Предшественники Шекспира

ГЛАВА Ш Общество и театръ

Въ концѣ ноября 1558 г., когда извѣстіе о смерти королевы Маріи успѣло облетѣть всѣ уголки Англіи, сердца Англичанъ вздохнули свободнѣе. За исключеніемъ католическаго духовенства съ кардиналомъ Полемъ во главѣ, да нѣсколькихъ преданныхъ людей, обязанныхъ королевѣ своимъ возвышеніемъ, едва ли кто искренно пожалѣлъ о ней. Въ послѣдніе два года непопулярность королевы, возбуждаемая ея кровавыми преслѣдованіями протестантовъ и антинаціональной политикой, приведшей къ потерѣ Кале, возрастала чуть-ли не ежедневно, а заодно съ этимъ неминуемо должна была падать въ глазахъ народа и та система, въ осуществленіи которой она ставила главную задачу своей жизни. Марія Тюдоръ принадлежала къ числу тѣхъ страстныхъ, исключительныхъ натуръ, которыя, изрѣдка появляясь въ исторіи, невольно возбуждаютъ сожалѣніе о напрасно потраченныхъ силахъ, о безплодно расточенной энергіи. Трагическая судьба обыкновенно бываетъ удѣломъ этихъ несчастныхъ характеровъ, осужденныхъ видѣть только одну сторону вещей: посвятивши свою дѣятельность на служеніе идеѣ, устраняемой ходомъ самой жизни, они съ отчаяніемъ видятъ, что имъ не остановить величественнаго шествія исторіи, что самый ихъ энтузіазмъ и энергія послужили къ торжеству противоположныхъ началъ. Уступая своему супругу, Филиппу II, въ умѣ и политической опытности, Марія нисколько не уступала ему въ религіозномъ фанатизмѣ. Въ ея душѣ горѣлъ тотъ же зловѣщій огонь религіознаго фанатизма, которымъ зажигались костры Мадрида и Севильи; о вѣчномъ спасеніи своихъ подданныхъ она всегда заботилась гораздо больше, чѣмъ объ ихъ временномъ благосостояніи. Сообразно этому и самая судьба ихъ представляетъ разительное сходство. Филиппъ II задохнулся отъ злобы и униженія, видя свои самыя дорогія надежды разрушенными въ прахъ. Послѣдніе дни англійской королевы могутъ возбудить участіе въ злѣйшихъ врагахъ ея: она угасала одиноко, покинутая супругомъ, котораго страстно любила и проклинаемая своими подданными, заклеймившими ее прозвищемъ Кровожадной (the bloody Mary). Съ сентября мѣсяца, когда болѣзнь ея стала принимать опасный характеръ, и до самой кончины, послѣдовавшей черезъ два мѣсяца, она находилась подъ гнетомъ самой ужасной меланхоліи: какъ тѣнь, блуждала она по опустѣлымъ комнатамъ дворца, не зная покоя и останавливаясь только затѣмъ, чтобъ отослать любимому супругу письмо, облитое ея слезами, или сидѣла по цѣлымъ часамъ, свѣсивши голову на колѣни и судорожно рыдала, вспоминая объ униженіи Англіи и потерѣ Кале ¹⁸⁶). Въ довершеніе всего, она унесла въ могилу грустное предчувствіе о непрочности того дѣла, которому она посвятила свою жизнь. Она знала протестантскія симпатіи своей сестры и тщетно умоляла ее не измѣнять религіи въ королевствѣ.

Елисавета, вступившая на англійскій престолъ послѣ смерти Маріи, была, если можно такъ выразиться, нравственнымъ антиподомъ своей сестры. Еще въ молодости она выказала такъ мало желанія пострадать за свои религіозныя убѣжденія, что, будучи искренно преданной протестантизму, она, по первому требованію, приняла къ себѣ католическаго священника и исправно посѣщала католическую обѣдню. Въ ея характерѣ не было и слѣда той страстной восторженности, той узкой фанатической преданности дѣлу религіи, которыя во многомъ извиняютъ Марію. Расчетливая и положительная, она привыкла руководиться въ своихъ дѣйствіяхъ не столько потребностями сердца, сколько внушеніями житейской мудрости и политическаго расчета. На религію она смотрѣла почти исключительно съ политической точки зрѣнія и одинаково готова была сдержатъ всякій неумѣренный порывъ религіознаго энтузіазма, съ какой бы стороны онъ ни исходилъ.

