представителем. Ее лицо сияло счастьем, его лица видно не было.

После ритуальных поцелуев Вольдемар Вольфрамович взошел на трибуну, почему-то обтянутую кумачом и украшенную свежесрубленным еловым лапником, словно свежая могила.

– Господа петербуржцы! Наконец-то наш президент принял единственно верное в данной ситуации решение – назначил своим представителем меня.

Ряды сторонников Жирафского смешались и дружно ринулись к трибуне, пытаясь на ходу рукоплескать. Немногочисленные петербуржцы, с помощью участковых вытащенные из соседних домов, испуганно жались друг к другу.

– Я давно говорил, пора прекратить этот бардак! Власть коррумпирована! Менты продажны! Сколько можно терпеть! Я говорил – дайте мне власть, дайте мне силу! Они не давали, боялись. Теперь поняли – только Жирафский может исправить ситуацию. На президента давили, ему не давали подписать мое назначение, но президент мужественный человек, настоящий офицер. Я тоже офицер, как и президент, только я – полковник, а он – подполковник. Видно, кто как служил Родине. Питерцы, я знаю, что вам надо. Нужно вернуть городу историческое название, я уже подготовил проект указа, теперь город будет называться Петербург-Ленинград. Одно это остановит террористов… Что вы сказали? Да, у меня отец патологоанатом, а мать ортопед, но это не помешает мне…

Киреев выключил звук и посмотрел на меня. Я кивнул – о чем кричит господин Жирафский, было понятно и без звука. Мы молча покурили.

– Чего делать будем? спросил меня Киреев.

– Анекдот есть такой, Всеволод Иванович. Встречаются две утки. Одна говорит – кря! Вторая – о черт, ты меня опередила, я тоже самое хотела сказать…

– Понятно, – сказал Киреев. – И все-таки, ты что собираешься делать?

– Сейчас или вообще?

– Сейчас.

– Хочу с мужиками встретиться, о жизни поболтать, может, покачаться вместе с ними. Надо притираться как-то, потом времени не будет.

– Ясно. Сергачев нужен, он голова, стратег, без него никуда.

– Нужен, – согласился я и взялся за пульт. -… и выслать всех черных из города! – кричал в микрофон Жирафский. – Негров я не имею в виду. А чтобы улучшить демографическую ситуацию в городе, ввести, сроком на пять лет, многоженство. Для малообеспеченных три жены, для среднего класса пять и более. Олигархов к стенке! Казнокрадов на каторгу!

Я выключил телевизор.

В особняке «Ворона» проходило очередное совещание.

– Собственно, сегодня у нас одна тема для обсуждения: сообщение господина В. И я кратенько расскажу о вчерашних событиях. Как вы знаете, теракт прошел успешно, резонанс сверх ожиданий. Назначение Жирафского состоялось с нашей подачи…

– И все-таки я ему не верю. Шут какой-то.

– Не скажите! Я с ним работаю, дай бог памяти, с тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, он и партию на наши деньги создавал, я имею в виду не «Ворона», а то ведомство, на которое Жирафский тогда работал, – а вся эта мишура, не обращайте внимания, для публики…

– Бог с ним, с Жирафским. Скажите, а что это за покушение было на нашего Голову? Вы его берегите, он нам нужен, вся работа впереди.

– История с покушением пока не ясна, работаем. Признаться, для меня это полная неожиданность.

– Господа, господа, у нас одна тема для обсуждения, а мы к ней еще не обращались.

– У вас сегодня опять гольф?

– Не угадали – бридж.

– Не знал, что вы играете в бридж.

– Что поделаешь, приехали два полковника из Моссада, нужно составить им компанию.

– Господин В., прошу ваше сообщение.

– С вашего позволения, я начну издалека. В середине семидесятых годов наша контора разрабатывала одного диссидента, ученого, не помню уже, то ли геолога, то ли нефтехимика, не суть важно. Кириллов была фамилия этого ученого, он умер потом в спецлечебнице. Среди обычной диссидентской болтовни мое внимание тогда привлекла одна фраза «Вы колосс на глиняных ногах». Фраза-то обычная, что-то подобное говорил каждый из них, а вот сказана она была необычно, спокойным таким, уверенным голосом ученого. Я спросил у Кириллова, что он имеет в виду, и он рассказал, что в результате сделанного им открытия обнаружилось, – колоссальные запасы нефти в Сибири и на севере России – это миф. Те гигантские полости в Земле, не помню, как они называются, кажется каверны, которые геологи приняли за грандиозные месторождения нефти, на самом деле заполнены водой.

– Но мы который год качаем оттуда нефть!

– Правильно, потому что вода покрыта тонким слоем нефти. Тонким, конечно, в геологических масштабах, на самом деле это пласты многокилометровой толщины, но они уже истощаются. Объяснять, почему нефть плавает на поверхности воды, думаю, не надо?

– Не надо. И что вы предприняли?

– Кириллову был поставлен диагноз «шизофрения с бредом преследования», он был помещен на излечение в одно из спецучреждений. Далее, признаюсь, я совершил должностное преступление, то есть изъял и сокрыл от вышестоящих товарищей результаты открытия Кириллова и буквально до последнего времени они находились… Ну, скажем так, в надежном месте. Не так давно я под благовидным предлогом попросил доверенных людей провести пробное бурение в регионах, указанных Кирилловым. Сегодня я получил окончательные результаты. Сомнений быть не может, Кириллов прав. Нефти у нас нет!

– Черт побери! Вы знаете, что начнется на фондовых биржах?

– Догадываемся.

– Аналитики проработают детали, но, в принципе, программа действий такова. Срочно национализировать все нефтяные монополии, выплатив основным акционерам максимально возможные суммы. Это может быть валюта или акции в наиболее стабильных государственных компаниях, унитарных, или с преобладанием госкапитала. Так что финансовых потерь мы не понесем. Хуже другое. Вы представляете, какие дивиденты, и политические, и экономические, это принесет странам ОПЕК. Поэтому нужен срочный сокрушающий удар по странам арабского мира!

– Все, господа, на сегодня все. Разойдемся, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию.

Впервые не прозвучала фраза «можно оправиться и закурить», впервые члены «Большой Пятерки» расходились в молчании. Предстоял Большой передел мира.

Кирей в который раз ощутил, как ему недостает Сергачева. Зловредный старичок, конечно, и сильно себе на уме, но организатор – дай бог каждому.

Вот и сейчас Кирей сидит в кабинете со своим заместителем, Володей Седым, и вдвоем они кумекают, кого из урок можно подписать на поездку в Америку, потому как все к этому идет, однозначно.

Почему Кирей про Америку подумал, он и сам объяснить бы не смог. Сергачев намекал на заграницу, а в мозгу оно и совместилось – заграница, значит, Америка. Да оно, по сути, и не важно, главное, что не в родных пенатах, где в каждом, самом захудалом городишке обязательно найдутся знакомые пацаны, которые подскажут, помогут и укроют, если уж дело так повернется.

Володя Седой, по природе живой, подвижный, с трудом находящий себе место, маялся теперь в кресле, все время порываясь встать и начать что-нибудь делать – бегать по комнате (ходить он просто не умел), звонить по телефону, найти хоть какое-то применение своим рукам и ногам, а приходилось сидеть в кресле, потому что напротив расположился Кирей, и шевелить только мозгами и языком.

Он вслух вспоминал всех пацанов, с которыми вместе замутил не одну байду, ходил на стрелки и разборки, пускал кровь хачикам, и, вообще, в которых был уверен на все сто. Получалось интересно – знал он многих, а отобрать для дальней и опасной поездки было, считай, некого. У одного – семья и дите малое только народилось, отрывать мужа-кормильца вроде и не след. У другого – бизнес крутой закрутился, нормальный бизнес, чистый, но за ним глаз да глаз нужен, мужик который месяц на природу выехать не может, чтобы конкретно оттянуться с корешами, а тут – Америка, далеко, и неизвестно еще, чем кончится… Третий – полжизни на нарах провел, весь в болячках теперь, ему не в Америку ехать, а в хороший санаторий, чтобы врачихи да сестрички над ним сиськами трясли и ублажали всячески больное тело заслуженного урки…

Так и набрал с трудом Володя Седой пятерых верных урок, кто и телом крепкий, и надежный, и семьей не обременен, в общем, по всем статьям подходит, а Кирей говорил – пятнадцать, потому что Кастет пятнадцать вояк отобрал, и должен быть паритет, так Кирей сказал, а Володя таких слов в свою речь не допускал, чтобы родной блатной язык не засорять.

– Придется к Есаулу на поклон идти, – неохотно сказал Кирей, – пусть еще пятерых даст. Напиши ему маляву в «Кресты», чтобы людей дал, пятерых, больше не надо… На меня не ссылайся, пиши так: Леха Кастет, мол, челом бьет, для важного дела просит тебя, Гена… Ты пиши, пиши, не слушай раскрыв рот, я повторять не буду, один раз и то тошно говорить… Просит тебя, Гена, выделить пять надежных людей, потому что я, Кастет, беру для этого дела людей поровну от тебя и от Кирея. И добавь там еще чего-нибудь, чтобы подлиннее получилось. Длинная малява вроде как уважения добавляет. Перепишешь набело, мне принеси показать, а то я тебя знаю: со словами не дружишь, можешь такое написать, потом Сергачеву полгода расхлебывать.

И снова вздохнул Кирей – скорее бы Сергачев приехал, что ли, его это дело – интриги плести…

Ближе к вечеру начала собираться братва.

Малява, завернутая в зеленую бумажку с портретом Франклина, была доставлена Есаулу через час после ее написания.

Гена был доволен, получив длинную и обстоятельную маляву, написанную от имени Кастета. Сам он ее писал или нет – неизвестно, но подпись была точно его. Так крепко и размашисто мог расписаться только такой человек, как Кастет, которого Есаул уважал за чисто блатной кураж и за то, что он тогда в катране одним ударом убил сявку, с больной головой кинувшегося на Кастета. И за смертельный удар уважал, и за то, что не побоялся этот удар нанести, хотя был один против шестерых и пришел, как честный урка, без ствола, доверив свою жизнь ему, Гене Есаулу…

Гена по сотовому вызвонил нужных людей, и те потихоньку начали подтягиваться в киреевский особняк на Каменном острове.

В ожидании, пока все соберутся, Кирей прошелся по дому, заглянул в малую гостиную, где толковал с вояками Кастет, не стал им мешать, вернулся обратно в кабинет, включил телевизор. В новостях не прозвучало ничего, что касалось бы Головы, или его, Кирея, интересов в городе и в России, и он хотел было уже переключить на другой канал, но один сюжет его заинтересовал – показывали последнюю предстартовую подготовку американских космонавтов, вместе с которыми собирался лететь космический турист из России Борис Береговский.

– Слышь, Седой, – обернулся Кирей к своему помощнику, – ты телевизор смотришь?

– А что? – спросил тот, видя, что Киреев внимательно смотрит новости про космонавтов.

– Ты знаешь, что бы я сделал на месте Бен Ладена?

– Что?

Представлять себя на месте Бен Ладена Седой не хотел, каждый топчет свою поляну, и ему на своей поляне было очень даже неплохо.

– Я бы космонавтов этих в заложники взял, – сказал Кирей и показал рукой на экран.

Седой пересел поближе, всмотрелся в телевизионное изображение. Пятеро людей в причудливых костюмах с нашитыми на груди американскими флагами что-то делали в заполненном приборами помещении, по-видимому, репетировали полет в космос.

– Слышь, Кирей, а ведь я этого мужика знаю, – Седой ткнул пальцем в экран, – он к тебе частенько одно время приезжал, потом пропал куда-то. Бере… – Седой задумался. – Береговский его фамилия, так?

– Так сейчас он в Лондоне живет. Теперь, видишь, в космос собрался.

– Это ж денег немеряно стоит!

– Двадцать миллионов зеленых американских баксов.

– Ети твою мать! Чего, ему деньги девать некуда? Лучше бы братве раздал!

– А он, Володя, весь Северо-Запад «греет», включая Питер. Все «Кресты» на его бабки живут, так что тут претензий к нему никаких. Вообще, нормальный мужик, правильный.

Седой опять наклонился к телевизору.

– Так он… это… еврей, вроде?

Кирей глянул на него так, будто кулаком ударил.

– Этот еврей для братвы больше любого русского сделал!

– Ну да, да, – примирительно сказал Седой. – Ты его давно, вроде, знаешь?

– Давно, – кивнул Киреев, – очень давно. Когда ты с ларечников стольники собирал, Боря Береговский такими бабками ворочал, что тебе и сегодня не снятся.

– Мне моего хватает, – обиделся Седой, но заметил недовольный взгляд Кирея. – Ты его крышевал тогда, что ли?

– А не поймешь, кто кого тогда крышевал. Я его от братвы защищал, было дело, но чаще он меня из ментов выкупал. Дурное время было, да, дурное…

– А чего ты про заложников-то начал?

– А того, что будь я на месте Бен Ладена, я бы этих космонавтов вместе с Борей Береговским взял бы в заложники. Охраняют их, как я понял, хреново, больше «Челенджер» свой берегут, так что взять их – дело нетрудное, а удар какой по Америке, по престижу их долбаному! Бля буду, я бы так сделал!

Пятнадцать человек, отобранные мной для борьбы с коварным мировым терроризмом, собрались в малой гостиной.

Все были тертыми, битыми жизнью и войной мужиками, от тридцати лет и старше. И у Кирея они оказались не ради легкой наживы, а чтобы еще раз испытать прилив адреналина в кровь, посмотреть в глаза смерти.

– Господа, вы лучше знаете друг друга, прошу разбиться на пятерки и выбрать старшего.

Через пару минут три человека пересели поближе ко мне и начали представляться.

– Барков Владимир Анатольевич, капитан третьего ранга, бригада морской пехоты «Белый медведь», Северный флот. Все пацаны оттуда, со всеми служил, воевал. Приднестровье, Абхазия, Чечня. Валера, подрывник, еще и в Карабахе был. Все универсалы, подрывное дело, рация, бойцы, одним словом. Володя, тезка мой, снайпер, мастер спорта по стрельбе. Серега – чемпион Вооруженных Сил по боевому самбо и рукопашному бою, до сих пор держит форму, ежедневно тренируется.

– Николаев Николай Николаевич, бывший полковник…

– Офицеров, как и сенбернаров, бывших не бывает, – вмешался я.

– Так точно. В 1993 году сняли одну звездочку за отказ штурмовать Белый дом. Тот, что в Москве, конечно. В 1995 году разжаловали и уволили из армии, официально за неуставные отношения в батальоне.

– А неофициально?

– Завелась одна гнида в батальоне… Тут объяснить надо. Это офицерский батальон, три прапорщика, остальные от старлея и выше. По штатному расписанию армейские разведчики, по жизни ко всякой бочке затычка. Простите, вы в армии служили?

– Служил, тоже разведчик. Афган застал, по ранению комиссовали.

– Тогда вы меня понимаете. Бывают такие ситуации, когда посылать полк солдат, значит, – положить всех, а послать наш батальон – и вернемся без потерь, и боевую задачу выполним. Мужиков в своей пятерке знаю всех, с кем год служил, с кем пять. С Серегой, вообще, учился вместе, в Киевском общевойсковом. Остальное чего повторять, кап-три все сказал. Чемпионов у меня нет, но все бойцы стопроцентные.

– А вы? – спросил я у третьего.

– А мне похвастаться особо нечем.

Действительно, командир третьей пятерки отличался от остальных. Одет не в камуфляж, а в обычный, штатский костюм, правда, хороший, белая рубашка, галстук, очки в тонкой оправе… Почему я его отобрал из остальных, я сам и не понимал.

– Александр Васильевич Сажин, капитан запаса. Служил штабным аналитиком и криптографом.

Вот оно, вспомнил я, криптограф! Запала в память шифровка, которую оставил мне в далеком уже апреле Петька Чистяков.

Сажин, заметив, что я отвлекся, замолчал.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Служил в разных войсковых соединениях, от штаба армии и выше, последнее место службы Генштаб, начальник сектора общеаналитического отдела. Боевыми искусствами, к сожалению, не владею. Хорошо стреляю из табельного оружия, в соревнованиях участвовать мне по должности не положено, но, думаю, на уровне мастера спорта. Старшим избрали, полагаю, по званию. А так у нас сборная, двое ребят из ВДВ, прапорщик и старлей, один боевой пловец, один… Простите, забыл, кто ты…

Поднялся поджарый мужчина в камуфляжке, с каким-то значком на груди.

– Капитан Бахтин, спецподразделение «Гамма».

– Почему ушел? – удивился я.

– Ушли, – поправил меня капитан. – Неоправданная жестокость…

– Добро, – сказал я и встал. – Меня зовут Костюков Алексей Михайлович, боевое прозвище Кастет, мастер спорта по боксу, про Афган я уже говорил. Еще раз повторю, мы должны быть в постоянной боевой готовности, когда и куда придется ехать не знаю. Может быть, сегодня, может быть, через неделю, но без работы не останемся.

Я собирался уже распустить бойцов, но дверь малой гостиной открылась, и в проеме возникла сверкающая лысина Петра Петровича Сергачева.

– Вы не очень заняты, Алексей Михайлович? – спросил он.

Вид у Петра Петровича был измученный, не похоже, что он уезжал отдыхать, как сказал Кирею гамбургский консьерж.

– Прости, Леша, две ночи не спал, мотаюсь по европам. Организуй кофе, я пока отдышусь.

Я вышел искать обслугу, отдал распоряжения, а когда вернулся, застал Сергачева с сигаретой в руках.

– Петр Петрович, вы курить начали?

– Лешенька, я начал курить, когда тебя еще на свете не было. А сейчас я так, не курю, балуюсь. Когда курил – три пачки в день уходило…

Незаметно появился сервировочный столик с кофейником. Сергачев неспешно выпил чашечку кофе, выкурил сигарету и только после этого расслабленно откинулся на спинку дивана.

– Теперь поговорим. Пункт первый нашей обширнейшей программы – покушение. Извозчик, который на тебя напал с тремя пацанами, – люди случайные, ни с какими спецслужбами или группировками не связанные. Промысел, наверное, у них такой был – богатеньких, одиноких пассажиров отвозить в лесок и там мочить, грабить и вообще обходиться с ними крайне негостеприимно. Но есть одно «но». Сделано это было топорно, в лесок не отвезли, едва с дороги съехали – и сразу за дело, ментов-то по сотовому вызвал кто-то проезжающий, так что их в любом случае задержали бы. И есть второе «но» – почему выбрали именно тебя. Ты таможню прошел одним из первых, основная масса пассажиров еще позади, а у тебя в руках только портфельчик, явно не деньгами набитый. Какой интерес тебя грабить и убивать, а они шли явно на убийство – удавка, пистолет на прогулку с такими вещами не ходят. Что у тебя взять? Бумажник, где и денег-то может не быть. Кредитки, которыми еще надо как-то воспользоваться… И еще такой нюанс: не секрет, что практически все люди, занимающиеся подобным бизнесом, давно милиции известны, и фотографии их есть, и отпечатки пальцев. Взять их – дело техники. Почему не берут, или берут, но не у всех – это уже второй вопрос. А твоих налетчиков ни в каких списках-перечнях нет, и отпечатков их нет нигде. В общем, дело это темное, ребятам своим я поручил, разбираются. Пункт второй – задержание. Арестовали тебя по чисто милицейской дурости. Труп есть, покалеченные есть, а вот и злодей стоит, руки по локоть в крови, – отчего ж не задержать. Следствие, суд, – дело десятое, а у них птичка в отчете уже стоит – убивец пойман! Так что этой темой можно не заморачиваться. Зато пункт третий – покушение номер два, это вот самое страшное. Опять никто с этим вертолетным налетом не связан. Ты понимаешь – никто! Но вооруженный боевой вертолет летает в черте города, ведет пулеметный огонь, осуществляет запуск боевой ракеты класса «воздух-земля», и не где-нибудь, а в центре города. «Кресты» – это же центр города! Литейный мост – вот он, до Петропавловки, Зимнего дворца, Стрелки рукой подать. И никто не знает, чей это вертолет, откуда он прилетел, куда делся, никто – ни армия, ни флот, ни спецслужбы. Никто этого не знает. То, что знать не хотят, это второй вопрос, не очень с них и спрашивают, жертв нет – уже хорошо, и на том спасибо. Но ты, Леша, пойми одно – даже сейчас, в этом бардаке, есть службы, которые работают, по-настоящему работают, сутками землю роют. Не скажу, что они всегда работают на государство, но все равно информация собирается, накапливается, сегодня она в одних руках, завтра может быть в других. Так вот, эти службы, состоящие из настоящих, больших специалистов, оснащенные лучше, чем Пентагон и ЦРУ вместе взятые, эти службы ничего об этом вертолете не знают! Ты можешь себе это представить? Я не могу! А это – так…

Петр Петрович сделал паузу, налил остывшего кофе, закурил очередную сигарету…

– Остальное – пустяки. То, что тебя на вора короновали и общак тебе оставили, это я знаю. То, что теракт китайцы совершили, так это я тебе еще по телефону из Лиона говорил.

– Как из Лиона? Вы же из Гамбурга звонили?

– Из Лиона, Лешенька. Я к другу в гости ездил, он там в штаб-квартире Интерпола работает.

– Не генеральным секретарем? – пошутил я.

– Нет, заместителем, по Восточной Европе, – вполне серьезно ответил Сергачев. – Закажи еще кофе, Леша…

За такими грустными разговорами прошел весь вчерашний день. А утром к завтраку вышел Кирей и сообщил, что ночью умер Дядя Федя, и глаза при этом у Кирея подозрительно блестели.

Он вяло посидел с нами за столом, не допил кофе, сказал мне:

– После перетрем. – И ушел.

Потом охранники отнесли на его половину два ящика водки, немеряно пива и картонную коробку с тушенкой.

– В разнос бы не пошел, – озабоченно сказал Петр Петрович. – Когда мы с ним познакомились, Кирей неделями пил, причем по-черному, один, закроется в комнате и пьет. Выходит как покойник, весь синий, щетина черная, с сединой, глаза тусклые – смотреть страшно. Его же Дядя Федя на вора короновал в свое время, вроде крестник его получается…

Весь день так и прошел квело. Сергачев сидел на веранде со стаканом сока и двумя телефонами – сотовым и простым. Пил сок, курил и разговаривал по телефонам.

Из киреевской половины время от времени доносились звуки гитары и невнятное пение, потом охранники привезли трех девиц. Одна, самая раскрашенная, осталась у Кирея, другая потерялась где-то в лабиринтах дома и досталась то ли моим солдатикам, то ли охране, а третью я нашел голой и пьяной в моей спальне. Она спала, обхватив руками подушку, и сразу напомнила мне Светлану.

Я подобрал с пола одеяло и ушел спать в гостиную.

В утренних новостях показали замечательную сюрреалистическую картинку – полковник Исаев, висящий в арке Главного Штаба. Судя по тому, что веревка была накинута ему на шею, полковник был мертв.

Почему-то не было чувства брезгливости или неприязни, которое непременно возникает у живого человека при виде человека мертвого. Было любопытство, как он ухитрился это сделать, почему именно здесь, а не где-нибудь в другом месте, например, на шпиле Петропавловской крепости, оставил ли он записку, и всякая другая лабуда, которой, в общем-то, у нормального человека быть не должно. Я к тому же получил настоящее удовольствие от зрелища полковничьего тела, медленно раскачивающегося в ранних, предрассветных лучах солнца. Полковник был в парадном мундире, со множеством наград, и я представил себе, как они мелодично звенят при порывах ветра.

Сергачев, похоже, испытывал такие же чувства к усопшему, потому что он с видимым удовольствием смотрел репортаж, а однажды даже надел очки и подсел ближе к экрану, после чего заметил:

– У него шнурок развязан на левом ботинке. Непорядочек!..

В общем все было хорошо. До поры до времени, точнее до тех пор, пока не открылась дверь гостиной и на пороге не появилась Наташка.

– Здрасьте, – сказала она, – вот и я.

– Наташка! – закричал я радостно.

– Ты чего здесь делаешь? – спросил Сергачев.

– А у меня каникулы, – ответила Наташка. – До августа.

– Я проверю, – пригрозил Сергачев.

– Легко! – ответила Наташка и задрала нос.

После этого мы вдвоем долго сидели в гостиной и разговаривали. Вернее, говорила Наташка, а я слушал, смотрел и восхищался. Передо мной сидела молодая расцветшая красотой женщина, не девочка-подросток, а юная леди, ухоженное, в меру накрашенное, существо с блестящими от счастья глазами.

Она неотрывно смотрела на меня. Я видел, как расширяются и сужаются ее зрачки, и я отражаюсь в них и, наверное, в ее мыслях. А она держит мою руку в своих ладонях, но моя рука не умещается там, и ей приходится разводить пальцы, чтобы обхватить ее, и во всем этом есть что-то сексуальное, то, что не возбуждает плоть, а вызывает неясное чувство счастья, и легкости, и нежности, и желание, чтобы это продолжалось долго-долго, всегда…

– А еще там есть девчонка одна, принцесса из Дании, а может, из Швеции, не помню. Она все дружить со мной хочет, а я не хочу… Она спросила – а у тебя мальчики были? А я ей ответила – ха! Уж не знаю, чего она подумала, но два дня со мной не разговаривала. А если бы я ей правду сказала, представляешь? Пойдем погуляем, а? Погода классная…

– Мне нельзя на двор выходить, – ответил я.

– Почему? Ты что, больной какой-то?

– Типа, да.

– Пойдем на полчасика, я устала уже в комнате сидеть, мы в садике погуляем, и все. Никто ж не узнает, я тебя прошу, – она поцеловала меня в щеку, легонько так коснулась губами и сразу отдернула голову, и нагнулась, просительно глядя на меня снизу вверх.

– Хорошо, пойдем…

Мы прошли через двор и углубились в парк.

Странный это был парк, где вперемешку росли ели, сосны, березы и яблони с маленькими зелеными и, наверное, ужасно кислыми яблочками.

– Леша, ты Светлану любишь, да?

– Люблю.

– Крепко-крепко?

– Крепко-крепко-крепко!

Она остановилась на полянке этого похожего на маленький лес парка. Ветер с Невы раздувал ее пушистые блестящие волосы, накрывая лицо, и глаза, и губы. И чтобы услышать ее, мне приходилось наклоняться все ближе и ближе.

