Предания и мифы средневековой Ирландии

Герои и хранители ирландских преданий

В Новое время об Ирландии заговорили как о стране, где на душу населения приходится больше легенд и сказок, чем где бы то ни было еще в Западной Европе. Один из фольклористов решился даже утверждать, что в любом приходе ирландского графства Голуэй больше хороших сказочников, чем на всем остальном континенте[1]. Возможно, тут есть и не чуждое кельтскому духу преувеличение, но нельзя отрицать, что этот маленький остров на крайнем западе Европы действительно имеет богатейшую фольклорную традицию, еще до недавнего времени питавшуюся патриархальным укладом жизни многих ирландских графств. Не столь очевидна для неспециалистов, однако совершенно безусловна ее связь с многообразным миром ирландских средневековых саг, попавших на страницы рукописей после утверждения в V веке на острове христианства и дошедших до нас вопреки всем обстоятельствам, которые не раз угрожали самому существованию кельтской культуры страны.

Слово сага (которое вообще неирландского происхождения) сделалось употребительным лишь в Новое время. Сами ирландцы называли свои повествования словом seel "повесть", "история". Много ли их сохранилось? Разорительные набеги викингов, нашествие рыцарей-норманнов, тяжелые времена английского владычества в Ирландии стали причиной гибели множества рукописей, и все же литература средневековой Ирландии уступает в Европе по своему богатству лишь греческой и латинской[2].

С VI по X век в Ирландии постоянно трудились не менее ста скрипториев, деятельность которых далеко не сводилась к текстам религиозного содержания. Рукописи более позднего времени по большей части восходят к правариантам, возникшим именно в эту эпоху, но все же — сколько нитей традиции было перерезано и утеряно, — трудно даже предположить.

В нашем распоряжении имеются восходящие к X веку списки саг[3], где упомянуто около 200 названий, а общее количество историй, которое должно было быть известно высшему по рангу поэту — олламу, определено в 350. 250 из них считались "главными" (primscela), а 100 — "вводными" или "предшествующими" (remscela). Это первый из принципов классификации саг, которого придерживались ирландские поэты, называвшиеся филидами. Вторым принципом было деление саг по сюжетам: сватовство, похищения, разрушения, видения и т. д. Уже в Новое время к ним добавился третий принцип: отнесение саг к одному из так называемых циклов — уладскому, циклу Финна, мифологическому и историческому, или, иначе, королевскому. С первым из этих циклов русский читатель уже мог познакомиться[4], а в этой книге он найдет образцы двух последних. Зачем же понадобилось само понятие "цикл саг", и можно ли говорить, что оно органически вытекает из материала сохранившихся памятников, а не привнесено волей современного исследователя? Корпус текстов, как нам кажется, не дает на этот вопрос однозначного ответа.

Естественно допустить, что уже в самые ранние времена ирландские поэты осознавали членение саг на несколько больших групп в зависимости от того, какие в них являлись типы персонажей и коллизии. На это наводит и такое, высказанное, правда, не в первые века христианской культуры, утверждение: "Тот не филид, кто не согласовывает и не связывает между собой саги"[5]. И все же никаких прямых указаний на определенную группировку саг по циклам в раннеирландской традиции не существует. Скорее, филиды видели в сагах какой-то иной внутренний источник упорядочивания, не раз личаемый современным взглядом. Авторы одного из серьезных исследований кельтского прошлого[6] полагают, что этот источник — в долго удерживаемой сагами религиозно-магической роли и строгой приуроченности исполнения к определенным моментам бытия. Примечательно, что тексты сказаний пестрят указаниями на то, что исполненные при обстоятельствах, сходных с сюжетами саг, они могли даровать удачу. Это соображение существенно, но не может быть единственным ключом и применено ко всем сагам в одинаковой степени. Так или иначе, но некоторые из них все-таки обнаруживали тенденцию к естественной циклизации и образованию единства более высокого уровня. На примере известнейшего ирландского эпоса, "Похищения Быка из Куальнге", мы видим, что некоторые повествования могли сливаться друг с другом, а иные как бы подстраиваться к основным сюжетным коллизиям главного текста[7]. Нужно только оговориться: некоторое надсаговое единство, заметное в одних случаях, совершенно не чувствуется в других. Случается и так, что смысловую связь можно обнаружить между сагами, принадлежащими вообще к разным циклам.

Итак, в филологии Нового времени роль термина ("цикл") приобрело понятие, в актуализации которого сама традиция не испытывала необходимости. Определение "цикл саг" не есть еще конкретный инструмент познания, а лишь приглашение к этому познанию, некая отправная точка.

Утверждение в Ирландии христианства в V веке стало рубежом не только в ее собственной истории, но и в жизни всего кельтского мира, на огромных территориях которого не осталось больше ни одного уголка, питающегося исключительно собственными традициями. Завоевание Ирландии, для которого некогда, по мнению Тацита, у Рима не хватило всего одного легиона, совершилось новой религией мирно, безболезненно и оказалось на редкость прочным. Последнее утверждение давно сделалось общим местом научных исследований и популярных работ, и все же с ним стоит обходиться повнимательней.

Действительно, Ирландия — остров без святых-мучеников. Чаще всего не останки претерпевших страшную смерть за веру служили здесь священными реликвиями, а книги, колокольчики, посохи великих проповедников и основателей монастырей, первых епископов и чудотворцев. Величайший из них — Святой Патрик. Выходец из Британии, он, по легенде, был захвачен ирландскими разбойниками и увезен в Улад, северное королевство Ирландии, где несколько лет пас стада. В один прекрасный день Патрику было внушение свыше бежать и укрыться на корабле, направлявшемся в Галлию. Там Патрик стал христианином. Ему удалось вернуться к семье, и когда, казалось, все ужасы были позади, судьба его приблизилась к главному своему рубежу: голос всевышнего повелел ему вернуться в Ирландию и обратить в христианство ее жителей.

... Проспер Аквитанский, современник событий, отмечает, что в 431 году папа отправил некоего Палладия в Ирландию, именно к тем из ее обитателей, которые верили в Христа. Ирландские источники, правда, значительно более поздние, помечают начало деятельности Патрика 432 годом, смерть его — двумя датами: 461 и 493 годами. Эти свидетельства не перестают питать все новые и новые споры о том, кто были Палладий и Патрик и на какое время падала их (или его, так как это могло быть одно лицо) миссия. Не углубляясь в эту полемику сейчас[8], отметим лишь, что очаги христианства, по всей вероятности, существовали на острове ранее прихода апостола Ирландии. О том же рассказывает приписываемая самому Патрику "Исповедь", подлинность которой ныне почти не оспаривается. Правда, между нею и первыми ирландскими свидетельствами о Патрике лежат по меньшей мере 200 лет, за которые успела сформироваться классическая для ирландской агиографии легенда о святом; при всех сомнениях, при всей "открытости" вопроса главное, однако, что все существующие памятники вместе позволяют судить о том, что сейчас для нас интереснее всего, — о климате эпохи.

Итак, свидетельство Проспера Аквитанского, а также несколько мест из "Исповеди" вкупе с другими источниками наводят на мысль, что и до первой половины V века в стране имелись приверженцы христианства, общины которых располагались на юге острова — на землях племен Осрайге, Деси и Корку Лойгде. Тамошние монастыри чтили своих святых-основателей, жития которых частично дошли до нас. И скорее всего они действительно имели достаточно древние корни, ибо вряд ли могли возникнуть в эпоху, когда легенда о Патрике уже приобретала в Ирландии самодовлеющее значение. По всей видимости, в монастырях VII — VIII веков сохранялись независимые представления о христианизации юга острова святыми, жившими еще до, Патрика. Впоследствии по самой логике вещей они должны были быть согласованы с общенациональной легендой, и такие святые, как Деклан, Ибар, Айлбе и Киаран, сделались просто старшими современниками Патрика, склонившимися перед авторитетом великого проповедника.

Но как бы ни распорядилась традиция взаимоотношениями между святыми древности, ее понимание прошлого не было случайным. Все островки христианской веры, существовавшие до Патрика, естественно вписались в процесс христианизации, переломным моментом которого была первая половина V века. Не умаляя роли апостола Ирландии, необходимо ответить на вопрос: почему именно в это время христианство переросло рамки изолированного явления, став основой духовного роста местной культуры?

