Праздник Маши Красильниковой

Схваченный легким морозцем, снежок похрустывал под Машиными валенками, точь-в-точь свежий огурец на зубах. День заметно прибывал, но по утрам держались еще голубоватые сумерки. В их неярком свечении снежный покров улиц был пронзительно чист и бел, как будто тут только что похозяйничал мастеровитый маляр со своей помощницей — кистью.

Настроение у Маши было под стать чистому звонкому утру. Сегодня у нее все сладилось на редкость удачно: и завтрак быстро сготовила, и бельишко сполоснула, и даже пол успела подтереть. Праздник, он ведь уже с утра праздник. А то, что сегодня обычный рабочий день, так это празднику никакая не помеха, потому как работу свою Маша любит.

Работает Маша неторопливо, но споро и со вкусом. Размах у нее по-мужски длинен, мазок ложится на стену широко и ровно. Так белить научил ее Степан. Немудрящие, конечно, секреты, а попробуй обойдись без них. Да еще чтобы на полу ни пятнышка.

Люська Звончихина заявится, зыркнет из-под насмоленной брови бесцветным глазом и уж не преминет высказаться:

— Дура ты, Машка! Все равно им опосля нас полы драить: одно слово — ремонт. А ты будто для маменьки родной расстарываешься, почем зря трудовую энергию расходуешь.

Маша только вздохнет и промолчит. А чего без толку слова тратить? С Люськой спорить — что в стенку горох. Та для себя всегда правая. Ну, а Машу тоже с ее правоты не свернуть. Скривится Люська и в сердцах дверью хлопнет. И как Маша голову ни ломает, не может взять в толк — что за удовольствие для рабочего человека оставлять после себя конюшню? Самому же противно. Да и людям в глаза стыдно глядеть.

А куда как приятно, когда унылые, серые от пыли стены под твоими руками вдруг засветятся, засияют кипельной белизной, что молодой снежок под солнышком! Глядишь — и душа не нарадуется. А хозяева, замотанные, сердитые (им ведь ремонт — сплошная морока, это тоже понимать надо), удивляются, радуются: «Ну и мастерица! Такая молодая и такая сноровистая!»

Да в общем-то и не в похвале дело. Хозяева, они тоже разные бывают. Иной раз уж так все ладно сработаешь, а им хоть бы что, даже будто и не видят ничего — прямо мертвоглазые. А есть, и видят, так все одно — слова доброго не скажут. Будто ты не человек живой, а машина или — того хуже — служанка какая, к ним приписанная. Только Маша на таких не обижается. Не к лицу ей обижаться: человек она рабочий, государственный и цену себе знает. А те, хоть и нос дерут перед нею, но единственно из-за своей некультурности. А попадаются и такие — увидят, как хорошо да ладно все ею обихожено, губы сквасят — и за кошелек: неспроста, мол, такая-сякая, расстаралась, не иначе за коммунальный ремонт мзду сорвать хочет. Маше это хуже пощечины.

Нет, лучше уж о таких не думать, а то работать расхочется. С плохим настроением какая работа? А тем паче сегодня. Никак нельзя ей сегодня иметь плохое настроение. Потому как праздник. День рождения. Двадцать семь лет стукнуло Маше Красильниковой, лучшему маляру жилищно-коммунального управления. И вы это, пожалуйста, имейте в виду.

— Марья! — встретил ее у дома бригадир Григорий Антонович, дядя Гриша. — Начинай седьмую на втором этаже. Как раз тебе на полную смену.

— Ладно! — отозвалась Маша.

«А ведь забыл… забыл, старый! — подумалось мимоходом. — А то бы непременно прибавил словечко: поздравляю, мол…»

Забрала Маша свое нехитрое снаряженье и поднялась на площадку второго этажа. Дверь ей открыла стриженая девчонка в черном спортивном костюме.

— Заходите! Заходите! — пригласила Машу и кинулась помогать ей. Однако по неумелости едва не расплескала побелку.

В прихожей Маша рассмотрела свою неловкую помощницу. То была никакая не девчонка, а женщина, да еще и постарше ее, Маши. Лицо, правда, худенькое, девчоночье. И фигурка. А глаза старые, в морщинках, и седые нити в стриженых черных волосах.