– А я обманула тебя и старичка этого, Сергачева, тоже… Нет там, в пансионате этом долбаном, никаких каникул, я просто убежала оттуда, к тебе убежала. Ты же не будешь всю жизнь любить свою Светлану, когда-нибудь разлюбишь и бросишь, и тогда сможешь жениться на мне, а я подожду тебя. Я никого никогда не буду любить, только тебя, ладно?

Она обняла меня за шею и не стала целовать, а просто прижалась лицом к моему лицу, и что-то соленое потекло по нашим щекам, совсем немного, несколько соленых капель счастливых слез.

Я осторожно взял ее за талию, и мы начали кружиться в неслышимом вальсе по этой странной поляне странного парка на Каменном острове.

И вдруг я почувствовал как ее тело вздрогнуло, обмякло и начало сползать вниз, на траву, а мои пальцы стали мокрыми и липкими.

Я неловко положил ее тело и посмотрел на свои руки.

Со всех сторон уже бежали охранники, один из них громко командовал остальным, раздалась автоматная очередь, потом еще одна, где-то, ломая сучья, упало тело.

Но все это не имело никакого смысла, абсолютно никакого смысла…

Я нагнулся к Наташе, ее губы шевелились.

– А мне не больно, совсем не больно…

Потом подошел Сергачев.

– Ничего, Лешенька, ничего…

Я опустился на колени и провел рукой по Наташкиному лицу…

Глава четвертая Ракета подана!

Ровно в 8.00 по Гринвичу, или в 2.00 по времени Нью-Йорка, атомоход «Лакшми» вошел в территориальные воды Соединенных Штатов Америки.

Русский моряк с простой фамилией Иванов стоял в ходовой рубке атомохода рядом с арабским капитаном Мухаммедом Нушри, и если бы не правая рука русского, прикованная наручником к его поясу и стоящий за спиной матрос с пистолетом в руках, вполне можно было бы подумать – капитан и старпом вместе проходят сложный участок фарватера.

Выяснилось, что русский прилично говорит по-английски, начитан и вообще интересный собеседник, который так нужен моряку во время дальнего перехода. Капитан Нушри встречался с командой только во время совместных намазов, а остальное время проводил в обществе русского. За семь дней совместного плавания они обсудили проблемы английской литературы, которую прекрасно знал капитан Нушри, и историю русской литературы Серебряного века, в которой разбирался капитан Иванов.

– Где вы научились говорить по-английски? – в первый же день спросил Мухаммед Нушри. – В училище?

– В «автономке», – ответил Иванов, – в длительном автономном плавании. Полгода без всплытия, за это время черта в ступе выучишь, не только английский язык.

– «Черт в ступе» – интересная идиома, – заметил Нушри. – Это Уэльс или Шотландия? Представляю бородатых горцев-хайлендеров в клетчатых килтах, которые потрясают боевыми топорами и кричат: «Черт в ступе!»…

– Это не Шотландия, это Россия. Русское народное выражение, – ответил Иванов.

Капитан Мухаммед Нушри распорядился всплыть на перископную глубину в виду мыса Канаверал и выбросить плавучую антенну. Группа десантирования приготовилась к высадке. Осталось дождаться условленного сигнала. Примерное время было известно – 4.00 по нью-йоркскому времени, за два часа до старта космического челнока «Колумбия».

В Центре управления полетами в Хьюстоне и на космодроме мыса Канаверал шли последние приготовления к пуску. Обычную предстартовую лихорадку усугублял тот факт, что среди пяти готовых к полету астронавтов был необычный пассажир – скандально известный российский бизнесмен Борис Береговский, сменивший, правда, свои имя и фамилию на Сократ Оленин. Сообщая об этом заурядном факте, одна из английских газет допустила любопытную опечатку, написав новую фамилию русского олигарха на ирландский манер О'Ленин. После чего эту опечатку часто повторяли в газетах уже умышленно. Живущий в Лондоне бизнесмен не на шутку претендовал на роль вождя нации.

Спецслужбы всех стран мира работают по одной примитивной схеме. После совершения теракта в метро все силы и средства бросаются на обеспечение безопасности метроперевозок, хотя все прекрасно понимают, что снаряд дважды в одну воронку не попадает. И следующий теракт происходит где-то в другом месте, скажем, в воздухе. Безопасность в метро становится неактуальной, силы служб безопасности перебрасывают на авиацию. После событий одиннадцатого сентября серьезных терактов в Америке не было, потому что ЦРУ и ФБР пристально следили за пассажирами, багажом и экипажами гражданской авиации, все остальное предоставляя обычным местным службам обеспечения порядка. Поэтому шесть автомобилей, за рулем которых сидели добропорядочные белые граждане, внимания дорожной полиции не привлекли и беспрепятственно добрались почти до ворот космодрома.

Отъехав на обочину, часть людей пересела из головной машины в остальные, и небольшая колонна снова двинулась в путь.

Внешне космодром Канаверал напоминал укрепленную крепость, готовую к многомесячной осаде. Бетонный забор со сторожевыми вышками через каждые триста ярдов, массивные металлические ворота вместо обычного легкомысленного шлагбаума – все свидетельствовало о высшей степени надежности и безопасности всего, что находилось на территории космодрома.

Идущая головной машина резко увеличила скорость и на полном ходу врезалась в металлические ворота. Сразу же раздался взрыв, и не успела осесть бетонная пыль, как пять автомобилей ворвались на территорию космодрома и помчались к одинокому зданию, где дожидались сигнала на посадку члены экипажа космического челнока и отдавший двадцать миллионов долларов за безопасное путешествие в космос российский бизнесмен Сократ Оленин.

Группа десантирования покинула подлодку и направилась к побережью Флориды.

Уничтожить символическую охрану стартового бункера для профессиональных боевиков «Аль-Каиды» было делом нескольких минут, и пока из центра управления стартовым комплексом безуспешно пытались дозвониться в караульное помещение, чтобы выяснить причины взрывов, нарушающих нормальную подготовку к ответственному старту, пятеро космических заложников были погружены в автомобили и беспрепятственно вывезены с территории космодрома.

Подошел Сергачев, положил руку на плечо:

– Ничего, Лешенька, ничего…

Леха посмотрел на него пустыми глазами, опустился на колени и закрыл Наташкины глаза.

– Пойдем, Леша, выпьешь, полегчает, – Сергачев взял его за руку.

Резко, едва не слетев с петель, распахнулась дверь. На крыльцо, пьяно шатаясь, вывалился Кирей.

– Кто стрелял, суки?

– Наташу убили, Всеволод Иванович, – тихо сказал Сергачев.

– Что-о? Убью, блядь! Весь город на уши поставлю, убью.

Он вырвал из-за пояса пистолет, не отпуская курка, одним залпом выпустил в воздух всю обойму, отшвырнул пустой ствол в сторону.

– Ты виноват, сука! – он схватил Сергачева за воротник, в стороны брызнули пуговицы рубашки, – твои гэбистские игры.

Оттолкнул, пошел в парк, туда, где над телом Наташи стояли охранники.

Сергачев вытер забрызганное слюной лицо, одернул рубашку, еще раз провел рукой по лицу, то ли снимая, то ли надевая маску.

– Пойдем, Леша, пойдем, я тоже выпью.

Сергачев поднял Кастета в восемь утра.

– Вставай, Алексей, вставай!

Тот вскочил, словно и не было вчерашней дикой пьянки. Сел, огляделся, не понимая, где он находится и почему спал одетый.

– Как ты? Иди, душ прими, хороший, контрастный, чтобы в форму прийти…

– Случилось что? – сухими губами спросил Кастет.

– Случилось, – подтвердил Сергачев. Иди в душ, завтрак я тебе заказал, бойцов твоих поднял. Начинается твоя Большая Война…

– Хорошо, Петрович, я сейчас, – совсем трезво и твердо сказал Кастет.

– Только не опохмеляйся, Леша, тебе светлая голова нужна.

– Не буду, – уже в дверях ванной обернулся Леша. – Я потом их кровушкой опохмелюсь.

За завтраком молчали, да Сергачев и не ел совсем, поковырял яичницу и отбросил вилку в сторону.

– Пойду покурю, – сказал он, взял кофейную чашку и устроился возле распахнутого настежь окна.

Кастет ел привычно, словно заправлял автомобиль перед дальним пробегом, даже обтер куском хлеба тарелку и только после этого поднял глаза.

– Говори, Петрович, я готов.

Сергачев достал из карманов две толстые пачки бумаг и документов.

– Это загранпаспорта на тебя и пацанов, билеты на самолет, я чартер заказал, одни полетите… А теперь слушай.

Пять автомобилей ехали в сторону побережья с максимально разрешенной скоростью. Навстречу промчалось несколько полицейских автомобилей. Водители машин, а за рулем сидели добропорядочные белые налогоплательщики, приветливо махали полицейским, те, большей частью отмахивались или, не замечая приветствий, внимательно оглядывали окрестности. Судя по всему, случилось что-то серьезное.

Над дорогой завис полицейский вертолет, снизился, потом снова взмыл вверх и ушел в сторону океана.

На пустынном, неухоженном пляже с кучками топляка и разного морского мусора, выкинутого прибоем и штормом, расположилась группа отдыхающих. У самого берега лениво плескались празднично-пестрые надувные лодки.

На обрезе крутого, нависающего над пляжем, берега остановились две полицейские машины: джип с нарисованной на дверце звездой шерифа и сверкающий разноцветными мигалками форд, украшенный гербом штата Флорида.

Дверца джипа открылась.

– Эй! – крикнул сидящий за рулем полицейский.

Молодежь продолжала весело болтать друг с другом, не обращая внимания на подъехавших стражей закона. Трое полицейских стали спускаться вниз, скользя по сухой сыпучей земле и цепляясь за кривые кусты, редко растущие на склоне.

Очутившись на пляже, они долго приводили в порядок форму, а потом, одинаковым движением сдвинув кобуру с полицейским кольтом ближе к пряжке, подошли к веселящейся молодежи.

Еще сверху, из дверцы машины, шерифу что-то не понравилось в этой отдыхающей посреди недели молодежи. Двенадцать крепких молодых парней с внешностью то ли арабов, то ли латиносов отдыхали тесной мужской компанией – не было видно резвящихся девушек, не слышался зовущий женский смех. А парни совсем не производили впечатление геев, скорее наоборот, матерые мачо, постоянно нуждающиеся в женском теле.

Пусть эти мачо собрались на мальчишник – продолжал рассуждать шериф, медленно к ним приближаясь – тогда почему у них нет ни одной бутылки виски, только «Пепси», «Фанта», да «Спрайт»… Но и это бог с ним, хотя о безалкогольных мальчишниках я не слышал даже в анекдотах. Как эти парни очутились на пляже, на дороге ни одной машины, в море ни одной яхты, можно подумать, что они переплыли океан на трех резиновых лодках…

Шериф положил ладонь на рукоять кольта.

– Добрый день, джентльмены. Я – местный шериф Том Коллинз, а это мои ребята. Я думаю, вам следует знать, что этот участок берега является федеральной собственностью и здесь запрещено находиться, не имея специального разрешения.

– Простите, шеф, – сказал один из мачо с сильным акцентом, – мы гости вашей страны и плохо знаем ее законы.

– Я надеюсь, у вас найдутся какие-нибудь документы, – шериф Коллинз крепче взялся за служебный кольт.

– Конечно, – спокойно ответил тот же мачо и кивнул одному из своих друзей.

Тот потянулся к объемистой спортивной сумке.

Шериф успел не только выхватить пистолет, но и дважды выстрелить, уложив своего собеседника. Остальные полицейские оружие достать не успели.

– Уходим? – по-арабски спросил один из боевиков.

– Мы должны ждать здесь, – покачал головой тот, кто остался за старшего.

Боевики ловко вскарабкались на вершину крутого склона, забрали у мертвых полицейских оружие, деньги и документы, после чего столкнули простреленные автомобили на пляж.

Полицейский вертолет, вернувшись со стороны океана, снова завис над маленькой колонной из пяти автомобилей.

– Съехать на обочину и остановиться, – раздался металлический голос. – Приготовить документы и машины для досмотра.

Колонна послушно остановилась. И когда вертолет медленно опустился на середину шоссе, дверцы передней машины открылись и одновременно прозвучали выстрел базуки и длинная автоматная очередь. Легкий двухместный вертолет отбросило взрывом далеко по дороге, в сторону океана, откуда он только что прилетел. Автомашины аккуратно объехали горящий вертолет и направились к побережью.

Панические звонки из Хьюстона и с космодрома мыса Канаверал совпали с сообщением Пентагона. Спутник слежения, висящий над территорией США, обнаружил неизвестную подводную лодку в территориальных водах Америки, примерно в шестидесяти милях к востоку от мыса Канаверал.

Поднятые по тревоге силы национальной гвардии срочно перебрасывались в район космодрома. С военно-воздушной базы Эллингтон близ Хьюстона вылетели боевые вертолеты для барражирования вдоль побережья Флориды и поиска захвативших заложников террористов.

В это время на поверхность Атлантического океана, в пятидесяти восьми милях от восточного побережья полуострова Флорида, всплыла атомная подводная лодка, известная на Западе как Оскар-2.

В кабинете оперативного дежурного Министерства обороны США заработал постоянно включенный передатчик экстренной связи, и на правительственной частоте раздался твердый мужской голос, говорящий на хорошем английском языке:

– С вами говорит Мухаммед Нушри, капитан-коммандер Королевских военно-морских сил Ее Величества, в настоящее время исполняющий обязанности командира подводной лодки «Лакшми», принадлежавшей индийскому ВМФ. На борту лодки находятся двенадцать ракет дальнего радиуса действия SS-N-18, несущих ядерные боеголовки. В настоящее время ракеты нацелены на крупнейшие города Соединенных Штатов Америки, включая столицу город Вашингтон, округ Колумбия. При любой попытке воздушной, морской или подводной атаки я отдаю приказ о пуске всех ракет. Поэтому прошу отозвать катера береговой обороны и вертолеты, имеющие на борту вооружение. В зоне видимости подводной лодки могут находиться только суда и вертолеты с представителями средств массовой информации. В течение часа мы предъявим наши требования властям США. Оставайтесь на связи.

Капитан-коммандер Мухаммед Нушри отложил микрофон и взглянул на сидящего рядом капитана Иванова. Тот кивнул, выступление получилось по-военному четким, сдержанным и излагающим главные козыри террористов. Козыри, которые позволяли диктовать им свои условия.

– Почему вы не предъявили требования сразу? – спросил русский.

Нушри не ответил. В течение этого часа диверсионная группа должна выйти на связь. Во время прошлой связи «берег» сообщил, что группа захвата, проникнувшая на космодром, отказалась от их помощи и назвала точку встречи пустынный пляж, место их высадки на берег.

По основному варианту они должны доставить заложников на борт атомохода, и тогда козырная колода будет собрана полностью, включая джокера мистера О'Ленина.

Катера береговой обороны ушли из зоны видимости атомохода, вертолеты полностью переключились на поиски террористов на берегу.

Прибывшие части национальной гвардии заняли космодром и и приготовились отразить новую атаку боевиков. Однако боевики, «позорно поджав хвост», бежали в сторону побережья. Вступить в открытый бой с национальной гвардией они побоялись, хотя, возможно, это и не входило в их планы. Планы террористов американскому военному командованию были неизвестны.

Вертолет «Си-Хоук», бортовой номер 016, вышел в квадрат патрулирования юго-восточнее космодрома Канаверал в 6.15 по нью-йоркскому времени. В 6.22 пилот вертолета заметил пять автомобилей, на большой скорости двигавшихся в сторону океана и тут же связался с базой Эллингтон. Диспетчер базы на запрос борта 016 ответил, что это полицейская операция и посоветовал пилоту связаться на полицейской волне с кем-нибудь из тех, кто руководит операцией. На полицейской волне разговаривало сразу множество голосов, кто-то просил заказать ему пиццу, кто-то жаловался девушке-диспетчеру на одиночество и просил хотя бы об одной встрече, много внимания уделялось работе полиции нравов.

– Господа полицейские, – вмешался в напряженную жизнь полиции лейтенант ВВС Джозеф Гарвуд, – я вижу пять автомашин, направляющихся в сторону океана.

– Парень, ты, похоже, новичок в полиции, – ответили ему. – У нас принято сначала называть свой номер, потом номер патрульной машины. И, главное, я за день вижу сотни машин, едущих в сторону океана, и если каждый раз из-за этого выходить в эфир…

– Простите, сэр, это вертолет «Си-Хоук», бортовой номер 016, база дислоцирования Эллингтон, пилот лейтенант Джозеф Гарвуд. Вижу пять автомобилей, в которых предположительно находятся террористы. Как я должен поступить? Продолжать наблюдение, попытаться остановить, или…

– Вот именно – «или», сынок, – ответил тот же голос. – Ты боевой летчик, они террористы, вот и решай сам, что тебе делать.

И эфир внезапно умолк.

Замыкающий колонну минивэн «судзуки» съехал на обочину и остановился. Водитель подождал, пока вертолет пройдет над его головой, потом взял приготовленный «Стингер» и открыл дверцу машины. Термоориентированная головка ракеты устремилась к выхлопным дюзам вертолета. Взрыв на высоте слежения едва не оказался роковым для автомобилей. Горящие падающие осколки повредили один из них, пришлось останавливаться и распределять людей по оставшимся машинам.

– До пляжа осталось совсем немного, – озабоченно сказал старший. – Главное – довезти этого русского, остальных заложников можно и пристрелить…

В Овальном кабинете Белого дома проходило экстренное, внеочередное и прочая и прочая заседание Совета национальной безопасности.

В совет входили президент, вице-президент, госсекретарь, министры обороны и юстиции, председатель комитета начальников штабов, директор ЦРУ, жена президента, официант и докладчик. По странной случайности их было ровно десять человек, как и на заседаниях «Ворона».

– Правительство США не вступает в переговоры с террористами, – гордо заявил президент.

– Господин президент, ситуация исключительная, речь идет не только о жизни заложников, на карту поставлено существование страны.

– Я не понимаю, как одна подводная лодка может уничтожить Америку? И еще нужно разобраться, откуда взялась российская подводная лодка у наших берегов!

– Господин президент, построенная в России лодка принадлежит Индии…

– Индия – ядерная держава?

– Нет, ракеты, по-видимому, российские.

– Я никогда не доверял русскому президенту. Слишком он какой-то умный, это опасно.

– Господин президент, нужно дать ответ террористам.

– Я уже сказал, мы не вступаем в переговоры с террористами.

– Под угрозой существование двенадцати крупнейших городов, в том числе столицы?

– Нужно эвакуировать население, разрушенные города потом восстановим, это даст много новых рабочих мест, уменьшит безработицу и, в конце концов, поднимет мой рейтинг. Не забывайте, через год президентские выборы!

– Это невозможно!

– Почему? По закону, президентские выборы проходят в первый вторник после первого понедельника ноября каждого високосного года. – Президент повернулся к своей жене: – Я правильно сказал, дорогая? Всегда путаюсь в этих понедельниках и вторниках, выборы, инаугурация… Напомни, мне нужно внести поправку в конституцию.

– Невозможно эвакуировать население – террористы не предоставили списка городов, где они планируют нанести ядерный удар.

– Черт побери, это похоже на игру краплеными картами. Мне не хватает информации. Я должен подумать, посоветоваться с папой, женой, со специалистами, в конце концов.

– Мы здесь для того и собрались, чтобы совместно выработать решение.

– Да, действительно. Вносите ваши предложения.

Глава пятая Вашингтон, да не тот

Самолет летел над Атлантическим океаном, а я мысленно был в Петербурге.

То, что случилось вчера, гадко царапало душу, заставляло винить себя и искать себе оправдания, а когда человек оправдывается, не важно – перед собой или перед людьми, значит, он уже в чем-то виноват. Чувство собственной вины, наверное, самое страшное, что дано человеку при жизни. Нам, обществу крещеных, но неверующих людей, неведомо очищение покаянием. Я могу, конечно, пойти к доброму батюшке и рассказать ему обо всех своих грехах, реальных или существующих только в моем воображении. Может быть, он даже их мне отпустит, но легче от этого не станет, я буду так же не спать по ночам, пить горькую и затевать ненужные драки с такими же грешниками, как я.

Наташка погибла из-за меня, я виноват в ее гибели, и этот грех невозможно замолить. Я могу только попробовать искупить его кровью и жизнью, пролив кровь и лишив жизни тех людей, что лишили жизни Наташку…

Рейс был чартерный и мы летели в самолете одни – девятнадцать человек в огромном пустом «боинге».

Через полчаса после взлета в самолете установилась легкая домашняя атмосфера. Пацаны расселись своими пятерками по разным углам салона. Стюардессы переобулись, вместо форменных казенных туфелек надели домашние тапки, не утруждающие длинных красивых ног. Кое-кто из них уже подсел к моим солдатикам и смеялся каким-то их шуткам, а как могут пошутить бойцы, я прекрасно представлял.

Ко мне никто не подсаживался, ни солдатушки, бравы-ребятушки, ни красны девицы из «Пан Америкен», словно на лице у меня было написано нечто такое, чего люди сторонились или пугались.

Весь день Сергачев занимался неприятными и грустными делами. Наташку положили пока в подвале особняка, протрезвевший Кирей запретил отдавать ее в морг и, уж тем более, делать вскрытие. У мертвой Наташки было спокойное счастливое лицо. Труп убийцы-снайпера притащили в сад, осмотрели и нашли в нем не только несколько пуль, выпущенных из автоматов охранников, но и еще одну маленькую дырочку в основании черепа…

– Надо бы пулю вытащить, – сказал тогда Сергачев, но тут же передумал: – А на хрена? Что мы – баллистическую экспертизу делать будем и улики собирать? А с другой стороны – все-таки надо…

Не знаю, как Сергачев, а по Кирею было понятно, что никакие улики ему не нужны.

Петр Петрович съездил в Большой дом к какому-то большому начальнику, после чего приехала труповозка, а в ней трое серьезных мужчин в штатском. Они приветливо кивнули мне, о чем-то коротко поговорили с Киреем, внимательно осмотрели снайпера, снова кивнули и уехали вместе с трупом. Судя по всему, они знали всех людей в городе, живых и мертвых.

– Наташку мы похороним, не беспокойся, – сказал мне Сергачев, вернувшись из поездки в город. – Я договорился, место хорошее, сухое, ей хорошо там будет лежать.

От этих слов страшно захотелось выпить. Сергачев, внимательно посмотрев на меня, понял это и сказал:

– Ни-ни, вечером улетаешь, ни капли, ни здесь, ни в самолете, ни в Америке. Считай, что это твой долг перед Наташкой… Знаешь, почему на Руси было принято, чтобы родственники всегда сами занимались похоронами? Когда человек занят, ему некогда уходить в горе, ему нужно гроб колотить, место на кладбище искать, службу в церкви заказывать, к поминкам готовиться… Так в хлопотах человек и переживал самые страшные часы, потом-то уже легче, уже смиряешься с мыслью, что нет его, самого близкого и дорогого, а есть только те, что рядом, живые и тоже близкие и родные… И ты не воевать едешь, а защищать Светлану, которая тебя ждет и любит, и за Наташу мстишь, и не мое, Петра Петровича Сергачева, задание выполняешь, а делаешь все для того, чтобы ни одна Наташка в России больше вот так, не погибла, а чтобы любила и была любима, и нарожала бы новых Наташек, Алексеев, или даже Петров Петровичей…

Потом он принялся растолковывать мне, что и как я должен делать в Америке:

– В нью-йоркском аэропорту имени Кеннеди вас будет встречать человек, которого зовут Василий Петрович, хотя на самом деле он Бэзил Шахов. Василий Петрович расскажет тебе последние новости о террористах, заложниках и подводной лодке, стоящей у побережья Флориды.

Я подозвал одну из стюардесс и попросил принести мне водки, но тут поднялся капитан третьего ранга Барков и сказал решительным голосом:

– Вам нельзя, Алексей Михайлович.

Я и сам понимал, что нельзя, поэтому закрыл глаза и попытался заснуть. Судя по всему, мне это удалось…

Со всякими таможенными и паспортными делами мы разобрались на удивление быстро. Василий Петрович Шахов встречал нас уже у самого трапа. Отобрал паспорта и, вернувшись через пару минут, взял меня под руку и провел через все возможные контроли без остановки и без досмотра, держа в руках стопку наших паспортов и какое-то удостоверение с белоголовым орланом на обложке.

У выхода из аэровокзала стоял большой и красивый автобус, куда мы и погрузились, не успев окинуть взглядом то, что обычно окидывают взглядом туристы. Те, что приезжают в Нью-Йорк наслаждаться красотами «Большого Яблока», а не вести войну с мировым терроризмом.

Мы ехали по утреннему Нью-Йорку, уже полному машин и пешеходов, и время от времени Бэзил Шахов говорил, не поворачиваясь к нам:

– Это статуя Свободы, это остров Манхеттен, это Эмпайр-стейтс-билдинг, это Таймс-сквер…

И мы послушно ворочали головами, пытаясь рассмотреть достопримечательности большого города, знакомого нам по американским боевикам и книгам Чейза, Гарднера и Стаута.

– Где-то здесь Ниро Вульф живет, – задумчиво сказал я.

– Кто такой Ниро Вульф? – Бэзил Шахов впервые отвлекся от дороги и повернулся в нашу сторону.

– Частный детектив…

– Мы не сотрудничаем с частными детективами, – резко ответил Шахов, – по принципиальным соображениям.

Мы проехали пол-Манхеттена, пересекли Ист-Ривер, долго ехали по каким-то районам, которые напоминали Купчино или Ульянку, если на них посмотреть через огромное увеличительное стекло. Потом очутились в районе, похожем на старую часть Петербурга, – разнокалиберные дома, давно не крашеные, кое-где с битыми стеклами и без входных дверей. У тротуаров стояли машины, в которых обычно ездят российские обыватели, неновые, с пятнами шпаклевки на крыльях и капоте, и треснутыми стеклами, заклеенными скотчем…

– Гарлем, – коротко пояснил Василий Петрович.

Возле одного из гарлемских домов мы и остановились.

Бэзил Шахов открыл дверь парадного своим ключом, большим, словно купленным в антикварной лавке из романа Диккенса. Мы поднялись на третий этаж, который полностью был отдан в наше распоряжение.

– Здесь пока поживете, – сказал Василий Петрович. – День, два, может – больше.

