Предательство белыми красками

— Не могу…

Тень в полутьме. Шелест шепота в узкой каморке.

Вспыхивает кошачий глаз масляной плошки — вспыхивает сам собой, хоть никто к нему и не подходил — разбрасывает сполохи по старым, потемневшим от копоти стенам.

На полу сидит юноша: закутавшись в покрывало, откинувшись спиной на лежанку. Голова его бессильно опустилась на грудь, в знобком холоде на лбу выступили капельки пота.

— Не могу… — сдавленный, едва слышный хрип.

В плотно закрытые ставни скребется буря.

Столпы Мира — перевитая слоями туч, укрытая шапками снега и льдов горная цепь. Неприступным барьером высится она на краю ойкумены, защищая южные равнины от стылых ветров. Сколько ни есть на севере снега и холода — кажется, они оседают в этих горах, словно те грудью принимают на себя удары природы.

Это скудный, неплодородный край. Чтобы выстоять перед морозом и ветром, перед вьюгами и штормами, горы тратят все свои силы. Как воины — ведь и мужчина выбирает что-то одно: теплый дом, семью и детей — либо тяготы и невзгоды в бою. Столпы Мира выбрали бой, потому там и не растет ничего, кроме хвои и жухлой травы.

Но и в Столпах живут люди: суровые, благородные — и безжалостные, как земля, которую они выбрали своим домом. Они селятся кланами, которые так и не научились жить миром — все воюют друг с другом, заключая краткие союзы. И неудивительно, ведь Столпы Мира — край воинов. Край, в котором сражаются за каждую пядь плодородной земли, за каждый клочок скудного пастбища. Сражаются не только с другими кланами — но и с природой, норовящей то сгубить урожай заморозком, то побить его градом.

У народа гор есть суровый обычай: любого, кто использует колдовство, считают предателем. В их земле иначе нельзя: слишком долго колдуны с юга искали в горах золото, меха и металлы, слишком много бед пережили горцы от южных хозяев.

Предателей изгоняют, и никто, даже враждебный клан, не пустит изгоя на порог. Не подаст ему хлеба. Не бросит и самой завалящей одежды.

Потому-то одинокий путник в горах — всегда изверг: тот, кого извергнул из себя род.

Одинокий путник в горах — все равно что мертвец. Он дышит, и мыслит, и мерзнет — но он уже мертв. Потому что зиму в горах в одиночку еще не переживал никто.

Дирк не просто хотел побывать на юге — он мечтал, он грезил ночами, как однажды спустится с гор, как седая хвоя сменится зеленью. Как плечи утесов уступят место округлым, как женское тело, холмам.

— Тепло, правда? — юноша обернулся к Даккану.

Тот не ответил, лишь закутался в меха поплотнее, словно боясь поддаться мягкому дыханию юга. По щекам воина ручьями катился пот.

— Ты чем-то недоволен? — Дирк бросил на него обеспокоенный взгляд.

— Ты возглавляешь посольство, — буркнул старик. — Ты сын Видящей, это твое испытание.

— Даккан, даже я понимаю, что ты здесь, чтобы не оплошал я, — Дирк коснулся символа клана, что крепился на стягивающей волосы тесемке. — Ты умудрен годами и опытен — конечно, я ищу твоего совета!

«Слишком явно!» — успел он подумать. Но Даккан купился на лесть. Поворчал что-то под нос, пожевал губами и бросил:

— Ты держишься молодцом. Все в порядке.

И так раз за разом. Сделать ложь лицом, а не маской. Настоящим. Дирку было что скрывать: от семьи и друзей, от всего клана и даже от родной матери. Он был магом. Магом — а значит, предателем.

Торговый поселок был именно таким, каким представлялся Дирку. Тройка добротно срубленных изб, общий дом горцев, загон для скота. Хмурое небо нависло так низко над крышами, что казалось, вот-вот придавит их плотными серыми тучами.

Их ждали.

— Кланы гор приветствуют народ юга! — Дирк остановился перед посольством, прижал к груди руки.

— Люди низин отдают честь защитникам севера! — с десяток мечей выдвинулись на пядь и с лязгом скользнули в ножны. Настал черед говорить Дирку — а тот все не мог отвести взгляда от посла равнин.

Молодой, лет на пять-семь постарше. Стройную фигуру облегала длинная роба, полощущаяся на ветру… Главное, однако, мог видеть только Дирк: сила облегала чужака подобно второй коже. Если бы он закрыл глаза — и то видел бы южанина. Вторым, внутренним зрением. Их встречал маг. Боги, зачем искушаете?

Он не помнил, какие слова говорил, какие ритуалы повторял вслед за южанином.

Отправляясь на юг, Дирк собирался бежать: бежать, пока не найдет место, где сможет жить среди таких же, как он. Магов. Но теперь… Южные земли — не тесный мир Столпов, где жизнь сосредоточена вокруг долин и горных озер. Когда он увидел широкую, разостлавшуюся до самого окоема равнину — он испугался. Куда идти? Сколько дней нужно отмахать, пока не дойдешь до городов? — этих огромных крепостей, в которых только и можно найти школы магов.

Он не бросил свой замысел. Он все равно бы бежал — наобум, куда глядят глаза, куда выведут ноги — но теперь… Судьба словно специально посылала ему чародея.

Из забытья его вырвали слова мага:

— Надеюсь, посол гор разделит со мной хлеб и тепло? — южанин повысил голос, чтобы его слышали все: — Мы начнем торг с утра, а пока люди гор и равнин пустят чашу по кругу. Мы не станем мешать им обсуждением своих дел.

Боги, зачем искушаете? Краем глаза юноша увидел, как согласно кивнул седобородый Даккан.

Южные дома — не то, что горские кельи, в которых можно найти лишь печь, полати, стол да полки вдоль стен. Здесь была мебель — столько, сколько Дирк ни разу не видел в одном месте.

— Располагайся! — маг налил гостю вина и подбросил в очаг пару поленьев.

Юноша сел. Южанин обвел взглядом дом, щелкнул пальцами — и в воздух над ним всплыл колдовской огонек, залив комнату ровным оранжевым светом.

— Темнеет… — словно извиняясь, пояснил он.

— Темнеет, — признал Дирк и глотнул вина. Отщипнул от буханки. Дело сделано, теперь его защищают все законы гостеприимства.

О чем говорить двум послам, чьи народы улыбаются, но держат за спиной нож? О чем говорить, если знаешь, что сидящий перед тобой нужен тебе, как огонь? Как начать, если в конце разговора таится предательство?

— Полезное умение, — кивнул на огонек юноша. — Мы отвергаем магию, но даже мы признаем ее мощь.

— Кланы гор тоже используют магию, — южанин вновь поднял взгляд. Отражаясь в его темных глазах, пламя очага зажигало в них искры.

— Только чтобы заглянуть в будущее или увидеть отдаленные места. Наша магия не такая, она более…

— Осторожная? — подсказал чародей. По худому лицу скользнула улыбка. — Я знаю: вы остерегаетесь колдовства, способного изменять вещи. Вы осторожнее в своей магии.

Южанин не мешал и не помогал. Он просто ждал, куда его поведет Дирк.

— Вы тоже осторожны… — замялся юноша. — Мы не… виним вас в неаккуратности. Ведь в южных землях много магов: каждый способный учится и использует свою силу с умом.

В какой-то момент ему показалось, что маг сейчас рассмеется — но тот лишь усмехнулся самым краешком губ.

— В одной фразе — и столько подводных камней!

Южанин откинулся на спинку стула, провел ладонью по волосам.

— Да, мы можем учиться… В городах есть школы для магов, мы обязаны странствовать по селам и отбирать детей с Даром. Обязаны научить их если не управлять своей силой, то хоть тому, как не наделать вреда. Но и у нас есть те, кто думает о своей корысти. Как и вы, мы иногда воюем друг с другом, но в наших землях войны порой ведутся не с землями и городами, а с возомнившими о себе магами.

В очаге треснуло полено, бросив на каменный пол россыпь искр.

— У нас не так много магов, — южанин подался вперед. — Всего пять-семь на сотню. Но с природой не поспоришь: принимаете вы колдовство или нет, маги рождаются и у вас.

Последний шаг, за которым признание. Чужие тайны тяжелее своих, не выдаст ли чародей юношу? Пока Дирк молчал, молодой маг вновь откинулся на спинку стула.

— Ты молод, — произнес он. — Первый раз вижу посла гор без седины.

— Я сын Видящей, — Дирк пожал плечами. — Рано или поздно мне придется занять место матери. Это часть обучения. Ей повезло, что не пришлось брать ученика со стороны.

