Праздник

ПРАЗДНИК

Первая после развода встреча с дочкой случилась неожиданно. Капустин совершенно не успел подготовиться. В пятницу, перед обедом, позвонила Лера:

– Папа, мама хочет, чтобы я дома… то есть, у тебя пожила.

Снова это бетонное равнодушие. У Капустина сердце съежилось. Чуть не ляпнул: “Сама-то не рада с отцом повидаться?” Вовремя спохватился. Лучше уж равнодушие, чем прямая грубость. Резануть Лера умеет. Раз – и готово. Хочешь, кричи, хочешь – аккуратно помалкивай. Возраст такой: жизнь исследуется всеми возможными методами, включая хирургический. На ком и упражняться, как не на предках.

– Отлично! – сказал Капустин. – Здорово.

– До понедельника, на все выходные…

– Отлично, доча! Я уже соскучился! Давно надо было…

– Я на работу к тебе приеду.

– Может, заехать за тобой? Давай? Мне не сложно.

– Не надо.

– Точно?

– Ну, всё, пока. Не могу говорить.

– Смотри, внимательно на переходе…

Гудки.

Капустин затосковал. Будто готовился не к свиданию с дочкой (и ведь, точно, соскучился!), а к нудному квартальному собранию, на котором, как водится, до восьми вечера, будут пугать и агитировать, пугать и агитировать – и на посошок еще немного пугать… Стал рассеянный. Путался, то и дело переспрашивал клиентов. Клиенты злились.

На работе у Капустина – в “Тойота-центре”, где он командовал бригадой электриков – Лера бывала много раз. И ничего, никакой неловкости. Но теперь он чувствовал, что стесняется перед дочкой своей работы. “Ну, да, не из бар, – мысленно огрызался Капустин. – Блатом не вышли, а лизать не приспособлены. Всё своим горбом, да”.

После обеда позвонила Галя. Вся такая позитивная, как из рекламного ролика. Рекламировалась, видимо, новая жизнь без Капустина – полная бодрости и стремлений.

– Стало быть, сможешь Леру забрать? До понедельника.

– Смогу.

– А то нам обои будут клеить. У нее аллергия обострится.

– Угу.

– Она на работу к тебе приедет. Нормально?

– Да мы договорились уже, я ее жду, – сказал Капустин, и недавняя его жена сказала: “Спасибо, Владимир”.

Поговорив с Галей, вспомнил, что на субботу назначена встреча с Ваней и Мишей. Культурный мальчишник в тихом кабачке. Решил сразу предупредить, что всё отменяется.

Ваня даже не дослушал. Капустин успел лишь сказать:

– Слушай, в субботу, кажется, не получается…

А Ваня тут же:

– Не беда. В другой раз посидим.

Даже, как будто, обрадовался.

Миша в отличие от Вани дослушал до конца – и про незапланированный приезд дочки, и про то, что мальчишник всё-таки должен состояться – чем раньше, тем лучше, давно не сидели, и вообще… Но отреагировал с той же легкостью.

– О чем речь, старик! Нет, так нет. Звони.

“Не сильно-то и хотелось”, – договорил за него Капустин.

Никому он не нужен. Со своей депрессией, со своим скоропостижным разводом.

Принимая и отдавая машины, вбивая циферки в базу, Капустин думал о дочке. Вернее – о том, как с ней держаться. О чем говорить. О чем не говорить. Как преодолеть отчуждение. Понимал: само собой не пройдет. У Леры с пеленок раны плохо затягивались.

Когда-то он быстро освоил, как памперсы менять, как поить из бутылочки, как голову пушистую укладывать уютно в сгиб локтя. Но тогда Галя подсказывала. А тут…

“Ну?! И как это делается? Как становятся отцами-разведёнками?”

Вспомнилось прощание с Лерой.

Завершив великое переселение цветочных горшков, он уходил из дома Марии Константиновны, Леркиной бабушки. Занес последний фикус на лоджию, вышел, сказал:

– Готово!