Мои мужики расползлись по этажу, обустраиваясь на эти один-два дня, а Шахов подошел к лежащему на столе ноутбуку и открыл крышку. Компьютерщик Костя сразу пристроился за его плечом.

– Понимаешь? – спросил Шахов.

– Немного.

– Тогда смотри. Вот так выходишь в нашу базу, здесь пароль доступа, здесь и здесь тоже. Первый пароль меняется каждый день, второй и третий дважды в день, в полночь и полдень. Принцип простой, смотри.

Шахов достал записную книжку и начал писать колонки цифр.

– Понял?

– Конечно, – обиженно ответил Костя.

– Тогда держи бумагу, не потеряй.

– Да я запомнил.

Шахов посмотрел на четыре колонки цифр, потом на Костю и пожал плечами:

– Ну, запомнил и хорошо. А бумажку все-таки спрячь, мало ли что. А теперь смотри – так можно выйти на связь со мной или моим шефом, его Стив зовут.

Они снова склонились над компьютером, а я пошел осматривать квартиру.

Квартира, занимавшая целый этаж, состояла раньше из нескольких разнокалиберных квартир, между которыми были сломаны перегородки. Большинство комнат стояли пустыми. В некоторых было немного мебели, а две или три были заставлены мебелью полностью. Мои бойцы разгребали в беспорядке сваленную мебель, чтобы с комфортом устроиться на ближайшие дни. На кухне трое мускулистых парней в тельняшках отмывали от грязи найденную посуду, готовясь достойно отметить новоселье. Два больших, как платяные шкафы, холодильника были под завязку забиты продуктами.

Когда я вернулся в гостиную, ноутбук был уже выключен, а Костя с Василием Петровичем увлеченно беседовали о компьютерах. Впрочем, увлеченно говорил только Костя, а Василий Петрович вежливо поддерживал разговор, вставляя иногда:

– Ах вот как! Не может быть! Правда?

Мой приход Василий Петрович воспринял с явным облегчением.

– Костя, нам с Василием Петровичем надо поговорить, – строго сказал я.

Парень послушно вышел.

Все, что не относилось к компьютерам, Костю не интересовало. Насколько я его понял, он и в Америку-то согласился поехать только затем, чтобы побродить по местным компьютер-шопам и, если повезет, съездить в Силиконовую долину.

– Докладываю о последних событиях. – Василий Петрович положил ладонь на крышку ноутбука. – Как вы помните, с атомохода «Лакшми» на побережье десантировалась боевая группа. Мы оцениваем ее численность десять-пятнадцать человек. Видимо, они должны были совместными силами напасть на космодром Канаверал, однако, по каким-то причинам на космодром напала группа, прибывшая из глубины континента, а «моряки» остались их ждать на берегу. После того, как капитан Мухаммед Нушри вышел в эфир и потребовал, чтобы вертолеты и корабли с вооружением на борту отошли за пределы видимости атомохода, катера береговой обороны отсекли десантную группу от океана. Скорее всего, заложников планировалось переправить на борт подлодки, тогда они были бы недоступны для групп спецназначения и служили дополнительной гарантией безопасности корабля. Боевики с заложниками пробились к побережью, по пути сбив два вертолета, полицейский и военный «Си-Хоук», и уничтожив полицейский кордон, установленный на их пути. Погибло восемь полицейских, еще одиннадцать ранено, подбита одна автомашина боевиков.

Василий Петрович остановился, словно хотел перевести дыхание, но вместо этого вытащил сигареты и закурил.

– Потери боевиков нам неизвестны, раненых и убитых они обычно забирают с собой, – продолжил он. – Пока одна группа пробивалась к берегу, другая, та, что высадилась с подлодки, была обстреляна катерами береговой обороны. К сожалению, прибрежные глубины не позволили катерам подойти на расстояние прямой видимости, корректировка огня с вертолетов была, скажем так, не очень эффективной.

Шахов вздохнул, потушил сигарету, достал новую.

– Не знаю, как у вас в России, а у нас все решают чиновники. Национальная гвардия бороться с профессиональными боевиками не может, Вооруженные силы по закону не могут участвовать в боевых действиях на территории США, для этого надо вводить военное положение, что является прерогативой президента. А президент из политических соображений не хочет этого делать. С точки зрения военного один батальон морской пехоты давно бы решил проблему, но вы же понимаете, комендант Корпуса морской пехоты находится в долгосрочном отпуске, его заместитель по должности не входит в Комитет начальников штабов…

Шахов махнул рукой.

– Бардак – так это называется по-русски? В общем, обе группы боевиков встретились, разделились на три части и разъехались. На этом факты заканчиваются, дальше идут домыслы, основанные на агентурных данных и выводах аналитиков. С недавних пор в США существует такая организация «Nation of Islam», не знаю, как это у вас переводят – «Исламская нация» или «Нация ислама». Организация объединяет…м-м-м… афроамериканцев, почему-то именно чернокожее население Америки традиционно испытывает тягу к исламу. Помните, в шестидесятые были популярны «Братья-мусульмане», в которые входил Кассиус Клей, там он и принял имя Мохаммед Али. Сегодня эта «Исламская нация» является организацией явно экстремистского толка, но внешне себя пока не проявившей. По имеющимся у нас сведениям, три группы боевиков укрылись у сторонников этой «Нации ислама» в Дейтона-Бич, Окале и Гейнсвилле.

– А подводная лодка? спросил я.

– Да, подводная лодка… – Шахов задумался. – После первого выхода в эфир капитан Нушри обещал выйти на связь через час, но не вышел, не отвечал на наши призывы, и вообще сложилось впечатление, что лодка вымерла. Однако сегодня они снова проявились в эфире, говорил уже кто-то другой, но тоже на хорошем английском языке. Он зачитал требования террористов, – Василий Петрович снова вздохнул, – они требуют доставить для переговоров президентов США и России какого-то Господина Голову. Ну, и, конечно, денег.

– Много? – поинтересовался я.

– Безумно много, счет идет даже не на миллиарды…

– А дальше?

– Дальше ничего. Они дали нам сутки на размышление, осталось двадцать два часа…

– В противном случае они обстреляют американские города?

– Да, они грозятся, а мы даже не знаем, есть у них на борту ракеты или нет. Русские не подтверждают факт продажи Индии ракет SS-N-18, но и не отвергают его. Индусы вообще молчат. Мы исходим из того, что ракеты могут быть… Мусульмане – фанатики, им ничего не стоит уничтожить пол-Америки.

– А потопить лодку? Я не специалист, но есть же какие-то крылатые ракеты, противолодочная оборона…

– Есть. Но дело в том, что атомоход «Лакшми» по натовской классификации принадлежит к атомным ракетоносным подводным лодкам типа «Дельта-4», у вас этот проект называется «Дельфин». Это самая совершенная на сегодняшний день российская подлодка, с самой совершенной системой раннего оповещения и уничтожения воздушных целей, движущихся с дозвуковой скоростью. В данной ситуации это означает, что лодка практически неуязвима.

Шахов с силой ударил ноутбук по крышке и сразу же погладил его, как нечаянно обиженное животное.

– Думаю, на сегодня все. Отдыхайте, устраивайтесь, на улицу старайтесь не выходить, это – Гарлем, белых здесь не любят. Косте я объяснил, как со мной связаться в экстренном случае, а ваш код будет – А1. В начале и конце сообщения ставьте А1 и я буду знать, что общаюсь именно с вами…

Шахов сделал уже пару шагов в сторону двери, остановился, посмотрел на меня и спросил:

– Алексей Михайлович, можно нескромный вопрос?

– Конечно.

– Зачем вам это надо? Объясню. Я – на службе, это – моя работа, я получаю за это деньги, принес присягу, служу, одним словом. Ваши мужчины, как я понимаю, наемники. Если бы они не поехали сюда, то поехали бы куда-нибудь в другое место. А вам это зачем?

Я задумался. Все построенные Сергачевым идеологические конструкции о борьбе с мировым злом, коррупцией, наркомафией и прочей бесовщиной и тмутараканью после гибели Наташки отошли на задний план, и поэтому я ответил:

– Месть. Для меня главное – месть.

– Месть, – повторил вслед за мной Шахов. – Месть – опасное чувство…

Шахов крепко пожал мне руку и вышел. А я остался дожидаться вечера, когда у меня должна была состояться еще одна встреча, на сей раз с эмиссаром Сергачева…

Ровно в девять по местному времени я спустился вниз, отпер входную дверь большим антикварным ключом и вышел на улицу. Редкие фонари, чистое, без облачка, небо с незнакомыми созвездиями над головой…

Я прислонился к стене и закурил. Получасовой «люфт», отведенный на встречу с посланником Петра Петровича, позволял расслабиться и насладиться тихой гарлемской ночью. Если судить по американским боевикам, то в Гарлеме кипит бурная криминальная жизнь, толпы отмороженных негров гоняются друг за другом с бейсбольными битами и большими сверкающими никелем револьверами, оглашая окрестности нечленораздельными криками и лихорадочной стрельбой по всему, что движется или хотя бы шевелится.

Но улица была тиха и пустынна, редкие фонари вовсе не выхватывали из темноты искаженные расовой ненавистью чернокожие лица, не блестели безумно вращающиеся белки и оскаленные белоснежные зубы. Одинокий человек, с неразличимым в темноте лицом, стоял, как и я, оперевшись спиной о стену, при каждой затяжке вспыхивая огоньком сигареты.

Я сделал последнюю затяжку и оглянулся в поисках урны, в это время одинокий силуэт отделился от стены и направился в мою сторону. Встреча на полутемной гарлемской улице вполне могла закончиться дракой. Отчасти потому, что мое знание американских жестов ограничивалось поднятым вверх средним пальцем руки, а подобная лексическая скупость не всем нравится.

Не доходя двух шагов, незнакомец кинул окурок в сторону и блеснул зубами на темном гуталинном лице:

– Мистер Кастет?

Это и был посланник Сергачева, во всей Америке не было больше человека, который мог назвать меня этим именем.

– Йес, – ответил я, исчерпав этим половину моего словарного запаса английского языка.

Второй половиной было слово «Ноу».

– Мы можем говорить по-русски, – сказал афроамериканец.

– Хорошо, – ответил я.

Потому что это было действительно хорошо.

– Меня зовут Джордж Вашингтон, – сказал обитатель Гарлема без всякого акцента.

– Как? – удивился я.

– Могу права показать, – сказал он и вытащил из кармана пластиковый прямоугольник. – Понимаешь, местные черножопые страшно любят такие имена. Вашингтонов тут, как кур нерезаных.

– А ты хорошо говоришь по-русски, – заметил я, не переставая удивляться.

– Ну, бля, ты даешь, я же – русский, у меня и в паспорте написано – русский. Паспорт, правда, дома остался, в Питере.

– Так ты – питерский?

Джордж Вашингтон хлопнул себя по коленям и согнулся, как человек, которого тошнит после лишнего выпитого стакана.

– А где я с Сергачевым познакомился, в Гарлеме, что ли? Очень мне охота в такой дыре жить! В Питере у меня свое кафе, Петр Петрович ко мне приходит пивка попить, побазарить, крышует меня помаленьку, так что все путем, Кастет!

– А как ты здесь-то очутился?

– Так меня ж Сергачев прислал, попросил за тобой приглядеть. Мало ли чего, говорит. Паша-то в Гамбурге остался, а за тобой глаз да глаз нужен…

Я рассказал мистеру Вашингтону то немногое, что узнал сегодня от Шахова, и мы договорились встретиться на следующий вечер в это же время.

– Ты, Кастет, не бойся, если вы раньше сниметесь, чтобы во Флориду ехать, то я весь день где-нибудь рядом буду, далеко вы от меня не уедете. Тачка у меня хорошая, секонд-хенд, конечно, но с форсированным движком. Сергачевские друзья сделали, спасибо им. Так что догоню, не боись…

На том мы и расстались.

Я вошел в подъезд и увидел красный огонек сигареты на площадке третьего этажа.

– С аборигенами пообщались, Алексей Михайлович? – раздался голос капитана Бахтина.

– Пообщался маленько, – ответил я, лихорадочно соображая, слышал Бахтин мой разговор с аборигеном Джорджем Вашингтоном, или нет, и если слышал, то что из этого следует.

– Не люблю черномазых, – сказал Бахтин. – Поднимайтесь, я посвечу.

Вспыхнул яркий армейский фонарь, направленный почему-то не на ступени лестницы, а прямо мне в лицо. Я невольно прикрыл глаза ладонью и подумал, что вот сейчас-то лучшей мишени, чем я, и придумать трудно. Но вместо выстрела раздался недобрый смешок капитана Бахтина.

– Простите, старлей, привычка. Поднимайтесь, поднимайтесь…

Я медленно пошел по лестнице, размышляя о том, сейчас дать ему по морде, или немного погодить…

Ранним утром прибыла «горячая десятка», как мои бойцы окрестили десять урок, отобранных Киреем для борьбы с мировым терроризмом.

Как сказал кап-три Барков, это из того же ряда: рок – против наркотиков, пчелы – против меда, бандиты – против преступников. Переубедить его было трудно…

Честные урки разместились на том же этаже, что и бойцы, но забрались в самые дальние комнаты, мебель подбирать не стали, разместились на полу, притащив старые матрасы и, побрезговав новеньким постельным бельем, завалились спать одетыми. Должно быть, во всем этом был какой-то особый блатной шик, которого я не понимал, но со стороны их поведение смотрелось достаточно экзотично.

– Вы будете работать с этими людьми? – осторожно спросил доставивший их Шахов.

– Легко, – бодро ответил я и лучезарно улыбнулся. Шахов не стал подрывать моей уверенности в себе, только попросил позвать компьютерщика Костю. Они склонились над ноутбуком, а я пошел проведать братву.

Люди Кирея и Гены Есаула поселились в разных, но соседних комнатах, и я прежде зашел к киреевским.

– Здорово, братва! – сказал я, войдя в комнату.

– Здорово, Кастет, – нестройно ответила братва.

Пятерка «киреевцев» сидела на разложенных буквой «П» матрасах, а в центре была постелена газета «Нью-Йорк Таймс» с разложенной на ней российской закусью и купленной в ларьке «дьюти фри» литровой бутылкой «Столичной». Новоселье отмечалось со сдержанным достоинством, как и положено тертым жизнью уркам.

– Кто старший, господа урки? – спросил я.

– Все старшие, – весело ответили господа урки, но один из них, со знакомым лицом, поднялся: – Я, Володя Седой зовусь.

– Виделись у Кирея, правда?

– Виделись.

– Сегодня – святой день, празднуйте, а завтра на дело пойдем. Знаете, зачем в Америку-то приехали?

Седой молча кивнул, а один, молодой, чернявый, со смеющимся лицом, сказал:

– Негритянок трахать. Пока всех не перетрахаем, не вернемся.

– Тебя как зовут, веселый? – спросил я любителя негритянок.

– Терек мое погоняло, – чернявый нехотя поднялся, – я с Кавказа. А кроме негритянок, Кирей сказал, Борю Береговского освободить надо, чурки его украли – бабок просят.

Лицо Терека стало злым, он схватился руками за пояс, качнулся вперед, посмотрел мне в глаза:

– Ты, Кастет, меня одного пошли, я с ними один справлюсь…

– Садись! – Володя Седой положил ему руку на плечо, – садись, стакан прими! – И мне, вполголоса, – пойдем, выйдем.

– У него таджики всю семью вырезали ни за что. Обкурились – и вырезали. Терек тогда на зоне парился, два месяца до звонка оставалось, а ему малява пришла, о семье. Он охранника убил, и в леса, через полгода до города добрался и таджиков этих всех порешил, кроме одного, тот раньше от передозировки сдох.

– А что ж их милиция-то не арестовала, убийство все-таки?

– Эх, Кастет, – Седой посмотрел на меня, как на ребенка, – таджики весь район наркотой снабжали, менты давно на корню были куплены. А убийцу менты «нашли» – бомжа какого-то прихватили, обработали как следует и – вот он кровопийца и изувер. Бомжу – двадцать пять лет на казенных харчах столоваться, а у них в отчете птичка-галочка стоит и Почетная грамота за оперативный розыск опасного преступника. А ты говоришь, убийство… А Терек второй год в розыске – побег с убийством тоже не шутки…

Постояли, помолчали, так просто уйти я не мог, а сказать что-нибудь…

Но тут заговорил Седой:

– Ты, это, Кастет, ты в голову-то особенно не бери. Терек – он убийца, он по жизни убийца, для него таджиков этих замочить было, как два пальца… Мы все тут преступники, так на нас и смотри, без соплей, ладно? А за мужиков не беспокойся, завтра в форме будут, дело есть дело.

Мы молча пожали друг другу руки, Седой пошел допивать беспошлинную водку, а я – к братве Гены Есаула.

Картинка в соседней комнате была копией киреевского сборища, только вместо «Нью-Йорк Таймс" под соленые огурцы был постелен "Вашингтон Пост", а "Столичную" заменяла "Московская".

– Огурчики-то откуда, мужики? – удивился я.

– С собой привезли, – ответил мужик, чем-то похожий на домовитого владельца шести соток где-нибудь под Питером, – здесь же добрый товар хрен купишь, все с собой возить приходится…

– Приходилось бывать в Америке?

– Приходилось, – согласился домовитый, подумав, – маляву Япончику возил. Два года здесь прожил.

– И по-английски говоришь?

– Йес, сэр, – ответил он и добавил длинную фразу по-английски с русским блатным акцентом.

Фразы я не понял, но сказал – хорошо – и предупредил братву, что завтра идем на дело. Братва приняла это к сведению, а я удалился, пора было узнать, какие новости привез Шахов. За спиной раздались первые аккорды написанных в застенках песен…

Ничего принципиально нового Шахов не сказал, но добавил массу интересных подробностей.

– Есть в штате Флорида такой город, Окала называется, я о нем упоминал вчера, он в глубине полуострова лежит, не на побережье. Вокруг поля, болота, немного лесов. И среди этих полей и болот лежит, – он задумался, – как это по-русски – крупное земельное владение? Имение?

– Пусть будет имение, – согласился я.

– Имение, принадлежащее мистеру Сирилу Рингкуотеру, одно из самых крупных в штате Флорида. Мистер Рингкуотер был не только большим оригиналом, но и очень богатым человеком.

– Почему был? – поинтересовался я, понимая, уж если Шахов затеял разговор об этом чудаке, то не из любви к историческим анекдотам о чудаках и оригиналах, а потому, что мистер Рингкуотер каким-то боком связан с нашей историей.

– Потому, что мистер Рингкуотер стараниями любящих родственников помещен в психиатрическую лечебницу и официально, по суду, признан ограниченно дееспособным. В данном случае это означает, что он не может распоряжаться суммами больше, чем 10.000 долларов единовременно. Между прочим, это позволяет думать, что мистер Рингкуотер не так уж и безумен, как писали в свое время в газетах. Лично я думаю, что его интересы разошлись с интересами его семьи, и семья аккуратно от него избавилась. До решения суда, признавшего его недееспособным, Рингкуотер владел нефтяными вышками в Техасе и на Аляске, несколькими газетами, независимым кабельным каналом в Нью-Йорке, были у него также контрольные пакеты акций в ряде крупных кампаний, ну, и так далее… Если вас заинтересуют подробности, я могу предоставить подробную справку.

– Спасибо, пока не надо, – отказался я. – Если можно, Василий Петрович, как-нибудь ближе к делу, к нашему делу, я имею в виду.

– А куда нам торопиться? – удивился Шахов. – Выезжаете вы завтра, у нас полно свободного времени, и я посчитал, что вам лучше знать все подробности.

– Может быть, вы и правы, – согласился я. Известие, что мы завтра куда-то выезжаем, меня порадовало, от длительного безделья мои бойцы вполне могли загулять, а о братве и подумать страшно было. Влечение Терека к негритянкам в центре Гарлема могло привести к расовым беспорядкам…

– И когда, – невозмутимо продолжал Шахов, – Рингкуотер решил продать большую часть своих активов, семье это не понравилось и его, в конечном итоге, признали ограниченно дееспособным. В его личном владении осталось, собственно, это имение под Окалой и право распоряжаться суммой в 10.000 долларов. Это – предыстория.

Я вздохнул – история, оказывается, еще и не начиналась.

– Главным бзиком мистера Рингкуотера было его генеалогическое древо. Неизвестно почему, он решил, что принадлежит к одной из семей, которые у нас называют «mayflower families». Вы слышали, конечно, про корабль «Мэйфлауэр», который привез первых переселенцев из Англии в Новый Свет?

– Конечно, слышал, – решительно ответил я.

Углубляться в дебри американской истории совсем не хотелось.

– Правда? – переспросил Шахов. – Может быть, какие-то детали вам не вполне известны?

– Может быть, – согласился я, – но, если у меня возникнут вопросы, я их задам…

– Хорошо, – вздохнул Шахов, – но я все-таки напомню, что из 101 колониста 35 были выходцами из голландского Лейдена…

Я кивнул, подтверждая, что этот факт мне хорошо известен.

– Список пассажиров «Мэйфлауэра» хорошо известен, фамилии Рингкуотера там нет. Но наш исследователь раскопал некоего юнгу, который не был, конечно, пассажиром, не был он и членом экипажа, потому что судовой журнал «Мэйфлауэра» ничего не говорит ни об одном юнге, находящемся в этом плавании на борту корабля. Мистер Рингкуотер нашел объяснение и этому. Дело в том, что юнга был прямым наследником древнего рода Брокберри, бежавшим от деспотичного отца в Новый Свет. Конечно, капитан «Мэйфлауэра» не мог включить его в судовую роль, боясь преследований всемогущего маркиза Брокберри. Юнга вместе с пассажирами высадился в районе мыса Код, и стал основателем рода Рингкуотеров на американской земле.

– Короче, – тихо попросил я.

Шахов метнул в мою сторону свирепый взгляд.

– Если совсем коротко, – мрачно сказал он, – то мистер Сирил Рингкуотер купил в Англии титул восемнадцатого маркиза Брокберри и родовой замок Бульворк-кастл в графстве Суффолк.

– Молодец, – похвалил я действия Рингкуотера-Брокберри, – недвижимость в старушке-Англии – это очень неплохое вложение средств.

– Он перевез замок во Флориду. Разобрал по камушку, перевез и поставил посреди своих болотистых владений под Окалой.

– Вы не говорили, что он владеет болотами.

– А вы думали, что родственнички ему оставят плодородные пахотные земли?

Я промолчал, характер землевладений восемнадцатого маркиза Брокберри не был предметом моих размышлений.

– Процентов этак на девяносто пять заложники во главе с вашим олигархом Береговским находятся в этом самом замке посреди флоридских болот.

– Неплохо бы съездить на разведку, посмотреть, что да как.

– Сейчас посмотрим, – сказал Шахов и потянулся к ноутбуку.

То, что я увидел на экране компьютера, больше всего напоминало фильмы про Айвенго, Робин Гуда, рыцарей Круглого Стола и волшебника Мерлина, только замок окружал не Шервудский лес, а зеленая плесень болота с протянутой к замку полоской гати.

Фильм был снят просто здорово, если смотреть с точки зрения военного. Вертолетные съемки со множеством крупных планов позволяли побывать за крепостными стенами, представить возможные тайники и ловушки, грамотно расставить защитников замка и грамотно их миновать, или преодолеть оборону с минимальными потерями. То, что творилось вокруг замка, тоже было снято хорошим военным-профессионалом, знающим, на что надо обратить внимание.

– Чертежей замка, к сожалению, нет. Ищем архитектора, который руководил перевозкой и сборкой замка в Америке, сделали запрос в Королевские архивы Великобритании – пока безрезультатно. Дня через два-три, может, и ответ придет, и архитектора здесь найдем, но нет уже у нас этих двух-трех дней, поэтому надо исходить из этих картинок.

– Нормально, Василий Петрович. И хуже бывало.

Я вспомнил нарисованные от руки, на обрывке оберточной бумаги, схемы расположения моджахедов, их возможные пути отхода и наступления, когда привязка к местности происходила примерно так: вот здесь где-то – большой камень, здоровенный такой, издалека видно. Здесь и здесь – поля, «духи» могут туда двинуть, а могут в горы пойти, это – куда-то сюда. Или – сюда. В общем, сам на месте разбирайся, как хочешь…

– Василий Петрович, а люди? Сколько их там, кто такие? Боевики или просто жители?

– Честно скажу – хрен его знает. Постоянно в замке живет пять человек обслуги. Поддерживают порядок, водят вокруг замка экскурсии, внутрь без разрешения хозяина не пускают, а хозяин, как известно, в бессрочном санатории находится. Численность боевиков я лично оцениваю в пятнадцать, максимум двадцать человек, остальные, думаю, рассеялись. Толпой им держаться резона нет, задачу свою выполнили, заложников захватили, значит, местные должны разъехаться, а остались только те, кто десантировался с подводной лодки, им пока деваться больше некуда, вот в замке и закрылись.

– А что с лодкой, кстати?

– Пока ничего. Стоит, как стояла, на запросы не отвечает, сама в эфир не выходит. Хотите посмотреть?

Посмотрели на лодку. Огромное металлическое чудовище, красивое, как вся правильная военная техника.

– Ладно, бог с ней. Давайте еще на замок посмотрим.

Шахов вернул на дисплей панораму замка.

– На машине к нему не подъехать?

– Для машин на берегу паркинг устроен, там же кафе, туалеты, все по американскому стандарту сервиса. Сейчас туристов немного, поэтому кафе закрыто, но машину поставить можно, а дальше, уж извините, пешочком. Но, Алексей Михайлович, максимум – десять человек, американцы большими группами не ездят.

– Ладно. Извините, я бы хотел с бойцами посоветоваться…

– Я понимаю, – Шахов посмотрел на часы. – Как раз время ленча, съезжу перекушу, часа через два приеду.

– Отлично, – сказал я и пошел вглубь безразмерной квартиры за старшими пятерок.

Бандюки пусть пока отдыхают, для них потом тоже работы хватит.

Бойцы откопали среди мебели телевизор, поставили в одной из комнат, устроив таким образом красный уголок, и смотрели теперь какой-то музыкальный канал. Когда я вошел, в боевых пятерках живо обсуждался возраст «бабушки американской попсы» – Мадонны, цифры назывались самые необычные, подчас за гранью кавказского долголетия, но все сходились в одном – для своих лет – 60, 70, 80 и т. д. – она сохранилась очень неплохо и если выпить литр виски и закрыть ей тряпочкой лицо, то очень даже можно… Дискуссия прервалась, все в нетерпении посмотрели на меня, я кивнул им – понимаю, засиделись – и сказал:

– Пошли, командиры, совет держать будем. И ты, Костя, техникой будешь командовать…

Командиры резво поднялись на ноги, а я решил все-таки зайти к уркаганам, просто поглядеть – что там творится.