По словам самого Патрика, во время осуществления своей миссии он был "ежедневно готов к мученичеству". Между тем не сохранилось никаких указаний на то, что оно ему действительно грозило. Успех миссии был, напротив, полным сверх всяких ожиданий. Патрик, по собственному признанию, встретил поддержку многих племенных королей севера и центра страны, охотно даровавших ему землю для строительства храмов, к которым стекалось "бессчетное" множество обращенных. Исключительно влиятельная и хорошо организованная каста кельтских жрецов-друидов тоже не оказала (по крайней мере, по сохранившимся сведениям) какого-либо серьезного сопротивления Патрику. Правда, друид Мата, сын Умойра, предостерег верховного короля Ирландии Лоэгайре, что Патрик отберет у него власть над живыми и мертвыми, потому король и не пожелал склониться перед авторитетом святого. (Хотя один из авторов жития Патрика VII в. полагает, что и Лоэгайре принял христианство.) Предание гласит, однако, что он всё же велел запрячь для него колесницу с девятью конями, ибо "так приличествовало богам". Что касается филидов, первым из них приветствовал Патрика Дубтах Мак Уа Лугайр, о личности которого нам ничего не известно, но зато отношение Патрика типично для смоделированного традицией взгляда апостола на представителей ученого поэтического сословия. Святой, как позже и все ирландское христианство, был предельно терпим, запретив лишь жертвоприношение языческим богам.

Конечно, старый уклад жизни не отступил сразу. Верховные короли Ирландии еще более 100 лет продолжали устраивать языческое празднество в священной столице Ирландии, Таре, — уходившую в глубокую древность церемонию, подтверждавшую законность королевской власти и обеспечивавшую ее благополучное отправление. Насколько известно, последний раз она состоялась в 560 году при короле Диармайте, сыне Кербайла. Однако язычество как таковое к тому времени уже пережило себя: многое говорит о том, что Диармайт был в свою эпоху едва ли не одиозной фигурой и даже навлек на себя гнев весьма терпимых ирландских клириков. По легенде, один из известных ирландских святых, Руадан, проклял древнюю столицу, где больше и не решался обосноваться ни один король, а святой Колумкилле вознес молитву о погибели Диармайта, что и не замедлило случиться — король пал в битве в 561 году, и с тех пор мы не знаем ни об одном верховном короле Ирландии — язычнике.

Существует предание, что одним из первых принял типичную ирландскую тонзуру и сделался монахом привратник короля Лоэгайре — современник святого Патрика. Так что путь от ворот до покоев ирландских королей христианство проделало довольно быстро. В источниках практически нет сведений о сопротивлении новой вере военно-аристократического сословия страны. Напротив, можно считать вполне отвечающим развитию событий изображение на одном из резных каменных крестов крупнейшего монастыря Клонмакнойса, где клирик в длинном одеянии и вооруженный мечом король соединяют руки в символическом акте основания обители. Подобные примеры легко умножить, и все они заставляют задуматься — почему же все произошло именно так и отказ от собственной многовековой религиозной традиции совершился в Ирландии столь легко и быстро.

Ирландцы, до того практически изолированные в своем культурном развитии, не просто приняли новую веру, но обратились к ней с такой страстностью, что в короткое время сделались едва ли не самыми ревностными ее хранителями и проповедниками в Европе. На континенте ирландцами основано множество монастырей и пройдено немало дорог, одна из которых привела миссионеров даже в древний Киев. Однако, и это не менее важно, само христианство на острове приняло свой, во многом отличный от распространенного облик. Ирландские монахи имели особую тонзуру и исчисляли пасхальный цикл не так, как это предназначалось из Рима и было общепринято. Но главное отличие коренилось в самой организации ирландской церкви и верующих, которая через короткий срок после принятия христианства утвердилась на единственном принципе — монастырях и их сообществах или, как говорили ирландцы, "семьях".

Конечно, такая структура церкви никак не могла быть создана Патриком. В его время в Ирландии, как и на континенте, должно было существовать деление на территориальные единицы, диоцезы, во главе с епископами. Правда, уже в сочинениях самого апостола Ирландии проскальзывает интересное признание о растущей привлекательности для ирландцев монашеского служения. "Сыновей ирландцев и дочерей благородных, ставших монахами и девами Христовыми, я не в силах и перечислить", — пишет он. О том, как жила церковь непосредственно после Патрика, нам известно немного, но можно утверждать, что к концу следующего, VI века ее опорой стали уже исключительно монастыри. Все хоть сколько-нибудь значительные храмы сделались к этому времени центрами монастырей (нередко мужских и женских одновременно), представлявших собой обнесенное валом пространство, где, помимо храма, располагались уединенные кельи монахов, трапезная, скрипторий и, нередко, школа. Привязанность ирландских монахов к уединению и аскезе была необыкновенно сильной. Иногда ее связывали с каким-то природным свойством ирландцев, иногда — с влиянием на ирландское христианство восточных, в частности сирийских и коптских, форм этой религии, проникавших сюда через западное Средиземноморье и Испанию. Влияние такое несомненно, но оно лишь вплелось в ткань местной культуры, ни в коей мере ее не определяя. Строгая аскеза сочеталась в ирландских монастырях с духом удивительной открытости по отношению к внешнему миру и той терпимостью, благодаря которой и сохранились для нас многочисленные ирландские сказания, — уходящие в глубокую древность и языческие по характеру, они продолжали жить и в Новое время. Никто усерднее ирландских монахов с их прославленной любовью к рукописям не переписывал старинных преданий и не переносил в книги то, что продолжали изучать в филидических школах и петь ученые поэты. Это взаимопроникновение двух культур и есть самая замечательная черта ранне-средневековой Ирландии.

В объяснение необычного устройства ирландской церкви приводились различные соображения. Так, в Ирландии не было городской жизни и, следовательно, основы для обычной формы территориального устройства епископств. Многие черты ирландского монастырского уклада находят соответствия в социальных нормах общества того времени — так, правила выбора среди претендентов на королевскую власть и на место настоятеля монастыря являют заметные черты сходства, — но все же устойчивость ирландской церкви, ее исключительно быстрое оформление в переживших затем века формах трудно объяснить только приспособлением к местным социальным условиям. Создается впечатление, что церковь заняла в обществе некое пустующее место, вошла, конечно, со своим, резко очерченным, содержанием в уже существовавшую структуру. И таковой, как это ни парадоксально, могла быть только организация ирландского жречества языческой поры — друидов.

Загадочность этого сословия не в последнюю очередь объясняется тем обстоятельством, что все сведения о нем дошли до нас из вторых рук. Друиды в Галлии, как сообщают античные авторы, запрещали записывать что-либо из их учения, так что ориентация на устную передачу традиции была для них сознательной установкой. Такое положение нормально для многих культур древности, в частности индийской, однако у кельтов достояние друидов вообще так никогда и не оказалось записанным. На континенте друидизм исчез после покорения кельтских" территорий Римом, в Ирландии — после христианизации. В первом случае он был просто уничтожен, но что произошло во втором — не вполне понятно до сих пор. Вопрос этот интересен, ибо все источники сходятся на том, что каста друидов играла в кельтском обществе огромную и совершенно исключительную роль. Мы ограничимся одним примером: Дион Хризостом пишет, что "...без них не было позволено царям ни делать что-нибудь, ни принимать какие-нибудь решения, так что в действительности они управляли, цари же, сидевшие на золотых тронах и роскошно пировавшие в больших дворцах, становились помощниками и исполнителями воли их". Золотые троны и большие дворцы принадлежат скорее к области легенд, но в целом этот отрывок показателен и отражает реальность. И она, эта реальность, общезначима для древнейшего слоя индоевропейской культуры, многое из которой лучше всего сохранилось как раз на периферии обширной территории, занятой индоевропейцами[9]. Конечно, друиды не были политическими соперниками власти — их влияние покоилось на всеобъемлющем наблюдении за правильным совершением ритуальных действий, которые, как считалось, обеспечивали нормальное течение жизни и благополучие в большом и малом. Понятно, что в силу той роли, которую играла священная королевская власть, ее ритуальная регламентация была особенно существенной.