Свежеиспеченная бывшая теща откликнулась с дивана:

– О, как ты быстро! – и продолжила орудовать пилкой по ногтям.

Звонко так откликнулась. Радостно. Будто цветы переехали к ней вслед за Галей и Лерой не по причине развода супругов Капустиных, а на время их курортной поездки.

Галя накрывала стол на кухне. Задержаться на чашечку чая Капустину не предлагали. Впрочем, он и сам спешил уйти: на душе было катастрофически мерзко. Хотелось оказаться где-нибудь далеко, в незнакомом месте – и желательно, другим человеком. Лера сидела тут же, в гостиной, листала телевизионные каналы.

– Пока, доча.

– Пока.

– Увидимся?

– Ну да.

Подошел, чтобы поцеловать на прощанье. Наклонился, ткнулся губами в щеку. Лера нажала на кнопку пульта.

– О, вот этот прикол! Смотрите.

Обида прошла быстро. Растерянность осталась. Весь этот месяц, свыкаясь с холостяцкой своей ущербностью, Капустин и так, и эдак примеривался к холодку, которым повеяло от дочки. В последнее время она часто дерзила. Но равнодушием не потчевала никогда. Нужно было что-то придумать. То, что поможет быть отцом с удаленным доступом.

Мерещилось снова и снова: склонился над Лерой, чмокнуть на прощанье – а между ними провал, не дотянуться никак.

К вечеру Капустин окончательно извел себя страшилкой о том, что все выходные предстоит ему бродить вдоль этого провала, прилежно аукать и чувствовать себя идиотом из Ютьюба.

Началось сразу же, как только встретил ее у служебного входа

– Привет, доча.

– Мммм.

Поцеловал чужую щеку. Коснулся чужой руки.

– Голодная?

– Не.

Забрал у нее школьный рюкзак.

– Тяжеленький.

Пожала плечами ради приличия.

А Капустин продолжал говорить, не сходя с места. Будто желал проверить наличие контакта прежде, чем они отчалят от “Тойота-центра”. Чтобы в случае обрыва быстренько найти и устранить.

– Домашнее задание завтра будешь делать? Или лучше сегодня?

Она соорудила большие глаза: как много слов в один заход. Но отец всерьез ждал ответа, и она ответила – через силу, комкая фразы – как актриса, уставшая в сотый раз прогонять одну и ту же пустяшную сцену из-за никчемных партнеров.

– Я же от бабушки. Заставила сразу после школы все уроки сделать.

– Да, бабушка, она такая, – подтвердил Капустин и потрепал дочку по плечу. – Что, поехали домой?

– Мммм.

Ау! Ау-у-у!

Глухо.

В машине он всё так же неуклюже пытался нащупать тему, которая хоть ненадолго увлекла бы дочь. Разговор обрывался на третьей-четвертой фразе. Предложил заехать в гипермаркет за сладостями. Сладкоежка Лера решительно отказалась.

– Я на диете, если чо.

В неполных пятнадцать – на диете… Это, разумеется, Мария Константиновна. Успела девочке мозги промыть. Капустин так и видел, как, выведя Леру на середину комнаты, бабушка проводит генеральный смотр – обходит ее вокруг, всплескивая руками и качая головой: ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй, тут висит, тут выпирает… Ее бы в “Тойота-центр: пугать и агитировать она мастер.

Вспомнил об армии кошек, расквартированной во дворе бывшей тещи. В последнем подъезде жила заядлая кошатница. Лера любила про кошек вспомнить: как они там сидят шеренгой на лавочке, как с веток прыгают прохожим прямо под ноги. Раньше любила.

– Как там кошки?

– Живут… кошки…

И весь разговор.

Можно, конечно, и в молчанку поиграть.

Дежурный вариант – наорать: хватит отца третировать, сколько можно!

Не исключено – выскочит на первом же светофоре.

