Предел погружения

Глава 6

– Разрешите?

Сашка поднял глаза от своей тарелки, где борща оставалось на донышке. Перед ним стоял с подносом незнакомый офицер – кремовая рубашка с иголочки, разглаженный воротничок, ровный пробор. Офицер улыбался: не той залихватской улыбкой с искрящим в глазах весельем – на грани то ли придури, то ли тоски, которую он часто видел у подводников и которая вызывала в нём смутную тревогу, не бессмысленной военно-строевой улыбкой, а спокойно, по-человечески.

– Садитесь, пожалуйста, – Сашка улыбнулся в ответ. Он ходил есть с первой сменой и уже различал в лицо большинство офицеров, наведывавшихся в кают-компанию вместе с ним, но эти правильные точёные черты, кажется, видел впервые. Он бы запомнил.

– Меня зовут Олег Максимович, можно просто – Олег, – офицер поставил перед собой тарелку борща, потянулся за ложкой. – Очень рад с вами познакомиться.

– Я тоже рад, – Сашка удивленно скользнул взглядом по погонам собеседника. Капитан второго ранга. Кто же он, командир боевой части? Какой? Вечно они у него в голове путались… – Я Саша.

– Как вам у нас, Саша, трудно? – Олег потянулся за солью, широкая белая кисть блеснула обручальным кольцом. Сашка пожал плечами:

– Стараюсь привыкать.

– Как ваше горло, не болит?

– А, это… – он махнул рукой. – Пустяки, давно прошло.

– Может, и пустяки, – Олег задумчиво покачал головой. – Но мелочи часто оказываются первыми шагами на пути к настоящим издевательствам. Если кто-то плохо обращается с вами, Саша, относится к вам без должного уважения, вам достаточно написать рапорт на имя командира. Или на моё имя – в Особый отдел. Мы немедленно примем меры и накажем виновного.

Сашка подпер щеку ладонью. Борщ кончился, пора было приниматься за котлеты, а слова Олега плохо укладывались в голове и мешали сосредоточиться на еде.

– Так ведь я и не питомец, чтобы со мной «обращаться», – он смущённо хмыкнул. – Я знал, куда я иду – на подводную лодку. И что мне надо будет играть по правилам, которые на ней приняты, тоже знал. Ничего плохого ведь не случилось, пошутили – и пошутили.

– С шуток всё обычно и начинается, – Олег удручённо покачал головой. – Хуже всего то, что люди молчат до последнего. Кто-то боится, кто-то не хочет беспокоить старших по званию, кто-то изо всех сил пытается сохранить лицо и надеется, что станет в коллективе своим, если выдержит все издевательства. Саша, – мягко, проникновенно сказал он, – не нужно стискивать зубы и терпеть. Тем более, вы гражданское лицо, ваш родственник – адмирал…

До Сашкиной спины будто кто-то дотронулся холодными сырыми лапками. Он выпрямился на стуле.

– А причём здесь мой дядя?

– Ни при чём, – Олег развёл руками, – я лишь подчёркиваю, что у вас есть все возможности для защиты. И Особый отдел всегда поддержит вас.

– А на меня кто-то нападает?

– Во всяком случае, шутка была опасной. Неразбавленный спирт мог повредить вам горло, пищеварительную систему. Вашим товарищам следовало подумать об этом.

Сашка молчал, вертел в ладони кусочек хлеба. Смотрел на Олега. На розовый, энергично жующий рот, на матово-гладкие щёки без тени бледности, на ясные синие глаза под тёмными бровями вразлёт.

Готов защитить. Цепко слушает, внимательно, не то что все – даже командир если с тобой и поговорит, то разве что на ходу, куда-то торопясь, кому-то отвечая…

Сашка положил хлеб.

– Каким товарищам? Я сам.

– Сами?

– Они похожи на вид. Спирт и минералка. Вот и взял не тот стакан.

Он взял вилку, нож, принялся резать котлету. Олег вздохнул.

– Понимаю. Я всё понимаю, Саша. Просто – помните, я всегда готов вас выслушать.

Так себе котлета. Не прожарили. А вот с борщом кок молодец, борщ удался на славу – разве что сметаны бы побольше.

Олег, впрочем, ел горячее с не меньшим аппетитом, чем первое. Ну настоящий образец чекистской стойкости и неприхотливости в быту, чтоб его.

– Илюха, не спишь?

Тёмный стриженый затылок приподнялся на верхней койке, и Артур обрадовано кивнул, прикрыл за собой дверь.