Творилась там тишина, долгий ночной перелет и несколько литров водки сделали свое дело – братва спала в причудливых позах, на матрасах и на полу, сжимая в руках огурец, пустой стакан или гриф сломанной нечаянным падением гитары. Но спали сторожко, при моем входе заворочались, захрипели невнятно, у киреевцев первым поднялся Седой.

Я приставил палец к губам и кивком позвал его за собой. В соседней комнате не спал знаток английского языка, к моему удивлению, он внимательно изучал «Вашингтон Пост». Без слов и знаков он сам все понял, аккуратно сложил газету, сунул под матрас, неслышно поднялся.

– Идти? – спросил одними губами.

Я кивнул, он тоже кивнул, переступил через руки, ноги и тела «есаульских», выбрался в коридор…

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Паша-командир, – ответил он. – Я думал, ты знаешь.

– Я никого из ваших не знаю, – честно признался я. – Надо бы познакомиться.

– По ходу познакомишься.

По Паше и Седому было не видно, что они только что пили водку, трезвые, спокойные, повадкой похожие на морпехов капитана Баркова. Экономные движения, тихий шаг и что называется – ушки на макушке…

Я показал командирам замок, вернее – ноутбуком командовал Костя, а я уточнял:

– Здесь покрупнее, здесь останови, это повтори еще раз…

После двухкратного просмотра, с вопросами и комментариями, я сказал:

– А теперь давайте решать, кто туда пойдет.

– Не хрен тут решать, – спокойно сказал Седой, – мы и пойдем. Для того Кирей с Есаулом нас и отправили, чтобы Береговского вытащить.

– Точно, – подтвердил Паша-командир, – это наша забота.

– А вы справитесь? – осторожно спросил Николаев, отставной полковник-разведчик.

– А ты? – вопросом ответил Седой.

– Не знаю, – честно сказал полковник, – но нам как-то привычнее.

– Вот и я не знаю, однако, мы за Береговским приехали, и без него нам обратной дороги нет.

– Ша! Кончайте базар! – вмешался Паша. – Сказано – мы пойдем, и точка!

Я понял, что пришла пора мне вмешаться.

– Пойдут пятерки Седого и Паши, пятерка капитана Сажина будет страховать.

– А мы? – в один голос спросили Барков и Николаев.

– А у вас, господа, будет такая задача, – сказал я и попросил Костю показать нам атомоход «Лакшми».

– Знакомая штучка, – обрадовался кап-три Барков, – проект «Дельфин», натовцы называют «Дельта-4». Какая задача?

– В идеале – захватить. На борту – ядерное оружие, грозят взорвать двенадцать американских городов.

– Мусульмане? – спросил Николаев.

– Мусульмане, – со вздохом ответил я.

– Они могут, – согласился Николаев, – и, наверное, только они и могут…

– Отрабатывали мы такую задачу, – сказал Барков, – на других лодках, правда, но отрабатывали. – Он оглянулся, словно ища поддержки у своей команды. – На месте надо смотреть, что можно сделать. Но опыт говорит, что всегда можно что-нибудь сделать.

– Это точно, – подтвердил полковник Николаев.

Я взглянул на часы:

– Через часик подъедет Шахов, подготовьте ему заявочку, какое оружие надо, сколько, может, вам акваланги нужны, еще что-нибудь…

– Так точно, – ответили в один голос Барков с Николаевым.

– Ну, – сказал Володя Седой.

Паша-командир молча кивнул.

Глава шестая Татуированный труп

Вечером я снова встретился с Джорджем Вашингтоном. Он внезапно проявился из темноты – в черной футболке, черных джинсах, с огромной черной магнитолой в левой руке.

– Музыку послушаем, – сказал он вместо приветствия и включил магнитолу.

Улицу заполнила торопливая скороговорка рэпа.

– Эминем, – объяснил он, – классно! Пойдем погуляем, – и взял меня под руку.

– Чего-то мне вчера показалось, что нас подслушивают, – он вопросительно посмотрел на меня.

– Может быть, – я вспомнил капитана Бахтина на площадке третьего этажа и его нелюбовь к черномазым.

– Новости есть?

– Есть.

Я рассказал о новостях.

– Когда выдвигаетесь?

– Завтра, на двух вертолетах. Я с бандюгами и пятеркой Сажина – к замку, две пятерки бойцов – на побережье.

– Хорошо, значит, я сейчас за вами следом.

– На машине, что ли? – удивился я.

– Ты чего – на машине? Далеко же. Самолетом куда-нибудь поближе, а там – на машине. Нормально, – к утру доберусь, – уверенно сказал он, блеснув зубами. – Пошли обратно, а то твой сторож еще подумает чего-нибудь. Когда черный с белым в Гарлеме под ручку разгуливают, это разные мысли навевает, в основном игривые.

Остановились у подъезда.

– Чао, у замка встретимся, – сказал тезка американского президента и растворился в темноте.

Только белый рэпер Эминем жалобно причитал о нелегкой судьбе белого человека в черной Америке.

На площадке третьего этажа курил капитан Бахтин. Молча он включил свой армейский фонарь, осветил лестницу и только когда я поравнялся с ним, спросил:

– Хорошо на улице?

– Хорошо, – честно сказал я.

– Тогда я еще покурю…

Курить вместе с ним у меня никакого желания не было. Я уже покурил на улице…

Утро началось с того, что пропал капитан Бахтин. Об этом мне спокойно доложил капитан Сажин, старший своей пятерки. Я почему-то не удивился.

– Когда пропал?

– А хрен его знает, – не по уставу ответил Сажин, – он же отдельно спал, бирюком.

– Ладно. Когда обнаружили?

– А сейчас и обнаружили. После подъема на завтрак собрались, его нет, обыскали этаж – нет, и я к вам.

– Интересно ты сказал – после подъема. У вас там в пятерке что – подъем, отбой, может, и дневальный у тумбочки стоит?

– Дневальный не стоит, – серьезно ответил Сажин, – но пятерка на военном положении, поэтому ночью по очереди дежурим, а подъем и отбой есть – мы ж солдаты…

– Дежурные ничего не слышали?

– Нет. Вещи – на месте. Может, какой мелочевки и не хватает, но вещмешок на месте, оружие – тоже.

– Что можешь сказать о капитане Бахтине?

– Ничего. Все, что знаю – только с его слов. Понимаете, остальных из пятерки я по своим каналам «прозвонил», все сходится, до деталей, а Бахтин в «Гамме» служил, это не министерство обороны, это отдельное ведомство, в их архивы так просто не доберешься.

Я подумал про Костю, он, наверное, мог бы и в те архивы пролезть, но времени уже не было, да и особого смысла копаться в его прошлом я не видел. Раньше надо было этим Бахтиным интересоваться. Я попытался вспомнить, чем он занимался в Питере, в киреевском особняке на Каменном острове, но сразу пришла в голову Наташка, и смерть, пришедшая за мной, но забравшая почему-то ее…

– А в Питере?

– Да и в Питере так же, бирюком, даже в тир ходил отдельно от нас, ночевал вообще в городе.

– Как – в городе? – удивился я. – Был же приказ: все на казарменном положении, за ворота – ни ногой!

– Был такой приказ, – подтвердил Сажин. – Теперь-то я вспоминаю, что вообще редко Бахтина видел, похоже, он больше времени за оградой проводил, чем в особняке.

– А где он был, когда Наташу убили?

Сажин глянул на меня по-особому, понимающе кивнул:

– Не знаю, с нами его не было, это точно, подошел он уже позже, когда и девушку принесли, и снайпера этого.

Ну, Наташку он, предположим, не убивал, а вот снайпера – вполне мог, дырочка у того, в основании черепа, не от сучка образовалась, кто-то стрелял в него, сзади, и с близкого расстояния…

Приехал Шахов на двух автобусах – один для морпехов, что на побережье поедут, второй – для нас.

– Оружие я привез, – сразу сказал он, – лежит в машинах, все по заказу…

– Погоди, – прервал я его, впервые, не думая, обратившись на «ты». – Капитан Сажин!

– Есть!

– Ты говорил, у Бахтина оружие здесь осталось?

– Черт! Как же я сразу не сообразил, ни у кого ведь оружия нет, а у него – есть! И ствол-то хороший, австрийский – «Глок-30». Как провез?

– У вас что-то случилось? – спросил Шахов.

– Случилось, – ответил я и рассказал историю капитана Бахтина.

Шахов молча кивнул и направился к ноутбуку. По экрану побежали строчки английских букв, изредка сопровождаемые фотографиями живых и мертвых людей.

– Ночная сводка полицейского департамента Нью-Йорка, – объяснил он.

Строчки побежали медленнее, потом совсем встали.

– Мужчина? – спросил меня Шахов.

– Мужчина.

– Белый?

– Белый.

– Возраст? – 35-40 лет.

– Рост? – 180, плюс-минус сантиметры. – 6 футов, значит… Он?

На экране появилась фотография мертвого мужчины. Почему-то всегда было понятно, снят мертвый человек или человек крепко спящий с закрытыми глазами. Этот человек был мертвым. Я всмотрелся.

– Похож.

– Съездим на опознание? Заодно подробности узнаем. Здесь недалеко…

– Съездим, – нехотя согласился я. Контактировать с американским законодательством не хотелось, но подробности знать надо.

На одном из микроавтобусов быстро доехали до полицейского участка, первым пошел Шахов, поговорил с дежурным, ушел куда-то вглубь коридора, вернулся с толстым негром в полицейской форме со множеством нашивок.

– Капитан Блэкстоун, – представил он мне негра, ему Шахов ничего не сказал.

Капитан пожал мне руку, ладонь была большой, горячей, с характерными мозолями, которые остаются от рифленого грифа штанги. Втроем мы спустились в подвал, где было значительно холоднее, чем на улице. Человек в зеленом халате приветливо кивнул Блэкстоуну, нам, и, словно большой картотечный ящик, выдвинул ячейку, где в темном полиэтиленовом пакете хранилось тело капитана Бахтина. Блэкстоун раздвинул молнию, показывая мне мертвое лицо. Я кивнул. Несомненно, это был Бахтин, лицо было спокойным, ни страха, ни удивления, ни боли. Похоже, что крутого спецназовца, отчисленного из элитного подразделения «Гамма» за неоправданную жестокость, смерть застигла врасплох.

– Можно рану посмотреть? – спросил я у Шахова.

Он перевел мой вопрос, услышал долгий ответ Блэкстоуна, потом сам произнес длинную фразу на английском и полез во внутренний карман куртки. Я заметил, что капитан Блэкстоун машинально дернулся, не просто вздрогнул, а сделал правильное движение назад и в сторону. Такой рефлекс вырабатывается у человека, в которого много и часто стреляют. Шахов достал из кармана не пистолет, а удостоверение с белоглавым орланом на обложке и свернутую вчетверо бумагу с каким-то текстом. Блэкстоун мельком глянул на удостоверение, бумагу даже не стал брать в руки, почесал мясистый нос и кивнул. Но добавил длинную злую фразу, где через слово повторялось «фак».

Шахов улыбнулся:

– Он говорит, что в Гарлеме хватает черных трупов и ему наплевать, что будет с белыми покойниками, но, вообще-то, рассматривать жмуриков до проведения экспертизы не положено. Но ему уже на все наплевать. И на это тоже.

Санитар перевернул мертвого Бахтина, показал колотую рану на спине – маленькую точку с кровавым ободком.

– Чем его, шилом?

– Шилом, заточкой, стилетом… Может, экспертиза что-нибудь добавит, если конец обломался. Это важно?

– Да, в общем-то, нет.

Негр-капитан стоял рядом, равнодушно жуя резинку. Санитар снова положил тело Бахтина на спину.

– Стоп! – сказал капитан, – что это такое?

На таком уровне английский я еще понимал.

Капитан приподнял левую руку Бахтина, и мы увидели у него под мышкой черную татуировку – орла, держащего в лапах земной шар. Мы переглянулись и дружно пожали плечами. Капитан Блэкстоун вяло махнул рукой и сел за прозекторский стол писать какую-то официальную бумагу.

– Вы узнали татуировку, Алексей Михайлович? – спросил меня Шахов уже в автобусе.

– Нет, – честно ответил я.

– Но о «Вороне»-то вы слышали? – в голосе Василия Петровича послышалось недоверие.

– О «Вороне»-то я слышал…

Шахов отвернулся к окну и закурил.

– Есть какие-нибудь мысли о том, кто его убил?

– Есть, на уровне подсознания, – хотя я был почти уверен, что это дело рук чернокожего тезки первого президента США.

– Пусть они там, в подсознании, и останутся, не до этого сейчас…

В подъезд я вошел первым, поднял глаза и вздрогнул. Кто-то стоял на площадке третьего этажа и курил…

– Вернулись? – раздался голос капитана Сажина. – Можно грузиться?

– Можно, – ответил за меня Шахов, и мы наощупь пошли по полутемной лестнице.

Собрались и расселись по автобусам быстро. Шахов сел с нами, то есть со мной, четверкой капитана Сажина и братвой, которая имела нездоровый помятый вид. К братве присоединились программист Костя, специалист по сейфам Феодор и карманник Василий. Как эти парни могут нам помочь в овладении вражеским замком, я пока не представлял, но в деле захвата подводных лодок они были бы еще менее полезны, поэтому пришлось брать их с собой. Не оставлять же одних в огромном, населенном чернокожими убийцами Нью-Йорке.

– Шеф, может, остановимся, пивка возьмем? Народ мается, – спросил Паша-командир.

Я взглянул на Шахова, тот улыбнулся:

– Англичане это называют «a morning after»…

– Ага, «а поутру они проснулись», – сделал вольный перевод Паша и с трудом улыбнулся. – Так как насчет пива?

– Тормозни где-нибудь, – сказал Шахов шоферу.

Вертолеты стояли буквально в чистом поле, не наблюдалось ни аэродромной команды, ни вышки руководителя полетов, ни других прибамбасов, имеющих место быть даже на примитивном полевом аэродроме. Просто два вертолета на небольшом кусочке земли, ограниченном табличками с надписью «Федеральная собственность». Вертолеты были десантно-транспортными, незнакомой мне американской конструкции, с опознавательными знаками морской авиации США.

– С авианосца угнали? – спросил я, выказав незаурядное чувство юмора.

– С базы. Попросили, – угрюмо ответил Шахов. – Не нравится мне все это.

– Мне тоже. Лучше бы на «боинге», и стюардессы чтобы сговорчивыми были…

– Алексей Михайлович! У вас человека убили!

– Я в курсе.

– Если вы знаете, кто это сделал, это хорошо, значит, вы контролируете ситуацию. А если нет? Кто-то сидит у вас на хвосте, убивает ваших людей и не кого-нибудь – представителя «Ворона»! Никогда не поверю, что этот ваш Бахтин прибыл сюда по собственной инициативе, и, дай-то бог, чтобы его убили не за связь с «Вороном», в противном случае – нам всем капец!

– Вы хорошо говорите по-русски, – заметил я. – Лексика богатая.

– Спасибо, – машинально ответил Шахов. – Поражаюсь вашему спокойствию!

– А мы что-нибудь можем изменить? Вернуться обратно в Нью-Йорк, сесть в «боинг» и улететь в Россию? Отказаться от операции?

– Нет, но…

– Вот именно! Я в детстве читал книжку про Дзержинского. Был такой, Феликс Эдмундович звали. Бежал, значит, Железный Феликс с товарищем то ли из ссылки, то ли с каторги, в общем, из Сибири, и добрались они до могучей полноводной реки, сели в лодку, тут товарищ и спрашивает Железного Феликса – а ты грести умеешь? Тот отвечает – нет, а ты? И я, говорит, нет, что же делать будем? Надо грести, – спокойно ответил Феликс Эдмундович. Вот и я говорю – надо грести, изменить мы ничего не можем, поэтому остается только идти вперед. А вот когда вернемся…

– Я понял. По машинам!..

Приземлились мы на такой же грунтовой площадке в окрестностях Окалы, у дороги стояли две машины – микроавтобус и «форд»-пикап с открытым кузовом. В кино на таких «фордах» фермеры рассекают по пыльным дорогам аризонщины.

Выгрузились: бойцы легко и ловко, братва с зелеными лицами мучеников похмелья. Американское пиво явно не прижилось в российских организмах.

– Перекурим, – предложил Паша-командир. – Я это… морская болезнь у меня, отдышаться надо…

– Дышите, – позволил я. – Василий Петрович, а где у нас восемнадцатый маркиз находится?

– Рингкуотер? – удивился Шахов. – В лечебнице.

– А лечебница где?

– Да тоже тут, под Окалой, недалеко, в общем-то.

– А не проведать ли нам его? – предложил я. – Апельсинчиков привезти, авокадо. Родственники-то, небось, не навещают…

– Вы хотите взять его с собой? – догадался Шахов.

– А что, пусть съездит, проветрится, на имение свое посмотрит.

– Похищение человека – это федеральное преступление.

– Я почему-то думаю, что это не последнее преступление, которое мы совершим на территории Соединенных Штатов. Вы, кстати, не знаете, в штате Флорида предусмотрена смертная казнь, или нет?

Шахов промолчал и мы после перекура двинулись в сторону лечебницы «Спринт Винд», что Паша, опять-таки вольно, перевел как «Вольный ветер»…

Американская психушка оказалась симпатичным зданием, окруженным высоким забором и мандариновыми деревьями. На опушке мандаринового леска была устроена парковка и стеклянная забегаловка, где уныло торговали «Биг-Маками», чипсами и кока-колой. Шахов посмотрел на меня грустными глазами и спросил:

– Выходим?

– Выходим! – бодро ответил я.

Народ остался возле машин, Паша-командир пошел в стекляшку, а мы с Шаховым в психлечебницу.

Ворот в американском дурдоме не было. Был широкий проезд, перегороженный полосатым шлагбаумом с какой-то запретительной табличкой на нем. Рядышком стояла будка из толстого, похоже, пуленепробиваемого стекла. В будке сидел крупный мужчина в униформе и смотрел телевизор.

Шахов подошел к окошку и начал что-то говорить охраннику. Тот отвечал лениво, даже издалека было видно, как вместе со словами во рту перекатывается жевательная резинка. Василий Петрович стал горячиться, делать руками разные жесты и, наконец, вытащил из кармана удостоверение. Охранник выключил телевизор, встал и вышел из будки. Вид у него был такой, словно он решил набить Шахову морду, поэтому я пододвинулся поближе. Но охранник осторожно взял в руки удостоверение, долго его изучал, кивнул и вернулся в будку. Однако вместо того, чтобы поднять шлагбаум, он принялся звонить по телефону.

– Ментов вызывает? – спросил я у Шахова.

– Врача.

– Думаете, уже пора?

Шахов улыбнулся:

– Думаю, давно пора. Дело в том, что сегодня неприемный день и без разрешения доктора он не может нас пропустить к больному.

Вскоре на дорожке между мандариновыми деревьями появился молодой мужчина, почему-то не в белом халате, а в обычном костюме, с пластиковой биркой на кармане пиджака.

Между доктором и Шаховым завязалась оживленная беседа, закончившаяся показом удостоверения. Врач взглянул на обложку с белоголовой птицей и начал энергично кивать головой. После этого они прошли в будку, где Шахов стал писать какую-то бумагу. Закончив, они вышли, и доктор с бумагой пошел в лечебницу, а Шахов – ко мне.

– Расписку написал, – объяснил он мне. – Сейчас больного выдадут.

– А он – ничего, не буйный?

– Не буйнее нас с вами. Трупов на его совести, во всяком случае, нет…

Похоже, он думает, что капитана Бахтина замочил я.

На дорожке показался врач, беседующий о чем-то с восемнадцатым маркизом Брокберри.

Маркиз демократично подал руку мне и Шахову. Мы не спеша пошли к машинам. Шахов что-то говорил Рингкоутеру, тот рассеянно слушал, трогал на ходу мандариновые ветки и улыбался.

– Из России? – оживился Рингкуотер и снова подал мне руку. – Я рад, я был в России.

– Давно? – вежливо поинтересовался я.

– Давно, – подтвердил он. – Я был бизнесменом и был в России. Нефть.

– А, черное золото…

– Да, да! Золото! Money!

Он опять замолчал, и не сказал ни слова уже до самого паркинга. Там, увидев машины снова обрадовался, подошел к «форду», потрогал горячее от солнца железо кузова, потом понюхал руку и улыбнулся.

Мы расселись по машинам, маркиз сел между мной и Шаховым в фермерский «форд», мы поехали осматривать достопримечательности Окалы.

До владений мистера Рингкоутера мы добрались за сорок минут. Сначала на федеральной трассе, ведущей из Окалы куда-то на юг полуострова, появился огромный щит с изображением старинного замка, что привело восемнадцатого маркиза в необычайное возбуждение. Он начал хватать меня руками, показывая на щит и собственную грудь, и что-то лопотать по-английски. Я осторожно отбивался, кивал головой и время от времени говорил: – Йес! Потом мы свернули на боковую дорогу, по обеим сторонам которой стояли такие же щиты, только поменьше, и таблички, извещающие проезжающих, что они пересекают границу владений мистера Рингкуотера. Глаза восемнадцатого маркиза увлажнились, он опять положил руку на мое колено и сказал:

– It's my land!

Я кивнул и осторожно погладил его по руке, но маркиз, похоже, этого не заметил. Он вертел головой, смотрел на какую-то жесткую траву, что росла по обе стороны дороги и, не скрывая своих чувств, плакал.

Вскоре показалась большая асфальтированная площадка для парковки автомобилей, а по другую сторону дороги высилось огромное сооружение из стекла и бетона, своими очертаниями напоминающее замок Бульворк-кастл. Маркиз опять заговорил, на сей раз обращаясь к Шахову.

– Он говорит, что раньше здесь было много народа, постоянно играла музыка, люди приезжали и уезжали, водители трейлеров специально останавливались, чтобы пообедать, очень хорошая и недорогая кухня. Мистер Рингкуотер сам отбирал девушек, которые обслуживали посетителей, он любил, чтобы девушки были только красивыми и… – Шахов что-то переспросил у маркиза, – и доступными. Мистер Рингкуотер в молодости сам водил большие грузовики и знает, как молодому мужчине не хватает женской ласки…

Рингкуотер внимательно слушал, всматриваясь в наши лица, Шахова и мое. Я стремился выразить лицом максимум согласия и понимания, особенно одобрив последнюю фразу о больших грузовиках и женской ласке. Маркиз это понял и опять принялся дружелюбно похлопывать меня по колену.

К счастью, мы в это время уже въехали на парковку и остановились в небогатой тени мандариновых растений. В воздухе пахло болотом.

Вышли из машин, размялись и устроили маленькое совещание.

Еще в дороге я все обдумал, оставил возможность внести поправки на месте, поэтому говорил быстро и точно. По своему афганскому опыту знал: чем больше уверенности в словах командира, тем спокойнее чувствуют себя солдаты. Никаких слов, вроде «может быть», «если», «вероятно» – только четкая, конкретно поставленная задача.

– Капитан Сажин, вы с бойцами и маркизом остаетесь в лесочке на краю болота. Держитесь так, чтобы видеть нас, но чтобы вы сами были не видны. Я с мистером Шаховым и братвой иду на экскурсию в замок. Вы приходите на помощь только по сигналу ракеты. Мы берем с собой пистолеты и ножи, остальное – в сумках.

Братва усиленно кивала похмельными головами.

– Сажин, возьмите кого-нибудь из своих и проверьте стекляшку. На месте арабов я бы оставил там сторожа.

Сажин кивнул одному из своих бойцов и прогулочным шагом направился к стеклянному подобию замка Бульворк-кастл.

Через пару минут они появились в дверях, бережно поддерживая под руки черноволосого мужчину, от которого за версту несло исламом.

– Знает кто-нибудь арабский? – на всякий случай спросил я.

– Я знаю, – из «есауловой» братвы вышел похожий на немолодого подростка мужчина с азиатской внешностью. – Я – узбек. И погоняло у меня – Узбек, и родился под Ташкентом. Учился, недолго, правда, в медресе в Самарканде, немного говорю по-арабски.

И тут же спросил что-то у пленного.

Тот ответил коротко, зло, вроде бы помянул Аллаха.

– Не будет он говорить, – перевел Узбек. – Фанатик, ети его мать!..

– Упакуйте его понадежнее, и возьмите с собой, в лесок.

Сажинские ребята подхватили пленного фанатика под руки и потащили в сторону болота. Мы потянулись следом.

– А нам чего делать? – почти хором спросили Феодор, Василий и Костя-программист.

– Оставайтесь с Сажиным, – сказал я. – Хотя – нет, Феодор, с нами пойдешь.

– Слава те, Господи! – Феодор истово перекрестился. – Послужу истинной вере, видит Бог, послужу! – и снова радостно осенил себя крестным знамением.

В мандариновом леску наши отряды окончательно разделились, сажинские нырнули в сторону и через пару шагов пропали, словно их и не было, чуть дольше светилась белокурая макушка восемнадцатого маркиза, но скоро и она исчезла. Мы переглянулись и ступили на деревянные мостки, ведущие через болото к замку…

Вблизи крепостные стены оказались очень внушительными, они явно были построены для серьезной обороны от противника, который за долгие годы средневековья научился подобные сооружения захватывать и разрушать. У меня подобного опыта не было, но и цели были поскромнее – тихонько проникнуть внутрь цитадели и вывести оттуда пять человек.

– Троянского коня бы сюда, – вполголоса сказал мне Шахов.

Из ворот, со скрипом приоткрыв одну из решетчатых створок, появился негр. Здоровенный немолодой негр, воплощение добродушия и гостеприимства. Сделав несколько больших шагов, он остановился на середине бревенчатого мостика, перекинутого через крепостной ров. Шахов с дежурной американской улыбкой пошел ему навстречу, я поспешил следом. Василий Петрович начал рассказывать о группе товарищей из далекой, заснеженной России, специально прибывшей, чтобы осмотреть замечательное творение средневекового зодчества.

– From Russia! – радостно воскликнул привратник и всплеснул руками: – Vodka, Gorby, Perestroyka!

Отстает негритянское население от жизни – подумал я – держат их белые господа в темноте и неведении.