Лучше уж в молчанку.

Ее на этом поле не переиграешь, понятно.

Рано или поздно крышу сорвет.

И тогда – дежурный вариант.

Противно все-таки заискивать перед собственной дочкой.

Развелись беспричинно.

Не ругались, отношения не выясняли. Никто на сторону не гулял. Затаенных обид, сдетонировавших ввиду истекшего срока хранения, вроде бы, тоже не было. Просто в один прекрасный день признались друг другу, что давным-давно друг для друга умерли. И новый статус нужно было закрепить документально.

Финальный разговор состоялся в постели перед сном.

– Совсем пусто, всё выдохлось, ни грамма не осталось.

– Да, понимаю.

– Так не может продолжаться.

– Согласен.

– Нужно развестись.

– Как скажешь. Конечно.

– Я не со зла. То есть… черт! Не знаю, как сказать… Чушь несу какую-то. Устала. Всё как-то… бессмысленно… Из жизни роботов… Прости. Я тоже виновата, конечно…

Капустин вполне понимал насчет бессмыслицы.

По вечерам встречались усталые, немые. Ужин, душ, телевизор. Лера с подружками или в интернете.

– Уроки сделала?

– Сделала.

– Завтрак в школу собрала?

– Собрала.

– Спать собираешься?

– Собираюсь.

– А одежда?

– Чистая.

Периодически задумывался – чаще всего перед сном. Пытался, как умел, добавить огоньку в семейную жизнь. В кино ходили, в рестораны. Правда, редко. На утверждение мужского начала сил оставалось всё меньше. “Ну, так попробуй попаши с мое в этой потогонке”, – злился Капустин.

Ужин, душ, телевизор.

Ночью он проснулся с неожиданно ясной и холодной головой и разбудил Галю. Всё так же полушепотом, чтобы не разбудить дочь, они договорились о разводе.

– Жить Лера будет со мной. Мы к маме переедем.

– Хорошо.

– Я скажу ей о разводе. Но ты ее, пожалуйста, против меня не настраивай.

– И не собирался.

– Квартиру я трогать не буду. Ты только завещание на Лерку составь.

– Какое завещание?! Мне ипотеку еще пять лет платить.

– Вот именно. Завещание никогда не помешает.

– Ладно.

– Машину себе оставляй. Мне там до работы два шага.

– Спасибо. Я тебе половину суммы отдам.

– Что?

– За машину. Выплачу.

– А. Хорошо. Как хочешь.

– В банке с кредитом могут быть проблемы.

– Можно не оформлять пока развод официально. Мне всё равно.

– Хорошо.

– Пап, где пульт?

Плюхнувшись на диван, Лера принялась шарить под подушками, искать пульт от телевизора. Капустин поставил на журнальный столик блюдце с остатками шоколада. Сказал:

– Ну его. Давай поговорим лучше.

Шоколад долго лежал в холодильнике, успел покрыться белесым налетом. Маленькая Лера говорила про такой: “Припудрился”.

– В школе все в порядке?

– В порядке.

– Я, в смысле – в классе, с друзьями.

– Мммм.

– Никто ничего не говорит? Насчет того, что твои родители разошлись и… ну… знаешь, как бывает…

– Не, не знаю.

Капустин попробовал рассмеяться.

– Ну, да… откуда…

Собственный смех, топорно фальшивый, шарахнул по ушам. Но нужно же как-то ее растормошить.

– Слушай, а давай в бадминтон? – спохватился Капустин; когда-то Лера могла часами упрашивать его выйти с ней на спортплощадку, погонять волан. – Стемнеет еще нескоро. Ты ведь не забрала ракетки?

– Да ну, – Лера поморщилась. – Вилы.

– Может, завтра тогда? – потёр он руки, демонстрируя предвкушение игрой.

– Мммм.

Не взаправду всё. Разыгрывают друг перед другом роли. Каждый это понимает, и понимает, что другой понимает тоже. Но как это остановить, Капустин не знает.