К сожалению, "увидеть" этот процесс в действии и по-настоящему проникнуть в его сущность почти не представляется возможным. Кельтские культуры "заговорили" и сделались проницаемыми для нас только в тот момент, когда в их жизни произошли огромные перемены и сословие друидов сошло со сцены сначала в Галлии, а затем и на Британских островах. Однако, как мы говорили, ситуация тут и там была далеко не одинаковая: уничтожение друидизма в Галлии понятно, его исчезновение же в Ирландии вряд ли можно объяснить общими суждениями типа того, что "значение друидов после христианизации стало быстро падать" и "они постепенно превратились просто в знахарей и колдунов"[10]. Трудно предположить, что значение столь могущественной корпорации сошло на нет само собой или что приговор был вынесен ей просто самоочевидными преимуществами новой религии. Такой приговор могла вынести только заинтересованная в ослаблении друидизма сила, пусть совсем иная, нежели в Галлии. Как нам кажется, только одно объяснение дает возможность согласовать многие явления ирландской истории и культуры, хотя подкрепить это объяснение можно лишь косвенными доказательствами.

Выше уже было сказано, что успех миссии святого Патрика был в большой степени предопределен позицией правителей мелких королевств, охотно предоставлявших землю для строительства храмов и, надо полагать, вообще настроенных по отношению к новой вере покровительственно. Можно пойти дальше и предположить, что именно военно-аристократическое сословие и было той силой, которая впрямую проявила заинтересованность в совершающихся переменах. Многие данные (законы и пр., разбирать которые в рамках этой статьи невозможно) говорят о том, что именно ко времени христианизации динамика социальных процессов в Ирландии усилилась, а престиж военного сословия и королевской власти резко поднялся. Именно в первой половине V века (о более раннем времени и ирландской исторической традиции вообще речь пойдет ниже) борьба двух крупных династий — О'Нейллов и Эоганахтов — привела к совершенно новой для Ирландии системе военно-политического равновесия, затронувшей интересы и многочисленных мелких правителей. Мощное корпоративно организованное жречество сделалось к этому времени стесняющим обстоятельством для аристократии, тормозом ее динамичного и более самостоятельного развития. Типологическую параллель такому положению дает противоположная периферия индоевропейского мира — Индия, где в свое время военное сословие кшатриев целиком встало на сторону буддизма, во многом преемственного по отношению к религии жрецов-брахманов, но дававшего гораздо больший простор социальной активности сословий, смягчавшего всеобъемлющую ритуализацию жизни — основу общественного положения и значимости жречества.

Итак, в противоположность Галлии, друиды не подверглись в Ирландии прямым гонениям. Друидизм как таковой не был осужден, однако в интерпретации большинства источников он просто не выдержал сравнения с другим, более могущественным учением, дававшим своим приверженцам магическую власть и сверхъестественные способности. Легенды о состязании христианских подвижников с языческими кудесниками и чародеями дошли до нас из самых разных областей христианского мира, но нигде дух этого соперничества не обнажен до такой степени и не составляет самой сути переходного времени, как в Ирландии. Не только агиография, но и саги пестрят рассказами о столкновениях святых и друидов, из которых первые неизменно выходят победителями. Образцом для многих подобных рассказов послужило описание чудес, которые творил в Таре сам святой Патрик. Традиционные легенды о них сохранили первые авторы житий святого, Тирехан и Муирьху (VII в.), сплавившие в единое целое библейские образы, народные предания и церковную традицию с целью увековечивания той победы, которой гордилась ирландская церковь.

Однако в отличие от многих побед, одержанных подобным образом христианством в других странах, исход соперничества в Ирландии привел к иным результатам. Нетрудно представить себе, каковы они были, если в христианских текстах Ирландии могло встречаться обращение к богу: "О мой друид!" Создается впечатление, что престиж сословия друидов был весьма искусно использован для оттеснения с первенствующих позиций в обществе их самих, уничтожения тех функций, которые обеспечивали им пребывание на этих позициях. В Ирландии имел место не разрыв, а сращивание, правда очень своеобразное, двух традиций, наследие древнейшей из которых вписалось в систему новоявившейся, было урезано и преображено, но не отвержено и проклято. Все мы привыкли к тому, что божества поверженного язычества занимали в системе нового христианского мировоззрения место чертей, бесовских созданий и прочей нечистой силы. В Ирландии им была уготована иная, куда более почетная судьба — они становились святыми в ряду с самим Патриком. Такова одна из трех наиболее почитаемых в Ирландии святых (вместе с известным нам Патриком и Колумбой, о котором речь ниже) — Бригита. Языческая богиня, она не сменила в христианское время не только места почитания, но и функций. Бригита значилась покровительницей существовавшего уже в VII веке монастыря, который можно считать одним из наиболее своеобразных в Ирландии. Он назывался Келл-дара (совр. Килдар), что означает "храм из дуба". Этот смешанный монастырь, где одна половина отводилась монахам, а другая монахиням, находился на месте древнего святилища, связанного с культом богини. По легендам, над головой Бригиты сверкал не нимб святости, а огромный огненный столб, подобный, возможно, тому, что вздымался над головой самого знаменитого из ирландских героев, Кухулина, при его чудесных яростных преображениях. Богине посвящались дубовое дерево и священный неугасимый огонь, который и в христианском монастыре поддерживался на том же месте двадцатью монахинями. Интересно, что эта "преемственность" святой и языческой богини в последующие века нисколько не скрывалась. "Бригита, то есть ученая женщина, дочь Дагда (один из главнейших богов ирландского пантеона. — С. Ш.). Это Бригита сведущая в мудрости, богиня, почитавшаяся филидами..." — говорится в знаменитом словаре Кормака начала X века. Но в эту же пору филиды почитают уже не богиню Бригиту, а святую. Случай этот далеко не единственный, хотя и классический. На месте языческих святилищ располагались монастыри Имблех-Ибар, Бек-Эриу и др. Важно, что в Ирландии наследовались не только элементы предыдущей системы, но и целостная ее модель. Еще в прошлом веке А. Бертран высказал мысль, что структура ирландской монастырской организации определялась не только невозможностью какого-либо другого типа устройства церкви в поделенной на мелкие королевства и не знавшей городской жизни стране, но прежде всего преемственностью ее по отношению к друидическим сообществам языческого времени[11]. Сейчас появилась возможность если и не абсолютно точно доказать это в каждом конкретном случае, то все же подтвердить важными наблюдениями. Так, ныне понятно, что большинство ирландских монастырей располагались на племенных границах, то есть там же, где находились священные места и центры друидов, как хорошо известно, имевшие общенациональный надплеменной характер. Система связей ирландских монастырей между собой также напоминает организацию касты друидов.

Итак, преемственность традиции (причем, по нашему мнению, сознательно стимулировавшаяся определенным общественным слоем) в Ирландии налицо. Однако мягкость и внешняя безболезненность перехода не должны скрывать необратимости происшедшего — религиозная доктрина и практика друидов в их целостности безвозвратно погибли. Наследовались именно форма, элементы нравов и поведения, но никак не содержание. В действие вступил первый из важнейших для понимания дальнейшей жизни ирландской культуры фактор — фактор умолчания.

Это не всегда осознавалось достаточно отчетливо, ибо на первый план выступали неожиданное в христианской стране богатство сохраненной языческой традиции, сосуществование на страницах многочисленных ирландских рукописей двух языков — ирландского и латыни и двух культур — древней и новой.

В ирландской традиции есть излюбленный жанр — предания о "старине мест" (некоторые из них представлены в этой книге). В одном из повествований цикла Финна, "Разговоре старейших", рассказывается о том, как святой Патрик в сопровождении знаменитых героев Ойсина (сына Финна, будущего Оссиана) и Кайльте обходит Ирландию и узнает от своих спутников самые разнообразные истории о встреченном и увиденном в пути. По внушению свыше Патрик повелевает не предавать забвению легендарное прошлое, дабы рассказы о нем могли и дальше поучать и развлекать людей. Дело сохранения традиции символически передавалось в другие, нежели прежде, руки. Рассказывается, что однажды правитель Улада Фиахна, сын Баэтана, путешествовал в сопровождении главного филида Ирландии Эоху Ригэйкеса ("Королевской мудрости"). Как-то раз случилось им увидеть шесть высоких стоячих камней, а подле них четырех клириков. На вопрос о том, что они тут делают, клирики отвечали, что ищут мудрости и благодарны Господу, пославшему им встречу с Эоху, который, без сомнения, разъяснит им, кто поставил так эти камни. После некоторого колебания Эоху дает свое объяснение. Клирики не соглашаются с ним и рассказывают историю о героях времени короля уладов Конхобара, которая и оказывается верной. "Не стыдись, Эоху, — говорит тогда король, — эти клирики ни в чем не уступят тебе". Р. Флауэр, приводящий этот рассказ[12], совершенно справедливо замечает, что в подобной атмосфере и зарождалась ирландская письменная традиция. Действительно, ирландское культурное наследие не просто частично меняло своих хранителей, а переходило в иное качество, из устного повествования становясь зафиксированным в рукописи текстом. Христианство принесло в Ирландию письменность, дало ирландской культуре возможность высказаться на своем языке и спасло от забвения то, что не вытеснило окончательно и бесповоротно.