— Да, ты маг, — чародей чуть прищурился. — Но ты умеешь не только смотреть вдаль и сквозь время…

Вот и все, игра началась. Наверное, настоящие чародеи должны чувствовать себе подобных. Дирк молчал, глядя ему в глаза: серая сталь — против расплавленной смолы, в которой плясали блики огня.

Над хлебом и питьем, над плавающем в вине отражением колдовского огня, поперек разделявших два мира границ — протянулась рука, легла на плечо в дружеском жесте.

— Тебе нечего бояться. Если нужно, я помогу, — негромко произнес маг.

Над обожженными останками селения еще курился блеклый редкий дымок. В красном от крови, истоптанном в грязь снегу лежали тела. Дирк обходил их стороной. Мать шла прямо, перешагивая через павших, шерстяной подол ее платья касался лиц и мертвых остекленевших глаз.

Это было четырнадцать лет назад, когда он впервые увидел смерть. Как сейчас на границе, тогда он был там, чтобы учиться.

— Олма? — вождь обернулся, когда они подошли. — Мне нужно, чтобы ты сказала, правду ли они говорят.

В бурой жиже на коленях стояли трое: парень, мальчик и старая женщина. Трое, окруженные целой сворой громил.

Пленники говорили. Мать кивала. Дирк не слушал, в какой-то момент он бросил взгляд на старуху и увидел, что та смотрит на него. Она была уродливой: жирная и в то же время с костлявым лицом — увидев, что мальчик заметил ее взгляд, старуха улыбнулась ему неожиданно тепло и печально…

— Погоди, вождь! — пронзительно, как ножом по стеклу.

Голос парня ломался, от страха он вдруг сорвался на визг. Увидев, что вождь дал своему молодчику знак остановиться, парень перевел дух и заговорил на этот раз слишком громко:

— Я прошу тебя… пощади моего брата! Он еще мальчик, это я завлек его. Он ни в чем не повинен, я отвечу за двоих.

Вождь молчал, его холодное лицо было непроницаемо. Дирк поднял взгляд на мать: уж она-то должна помочь. Должна понять, что мальчик не виноват. Его завлекли, обманули… Этот его брат. Этот предатель…

— Посмотри на него, ведь он же не воин! — продолжал парень. — Он боится смерти. Ему всего двенадцать, это я обманул его. Я расплачусь и за обман, и за грех.

Глаза на бледном лице его брата были огромными — такими огромными, свинцово-серыми, что казалось, только на них и держится хрупкое тело.

— Ты прав, он не воин, — ни один мускул не дрогнул в лице вождя. — Еще не воин, но скверна уже коснулась его. Я дам вам честную смерть, вы предстанете перед богами. За это и благодарите…

Он развернулся и зашагал прочь. Шмыгая носом и слегка подвывая, старуха заплакала.

Дверь дома горцев тихонько скрипнула в ночи, быстрая тень скользнула за порог и шмыгнула за угол. Наверное, Дирку стоило поостеречься: гордость, достоинство… Но он не мог. Просто не мог больше…

За поселком до самой опушки простирался пустырь. Высокая — по пояс — лебеда шла волнами на ветру. Юноша сам не помнил, как добрался до леса. Сорвал с себя подбитую мехом куртку. Рванул с плеч рубаху. Упал навзничь в траву.

Боги, зачем искушаете? Небо — опрокинутая чаша, полная черной краски. Лебеда задумчиво качает кистями прямо над ним. Сырая земля прилипла к лопаткам, по руке, по плечу карабкается букашка, пытаясь забраться на грудь…

Если бы Дирк не боялся перебудить всех — он бы завыл на беззвездное, затянутое тучами небо. Как волк — запрокинул бы голову, зажмурил глаза — и издал протяжный вопль счастья. Вместо этого по виску скатилась единственная слеза: горячая, как вода в бане.

Он был пьян: и ночью, и небом, и сквозным широким простором равнин.

— Не уйду… — сорвалось с непослушных губ. — Не вернусь в горы!

На плечо ему упала первая капля дождя.

Женщина была в том возрасте, что Красный Бранд назвал бы ее лежалым товаром. Точнее Дирк не мог определить, в тринадцать лет он еще не очень хорошо разбирался в женщинах.

Когда ее нашли, она пыталась спрятаться за грудой камней. Нечесаная, в рваном отрепье, она выхватила из-за пояса костяной кинжал и смотрела на них загнанно и беспомощно. «Она изгой», — подумал тогда Дирк.

— Колдунья! — один из охотников сплюнул и коснулся лба в жесте защиты от скверны.

Женщина разразилась потоком ругани. Словно забыв о кинжале, она тоже коснулась лба, и теперь в ее взгляде были гнев и возмущение.

— Погоди, Карс… — Старший охотник позволил коню подойти к ней поближе и осторожно спросил: — Кто ты?

Она запустила руку за пазуху и выудила разорванную тесемку, которой перехватывают волосы. На тесемке крепился крошечный топорик из меди.

— Мегар из Велиры, — ответила она гордо.

«Велира… Еще хуже, чем колдуны», — услышал Дирк шепоток за спиной.

— Вели-ира! — протянул Карс, сально улыбаясь. Позади послышались смешки — воины готовились к легкой поживе.

— Мы доставим ее вождю, — твердо произнес старший охотник, и кто-то воскликнул:

— Какого беса! Это велирская шлюха и ее нашли мы! Вождь не позарится на…

— Карс, — старший охотник обернулся. То ли в его голосе было что-то такое, то ли покоящаяся на эфесе рука сделала свое дело, но Карс замолчал. — Она будет заложницей, — негромко произнес охотник, когда воцарилась полная тишина и, кивнув на ближайшего, спутника бросил: — Возьми ее в седло. Распустишь руки — сам отрублю!

Ее доставили в крепость на закате, и солнце, садясь за главную башню, придавало той зловещий и мрачный вид. Во всяком случае, такой она должна была казаться пленнице.

Ларнат, сын вождя, заболел в ту же ночь. Как брошенный в костер палый лист съеживается и темнеет — так и Ларнат, один из немногих приятелей Дирка, сгорел за считанные часы. Он словно бы ссохся и под медвежьими шкурами казался хрупким и немощным. По жарко натопленной горнице сновали люди, Дирк же сжался в углу вместе с сестрой Ларната, стараясь не попадаться на глаза.

— Я убью ее! — полушепот-полушипение.

Дирк бросил на девочку быстрый взгляд.

— Кого?

— Эту шлюху! Колдунью из Велиры… — огонь масляной плошки бросал на ее черты блеклый свет, в котором лицо девочки казалось перекошенным от ненависти.

Дирк приподнялся, чтобы лучше видеть приятеля. Белый лоб, мокрые слипшиеся от пота волосы. И глаза — огромные, как у того мальчишки в деревне колдунов. Испуганные распахнутые глаза, невидяще уставившиеся в потолок. Губы Ларната шевелились, словно он пытался что-то сказать, но не мог.

Потом Дирк бежал со всех ног. Подвернулся кому-то под ноги, вырвался из дома в снежную ночь и, спотыкаясь, бросился к матери — но той не было дома. В очаге догорали дрова, и мать даже не приперла дверь палкой. Она спешила. Так спешить можно лишь к постели больного.

К тому времени как вождь послал за «Мегар из Велиры», колдуньи в крепости уже не было. Странной болезнью были поражены около двух десятков воинов.

К постели Ларната мать пришла в последнюю очередь. Когда она вошла в горницу, лекарка еще крутилась около парня, но никаких перемен к лучшему не было. Дирк подавил вздох отчаяния — он-то знал, что сейчас должно произойти.

— Все вон, — скомандовала Видящая, едва переступив порог. Даже в желтом свете бросался в глаза контраст между бледным лицом и темными волосами. «Гордячка», — в который уже раз за свою жизнь подумал Дирк. Да, гордячка. Ее ожидало тяжелое дело, и она намеренно вела себя холодно и уверенно, словно не ей предстояло убить сына вождя.

— Пошлите кто-нибудь за отцом! — бросила она вдогонку, усаживаясь на край постели.

На некоторое время они остались одни.

— Ты бы хотел, чтобы он жил? — мать подняла на Дирка взгляд. Она взяла в руки ладонь Ларната, и мальчик заметил, что кисть приятеля стала такой же тонкой, как и холеные руки матери.

Дирк молча смотрел на нее. Потом кивнул.

— Если мы оставим хоть одного, мы погибнем. Это не обычная болезнь и даже не снежная лихорадка, — ее пальцы разжались, и рука Ларната безвольно упала. — Это как дух, поселившийся в теле. От этого нельзя вылечить. И я не знаю, как его изгнать.

— Но… — начал было Дирк, когда мать оборвала его:

— Никто не знает. Это магия колдунов, а не Видящих. Я хочу этого еще меньше, чем ты. Неужели ты думаешь, я могу убить сына вождя безнаказанно?