Пошел зачем-то на кухню. Вернулся с полпути, спросил в лоб:

– Хочешь поговорить?

– О чем?

– Как же… о разводе, о том, как мы дальше будем жить…

Лера сделала вид, что задумалась, прислушалась к собственным мыслям.

– Нет. Не хочу. Говорили уже… Я всё поняла.

– Что ты поняла?

– Что вы устали, и вообще. Всё понятно, пап, не парься.

Капустин сдался минут через десять. Умолк, дал Лере пульт от телевизора: на, включай.

Решительно отправился в магазин.

– Никаких диет! Сейчас нормально поужинаем.

На улице понял, что оделся чересчур легко. Погода успела испортиться. Капустин сразу замерз, начал дрожать. Пробежал до угла трусцой – не помогло, дрожал как осиновый лист.

– Черт бы тебя побрал!

Выходившая из магазина женщина покосилась на него опасливо.

– Извините! – бросил он ей раздраженно.

Развернулся, пошел к стоянке. По дороге позвонил Лере, сказал, что его не будет часок-другой. Сказал, что вконец измотан этим напрягом, что должен собрать мысли в кучу. Он успокоится, вернется, и они поужинают. И попробуют всё заново.

– Что заново? – осторожно уточнила Лера.

– Как что? Учиться быть папой и дочкой. Как-то же надо…

– Аааа.

Долго сидел в незаведенной машине, уставившись в приборную доску.

Самое яркое было в самом начале.

Забирал из роддома – волновался до одури. Не сразу решился взять на руки. Кто-то пошутил: “Да берите, папаша, пока дают”.

Дома, когда ее распеленали, у него закружилась голова – от запаха.

Наклонялся вплотную к ее темечку, тихонько вдыхал потусторонний младенческий аромат.

Лерочка-Валерочка, прилетела девочка.

Господи, куда это делось? Было ведь.

Позвонил Ване, попросил встретиться с ним в “Рафинаде”. Ваня сходу отбоярился, сказал, что сидит в очереди к стоматологу – какой, на фиг, рафинад. Миша тоже начал отнекиваться. Капустин упрашивал – и тот вроде поддался.

– Ну, не знаю… Я тут в пробке… Стоим мёртво. И нужно же сначала своих домой закинуть… Если выпивать, так это машину ставить. Пока в гараж, потом такси. К тому же пробка в оба конца.

Капустин предложил ему безалкогольный мальчишник.

– А тогда какой смысл? – пытался отшутиться Миша, пределом которого были две кружки пива за вечер.

– Слушай, Миш, ну надо, – заявил Капустин. – В кои-то веки прошу.

Миша обещал перезвонить, как только выберется из пробки.

Через двадцать минут Капустин сидел в дальнем закутке “Рафинада” и потягивал китайский чай “улун”, распустившийся в стеклянном чайнике ажурными лопухами, которые всплывали и колыхались каждый раз, когда грузный, но стремительный официант проносился мимо.

Так уж случилось, что Капустин впервые думал о грянувшем разводе честно и обстоятельно, без робких умолчаний. Прежде всего он признался себе, что никаких страданий от того, что лишился Гали – не испытывает. То, что он принимал за боль от расставания с ней, имело, видимо, более прозаическое происхождение. Семья закончилась внезапно – ушибся во время резкой остановки. Чувство иссякло задолго до развода. Какое уж там чувство, когда от самого себя тошнит, как от ссохшейся замасленной перчатки?

“Ладно, вышло, как вышло… Проехали”.

Но распрощаться так же невозмутимо с дочкой Капустин не мог. Отцовское чувство – вот оно, бьется-ворочается. Живое. Никакая рутина не подточила его, не выжрала. Если и это отдать, тогда – окончательная пустота. Дырка сквозная.