Ходъ религіозной реформы въ Англіи представляетъ странное зрѣлище для посторонняго наблюдателя. Въ промежуткѣ менѣе чѣмъ тридцати лѣтъ нѣсколько разъ мѣняется государственная религія, вводятся поперемѣнно протестантизмъ и католицизмъ, и при этомъ народъ почти вездѣ остается спокойнымъ зрителемъ происходящихъ перемѣнъ. Нѣкоторые историки объясняютъ это явленіе необычайной силой правительства съ одной стороны и крайней забитостью народа — съ другой. Но это объясненіе едва ли можетъ быть принято, когда дѣло идетъ объ Англіи. Справедливо, что никогда королевская власть въ Англіи не была такъ могущественна, какъ въ эпоху Тюдоровъ, но самое ея могущество было условно, ибо основывалось не на постоянномъ войскѣ, какъ въ остальной Европѣ, а на популярности правительства въ народныхъ массахъ ¹⁸⁷). Это очень хорошо понимали сами Тюдоры и, несмотря на свое высокомѣріе и деспотическія наклонности, они, скрѣпя сердце, не разъ преклонились передъ твердо выраженной народной волей. Самъ же народъ, повидимому, относился довольно равнодушно къ частымъ перемѣнамъ государственной религіи. Онъ испоконъ вѣка ненавидѣлъ эксплуатировавшее его развратное католическое духовенство, не разъ энергически протестовалъ противъ вмѣшательства папы во внутреннія дѣла страны, но въ концѣ концовъ оставался добрымъ католикомъ и въ богослуженіи продолжалъ держаться обрядовъ и церемоній католической церкви. Только одинъ разъ, въ лицѣ Виклефа, англичане задумали реформу церкви на болѣе широкихъ началахъ, желая прежде всего свергнуть съ себя нравственное иго католическаго духовенства, но эти желанія были преждевременны: авторитетъ римской церкви былъ еще очень силенъ въ сознаніи народныхъ массъ, и распространеніе ереси Виклефа было пресѣчено совокупными усиліями дворянства и духовенства. ^18S). Въ послѣдующихъ попыткахъ церковной реформы въ Англіи политическіе вопросы всегда стояли на первомъ планѣ; сущность англійской реформаціи — вплоть до возникновенія пуританизма — сводится къ вопросу независимости англійской церкви отъ римской куріи и супрематіи короля въ дѣлахъ вѣры; значеніе ея болѣе іерархическое, нежели нравственное или соціальное, между тѣмъ какъ напр. въ Германіи реформація вышла изъ самой глубины народной совѣсти и, проникнувшись идеями гуманизма, сдѣлалась знаменемъ умственнаго и соціальнаго обновленія, сущность котораго прекрасно выражена въ извѣстномъ девизѣ Гуттена: "отъ истины къ свободѣ и отъ свободы къ истинѣ." Нѣтъ нужды, что соціальное движеніе, вызванное реформаціей, имѣло такой печальный исходъ; все-таки за нѣмецкими протестантами всегда останется слава честной и великодушной, хотя и безплодной, попытки соціальнаго возрожденія Германіи. Вожди англійской реформаціи не задавались такими широкими задачами и не думали связывать свое дѣло съ дѣломъ умственнаго и соціальнаго возрожденія англійскаго народа. Въ строгомъ смыслѣ слова они не были даже религіозными энтузіастами, но только политиками и теологами. Свергнувши съ себя авторитетъ римской церкви, они мало заботились о темъ, чтобъ освободить умы народа отъ опеки фанатизировавшаго его духовенства. Оттого англійская реформація долгое время держалась на поверхности народной жизни, не сообщая ей никакого живительнаго импульса. Даже конфискація монастырскихъ имуществъ, принесшая, по вычисленію Гнейста, въ казну короля не меньше 130,000 фунтовъ ежегоднаго дохода, не отозвалась никакими улучшеніями въ бытѣ недостаточныхъ классовъ общества; большая частъ земель, захваченныхъ у духовенства, была роздана любимцамъ короля, а заботы о призрѣніи бѣдныхъ, лежавшія прежде на монастыряхъ, были возложены на сельскіе приходы. Изъ сказаннаго ясно, что реформа англійской церкви, предпринятая и совершенная Генрихомъ VIII, не имѣла для Англіи такого освобождающаго значенія, какое имѣла Лютерова реформа для Германіи. Народъ рукоплескалъ тому энергическому образу дѣйствій, посредствомъ котораго король развязался съ папой; онъ безъ всякаго сомнѣнія одобрялъ конфискацію монастырскихъ имуществъ, но, плохо понимая разницу между англиканизмомъ и католицизмомъ, смотрѣлъ на все это дѣло съ чисто-практической точки зрѣнія. Въ протекторство Соммерсета протестантизмъ сдѣлалъ большіе успѣхи въ главныхъ городахъ Англіи, но