– Дай водички глотнуть, что ли. Нельзя, нельзя человека на подводной лодке заставлять столько говорить – я думал, у меня горло высохнет нахер.

Илья спустил ноги, соскочил вниз.

– Щас, где-то тут была, – нагнулся к тумбочке, принялся шарить. – А чего болтал-то? Я думал, болтать – дело замполита.

– Только замполита мне и не хватало, – Артур провёл рукой по взмокшим волосам. – Сначала всё утро до меня доёбываются, почему вода не греется. Пожрать не успел – беги исправляй. Ладно, лезем, разбираемся, крутим где надо. Вода наконец идёт горячая. Иду к себе, надеюсь поспать на боевом посту хоть полчаса – а мне Ляшко цветомузыку с лампочками устраивает. Знаешь Ляшко?

– Это который на учебной тревоге головой стукнулся?

– Он по жизни стукнутый, – вздохнул Артур. – Прикинь, на вахте закоротил автоматику – чтобы каждый час в отсек не спускаться, не проверять. Сидит и дрыхнет. А я смотрю – что-то я старые показания сбрасываю, а лампочка всё равно горит! У него десять раз в отсеке что-нибудь заискрит, а мы и знать не будем, пока жопа не накроет. Лампочка-то горит – отсек осмотрен!

– Вот долбоклюй, – Илья подбросил в ладони бутылочку. – Пить-то будешь?

Артур забрал у него бутылку, жадно глотнул раз, другой, третий.

– Уф, – утерся ладонью. – Я его и в хвост, и в гриву, а он стоит, глазами лупает. Телёнок, бля, молочный.

– Командиру-то доложил?

Артур махнул рукой, поморщился:

– Сильней, чем я, командир его всё равно не выебет. Какой смысл тащить наверх дерьмо, которое можешь расхлебать сам?

Илья усмехнулся.

– Жалеешь ты их. А они тебя не пожалеют, вляпаешься по самые яйца.

Артур устало засмеялся. Возражать было лень.

– Журналист ещё этот, – он поднёс ладонь ко рту, зевнул. – Понаберут детей на флот… хосспади… – зевота так и не уходила, выворачивала рот, – а молока не завезут…

– А что журналист? – Илья покосился на него с любопытством. – Тупит?

– Да не сильно для гражданского, – Артур пожал плечами. – Просто я как представлю, сколько мне с ним ещё ебаться…

– А чего ебаться-то? Сказал тебе старпом научить его в ПДА включаться и гидрокостюм надевать. Научится – и гуд бай.

– На кой журналисту гидрокостюм, если он понятия не имеет, как выходить из лодки под водой? На кой ему ПДА, если он при пожаре от ужаса про него забудет? Когда я приду к старпому на доклад, он скажет мне учить его дальше. Да если и не скажет, всё равно придётся учить. А то размажет его случайно по переборке, вину на командира свалят – и на меня заодно.

Помолчав, Артур покосился на тумбочку журналиста, на коричневый томик стихов, заложенный карандашом.

– Где он, кстати, сейчас?

– К акустикам, кажется, пошёл. Или к штурману. Материал для статьи, наверное, собирает, – хмыкнул Илья. – Так-то он ничего, тихий. Сидит на коечке, что-то в блокноте корябает. Вопросами не доёбывает, не истерит. Я думал, будет хуже.

– Это ты его не видел, когда он спирта хлебнул, – хохотнул Артур. – Глазищи в пол-лица, руками машет… Чуть не посшибал тут всё.

– А ты его напои ещё чем-нибудь, хоть керосином, – глаза Ильи блеснули. – Глядишь, он побежит к командиру просить себе другого наставника по борьбе за живучесть.

«Каштан» со вздохом проснулся, щёлкнул и заголосил:

– Комдива-три – в четвёртый отсек.

Артур вскочил, пэдэашка больно хлопнула по бедру – он потёр его ладонью.

– Ну вот опять. Ни сна, ни отдыха измученной душе!

– Поэтично. Откуда это? – поинтересовался Илья, с довольным вздохом вытягиваясь на журналистской койке.

– А хуй знает. Давай, побежал я.

Через двести миль сбавим ход и будем ползти тихонько-тихонько. Вот здесь… да, вот здесь войдём в слой температурного скачка, здесь никто не услышит. А вот дальше нужно уходить вниз, очень круто вниз, на двести метров как минимум. И слушать море. Ждать.