В углу зала расположилась компания молодежи. Студенты: только и разговоров, что про сессию. Одна из девушек напоминала со спины Валерию. Очень похоже держала голову: наклонив слегка вперед и набок – чтобы длинная челка хоть немного приоткрыла глаз.

Дома и в школе Лера челку закалывала. Но отправляясь гулять, отпускала на волю – так, что та свешивалась на пол-лица. Капустин под настроение посмеивался над модной прической. Говорил, что выходить так вечером опасно: темно, глаз из-под челки ничего не видит, не убилась бы… Лера отвечала с водевильным жеманством: “Ах, как меня ранит Ваша эстетическая отсталость, милый папА”. Он предлагал ей прихватить фонарик. Она называла его шутки “шахтерскими”.

Официант демонстративно покосился на Капустина – дескать, заказал только чай, даром место занимает.

“Для Лерки я, конечно, стал жалким и никчемным, – размышлял Капустин, отворачиваясь от официанта. – Пыжился, пыжился. Потом – чпок, и сдулся. Промямлил на прощанье – мол, пока, приезжай в гости”.

Давным-давно, когда бессмыслицей еще и не пахло, Лере было пять лет. Пока Галя вершила дома генеральную уборку, они гуляли в парке. В руке у дочки – только что купленный шар. Налетел ветер, вырвал шар, понес над соснами и каштанами. Заметив, что дочка готова разреветься, Капустин скроил серьезную мину и, приложив руку козырьком ко лбу, сказал довольным, одобрительным тоном: “Решила отпустить к воздушным зайцам? Ну-ну, пусть проведает”. Забыв про слезы, Лера принялась выспрашивать, что это за зайцы такие – воздушные.

– В небе живут.

– Я не видела никогда.

– И никто не видел. Сказано: воздушные. Невидимые.

– А откуда ты про них знаешь тогда? Если невидимые?

– Все про них знают. Никто не видел, но все знают.

– Как это?

– Так это! Вот я тебе рассказал – теперь ты тоже знаешь. К ним шарики в гости летают.

– Почему?

– Как почему? Они тоже воздушные. Родственники.

Лера помолчала с минуту.

– Ничего себе!

Чтобы отделаться от назойливого взгляда официанта, Капустин заказал десерт. Кофейное пирожное. Оно оказалось холодным в середке. Несвежее. Держали в морозилке, в микроволновке разморозили – и не до конца.

К молодежной компании, обхватив руками спинку стула, подсел мужчина. Беглого взгляда хватило, чтобы уловить его основательность, вальяжность. Из господ. Одет дорого, выглядит – будто приценивается. Что-то потянуло его к студентам?

Капустин подлил себе чаю. Только чай здесь и можно брать. Чай настоящий.

Барышня с длинной челкой уткнулась в телефон. Скрылась за челкой как за дверью. “Не беспокоить!”.

Да уж, сложно будет оживить отношения с дочкой. Самого бы кто оживил.

Унылый нуль.

Пареный овощ.

Да еще бабушка Мария Константиновна рядом.

С бабушкиной фабрикой оптимизма ему не потягаться.

И Галя, как только они расстались, вся засияла.

Дружи-ка, дочка, с папой, ему сейчас надо. Да уж, поди выпроси у малолетки милосердия. Особенно к предку.

А когда-то он был: папочка, солнышко.

Первого сентября, первый раз в первый класс – Лера споткнулась, и коленкой прямо в лужу. Тут уж от слез ее было не удержать. Отказалась идти в школу наотрез. Галя пыталась и так, и эдак уговорить. Сулила подарки. Лерка уперлась: не пойду.

– Я буду некрасивая. Со мной дружить не станут.

Времени оставалось совсем немного. По округе уже разносились задорные школьные песни. Отойти от дома успели прилично. Пометелил Капустин домой, за новыми колготками. Заляпался с головы до пят, взмок. Но успел. Переодели Валерию за кустиком, она шею его обхватила, повисла.

– Папочка, солнышко!