Он не ответил. Нечего было отвечать. Наконец, мать вздохнула и опустила взгляд.

— Это нужно сделать, пока он не пришел… Иначе он побоится убить своего сына.

Ладонь ее легла на рукоять ножа, но Дирк остановил ее. Молча протянул руку.

Глаза Ларната все так же невидяще смотрели в потолок, когда мальчик коснулся лезвием его шеи.

— Я предатель…

Ночь молчит. Капли воска на оплывшей свече отмеряют время.

Дирк всегда знал, что в кланах боятся магов — он боялся и ненавидел их вместе со всеми, с той беззаветностью, с какой ребенок верит родителям. А потом, лет в тринадцать, Дирк обнаружил силу в себе.

Сперва он не верил, все твердил себе, что одежда тлеет оттого, что ее плохо сушили над костром, а трут вспыхивает в его руках от неумелого обращения. Через год пришло понимание правды, и рука об руку с нею — страх. Он не мог понять, как его мать, его родичи — могут равнять его с теми, другими? Ведь он… никого не убивал, не стремился к власти. Как он может быть сродни тем, другим, что властвовали в его горах многие поколения?

Однако проверять понятливость клана отчего-то не хотелось.

Однажды он дал себе твердый зарок не колдовать — и свалился с тяжелым жаром. Его лихорадило, тело словно бы излучало тепло, пока он не нарушил обет. Ему вообще довелось преступить немало обетов.

Он клялся служить клану — и ненавидел своего вождя. Одевая цепь Видящего, клялся преследовать магов — и знал, что приведись ему оказаться меж двух огней, он будет убивать своих родичей. Наверное, желая протянуть его мучения, боги дали ему достаточно силы, чтобы скрывать свою магию.

Предатель…

Холодное, льдистое слово. Крошится на губах, едва выговоришь.

Это была война: унылая и бесконечная, как междоусобные свары меж кланами. Война, в которой маги убивали воинов, а воины — магов, и никто в этой схватке не был ни чист, ни прав. Обе стороны замарали себя.

Он не искал себе оправданий, не выискивал, кто правее. Судьба сама поставила его на одну из сторон. Он не мог не предать, потому что боролся за выживание.

Почему же тогда во рту этот горький и медный привкус? Вкус крови…

Темнота разразилось приступом пьяного смеха. Сегодняшний торг удался, от стены к стене по всему поселку отдавались громкие голоса вперемешку со звоном струн. Тихо было только в посольском доме. Так тихо, как после метели, когда все живое занесло снегом, и на долгие месяцы из-под него не покажется ни травинки.

— Понимаешь… — Дирк умолк на мгновение, подбирая слова. — Я пробовал не колдовать, но не могу. Будто что-то тянет, тянет внутри…

Они снова были вдвоем. Два мага: южанин и горец. Две маски. Каждый знал, что игра началась, и цена — не просто бегство одного из них. Дирк понимал, что за услугу придется платить. Сколько — одним богам ведомо.

— Один чародей: самый великий, самый уважаемый среди нас, — заговорил вдруг южанин, — как-то сказал, что магия подобна любви. Страстной влюбленности. Ей нельзя приказать: если она пробудилась, она угаснет сама или так и будет терзать человека. Ей можно сопротивляться, но приносит это только разрушения. Магия — естество чародея. Судить его за то, что он родился с силой можно. Но глупо.

Он умолк, не договорив. Спустя пару секунд маг закончил:

— Я понимаю тебя. Чего ты хочешь?

— Остаться! — выдохнул Дирк. — Я знаю, я предаю свой клан, но я не могу там жить. Они убьют меня, как только узнают. Они хотят мне добра: мои друзья, моя мать — но они превратятся в зверей, стоит им узнать.

— Твоя мать тоже была на твоем месте, — чародей чуть подался вперед, пытаясь поймать его взгляд. — Она проходила через то, что тебя гнетет, и она смогла… не предать.

Он не хотел говорить это слово. Почему… к чему он ведет? Разве не в его интересах получить своего человека на севере? Найти для собратьев того, кто знает горы, как собственную ладонь.

— Она слабее, — рассеяно произнес Дирк. — Да, были другие, они смогли отказаться от магии ради кланов. Но для них даже не стоял выбор. Такие, как я, рождаются редко. Их либо казнили, либо они поднимали мятеж, и их казнили потом. Мы все погибаем. Просто за то, что мы такие, какие есть.

— Ты можешь отказаться от магии, — напомнил южанин. — Это тяжело, но возможно.

— Ради чего? — горько выдохнул юноша. — Ты не знаешь, как мы живем! Это бесконечные войны, в которых клан Сехнал убивает велирцев, велирцы дарнатов, а дарнаты сехналов… Убивают ни за что, за старые дрязги — и люди гибнут, один за другим, из поколения в поколение… И никто не знает, с чего все началось.

Дыхание прервалось, но сбивчивый поток слов не иссяк. Сглотнув, Дирк продолжил — выплескивая накопившуюся на дне души муть:

— Но я знаю, с чего началось! Просто когда-то кланы были малы, и каждому хватало своей долины — а потом они встретились. Этого было довольно! Вожди видят только свою власть, им плевать на голод и нищету. Они похожи на пьяных жрецов, каждый из которых считает, что только его боги истинные. Их объединяет только ненависть к магам и страх. Вожди прошлого бежали на север из страха, они боятся нас до сих пор, потому что их власть держится на грубой силе. Ведь мы могли бы помочь — но нас убивают. Проклинают и стирают имена из памяти остальных.

В комнате повисло молчание. Глухо, как барабан жреца, стучало сердце.

— Что ж, я могу помочь… — маг встал, прошелся по комнате, словно решаясь на что-то. — Но ты говоришь о предательстве не вождей, не законов — а всех, кто на тебя полагается. Твоей матери, твоих друзей…

Темнота за окном вновь взорвалась приступом смеха.

— Мать… поймет, — солгал юноша. — Друзья… У меня нет таких, ради кого бы я возвращался.

— Хорошо, — маг решился, закусил губу. — Но мне понадобится твоя помощь.

Медленно, словно не веря в свою удачу, Дирк кивнул.

Он думал, предавать будет сложнее всего. Куда труднее оказалось жить с уже совершенным предательством. Видеть Даккана — довольного, как сытый медведь, слушать, как другие прочат юноше победы в рядах воинов клана. Казалось, быть предателем — все равно что быть пауком: плести одновременно и лабиринт, и ловушку.

В тот день наконец развиднелось — впервые с тех пор, как они покинули горы. Потому-то они и увидели гонцов издали: солнце блестело на оружии и символах клана.

Юноша принимал участие в сборах и теперь замер, глядя на приближающихся гонцов, как на вестников смерти. Их было двое, на случай, если один упадет и отстанет — два бегуна в белом мехе. Белый мех, знак беды…

Один из них был из другого клана — еще худший знак — упав на колени и тяжело хватая ртом воздух, он просто протянул зашитый в кожу пакет. Дирк стоял, не в силах оторвать от него взгляда, пока Даккан не сказал негромко:

— Бери, Дирк, это тебе.

Упрямые нитки никак не хотели рваться и пальцы дрожали, а завернутый в кожу сверток едва не выпал из рук. Развернув, юноша пробежал глазами в спешке нацарапанные матерью строки.

— Война, — тихо сказал он. — Война с магией…

Мокрый северный ветер рванулся ему в лицо и обжег холодом щеки.

— И что теперь? — брови чародея поднялись. — Я поставил в известность своих коллег, они ждут тебя. Ты нужен им так же, как и они тебе.

Скольких трудов стоило Дирку убедить Даккана, что нужно сообщить весть южанам! В конце концов, они были соседями, они должны знать, что на их рубежах началась война. И теперь южный посол не скрывал раздражения:

— Мы должны ехать сегодня же!

— Но я не могу! В моем доме убивают таких же, как я.

— Эта не твоя война. Ты поможешь им только если выучишься сам и принесешь магию в горы.

— Как раз это — моя война! — почти выкрикнул Дирк. — Тот, кто поднял мятеж, решился на то, чего не смог я. Я обязан вернуться!

— Чтобы помочь несчастному? Ты загубишь и его, и свою жизнь.

— Ты не понимаешь! Это не охота за отступником, это война. В которую сочли нужным втянуться другие кланы, и мой в том числе. Они так боятся, что на время смогли примириться друг с другом…

Слова иссякли, Дирк не знал, как убедить мага. Наконец, чародей отвел глаза. На его шее дергался мускул.

— Прости. Ты действительно нужен нам, — негромко сказал он.

«Если б ты знал, как мне нужны вы!» — с горечью подумал Дирк.

Он молчал. Он не мог сказать это вслух.

