Право на лень

I. Гибельный догмат

Странное безумие овладело рабочими классами тех стран, в которых царит капиталистическая цивилизация, и именно оно, это безумие, порождает все индивидуальные и общественные бедствия, которые вот уже два века мучат человечество. Безумие это — любовь к труду, бешеная страсть к которому истощает жизненные силы людей и их потомства. Вместо того чтобы противодействовать этому безумному заблуждению, попы, экономисты и моралисты объявили труд святым, превратили его в священнодействие. Люди слепые и ограниченные, они захотели быть умнее своего бога; слабые и жалкие, они желали реабилитировать то, что их бог проклял. Я, — не христианин, не моралист н не экономист, — апеллирую на их решение к суду их бога; на их религиозные, моральные, свободомыслящие проповеди — к ужасным последствиям труда в капиталистическом обществе.

В капиталистическом обществе труд есть причина духовного вырождения и физического уродства. Сравните чистокровную лошадь конюшни Ротшильда, имеющую в своем услужении целую свору двуруких рабов, с неповоротливой нормандской клячей, которая пашет землю, тащит навоз, свозит собранную жатву. Посмотрите на благородного дикаря, которому миссионеры торговли и коммивояжеры религии не привили еще вместе с христианством сифилиса и любви к труду, и сравните его с нашими несчастными рабами машины.[3]

Если мы хотим в нашей цивилизованной Европе найти еще следы первобытной человеческой красоты, то нам нужно обратиться к тем нациям, у которых экономический предрассудок не искоренил еще ненависти к труду. Испания, которая, увы, уже вырождается, может еще хвастать, что у нее меньше фабрик, чем у нас казарм и тюрем, зато художник приходит в восторг, глядя на смелого, с загоревшим, словно каштан, лицом, прямого и гибкого, как стальной клинок, андалузца. И сердце трепещет от радости, когда видишь величественно драпирующегося в свой дырявый плащ испанского нищего, который обращается к какому-нибудь герцогу Оссуна со словом «amigo» (друг). Для испанца, в котором еще дремлет первобытный зверь, труд является наихудшим рабством.[4]

И греки также в эпоху расцвета питали к труду одно только презрение: работать разрешалось одним лишь рабам, свободный же человек знал только гимнастику тела и духовные наслаждения. Это было время Аристотеля, Фидия, Аристофана, — время, когда кучка храбрецов при Марафоне уничтожила полчища Азии, которую вскоре после этого завоевал Александр. Философы древности внушали презрение к труду, который, по их учению, унижает свободного человека; поэты воспевали леность, этот дар богов: «О Мелибей, бог дал нам эту праздность», — поет Виргилий.

Прославлял леность и Христос в своей нагорной проповеди: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут? Не трудятся, не прядут, но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них».[5] Иегова, бог иудейский, дал своим поклонникам высший пример идеальной лени: после шести дней труда почил он в день седьмой на веки вечные.

И, наоборот, для каких рас труд является органической потребностью? Для жителей Оверни во Франции, для шотландцев, этих овернцев Великобритании, для гальегосов, этих овернцев Испании, для китайцев, этих овернцев Азии. А в нашем обществе — какие классы любят труд ради труда? Мелкие крестьяне-собственники и мелкая буржуазия. Первые — согбенные над своей землей, вторые — привязанные к своей лавочке, роются, подобно кротам, в своих норах и, подобно им же, никогда не выпрямляют своих спин, чтобы свободно наслаждаться природой.

И пролетариат, великий класс, охватывающий производителей всех цивилизованных наций, класс, который, освободившись сам, освободит тем самым и все человечество от рабского труда и из человека-зверя сделает свободное существо, — этот пролетариат, насилуя свои инстинкты, не понимая своей исторической миссии, дал себя развратить догмой труда! Жестока и сурова была постигшая его кара. Его страсть к труду породила все индивидуальные и общественные бедствия.