Пищит от радости прямо в ухо.

Господи, как так вышло?

Куда жизнь-то вся делась?

Или это я в ней – куда-то делся?

Выбраться бы.

Хотелось ведь только хорошего.

Позвонил Миша.

– Старик, не обижайся. Не смогу я никак подъехать. Не срастается.

– Ладно.

– Не обижайся.

– Ладно.

Подойдя к своей машине, Капустин обнаружил, что она безнадежно подперта черной, дочерна затонированной “Ауди ТТ”. Капустин постучал в окно. В салоне никого не оказалось.

Номера блатные. Почему-то он сразу понял: машина – того мажора, что подсел к студентам.

Капустин вернулся в “Рафинад”, спустился в нижний зал.

– Три “тройки”, АРО, – крикнул он, стоя возле лестницы. – Чья машина?

Никто не отозвался. Тип, сидевший верхом на стуле, увлеченно рассказывал что-то юношам и девушкам, отвечавшим ему непроницаемым молчанием.

– Чья там “Ауди ТТ”, три “тройки”, АРО? – выкрикнул Капустин еще раз. – Я выезжать буду. Могу поцарапать.

Улыбчивый тип не повел бровью.

Капустин подошел к нему.

– Ваша машина там стоит?

– Какая?

– “Ауди ТТ”. Три “тройки”, АРО.

– Черная?

– Черная.

– Черная моя.

Помолчали. Мужичок смотрел на Капустина с тлеющей улыбкой на губах. Немного ленивой издевки. Чуть-чуть, как раз по ситуации: на большее Капустин в его глазах не потянул. Дескать, такой вот мой сегодняшний каприз – на хрен тебя послать, покуражиться… потерпи, человек ты, вижу, привычный.

– Отгоните, пожалуйста. Вы совсем меня подперли. Мне уезжать пора.

Указательный палец оторвал от стола:

– Минуту, – и, повернувшись к столику, продолжил свой рассказ.

Что-то про Казантип. Молодежь напряженно молчала.

– Мне нужно ехать…

– Стало быть, стоит дурочка перед штурвалом и рыдает крокодильими слезами, а чемодан потихоньку так уплывает, уплывает.

Уловив насмешливые взгляды окружающих, Капустин развернулся и отправился к выходу.

Сволочь. Деньгастый потс.

“Лере пока позвонить, что ли? Узнать, как она там”.

На лестнице почувствовал, как внутри начала проклёвываться злость.

Вместе со злостью пришло облегчение.

Будто открыл окно, а оттуда свежий воздух – полился по лицу, хлынул в легкие.

Веселая пружинка в животе. Разворачивается, наполняет весельем.

Здорово.

Давно не испытывал такого.

“Ауди ТТ” сочно сверкала черной надраенной тушкой.

Капустин вынул из багажника своего старенького “RAV4” бейсбольную биту, которую много лет возил с собой на всякий случай, “от дурного глаза”. Бросил на сиденье, сел в машину.

Позвонил Миша.

– Правда, не обижайся… не получается…

– Миш, Миш, – оборвал его Капустин. – Некогда мне. Давай.

Нажал на отбой. Завел двигатель.

Сначала – почему-то очень медленно и аккуратно – уперся мордой в крыло “Ауди” и, зафиксировав переключатель скоростей на пониженной передаче, начал добавлять оборотов. Включилась сигнализация. Скрежеща и поскрипывая, “Ауди” подалась, но, сдвинувшись немного, встала как вкопанная. Сдал назад и во второй раз въехал в цель с некоторым разгоном. “Ауди” скакнула на полметра и снова замерла. “RAV4” забуксовал. Снова сдал назад, вышел из машины.

Орала сигнализация.

Вокруг ресторанной парковки, на тротуарах, уже собирались люди. Кто-то успел выхватить мобильник, принялся снимать капустинский таран на камеру.