— Если я когда-нибудь вновь… — начал он после неловкой паузы и умолк. Продолжать не хотелось, Дирк и сам знал ответ на свой вопрос. Нет. Ему никто не поможет, если он попросит помощи вновь — потом. Как-нибудь. Если выживет…

Южанин слегка улыбнулся, и его глаза лукаво прищурились.

— Давай я скажу это по-другому? — предложил он. — Если тебе понадобится наша помощь: не только когда ты вернешься с другим посольством, но и дома, в горах — тогда используй это.

Он запустил пальцы за воротник и, выудив из-под робы шнурок, снял с себя амулет. На ладонь юноше легла простая металлическая пластинка с отчеканенным на ней солнцем. Диск чуть покалывал кожу при прикосновении.

— Спасибо, — слово прозвучало тихо и глухо, едва слышно.

На язык просились другие слова: целая свора вопросов. И главный из них — чего они хотят за этот дар? Ведь в делах двух послов нет места бескорыстным подаркам. Но такие вопросы не задают. Как не спрашивает пес, почему хозяин не кормит его перед охотой.

Сверху, с холмов казалось, что жизнь в крепости идет своим чередом. Сизый, почти синий дым поднимался над тем, что еще с утра было пожарищами. Вся заваленная снегом, крепость казалась одной из многих иззябших, продрогших твердынь кланов. Сперва Дирку даже подумалось: уж не отступили ли его спутники?

Но нет, тишина накрыла долину медвежьей шкурой. Не звякнет кузнечный молот, не залают собаки, не разнесется эхом девичий голосок. Дирк остановился на вершине утеса, наблюдая за захваченной крепостью. Мохнатая горная кобылка переступала копытами по хрустящему снегу.

Теперь он знал, как зовут их врага. Тант. Короткое имя. Резкое, как пощечина. Кто он, откуда? — всего этого Дирк не знал. Знал только, что тот осмелился пойти против кланов. У походных костров говорили, изгои стягиваются на север, к долине Морхен. Еще говорили, на его сторону встали два самых северных клана — неслыханное отступничество! И еще говорили — там, на севере, воины вынуждены сражаться с духами и самими горами, по воле мага ополчившимися против кланов.

Обвалы и леса, в которых пропадали целые отряды. Крошечные рощи, «заводившие» воинов, так что те ходили кругами, пока не помирали с голода. Этим историям не было ни конца, ни краю. Южнее, шла другая война. Война с отступниками — в которой вынужден был участвовать Дирк.

Его не пустили в бой. Оставили в тылу гонцом, чтобы он мог донести в лагерь весть о поражении или победе. И вот теперь он вернулся. Поправив на лице шарф, Дирк направил свою кобылку вниз.

Вблизи уже не осталось сомнений, что крепость подверглась нападению. Выбитые ставни, отпечатки сапог, ведущие в каждый дом. Кое-где остались следы, будто что-то тяжелое выволакивали наружу. Значит, дело дошло и до грабежа… Только жителей нигде не было видно. Зато над крепостью плавал тошнотворный до одури запах горелого мяса — это воины сжигали тех, кого коснулась скверна магии.

— Куда это ты? — резкий окрик заставил Дирка остановиться.

Они оба выбежали из-за дома: растрепанная чумазая девушка, почти девочка — и Карс. Небритый, с сидящим немного набок носом, словно пришитым к лицу небрежной рукой.

— Дирк… — Карс осклабился. Девчушка остановилась, испуганно глядя на нового врага. — А мы думали, ты вернешься к утру.

— Что здесь происходит?

— Битва кончилась, остальные на площади сжигают отступников, — Карс пожал плечами и криво улыбнулся. — А эту голубку я нашел в одном доме. Она пряталась в печке. Хочешь позабавиться?

— Оставь ее!

— Зачем это? — Карс поднял брови. — Она отступница. Не все ли равно, если ее сожгут так и так?

— Затем, что скверна уже коснулась ее! — Дирк с ужасом услышал, что его голос дрогнул. Девушка смотрела на него несчастным и умоляющим взглядом. — Я приказываю тебе как Видящий.

— Пошел ты… — Карс отвернулся и схватил не успевшую опомниться девчонку за руку. Вскрикнув, та попыталась вырваться, но было уже поздно. Прижав ее к себе, воин рванул рубаху у нее на груди.

Дирк спрыгнул с коня и изрыгнул проклятие — это были последние мгновения, когда он управлял собой.

— Оставь ее! — голос прогремел так, словно тяжелые камни, грохоча, ударились друг о друга. Сложенная из толстых бревен стена затрещала, пошла ходуном — и из нее потянулись тонкие стебли, цепляющиеся за руки Карса.

— Ты… ты… — повторял тот, вцепившись в девушку и выставив ее перед собой живым щитом. — Ты колдун! Ты сам один из них!.. — от страха его голос вдруг сорвался на визг.

Расширившимися от ужаса глазами он смотрел на Дирка, позади которого ворочались, вылезая из своих мест в земле валуны, а все новые и новые побеги тянулись к Карсу, опутывая его руки.

Наверное, отчаяние побудило его сбросить путы и выхватить нож. Приставив его к горлу девушки, он заорал — слишком громко от испуга:

— Отойди или я зарежу ее! Живо!

Дирк, медленно, шаг за шагом подступавший к нему, остановился.

— Что здесь происходит? — голос раздался откуда-то слева, и, обернувшись, юноша увидел целый отряд воинов. Поставленный вождем за главного Хатлан хмурился. Вот уже несколько лет приударявший за матерью Дирка, он не хотел спускать на юношу всех собак.

Наверное, Дирк еще мог как-то спасти себя, свалить окружившее их буйство на колдовство отступницы, но в этот момент Карс завопил:

— Он колдун! Маг… — в голосе его звучала истерика. Как-то дико, похоже на собачий лай, засмеявшись, он с силой надавил на кинжал.

Девушка вскрикнула и захлебнулась кровью, мешком рухнув на снег.

В глазах потемнело.

Ворочавшиеся за спиной юноши валуны, словно сорвавшиеся с цепи псы, ринулись в полет. Откуда-то справа раздался яростный треск, и целое бревно, вырвавшись из стены дома, сбило двух воинов с ног.

— Толлан… Беги! — успел крикнуть капитан, прежде чем отколовшаяся от крыши сосулька располосовала ему лицо.

Хаос окружил Дирка. За заставшими взор кровавыми пятнами гнева, за мельтешением снега он не видел ничего — только слышал крики, доносившиеся из-за кружащих вокруг камней и осколков дерева.

Он один стоял в центре шторма, и ни единый порыв ветра не шевелил его волосы. У его ног лежала мертвая девушка. Повалившись на нее, с проломленной камнем головой лежал лучший охотник их клана. Карс.

А вокруг Дирка все кружил и кружил смерч…

Когда все закончилось, сил не осталось. Что-то словно бы выпило Дирка до дна, и слабость тянула к земле, а трясущиеся колени так и норовили согнуться. В глазах плясали цветные огни, и руки дрожали, когда юноша опустился на снег у тела Хатлана.

Голова упала на грудь, и Дирк вынужден был упереться в землю, чтобы не распластаться прямо тут, среди мертвых тел.

Толлан сбежал… Он доставит весть в лагерь, после чего горцы начнут охоту. Сил поднять голову не было. Дирк не знал, сколько сидел так, пока, наконец, не сомкнул руки на широкой ладони Хатлана. Пальцы не слушались, и тяжелые золотые кольца никак не желали сниматься. Они могут понадобиться… Никто не примет его за изгоя, ведь у него же есть лошадь. Он сможет продать их и купить себе мяса.

— Прости, — попытался он прошептать мертвому воину, но не услышал своего голоса.

Еще больших трудов стоило перевернуть тело, чтобы добраться до заплечной сумки. Внутри обнаружилось немного еды, кремень, кресало и несколько южных монет. Дирк забрал все. На заплетающихся ногах едва добрел до следующего тела.

Солнце уже садилось, когда он взобрался в седло. Его кобыла нервно переступала копытами и от запаха крови дергала носом. Дирк тронул ее бока коленями и направил прочь. Его путь лежал на север, к Морхену.

Он не знал, сколько времени прошло с той жуткой бойни. Он потерял счет дням. В первую же ночь, едва он пришел в себя, его вырвало. Вид лежащих на снегу мертвых воинов все время стоял у него перед глазами. Они словно обступили его: серые, бесплотные, полупрозрачные — они были реальней окружавшего юношу леса.