Раз зафиксированный текст продолжал жить в традиции веками, переписываясь и видоизменяясь от рукописи к рукописи. Всякий его хронологический вариант был тесно сопряжен с питавшей его эпохой, однако есть несколько основных черт, заметных в любом памятнике ирландской культуры. Возможно, главная из них — "открытость", и символом ее стал третий из наиболее почитавшихся ирландских святых — Колумба. Скончавшийся около 597 года основатель прославленной обители на острове Айона, главы могущественного "семейства" монастырей, он происходил из знатного королевского рода, который, по обычаям, давал ему право претендовать даже на верховную королевскую власть в стране. Став подвижником веры, Колумба вошел в историю и как защитник поэтов-филидов, которым в конце VI века все же стало грозить изгнание из Ирландии. Что в точности произошло тогда, нам почти не известно, но истоки конфликта лежали, конечно, не в тонкостях поэтического искусства. Филиды были не только поэтами, хранителями сакральной и исторической традиции, но и провидцами, наделенными огромной властью в обществе. Так называемая "сатира" филида, или, иначе, песнь поношения, могла буквально порушить общественное положение лица, против которого была направлена, не исключая и лиц королевского достоинства. И хотя обычай предусматривал наказания за неправые наветы и даже просто плохо рассказанную филидом историю, трудно сказать, в какой мере огромные привилегии филидов были действительно ограничены. Надо полагать, что именно они стали вызывать протест в мире иных ценностей. Сага "Видение Мак Кон Глинне", по-своему защищая сословие филидов, дает все же понять, сколь рьяно упрекали их многие в злоупотреблении правом гостеприимства, получении или, точнее, вымогательстве награды за свои труды. Один из коннахтских поэтов, Фланд, сын Лонана, получил даже прозвище "сын дьявола" за то, что разбогател, постоянно угрожая ирландцам своими сатирами. Отметим, впрочем, — и это весьма характерно для Ирландии, — что "дьявольское" прозвище Фланда никак не ассоциировалось с языческими мотивами его поэзии, ибо традиция никогда не переставала числить его величайшим поэтом Коннахта. Большую роль сыграла в событиях того времени и церковь. Конфликт, однако же, разрешился на соборе в Друимкета (575), где сам Колумба взял сторону филидов. По преданию, он был сведущ в искусстве поэзии. Глава филидов, Даллан Форгайл, сложил затем хвалебную песнь святому. Соглашение между поэтами и клириками было достигнуто, и впоследствии первые отплатили за это Колумбе особым почитанием.

Итак, мы говорили о трех величайших ирландских святых — Патрике, Бригите и Колумбе — посланце церкви, бывшей языческой богине и поэте из рода королей. Объединение их в наиболее почитаемую ирландской традицией триаду глубоко символично. Именно они олицетворяют три течения, которые, сплавившись воедино, прилили ей неповторимый духовный облик.

На протяжении всего многовекового периода ранней ирландской истории письменное слово было, насколько мы знаем, исключительным достоянием клириков. Немаловажно, правда, что многие из них вышли из среды филидов, но все же не этот факт определил тесный контакт и преемственность между пришедшей в Ирландию латинской культурой и образованностью, с одной стороны, и древними традициями — с другой. Важнее то, что именно хранители языческих преданий только и могли позволить церкви выполнить важнейшую задачу — соотнести историю Ирландии с мировой историей, как она виделась сквозь призму христианского учения. "Старина", senchas, хранителями которой были прежде всего филиды, стала отправной точкой и материалом такого соотнесения. Неверно было бы. конечно, заключить, что наследие филидов использовалось новой культурой чисто утилитарно — стихи и саги продолжали жить, удовлетворяя потребностям самых различных аудиторий, пока существовали среда и тип мышления, которыми они были порождены.

Традиция ранних филидических школ для нас практически безымянна и трудно определима. Известно только, что сами эти школы существовали во множестве, а филиды пользовались точно определенными правами внутри маленьких королевств и были обязаны держать какое-то количество учеников. Отношения между школами филидов, многие из которых имели общеирландскую известность, и центрами монастырской учености практически не документированы (хотя известно, что они умели мирно уживаться рядом друг с другом). Можно, однако, предположить, что собор в Друимкета и выработанные на нем соглашения были не случайными, а опирались на предшествующую традицию. Филиды не барды XIII века и последующих столетий, их деятельность не ограничивалась восхвалением королей и подвигов героев, и оттого они не могли найти опору исключительно при домах знати. Сфера знания филидов — предания о старине, тесно связанные с мифологическими представлениями, поэтические пророчества и т. д. — сложный, но все-таки лишь низший слой традиции, с необходимостью предполагавший ее верхние уровни. В древности эту роль, без сомнения, играло теологическое и космологическое учение друидов, отстранение и практическое исчезновение которых совершились как раз к началу VII века. Как мы уже видели, процесс замещения привел тогда же к окончательному оформлению организации ирландской церкви, наследовавшей если не существо, то формы и общественные позиции друидизма. В этих обстоятельствах с неизбежностью должен был последовать и вышеназванный компромисс — филиды были обречены либо на исчезновение (что было не в интересах самих клириков), либо на приспособление к новому идеологическому климату. Иначе говоря, им требовалось занять при новом мировоззрении ту же позицию, которую они занимали при друидизме. Именно этим последним путем пошло развитие ирландской культуры после освященного святым Колумбой соглашения.

Естественно, ни положение филидов, ни их деятельность не могли остаться неизменными. Однако единственное, чем мы располагаем, чтобы судить об этих переменах, — составленные в монастырях рукописи, иначе говоря, материал, уже отобранный и обработанный соответственно определенным установкам. Здесь вступает в действие второй очень важный фактор, определивший сохранность архаической ирландской традиции, — фактор своего рода цензуры. Его значению не противоречит ни дух терпимости ирландской церкви, ни царившее в ней уважение к учености, как новой, так и традиционной, то есть языческой. Понять, как действовал этот фактор, и оценить его последствия можно лишь на основании самих рукописей, притом весьма разновременных и чаще всего не дающих с точностью проследить процесс смены их правариантов и вариантов во времени. Саги и поэзия переписывались веками, и естественно, что многие промежуточные рукописи, не говоря уже об исходных вариантах, до нас не дошли. В каждом конкретном случае мы должны считаться со степенью образованности и добросовестности писца, его принадлежностью к определенной школе и тенденциозностью. Не менее важна и степень его открытости по отношению к современной устной традиции — ведь то, что однажды обратилось в текст, продолжало существовать и в устной традиции филидов, видоизменяясь в ней по своим законам и имея всякий раз возможность оказывать влияние на современные письменные варианты.

Обратимся к упоминавшемуся выше "мифологическому циклу". Из всех четырех циклов признак целостности свойствен ему менее всего. Практически единственным критерием, по которому объединяются в этот цикл саги, является участие в них персонажей из Племен Богини Дану — божеств древнеирландского (иногда — общекельтского) пантеона, сделавших в начале христианской эпохи первый шаг потому пути, который привел их в Новое время к положению фей и прочих сверхъестественных существ. С первого взгляда бросается в глаза, что этот цикл лишен основных составляющих всякой мифологической системы — космологии и эсхатологии, преданий о сотворении мира и о его грядущем конце. Нельзя сомневаться, что такие предания существовали, но учение об этих предметах было, естественно, прерогативой друидов. Друиды, как говорит один из текстов, утверждали даже иногда, будто это они создали небо, моря и землю. Исчезновение друидов как сословия предопределило гибель основных частей их доктрины. Напомним в этой связи, что именно отсутствие корпоративно организованного жречества у германских народов можно считать причиной сохранности многих основных языческих мифов.