Его переполняло бесшабашное, праздничное воодушевление. Казалось, он находится в эпицентре большого буйного карнавала, в котором ему выпала первостепенная роль.

Краем глаза Капустин уловил, что с балкона соседнего дома кто-то тычет в его сторону пальцем, кричит кому-то вниз: “Вон, вон туда смотри!”.

– Сейчас-сейчас, – бормотал он. – Сейчас шо-маст-го-он.

Вынул из багажника антипробуксовочные ленты, выстелил их перед изрядно помятой “тэтэшкой”. На “тойоте” Капустина лишь хромированная защита исцарапана –ерунда.

Усаживаясь в машину, заметил, что из ресторана выскочил барин с пиликающим брелоком в руке, остановился с обалделым видом на крыльце.

– А вот и сами пожаловали, – крикнул Капустин, приветливо раскинув руки. – Милости просим!

– Ты охренел, баклан позорный?! – ответил владелец “ауди”, не двигаясь с крыльца. – Ты… охренел, да?!

Переглянулись мельком. Капустин понял: нет, не подойдет. Удивился. Он был уверен, что без побоища не обойдется – и вдруг тут такой пшик… Он даже устыдился своей бейсбольной биты.

– Ну, воля ваша.

Сел в машину.

– Я ж тебя, падла, в порошок сотру! Слышь, падла?!

Заметив, что разгневанный барин вслед за случайными свидетелями стал снимать его на камеру телефона, Капустин открыл окно, сделал приветливо ручкой – и надавил на газ. По шершавой поверхности лент “RAV4” попер как танк.

– Гремя огнем, сверкая блеском стали, – горланил Капустин.

Вытолкав “Ауди ТТ” на достаточное расстояние, он объезжал ее справа, когда наперерез ему рванул охранник из “Рафинада”. В руке его торчал травматический пистолет.

– Сколько тебя ждать! Мочи его! Мочи на хрен!

Капустин успел уклониться, но пуля все же клюнула по касательной за ухом. Рефлекторно вжал педаль газа в пол. Еще несколько выстрелов пришлись в заднее стекло, тут же покрывшееся мелкой паутиной трещин, и, судя по звуку, в задний фонарь.

– Пойдут машины в яростный поход!

Домой он ввалился в потешном колпаке, с дуделкой во рту. Купил по дороге возле рынка.

– Собирайся! – крикнул дочке. – Едем!

Капустин дунул, дуделка развернулась, как хамелеонский язык, и заверещала павлином.

– Цигель-цигель! Ай-лю-лю!

Лера смотрела на отца неподвижными округлившимися глазами. На этот раз удивление было вполне себе натуральным. Капустин прыснул со смеха.

– Собирайся же! Быстрее!

Она заметила кровоточащую шишку у него за ухом. Потянула его за рукав, разворачивая к себе боком.

– Что это, пап?

– Мелочи! На вот лучше, дуди!

Он сунул Лере дуделку, она взяла машинально.

– Папа, что случилось? – дочка вынула из кармана очки, водрузила на переносицу. – Тебе “скорую” нужно вызвать. Там у тебя ужас что такое.

– Да брось ты, Лер, – Капустин освободил рукав и, сняв с вешалки дочкину куртку, подал ей. – Собирайся, говорю. Едем.

– Куда едем?

– Куда-нибудь. У нас праздник.

– Какой еще праздник, пап?

– Не знаю. Не успел придумать. Праздник отца и дочки! О!

Лера топнула ногой.

– Какой… Что происходит вообще? Можешь ты мне объяснить?

– Легко! Ты, главное, не бычься на папочку.

Снял с себя колпак, нахлобучил на голову Лере.

– Повздорил с одним. В ресторане. Потом охранник ресторана в меня выстрелил.

– Выстрелил?!

– Ой, да не делай ты такое лицо. Из травматического. Всего лишь. Нечего, в общем, рассказывать…

Затащив отца в комнату, Лера усадила его на диван.