— Ты, ты убил ее! — говорил Карс, указывая на него пальцем. — Ведь ты мог сказать, что я потеряю мужскую силу, позарься я на эту девчонку…

— Ты убил свою мать, — произнес голос из-за спины. Хатлан не указывал на него и говорил холодно и размеренно, но в голосе его были брезгливость и отвращение. — Ты убил ее, ведь она так любила тебя…

— Ты убил Ларната, — говорил третий голос. — Ты мог использовать свою силу во благо, мог спасти его, но побоялся…

— Ты убил своего будущего отца, — вновь подал голос Хатлан. — Ты видел, что твоя мать принимала мои ухаживания. Я как сына любил умного и смелого юношу, который убил меня собственными руками…

— Ты, ты… — их голоса слились в ровный гул, и он один, зажмурив глаза, сидел посреди обвиняющего хора. Тонкие хрупкие пальцы были стиснуты так, что ногти до крови впивались в ладони.

Дирк не заметил, когда начал заниматься рассвет. Чем светлее становилось, тем бледнее были призрачные фигуры. Лица словно бы сползли с них, открывая гниющую плоть и пустые глазницы. Они разевали рты, что-то беззвучно крича ему, указывали на него пальцами, но растворялись в воздухе так же верно, как тает под солнцем снег.

Его путь лежал дальше. Путь, с которого теперь не свернешь…

На третий день пала лошадь. Затем стало ощутимо теплее, и снег исчез, и Дирк вынужден был упрятать меховую куртку в мешок, чтобы не обливаться потом. А потом закончилась еда, и он шел уже в полубреду, просто зная, что брести ему нужно на север: почти не глядя по сторонам, с трудом переставляя непослушные ноги.

Он шел сквозь лес, и кривые — отчего-то лишенные коры, словно бы голые — стволы обступали его. Над головой сомкнулись коричневые осенние кроны, то здесь, то там раздавались треск или странные шорохи.

Рычащий голос какого-то зверя. Нависшая над тропой ветвь, сама убравшаяся с дороги. Сухие, словно бы ржавые листья, вьющиеся над прогалиной в облаке пыли…

Дирк остановился. Ноги едва держали его. Он попытался опереться рукой на ствол, но тот с треском подался назад, оставив на ладони кровоточащую царапину.

— Дирк? — он не заметил, когда она появилась.

Она стояла там, где до этого кружились листья: женщина с коричневой, как кора, кожей. Она была обнажена, но кора служила ей лучше любой одежды. Зеленые волосы волной рассыпались по плечам.

Она рассмеялась низким грудным смехом и повторила слегка насмешливо:

— Дирк… Кого ты хотел найти? Друзей? Своих собратьев? Или самого Танта?

За ее спиной из-за деревьев начали выступать люди. Простые набедренные повязки из шкур оставляли их почти обнаженными. Руки, груди, даже их лица были покрыты узорами и татуировками. Холодно и подозрительно, они молча смотрели на него, в любой момент готовые ринуться в бой.

Слегка покачиваясь на слабых ногах, Дирк ответил:

— Я шел к тем, кого убивают в кланах.

— Тогда ты нашел тех, кого искал, — она усмехнулась краешком губ и добавила: — Те, кто зовут себя людьми кланов, пришли в наши горы и подняли против нас кованое железо.

— Я думал, изгои в союзе с южными колдунами… — выдавил юноша, на что женщина вновь рассмеялась:

— Разве водят дружбу дерево с топором?

— Откуда ты знаешь меня? — наконец спросил юноша.

— Теперь тебя знают все кланы, Дирк, — женщина присела на корточки и провела рукой по земле. Опавшие листья, которых она коснулась, замерцали зеленым, словно бы окруженные искристой аурой. — Если хочешь, ты и сам можешь взглянуть, что творится среди твоих родичей.

Она подняла с земли лист, но так и не протянула его юноше.

— Но сперва ты ответишь мне: да или нет? Станешь ли ты одним из нас, обратишь ли силу против тех, кто пленит огонь печами и ветер — стенами?

Дирк молчал. Люди в шкурах смотрели на него все так же угрожающе и подозрительно.

— Встанешь ли против тех, кто готов убить тебя за то, что ты такой, какой есть? — произнесла женщина.

— Я… да… — с трудом выдавил он.

Он не понял, как это произошло: мгновением ранее она еще сидела на земле — и вот она уже стоит перед ним, и острый шип ее пальца впивается ему в руку чуть повыше запястья. Капля крови упала в мерцающую траву.

— Земля запомнит твою клятву, — выдохнула она ему в лицо.

Ее дыхание пахло фиалками и северным ветром.

«Я… да…» — два слова, произнесенные под цепким взглядом мерцающих в полутьме глаз. Даже спустя шесть лун Дирк не знал, сожалеет ли он о них.

Здесь все было не так: не как в кланах и не как, по легендам, должны жить колдуны. Вместо огромных пещер, вместо проступающих из темноты резных голов демонов и неведомых чудищ была всего лишь лесная деревня. Горстка землянок, примостившаяся на склоне.

Порой его забавляло, сколь абсурдным было все, чему его так долго учили. В кланах ненавидели магов за то, что те напоминали о юге, о том, как горцы рождались и умирали на каменоломнях. Но изгои презирали южан так же, как всех, кого они называли «предателями земли».

Это не было даже главным селением колдунов — всего лишь форпост на подступах к Морхену. И вновь он, сам того не желая, стал одной из костей в игре войны — за той лишь разницей, что теперь он стоял на другой стороне. Вот и все…

Он стал охотником — правда, того сорта, что охотятся скорее за людьми, чем за животными. Теперь он знал все: где расположены поселения изгоев, что за войну они ведут. Как каждый год их ряды пополняются за счет новых беглецов, и как редеют — когда кланы находят очередную деревню. Изгои охотно делились своим знанием магии. Они не боялись Дирка, ведь земля «запомнила его клятву».

По ночам Дирк и сам превращался в зверя. Они покидали селение вечерами, когда в небе появлялась луна, и вскоре их пути расходились. Он бежал, и вокруг мелькали сумеречные стволы, и подушечки лап мягко ступали по палой листве, а в воздухе отчетливо пахло дичью и хвоей. Он мог бы поймать длинноухого зверька или завалить лесного танцора с короной рогов, но он преследовал дичь иного рода.

Он наслаждался властью. Охотник, хозяин ночи — он летел сквозь лес, мягко ступая по мокрой листве и скаля клыки в усмешке… Лунный свет будоражил душу. Он бежал по следу один, и только холодные звезды смотрели с нахмуренных ночных небес.

Его манил теплый запах добычи и крови. Все ближе, ближе человек… настанет миг — и он обернется, увидев выступившего из кустарника волка с испачканной снегом мордой. Потом волк прыгнет, и это будет последнее, что запечатлеется в расширившихся зрачках: обнаженные клыки и складки на носу.

Поймать разведчика удавалось не каждую ночь, но Дирк не отчаивался. Он знал: он еще будет бежать по теплому следу, бежать всю ночь — до тех пор, пока не проснется утро…

Как снежинки на ветру, дни один за другим улетали прочь: стремительно, безвозвратно. Юноша все выше продвигался в рядах колдунов. Сперва его вообще никуда не пускали — берегли от стычек с собратьями. Потом война подступила к самым рубежам Морхена, и юношу впервые выпустили охотиться за разведчиками. Наверное, Извела — жрица — ждала, что он не вернется из той охоты, что едва ему придется убить, он сломается и переметнется обратно…

Кто знает? Дирк знал одно: обратно ему ходу не было. Да, он все еще верил в некую человечность — в то, что во всяком случае его родичи из клана Сехнал окажутся не такими жестокими, как другие кланы. Но вскоре и эта, последняя вера сломалась.

Едва началась война, колдуны вывезли детей, стариков и часть женщин в Морхен, забросив большую часть поселений. Увы, изгоев было слишком мало. Вооруженные отряды горцев то здесь, то там — прорывались в долину, и тогда приходилось запутывать их, истощать, убивая одного за другим из засад — пока свора волков не могла с ними справиться…

В тот день он узнал, что горцы все-таки уничтожили одно из селений. В поднявшемся переполохе Дирк подслушал, что заблудившийся отряд был из клана Сехнал, и уже ждал увидеть согнанных в стойло детей и женщин. Их сделают рабами — именно освобождать их собрался Дирк, присоединяясь к карательной стае.

Когда он обостренным звериным нюхом почуял плавающий над лесом запах горелой плоти, он решил, что ошибся. Потом решил, что ошиблись колдуны, не разобрав символа клана. Он бросился в бой безоглядно: плечом к плечу с братьями, дикий танец на грани смерти и страсти… Не важно, какой там клан, он не всматривался в медные бляхи на плетеных тесемках.

Когда бой закончился, костер уже догорал. Языки пламени лениво лизали почерневшие, обуглившиеся кости.

— Этого не может быть. Просто не может… — как заклинание повторял Дирк, заворожено глядя на крохотный детский череп. Пустые глазницы бессмысленно таращились в осеннее небо. — Это не мой клан… Не Сехнал…

— Это Сехнал, — раздался из-за спины сухой безжизненный голос.