еще не успѣлъ привлечь къ себѣ симпатіи сельскаго населенія, такъ что когда въ царствованіе Маріи (въ 1554 г.) католицизмъ былъ объявленъ государственной религіей, это объявленіе не встрѣтило въ народѣ сильной оппозиціи, какъ можно было ожидать, судя по исконной ненависти англичанъ къ римскому духовенству. Не то было, когда королева задумала возвратить церкви конфискованныя имущества: тутъ она встрѣтила такой единодушный отпоръ, что вынуждена была поспѣшно отступиться отъ своего намѣренія. Послѣдній примѣръ какъ нельзя яснѣе показываетъ, съ какимъ индеферентизмомъ относились англичане того времени къ догматической сторонѣ религіозныхъ вопросовъ; по глубокому замѣчанію Маколея, они считали различіе между враждебными исповѣданіями не стоющимъ борьбы. Марія потеряла народную любовь не за свою фанатическую преданность католической церкви, но за то, что она, изъ угожденія своему супругу, принесла въ жертву интересы своего отечества интересамъ Испаніи. Наконецъ ея кровавыя религіозныя преслѣдованія окончательно отвратили отъ нея народныя сердца. Не понимая ясно различія между католицизмомъ и протестантизмомъ ¹⁸⁹), народъ еще меньше могъ понять необходимость преслѣдованія еретиковъ и сопровождалъ своими благословеніями идущихъ на костеръ протестантовъ. Въ іюлѣ 1558 г. враждебное отношеніе народа къ казнямъ за религію выразилось столь явственно, что епископъ Боннеръ побоялся публично сжечь нѣсколькихъ протестантовъ и сжегъ ихъ тайкомъ отъ народа и притомъ ночью ¹⁹⁰).

Таково было состояніе религіознаго сознанія въ то время, когда Елисавета заняла англійскій престолъ. Въ Англіи было двѣ сильныя религіозныя партіи — католическая и протестантская; къ первой принадлежали представители старинныхъ аристократическихъ фамилій, большая часть высшаго духовенства, а также университеты оксфордскій и кембриджскій; вторая имѣла многочисленныхъ приверженцевъ между низшимъ духовенствомъ; она также считала въ своихъ рядахъ людей средняго сословія, представителей торговыхъ и ремесленныхъ обществъ и корпорацій. Большинство же населенія относилось довольно равнодушно къ пунктамъ несогласія между враждующими партіями: оно было — выражаясь мѣткимъ эпитетомъ древняго русскаго проповѣдника — двоевѣрнымъ; оно сочувствовало нѣкоторымъ сторонамъ католицизма и протестантизма, хотя въ строгомъ смыслѣ слова не было ни католическимъ, ни протестантскимъ. Въ протестантизмѣ впрочемъ была одна сторона, которая имѣла за собой рѣшительное большинство; это іерархическая независимость англійской церкви отъ Рима, льстившая національной гордости англичанъ. Елисавета очень хорошо знала шаткое состояніе религіознаго сознанія и рѣшилась имъ воспользоваться для своихъ цѣлей. Но съ свойственнымъ ей политическимъ тактомъ она не хотѣла предупреждать хода событій и ждала явственныхъ заявленій народной воли. Съ своей стороны національная партія возлагала на Елисавету большія надежды и символическимъ образомъ дала ей понять желаніе народа. 19 января 1559 г., когда новая королева совершала свой торжественный въѣздъ въ Лондонъ, у Чипсайдскаго фонтана она била встрѣчена, по обычаю того времени, пантомимой аллегорическаго характера, причемъ изъ нарочно выстроеннаго кіоска вышла Истина и, приблизившись къ королевѣ, подала ей библію въ переводѣ Тиндаля. Елисавета взяла книгу и, при восторженныхъ кликахъ народа, прижала ее къ своимъ губамъ, желая показать толпѣ, что народная святыня также священна и для нея. И въ самомъ дѣлѣ, никогда, можетъ быть, желаніе народа не гармонировало въ такой степени съ ея личнымъ желаніемъ, какъ въ данномъ случаѣ. Еще за нѣсколько дней до смерти Маріи Елисавета рѣзко замѣтила испанскому посланнику, герцогу де-Феріа, привезшему извѣстіе о назначеніи ея наслѣдницей престола и желавшему дать ей понять, что это назначеніе не обошлось безъ вліянія Филиппа, — что она своимъ спасеніемъ и будущей короной считаетъ себя обязанной только англійскому народу и что въ политикѣ своей она будетъ руководствоваться единственно интересами народа ¹⁹¹). Слова эти заключаютъ въ себѣ цѣлую политическую программу; въ нихъ выразилось руководящее начало всей политики Елисаветы, начало, которому она оставалась вѣрна во все время своего почти сорокапятилѣтняго правленія.