Однако само язычество не исчезло в Ирландии вместе с друидами и, как мы видели, нашло многообразное отражение в рукописях. В каком же отношении находились это язычество к прежнему язычеству и его памятники к некогда целостной картине мира дохристианской эпохи? От решения этого вопроса зависит очень многое, а ответ на него возможен двоякий. Во-первых, позволительно считать, как это делало немало ученых, что в христианскую эпоху языческое мировоззрение было неизбежно снижено и "приглажено" в соответствии с новыми идеологическими установками, но в принципе сохранило свою структуру, Тогда создатели ирландских легенд и преданий выступают более или менее прямыми наследниками друидов, как это полагал, к примеру, Р. Лумис[13]. Такой подход делает возможным анализ героев древнеирландской традиции с точки зрения другой реальности, стоящей за ними и уходящей в дохристианское время. При этом открывается простор для оценки степени искажения, но существо преемственности сомнению не подвергается. Исследователю надо лишь увидеть за "романтизированной" (по выражению Ж. Дюмезиля) тканью ирландских саг и других текстов первоначальный облик мифологических героев древней традиции. Акцент ставится на персонаже, а задачей становится возможно более полное выявление и накопление рассеянных в текстах намеков на их функции в иной, еще не деформированной христианством, системе представлений.

Читатель легко заметит, что реализовать такой подход на практике далеко не просто. Даже в такой ключевой для ирландской культуры саге, как "Битва при Маг Туиред", где представлен почти весь пантеон, весьма трудно распределить богов по функциям, связи с природными явлениями и т. д. Еще в большей мере это касается менее заметных персонажей преданий и героев эпоса, как бы противящихся вписыванию в четкую мифологическую систему с резко очерченными индивидуализированными божествами. Сложность эта была замечена уже давно, и р попытках преодолеть, вернее, обойти ее делались предположения, что "высшие" формы религии были вообще не свойственны кельтам Ирландии[14]. На достигнутой ирландцами стадии культуры у них якобы преобладали не развитые мифы, а "парадигматические легенды", своего рода букварь, по которому эти народы постигали способы взаимоотношения с окружающим миром на основе образцов поведения героев и низших божеств, а также самой разной информации о происхождении творений природы и человеческих рук. Все это достояние древности, смягченное и отфильтрованное христианством, и сохранилось на страницах рукописей.

Несмотря на различия внутри описанного подхода, он всецело исходит из необходимости поиска некоторой мифологической системы кельтов, функционирующей наподобие классической, и из возможности такого поиска в силу принципиальной преемственности между дохристианской и христианской эпохами. Как мы уже показали, преемственность и в самом деле была, но если не видеть ее во всей сложности и противоречивости, а ограничиваться поверхностными констатациями, — ошибки неизбежны. И еще: не является ли некоторая аморфность пантеона и его сопротивляемость строгой классификации не только следствием искажений христианского времени, но и некоторым изначальным и необходимым его свойством, как то было у многих народов древности? На этот вывод наводят и древнеиндийская традиция вед, и некоторые другие культуры[15].

Еще раз заметим, что нигде в кельтском мире мы не им,еем надежды познакомиться с целостным кругом божеств прежде всего из-за потери учения друидов. Понять если не систему, то хотя бы фрагменты системы мифологии кельтских народов мы можем надеяться, только установив, что стало с ними в совершенно ином культурном контексте. В контексте терпимом, но далеко не безразличном. Мы возвращаемся к вопросу отбора или, как сказано выше, цензуры, осуществлявшейся церковью, которая сделалась единственным фиксатором ирландской языческой традиции. Отбор этот был, можно думать, двух видов. Первый, естественный и легко представляемый, обусловливался невозможностью хранения информации, слишком явно вступавшей в конфликт с существом христианства, — ушло в небытие учение друидов и, без сомнения, многое из того, что знали также и филиды. Второй тип цензуры, возможно и не всегда осознанный, был связан с такими формами, которые должно было принять языческое наследие в письменной культуре, и задачами, которым было подчинено его использование. Попытаемся проследить это на конкретном примере.

Сага "Битва при Маг Туиред", не имеющая себе подобных в ирландской традиции, считается центральным повествованием мифологического цикла. В общепринятом смысле это действительно наиболее "мифологичная" ирландская сага, где перед нами предстает пантеон почти в полном составе и совершаются события, имеющие важный космологический смысл. Ирландские "согласователи" традиции отвели описанным в саге событиям совершенно определенное место в предыстории острова, кончающейся появлением на нем Сыновей Миля — предков ирландцев. Предыстория эта наиболее полно описана в так называемой "Книге Захватов Ирландии" (около XI в.), обширной компиляции (отрывок из которой читатель найдет в настоящем издании). Еще 100 лет назад А. де Жюбенвиль понимал ее содержание как своего рода ирландскую теогонию, где за сменой волн пришельцев в страну ему виделась борьба богов света и тьмы и ряд других вечных тем различных мифологий. В подходе французского ученого было немало справедливого, но чересчур большая степень абстрагирования от конкретного материала делала его выводы легкой мишенью критики[16]. В повествованиях "Книги Захватов" пытались искать и историческое зерно. Поскольку между их различными частями нет резких переходов — рассказы о чудесных переселенцах плавно переходят в сообщения о легендарных и действительно живших королях первых веков нашей эры, — в ткани "Книги..." пытались видеть переход от мифологии к собственно истории, понимаемой, естественно, как прямое соответствие сообщаемого действительно имевшему место. Попытки эти по большей части оставались малоэффективными и порождали точки зрения, столь слабо подкрепленные фактами, что подтвердить или опровергнуть их бывало чрезвычайно трудно. Итак, история или мифология, выдумка или описание пусть трансформированных в воображении составителей "Книги...", но все же реальных событий?

О том, в каком состоянии находился остров до прибытия на него первых пришельцев, традиция сообщает скупо. Если судить по тем деяниям, которые было суждено совершить различным его завоевателям, он в некотором роде не "существовал" вовсе ни в социальном, ни даже в физическом смысле. Кессаир со своими спутниками, оказавшаяся в Ирландии еще до потопа, не оставила после себя заметных следов. Однако один из ее людей, некто Финтан, пережив серию превращений в различных животных, чудесным образом стал свидетелем всех последующих событий и сохранил о них память. Вслед за первой волной переселенцев на остров попал Партолон, и с его приходом традиция связывает становление природного облика страны и зарождение многих социальных установлений. Именно тогда появились заезжие дома, умение варить пиво и, с другой стороны, возникли семь рек и четыре долины в дополнение к тем, которые уже существовали.

Любопытно, что уже Партолону пришлось выдержать столкновение с демоническими существами, фоморами, которые выступают на первый план при дальнейшем развитии событий. Выдержать соперничество с ними предстояло и следующей группе пришельцев — людям Немеда, тоже оставившим свой след на острове в виде четырех новых озер, двенадцати долин и пр. Спутники Немеда попали в кабалу к фоморам, наложившим на них обременительную дань. Освободиться от нее они пытались, напав на крепость фоморов остров у северных берегов Ирландии. Предприятие это закончилось неудачей, и спастись удалось только трем братьям — Старну, Иарбонелу и Фергусу; потомство двоих из них потом снова вернулось в Ирландию. Это были Фир Болг и Племена Богини Дану. Фир Болг, потомки Старна, сыграли немалую роль в становлении страны: с ними связывалось упрочение священной королевской власти, множество нововведений в искусстве сражения и, наконец, чрезвычайно важное для ирландской традиции деление страны на пять королевств.

За Фир Болг — воинами на острове появляются Племена Богини Дану, божественно-магический характер которых подчеркивается во всех описаниях. Их изначальное место пребывания — северные острова, где они почерпнули тайное знание и откуда принесли в Ирландию четыре величайших сокровища: меч Нуаду, котел Дагда, копье Луга и Камень Фаль, вскрикивавший под тем, кто достоин был стать королем Ирландии. Уже было замечено[17], что смена волн переселенцев может быть понята в свете дюмезилевской теории функций и соотнесена с многообразно зафиксированным в традиции и символически окрашенным территориальным делением страны и множеством других фактов. Однако возможное в этом свете прямое отождествление Племен Богини Дану только с матической властью кажется нам все же упрощением. В известном смысле они сочетают в себе все функциональные характеристики, и соответственно запечатленная в "Битве при Маг Туиред" их схватка с фоморами (происшедшая после победы над Фир Болг) имеет особое, исключительно важное значение.