Дирк обернулся. Даэн, помощник Извелы. Высокий светловолосый, на его широкой груди был нарисован цветок, распустившийся в центре солнца. Кулак колдуна разжался, открыв лежащее на ладони копье из меди. Символ родного клана Дирка.

— Прости, — Даэн протянул руку и сжал плечо юноши. — Но иначе это был бы обман.

— …не Сехнал, — запоздалым эхом, по инерции сорвались слова. Дирк прикусил губу. Потом закрыл глаза и отвернулся.

Извелу он нашел только вечером, она возвращалась в селение. Поймав ее на лесной опушке, он твердо произнес:

— Я хочу стать одним из вас. Полноправным колдуном, — и на сей раз уже не отвел взгляда от ее мерцающих глаз.

— Дирк, — ее низковатый голос смягчился. — Тебе придется воевать. Не защищать долину, но идти в бой там, на юге.

Видя, что этих слов недостаточно, она принялась его убеждать:

— Входить как свой в лагеря и разделять с ними хлеб и вино, а потом, нарушив законы гостеприимства, убивать их. Пробираться в крепости и вырезать спящих. Это война, мы не можем иначе, нас слишком мало. Но ты… Тебе лучше помогать раненым.

Он молча покачал головой.

— Я хочу стать полноправным колдуном, — повторил он, и теперь Извела сама опустила глаза.

— Хорошо, — сказала она наконец.

За околицей на прогалине было капище, раньше Дирку не разрешалось туда ходить. Издали он видел только стоявшие кругом стелы и раскинувшиеся над ними ветви огромного дуба. Теперь, изнутри он мог разглядеть на шершавом камне резьбу.

Там были выцарапаны охотничьи сцены — во всяком случае, так казалось на первый взгляд. Связка кривых штришков — охотник с луком. Грубый набросок — волк и горный баран. Вот только не люди охотились на животных. Люди бежали, пытаясь спастись от преследующих их зверей. Корявым квадратом был нарисован дом, в котором прятались несколько человечков. Какой-то рогатый зверь копытами выбивал в окнах ставни.

— Слушай меня, — каким-то больным, немного надтреснутым голосом приказала Извела. — Ты строишь стены из камня и возводишь крышу из дерева, — начала жрица, и Дирк слушал ее, опустив голову и глядя в землю. — Ты рожден в мире, чтобы изменить землю. Мертвый камень подвластен тебе и дает укрытие от ветров. Мертвое дерево отдает тебе силы и готово беречь от небесного гнева. Железо, мертвое и неподвластное, готово сгореть за тебя в огне, чтобы переродиться в твое оружие.

Она остановилась на мгновение перевести дыхание.

— Помнишь, когда ты пришел сюда, я сказала: «обратишь ли силу против тех, кто пленит огонь печами и ветер — стенами»?

— Да, — глухо ответил Дирк.

— Ты не задумывался над тем, что делают люди: и твои родичи, и южане там, на равнинах? Мы ломаем скалы и строим стены, когда довольно обратиться к земле и она сама возведет тебе дом. Целые горы рушатся над шахтами и каменоломнями… Мы мостим камнем дороги, чтобы ногам было удобней ступать, и рвем траву. Сперва во дворе дома. Потом на полях. Потом вырубаем леса и изгоняем оттуда зверей — только чтобы нам было что есть. Когда можем магией вырастить плоды, которые сполна нас насытят.

Он не нашел, что ответить и просто кивнул.

— Путь колдуна не просто в том, чтобы овладеть силой, — произнесла жрица. — Мы защищаем землю. От тех, кто ее предал. Наша война с кланами вынужденна и временна. Мы никому не угрожаем до тех пор, пока не угрожают нам. Нас не интересует, что происходит среди людей. Наша цель оберегать землю. Хотя бы здесь, в этих горах… Согласен ли ты оставить все, что тебе так дорого? Забыть все связи крови, чтобы судить по делам, а не по родству?

— Согласен, — выдохнул Дирк, и тогда она протянула ему руку.

— Тогда клянись! Слова сами придут тебе…

На ее ладони лежал грубый кремневый нож. Клинок, которым он должен убить себя — чтобы переродиться вновь. На этот раз уже не осталось сомнений, лишь мимолетный взгляд упал на кинжал. Первый удар. Кровь хлынула из руки ручьем…

Словно боевое безумие, литания — сбивчивая, уродливая, в которой не было ни предложений, ни фраз: просто одно за другим лились слова, словно бы из самого сердца:

И словно бы жгучий яд струится по жилам, бурлит в крови, выжигая его изнутри и наполняя силой руки. Второй удар — кровавая полоса поперек лба.

Он запрокинул голову к небу, и кровь заливала ему глаза, и что-то шумело в груди, словно тысячи ветров вьются вокруг его сердца, и кажется, сами глаза теперь могут метать молнии…

Третий удар, в область сердца. Кремень заскрежетал по ребрам, оставив глубокий порез. Кровь бурлит в теле, застилает алым глаза — кажется, сейчас выплеснется изнутри опаляющим жаром…

Когда все закончилось, он не слышал своего тела. Не чувствовал крови, смывающей с груди краску. Все тело словно бы распирало, будто бы он стал выше, сильнее — будто бы кожа и кости стали тесны ему, не давали встать в полный рост.

— Склонись перед деревом и предложи свою кровь, чтобы вас связали узы родства, — словно бы из другого мира долетели слова Извелы.

Он тяжело упал на колени, и кровь обагрила впившиеся в землю корни. Мгновения ничего не происходило, пока дерево вдруг не зашевелилось, не затрещало ветвями.

— Оно приняло тебя, — сказала Извела. — Если тебя мучает жажда, вещь из плоти, пей от него. Если ты голоден, ешь от него, ибо оно есть податель меда и лесная трава… Пей! — приказала жрица, и Дирк послушно коснулся губами коры.

Холодная и свежая, чуть сладковатая жидкость обволокла небо. Он сглотнул и почувствовал, как что-то соединяется в нем, смыкается — и он больше не теряет кровь с каждым мигом.

— Ешь! — приказала жрица, и зубы юноши впились в кору. На вкус она была как истекающее жиром мясо, и кости начали смыкаться в нем, а рассеченные мышцы срастаться, закрывая порезы и раны.

— Вставай, — сказала она тем же больным и надломленным голосом.

И он встал. На его узкой груди красовался узор из сплетенных тугой сетью ветвей.

Когда он спустился в землянку, слова застряли у него в горле. Молча глядя на пленника, он стоял несколько секунд, пока не нашел силы обернуться и бросить охранникам:

— Подождите снаружи.

Едва они остались одни, юноша опустился перед Толланом на колени.

— Дирк… Маленький Убийца, — удивительно, но прозвучало это не гневно, а скорее ворчливо. Долговязый, нескладный, Толлан был точно таким, каким юноша видел его в последний раз.

— Ты еще и винишь меня? — слова давались с трудом, словно бы застревая в глотке.

Воин фыркнул.

— Это имя такое. Так уж тебя прозвали. После той бойни…

Толлан поморщился, неловко пошевелившись, и только теперь Дирк заметил перевязанное плечо. На ткани, где волчьи зубы прокусили руку, явственно проступала кровь.

Дирк молчал. Он мог ответить обвинением на обвинение, но делать этого не хотелось. Только когда молчание стало совсем уж невыносимым, он произнес:

— Я и не ищу оправданий. И не знаю, кто первым начал это… Просто мы стоим по разные стороны гор. Вы убиваете нас, а мы — вас. Я не выбирал склон, на котором стоять мне.

Толлан, похоже, хотел пожать плечами, но в последний момент передумал.

— Ведь ты же помнишь, я только хотел защитить эту девушку! — вдруг горячо заговорил Дирк. — Ведь помнишь же!.. Мне просто пришлось сражаться… Для вас она была не человек вовсе, а отступница. А все отступники…

— Брось! — парень вновь поморщился. — Я не страдаю беспамятством. А Карс был известной скотиной. Просто скажи мне, чем ты лучше его? Маленький убийца… — он словно пробовал на вкус эти два ранящих, страшных до жути слова.

— Ты просто никогда не жил так, как я! Не знаешь, как это: знать, что твои родичи убьют тебя, если узнают. Не знаешь, как — слышать, как говорят о таких, как ты. Как похваляются убийствами твоих братьев…

Толлан отвернулся и какое-то мгновение Дирк уже праздновал победу. Над ним ли, правда, или над самим собой — он не знал. Но воин вновь повернулся и выплюнул:

— Да знаю я все! Только ты все же скажи: чем ты лучше их? Нас, если так хочешь чесать все шкуры сразу! Чем?

Юноша опустил голову.