— Нам сказали: ремонт, приготовьтесь. — Женщина почему-то нервничала, мяла пальцы и смотрела не на Машу, в куда-то в сторону. — А я, право, не знаю… Вы уж извините… Кое-что я попыталась прибрать.

Маша заглянула в комнату и не удержалась от вздоха. Так и есть! Все как стояло, так и стоит, даже с места не стронуто. Громадный шкаф у стены, стол, заваленный журналами и газетами, диван, покрытый ковром. Перевела взгляд на хозяйку: да куда той такое свернуть, хилая гражданка. Ну что ж, Маша имеет полное право отказаться. Такой у них установлен порядок: жильцов заранее предупреждают, чтобы готовили фронт работ. Маляры сидят на сдельщине, и простоев у них быть не должно. За какие грехи им иметь простои и терпеть убытки? Да и государству урон по линии выполнения плана.

Летом, конечно, не то: летом людей выселяют, гуляй тогда на просторе — по всем стенам и потолкам — ни сучка тебе, ни задоринки…

— Газеты старые имеются? — спросила Маша.

— Да! Да-да! — женщина вытащила кипу пожелтевших газет.

А Маша, уперев руки в бока, внимательно рассматривала массивный, темной полировки, шкаф.

— Давайте-ка, заходите с того краю, а я здесь возьмусь… — Да на меня … на меня двигайте!

Шкаф не поддавался.

— Вы что, в нем каменья, что ли, держите? — не удержалась Маша.

— Нет, не камни, — затрясла головой женщина. — Книги. Я их выну сейчас. Подождите, немножко, пожалуйста! Я быстро…

Женщина распахнула дверцы. Маша свистнула: ого! Тут работенки до морковкина заговенья.

Хозяйка тревожно взглянула на нее.

— Ну пусть он стоит! Пусть! Вы уж без него как-нибудь… Пусть там останется небеленое.

Ишь чего не хватало! Оставлять за собой огрехи! Маша качнула головой:

— Ладно. Сдвинем пока диван… Стулья в другую комнату… Давайте газеты! — распоряжалась Маша.

Женщина спешила выполнить ее распоряжения. Но у нее почему-то все валилось из рук, и Маша молча и терпеливо переделывала по-своему. А женщина смотрела на нее так потерянно и виновато, что ей стало не по себе: «Что я пугало, что ли, какое? Чего она на меня так уставилась?»

Позвонили. Открыла Маша. Зашел Сашка Баранов. С хозяйским видом вкатился прямо в комнату, оглядел критически:

— Ты что? Еще не начинала?

— Иди-ка сюда! — позвала его Маша. — Шкаф сдвинем.

Хозяйка тоже метнулась следом — помочь. Маша остановила ее жестом: стойте, мол, на месте и не мешайтесь под ногами.

Лицо Сашки побагровело от натуги.

— Ну и громила!.. — он выругался вполголоса.

— Сдурел! — одернула его Маша… — Привяжи свой поганый язычище!

Шкаф заскрипел, застонал и словно бы нехотя отошел от стены, обнажив затянутую паутиной спину.

— Ой! — вдруг радостно вскрикнула женщина, выхватывая из-под шкафа какой-то журнал. — Я — то его искала-искала… Знаете, какая тут важная для меня статья… Прямо как без рук…

Женщина взглянула на Сашку, покраснела и замолкла: тому не до нее, не до ее радости из-за какого-то журнала. У того свои заботы.

— С тебя пол-литра, Марья, — тон у Сашки развязный и в то же время просительный. — Я не шучу. За ради дня рождения, а? Ссуди трешку…

Он всегда такой — всегда с похмелья и всегда сшибает. Чутье у него на этот счет поразительное. Кто и думать забыл, что у нее день рождения, а он вот помнит.

Деньги у Маши есть — пятерка, специально припасена — на торт и фруктовую воду. Надо побаловать ребятишек и Степана…

— Нету у меня таких денег, чтобы водкой тебя поить, — сухо ответила Маша, а сама непроизвольно тронула карман.

— Брехать ты, Марья, не умеешь, а потому лучше давай сразу. Ссориться тебе со мной нет никакой выгоды. Другой раз пуп надрывать не буду.