Тем временем Шахов достал из кармана деньги и выделил дружелюбному негру несколько купюр, тот ловко спрятал деньги в мешковатый карман и начал экскурсию. Шахов со вздохом принялся переводить:

– Замок Бульворк-кастл был построен в… э-э-э… неважно, перестроен в… да, какая, в сущности разница… Последним владельцем был… да пошел он. За все время своего существования в нем останавливались короли Англии… Короли, в общем, останавливались. Во время войны Алой и Белой розы там жили… жили, чтоб им провалиться! Высота стен замка… – Шахов сделал длинную паузу, во время которой экскурсовод говорил не переставая, а сам Шахов морщился, будто откусил пол-лимона, и наконец сказал: – Ширина рва в среднем три метра.

Действительно, стены замка, сложенные из крупных каменных глыб, были высотой с трехэтажный дом. Кое-где в стенах виднелись бойницы, настолько узкие, что их не стали прикрывать ни решетками, ни ставнями. Большинство бойниц заросли мхом и травой, но несколько были тщательно расчищены и, судя по всему, готовы к бою. Я отошел подальше, к самому краю насыпного островка, и окинул стены взглядом.

Расчищены были бойницы располагавшиеся на равном расстоянии друг от друга, что явно было сделано с учетом сектора обстрела подступов к замку из огнестрельного оружия. Современные обитатели замка, похоже приготовились к обороне.

– Можно посмотреть? – спросил я у негра и, не дожидаясь, когда Шахов переведет мне ответ, подошел к замковым воротам.

Но сначала, мне пришлось перейти бревенчатый мостик, связанный цепями с отверстиями в крепостной стене. Значит, в случае нужды этот мостик поднимался, наглухо перекрывая ворота, которые были изготовлены из кованых металлических брусьев толщиной в мою нехилую руку и, судя по внешнему виду, время не оказало разрушительного влияния на творение старинных кузнецов. С внутренней стороны ворота запирались солидной толщины бревном, сейчас мирно лежавшим возле крепостной стены.

Сзади подошел Шахов и сообщил, что негр запрещает подходить к воротам. Я пожал плечами и с безразличным видом вернулся к остальным экскурсантам. Негр опять стоял на середине бревенчатого мостка и ждал, когда мы покинем остров. А мы стояли и ждали, когда уйдет он.

– Спросите у него, нельзя ли осмотреть замок изнутри, – сказал я Шахову, – уж больно я люблю средневековую архитектуру…

Негр внимательно выслушал Шахова и покачал головой, – стало быть, нельзя. Шахов однако настаивал, особенно напирая на слова «from Russia». Негр задумался и снова покачал головой. Я решил прийти на помощь Шахову, подошел поближе и сказал:

– Водка, перестройка, Горбачев!

Негр встрепенулся, подумал еще немного и опять отказал.

– Он говорит, – объяснил мне Шахов, – что без разрешения владельца он не имеет права никого пускать внутрь замка. «Privacy», – говорит негр, – частное, значит, владение…

– Печально, печально, – сказал я и подобно негру покачал головой. – Переведите ему, чтобы далеко не отходил, мы сейчас что-нибудь придумаем.

Шахов в подтверждение моих слов дал негру еще несколько зеленых бумажек.

– Василий Петрович, а вертолет-то у нас еще не улетел?

– Ждет на площадке.

– Вы можете с ним связаться?

– Могу, но мы не должны его использовать с военно-диверсионными целями.

– Так кто ж его будет использовать? И в мыслях этого нет, пусть прилетит и сядет на парковке, а этому, – я дружелюбно махнул привратнику рукой и крикнул ему – водка, матрешка! – Этому скажите, что мы минут через двадцать привезем еще одну группу экскурсантов, тоже любителей оборонительных сооружений.

Шахов пошел передавать мои слова негру, а я повернулся к заскучавшей братве и сказал:

– Перекурим, тачки смажем, тачки смажем, перекурим.

– Он сказал – привозите, всегда рады гостям из далекой России, – Шахов приветливо помахал гостеприимному негру. – Надо уходить, Алексей Михайлович.

– Пошли, – согласился я, – зайдем в лесочек и сразу звоните вертолетчику.

Шахов кивнул, но все-таки добавил:

– Неохота его впутывать.

– Да никто не будет его впутывать! – обозлился я. – Мы можем сделать вид, что захватили вертолет силой, тогда к нему не будет никаких претензий.

– Хорошо бы, – вздохнул Шахов, – но, боюсь, он на это не пойдет. Сами понимаете, вертолет для него дороже жены. В чужие руки он его не отдаст.

– Это как раз я очень хорошо понимаю…

За этими разговорами мы пересекли болото и вновь очутились в мандариновых зарослях.

– Сажин, – негромко позвал я, – возвращаемся на стоянку.

– Понял, – раздалось откуда-то слева.

В ожидании вертолета мы собрались на автостоянке. Братва сидела на корточках возле автомашин и вполголоса что-то обсуждала. Видимо, то, что они увидели на островке посреди болот, сильно расходилось с их представлением о героическом освобождении «братана» Береговского. Я отозвал Сажина в сторону.

– Капитан, ситуация переменилась, мы на вертолете попробуем проникнуть в замок с воздуха, а вы постарайтесь поддержать нас снаружи. Оттяните на себя как можно больше боевиков.

Для полноты картины я рассказал капитану о том, что удалось увидеть и пощупать у стен замка.

– Диагноз – хреново, – подвел итог услышанному капитан Сажин, – однако, в Академии генерального штаба нас учили, что безвыходных ситуаций не бывает. Что-нибудь придумаем.

Глава седьмая Лечь бы на дно…

Вертолет, точная копия того, что доставил к замку Кастета сотоварищи, приближался к атлантическому побережью Флориды. Командиры пятерок – кап-три Барков и полковник Николаев сидели впереди, рядом с сиденьем пилота.

– Командуй, Владимир Анатольевич, – сказал Николаев. – Вода – твоя стихия, тут я – пас.

Кап-три четко ответил:

– Есть! – и достал из сумки бинокль.

Может, пригрезилось, а может – так и было, но почудилось ему, что он видит на горизонте огромное тело подлодки. Спокойное, как спящий до поры до времени хищник…

Когда-то, во времена курсантства, Владимир Барков, получив увольнительную, поехал не в центр Москвы, чтобы снять на вечер какую-нибудь ткачиху или швею-мотористку, а отправился далеко за город, в Кубинку, где на старом полигоне был устроен музей бронетанковой техники.

Весь день, до последней электрички, он ходил по огромной площадке, на которой была собрана почти вся известная людям техника для уничтожения других людей, и из всех бронированных машин, стоящих на бывшем полигоне, его больше всего потряс знаменитый немецкий «Тигр». Это был танк, один вид которого вызывал бессознательный трепет.

Он, курсант-старшекурсник, участвовал уже в нескольких общевойсковых учениях, пропускал над собой Т-64 и Т-72, сидел за рычагами Т-80, десятки раз отрабатывал приемы противотанковой войны и, по жизни, давно преодолел страх перед танками. Так вот, он, такой опытный и всезнающий, впервые увидев вблизи «Тигр», испугался.

Курсант Барков прекрасно понимал, что танк, лишенный горючего и боезапаса не опасен – это не более, чем огромный кусок железа, но тело отказывалось это понимать и противно дрожало. Тогда потребовалось немало сил и времени, чтобы заставить себя подойти и потрогать выщербленную снарядами броню «Тигра»…

Для того, чтобы почувствовать опасность, скрытую под металлическим кожухом подводной лодки, нужно было знать много всяких вещей, которых простой человек не знает – количество ракетных пусковых установок, число и калибр торпедных аппаратов, а также представлять, какие разрушения все это может принести беззащитным или даже защищенным броней людям. А внешне – это совершенно безобидная металлическая сигара, похожая на космический корабль, лежащий на боку.

– Куда летим? – спросил лейтенант Голдинг, с которым они познакомились в первые же минуты полета.

И Барков и Николаев по своему прежнему боевому опыту знали: добрые отношения с «вертушкой» – половина успеха операции.

– А полетаем вдоль побережья, – ответил Барков, – может, увидим что-нибудь интересное.

Барков уже понял, что ему нужно – небольшое гражданское судно, на котором можно подобраться поближе к подлодке. На ученьях подобные вещи делались при участии десантных кораблей, но капитан подлодки запретил военным судам появляться в пределах видимости. Значит, нужно гражданское судно, которое не вызовет подозрений.

Пролетели несколько миль на юг, развернулись, полетели обратно.

– Что ищем-то, капитан? – спросил Голдинг.

Барков подумал – говорить, не говорить, решил – говорить, хуже не будет, а лейтенант морской авиации США может и подсказать что-нибудь толковое.

– Кораблик ищу, чтобы в море выйти…

– Хотите незаметно к лодке подойти? – сразу догадался Голдинг.

Он «подвесил» вертолет над океаном и задумался, даже штурвал отпустил, чтобы подбородок погладить. Должно быть, привычка такая была у лейтенанта Голдинга – тискать нижнюю часть лица во время размышлений.

– А что, если подвалить нагло и с шумом? – спросил он.

– Как это? – сказал Барков, но и сам уже понял мысль лейтенанта и начал вертеть ее со всех сторон, отыскивая плюсы и минусы.

– Недели две назад мы с береговой обороной и федералами участвовали в одной операции. Перехватили в море сухогруз и эскортировали его в Дейтона-Бич. На борту под мешками с дерьмом было несколько тонн героина. Как только сухогруз пришвартовался в Дейтона-Бич, команда разбежалась, федералы увезли героин, а судно осталось стоять со всем своим дерьмом, которое здесь никому не нужно, своего хватает.

– Что значит «дерьмо»? – переспросил Барков. – Я не очень хорошо знаю английский, может быть, что-то не так понимаю.

– Дерьмо, капитан, это значит – дерьмо, а по-английски ты говоришь не хуже меня. Это дерьмо колумбийских коров, спрессованное в брикеты, им там все трюмы завалены. Представляешь, капитан, судно новехонькое, на ходу, горючего – полные танки, а оно, оказывается, никому не нужно, стоит без дела уже две недели, почему бы им не воспользоваться?

– Ну-ка, ну-ка, говори дальше…

– А бутылку поставишь, капитан?

– О чем речь, ящик поставлю!..

Лейтенант повернулся к Баркову и протянул руку:

– Точно?

– Точнее не бывает, – ответил кап-три Барков. – Говори, что еще надумал.

– Я же, капитан, с самого начала обо всей этой истории думаю. Карты просмотрел, лоции… Не знаю, кто этой лодкой командует, но поставил он ее неудачно. Слева по борту под ней здоровенная банка, и если лодку аккуратненько сбоку подпереть, она как раз на эту банку и ляжет.

– Ну, лодка на ходу. С банки сойти ей – раз плюнуть.

– А ты ее с другой стороны сухогрузом и подопри, и все, – никуда она не денется! – в восторге от своей замечательной идеи лейтенант Голдинг изо всех сил стукнул по штурвалу, и вертолет опасно накренился.

Атлантический океан стал стремительно приближаться.

Голдинг выждал эффектную паузу и взялся за ручки штурвала, машина выровнялась и зависла над самой морской гладью.

– Классно, правда? – спросил лейтенант.

– Ты о чем? – поинтересовался Барков. – Летаешь классно, или идея хорошая?

– Вообще, капитан, жить классно!

– Может быть, может быть, – неуверенно ответил каптри. – Может быть… А идея у тебя действительно хорошая. Далеко до этой твоей Дейтона-Бич?

– На вертолете все близко, – ответил лейтенант Голдинг и белозубо рассмеялся.

Он, как и все негры, отличался оптимизмом.

Где-то далеко в безоблачном небе Флориды прогудел вертолет и умолк, так и не появившись в поле зрения.

– Мужики, у кого-нибудь пластид есть? – поинтересовался Сажин у братвы.

– Мужики в тайге лес пилят, – буркнул кто-то.

– Откуда у нас пластид, капитан? Не наш это профиль, – ответил за всех Паша-командир.

– Ну что ж вы так?

– Говорят тебе, не наш профиль. Сам об этом должен был думать.

– Да я подумал, но, боюсь, маловато будет.

– У меня маленько есть, – вмешался медвежатник Феодор и достал из сумки порядочную колбаску пластида. – Весь не дам, но поделиться могу…

Снова загудел вертолет, все ближе и ближе, уже показался над деревьями. Наш, опознал я по бортовому номеру, и вдруг шум движков стих, лопасти начали вращаться все медленнее, наконец, остановились и стали крутиться в другую сторону. Вертолет завис в воздухе, потом стал медленно опускаться, потом падать, и рухнул, ломая сучья и деревья, давя своим железным безжизненным телом незрелые плоды мандаринов…

Все замерли в ожидании взрыва, а я, как и все вжав голову в плечи, стал машинально просчитывать варианты. Если его сбили «Стингером», то сейчас непременно раздастся взрыв, если же он просто упал, то взрыва может и не быть, шел на посадку, высота небольшая, винты сработали как парашют, деревья – как подушка безопасности…

Взрыва не было, и мы бросились в лесок, туда где только что опустился вертолет. Он лежал на боку, сломав лопасти и множество мелких деревьев, под ногами скользко перекатывались маленькие зеленые мандаринчики, вроде тех, что в России вешают на новогоднюю елку, и пахло поэтому, как в русской квартире на Новый год. Первым к вертолету поспел один из сажинских бойцов, ловко вскарабкался на борт, с трудом открыл дверцу и громко матерно выругался.

– Живой? – крикнул я.

Он помотал головой и опять выругался. На корпус влез еще один боец, они вытащили тело пилота и аккуратно передали стоящим внизу. Сажин повернул голову пилота, присвистнул и подозвал меня. В голове, над самым ухом, чернело аккуратное пулевое отверстие.

Лейтенант Голдинг лихо посадил вертолет на дальнем пустующем пирсе, возле которого стоял всеми забытый сухогруз.

– Сейчас, – сказал Голдинг и принялся крутить ручку настройки, – свяжусь с копами, чтобы не дергались…

– Господа военнослужащие, с вещами на выход, – скомандовал Николаев.

Бойцы не спеша, по одному, выскакивали на пирс, принимали вещи – сумки с оружием и взрывчаткой, разминались после тряского вертолетного перелета.

Барков вылез последним, ожидая, чем закончатся переговоры Голдинга с полицией. В рэперскую скороговорку лейтенанта он не вслушивался, но уловил несколько раз фразу «спецоперация» и знакомые всему миру аббревиатуры – FBI и CIA.

– Порядок! – сказал Голдинг и выключил передатчик.

Барков пожал ему руку.

– Подождешь нас здесь или уйдешь на базу?

– Брат, – ответил лейтенант Голдинг и произнес длинную фразу, половину которой составляли слова «fuck» и «motherfucker», а из второй половины стало ясно, что чернокожий брат Голдинг не оставит своих бледнолицых братьев в беде и будет вместе с ними до конца.

– Я буду «висеть» где-нибудь в сторонке, чтобы и вас видеть, и террористов не раздражать. Если что – помогу, чем смогу, у меня найдется кое-что, что очень не понравится господам на подводной лодке!

– Ты, брат, не рискуй, это – не учения, это – война.

– Ты думаешь, что если я грязный ниггер, то никогда не летал дальше десяти миль от побережья? Старина Голдинг, к вашему сведению, участвовал во всех долбаных конфликтах этой долбаной страны за последние десять долбаных лет. Я был в Кувейте. Слышал про «Бурю в пустьше»? И еще в доброй дюжине разных местечек на этой долбаной планете, где хоть немного пахло порохом. Меня трижды сбивали и один раз я был в плену у долбаных африканосов. Я был в американской форме и поэтому для них был американцем, а не негром. И я тебе скажу, брат, что быть белым – очень хреново. Но я бежал оттуда, представляешь, бежал! Две недели пробирался через долбаные джунгли с автоматом «Калашников» в одной руке и десантным ножом в другой. Если бы ты был смазливой черной девчонкой, я бы рассказал, сколько слонов и негров я убил голыми руками, но тебе я только скажу, что у меня есть «Серебряная звезда Конгресса» и «Пурпурное сердце», а это не мало, брат, это – не мало! Так что старина Голдинг сможет постоять за себя…

Барков еще раз пожал ему руку и выбрался из вертолета.

Мы собрались на полянке недалеко от бревенчатых мостков, ведущих в замок, и стали держать военный совет. Братва расселась на траве и обсуждала вопрос жратвы и выпивки. По их мнению, авантюра с освобождением заложников провалилась и пора было возвращаться к нормальной жизни, то есть пить, есть и трахаться.

– Шахов, Сажин, маркиз, пойдем побазарим, – сказал я.

– Надо бы мне вернуться, – сказал Шахов, – я ведь федеральный служащий…

– Вы позвонили, Василий Петрович?

– Позвонил, и в полицию и своему шефу, он поддержит, но все равно я…

– Давайте поговорим с маркизом. Переводите.

Шахов со вздохом взялся за перевод.

– Вы хорошо знаете расположение своего замка, мистер Рингкуотер? – начал я.

– О да, как свою ладонь!

– Как вы думаете, где внутри замка можно спрятать заложников?

– Там есть заложники? – удивился маркиз. – Этого не может быть! У меня работают честнейшие люди, они не станут никого брать в заложники!

– Это долгая история, мистер Рингкуотер, и ваши люди здесь ни при чем. Как я понимаю, вы полностью восстановили старинный замок, там наверняка должны быть какие-нибудь потайные комнаты, лестницы, скрытые в стенах замка, ну, как в кино, вы понимаете? Подумайте, где можно спрятать пять человек?

Восемнадцатый маркиз Брокберри задумался.

– Я бы поместил их в подвале донжона. Это достаточно скрытое место, но мои слуги знают, как туда попасть.

– Что такое донжон? – спросил я у Шахова.

Он пожал плечами и перевел мой вопрос маркизу. Тот долго рассказывал, изображая руками какую-то постройку, лучников, целящихся в неприятеля сквозь щели бойниц и даже их реакцию на удачный выстрел. Наконец, Шахов перевел:

– Донжон – это башня.

– И что?

– Дело в том, что это самое укрепленное место замка, туда скрывались защитники, когда весь замок был захвачен врагом. Обычно в донжоне не устраивали подвалов, но в этом замке подвал есть, вход в него перекрывает специальная плита, которую можно повернуть, только зная… – Шахов задумался, – я не могу точно перевести, в общем, надо знать какие-то манипуляции, куда-то нажать, что-то отодвинуть… Короче, постороннему человеку туда не попасть.

– А что там сейчас, в подвале?

– Я храню там коллекцию вин, – ответил маркиз. – У меня около тысячи бутылок, особых раритетов нет, но в целом – коллекция неплохая, первая по количеству в Штатах, и вторая или третья – по качеству.

Услышав слово «вино», братва оживилась.

– Не радуйтесь, господа урки, вина много, но оно в подвалах замка. А кроме вина, там больше ничего нет? – какая-то неясная мысль копошилась у меня в голове, но ухватиться за нее я никак не мог.

– О! Вы хотите выведать у меня все секреты! Но за такой прекрасный день, который вы мне сегодня подарили, я готов раскрыть все свои тайны! Под винным подвалом есть еще один, о котором знаю только я и, конечно, строители, которые его делали. Признаться, им пришлось здорово поработать. Дело в том, что в графстве Суффолк, где прежде стоял Бульворк-кастл, каменистые почвы, а здесь – болото. Пришлось не только насыпать остров, но и применять специальную методику, чтобы вести работы ниже уровня болота. Это отняло много времени, но зато Бульворк-кастл воссоздан полностью, до мельчайших деталей, он занесен в книгу Гиннеса, в раздел «Строительство и архитектура».

– А для чего нужен второй подвал? – не успел Шахов перевести мой вопрос, как ускользавшая прежде мысль стала очевидной, как будто я ее только что прочитал в раскрытой книге.

– Как для чего? – удивился маркиз. – Чтобы через подземный ход выбраться из захваченного врагом замка. Но, насколько я знаю, замок Бульворк-кастл никогда не доставался врагу.

– Там есть подземный ход? – осторожно, боясь спугнуть удачу, спросил я.

– Я же сказал, замок восстановлен полностью, до мельчайших деталей!

– И о нем не знает никто?

– Абсолютно! Я, строители, и вот теперь – вы. Слуги появились в замке уже после того, как строительство было закончено.

– Я вас правильно понял, что подземным ходом можно пользоваться?

– Конечно можно, хоть сейчас!

– Сейчас, значит, сейчас. Ведите нас, мистер Рингкуотер, восемнадцатый маркиз Брокберри!

Колумбийский сухогруз с шаловливым названием «Crazy Mary» действительно был новеньким, построенным по последнему слову техники судном. Система управления и навигации, напичканная японской электроникой, позволяла управляться с судном команде из пяти человек. Бойцов было десять, но это не означало, что судно поплывет в два раза быстрее. Из этой десятки только кап-три Баркову однажды довелось вести старенький рыболовецкий сейнер по Ладожскому озеру и Свири в Онегу и то это происходило под бдительным присмотром шкипера и краснолицего боцмана с тяжелыми волосатыми кулаками.

Как выяснилось, управлять современным сухогрузом намного проще. На стене огромной рубки, похожей на центр управления полетом космических кораблей, висели инструкции, позволяющие даже неграмотному справиться с управлением сухогрузом. Текст инструкций был напечатан крупными, как в букваре, буквами и снабжен наглядными картинками, указывающими, что и в каком случае надо нажимать. На огромном пульте было множество кнопок, тумблеров, лампочек и даже три небольших монитора, показывающих, что творится в заполненных дерьмом трюмах. Согласно инструкции, за пультом должны были стоять двое. Поэтому в рубке остались старшие по званию – кап-три Барков и полковник Николаев, остальные бойцы рассредоточились по судну.

Перед отплытием лейтенант Голдинг дал им свою волну и позывные и посоветовал не выключать рацию:

– Я буду где-нибудь поблизости, – сказал он. – Если что – смогу предупредить и прийти на помощь.

Они еще раз сверились с инструкциями, переглянулись и дружно нажали несколько кнопок, обозначенных в таблице номерами один, два и три. Почти неслышно загудели дизеля, судно встрепенулось, откликаясь на команды электронного мозга, и приготовилось отвалить от причальной стенки.

– Отдать швартовы, черт побери! – спохватился капитан Барков.

Бойцы правого борта кинулись исполнять команду. Лишенный последней связи с берегом, сухогруз выплыл на середину гавани.

– Ну что, капитан, малый вперед! – сказал Николаев, и они дружно нажали нужные кнопки.

Сухогруз «Безумная Мэри» направился на встречу со взбесившейся подводной лодкой.

– Семь футов под килем! – раздался в динамиках голос лейтенанта Голдинга…

Глава восьмая Замок маркиза Карабаса

Мы прошли уже добрую часть пути, по широкой дуге огибая болото, когда меня окликнул капитан Сажин:

– Алексей Михайлович, может быть, мне с бойцами вернуться и попробовать проникнуть через ворота?

Я задумался.

– Не вижу необходимости, капитан. Если мы благополучно пройдем по подземному ходу, то сможем вывести заложников без боя или с минимальным огневым контактом. Не думаю, чтобы их охраняли в этом донжоне. В крайнем случае, могут оставить одного-двух сторожей, с которыми мы справимся без труда. В этом случае ваше вмешательство извне бесполезно и даже опасно. Попытка освобождения заставит их усилить охрану пленных и только осложнит нашу задачу.

– А если подземный ход завален или еще что-то помешает вам проникнуть в донжон?

– В этом случае надо прорываться не одной пятеркой, а всем вместе…

– Позвольте все-таки попробовать, Алексей Михайлович!

Я посмотрел на сидящих на траве «братанов», четверку бойцов, спокойно ожидающих моего решения, Шахова, оживленно беседующего о чем-то с маркизом и на замок, едва видимый отсюда между стволами деревьев.

– Давайте попробуем, капитан, только обходиться придется своей пятеркой.

– Нас четверо, – тихо поправил меня Сажин.

– У вас пятерка, капитан. Полк остается полком, сколько бы людей в нем ни осталось… Давайте согласуем время.

Я подошел к Шахову и маркизу.

– Мистер Рингкуотер, сколько времени нам потребуется, чтобы дойти до подвала?

Маркиз сделал несколько шагов в сторону болота, вытянул шею, огляделся.

– До хижины идти минут десять, – сказал он, – еще столько же по подземному ходу…

– Значит, капитан, через полчаса начинайте экскурсию.

Мы сверили часы и обнялись.

Рискует капитан, чертовски рискует – подумал я, глядя вслед удаляющейся пятерке бойцов. Пятерке, состоящей из четырех человек.

До хижины мы добрались за восемь минут. Она возникла между деревьев, обычная хижина, сложенная из толстых, в обхват человека, бревен.

– Я перевез ее из скансена в Швеции, – сказал маркиз. – Подлинная хижина шведского лесоруба. Там, внутри, топоры, пилы, одежда, все подлинное.

– А где же вход в подземелье?

– Сейчас увидите! – рассмеялся Рингкуотер.

Он открыл дверь хижины, зажег внутри старинный глиняный каганец, в воздухе сразу запахло горелым конопляным маслом, и подошел к шкафу. Там, за стеклянной музейной дверцей, висела одежда лесоруба и стояли топоры на длинных, отполированных ладонями, рукоятях. Лезвия угрожающе блестели, вызывая ассоциации скорее с боевыми походами викингов, чем с мирным занятием лесоруба.

– Помогите мне, – сказал маркиз и ухватился за боковину шкафа.

Я взялся с другой стороны, шкаф неожиданно легко подался, обнажив крышку люка с массивным бронзовым кольцом в виде сцепленных человеческих рук. Я поднял крышку, пахнуло застоявшимся воздухом, болотной влагой и чем-то съестным, копченым. К краю люка была приставлена деревянная лестница, я взглянул на маркиза и осторожно ступил на первую ступеньку.

Привычного штурвала в рубке сухогруза не было. Судно подчинялось только командам кнопок и тумблеров, радары сами прощупывали пространство впереди сухогруза, эхолот внимательно следил за глубиной, электронный навигатор уверенно вел судно по проложенному курсу, учитывая волнение и скорость ветра. Судя по данным, высвеченным на специальном мониторе, до точки встречи с подводной лодкой было шестьдесят пять морских миль, или около трех часов среднего хода. Делать было решительно нечего, кап-три Барков потянулся:

– Вздремнуть, что ли, минуток девяносто… Подежурите, полковник?