При вступленіи на престолъ Елисаветы политическій горизонтъ былъ покрытъ мрачными тучами: Англія находилась въ открытой войнѣ съ Франціей и Шотландіей; могущественнѣйшій государь Европы, Филиппъ II, оказавшій Елисаветѣ большія услуги еще при жизни Маріи, просилъ теперь ея руки и послѣдствіемъ отказа могъ быть разрывъ съ Испаніей; съ другой стороны папа отвергалъ права ея на престолъ, такъ какъ она родилась отъ брака, не признаннаго церковью. Первымъ дѣломъ Елисаветы было обезпечить себѣ внѣшній миръ. Съ этой цѣлью она поспѣшила заключить договоръ съ Франціею въ Шато-Камбрези; Филиппу отвѣчала, что предложеніе его она передастъ на разсмотрѣніе парламента и во всякомъ случаѣ не предпочтетъ его никому другому. Такимъ образомъ, время было выиграно и, обезопасивъ себя со стороны главныхъ враговъ, Елисавета могла съ спокойнымъ. духомъ обратить все вниманіе на внутреннюю рану страны, на религіозный расколъ, дѣлившій Англію на два враждебныхъ лагеря. Въ проведеніи началъ своей внутренней политики Елисавета обнаружила качества, которыя одни могли бы упрочить за ней удивленіе потомства: умѣніе пользоваться удобной минутой, тонкій политическій тактъ и — по крайней мѣрѣ на первое время — замѣчательную для той эпохи религіозную терпимость. Она не хотѣла отожествить свое дѣло съ притязаніями протестантовъ или католиковъ, но смѣло поставила задачи правительства выше различія религіозныхъ мнѣній. Мысль фанатизировать одну часть населенія противъ другой была ненавистна ея просвѣщенному уму. Умѣреннымъ проведеніемъ протестантизма хотѣла она примирить враждующія между собой вѣроисповѣданія и тѣмъ надолго обезпечить страну отъ взрывовъ религіознаго фанатизма. Она приступила къ исполненію своего плана съ крайней осторожностью и благоразуміемъ. Не рѣшаясь безъ согласія парламента посягать ни на какія существенныя измѣненія въ чинѣ богослуженія, она предписала только, чтобъ часть обѣдни читалась на англійскомъ языкѣ и запретила католическій обрядъ возношенія св. даровъ. Даже католическіе писатели отдаютъ справедливость умѣренности Елисаветы, хотя, по своему обыкновенію объясняютъ эту умѣренность ея тайными католическими симпатіями. Вскорѣ послѣ своей коронаціи, на которой — скажемъ мимоходомъ — только одинъ епископъ согласился священнодѣйствовать, она поручила своему уполномоченному въ Римѣ, сэру Эдварду Кэрну, увѣдомить папу, что никого изъ своихъ подданныхъ она не намѣрена преслѣдовать за религіозныя убѣжденія. Что это заявленіе не было пустой фразой или дипломатической уловкой видно изъ того, что еще нѣсколько ранѣе, при составленіи своего тайнаго совѣта, Елисавета не задумалась призвать въ него даже больше католиковъ, чѣмъ протестантовъ, какъ бы желая этимъ показать, что она строго отдѣляетъ вопросы религіозные отъ политическихъ. Даже дерзкій отвѣтъ Павла IV не заставилъ ее измѣнить своего образа дѣйствій. Только когда папа издалъ буллу противъ еретическихъ государей (отъ 15 марта 1559 г.), лишающую ихъ владѣній и очевидно направленную противъ Елисаветы, парламентъ отвѣтилъ ему введеніемъ въ силу статутовъ Генриха VIII, запрещающихъ, подъ страхомъ пени и тюремнаго заключенія, всякому изъ англійскихъ подданныхъ признавать юрисдикцію иностраннаго государя въ предѣлахъ Англіи. Тѣмъ же актомъ коронѣ снова была