— Подождите! — всполошилась женщина. — Я… я дам!

— Да вы что? — грубовато одернула хозяйку Маша. — С какой это стати? Много их тут найдется, охотников. А ну давай-давай, отчаливай! — напирала она на ошарашенного парня.

— Но он же… Действительно, вот шкаф… — женщина растерянно переводила глаза с одного на другого.

— Не ваше это дело! — рассердилась Маша. — Мне поручено — я и отвечаю.

— Ну, смотри… Теперь, без Степки, ты бы не очень… — Сашка тихо, сквозь зубы выругался.

— Закрой дверь с той стороны — дует! — с веселой злостью крикнула Маша. — Я тебе тоже могу ответить, по-нашенски, по-свойски… Топай! Топай! А вы чего стоите? — раздраженно крикнула она хозяйке. — Шкаф укрывать надо! Держите вот здесь… Закрепляйте за дверцу! Ну вот!

Сашка подождал, поглазел и, поняв, что его дело прогорело окончательно, сплюнул себе под ноги и ушел.

Машу не очень-то расстроила Сашкина вылазка — не впервой ставить таких на место. Другое сейчас занимало ее мысли: вон сколько у людей книжек! Неужели это все можно прочитать? Когда только успевают? Значит, времени свободного много. Маша тоже любит читать. Чтобы книжка была про жизнь, про хороших людей, кому и посочувствовать не грех. И чтобы написано было просто и душевно. А только вот когда читать-то? Другое дело, раньше, когда в девчонках… Э, нет! Жалобиться, обижаться на свою жизнь ей вовсе не пристало…

— Ну вот, шкафчик ваш — весь, как ребеночек в пеленках, — весело сказала Маша и взялась за кисть. Пришла пора настоящего дела. Макнув кончик кисти в ведро, незаметным ловким движением она стряхнула лишнее, и уже через всю стену легла влажная полоса. Ну, как говорится, благословясь!.. Стены белить — пара пустяков. Потолок потруднее. Но вовсе не потому, что сноровки не хватает, а единственно из-за Машиного малого роста. Ей бы еще вершочек набавить, тогда было бы куда сподручнее.

Потолок подсыхал — проступали островками снежно-белые пятна. Маша огляделась — все ладно, еще на раз, и квартира, как игрушка.

Вверх-вниз, вверх-вниз — руки сами умные, сами все умеют, за ними следить не надобно. Можно подумать, поразмышлять. Маше есть о чем подумать. Сколько ей довелось людей повидать — уму непостижимо! Самых разных — и простых работяг, таких, как она сама, и больших начальников. Все люди, все человеки… А каких только семейных дел ни насмотрелась — в кино ходить не надо! Вот и здесь — тоже все не просто. Ой, не просто! Книжек много. Газеты… журналы… А игрушек ни одной. Конечно, перед ремонтом все мелочи люди убирают. И пацан, может быть, в садике круглосуточно. Но все ж таки хоть какой маломальский следок да останется. Вон диван отодвигали, шкаф тот же — и ничего: ни мячика, ни куклы какой безногой, ни кубика завалящего. Журнал со статьей нашелся, запонка мужская выкатилась. В коридоре тапочки мужские, стоптанные… Муж, значит, имеется. А вот детишек нету. Теперь понятно, с того она и живет одними книжками. Что ей еще остается делать?

Женщины не видать, не слыхать — затаилась где-то, чтобы не мешаться. «Деликатная, — подумала о ней Маша. — Но, видать, несчастная. Может, и не от возраста седина — от горя. Без детишек разве не горе? Да, у каждого своя печаль, свое горевание!»

Зашуршала бумага, которой они прикрыли на всякий случай пол. Подошла хозяйка.

— Послушайте, уже третий час. А вы без отдыха. У меня суп есть. Идемте пообедаем.

— Спасибо, не надо! — мягко, чтобы и хозяйку не обидеть, и собственного достоинства не уронить, отказалась Маша. — У меня с собой тормозок.

— Ну хотя бы чаю… Я только что вскипятила… — а в глазах прямо мольба: уж так ей хочется быть чем-то полезной Маше.

— Разве что чаю… — согласилась Маша.