Николаев перелистывал найденный в рубке журнал.

– Вздремните, капитан, а потом, может, и я немного покемарю.

Барков устроился прямо на полу рубки, подложив под голову свернутую куртку, и моментально уснул, как человек, привыкший использовать любую минуту для полезных для тела дел. Сон же он полагал одним из полезнейших изобретений человечества, – после колеса, пива и автомата «Калашникова», разумеется.

Спать, однако, довелось недолго. Минут через двадцать полковник Николаев негромко произнес:

– Подъем! У нас гости…

Барков моментально открыл глаза, вынул из-под свернутой куртки пистолет, передернул затвор и только после этого спросил:

– В чем дело?

– Гости у нас, – повторил Николаев и показал в сторону правого борта.

На приличной скорости к сухогрузу приближался катер. На носу стоял человек в пятнистой полевой форме и что-то кричал в мегафон.

– Чего он там орет? – поинтересовался Барков.

– А черт его знает, – спокойно ответил Николаев и включил громкую корабельную связь. – Правый борт, боевая тревога! Левый борт, готовность номер один!

– Не моряк это, – отметил кап-три.

– И по форме видно, – согласился Николаев, – не моряк, такую в любом магазине купить можно.

– Форма – бог с ней, надел мужик что было под рукой, а вот то, что в мегафон на такой скорости кричит, это козырь не в его колоде. Моряк так никогда не сделает, ветер слова сносит, вспотеет только кричавши, и все…

Барков потянулся к рации, взял микрофон.

– Лейтенант, слышишь меня?

– Слушаю, брат.

– Катер видишь? Свяжись с ним, узнай, чего надо. Вертолет прогудел над сухогрузом, заложил элегантный вираж и завис «в позе атаки».

– Не отвечает катерок-то, а на бортах «Coast Guard» написано. Чудно!

– Лейтенант, не суйся, мы сами разберемся.

– Хорошо, брат, я рядышком буду, поглазею.

Катер развернулся так, что стала видна кривая, от руки нанесенная надпись «Coast Guard» с потекшими буквами, на палубу высыпали пятнистые люди с автоматами в руках, залегли вдоль борта и открыли беспорядочный, но интенсивный огонь.

– Краску мне всю попортят, – буркнул Николаев и сказал громкой связью: – Правый борт, цель видите, огонь!

Несколько минут длилась беспорядочная перестрелка. Пули бестолково бились о металл коруса и рубки, одна, шальная, разбила стекло двери и угодила в самый центр висящей на стене инструкции. Потом катер снялся с места, описал крутую дугу и зашел слева. Николаев вздохнул и снова взялся за громкую связь.

– Левый борт, к бою!

Повторилась та же история: много и бестолково стреляли с катера, реже и точнее – бойцы Баркова, но результат все равно был никакой. Снова над сухогрузом прогудел вертолет, завис теперь по левому борту.

– Сейчас я их шугану, – сказал лейтенант Голдинг.

Левая дверца вертолета открылась, и на палубу катерка посыпались гранаты.

– Берегись, лейтенант! – крикнул в микрофон Барков.

На палубе катера появился человек с трубой «Стингера» на плече и, не целясь, выстрелил в сторону вертолета.

– Лево на борт! – скомандовал сам себе Николаев и, как пианист, пробежался по кнопкам пульта.

– А ни хрена у него не получится, – злорадно сказал Барков.

– Ты о ком? – поинтересовался Николаев.

Ему сейчас было не до воздушных баталий, катер, уходя от столкновения с сухогрузом, шел параллельным курсом, и полковник хотел максимально к нему прижаться. Так и огонь вести удобнее и даже десантироваться можно.

– Я – о «Стингере», – объяснил Барков. – На них система опознания стоит, «свой – чужой» и вертолет для них – «свой», «Стингером» его не сбить…

На корме катера снова появился человек со «Стингером», вертолет снова развернулся и пошел в атаку на катер. Абсолютно грамотно, по всем своим вертолетным правилам, лейтенант Голдинг атаковал движущееся надводное средство, но пулеметные гнезда вертолета были пусты и вместо ракет «воздух – земля» на пилонах торчали нелепые пустые захваты.

– Лейтенант, уходи! – закричал в микрофон Барков.

– Ничего, капитан, попугаю маленько и уйду…

Ракета скользнула к вертолету и, равнодушно миновав его, разорвалась далеко в море. Но мотор вертолета вдруг замолк, и воздушная машина, накренившись, начала падать. Николаев краем глаза увидел это и крикнул в микрофон:

– Левый борт, десант!

Ему все-таки удалось прижаться вплотную к катеру, массой сухогруза погасить его скорость, и теперь на головы катерников посыпались бойцы легендарной бригады морской пехоты «Белый медведь».

– Правый борт, слева – человек за бортом! Спасайте вертолетчика, ребята!

Бой на катере закончился не начавшись, часть одетых в пятнистую форму людей была побита гранатами лейтенанта Голдинга, остальные не оказывали сопротивления. Мужик со «Стингером» первым бросил пустую трубу и поднял вверх руки.

– Раненых, убитых и пленных давайте на борт, оружие собрать, катер осмотреть! – скомандовал Николаев.

Барков выскочил из рубки и стоял с биноклем у самого борта. Спасательные шлюпки уже добрались до того места, где упал вертолет, но кроме масляного пятна на поверхности не было ничего…

Лестница была сделана надежными людьми. Крепкие широкие ступени, поставленные на ширину удобного шага, привели меня в подвал, ни разу не скрипнув.

– Выключатель на стене, справа, – сказал над головой Рингкуотер.

Я сразу наткнулся рукой на большую, трудно ошибиться в темноте, кнопку, нажал ее, и вместе с ярким светом нескольких ламп где-то загудел невидимый генератор.

Вот черти, автономное питание сделали – подумал я о неведомых строителях подземелья.

Практическим своим умом я понимал, как удобно иметь независимый источник света и, наверное, тепла, но, оставаясь русским человеком, сказал:

– Делать им больше нечего!

Правда, насколько я понял Америку, делать им действительно было нечего. Это перед нами, русскими, стояла грандиозная задача обустройства России, изгнания инородцев, размещения беженцев и доведения до конца успешно начатых реформ – административной, военной, пенсионной, экономической и таможенной. Немного подумав, я добавил в этой список судебную реформу, реформу пенитенциарной системы и системы образования, и решил пока на этом остановиться. Работы – непочатый край, тут не до генераторов в подвалах дачных домиков…

– Спускайтесь, господа! – крикнул я в распахнутый над головой люк и решил пока осмотреться.

Подполье хижины лесоруба было огромным, даже на первый взгляд было видно, что оно намного больше и комфортнее самой хижины. Вдоль стен расставлена удобная мебель, в далеком от меня конце подвала висели в несколько рядов копченые туши, окорока и другие части убитых животных, отдельно – рулоны колбас с потеками жира на каменном полу. Особое место занимали вяленые рыбины потрясающих воображение размеров.

Неужели все это поймано и отстреляно в болоте? – подумал я.

Кроме тины, мха и редких голубеньких цветочков я не заметил на болоте никаких проявлений жизни, даже кваканье лягушек не раздражало слуха. А тут такое богатство фауны…

Гомон человеческих голосов усилился, на верхних ступеньках лестницы показались обутые в высокие шнурованные ботинки ноги. Я посторонился, чтобы не мешать спускавшемуся человеку, и принялся рассматривать развешенные продукты питания. Рот наполнился слюной, вспомнилось, что с утра ничего не ел, а когда ел такое – уже и не помню…

Стукнула крышка люка. Я обернулся. На нижней ступеньке лестницы стоял капитан Сажин.

Кап-три Барков продолжал тупо смотреть на радужное пятно керосина на воде и ждал чуда. Один из его ребят скинул с себя одежду и прыгнул в самый центр радужного круга, подняв столб красивых разноцветных брызг… Желтые спасательные шлюпки, спокойная голубая вода океана, блестящее разными красками пятно – все это было чертовски красиво и чертовски неправильно.

За свою долгую жизнь капитану третьего ранга Баркову много раз довелось хоронить боевых друзей. Не все они были друзьями в том смысле, в котором употребляется это слово в гражданской жизни, с некоторыми он не ладил, ссорился, а одному даже заехал кулаком в челюсть. Но все-таки они были друзьями в бою, теми людьми, с которыми он в буквальном смысле ходил в разведку. Таким другом стал, за один этот, только начавшийся день, чернокожий лейтенант Голдинг…

Боец вынырнул, помотал головой и размашисто поплыл к ближайшей шлюпке.

Барков опустил бинокль и повернулся к рубке. Впереди предстоял допрос пленных, надежное размещение их в трюме с дерьмом, да и не за горами уже встреча с подлодкой…

– Смотри! – крикнул полковник Николаев.

Он, с биноклем у глаз, стоял у комингса рубки и указывал на океан за спиной Баркова.

Кап-три обернулся. В кабельтове от керосинового пятна и спасательных шлюпок всплыл огромный воздушный пузырь, в котором виднелась человеческая фигура в черном костюме пилота ВВС США.

В Овальном кабинете проходило внеочередное собрание.

Председатель откинулся на спинку стула, закрыл глаза, неслышно постучал кончиками пальцев по столешнице, как пианист, разминающий руки перед исполнением сложной токкаты.

– Вы знакомы с ситуацией вокруг похищенной в Индии подводной лодки?

Тот, кому был задан этот вопрос, был командиром, генералом армии, самым молодым в современной России, и служил не в Западной группе войск, а в горячих местах страны, командовал резервом Верховного Главнокомандующего и много раз выполнял личные поручения Самого. Но несколько лет назад случилось в его жизни нечто, остановившее бешеный рост его карьеры и привлекшее внимание «Ворона», и не только…

– В общих чертах, – ответил молодой генерал армии. – Это не совсем мой профиль…

– Но вы знаете про требования террористов и угрозу ядерного залпа? Этого не было в средствах массовой информации…

– Да, по закрытым каналам я получил эти сведения.

– У нас есть человек, вернее, даже… ммм… люди, которые работают над тем, чтобы не допустить этого. Но мне сообщили, что и отсюда можно повлиять на эти… ммм… неприятные события.

– Да, я подготовил соответствующую докладную записку, вы с ней познакомитесь, проанализируете, примете решение, а я пока что устно доложу о фактах. Практически, с самого начала реального обладания ядерным оружием Советский Союз стремился распространить его среди стран, входящих в состав Варшавского Договора, а также в тех странах, которые являются нашими традиционными союзниками. Не всегда это получалось, иногда правительства этих стран решительно отказывались от подобного подарка, иногда это не получалось из-за каких-то внешних причин. Вспомните Карибский кризис начала шестидесятых. Но все-таки многие страны стали обладателями ядерного вооружения, преимущественно в форме боеголовок для баллистических ракет или ракет среднего радиуса действия. Программа распространения ядерного вооружения получила название «Эпицентр», и когда она получила достаточно широкое распространение, политическое руководство страны выразило обеспокоенность возможностью несанкционированного применения ядерного оружия его нынешними владельцами. Руководству ряда ОКБ было дано соответствующее задание, и через некоторое время были созданы опытные образцы так называемого «противоугонного устройства», получившего название «Краб». Собственно, этот «Краб» в несколько усовершенствованном виде до сих пор устанавливается на все образцы ядерного оружия, которые по тем или иным причинам покидают пределы страны.

– Так что это за «Краб» такой, что он делает? – спросил кто-то из старейшин.

– «Краб» функционально состоит из двух частей, одна – устанавливается, скажем, на боеголовку, вторая находится у правообладателя ядерного оружия, в данном случае – у России. Инициирование ядерной реакции возможно только при нажатии двух кнопок, одна из них находится, например, в Индии, и ею осуществляется запуск ракеты с ядерной боеголовкой, вторая кнопка – в России, и если эта кнопка не нажата, то разницы между, скажем, чугунной болванкой в носовой части ракеты и ядерной боеголовкой нет никакой. Ракета, конечно, прилетит в цель, но разрушения, которые она нанесет, сопоставимы с разрушениями от упавшей заводской трубы и уж, конечно, в тысячи раз меньше стоимости самой ракеты.

– А как-нибудь разобрать или отключить «Краб» можно?

– Нет. Конструктивно он сделан так, что не подлежит ремонту, при попытке его вскрытия разбивается ампула с кислотой, которая растворяет находящуюся внутри «Краба» микросхему. Изъять «Краб» тоже практически невозможно, здесь масса технических деталей, которых даже я не знаю. Могу только сказать, что заменой «Крабов» – они тоже иногда портятся и их нужно менять – заменой «Крабов» занимаются в России только два человека, и они находятся под круглосуточной опекой соответствующих служб.

Докладчик несколько изменил позу, как солдат, получивший команду «вольно».

– Есть вопросы, господа? – спросил председатель и подозвал референта. Тот выслушал короткое указание, кивнул головой и вышел.

– Я так понял, что если террористы и произведут запуск ракет, то взрыва не будет?

– Да, – ответил «командир», вновь принимая стойку «смирно».

– А где сейчас находятся эти вторые части от индийских «Крабов»?

– Здесь, – сказал «командир» и показал на стоящий у стены черный дипломат, – я принес их в ваше распоряжение.

– Спасибо, это лучший подарок, который я получал за последние годы! – сказал председатель. – Ваши заслуги будут оценены должным образом.

Старейшины дружно кивнули, но тут же переглянулись – фраза о подарке председателю прозвучала странно. Черный дипломат должен быть собственностью «Ворона», а не одного председателя.

– Вы свободны, – сказал председатель и картинно прикрыл глаза рукой. – Закончим, господа, устал я сегодня, как собака.

– Конечно, закончим, – сказал один из старейшин. – Вам нужно поберечь силы… Я надеюсь, все понимают, что теперь, обладая этим «дипломатом», условия американцам будем диктовать мы, а не арабы…

– Конечно, все это понимают, – спокойно сказал председатель, – именно это я и хочу обсудить на следующем заседании. Всего хорошего, господа, всего хорошего!

Старейшины по одному потянулись к выходу, обмениваясь впечатлениями и рукопожатиями.

Глава девятая В объятиях железной девы

Капитан Сажин полюбовался произведенным эффектом, оглядел подвал, хмыкнул:

– Хорошо устроились, буржуи!

И сделал шаг ко мне. Я немного отступил назад.

– Сажин, ты чего пришел-то?

– А это не я пришел, это смерть твоя пришла, Кастет! Я давно уже должен в Питере быть, да с телками в баньке париться, а ты мне мешаешь… Думаешь, если нанял этого Бахтина в телохранители, так до тебя уже и не добраться? Ошибаешься, Кастетушка, ошибаешься…

И он говорил еще какие-то, наверное, обидные слова, заводя сам себя, говорил и говорил, а я уже не слушал. Слова о телохранителе Бахтине давали повод для размышлений, но, вот беда, времени для размышлений не было.

Я вспомнил то, чему учил Мастер в Рязанском училище.

– Никогда не разговаривай со своим врагом, – говорил Мастер, – ты не снимаешься в американском боевике и не повторяй их ошибок. Если у тебя есть что сказать твоему врагу, скажи это его трупу. Схватка, которая длится больше двух минут, – это проигранная схватка, даже если в конце концов ты победишь. Хороший боец выигрывает схватку первым ударом, плохой не выигрывает ее никогда. А бой начинается с первого сказанного слова…

– Думаешь, ты боец? – с усмешкой спросил я Сажина. – Ты дерьмо, а не боец!

Сажин сразу же завелся, но завелся неправильно, по-дурному.

Глаза блестят, как у температурного больного, кулаки живут своей жизнью, сжимаясь и разжимаясь, бессмысленно, напрасно, тратя энергию боя. Я решил не ждать, когда Сажин перегорит полностью, а легонько, не убойно ударил его в челюсть. Сажин качнулся, прорычал что-то грубое, что, наверное, должно было лишить меня воли к сопротивлению, и бросился вперед. Вероятно, он получил какое-то каратистское образование, принадлежал к определенной школе ведения боя и имел пояс почетного в этой школе цвета, в этих делах я понимаю немного, но драться он не умел.

Парируя резкие и внешне красивые удары руками и ногами, я думал о том, что мне с ним делать – убить, или вырубить на какое-то время. В это время Сажин закричал особенно жутким образом и попытался нанести решающий удар в голову. Удар был бы хорош, если бы я сидел в кинотеатре и мог любоваться им на полотнище экрана. Но в жизни такие удары не проходят, во всяком случае – в схватке со мной. Я подождал, когда его ударная мощь достигнет пика, и встретил противника двойным ударом – справа кулаком в челюсть, слева – локтем в ухо. Где-то что-то хрустнуло, лицо Сажина приняло изумленное выражение, а еще через миг он рухнул на пол и замер, как и положено неживой материи…

Люк над головой приоткрылся.

– Что случилось? – спросил голос Шахова. – Капитан Сажин хотел сказать вам парочку слов и вернуться к бойцам. Время идет, а его нет и нет…

– Беда у нас, Василий Петрович. Ушел от нас капитан Сажин, безвременно ушел…

– Куда ушел? – не понял Шахов и открыл люк нараспашку.

Сухогруз «Crazy Mary» неумолимо приближался к неподвижной подводной лодке. Уже добрых десять минут кап-три Барков видел в бинокль перископ, обращенный в их сторону. Активных действий лодка пока не совершала. Этот этап операции был самым опасным, судно находилось уже достаточно близко, чтобы стать целью торпедной атаки, но еще слишком далеко, чтобы на спасательных средствах добираться до лодки. Но лодка пока молчала, и Барков отсчитывал кабельтовы, которые до нее остались…

Лейтенант Голдинг, которого они выловили в радужных волнах Атлантического океана, был жив и внешних повреждений вроде бы не имел, но в сознание не приходил и лежал сейчас под присмотром одного из бойцов в капитанской каюте сухогруза.

Профессия морпеха научила каждого из них лекарскому искусству и если не докторами, то хорошими фельдшерами были все. Однако они, как правило имели дело с колотыми да огнестрельными ранами, а что происходит в человеческом теле под покровом кожи и мышц, оставалось для них тайной. Лейтенант Голдинг ран и повреждений не имел, но лежал неподвижно, с закрытыми глазами, и если бы не тяжелое, прерывистое дыхание, вполне мог сойти за мертвого. Срочно нужно было доставить его к хорошему врачу, в хорошую больницу, но все понимали, что пока не решен вопрос с подлодкой, связываться с берегом нельзя.

Наконец-то сухогруз миновал тот опасный рубеж, после которого запуск торпед был уже невозможен – их взрыв мог погубить и лодку, и кап-три Барков вздохнул спокойно.

– Бойцы, готовность номер один, – сказал он по корабельной связи.

– Погоди, капитан, идейка одна есть, – Николаев слегка повернул похожую на трамвайный реостат ручку рулевой машинки, и судно взяло правее. Теперь курс сухогруза был параллелен корпусу лодки. – Ты знаешь устройство этой лодки?

– Да, приходилось бывать, один раз даже в море выходил, на учебные стрельбы. Собственно, стреляла-то лодка, а мы десантировались через торпедные аппараты. Удовольствие, скажу тебе, ниже среднего…

– Где у нее пусковые установки расположены?

– Ракетные шахты? Сразу за рубкой, двенадцать люков, по шесть с каждого борта. А что?

– Штуку я тут придумал. Если получится – будет весело. Ты, капитан, теперь не отходи от пульта, когда скажу – нажмешь вон те три кнопки.

– Есть, господин полковник!

– Мы на корабле, так что здесь я капитан первого ранга.

Николаев выключил дизеля, взял еще немного правее, и корпус сухогруза аккуратно притерся к корпусу подводной лодки. Лодку повело мористее, в сторону невидимой подводной банки. По инерции судно протащило немного вперед, и оно остановилось так, что трюмная часть сухогруза была напротив ракетных шахт.

– Давай, капитан, действуй…

Барков нажал на указанные кнопки, и на палубе сухогруза начали раздвигаться огромные крышки трюмов.

– Трюмная команда, вперед! – скомандовал по громкой связи Николаев и объяснил Баркову: – Я троих ребят в трюм отправил, пусть докерами маленько поработают, на гражданке может пригодиться…

Затрещал динамик внутренней связи:

– Готово, командир, смотри и радуйся!

Грузовые стрелы повернулись, замерли над люками ракетных установок и опустили на них четыре здоровенных тюка с дерьмом колумбийских коров.

После этого дело пошло веселее, бойцы освоили денежную профессию докера, Николаев подключил к работе еще два крана, и содержимое первого трюма громоздилось на корпусе подводной лодки, изрядно ее притопив.

– Вроде, легла на грунт, – сказал Барков, внимательно следивший за поведением лодки.

– Ну и ладушки, – сказал Николаев. – Теперь командуй, кап-три, как вас учили лодки захватывать.

– А вот так, – ответил Барков и взялся за микрофон.

– Стой, стой, стой! – Николаев поднял руку и прислушался.

В воздухе, все ближе и ближе, гудел вертолет.

– Это не военный, – сказал полковник. – Легкий, одномоторный… Сейчас посмотрим, кто к нам пожаловал. – Он взял у Баркова микрофон. – Правый борт – боевая тревога, трюмная команда – на выход!

– Так, говорите, с лестницы упал? – переспросил Шахов, закончив осматривать труп капитана запаса Сажина.

– Да, – ответил я, – с лестницы, вон с той ступеньки.

Шахов посмотрел на ступеньку, на меня и на Сажина, изобразил на лице недоверие и сказал:

– Помогите мне, пожалуйста.

Я помог ему оттащить в сторону тело погибшего капитана.

– Люди гибнут у вас, как мухи, – сообщил мне Шахов и принялся расстегивать капитанскую униформу.

– Климат, должно быть, плохой, опять-таки болото рядом, влажность, миазмы всякие…

– У вас человек погиб, а вы… – укорил меня Шахов, разобравшись, наконец, с пуговицами и застежками одежды Сажина.

– Не человек и был, – хотел ответить я, но не стал говорить плохо о покойном. Не потому, что нечего было сказать, а просто не принято…

Шахов расстегнул одежду на Сажине и внимательно изучил тело покойного, татуировки с вороном нигде не было, только на левом предплечье была наколота группа крови и еще какой-то шестизначный номер, который Шахов тщательно переписал в блокнот.

– Боже мой, ему плохо? – заверещал за спиной маркиз Брокберри.

– Ему-то как раз хорошо, – буркнул я, забыв, что маркиз ни хрена не понимает по-русски.

Шахов принялся что-то долго объяснять маркизу, указывая руками то на лестницу, то на Сажина, то куда-то наверх, видимо, обращаясь к Богу, только на меня он не показал ни разу, отчего стало приятно и покойно. Хорошо, когда тебя ни в чем не подозревают. Маркиз внимательно слушал, всплескивал руками, следил за жестами Шахова и вообще проявлял живейший интерес к происшедшему. Несколько раз он подходил к мертвому телу, наклонялся над, словно хотел сохранить в памяти дорогие его сердцу черты капитана Сажина, один раз даже осторожно потрогал его пальцем, но сразу же отпрыгнул в сторону и стал тщательно вытирать руки белоснежным платочком.

– Вы были свидетелем? – спросил он.

– Да, – ответил я и печально склонил голову.

– Как жаль, как жаль… – маркиз Брокберри смахнул невидимую слезу, попутно вытерев нос.

Тем временем подвал наполнился людьми. К гибели Сажина братва отнеслась спокойно, а вот окорока и колбасы вызвали у всех неподдельный интерес, кто-то вытащил финку и нарезал желающим куски копченостей, жалуясь на отсутствие хлеба и водки. В это время со стороны замка донесся глухой взрыв. Я посмотрел на часы, прошло ровно полчаса с того момента, как мы расстались на берегу болота, бойцы Сажина даже в отсутствие своего командира начали выполнять боевую задачу.

– Бля! – закричал я. – Маркиз, так твою мать, где ход?

– Вот, вот, – запричитал маркиз, поняв меня без перевода.

Он подошел к единственной свободной стене, нажал там какие-то камушки, и каменная плита повернулась вокруг невидимой оси. Через несколько секунд загудел еще один генератор, и в подземном ходе вспыхнули лампы. Хотелось сразу броситься на помощь троим сажинским бойцам, пытавшимся пробиться в средневековую твердыню, – о спасении заложников я, честно говоря, думал сейчас меньше всего.

– Братва, слушай мою команду, – приказал я. – Один наверх, в хижину, люк закрыть, никого не пускать, один остается в подвале. Если наверху начнется стрельба, не высовывайся, сиди тихо, твое дело – защищать вход под землю. Остальные – со мной.

Братва немного поспорила, кому идти, кому оставаться, больше всего желающих было сторожить подвал с окороками и колбасами, но вмешались Седой и Паша, назначили двух человек, а остальные неуверенно начали спускаться в подземный ход. Я, Шахов и маркиз шли последними. Маркиз опять нажал какие-то камни, плита вернулась на свое место, и мы перешли во главу колонны.

– Оружие – к бою, – негромко скомандовал я. Слова эхом разнеслись по длинному сводчатому коридору и вернулись ко мне вместе с лязгом затворов и специфическим стуком военного металла, который знающий человек не спутает ни с каким другим металлическим звуком в мире.

Подземный ход маркиза Брокберри ничуть не напоминал те, что показывают в триллерах и фильмах из жизни мрачного средневековья. Длинный коридор, аккуратно выложенный ровными каменными плитами, по сводчатому потолку проложена электропроводка с яркими, висящими на одинаковом расстоянии, лампочками. Не было паутины, пятен плесени и разбросанных там и сям скелетов людей с проржавевшим оружием в руках. Везде царили чистота и порядок, даже пол был чистым, словно его ежедневно подметали мокрой шваброй, и только еле заметный запах сырости указывал на то, что мы действительно идем через болото и уже приближаемся к замку, потому что уровень пола начал постепенно повышаться.

Наконец, показалась каменная лестница, точно такая же, как на том конце коридора, у «подвала окороков». Я поднял руку, и все остановились.

– Пришли? – спросил я у маркиза.

Тот кивнул и потянулся к скрытым камешкам, открывающим вход.

– Подождите, – сказал я ему. – Володя Седой и еще один человек – со мной, остальные останьтесь здесь. Володя, когда плита откроется, сразу броском внутрь и падаем на пол, но не стрелять.

Володя кивнул, к нему присоединился Терек.

– Зачем стрелять? – пробормотал он. – Зубами порву!