Эту схватку уже давно сравнивают с типологически сходными формами соперничества — столкновениями асов и ванов, девов и асуров. Братья Рис справедливо спроецировали на ирландскую традицию многие суждения, высказанные по иным поводам. Их суть сводится прежде всего к тому, что между двумя божественными группами нет непроходимой грани и правильно представить божественных соперников можно лишь как взаимодополняющие части единой системы. Между Племенами Богини Дану и фоморами существуют постоянные связи, заключаются браки, а два главных и олицетворяющих королевское достоинство персонажа саги — Брес и Луг — по своему происхождению и поведению объединяют то и другое начало. И все же соперничество между богами и, условно говоря, их собственной демонической ипостасью вполне реально. В узком смысле это конфликт между достойным и недостойным отправлением королевской власти, а в более широком — противопоставление космически организованного и хаотического состояния одного и того же мира, его природной стихии. Фоморы — это главным образом не тип персонажей, а тип действия, персонификация пограничного состояния мира. Во множестве текстов демонический характер фоморов подчеркивается их обликом одноногих и одноглазых существ, какими они предстают во время сражения. В соответствии со своей двойной природой ту же позу (стояние на одной ноге с прикрытым глазом вообще часто связывается в традиции с совершением магических, "пограничных" действий) принимает и Луг, ведя свое воинство в битву. Кульминацией ее становится поединок между ним и Балором, многими чертами сближающийся с космической битвой, известной большинству индоевропейских народов.

В этой книге представлена лишь одна, древнейшая версия саги. Связанные с соперничеством Племен Богини и фоморов события описаны, кроме того, еще в одной полной версии XVII века и в многочисленных фрагментах прозаических и поэтических текстов. Конечно, все это лишь осколки традиции, и нам никогда не узнать, через какие промежуточные этапы прошла в своем существовании сага и как многообразно преломились в текстах устная и письменная традиции. И все же кое-что бросается в глаза. Прежде всего, более ранние варианты (выявление их в каждом конкретном случае — сложный вопрос, решение которого зависит не столько от абсолютной хронологии, то есть даты рукописи, сколько от лингвистических характеристик) в меньшей степени несут на себе печать стремления к литературной цельности, причем заметная подчас отрывочность и несбалансированность текста выдают избирательное отношение составителя рукописи к материалу традиции. Как хорошо известно, более поздние варианты по своей структуре и стилистическим особенностям ближе примыкают к стихии устного народного творчества и сохраняют наряду с зафиксированными устными версиями многие опущенные ранними версиями архаические детали.

Некоторая неровность текста вовсе не равнозначна беспомощному конструированию, призванному как-то оформить подступы к основному событию, ядру мифа. Такая позиция, стремление очистить повествование от всего постороннего, увидеть то, что таится за ним, объективно нередко приводит к размыванию смысла, присущего самому тексту.

Сказанное поможет прояснить сага "Разрушение Дома Да Дерга" — одна из интереснейших в ирландской культуре и типичных по своей судьбе[18]. Одни ученые относили ее к уладскому циклу, другие предпочитали включить "Разрушение..." в королевский или, иначе, исторический цикл. Формальность выставляемых при этом причин очевидна. Оправданием первой характеристики служило присутствие здесь некоторых из известнейших воинов уладских саг, но, как давно уже было показано[19], это малосущественное для смысла повествования обстоятельство было привнесено в текст одним из редакторов рукописи IX в. "Разрушение..." и вправду многими чертами напоминает королевские саги и вписывается в их контекст, если исходить из традиционной хронологии, отводившей главному действующему лицу саги, королю Конайре, совершенно определенное место среди дохристианских правителей Ирландии. В сущности же, и это (как и аспект хронологический) — вопрос второстепенный и не определяет наше понимание текста.

По существу содержания "Разрушения..." тоже высказывались разные мнения. Сторонники литературной интерпретации видели здесь историю трагической судьбы короля, гибнущего из-за невозможности избежать нарушения многочисленных и распространенных в ирландской традиции табу, носивших название гейсов. Другие считали, что, так сказать, обусловленность сюжета здесь скорее мифологическая и ритуальная. С этой, на наш взгляд, справедливой точки зрения, основная часть саги — путешествие Конайре к жилищу Да Дерга и сражение с одноглазым Ингкелом — должна рассматриваться в перспективе ирландской эсхатологии: на уровне годового цикла связанные с ней представления реализовались в комплексе ритуалов и верований, связанных с праздником перехода к зиме, Самайном. Он был моментом открытого столкновения посю и потустороннего мира и имел отчетливо "королевский" характер. Нарушение многочисленных гейсов в таком случае — это не факт "трагической судьбы" короля, а последовательное разрушение нормального и благополучного порядка мира, которое предшествует решающим событиям, где гибель — возрождение Конайре является залогом грядущего восстановления равновесия. С этой точки зрения между "Разрушением..." и "Битвой при Маг Туиред" открываются многочисленные точки соприкосновения, ибо второе повествование в определенном смысле архетипично по отношению к первому.

Следует сказать, что стоящие за текстом уровни смысла нельзя искать, опираясь на отрывочные характеристики рассказа и игнорируя его как некое целое и развивающееся единство. Забегая вперед, добавим, что этому нисколько не противоречит желательность максимально полного учета текстологической истории саг с их многочисленными разновременными вариантами, индивидуальностью переписчиков и т. д. Более того, лишь так можно хоть несколько сблизить перспективы, в рамках которых саги виделись в ирландском средневековье и предстают ныне. Вернемся к "Разрушению..." и скажем, что ни один из упомянутых выше современных подходов к анализу текста не мог быть решающим и основным для составителей рукописей. Скорее всего уже в достаточно раннюю эпоху она воспринималась как история и вписывалась в целый комплекс исторических событий и реалий. Вопрос, однако, в том, что понимать под историей. С современной точки зрения в этом отношении текст для нас мало прозрачен, ибо его мифологизм скрывает от взгляда подпочву намерений и обстоятельств, питавших повествование в древности. У нас нет соответствующих "Разрушению..." источников дохристианской Ирландии, так что проникнуть в эти конкретные обстоятельства и намерения вряд ли возможно, но понять сам принцип осмысления истории в разное время и в разных текстах возможно, и необходимо. В самом общем виде можно сказать, что время составления правариантов текстов — эпоха перехода от мифологического к историческому мышлению, решающий толчок которому в Ирландии был дан христианской традицией. Однако взгляд на историю как нечто самоценное и на человеческие действия, имеющие причины и последствия, в качестве самостоятельного предмета внимания не родился сразу. Уже давно замечено, что на исходе эпохи мифопоэтического мышления его структуры испытывают вторичный запоздалый импульс именно в связи с тем, что стремление культуры включить в себя новый и ранее нейтральный для нее материал не может быть реализовано иначе как при помощи все тех же приемов и форм мифологического сознания. Этому нисколько не противоречит тот фактор, что множество его элементов испытывают в это время заметную деархаизацию. Эти общие соображения должны соответственно преломляться при анализе каждого конкретного текста, ибо нередко случается, что внешне весьма сходные повествования, появившиеся практически в одно время, в разной степени демонстрируют действие указанных закономерностей. В этом томе приведены два "Разрушения", и они подтвердят наши суждения.

С учетом сказанного, на наш взгляд, можно избежать путаницы, нередко возникающей при анализе "Разрушения Дома Да Дер-га". Так, известный исследователь Т. О'Рахилли[20] не раз останавливал внимание на ряде кричащих противоречий в этом тексте. Появление их он связывает с неуравновешенностью в саге исторического и чудесного, мифологического элементов, с их искусственным сочленением. Историческая основа текста, возможно, обусловлена какой-то реальной коллизией, возникшей между племенами Ирландии и вылившейся в столкновение правителя Тары с пришедшими из-за моря захватчиками. Мифологический уровень же сразу обнаруживает себя сверхъестественным характером Дома и его хозяина, Да Дерга, описанного в традиционных для ирландцев характеристиках потустороннего мира. Органической связи между этими пластами текста ученый не видел. Его внимание, например, привлек эпизод рассказа о том, как, двигаясь от Уснеха к Таре, Конайре видит вокруг объятые пламенем и разоряемые земли. Кроме самого короля никто ничего не замечает, и Конайре, обогнув Тару, пускается в путь по дороге, которая приведет его к Дому Да Дерга. Все это кажется современному исследователю нелогичным, ибо, полагает он, не в ирландских героических традициях было изображать короля подобным трусом. Противоречие может, однако, на его взгляд, быть устранено, если предположить, что существовала отдельная история, где рассказывалось о смерти правителя Тары при защите своей резиденции. Гибель же его могла аллегорически представляться как путешествие в загробный мир. Из такой посылки вырастает весь дальнейший анализ: "...завоевание восточных областей страны было слишком важным событием, умолчать о нем было невозможно, и оно лишь описывается как наваждение и обман чувств..."[21]. Дальше, однако, приходится сказать о том, что вторая часть саги, описание потустороннего мира, подверглась, напротив, усиленной рационализации. Объяснение может быть одно, а именно: невозможность представить языческие верования в слишком обнаженном виде. Сага, таким образом, представляется сложной амальгамой искажений и умолчаний, лишаясь, по существу, какого-либо намека на цельность и единство.