На кухонном столе дышал паром блестящий никелированный чайник. Рядом в прозрачной вазочке печенье. Две черные с позолотой чашечки стоят, такие маленькие, что похожи на игрушечные. Маша оглядела стол и попросила тарелку. Хозяйка бросилась к ящику, куда, видно, по случаю ремонта была уложена посуда, и вытащила тонкую, почти прозрачную тарелку с золотым ободком. Маша развернула свой пакет и выложила на тарелку пирожки.

— Угощайтесь! Еще тепленькие. Утром пекла. С картошкой…

Женщина взяла румяный пышный пирожок, осторожно надкусила и удивленно вскинула брови:

— Вкусно!

— Ешьте… ешьте еще!

— А вы себе чаю наливайте, печенье берите. Не стесняйтесь.

— Спасибо! — степенно поблагодарила Маша, бережно опуская на стол похожую на диковинный золотисто-черный цветок чашку.

«До чего красивые, — думала она. — А прочности никакой. На них и глядеть-то боязно, не то что в руки взять. Мне такие совсем ни к чему. Живо расколотят мои архаровцы».

— Саксонский фарфор, — сказала женщина, заметив, что Маша заинтересовалась чашкой. — Подарок отца к свадьбе. Было шесть, осталось только две. Муж у меня… не очень осторожный…

Обе помолчали, словно не находя предмета для разговора. Потом женщина спросила:

— Сколько вам лет?

— Двадцать шесть, — машинально ответила Маша и тут же спохватилась. — Ой, да что я! Двадцать семь… Как раз сегодня.

— Вот как? У вас сегодня день рождения? — почему-то взволновалась женщина. — Надо же!

— День рождения, — суховато подтвердила Маша. — Спасибо вам за чай! Приятно горяченького…

— У вас праздник, а вы тут нашу грязь…

— Работа есть работа, — пожала плечами Маша, направляясь в комнату.

Женщина шла за нею.

— Молодец вы! — сказала она, оглядев стены. — Давно работаете?

— Давно, — коротко ответила Маша, размешивая раствор. — Десятый год.

Времени у Маши в обрез, некогда разговоры разговаривать. На второй раз белить, правда, легче. Но освободиться надо бы пораньше. А женщина не уходила. Прислонилась к косяку и следит за Машиной кистью. Интересно ей, значит. А раз интересно, пускай смотрит. Небось, не сглазит.

— Вы замужем? — спросила женщина.

— Угу! — ответила Маша.

— И дети есть?

— Трое!

Ах, как это нехорошо у нее сказалось! С какой-то даже гордостью. Не надо бы так. Маша украдкой оглянулась. Женщина стоит в дверях. Лицо спокойное и равнодушное. Даже слишком спокойное и равнодушное.

Вот ведь как оно получается: ни в чем не виноват ты перед человеком, а все равно неприятно. Чтобы скрыть неловкость, Маша энергичнее заработала кистью. И тут же обругала себя. Может, и нет ничего такого, и она напридумывала всякого да еще переживает. Может, им так больше нравится — без детей. Есть же такие люди. Только Маше это непонятно. Даже мысль об этом ей кажется дикой. Как это не хотеть детей? Да как можно без Ирки-забияки? Без Славика? Вот уж и взаправду Славик… славный! Ирку заставить что-нибудь сделать, хоть тот же пол подтереть, — все из-под палки. А Славик услышит, и вот он — тут как тут, тряпку тащит:

— Мам, я сам…

Сам! А этот «сам» чуть выше ведерка.

И Надюшка… Меньшенькая ее… Незабудочка голубоглазая. Сидит себе в уголке, тряпочки перебирает, бормочет что-то про себя, бормотушка… Да что там говорить! Нет ей никакой жизни без ребятишек! И без Степана… без Степы… В горле запершило… Она поскорее закашлялась, чтобы хозяйка ничего не заметила. Та все стоит у косяка, думает о чем-то своем. И лицо у нее теперь совсем не равнодушное — тихое, усталое, запечаленное такое лицо. Маше опять стало ее жалко — по-бабьи, по-сестрински.

— Работаете где? — спросила Маша, сама нарушая свое правило не болтать во время работы.