– Там – никто, – вмешался маркиз. – Второй подвал, никто не знать.

– Ну, знаешь, маркиз, береженого бог бережет!

– Это точно, – сказал Седой и перекрестился пистолетом.

Маркиз нажал на свои камни, плита исправно повернулась, мы метнулись вперед и упали на пол в полной темноте. В подвале никого не было.

Маркиз что-то залопотал по-английски, Шахов перевел:

– Идите вдоль стены, упретесь в лестницу, рядом с ней выключатель.

Повторилась ставшая уже привычной процедура – вспыхнул свет и загудел генератор.

Особнячок, занимаемый «Вороном», прежде был собственностью одного из великих князей и предназначался, в общем-то, не для судьбоносных заседаний на самом высоком теневом уровне страны, а для праздного и приятного времяпрепровождения хозяина с его многочисленными подругами. Поэтому главное место в интерьерах особняка занимали разнообразные спальни, будуары и интимные салоны, в оформлении которых важное место занимали многочисленные изображения фаллоса и вагины в качестве росписей, картин, скульптур и статуэток. По их количеству и художественным достоинствам московский особнячок успешно соперничал с знаменитым потаенным кабинетом Екатерины Второй в Царском Селе.

Устроителям резиденции стоило большого труда отыскать хоть одно помещение для публичных собраний, декоративное убранство которого было выдержано в рамках допустимой фривольности. Таким помещением и стал Овальный кабинет – место заседаний пятерки старейшин. Прочие залы, салоны и анфилады с большим любопытством осматривались гостями «Ворона», но и они не допускались в ту часть второго этажа, где были расположены спальни. Прежде всего, потому, что спальни продолжали использоваться по своему прямому назначению – для сна и отдыха засидевшихся допоздна старейшин и их референтов, а также для поселения туда гостей, приехавших из городов и весей для встречи с руководителями всемогущего «Ворона». Особенно, если визит этот был тайным и останавливаться в гостинице было нежелательно…

Дальнюю спальню, по традиции именуемую фиолетовой, председатель выбрал не из любви к этому цвету, он предпочитал чистые краски – черную, красную, белую, а потому, что здесь отсутствовали камеры слежения. Никто уже не помнил – получилось это случайно, по недосмотру службы безопасности, или фиолетовая спальня была оставлена без надзора умышленно, по каким-то неведомым причинам прошлым председателем «Ворона».

Председателя разбудил настойчивый звонок сотового телефона. Трубка упала с прикроватного столика и спряталась в мохнатом тапке из шкуры белого медведя, но звонила настойчиво и громко.

Председатель с трудом высвободился из-под тяжелого одеяла, еле нашел телефон и был поэтому зол, как бывал зол всегда, когда в его жизни возникали нештатные ситуации.

Сейчас, на излете лет, он полагал, что имеет достаточно власти для того, чтобы строить жизнь по своему желанию. Но именно сейчас в его жизнь вторгалось все больше мелких, ничего не значащих людей, и ему, председателю, приходилось соразмерять свои поступки с их поступками и свою жизнь – с их жизнью.

– Слушаю, – сказал он в трубку и действительно стал слушать.

Через минуту он побагровел и закричал:

– Какой сухогруз? И из-за этого вы меня будите посреди ночи? Есть же люди, которые… Что значит – нет людей? Вы думаете, что говорите? А где «капитан»? А этот ваш уголовник, Кастет? Хорошо, пусть не уголовник, где он? То есть, все-таки есть шанс, что ситуация… Ладно, хорошо, звоните мне каждый час. Да, пока на трубку. Я понимаю, что сейчас ночь, но в Америке-то день, черт бы его побрал! Пока будем жить по американскому времени…

Председатель отключил трубку и положил ее на столик, рядом с очками в широкой оправе из панциря черепахи и именными часами в корпусе самородного золота. Убедившись, что все лежит надежно и не упадет даже от сильного толчка, председатель оглянулся и посмотрел на Катюшу. Девушка спала, подложив под толстую щеку пухлые, сложенные лодочкой руки и громко, спокойно сопела. Председатель вздохнул, лег в постель и уставился в потолок.

Засыпать все равно было нельзя, через час должен позвонить дежурный…

Братва потихоньку перетекла в пустой подвал, наскоро огляделась и, поскольку смотреть было не на что – вокруг ровная каменная кладка, нет ни окороков, ни колбас, честные урки обратили взоры ко мне.

Я понимал, что пора бы начаться настоящему делу, иначе кураж у братвы перегорит и при первой же стычке они или разбегутся, или полягут за несколько минут, бездарно и впустую. Но я помнил также и о трех бойцах бывшей пятерки Сажина, которые, я надеюсь, еще воевали у входа в крепость, поэтому поднял руку, призывая к тишине, и спросил у маркиза:

– Куда мы сейчас выйдем?

– В подвал, где хранится вино, – исправно перевел Шахов.

– Это я понимаю, но в каком именно месте находится вход?

Маркиз объяснял долго и, видимо, путано, потому что Шахов достал блокнот и авторучку. Я подошел ближе. Маркиз коряво, но доступно изобразил план подвала со стеллажами, где хранятся бутылки с вином, стульями и столами для дегустации вышеозначенного и стоящее в углу устройство, нечто вроде кухонной плиты, где подогревалась горячая закуска все к тому же вину.

– Здесь, – сказал маркиз и ткнул концом авторучки в дальний, за стеллажами, угол подвала.

– Хорошо, – кивнул я. – Седой, Терек – со мной… Свет здесь потушите. Чтобы наверх не светил, вдруг там темно.

Мы поднялись по лестнице и изготовились повторить тот же маневр – метнуться наверх, туда, где затаились коварные террористы и их несчастные заложники, упасть ничком на пол и оглядеться. Может быть, сразу придется вступить в бой с превосходящими силами врага. Мне уже виделось льющееся из разбитых бутылок вино, я уже слышал автоматные очереди…

Но лежать в лужах крепкого выдержанного вина нам не довелось. Когда люк открылся, над нашими головами была пустая спокойная темнота. Я придержал Седого с Тереком, вылез наружу, прижался к стене и прислушался. В подвале кто-то был, – помимо звуков, исходящих из распахнутого люка, слабо различалось чье-то дыхание, спокойное, тихое дыхание спящего или отдыхающего человека.

Я закрыл глаза, это было глупо в полной темноте, но помогало сосредоточиться, и представил себе нарисованный маркизом план. Если идти вдоль стены, у которой я сейчас стоял, то через три-четыре шага будет угол, у следующей стены стоят деревянные лавки, именно там может лежать или сидеть тот спокойный человек, что находился сейчас вместе со мной в подвале. А если идти в другую сторону, то придется миновать открытый люк, потом очень долго ничего не будет, затем – плита, о которую можно обжечься, значит, надо быть осторожней, и опять короткая, без мебели, стена до самой лестницы, у которой должен быть выключатель.

Я без проблем добрался до угла, в котором стояла плита для разогрева закуски. Плита была холодной и на ощупь отличалась от кухонных плит моего детства – вместо чугунной крышки с отверстиями для конфорок была гладкая и явно не металлическая поверхность, холодная, но маслянистая на ощупь. Значит, на этой плите что-то готовили, и не так давно, потому что негритянская прислуга должна периодически наводить порядок в кухонном хозяйстве. Хотя, может быть, у меня извращенное представление о негритянском трудолюбии, и с момента поселения мистера Рингкуотера в санаторий «Вольный ветер» они и не думали наводить порядок во вверенном им хозяйстве.

Так размышляя, я потихоньку добрался до лестницы. Перед тем, как нащупать выключатель, я погладил ее гладкие надежные ступени и почувствовал пальцами песчинки и комки земли, какие остаются от обуви человека, только что пришедшего с улицы или иного открытого пространства.

В положенном месте нашелся выключатель, я вытащил из-за пояса пистолет, осторожно, без щелчка, снял его с предохранителя, потом закрыл глаза, нажал кнопку выключателя и присел на корточки.

Свет вспыхнул, генератор загудел, я открыл глаза и приготовился падать на пол или стрелять, а может быть, делать то и другое одновременно. Однако ни того, ни другого делать не пришлось. На стоящей у стены лавке лежал аккуратно связанный веревками негр с кляпом во рту. Особой опасности он не представлял, поэтому я огляделся. Больше в подвале не было никого. Мебель и стеллажи расставлял грамотный в военном отношении человек, все пространство хорошо просматривалось и простреливалось, спрятаться было решительно негде.

– Седой, Терек, Шахов, вылезайте потихоньку!

За ними потянулась незваная пока братва, сразу проявившая интерес к стеллажам с бутылками.

– Не ваш человек, маркиз? – спросил я, указывая на связанного афроамериканца.

Маркиз присел перед ним на корточки, долго всматривался в черное лицо и сказал со вздохом:

– Нет, это не есть мой servant!

– Слуга, – объяснил Шахов, поймав мой недоуменный взгляд.

Я поднял негра за плечи и усадил, оперев о стену спиной. Он тяжело поднял веки, огляделся и, судя по всему, хотел закричать, но ему мешал кляп. Поэтому раздалось мычание нездоровой коровы, негр замотал головой и стал энергично вращать глазами. Клянусь, так вращать глазами умеют только негры, у белого человека, особенно российского, подобные движения глазами просто не предусмотрены анатомией. Я показал негру пистолет и демонстративно передернул затвор. Глаза негра остановились, он побледнел, хотя я бы не сказал, что стал белым, как полотно. Затем негр завалился на бок и закатил зрачки.

– Сознание потерял, – сообщил мне Шахов.

Я кивнул.

Не тот нынче негр пошел, далеко не тот, подумал я, хотя опыта общения с чернокожими старой закваски у меня не было.

Рядом с плитой оказался рукомойник, и маркиз устремился к нему, чтобы смочить водой свой белоснежный платочек.

Братва кучковалась возле стеллажей, кто-то сказал громко и отчетливо, чтобы слышали все, а особенно я, Седой и Паша:

– Да ну их на хрен, этих заложников, может, и нету их в этой долбаной крепости! Давайте я за колбаской сгоняю, посидим, оттянемся по-людски!..

И, громко цыкнув, выпустил на пол длинную струйку слюны.

Я остановил Седого, дернувшегося навести порядок в блатных рядах, и взял у подоспевшего маркиза мокрый платок.

Ощутив капающую ему на лоб влагу, негр вернул зрачки в нормальное положение, скосил глаза на пистолет, но больше падать в обморок не стал, может быть, потому, что падать было некуда, он и так лежал на боку.

Я приставил пистолет к губам, негр энергично закивал головой, и я решил, что можно вытащить кляп. Действительно, пленник кричать не стал, но стал ворочаться, пытаясь сесть, пришлось помочь ему и в этом.

Шахов задал ему какой-то вопрос, и из негра выскочило несколько фраз, щедро снабженных родным для всего прогрессивного человечества словом «фак».

Шахов засмеялся и развязал негра.

Негр вскочил и бросился к раковине. Там он расстегнул порты и издал громкий стон наслаждения. Довольно долго мы слушали громкое журчание, потом оно прекратилось, и негр, застегиваясь, повернулся к нам довольной мордой.

Вернувшись на лавку, он закурил, скосил взгляд в сторону стеллажей с вином, но, заметив, что Рингкуотер с укором посмотрел на него, скромно потупил взор.

Ничего, подумал я, на отвальную-то я его раскручу.

Покурив, негр рассказал, что заложников содержат в главном здании или в часовне, но это не важно, потому что туда ведет один общий вход, который тщательно охраняют.

– Сколько там человек? – спросил я. – Сколько заложников и сколько террористов?

Негр посчитал на пальцах, загибая их столько раз, что мне стало страшно – на такое количество вооруженных противников я не рассчитывал, но его ответ успокоил:

– Десять человек, – сказал он. – Десять террористов, пять заложников и четверо слуг, если мой бедный дядюшка еще жив.

Шахов опять достал блокнот, и маркиз принялся чертить план замка. К сожалению, подземного хода между донжоном и главным зданием предусмотрено не было…

Планировку зданий внутри замка я помнил хорошо – картинка монитора стояла перед глазами, а вот познакомиться с расположением комнат было бы неплохо. Однако в этом маркиз почти не мог мне помочь.

– Видите ли, господа, я успел только возвести стены. Потом родные посчитали меня… э-э-э, не вполне здоровым и поместили в ту чудесную клинику, откуда вы меня сегодня вызволили. – Маркиз раскрыл новую страницу блокнота. – Здесь – проход в главное здание. Свернув направо, вы окажетесь в часовне. Это одно из двух помещений замка, которые мне удалось восстановить полностью. Интерьер и внутреннее убранство часовни я вывез из Северной Франции, а витражи – из Германии. Правда, пришлось немного изменить форму окон. Поверьте, мне это решение далось нелегко…

– Верю, – сказал я, – охотно верю, но, маркиз, нельзя ли быстрее и короче?

– Конечно, – похоже, маркиз Брокберри немного обиделся. – Слева от главного входа – дверь во внутренние помещения, там полностью готов только готический подвал, где все, даже «нюрнбергская дева», подлинное, причем удалось достать редкий экземпляр железной девы с убирающимися шипами. Вы же помните, что это кошмарное устройство использовалось для мучительной казни осужденных инквизицией…

– Маркиз! – опять прервал я его.

– Да, я понимаю… Дверь ведет прямо во внутренний двор…

Мне показалось, что внутреннего двора на компьютерном изображении замка не было, и я сказал об этом Рингкуотеру.

– Не правда ли, чудесно смотрится замок с воздуха, – сказал маркиз. – Я любил прилетать туда на вертолете.

Он шмыгнул носом и потянулся за платком.

– Ваше сиятельство, – взмолился я, – умоляю, короче!

– Поймите же, наконец, мои чувства! – маркиз с трудом сдерживал слезы.

– А вы поймите, что там идет бой, гибнут люди, заложникам угрожает смерть!

– Да, смерть – это ужасно. Как жаль этого человека, который упал с лестницы, как он был неосторожен!

– Двор, – напомнил я маркизу. – Что у вас во дворе?

– Да, двор… Там хранятся разные стройматериалы и стоят два моих вертолета. Один – просто чудесная модель, с поплавками, может садиться на воду… А сверху двор затянут пленкой, понимаете, чтобы не портились материалы, да и вертолеты… Я же не могу построить в средневековом замке ангар.

– Но как же взлетать, садиться?

– О, пленка убирается и восстанавливается автоматически. Вот здесь, – он поставил крест на рисунке в блокноте, – стоит пульт управления.

– Делаем так, – я взял из рук маркиза блокнот. – Паша, ты со своей братвой выходишь из донжона первым, прикрываешь нас и вообще держишь двор. Если сажинские бойцы еще воюют, помогаешь им. Но главная задача – прикрыть нас! Понял?

– Понятно, чего там, – ответил Паша и подозвал своих бойцов: – Братва, значится так…

– Седой, мы пробиваемся в главное здание, вот здесь разделимся, – я показал точку на плане. – Я с кем-нибудь иду налево, в готический коридор, двое идут в часовню, двое – во двор. Решайте сами, кто – куда…

– Можно я с тобой? – поднял руку Терек.

– Давай. – По большому счету мне было все равно, кто пойдет со мной, рассчитывал я только на свои силы, но если спина будет прикрыта, тоже неплохо.

Седой разобрался со своими и доложил:

– Мы готовы. Вперед?

– Вперед! – скомандовал я, и мы полезли из подвала наружу.

Первыми, распахнув настежь тяжелую дубовую дверь, во двор вывалилась пашина братва во главе со своим командиром.

Я вышел наружу, прищурился от солнечного света и оглядел двор. Двор был пуст, в проеме ворот валялась сорванная взрывом с петель огромная створка, бревно, служившее запором, тлело с одного конца, другим упираясь в кирпичную кладку прохода. Привыкнув к солнцу, я разглядел скорченные трупы в черных комбинезонах – раз, два, три, четыре, нет, пять – нога в шнурованном ботинке торчала из-под жалкого куста, пробившегося через дворовые камни.

Пять террористов – совсем неплохой счет в нашу пользу, подумал я и тихо скомандовал:

– Седой, братва – вперед!

Я пошел первым, сжимая в правой руке «мини-Узи» с большим, под тридцать два патрона, магазином. Пока все было хорошо, и тишина во дворе, и пятеро убитых террористов, но настораживало отсутствие сажинских бойцов и то, что из главного здания не слышалось ни выстрелов, ни криков о помощи на арабском языке. Да и окна-бойницы выглядели угрожающе.

И только я так подумал, как пришла пора и нам вступить в бой – из двух бойниц одновременно раздались автоматные очереди. Они прошли над нашими головами, но пашина братва грелась на солнышке и была отличной мишенью даже для неопытного стрелка. Я мельком оглянулся – двое упали, явно раненые или убитые, остальные залегли и открыли беспорядочную стрельбу даже не по окнам, а просто по фасаду. На нас дождем посыпалась каменная крошка.

Входная дверь открывалась, естественно, наружу. Я рванул бронзовую ручку, готовясь отпрыгнуть в сторону, но дверь не подалась. Хороший многовековой дуб был прочен, как камень.

– Сейчас, братан, – раздался за спиной голос Феодора.

Я оглянулся. Невесть откуда взявшийся «медвежатник» тащил на спине свою огромную сумку с амуницией. Остальные оставили «багаж» в донжоне, взяв с собой только самое главное – оружие и патроны.

– Сейчас, братан, – повторил Феодор и раскрыл сумку.

Он соорудил из пластида две внушительные лепешки и пристроил их на дверные петли.

– Вдоль стеночки встанем, – сказал он спокойно, – сейчас пошумлю маленько.

Хлопнули два негромких взрыва, дверное полотно покачнулось и с грохотом упало на камни двора.

– Теперь – по плану, – сказал я Володе Седому.

Он кивнул.

Ко мне пробрался Терек, взглянул по-собачьи снизу вверх – пойдем? – я прикрыл глаза – пойдем! – и мы бросились в зияющий дверной проем.

Было темно и тихо, справа и слева угадывались двери. Я осторожно потянул на себя левую дверь, она неожиданно легко подалась, открыв проход в готический коридор с таинственной «нюрнбергской девой» внутри.

Оттуда пахнуло темнотой, холодом и особым запахом давно заброшенного, нежилого помещения. Терек прижался к моей спине и дрожал всем телом, я, помню, так же дрожал перед первым боем, не от страха, а от того, что кровь уже закипела, а тело еще ждет действия, и липший адреналин выходит этой самой противной мелкой дрожью, которая исчезает после первого же выстрела.

Я нащупал в кармане фонарик, положил его на пол, включил и сразу отдернул руку. На свет никто не выстрелил и не бросил гранату, значит, можно рисковать дальше. Я поднял фонарик и ступил в царство готических кошмаров.

Острый сводчатый потолок, в котором терялся луч фонарика, неоштукатуренные стены из кирпича мрачного пурпурного цвета, гулкое эхо шагов…

Судя по начерченному маркизом плану, коридор шел вдоль всего левого крыла здания и упирался в глухую стену, замыкавшую периметр главного здания. У этой самой стены и должна стоять знаменитая «нюрнбергская дева», но до нее было еще идти и идти.

Из стены в чугунном захвате, имевшем форму костлявой руки скелета, торчал факел. Я вытащил его и чиркнул зажигалкой. Не знаю уж, чем были пропитаны засунутые в факел тряпки, но он сразу же занялся, подарив нам не только свет, но и изрядное количество копоти.

– Давай, – прошептал из-за спины Терек.

Я передал ему факел и выключил фонарик.

С левой стороны коридора виднелись заложенные кирпичом бойницы, между которыми торчали из стен кронштейны факелов, справа, через каждые три шага – неглубокие ниши, украшенные предметами пыточного мастерства.

Я различил потухший горн с разложенными вокруг него клещами разных размеров, какими-то причудливо изогнутыми железяками и длинными острыми металлическими кольями, с которыми, при случае, можно было смело идти на медведя или быка. В целом, все это напоминало сильно увеличенный и покрытый ржавчиной набор врача-стоматолога средней руки в обычной российской поликлинике. В другой нише стояло грубо сделанное, но оттого особенно прочное кресло со специальными кольцами для удержания рук, ног и головы в удобном для палача положении. Здесь же висели разнообразные кнуты и плети с полированными от частого употребления ручками, а на полу валялись опять-таки клещи и железяки, вроде бы брошенные впопыхах мастером-палачом, срочно вызванным на дом к очередному клиенту.

Некоторые ниши были пусты, а в одной стояла настоящая дыба со старинной, полуистлевшей веревкой и богатым ассортиментом цепей, кандалов и вериг, красиво развешенных по стенам.

Мы остановились и прислушались. В коридоре царила тишина, которую так и хотелось назвать мертвой, но снаружи мне почудились далекие выстрелы, сразу захотелось вернуться назад и помочь вступившей в бой братве, но оставался последний поворот коридора и его, для очистки совести, нужно было тоже пройти.

Вдруг справа, за углом, послышался негромкий, но отчетливый металлический скрежет, после чего все стихло, а потом опять что-то звякнуло металлом о металл. Я поднял руку, призывая Терека быть осторожным, и на цыпочках дошел до угла.

Я метнулся вперед и в падении выпустил короткую очередь вдоль недлинного аппендикса коридора. Пули застучали по кирпичу и металлу, в ответ прозвучала длинная, ушедшая в потолок очередь из автомата и глухой удар падающего тела. Я для гарантии истратил еще несколько патронов и только после этого поднялся.

У распахнутой настежь «нюрнбергской девы» лежал человек в черном комбинезоне, с автоматом в руках. Я подошел к нему, держа палец на спусковом крючке, но предосторожность была излишней, жизни в автоматчике было не больше, чем в железной деве.

– Так вот ты какая, «нюрнбергская дева», – сказал я, осматривая драгоценную реликвию маркиза Брокберри.

Сокровище маркизовой коллекции было таким же ржавым, как и прочие экспонаты, некоторые шипы внутри металлической девушки погнулись, вместо нескольких зияли отверстия, четыре дырочки добавил я одной из двух своих очередей из «узи».

– Простите, фройляйн, – сказал я на прощанье нюрнбергской красотке. – Поверьте, ничего личного, служба-с!

Терек тем временем обыскал покойного автоматчика и рассовал по карманам все, что нашлось у того в комбинезоне.

– Потом посмотрим, – сказал он мне и поднял автомат, – пойдем, что ли?

Он явно был недоволен нашей экскурсией в готический коридор, а я почему-то вспомнил Наташку. Ей было бы интересно походить по этим нишам и закоулкам, обязательно уселась бы в кресло, перетрогала бы все пыточные орудия и сказала что-нибудь такое, чего мне и не придумать. Это она могла…

Почему-то защипало в глазах, я шмыгнул носом и сказал:

– Пошли, может, нашим помощь нужна.

Мы шли обратно, а я думал о том, что Сергачев обещал похоронить Наташку где-то за городом, он сказал, в хорошем, сухом месте, на какой-то горушке, и захотелось в Питер, прийти к ней на могилку, выпить там водки, и я бы рассказал ей о том, что видел и слышал в этой долбаной Америке, и про готический коридор рассказал бы, может быть, даже немного приврав, а она слышала бы мои рассказы, оттуда с небес, и радовалась бы, непременно радовалась моему рассказу и тому, что я вернулся назад, живой и невредимый…

Я потряс головой.

– Чего, командир? – сразу же отозвался Терек.

– Ничего, ничего, все в порядке, – сказал я то ли Тереку, то ли самому себе.

Глава десятая Кто не спрятался – я не виноват

Когда мы дошли до входной двери, стрельба стихла. Может, стрелять стало некому и не в кого, а может, бой переместился куда-то в глубину здания и из-за толстых каменных стен выстрелы просто не были слышны отсюда. Дверь в часовню была распахнута настежь, и я заглянул туда. Часовня была пуста – гулкое, лишенное мебели и людей помещение с причудливым узором витражных стекол на освещенном окнами полу.

– Глянь, чего во дворе творится, – сказал я Тереку.

Он пошел во двор, а я сделал несколько шагов вперед, в часовню.

Сверху, с невидимых мне хоров, упала граната. Я заметил ее в полете, понял, что упадет она в самом центре витражного узора, и бросился на пол, вжимаясь в него всем телом. Со стороны я, наверное, напоминал истово молящегося, раскинувшего руки крестом, католика, взывающего к милости всемогущего Бога и Пресвятой Девы. И в общем-то, все это, если не считать того, что я не был католиком, было правдой. Я должен выжить, должен вернуться, чтобы снова поцеловать Светлану и прийти на сухую, освещенную солнцем горушку на свиданье с Наташкой.

Меня снова осыпало каменным крошевом, осколок, отскочивший от стены, упал в метре от моего лица, я даже почувствовал его горячий смертоносный жар.

– Что случилось, командир? – раздался обеспокоенный голос Терека.

– Ничего, Терек, все нормально. Что во дворе?

– Пусто. Братвы не видать, или воюют в доме, или вино пьют…

– Ладно, хрен с ними…

И в это время где-то совсем рядом затарахтел мотор, сначала громко и неровно, потом тихо и равномерно, хорошо работающего двигателя.

– Во двор! – сказал я и первым бросился к двери, ведущей во внутренний двор замка.

Один вертолет стоял на земле, второй, неуклюже раскачиваясь, медленно поднимался в голубое флоридское небо.

– Уйдут, блин, – пробормотал я и дернулся к стоящему вертолету.

С неба пролилась автоматная очередь и выпало несколько гранат, я снова рухнул на землю, прозвучали взрывы, сзади коротко вскрикнул Терек, краем глаза я видел, как вертолет уходит из квадрата замкового двора.

Я поднялся и подошел к Тереку. Правая штанина у него на бедре уже напиталась кровью.

– Сейчас, – сказал я Тереку. – Только нога, и все?

– Ага, но больно, черт…

– Сейчас.

В вертолете должна была быть аптечка, и я кинулся через двор, не боясь и даже просто не думая о том, что кто-то подстрелит меня из окна-бойницы или метнет оттуда гранату.

Швырнув Тереку перевязочный пакет, я в два прыжка пересек двор и влетел в раскрытую дверь донжона. У двери с автоматом в руках стоял Шахов.

– Что случилось, Алексей Михайлович?

– Где маркиз? Давайте его сюда, быстро! Еще кто-нибудь есть?

– Нет, – удивился Шахов, – все на войне. А что случилось?

Я оттолкнул Шахова и крикнул в раскрытый люк винного погреба:

– Маркиз!