Принять такой ход мыслей, по нашему мнению, нельзя, ибо убедительно осмыслить сагу можно, только если видеть в повествовании живое (или стремящееся оформиться) целое, которому естественно присуще объединение разновременных мировоззренческих и стилистических элементов. Безусловно, имеющаяся здесь историческая основа (прояснение которой, как уже говорилось, маловероятно) и тяготеющая к ритуализированному описанию структура не наложены друг на друга механически, а выступают в единстве, без которого ни один из элементов не смог бы проявиться в культуре. Саги "Разрушение Дома Да Дерга" и "Разрушение Дома Да Хока" строятся явно по одной схеме, но по сравнению с первой во второй мифологический элемент выхолощен. Может быть, это произошло оттого, что "Разрушение Дома Да Дерга", вопреки всем формальным критериям, тесно связано с мифологическим циклом, ибо "Битва при Маг Туиред", "Сватовство к Этайн" и "Разрушение...", как заметит читатель, являются, по сути, перетекающим одно в другое повествованием, говорящим о судьбе сменяющихся поколений протагонистов. Это соображение само по себе диктует нам осторожность при определении принадлежности саг к тем или иным циклам, о чем мы уже говорили выше. Увиденный в определенной перспективе, один материал мог актуализироваться в форме "Разрушения Дома Да Дерга", другой, сходный, — "Разрушения Дома Да Хока". Оба "Разрушения" принадлежат к одному циклу, но тяготеют и могут быть связаны с совершенно иными и разными — мифологическим и уладским. Легко себе представить, какого критерия для сравнения мы были бы лишены, не сохранись до наших дней одно из "Разрушений", а ведь такая судьба постигла множество саг, которые мы либо знаем только по названиям, либо не знаем вообще.

Касаясь сюжетного хода саги, мы отвлеклись от многих характеристик текста. История его во многом типична для ирландской традиции. Восходит он к одной из наиболее ранних больших ирландских рукописей, так называемой Cin Dromma Snechta. Такие рукописи, содержащие подчас десятки текстов самого разного времени, — наш основной источник знаний об ирландской культуре средневековья. Множество их погибло в разное время, унеся с собой варианты текстов, которые помогли бы прояснить их историю от первых до позднейших (иногда единственных дошедших до нас) записей[22]. Краткое изложение нашей саги содержится в древнейшей из сохранившихся рукописей — Книге Бурой Коровы (ок. 1100 г.), а полный текст — в Желтой Книге из Лекана (XIV в.). Таким образом, между первой (постулируемой!) записью и сохранившимся вариантом лежит по меньшей мере шесть столетий, за которые сага, как нетрудно предположить, должна была претерпеть немало изменений. Прежде всего следует наметить их исходный пункт и ответить на общий для всей древнеирландской литературы вопрос — чем был пратекст саги: записью устной традиции или творчеством сведущего в ней, но свободно перерабатывавшего материал составителя рукописи, монастырского писца? По этому поводу велись острые споры и высказывались прямо противоположные мнения, которые сейчас в основных пунктах уравновешены. Сам же факт связи между письменной и предшествовавшей ей устной традицией не может быть подвергнут сомнению и многократно документирован текстами[23]. Важно определить, в какой мере изменился в христианское время сам репертуар филидов и насколько адекватное отражение нашел он на страницах рукописей.

Помимо этого, помня, что устная традиция продолжала существовать параллельно с письменной еще много веков, придется учитывать то влияние, которое она могла оказывать на записи сменяющих друг друга вариантов саг и позднее. Осмысление проблемы, при том, что в нашем распоряжении находятся лишь относительно поздние варианты текстов, предшествующие этапы бытования которых приходится реконструировать с большей или меньшей степенью надежности, представляется непростым, хотя и весьма перспективным делом[24]. В последнее время по этому поводу серьезные соображения высказал П. Мак Кана[25]. Анализируя некоторые ранние тексты, он выделил в них различные стилистические уровни, предполагающие разную степень активности писцов-составителей по отношению к имеющемуся в их распоряжении материалу. Так, некоторые отрывки отмечены заметной бедностью синтаксических конструкций, отрывочным стилем и стремлением до предела сжать сюжетные ходы и описания. В других случаях мы встречаемся со стилистически разработанной, ясной и в своем роде классической для раннего периода прозой, резко отличающейся от описанной выше. В одном и том же тексте могут встречаться оба типа повествований, пусть при этом некоторые саги и отмечены явным преобладанием одного из них. Отмечалось также, что чем архаичнее вариант данного текста, тем больше шансов встретиться в нем с одним из двух названных вариантов.

Как правило, в ирландских текстах в большем или меньшем объеме присутствует так называемая реторика[26]. Выделяясь темным и усложненным языком, эти отрывки по большей части не несут следов переделок писца, исключая лишь те, которые вытекали из его непонимания смысла текста. Нужно заметить, что обо всем этом трудно получить представление из перевода, не носящего буквального характера, ибо как раз реторики в изданиях нашего типа по большей части опускаются, а строгая передача стилистических особенностей текста привела бы к совершенно неприемлемым для русского читателя результатам.

Между различными по стилистике фрагментами текстов и устной традицией существовали разные по степени преемственности отношения. Они отражают прежде всего разные подходы к наследию филидов со стороны тех, кто составлял и переписывал рукописи. Поэтические фрагменты, которые, по-видимому, и в устном исполнении мало варьировались, фиксировались в полном и неизменном виде, однако к прозе подход был совершенно иной. Случалось, что для экономии места или по иным соображениям писец стремился в минимальном объеме запечатлеть основной ход событий и передать содержание диалогов. В этом случае мы получаем от него в наследство первый тип прозы. Иногда же писец ставил себе целью вольную, творческую передачу описательных фрагментов, сжимая или растягивая их по своему усмотрению и добиваясь ясного, прозрачного, собственно литературного стиля. И в том и в другом случае записанные варианты саг не передавали в сколько-нибудь целостном виде особенностей устного исполнения, если, повторяем, исключить отдельные фрагменты, воспроизводившиеся в неизменном виде. Нельзя сомневаться также и в том, что десакрализация множества текстов, по всей видимости, размыла их языковую природу, позволив выразить содержание более обыденным языком, чем тот, что бытовал у обученных "профессионалов" — филидов.

Итак, позицию письменного слова по отношению к устному в раннехристианской Ирландии можно определить как исключительно активную. Активность эта определяется, естественно, не только вкусом составителей рукописей или наличием возможности для записи, но и обусловлена всей новой культурно-исторической ситуацией христианской эпохи. Достаточно легко представить себе прямое умолчание составителей рукописей обо всем том, что входило в слишком явное противоречие с победившей верой. Гораздо труднее, и вопрос этот практически не разработан, уловить те изменения, которым подвергалось языческое наследие как в письменном, так, подчеркнем, и в устном вариантах в связи с глубокой переориентацией традиции, вызванной гибелью космологических представлений друидов и победой христианского раннеисторического мышления. Мы уже говорили, что все указывает на вторичную роль филидов по отношению к друидам в дохристианское время. Место филида, по существу, промежуточное — владение сакральными приемами поэтического искусства позволяло ему как бы расщеплять реальность прошлого и настоящего, возводя ее к более высокому единству, космическому порядку, хранителями знания о котором были уже друиды. Знания филида могли существовать с ориентацией на более высокие уровни смысла, и именно поэтому компромисс и подстраивание их деятельности к доктрине и практике церкви оказались неизбежны. Любопытное подтверждение этому мы получаем в более позднее время. Многих исследователей занимала проблема исчезновения сословия филидов, практически совпавшего с началом завоевания острова рыцарями-норманнами. Но ведь у истории есть логика: как в свое время со сцены исчезли друиды и на первое место вышло сословие филидов, так сейчас филиды были вынуждены уступить свое место приобретшей влияние корпорации бардов, придворных певцов, основной социальной функцией которых было прославление благородства и подвигов королей и вождей. Причины таких перемен слишком сложны, чтобы их можно было обрисовать в нескольких словах, но мы все же рискнем сказать, что не последнюю роль сыграло здесь ослабление типично ирландского монастырского уклада, вне которого филиды не могли иметь социального и идеологического оправдания. Их независимость от власти аристократии ничем уже не подкреплялась, и на смену филидам должно было прийти совершенно иначе ориентированное сословие поэтов. Фигура барда была мыслима при личности, филида же — только при корпорации, друидической или монастырской.