— Да работаю, — поспешила отозваться женщина. — Преподаю в институте. Библиографию. Наука такая — о книгах.

— О книгах? Чудно! Какая может быть про них наука? Книжка, она для того и есть, чтобы ее читали…

— Вот именно! — горячо подхватила женщина. — Именно, чтобы читали. Вы это очень правильно сказали. Для этого как раз и нужна моя наука. Чтобы найти нужную книгу, надо знать целый комплекс… — глаза у женщины заблестели, порозовели щеки, она как-то враз помолодела.

Маша слушала ее уважительно, кивая головой… Ей и вправду было интересно. И даже капельку завидно. Вот ведь сколько всего существует на свете, о чем она, Маша, понятия не имеет. И опять же сразу одернула себя — нельзя быть такой жадной. Всего не захватишь. И вообще в жизни каждому свое место.

Скользит кисть по стене вверх-вниз, вправо-влево. Маша уже и рук не чувствует — так намахалась за день. А руки, что ж, они привычные, они, знай, делают свое дело…

— Спасибо вам, — тихо сказала женщина и легонько дотронулась до стены, будто погладила. — Золотые у вас руки. А мы вот не можем. Сами для себя ничего сделать не можем. Ждем, пока кто-то придет и наведет порядок. Стыдно это. Нехорошо… Сейчас надо все уметь делать. Правда, время… Ох, время! Трагедия нашего поколения — недостаток времени. И все мы куда-то спешим… спешим. И никак успеть не можем… Как будто на поезд торопимся и опаздываем. Вот так и не заметишь, как жизнь пройдет… И окажется тогда, что мы ничего толком не умели, не могли.

— Всего уметь нельзя, — строго сказала Маша. — Вот у вас книги… А у меня это… — Она придирчиво оглядела комнату.

Холодноватый голубой свет исходил от потолка, и потому он казался прозрачным и необыкновенно высоким. Тронутые легким колером, нежно золотились стены… Свежо и остро пахло известкой.

Своей работой Маша осталась довольна. Можно было бы уйти со спокойной совестью. Тем более что ее рабочий день кончился почти час назад. Но Маша не могла уйти.

Затоптанные газеты на полу, сдвинутая со своих мест и потому кажущаяся неуклюжей и лишней мебель — все это так не вязалось с пронзительной чистотой стен и потолка.

— Скоро он придет?

— Кто? — удивилась женщина.

— Ваш муж. Ведь тут вам одной…

— Придет? — женщина невесело усмехнулась. — Нет его здесь. В Томске он… в аспирантуре…

Ну что ж ты стала, Машенька? Ведь у тебя день рождения — спешила бы, летела, как на крыльях. Нет! Вот ведь какой человек непутящий! Все у нее не как у людей.

— В чем вы полы-то моете? Тащите сюда. Тряпку давайте. Сами за окна беритесь. Двое рук все-таки не одни…

— Да вы что? — женщина прижала к груди руки. — Зачем?

— А то, — рассердилась Маша. — Опять мы с вами время попусту тратим…

А когда наконец все кругом преобразилось, стрелка часов уже приближалась к семи. Почти двенадцать часов — ничего себе рабочий денек! Вот тебе и праздничек!

— Маша! — вид у женщины такой торжественный, словно она собралась говорить речь. — Маша… — тут губы ее дрогнули, и она заговорила просительно. — Вы только не подумайте чего. Это не взятка и не плата какая… Я просто — от души. У вас день рождения — возьмите в подарок от меня…

Это были духи. Очень дорогие, в бархатной синей коробке. Маша даже испугалась.

— Нет! Нет! — затрясла она головой.

Но женщина проявила особое упорство, и Маша сдалась…

— Куда мне такие… нарядные уж очень! У меня и платьев таких нет, чтобы к этим духам… И руки такие…

— Вы очень красивая, Маша, — сказала женщина. — Поверьте, они удивительно пойдут вам — к вашим глазам, волосам…

— А вы-то как же сами?..

— Я? — засмеялась женщина, но как-то невесело. — Мне все это уже ни к чему…

— Спасибо! — Маша помолчала. — Всего вам хорошего. Вы не очень-то расстраивайтесь. Все наладится…

— Наладится… Наладится, — закивала головой женщина, а потом вдруг обняла и поцеловала Машу в щеку. — Будьте счастливы.