— Вы убиваете всех подряд, не разбираясь, кто ваша жертва. Я не подниму руку на хорошего человека, — убежденно произнес он.

Толлан вновь фыркнул.

— Из тех воинов, которых вы, землерои, сгубили — вы и ваши поганые твари! — многие были зверьми? Мой брат погиб в разведке, потому что вождь погнал его на войну. Сестра сошла с ума от прикосновения духа — а она была лучшей охотницей после Карса. И лучшей воительницей клана…

— Скольких они могли убить в мирное время? — парировал юноша. — Подвернись им случай — просто за то, что мы родились такими?

— Демон тебя сожри, Дирк! — выдохнул Толлан. — Ты хоть знаешь, за что я здесь? Там, в деревне, я решил спасти столько женщин, сколько могу. Я и спас парочку, и сбежал. Пока я спал, они опутали меня ветвями и притащили сюда: беспомощного, как младенца.

— Это война! — бросил Дирк. — Не хуже постоянных стычек с Велирой или Дарнатом…

— Так ты говоришь… — проворчал Толлан. — Когда-то, еще до войны мы были друзьями, — голос его вдруг стал задумчивым и глаза словно бы смотрели куда-то сквозь Дирка. — Я помню, я был старше тебя, но считал тебя ровней за то, что тебе все всегда верили, за то, что ты умел вертеть людьми, как хотел, но пользовался этим как-то… правильно, что ли? У тебя — да, было это обостренное чувство справедливости: во всем стоять посредине. И то плохо, и то плохо, не важно у какой стороны. И хотя ты был младше нас, ты создал целое поколение стоящих посередине. И вот теперь ты Маленький Убийца, а я рассказываю тебе то, что ты знаешь сам…

Повисло молчание.

— Допрашивай уж меня, чего тянешь? — наконец, вздохнул воин.

— Как там мать? — вместо этого спросил Дирк.

— Постарела. Она потеряла сразу тебя и Хатлана. Пытается избавить вождя от Меча и передать его в руки другого. На ее взгляд, более достойного, но, по-моему, ее ставленник просто более благосклонен к ней. Ты знаешь, после смерти Ларната… — он не закончил.

— Как она отнеслась… к моему… уходу?

Толлан не хотел отвечать, это было видно по его лицу. Наконец, он выдавил:

— Она прокляла тебя. Что она могла сделать, когда все ждали именно этого? — сразу добавил он, но Дирк уже не желал слушать.

— А сестра Ларната?

…Время словно остановилось. Он потерял всякую осторожность и, если бы Толлан не напомнил, где он, Дирк спрашивал бы и спрашивал до конца дня.

— Я освобожу тебя! — произнес Дирк, вставая. — Поговорю с Извелой, она поймет.

Толлан промолчал, лишь слегка улыбнувшись. Только когда юноша уже уходил, воин окликнул его:

— Послушай, Дирк, я хотел сказать… Вспомни, во что ты верил еще год назад, ладно? Просто вспомни.

Дирк смотрел на него, понимая, что повисшая тишина затягивается. Вдруг Толлан взорвался:

— Ведь ты же колдун, Дирк! Даже по россказням Видящих колдуны не только жестоки, но и мудры. И тебе придется стать мудрым, даже если не хочешь — потому что у тебя сила! Мудрый человек не бросается в бой, а наблюдает и ждет. Не ищи правое дело, его нет, лучше путь будет два неправых, но одинаковых. Как только одна неправота подрастет — режь, пока они снова не станут равны. Я знаю, я путано говорю, но ведь ты должен понять! Ты Видящий, а не я…

— Я понимаю, — Дирк остановился. — Но по-твоему мудрец должен стать преступником для всех.

— А кто сказал, что это легко? — Толлан подался вперед и вновь поморщился. — Мудрость тяжелый груз, но если ты подчиняешься всяким законам и заповедям — то тогда уж совсем неподъемный. Ты сам поймешь… Иди! Не то окажешься здесь же вместе со мной.

И Дирк ушел.

Пламя металось среди стоячих камней, в его суматошных сполохах резьба на стелах казалась живой. Казалось, охотники и впрямь бегут от преследующих их волков. Казалось, человечки в коробке дома дрожат от страха, а горный баран и правда ударяет рогами в ставни и крушит стены копытами.

— Вы, кто воздвигает камень на камень и возводит крышу из дерева, — лился над капищем низкий голос Извелы. — Кто порабощает железо огнем, а огонь — очагами. Кто обожженным железом сдирает кожу с ветвей! Земля создала для вас смерть и возрадуется, ибо вы возведете ей храм из своих мертвых тел!

Дирк стоял в стороне, он не мог еще участвовать в ритуале. Но сейчас юноша был рад этому. Не мог он смотреть на пламя. Потому что рядом с костром, весь залитый оранжевым светом стоял, привязанный к дубу, Толлан. И колдуны, как ни в чем не бывало, вели вокруг него сумасшедший безудержный хоровод, запрокидывая к звездному небу безумные лица.

— Сплетутся лозы и выпьют кровь предателя… — юноша вздрогнул от этих слов. Он не сможет… Не сможет еще раз. Ведь земля помнит его клятву.

Те, кого он считал собратьями, танцевали дикой, экстатической пляской, и пели нестройным и рваным хором, и барабаны стучали так, что казалось, от их треска вот-вот посыплются с небес звезды.

Посреди этого хаоса стояла Извела, и цветы распускались на ее волосах, а из рук, плеч и бедер прорастали ветви, тут же, на глазах, распускаясь листьями.

— Слепы люди, собирающие золотые камни, ибо они голодны равно до сокровищ и кандалов…

Юноша отвернулся, он уже знал, что сейчас должно произойти. Но не мог он и просто слушать ее, когда человек, с которым он играл в детстве, стоял там, у костра… Дирк вновь поднял голову, чтобы увидеть, как один жрец ставит в рот воину распорку, а другой уже подносит к его лицу ложку.

— Мы танцуем под ликом звезд, и штормы поднимаются из шумного хора, и мгла расползается из лесных теней, и огонь лижет небо: счастливый и жадный. Мы танцуем и кормим того, кто предает землю, ибо голод предателей так велик, что превосходит смерть.

Кулаки сжались, но теперь уже Дирк был бессилен. Это не грязный задний двор, перед ним маги, каждый из которых сильнее его.

— …и даст деревьям новую жизнь, даст жажду корням и ветвям — воду, чтобы пить ее, не таясь от взгляда небес.

Дирк не умел проигрывать. Он не проигрывал никогда. Там, на юге, в посольстве — сама судьба обошла его, против нее нельзя ни выиграть, ни проиграть. В крепости отступников — он победил. Извелу — победил, если не силой магии, то хоть упорством. Как же можно теперь проиграть, когда от этого зависит жизнь?

— Призовет змей к ногам моим, воронов, что выклюют ему глаза, и шакалов, что выкрадут детей его и будут ночами глодать его кости.

Голос Извелы, казалось, обволок капище, вытеснил посторонние звуки. Никто не видел его: одинокую фигурку на самом краю между светом и тенью.

Он просто развернулся и пошел прочь. Он знал, что Толлана будут кормить, пока он не умрет. Ибо голод людской так велик, что превосходит смерть…

Дирк просто шел прочь. Только на этот раз уже не знал, куда.

Столпы Мира — перевитая слоями туч, укрытая шапками снега и льдов горная цепь. Неприступным барьером высится она на краю ойкумены, защищая южные равнины от стылых ветров. Сколько ни есть на севере снега и холода — кажется, они оседают в этих горах, словно те грудью принимают на себя удары природы.

Это скудный, неплодородный край. Чтобы выстоять перед морозом и ветром, перед вьюгами и штормами, горы тратят все свои силы. Как воины — ведь и мужчина выбирает что-то одно: теплый дом, семью и детей — либо тяготы и невзгоды в бою. Столпы Мира выбрали бой, потому там и не растет ничего, кроме хвои и жухлой травы.

У народа гор есть суровый обычай: любого, кто использует колдовство, считают предателем. В их земле иначе нельзя: слишком долго горцы добывали для южных магов золото и железо, поколениями рождались и умирали на каменоломнях.

Предателей изгоняют, и никто, даже враждебный клан, не пустит изгоя на порог. Не подаст ему хлеба. Не бросит и самой завалящей одежды.

Потому-то одинокий путник в горах — всегда изверг: тот, кого извергнул из себя род.

Одинокий путник в горах — все равно что мертвец. Он дышит, и мыслит, и мерзнет — но он уже мертв. Потому что зиму в горах в одиночку еще не переживал никто.

Шаг… Как же трудно! Поднять и опустить ногу. Поднять и опустить. Еще шаг…

Преследуют ли его? Он не знал. Сперва он старался запутывать след, но теперь, когда не осталось сил, и ни одно деревце не могло насытить его в каменном лабиринте — теперь ему было уже все равно.