Но возвратимся к проблеме письменной традиции. Ранние варианты текстов должны были быть сочетанием весьма архаических фрагментов с не менее отчетливо заметными новациями и в целом представлять собой достаточно несбалансированное целое. Это, естественно, не универсальное правило, и у нас есть примеры, когда саги представляют собой исключительно стройное и оформленное повествование. Такова, например, маленькая история "Недуг уладов". Однако в таких случаях очевидна удаленность от устной традиции, и сам сплав древней мифологической основы с новыми чисто повествовательными задачами является скорее итогом индивидуальных усилий составителя.

Устное бытование саг и судьба их письменных вариантов в некоторой степени переживали сходную эволюцию. Вопрос этот настолько сложен и индивидуален, что общие положения не должны толковаться однозначно. Мы не обладаем достаточно сведениями о ранней эпохе, чтобы могли учитываться конкретная традиция того или иного монастыря, школы писцов, а также время зарождения и распространения сюжетов, которые, несомненно, влияли на судьбу рукописей. Степень и тип фольклоризации памятников были, несомненно, разными в разное время, меняясь соответственно уровню носителей устной традиции, у которых все отчетливее проступали навыки народного сказителя, а не поэта, умудренного многими годами обучения в филидических школах.

Наряду с фольклоризацией нужно отметить и следы вторичных проявлений языческого мировосприятия ("вторичный импульс"). Главным здесь было продолжающееся, несмотря на редкую консервативность ирландской традиции, переосмысление и перегруппировка материала культурного наследия. Переосмысление это определялось все большей кристаллизацией исторического мышления, первые признаки которого обозначаются в эпических жанрах. Изменения накапливались и реализовывались в Ирландии исключительно медленно (после мощного толчка в этом направлении, которым, как мы говорили, явилось принятие христианства). Вместе с тем с приходом и утверждением христианства возобладало стремление переосмыслить традицию в иной системе координат — мировой истории и божественного предопределения. Разные пласты традиции обладали неодинаковой силой сопротивления переменам, которые для преданий о ранних временах могут быть обозначены как историзация мифологии, а для более поздних — как мифологизация истории.

Общенациональный фон ирландской истории был настолько дробным и неоднозначным, что попытки наложить на него единую схему наталкивались на серьезные препятствия. Из представленных в этой книге саг и комментариев к ним читатель увидит, насколько сложны были этническая предыстория острова и политическая структура многочисленных расположенных на нем королевств самых различных рангов и уровней. Ранняя история страны в том виде, в каком она изложена в "Книге Захватов Ирландии", конечно, не есть перелицовка космологических мифов, известных когда-то друидам, но многое от древних представлений здесь сохранено. В "Книге" перед нами попытка объяснить становление священного устройства Ирландии с ее делением на пять королевств, системой празднеств и священных мест, особым социальным строем. Этой задаче подчинено описание групп переселенцев, совершаемых ими действий и многое, многое другое. Конец "Книги" как бы "перетекал" в историю рассказом о потомках легендарного Миля, давших начало многочисленным династиям королей Ирландии. Переведенный нами отрывок этого повествования в некотором смысле порубежный. Далее следуют так называемые "Списки королей", многие из которых были, по-видимому, историческими фигурами. Историзация мифа здесь заканчивается и вступает в действие мифологизация истории, попытка упорядочить ее и снабдить смыслом, пользуясь привычными канонами мышления. Нельзя, конечно, отрицать (и читатель найдет это в комментариях), что на каждое конкретное повествование оказывали влияние соображения злобы дня и перипетии политического соперничества времени составления текстов, но от этого общее правило не перестает быть справедливым.

Мифологизацию мы понимаем не просто как некоторую перестановку действующих лиц в одних и тех же схемах. В этой связи стоит вспомнить слова исследователя, писавшего: "В эпосе история не наслаивается на миф, а только рассказывается по мифологическому канон, и постепенно, по мере того как от этого канона остается одна только сюжетная схема, четче обнаруживается истинное назначение эпической поэзии. Только в таком смысле можно говорить о замещении мифологических образов историческими, Ибо, по существу, в эпосе с самого начала мифологические герои трактуются исторически"[27]. Важно только помнить, что в описываемые времена "историческая трактовка" не была сродни тому, что под этим понимается сегодня. Ее целью не могла быть и не была фиксация некоторой отстраненной от наблюдателя и имеющей самоценность жизненной практики, требующей максимально полного отображения. Если в Новое время ценится выявление в истории направляющих и определяющих ее законов, то в эпоху складывания ирландской традиции (и, конечно, не только ее) законным и оправданным было именно "вчитывание", "вписывание" в совершившееся и происходящее заранее известных схем, идеалов и правил.

Множество изменений постигло традицию в процессе разложения мифопоэтического мышления и отразилось в ирландском эпосе. Героическое прошлое, осмысляемое по законам эпоса, всегда вызывает некоторое "сгущение" и уплотнение времени, приобретающего яркую и очерченную смысловую и событийную окрашенность. Ушедшая эпоха становится основой для эпоса, имеющего национальный характер и складывающегося на основе циклизации более мелких повествований. Героический век традиционно ассоциировался в Ирландии с рубежом нашей эры, а эпическим его воплощением стал цикл уладских саг, включая центральный для него рассказ о "Похищении Быка из Куальнге". Комментируя перевод этого памятника, мы писали о сложной и неоднозначной судьбе этого никла, но хочется заметить, что циклизация уладских саг стала возможной именно из-за их удаленности от исторической и политической злобы дня. Или, вернее, эта злоба дня влияла на уладские саги на высоком и легко интегрируемом уровне. К моменту формирования цикла уладское королевство давно уже не существовало и его прошлое сделалось своего рода предысторией, героическим идеалом и оправданием многих реалий позднейшего времени.

Сложнее обстояло дело с королевским, или историческим, циклом. И здесь структуры мифологического мышления являлись определяющими, но формы проявления их более разнообразны и не всегда легко вычленяемы. И в этих рамках повествование о ранних временах строится на основе мифологических схем — достаточно вспомнить, например, все время воспроизводящуюся двоичную структуру деления страны — Эбер и Эремон, Конн и Маг Нуадат, Уи Нейллы и Эоганахта. Чем дальше, тем более заметна мифологизация саг. Консерватизм ирландской социальной и культурной истории не противоречил необычайной пестроте политической жизни, ее нестабильности, что, как нам кажется, и мешало созданию более высокого, "надсагового" единства. Эта часть традиции является одной из наиболее сложных для изучения; ибо приемы и реалии мифологического мышления выступают здесь как бы в разлитом виде, редко воплощаясь в связные конструкции, как это заметно, например, в саге "Разрушение Дома Да Дерга". Многочисленные попытки составителей произведений в самых различных жанрах (помимо саг, еще и анналы, генеалогии и пр.) унифицировать историю, подвести некоторое основание под пестрый мир этнических и политических связей, союзов и сфер влияния приводили к многочисленным смешениям персонажей повествований, подмене одних героев другими, прямому замалчиванию одних событий и приданию неоправданного значения другим. Конечно, и здесь существовали свои законы смешения и отторжения персонажей и эпизодов традиции, в конечном счете нередко восходивших к мифологическим первообразам, но осмыслить их сейчас не всегда возможно.

Возвращаясь к поставленному вначале вопросу о циклах, повторим, что взгляд на ирландскую традицию через призму такого деления чрезвычайно условен. Применительно к разным областям наследия средневековой Ирландии само слово "цикл" не может быть понято одинаковым образом. Нам хотелось показать, что культура этой страны, запечатленная в рукописях, находилась в постоянном становлении, переживала сложные и во многом непохожие на происходившие вокруг процессы. Однако сама эта сложность, сплетение архаичности и новаций, творческой активности и соблюдения многовековых канонов и делают знакомство с ирландской традицией привлекательным как для специалистов, так, мы надеемся, и для читателей.

Подготовка текстов для настоящей книги проводилась переводчиком-составителем в соответствии с существующей издательской традицией. В то же время переводчик стремился всюду, где можно, сохранить верность оригиналу, в связи с чем читатель столкнется здесь с целым рядом разночтений, особенно в написании названий и имен, а также с некоторыми орфографическими и синтаксическими аномалиями.

Шкунаев С.В.