— Да где же вы запропастились? — нянечка вывела закутанную Надюшку. — Совсем заждалась девчонка: «Где мама? Где мама?»

— Да вот она, мама! Вот она! — Маша подхватила на руки дочку. — Теперь бегом за Славиком… Потом купим торт… Вот такой толстый тортище!..

— Наконец-то! Наконец-то! — запрыгала вокруг матери Иринка. Большие голубые банты взлетали над ее головенкой, как огромные бабочки.

Степан лежал на своей постели, торжественный, в белой рубашке. Его обострившееся бледное лицо было гладко выбрито. Маша пригляделась и укоризненно покачала головой: ну так и есть — порезался, вон на щеке царапина… и на подбородке.

— Не дождался!

— Ну что ты! Как можно! У тебя же день рождения… Вот мы тут вдвоем с моей хозяюшкой, — кивнул он на Иринку. — Дочь-то у нас совсем невеста — восьмой год! Погляди, какую она картошку зажарила под моим руководством… Ну, колхозники, давайте поздравлять маму!

— Поздравляем! Поздравляем! — закричали Иринка и Славик.

— Подождите! — остановила их Маша. — Праздник так праздник! Давай все на стол, Иринка. А я мигом переоденусь.

Переоделась Маша быстро, как будто в девчонках, когда после работы торопилась на свидание к нему, к Степану. Надела красные босоножки, платье свое любимое, в белую с синим мелкую клеточку, с большим белым воротником — и открыла духи. Сердце вдруг сладко захолонуло — весна! Вот так пахнет весной, когда распускается черемуха…

— Что это у тебя, Маша?

— А-а! Это мне сегодня подарили… — замолкла и вдруг неожиданно для самой себя соврала. — Ребята из бригады…

— Да ну? — удивился Степан. — Неужели помнят?

— А то как же! — Маша гордо вскинула голову. — Помнят. Помнят своего бригадира, Степа. И все те порядки, что при нем были. И все у нас так, как при тебе, Степа… И так же дни рождения отмечаем…

— Мама! — Славик тянет ее за подол, а сам пальцем показывает на стенку над комодом.

— Батюшки мои! Красота какая! — всплеснула руками Маша. На нее со стены в упор смотрит женщина. Да какая там женщина — девчонка совсем еще молоденькая. Испуганная — слезы в глазах. И голенький малышка на руках. Не русская девчонка и старинная. А вот будто бы знакомая… Вспомнила Маша — в журнале видела, в «Работнице». Так вот для чего Степан просил ее принести стекло двадцать четыре на восемнадцать. Ишь ты, приладил как — настоящая картина! И белой бумажкой по самому краешку обклеил…

— На тебя маленько смахивает, — засмущался Степан. — Особо как ты Славика нянчила.

— Это мы с папой, — подскочила Иринка. — Я бумажку резала и клеить помогала…

— Ой спасибо! — обняла Маша Иринку. Сверху напрыгнул Славик, и Надюшка на руки тянется. — Ну какие же вы у меня все хорошие-расхорошие!..

Степан смотрел на жену и детей и старался изо всех сил, чтобы привычная боль не стерла с его лица счастливую улыбку.

Ночью Маша внезапно проснулась. Степан дышал тяжело, со всхлипом…

— Степушка! Милый! Что с тобой?

— Третий год… Третий год лежнем лежу… Твоей обузой… И никакой надежды… Никакой! Уж лучше бы тогда разом… вместе с мотоциклом — и насмерть…

Говорил Степан с трудом, будто каждое слово было тяжелым камнем, и он громоздил эти камни один на другой.

— Господи! — сказала Маша устало. — Опять ты за свое… Такой бестолковый человек… Никак не вдолбишь тебе, прямо хуже маленького!

В комнате стояла ночная тишина. Посапывал носом Славик. Девчонки дышали легко, неслышно… Осторожно постукивал будильник.

— Когда же… Когда же наконец я развяжу тебе руки?

— Ох, Степа! — Маша наклонилась и прижалась лицом к груди мужа. — Ты только одно знай — живи… живи и живи! И больше мне ничего не нужно!..