– Повздорил?

– Ага. Но это фигня всё. Честно. Лерочка-Валерочка, заяц ты мой воздушный! Поедем куда-нибудь погуляем. Нам праздник нужен, понимаешь ты?! Сейчас же, немедленно!

– Да что за праздник? Нашел, блин, время…

– А не будем о грустном, – отмахнулся он. – Я тебя люблю, так? Отвечай!

Ответить не ответила, но на всякий случай кивнула.

– И ты меня любишь.

Он показал ей кулак: только посмей ерничать.

– И почему бы нам это, дитя мое, не отпраздновать?

– Тебя контузило, что ли? – не сдержалась Лера.

– А ну не перечь отцу! Сказал: праздник, – он повертел руками над головой. – Значит, танцуй, и всё такое…

– Осторожней, папенька, – она приняла, наконец, игру. – В Ваши-то годы…

– Не сметь! В наши оды… Йо-хо-хо, понимаешь… и… как там дальше… тысяча чертей!

– И бутылка рома, отец. Йо-хо-хо – и бутылка рома, – скорбно опуская глаза, напомнила она. – Но ничего, склероз нынче лечат.

Глядя в ее лицо, Капустин понимал, что пропасть преодолена. Всё будет хорошо теперь. Он такой, как надо.

– А тех, кто будет дерзить, мы заставим драить палубу. Ясно?

– И шизофрения лечится. Правда. Я читала.

Через несколько минут, сопя от усердия, Лера смазывала ему рану перекисью водорода, приговаривая ворчливо: “Вот совсем нельзя без присмотра оставить. Ну, ни на минуту”, – а Капустин улыбался и был совершенно счастлив.

Полицейские встретили их возле подъезда. Капитан, едва взглянув на Капустина, обрадовался:

– Ха! На ловца и зверь бежит! Всегда бы так.

Сержант оторвался от осмотра капустинской “тойоты”, не спеша двинулся навстречу.

Капустин лишь вздохнул:

– Не успели, дочь. Облом.

И заторопился. Колпак и дуделку бросил в мусорный жбан. Сунул Лере ключи от квартиры, велел незнакомым не открывать, поужинать шоколадом, и, если он к утру не объявится, маме позвонить.

Дочка притихла и смотрела на происходящее будто издалека. Ни слова, ни звука.

– Сопротивления, надеюсь, не станете оказывать? С виду приличный гражданин.

Капустин покачал головой. Недавний кураж растаял бесследно.

В приехавшем за ним “бобике”, остро пропахшем мочой, валялось неподвижное, но беспрестанно матерящееся тело.

– Паспорт с собой?

– Права.

– Сойдет.

– Быстро вы, – похвалил Капустин, протягивая документы. – Оперативненько.

Увы, попытка подхватить шутливый тон капитана была встречена мрачным молчанием. Очевидно, он не любил, когда шутили в ответ.

Капустина усадили в кабину “бобика”. Капитан сел рядом, принялся оформлять протокол. Сержант стоял возле двери, охраняя задержанного и заодно фотографируя в разных ракурсах морду “тойоты”. Лупила вспышка. Жужжал, нащупывая резкость, объектив.

– Меня сейчас надолго? – не удержался Капустин. – Оформят и отпустят?

Капитан только хмыкнул.

– Ты номера на машине хорошо рассмотрел? – поинтересовался он, не отрывая взгляда от бумаги. – Со зрением, как вообще, нормально?

Сержант сипло хохотнул над самым ухом.

Капустину велели пересесть назад. Он вылез из кабины.

Во дворе, как недавно возле “Рафинада”, успели собраться зеваки.

– С ребенком-то разберись, папаша, – бросил ему через окно капитан.

Лера стояла под козырьком подъезда, в резком свете лампы. Вокруг теснились соседи, лезли к ней с расспросами.

Капустин развел руками:

– Прости, доча. Так вышло. После отпразднуем.