Если в штабе флота с расчётами не ошиблись, ждать придётся недолго. Крейсер появится – сразу его засечём. Тут уж прицепимся, как рыба-прилипала, пойдём дышать ему в брюхо. Не почует. Ни за что не почует, если только их акустик не умеет слышать, как трава растёт.

Хотя, разумеется, с нашим-то везением именно такой нам и попадётся – единственный на весь натовский флот. И тогда охота начнётся уже на нас. Сядут на хвост, вцепятся – попробуй стряхни. Вот и прыгай с тридцати метров на триста, виляй кормой и надейся не опозориться перед командованием на старости лет.

Сорок пять, конечно, так себе старость, но когда в отсеках кислород на полпроцента падает, еле ноги таскаешь, как дед девяностолетний. И брюзжать тянет точно так же. Матросы слишком медленно шевелятся, старпом невыносимо громко смеётся, а замполит… одно слово, замполит. И ты молчишь, цедишь приказы как через сито: одно лишнее слово – и из тебя польются словесные помои. Потом датчики кислорода перестают аварийно мигать, ты дышишь, дышишь и думаешь: а чего ты, в самом деле, бесился?

А гражданский на борту – это и вовсе тысяча и один новый повод для гнева и ярости. Надо к химикам, что ли, сходить, предупредить их основательно: не дай бог кислорода окажется меньше, чем надо – он, командир, устроит им взрыв без всякого реактора.

– Тащ командир, прошу разрешения в центральный!

Матрос Колмаков вытянулся в дверях с дымящимся стаканом чая в руке. Из первогодков, месяца два назад на лодку попал – ишь, как голос звенит, весь подобрался, подбородок ввысь.

– Заходи, – Кочетов подвигал затекшими плечами, сводя лопатки. Прокашлялся в кулак. – Чай-то кому?

– Так вам, тащ командир, – матрос глянул на него удивлённо.

– Мне?

– Так точно. Старшина Палий приказ передал – он с вахты сменился и сразу сказал чаю вам принести…

Рука в промасленном рукаве протянула ему стакан, и он машинально взял его, поставил на пульт.

– Спасибо, боец, – Кочетов покосился на растерянного матроса, – свободен.

Он повернулся в кресле, разглядывая невинно-равнодушные лица подчинённых: все при деле, никто ничего не знает.

– Хотите, чтобы я потихоньку свихнулся? – осведомился Кочетов. В глотке вновь закололо, пришлось отхлебнуть из стакана и понизить голос. – Сначала я не помню, как распоряжался насчёт чая, потом вы пускаете ракеты по Вашингтону и уверяете, что я приказал?

Старпом в своём кресле сердито крякнул.

– Лучше пей, Роман Кириллыч. Не умеешь сам о себе подумать – радуйся, что мы это делаем иногда. Ты к доктору хоть заходил?

– Палыч, – он поморщился, глотнул ещё, – какой доктор? Ещё на простуду время тратить.

– Тем более, пей, – старпом покачал лысеющей головой. – Простуда простуде рознь. Беречься надо.

– Ты кого цитируешь сейчас, свою жену?

– Моя Валя уж точно о здоровье знает побольше тебя, тащ командир. Знаешь, какой она мне бальзам настаивала с мятой, спиртом и мёдом? За полдня температура спала, я наутро бегом бежал на корабль – свежий, как младенец. Вот сейчас бы…

– Тащ командир, шум по пеленгу тридцать. Цель надводная, приближается.

Ага. Вот оно.

– Классификация?

– Десантно-транспортный корабль, предположительно типа «Фудре».

– Погружаемся на глубину сто, дифферент семь на нос, – Кочетов придвинулся ближе к пульту. – Приготовиться исполнить режим «Тишина».

Похоже, за эти полторы недели он настолько привык к ровному размеренному гулу за стенкой и под ногами, что теперь, когда гудение слышалось совсем негромко, чувствовал себя непривычно. Лодка затаила дыхание, лодка шла осторожно, и он словно ждал чего-то вместе с нею.

Карандаш с тихим шорохом скользил по бумаге. Сашка старался припомнить как можно явственней потемневшие доски пирса внизу, стеклянно-серую воду, наваливающийся прибой в лохматых гребнях бурунов, черную горбатую спину лодки. И сверху – клочья облаков, сквозь которые то просвечивают золотые блики, то вновь гаснут.