Еще шаг. Поднять и опустить ногу… Как больно! Живот скручивает от голода, словно кто-то узлом завязал внутренности и тянет, тянет: так сильно, что в глазах пляшут цветные огни.

Шаг. Любой встречный горец вправе убить его и обобрать — ведь он изгой. По щиколотку проваливаясь в сугробы, он брел сквозь метель, и мельтешащий перед глазами снег казался ему хлопьями сажи.

Обрыв…

Дирк остановился. Над ним возвышалась крепость. Заметенная снегом, покинутая — только копоть черным крылом легла поверх стен. Роспись войны на каменном свитке. Боги, зачем искушаете? За что? Ведь эта та самая крепость, где он обернулся против своего клана!

Напрягая последние силы, он запрокинул голову к небу.

— Еще чуть-чуть! Прошу вас…

Боги молчали. Суровые боги гор всегда молчат. Они дают своим детям самый главный дар — жизнь — но только ты сам можешь подобрать к ней удила.

Боги молчали, зато выла вьюга, собирая над головой стада облаков и погоняя их дальше и дальше к югу. Крепость казалась упершимся в тучи обломанным зубом. Протяни руку — коснешься. Совсем близко…

Еще шаг, вниз по тропе. Как соль, снег хрустит, трещит под ногами. Изо рта, даже сквозь обмотавший лицо шарф, валит пар. Дирк запнулся и вынужден был схватиться за торчащий из снега камень. Острые грани располосовали печатку и он почувствовал, как разжимаются пальцы.

Только не это! Не сейчас, когда он прошел столько дней! Не тогда, когда он почти на пороге укрытия!

Юноша покатился по тропе вниз.

Сколько он лежал, он не знал. Когда он очнулся, он увидел над собой сложенную из камней стену. Повернул голову — острая боль пронзила шею тысячей игл. Осталось лишь потянуться — и переползти порог. Дубовая дверь все еще скрипит на ветру.

Больше Дирк ничего не помнил.

Боги, зачем искушаете?

Истертый металлический диск в руке, два предательства за спиной. Земля, которая помнит о его клятве… Теперь, когда оба совершены — не поздно ли сожалеть о третьем? Что может быть хуже для обеих сторон — призвать в горы третью силу, способную поработить их обоих?

— Не могу…

Тень в полутьме. Шелест шепота в узкой каморке.

Южные маги некогда уже властвовали над горами. Долгое время горцы добывали для южан золото и железо, потом научились владеть собственным колдовством — и маги ушли. С тех пор в предгорьях стоят крепости, населенные Видящими. Маги не могут попасть на север, если их кто-нибудь не проведет…

Вспыхивает кошачий глаз масляной плошки — вспыхивает сам собой, хоть никто к нему и не подходил — разбрасывает сполохи по старым, потемневшим от копоти стенам.

— Не могу… — сдавленный, едва слышный хрип.

Он сидит в развалинах, и вертит в руках маленькую металлическую бляшку. Стальной кружок — может, последняя, на сей раз уже смертельная ошибка. Если за прошедшие века южане не изменились, Дирк призовет в горы еще худшую напасть, чем нынешнюю войну.

Посольство, этот цветок в гирлянде воспоминаний. Каким светлым, простым все казалось тогда! Теплый южный ветер раздувает робу молодого посла, треплет волосы. Чародей протягивает руку, приглашая северянина в посольский дом. Только протяни руку в ответ. Лишь коснись. Довольно только положить ладонь сверху.

За вратами ждет или помощь, или враждебная армия.

Боги, зачем искушаете?

— Не могу… — в третий раз произнес Дирк и накрыл амулет ладонью.

Врата раскрылись.

Железный замок холодно щелкнул, но юноша не поднял голову.

— Зачем ты пришел? — голос матери. Такой старый, словно прошло не шесть месяцев, а шесть лет. А то и все шесть веков.

— Дирк?

Дирк, а не Маленький Убийца. Он поднял взгляд.

Боги, как она изменилась! Морщины пролегли по лицу шрамами. Там, где раньше была черноволосая женщина, поддерживающая молодость с помощью силы — осталась седая ссохшаяся старуха.

— Я предал вас. Дважды, — только и пожал он плечами.

— Мальчишка… — выдохнула она, но Дирк покачал головой:

— Я уже не могу жить среди вас, теперь на меня охотятся и изгои — я знаю слишком много их тайн. Куда мне еще идти?

Мать закусила губу.

— Это ведь ты призвал южан? — наконец, спросила она.

— Я ошибся?

— Не знаю, — она поморщилась. — Одни Боги ведают. Вожди либо погибли в войне, либо сброшены своими подданными. Вроде, маги собираются оставить в нашей крепости гарнизон, но с какой целью — даже тебе не ответят.

С холодного каменного потолка сорвалась капля и с плеском упала в лужицу на полу.

— И что теперь будет? — с трудом выдавил Дирк.

Мать пожала плечами.

— Рано или поздно они уйдут. Или останутся и попробуют наладить с кланами разговор. Главное, они не пытаются посадить здесь игрушечных королей. Мы вот тоже скоро будем выбирать вождя…

Вновь молчание. Капля за каплей уходит время.

— Не сбивай меня, я пришла тебя освободить, — мать, наконец, пошевелилась и потянулась руками к его кандалам.

— Что? — он отполз от нее, бессильно шаркая ногами по полу. — Новый вождь убьет тебя!

— Не убьет, — мать ободряюще улыбнулась. — Слишком многим он мне обязан. Жить здесь тебе и впрямь нельзя, но ты можешь уйти с южанами. Ты ведь всегда грезил югом, я помню…

— Это предательство! — нужные доводы, подлецы, никак не желали идти на ум. — Ты идешь по моим стопам, хоть ты пощади себя…

Лихорадочно, одно за другим, он выплевывал слова, надеясь хоть как-то убедить ее, но понимал, что все тщетно.

— Если не вождь — то другие. Те, которых ты лечила, убьют тебя!

Стоя перед ним на коленях, с растрепанными седыми волосами, мать просто покачала головой. Не убедишь. Как ни старайся — не сдамся!

— Говорят, боги одной рукой дарят, другой проклинают, — уголок ее губ дернулся в саркастичной улыбке. — Умереть раньше родителей — дар для любого ребенка, но проклятье для матери. Я не готова к этому.

Он попытался отползти еще дальше, но теперь его не пускали цепи. Кандалы, звеня, натянулись, загремели об пол.

— А даже если это предательство, — продолжила мать, кладя руки на железные браслеты, — если предательство, мне все равно. Мне не нужны оправдания, ты мой сын.

Браслеты начали деформироваться под ее ладонями, они мялись, коробились — пока не упали, наконец, на пол пустыми железками. Дирк с ужасом смотрел, с какой легкостью его мать ворочает запрещенной магией.

— Я не уйду отсюда! — выдохнул он. — Ты можешь снять с меня кандалы, но я не выйду из этой камеры.

— Выйдешь, — мать улыбнулась. За спиной раздалось гудение, блики света на мокрых стенах выдавали врата, раскрывшиеся у него за спиной.

Плотный, невидимый кулак воздуха ударил ему в грудь и, вышибив воздух из легких, толкнул во врата. Прочь из мокрой камеры. Куда-то…

Предательство… Холодное, льдистое слово. Крошится на губах, едва выговоришь.

Говорят, за все время, что в мире властвуют люди, под солнцем не было совершено ни одного предательства. Люди всегда находят себе оправдания — почему так нужно, почему иначе нельзя. Почему они должны совершить то, что совершают…

Так говорят. Видать ошибаются. Потому что бывает — человек грудью закроет близкого от врага. Упадет занавесом. Какая бы кровавая драма ни шла на подмостках жизни, занавес упадет вовремя. Зритель бел, занавес — рдян… Даже если это предательство. Такие люди не ищут себе оправданий. Они знают, что предают и с легкостью — или же скрепя сердце — идут на это.

Еще говорят, рабы ли те, кто не знает, что они не свободны? Если так — предает ли тот, кто знает, на что он идет? И пусть закрыв глаза — но шагает в пропасть?

Что же до Дирка, Маленького Убийцы… Земля помнит его клятву, и одинокий путник в горах — изгой. И зиму в горах в одиночку еще не переживал никто. Все зависит от того, в горах ли он?

Ну а Олма, сехналская ведьма — теперь уж никто не знает, лгала ли она сыну или и впрямь знала, что ей ничего не грозит. Да и если грозит — уж она-то найдет способ выйти сухой из воды, разве нет?

Как по-моему, то именно так. Никак иначе!

Другие произведения автора, а также его статьи и дополнительные материалы о мире Анхар вы найдете на сайте:

Vsevolod-Alferov.ru