Почти сразу в люке появилась голова маркиза, потом – рука с бутылкой вина. Я схватил его за руку и выдернул из подвала.

– Полетели! И вы тоже, Шахов.

– А это? – Шахов хозяйским жестом обвел пространство замка.

– Черт с ним, вперед! – я хлопнул маркиза по плечу и, отобрав у него бутылку, сделал несколько глотков.

Терек сидел у стены замка, я отдал ему бутылку и подхватил под руку. Вчетвером мы с трудом поместились в маленький вертолет. Маркиз по-хозяйски уселся на место пилота и сразу начал щелкать тумблерами, лицо его прояснилось.

– О'кей! – сказал он и для убедительности поднял вверх большой палец.

– Тогда – вперед и вверх! – скомандовал я и допил остатки коллекционного вина.

Барков поднял бинокль.

Вертолет, приближавшийся к сухогрузу, интимно навалившемуся на подводную лодку, стал ближе и понятнее – одномоторный «Дефендер», обычно состоящий на вооружении американской армии, но этот вертолет явно был гражданским, пилоны, где обычно крепится навесное вооружение, были пусты. Вместо армейских опознавательных знаков – смешная панда с поднятой вверх лапой и обычный бортовой номер – 518.

Да и летел этот вертолет как-то неуверенно, то поднимаясь вверх, то резко падая, почти касаясь воды яркими оранжевыми поплавками.

Барков взялся за микрофон:

– Правый борт – боевая тревога! Цель – вертолет. Огонь не открывать!

На горизонте показалась еще одна точка.

– Сколько у нас гостей сегодня, – сказал Николаев. – Твой – первый, мой – второй.

– Понял, – ответил Барков и полностью переключил внимание на первый вертолет.

Болтаясь из стороны в сторону, он медленно, но верно приближался к подводной лодке и, похоже, приготовился садиться на воду. Еще через пару минут стало видно напряженное лицо пилота. Сидящий рядом с ним человек, тоже одетый в черный комбинезон, что-то не переставая говорил в микрофон. Видимо, рация, которую он вызывал, не отвечала.

– Арабы, – сказал Барков.

– Понял, – коротко сказал Николаев, не сводя глаз со второго вертолета. – Мой-то как хорошо летит!

Действительно, второй вертолет приближался очень быстро, – создавалось впечатление, что его пилот изо всех сил хотел настичь сбежавших от него арабов.

– А там, за штурвалом, белый, – заметил Николаев, – и рядом с ним – тоже белый. Бляха муха, это ж Кастет!

– Где? – спросил Барков и машинально потянулся за биноклем Николаева.

– У тебя свой есть! – рассмеялся полковник.

– Догнали, – сказал Шахов.

– Догнали, – согласился я. – А что это за пароход к лодке притерся?

– Дай бог, наши, – Шахов размашисто перекрестился и что-то сказал маркизу.

Тот показал направо, в мою сторону.

– Рация, – объяснил Шахов. – Умеете работать на рации?

– Приходилось.

– Попробуем связаться с кораблем.

– А на какой волне? – я взялся за ручку настройки.

– На полицейской или военной, – подумав, ответил Шахов. – Скорее, на военной. Давайте, я сам настроюсь.

Он неудобно перегнулся через мое плечо и взял наушники с микрофоном.

Вертолет с террористами в очередной раз клюнул носом и опустился на воду.

– Смотри, как сидит-то, – заметил Барков, – брюхо в воде, перегружен, значит, с заложниками…

И в это время сквозь треск и шорох раздался искаженный голос Шахова:

– Пароход, слышите меня? Ответьте, пароход!

– Я сам отвечу, – сказал Николаев, – следи за первым…

Он откашлялся и спросил в микрофон:

– Шахов, вы? Слушайте внимательно, вам на воду не сесть, заходите на меня с левого борта и садитесь на грузовые люки. Получится?

– Получится, – весело ответил Шахов, – у нас пилот экстра-класса!

Мне удалось довольно аккуратно посадить вертолет на крышку трюмного люка, и я сразу же выскочил, хотя винты еще продолжали крутиться.

– Все живы, целы? – спросил я обоих командиров.

– Наши-то все, лейтенант Голдинг плохой, к врачу срочно надо, – ответил Барков.

– Кто такой Голдинг? – удивился я.

– Вертолетчик наш. История долгая, потом расскажем, но к врачу его, действительно, надо, и срочно.

– Ладно, сейчас это решим. Что с арабами делать будем?

– Идея одна есть. Сколько человек ваш вертолетик поднимает?

– Мы вчетвером летели, и тяжеловато шел…

– Ну, где четверо, там и пятеро, благо лететь недалеко. Разрешите действовать?

Вопрос был обращен вроде бы ко мне, поэтому я кивнул и похлопал кап-три по плечу, типа, отечески благославляя.

Барков взялся за микрофон:

– Морпехи, по левому борту – в рубку. Полковник, а ты за арабами присмотри, – добавил он, отключая громкую связь.

Через минуту у рубки собралась четверка морпехов бригады «Белый медведь».

– Бойцы, задача такая. Эта стрекоза выкинет вас в море-океан маленько за тем вертолетиком, а в нем – плохие люди сидят, возможно – с заложниками. Потому приказываю – плохих людей изничтожить, хороших – спасти. Выполняйте!

– Есть! – дружно ответила четверка морпехов, повернулась по уставу через левое плечо и отправилась выполнять боевое задание.

Для начала они разделись до плавок, потом один сбегал в каюту и принес четыре «Калашникова» и несколько гранат.

– «Калаш», он ни грязи, ни воды не боится, – вполголоса сказал мне Барков. – В городском бою лучше «узи» ничего нет, а так – только «Калаш»!

Я кивнул, в надежности и простоте «Калашникову» действительно равных нет. Бойцы, пригибаясь, добежали до вертолета, у которого стояли маркиз и Шахов, помогли выбраться раненому Тереку, объяснили задачу маркизу, и вертолет тяжело поднялся в воздух.

Барков хотел отправить раненого Терека в каюту к Голдингу, но тот решительно отказался:

– Здесь побуду, может чем помогу.

Кап-три снова взялся за микрофон:

– Трое с правого борта – в рубку!

Спецназовцы появились мгновенно, словно стояли у дверей рубки, ожидая приказа.

– Братцы, десантируйтесь на лодку, нагло, в открытую, нам внимание арабов нужно отвлечь, но и задачу понимайте – чтобы они нам открыли входной люк. Стучите по люку чем-нибудь, ключ гаечный возьмите или еще какую железяку, стучите и кричите, изо всех сил кричите, там изоляция хорошая, звуки ни хрена не доходят.

– А чего кричать-то?

– Да что хотите, только по-английски… Бля, они же мусульмане! Арабского никто не знает? – с надеждой оглядел всех Барков.

– Я по-чеченски маленько болтаю, – сказал Терек, – и по-таджикски…

– На лодку перебраться сможешь? – кап-три с сомнением посмотрел на его забинтованную ногу.

– Смогу, укольчик только сделайте, опять разболелась.

Николаев нашел аптечку, передал кап-три упаковку заряженных шприцов.

– Одного укола хватит? А то давай два сделаю…

– Хватит одного, тут же недолго, а потом винца хорошего выпьем, правда, Кастет?

– Точно! – сказал я и легонько обнял Терека. – Давай, ни пуха!

– К черту! – буркнул Терек и поковылял через рубку к правому борту.

– Стой! – сказал Барков. – Я сейчас!

Через пару минут он вернулся с черной курткой лейтенанта ВВС США, ловко вывернул ее наизнанку и подал Тереку.

– Одевай, издалека за мусульманский комбинезон сойдет.

Терек, морщась, натянул куртку.

– Нормально, – дружно сказали спецназовцы. – Пошли на абордаж!

Вертолет с морпехами пролетел над «Дефендером», почти коснувшись его винтов посадочными лыжами, опустился, и из него один за другим выпали четыре морпеха с автоматами в руках. Сидевший за штурвалом маркиз с трудом выровнял внезапно полегчавший вертолет, пролетел над самой водой еще с милю и только потом поднял машину вверх. Зачем нужно было поступать именно таким образом, он не знал, но об этом просил человек с русской фамилией Шахофф, а ему маркиз Брокберри отказать не мог.

Тем более, это был такой пустяк – высадить в нужном месте четырех вооруженных людей, после этого, сказал мистер Шахофф, он может немного полетать над океаном, но обязательно должен вернуться на этот грузовой корабль, и тогда они все вместе полетят обратно в замок. И еще, сказал мистер Шахофф, если все закончится хорошо, то он сделает все возможное, чтобы его, Генри Рингкуотера, выпустили, наконец, из санатория и позволили жить в своем замке, посреди болот.

– Дай-то бог, дай-то бог! – сказал сам себе Рингкуотер и, заложив широкий круг над океаном, полетел в сторону сухогруза.

Двое спецназовцев спрыгнули на корпус подлодки, помогли перебраться Тереку, третий, с большой спортивной сумкой, спустился сам.

– Дай мне, – сказал Терек и принял из рук «спеца» тяжелую, найденную среди такелажного барахла, кувалду.

– Тяжелая, черт! – буркнул он и начал выстукивать на крышке люка какой-то причудливый ритм.

– Чего ты стучишь? – поинтересовался «спец».

Терек молча отмахнулся и продолжал с остервенением барабанить по люку.

Морпехи, держа оружие над водой, добрались до качавшегося на поплавках вертолета и уцепились за его хвост, чтобы отдышаться и послушать, что происходит в кабине. Оттуда доносилась гортанная арабская речь, говорили двое или трое одновременно и понять, ссорятся они или просто рассуждают о погоде, было невозможно. Тут в арабский разговор вмешались глухие русские матюги, и морпехи переглянулись. Один из них ловко вскарабкался на корпус вертолета, добрался до ротора и, вынув из заплечной сумки здоровенный гаечный ключ, сунул его рукоятку в открытый редуктор винта.

– Хрен у меня полетаешь, пока я не разрешу, – пробормотал он и соскользнул на хвост к остальным бойцам.

Крышка люка немного приподнялась, Терек проорал что-то, то ли по-туркменски, то ли на говоре Чечни, крышка приподнялась еще чуть-чуть, изнутри утробно зазвучал невнятный голос.

– Ну, еще немножко, давай же, ну! – шептал стоящий у люка спецназовец.

Терек произнес еще одну длинную фразу, в которой можно было понять только несколько раз повторенное имя Аллаха. Крышка еще немного приподнялась. «Спец» швырнул в раскрывшуюся щель гранату и отпрянул в сторону. В это время со стороны вертолета с террористами донеслась длинная автоматная очередь…

Все, что произошло в дальнейшем, заняло не больше минуты. Я, стоя в рубке рядом с Барковым и Николаевым многого не видел и потому знаю об этом только по рассказам других…

Вместе с автоматной очередью с обеих сторон вертолета вынырнули морпехи и синхронно, как отражения в большом зеркале, выдернули со своих мест сидящих у дверей террористов…

Стоявшие у люка Терек и «спец» замертво упали в воду…

Вместо занятых своим делом морпехов, из воды возникли еще двое и одним броском очутились внутри вертолета…

На лодку спрыгнули оставшиеся на борту бойцы и кап-три Барков…

Из вертолета вывалились два тела в черных комбинезонах…

Бойцы с Барковым спустились внутрь лодки…

Итоги операции подводили в кают-компании сухогруза «Безумная Мэри». Но прежде Шахов связался по рации с военной базой Эллингтон, оттуда прислали санитарный вертолет с командой врачей, которые забрали контуженного лейтенанта Голдинга и раненого «спеца» по имени Вася Мухин.

Вот, блин, подумал я, а не ранили бы мужика, так бы и не узнал, как его зовут!

Труп Терека и неизвестного русского, которого мы нашли в подлодке, положили в пустой каюте. Подмышкой у русского оказалась татуировка, изображающая ворона с земным шаром в когтях.

Оставались пустяки – несколько трупов террористов, плавающих в водах Атлантического океана вместе с упавшими за борт брикетами колумбийского дерьма; запертые в дальнем, хвостовом, отсеке арабы, захватившие в свое время подводную лодку «Лакшми»; неизвестные, пытавшиеся изображать из себя береговую охрану США, а также спасенный нами российский олигарх по фамилии Береговский.

Шахов долго говорил по рации со своим руководством в Вашингтоне.

Разговор, похоже, был неприятным, потому что Василий Петрович беспрестанно курил и упорно смотрел в пол, а не на нас, ожидавших результатов этой беседы. Наконец, он выключил рацию, решительным таким движением, словно постановил для себя никогда больше не пользоваться этим средством коммуникации и даже не иметь в доме радиоприемника.

– Так, господа, – начал он, доставая последнюю сигарету и выкинув смятую пачку за борт, – федеральные власти обеспокоены многочисленными нарушениями федеральных законов и законов штата Флорида, которые мы с вами допустили во время проведения этой операции, – он покосился на висящие в рубке корабельные часы-хронометр.

– Я предупреждал, что нарушения будут, – заметил я. – Кроме того, «Гринпис» будет недоволен, дерьма всякого в океан набросали, вы вот сейчас пачку еще кинули…

– Алексей Михайлович! Вы не понимаете серьезности вашего положения. Вы находитесь на территории Соединенных Штатов не вполне законно, натворили тут черт знает что, человека из санатория похитили, – он указал на счастливого маркиза Брокберри, – а это – федеральное преступление, между прочим. Судно угнали, вертолет военный потопили… Лично у меня волосы встают дубом!

– Дыбом, – поправил я его. – А человека похитили вы!

– Теперь это уже не важно, – сказал Шахов. – Мне до пенсии пять лет осталось, а тут – такое… В общем, так, через два часа, уже через час сорок пять, здесь будут представители власти, очень высокие представители, – Шахов вздохнул. – К этому времени вас здесь быть не должно, улетайте в замок и ждите меня там.

– Bay! – сказал я. – Вы прилетите туда со сворой шерифов и этих, как его там, коронеров, и нам придется доживать свой век в Синг-Синге или Алькатрасе!

– Вы говорите глупости, Алексей, и теряете понапрасну время. Сейчас из Эллингтона прилетит вертолет и доставит вас в замок. На «Дефендере» полетит мистер Рингкуотер, а второй вертолет оставьте для меня.

– Вы управляете вертолетом? – удивился я.

– Да, – коротко ответил Шахов, – у меня точно такой же вертолет. Сейчас он на ранчо, в Техасе, если дети его еще не разбили…

– Интересно, вы как-то так сказали, что складывается впечатление, будто у вас не одно ранчо, а несколько.

– Нет, ранчо одно. Правда, есть еще несколько земельных участков в разных штатах…

– В том числе, на Гавайях?

– И на Гавайях тоже, – скромно потупился Василий Петрович Шахов.

На его счастье, в это время загудел, приближаясь, десантно-транспортный вертолет с надписью US Navy на пятнистом борту. Он завис над сухогрузом, выкинул веревочную лестницу, и мы по одному поднялись на борт. Последним шел я, сказав на прощание Шахову:

– Прилегайте скорей, Василий Петрович, мне очень интересно узнать кой-какие подробности о вашей недвижимости, особенно городской.

Слова о городской недвижимости вызвали на здоровом лице Шахова бледные некрасивые пятна.

– Отчего бы это? – подумал я, поднимаясь по шаткой веревочной лестнице на борт вертолета, где уже ждали меня мои боевые друзья…

Замок Бульворк-кастл встретил нас блатными песнями, исполняемыми под найденное в негритянских вещах банджо и радостными выстрелами в воздух из всех доступных братве стволов. Вертолетчик, матерый, похожий на постаревшего Тайсона, негр, с коротко стриженной головой и седыми волосками в черной шевелюре, сделал несколько кругов над замком, не решаясь сесть на двор, где гуляла братва.

Я положил ему руку на плечо и ободряюще покачал головой. Негр посмотрел на меня, потом на остальных бойцов, которые тоже радостно улыбались и кивали головами, и принял решение садиться. Хотя решение это далось ему нелегко.

Когда вертолет начал снижаться, стрельба прекратилась, братва освободила место для посадки и наставила на нас стволы. У самой земли я приоткрыл дверцу и крикнул:

– Эгей, Паша, Седой, это мы!

Братва ответила энергичным залпом в воздух и радостными криками.

Однако действительность оказалась не такой уж радостной, погибло четверо мужиков, и среди них Володя Седой, к которому я уже успел привыкнуть, еще двое было ранено, и непонятно куда пропал компьютерщик Костя.

Паша, который рассказывал мне все это, был уже изрядно пьян, поэтому рассказ был путаным, он часто повторял – Седого, бля, жалко! – вытирал пьяные слезы и предлагал выпить. Трупы братвы были аккуратно сложены на замковом дворе и покрыты какой-то старинной расшитой тряпкой. Трупы арабов валялись там, где их застала смерть, большинство где-то внутри здания. Слуг-негров оказалось не четверо, а пятеро, и они сидели в тенечке у стены, аккуратно связанные веревками. Я подошел к ним, чтобы, подобно Аврааму Линкольну, дать им волю, и вдруг один из связанных негров заговорил человеческим голосом, то есть по-русски:

– Кастет, бля, ты чего, не узнаешь что ли?

Я присмотрелся. Трудно узнать негра, особенно если он сидит в тени и ты его до этого всего-то пару раз видел ночью на плохо освещенной улице.

– Вашингтон, что ли? – на всякий случай спросил я.

– Не, бля, Франклин Делано Рузвельт! Развязывай давай, руки-ноги затекли и пить хочется, сил нет! Мы, русские негры, не привыкли к такому к себе отношению!

Я распутал тезку однодолларовой банкноты и помог ему подняться.

– Как ты тут очутился-то?

– Ха, негр негру всегда друг, товарищ и брат! Черномазые всех стран соединяйтесь! Пришел к воротам, почесал языком, и вот – я здесь, а вы там. Все думал, как вам ворота открыть, да вы и без меня справились.

– Слушай, Вашингтон, знаешь что, сними-ка ты рубаху…

– Ты чего, Кастет?

– Снимай, снимай, не простудишься…

Он послушно стянул рубаху.

– А теперь руки подними.

– Под мышками хочешь понюхать? Ну, давай… – питерский негр явно обозлился, но руки поднял.

Татуировок на теле у него не было.

На место улетевшего транспортника приземлился вертолетик маркиза, его тоже встретили салютом и объятиями. Потом все – братва, бойцы убиенного мною Сажина, морпехи Баркова и «спецы» Николаева – дружно спустились в винный погреб восемнадцатого маркиза Брокберри и напились так, как в Америке и пить-то, наверное, не умеют, кроме, конечно, российских эмигрантов, живущих в районе Брайтон-Бич города Нью-Йорка…

Выйдя из особняка, генерал армии Кожевников с удовольствием вдохнул смрадный воздух московской улицы.

Все, что творилось там, за старинными резными дверьми, казалось нереальным, как участие в грандиозной компьютерной игре со множеством вымышленных персонажей – злодеев и героев, красавиц и чудовищ, добрых и злых магов…

И вот он внезапно очутился в реальном мире, мире, изо всех сил стремящемся заявить о своей реальности. Где-то горит помойка, принося в воздух не только запах пожарища, но и струйки черного дыма, мешающегося с сизыми выхлопами проезжающих машин. Мимо прошла девушка, оставляя за собой шлейф ароматов из запаха горячего летнего пота, дешевого дезодоранта и капельки французских духов…

Если бы не еще одно важное дело, генерал бросил бы здесь свою «ауди» и пешком прогулялся до дома, где в пустой огромной квартире на Кутузовском проспекте, ждет его только обжора-кот с наглыми и хитрыми глазами, да и ждет-то он не его, человека по фамилии Кожевников, а очередной порции вареной рыбы с овощами или куска оставшейся от завтрака колбасы.

Но – дело есть дело, тем более неприятное дело, которое надо завершить как можно скорее… Генерал дошел уже до угла, где тихий закрытый переулок вливался в полнокровную магистраль, посмотрел на людей, машины, дома и повернул обратно. Черная «ауди» нагрелась на солнце, сиденье обжигало сквозь тонкую ткань одежды, генерал недовольно пошевелил плечами, поправляя ремень безопасности, и завел двигатель. Застоявшийся механический конь ласково заурчал и охотно откликнулся на легкое касание педали…

Здание Генерального Штаба было по-воскресному пусто, где-то там внутри работали люди, которые работали всегда, днем и ночью, в выходные и праздники, менялись их имена и звания, лица и возраст, но люди в закрытых, изолированных от внешнего мира кабинетах оставались теми же самыми винтиками военного аппарата и сейчас – единственно надежными винтиками. Именно к ним стекалась информация со всего мира, и не только того мира, который греки называли ойкуменой – населенной землей, но и из космоса, далекого и близкого, из Арктики и Антарктиды, с подводных лодок, стерегущих свои и чужие границы, отовсюду, где хотя бы однажды смог побывать человек и оставить там главную примету своего пребывания – электронный маячок, неутомимо посылающий сигналы в здание Генерального Штаба Российской Федерации…

Генерал армии Кожевников показал стоящему в проходной лейтенанту пропуск, позволявший проходить «всегда и везде», кивнул в ответ на его уставное приветствие и быстро поднялся в свой кабинет на третьем этаже огромного «сталинского» здания в центре Москвы. Хотя в кабинет генерала Кожевникова вела единственная дверь с казенным номером на табличке и без обозначения имени и должности владельца, за этой дверью скрывалось огромное пространство, состоявшее из приемной, кабинета, зала заседаний, комнаты отдыха с душевой и гардеробом и самой дальней комнаты, предназначенной для связи с внешним миром и совсем секретных совещаний в узком кругу. Эта комната была оборудована хитроумными устройствами, ограждающими тайные беседы от внешней и внутренней «прослушки», и аппаратом, позволяющим связаться с любой точкой земного шара, послав компактный закодированный сигнал, который расшифровывался на другом конце «провода», превращаясь в обычную человеческую речь.

Кожевников тщательно запер за собой дверь, включил неяркий направленный свет над столом и достал из выдвижного ящика пачку сигарет. Он пытался бросить курить и не носил сигарет с собой, но оставлял их везде, где приходилось ему работать. Тщательно покурив, словно выполнив неприятную, но важную обязанность, он взялся за трубку аппарата и набрал длинный, состоявший из множества цифр, номер телефона человека, живущего в далекой стране.

– Господин Черных? Генерал Кожевников говорит.

– Узнал, узнал вас и жду вашего звонка.

– Могу сообщить, Евгений Павлович, что совещание в «Вороне» состоялось и, судя по всему, я буду принят в их круг. Встретили очень благожелательно.

– Чудесно! Хорошая новость, я рад за вас, генерал!

– Подробности нужны?

– Зачем! Главного мы достигли, а детали… Детали оставим историкам, – Евгений Павлович Черных рассмеялся. – Желаю успеха, генерал! Надеюсь, скоро встретимся.

– Спасибо, Евгений Павлович, – ответил Кожевников и положил трубку. Желания встречаться с господином Черных у него не было.

Окончательно я пришел в себя только в самолете.

Смутно помнился приезд в маркизовский замок Шахова, его рассказы о каких-то сложностях с федеральными властями, потом всеобщее братание, здравицы за нерушимую дружбу российского и американского народов и, в конце концов, предложение поехать по девочкам. Предложение с энтузиазмом приняли все, но двинуться с места не мог уже никто, и пьянка плавно перешла в сон.

Утро наступило тогда, когда мы начали просыпаться. Шахов исчез, но исчезли и многие другие, часть людей уснула в подземном ходе, отправившись за очередной порцией колбасы, еще кто-то выполз на свежий ночной воздух и остался во дворе, сраженный внезапным хмельным сном. Их заботливо прикрыли от простуды какой-то антикварной ветошью servant'ы-негры. Но, в конце концов, все эти люди опять собрались в винном погребе, все, кроме Василия Петровича Шахова, который вчера настаивал, чтобы все звали его просто Васей…

Шахов появился только вечером, угрюмый, как всякий мучимый похмельем человек, и мрачно сообщил нам, что чартер он заказал и утром мы вылетаем в Питер, поэтому пить сегодня больше нельзя. На это кто-то резонно ответил, что больше, чем вчера, выпить уже невозможно, поэтому пьянку продолжили…

И окончательно я пришел в себя только в самолете…

Долгий настойчивый телефонный звонок поднял Сергачева с постели. Он недовольно посмотрел на часы, – можно бы и поспать еще немного – и поднял трубку.

– Петр Петрович? – спросил вежливый незнакомый голос.

– Слушаю вас, – подавляя зевок, ответил Сергачев, – слушаю, говорите.

– Мне известно, что вы интересуетесь старинными книгами…

– Не то, чтобы очень, – сказал, постепенно просыпаясь, Сергачев, – а кто это говорит?

– Мы с вами встречались несколько лет назад, в Германии, меня зовут Бруно Вальтер. Такая вот знаменитая фамилия мне досталась, – незнакомец противно хихикнул.

– Позвольте, но Бруно Вальтер…

– Вы хотите сказать, что он погиб в Гамбурге… – незнакомец снова хихикнул, – Петр Петрович, вы сколько лет в разведке? Пятьдесят, или больше? Должны же понимать, что Бруно Вальтер – это не фамилия, это, скорее, должность. А должность никогда не бывает вакантной. В конце концов, Бруно Вальтером может быть и женщина. Ну да бог с ним, покойным немецким дирижером, я не о музыке, я – о литературе. Вас по-прежнему интересуют старые рукописные книги?

– Предположим, – Сергачеву захотелось курить и он даже знал, где можно найти полупустую пачку сигарет. Потому что он сам ее туда положил, для таких вот непредвиденных утренних звонков.

– Значит, интересуют, – утвердился в своем мнении Бруно Вальтер. – Я мог бы вам подсказать, где находится любопытная книга семнадцатого века. Длинное такое название у книги, я его не запомнил, а начинается оно так – «Словеса пречудесные…». Да вы слышали, наверное, об этой книге…

– Слышал.

– И она вас интересует.

– Пожалуй, да.

– Вы подумайте о той цене, которую готовы за нее заплатить, а я вам днями перезвоню, – и, не дожидаясь ответа, незнакомец по имени Бруно Вальтер повесил трубку.

Сергачев послушал долгие телефонные гудки, осторожно положил трубку и пошел на кухню, где за банками с крупой и макаронами была спрятана давно начатая пачка сигарет «Прима».

Простых, дешевых сигарет «Прима», без фильтра…