Это бы всё в цвете, конечно, но не потащишь с собой альбом и краски на подводную лодку. Ничего – вот вернётся, и можно будет повторить акварелью, положить лёгкие мазки там, где приходилось прорисовывать штрихами – а дальше вода всё сделает сама, растекаясь, смешивая тона, и море под бортом непременно получится того самого серо-чёрно-синего оттенка с металлическим отблеском, какой он помнит.

Ещё были чайки, видимо-невидимо чаек, они спускались почти к самой воде и взлетали резко, заворачивая на круг. Интересно, когда же лодка выйдет на поверхность и он снова сможет посмотреть на небо, на морскую гладь. По идее, им же надо запас воздуха пополнять, да?

Дверь открылась тихонько, вошёл Илья. Расстегнул робу, сбросил её, оставаясь в футболке. Подумав, стянул и её.

– Уф, упахался. Тебе в свитере-то не жарко, журналист?

– Если бы пришлось тяжело работать, наверняка снял бы, – он пожал плечами.

– Да на тебя как ни взглянешь, ты вечно во что-то кутаешься, – Илья поставил ногу на перекладину, запрыгнул наверх.

– Питерская привычка, наверное, – отозвался Сашка. – Я живу на набережной канала Грибоедова, там всё время ветры тебя сдувают.

– Питерская, ну да, – буркнул Илья. – Неженки. Про Гремиху слышал? Вот там сдувает так сдувает. Канаты протягивают между домами, вышел – хватайся, держись за него, не то унесёт.

– Мда, – протянул Сашка. Какие всё-таки дикие места бывают, и приходит же кому-то в голову посылать туда людей…

– Я там полтора года служил. Знаешь, как мы Гремиху зовём? – голова Ильи свесилась вниз. – Страна летающих собак. А всякие вроде тебя после Питера из свитеров не вылазят – куда страна катится…

Он снова лёг, завозился – сверху сполз краешек простыни. Сашка положил блокнот на тумбочку, буркнул, поворачиваясь набок:

– От свитеров стране хуже не станет.

– Может, и не станет, – Илья усмехнулся. – Кто-то же должен в офисах кофе пить и за компом щёлкать. Я только одного не пойму, Вершинин – нахера ты на лодку-то попёрся? Думаешь, ты хоть что-нибудь поймёшь про нас? Статейку напишешь, грамотку получишь и подотрёшься? Или про статью – это просто пиздёж, и на самом деле тебя дядя-адмирал под воду запихнул, чтоб ты ему глаза не мозолил?

Сашку укололо злостью – и тут же волной прилило веселье. Он не пытался сдержать смех.

– Не поверишь – так и есть. Дядя меня к вам отправил перевоспитываться. Или автономка, сказал, или служба в армии по полной программе.

– Ого. Что ж ты такого натворил?

– Да ничего особенного, – Сашка пожал плечами, – тусовался, как все. Ну, травку пару раз курнул.

Илья снова наклонился к нему – теперь на его узком востроносом лице было написано любопытство.

– И как оно?

– Да никак… вата в голове, руки-ноги плохо слушаются. Время очень медленно течёт. Пока откроешь рот, зевнёшь, закроешь – кажется, час прошёл.

– И нахрена тогда на это деньги тратить? – фыркнул Илья. – Скажи Ивашову, он тебе углекислоты в отсек напустит – те же самые ощущения за бесплатно.

Дверь открылась, в каюту по плечи просунулся старпом.

– Хорош пиздеть, – процедил, едва разжимая губы. – Режим «Тишина» объявлен для кого? Ещё услышу с вашей сторону хоть звук – ЛОХ вам в глотки залью, попугаи, блядь, говорящие.

И вышел.

Илья комически округлил глаза, поднял их к подволоку. Потянулся было наверх, но Сашка зашептал:

– Илья, а ЛОХ – это что такое?

– Как огнетушитель, только надёжнее, – шепнул тот. – Связывает кислород, и огню нечем гореть, а человеку нечем дышать. Так что если вовремя не включился в ПДА, ты труп.

Сашка кивнул, забрался под одеяло.

Мягкий свет не мешал глазам, в тёплом коконе Сашка проваливался всё ниже, ниже в глубину. Золотистые отсветы ещё тлели где-то наверху, он уплывал от них, они делались всё слабее, слабее, а он погружался, и где-то внизу ждало его дно.

Он не открыл глаза, услышав сверху тихое:

– Всё-таки, Вершинин, зря ты не выбрал армию.