предоставлена высшая власть въ дѣлахъ духовныхъ и свѣтскихъ. Каждое должностное лицо обязано было въ извѣстный срокъ принести королевѣ присягу въ ея верховности (the oath of supremacy), другими словами, признать ее главою церкви и государства. Слѣдующій актъ парламента установилъ одну общую форму богослуженія на англійскомъ языкѣ для всей страны (Act of Uniformity), причемъ нѣкоторые изъ католическихъ обрядовъ были удержаны, а молитвенныя формулы крайняго протестантизма выброшены или смягчены. Тѣмъ же актомъ была повсюду запрещена католическая месса, а лица, посѣщающія ее, рисковали подвергнуться на первый разъ штрафу, на второй — годичному тюремному заключенію, а на третій — заключенію на всю жизнь. Если бы эти два акта строго приводились въ исполненіе, для Англіи могли бы снова настать кровавыя времена Маріи, а Елисавета навѣрное отвратила бы отъ себя сердца народа, возлагавшаго на нее такія надежды. Но тщетно протестантскіе фанатики подбивали королеву настаивать на неуклонномъ исполненіи этихъ драконовыхъ законовъ; Елисавета неохотно слушала ихъ настоянія, и въ большей части случаевъ оставалась глуха къ ихъ воплямъ ¹⁹²). Историческія обстоятельства сосредоточили въ ея рукѣ два меча — духовный и свѣтскій; отказаться отъ одного изъ нихъ, значило бы отказаться отъ половины власти, отъ того, что было пріобрѣтено ея предшественниками цѣною столькихъ усилій, борьбы и жертвъ. Елисавета очень хорошо понимала всѣ выгоды своего положенія, ставившаго образованное и вліятельное духовенство въ непосредственную зависимость отъ короны, и искусно воспользовалась имъ, чтобъ сдѣлать духовную власть сподручнымъ орудіемъ власти свѣтской, но она никогда настолько не увлекалась ролью англійскаго папы, чтобы изъ за нея рискнуть потерять народную любовь. Уступая настояніямъ протестантской партіи и проникнутаго пуританскими симпатіями парламента, она утверждала строгія постановленія парламента относительно посѣщающихъ католическую обѣдню, но смотрѣла сквозь пальцы на ихъ нарушителей. Королевѣ было очень хорошо извѣстно, что въ домѣ португальскаго посланника открыто служится католическая обѣдня и что множество англичанъ-католиковъ постоянно присутствуютъ при богослуженіи; когда же однажды лондонскій городской судья, Флитвудъ, вздумалъ силою разогнать одно изъ такихъ молитвенныхъ собраній, Елисавета, вмѣсто того, чтобы похвалить его за религіозное усердіе, сдѣлала ему строгій выговоръ и даже велѣла посадить его въ тюрьму ¹⁹³). Разумѣется и тутъ не обошлось безъ жертвъ. Правительство, въ глазахъ котораго нонконформисты были ослушниками предписаній парламента, должно было поддержать свое достоинство и иногда наказывало наиболѣе виновныхъ, но, повидимому, исполняло эту обязанность крайне неохотно и старалось, сколько возможно, облегчить ихъ положеніе ¹⁹⁴). Въ 1562 г. парламентъ, взволнованный слухами о предстоящихъ волненіяхъ въ средѣ католиковъ, издалъ законъ, которымъ присяга королевѣ, какъ главѣ церкви, (the oath of supremacy) требовалась отъ лицъ, имѣвшихъ университетскія степени, а также отъ всѣхъ юристовъ, духовныхъ и свѣтскихъ чиновниковъ и т. д.; въ случаѣ отказа ослушники подвергались на первый разъ тюремному заключенію на неопредѣленный срокъ; черезъ три мѣсяца та-же присяга была имъ предлагаема снова; въ случаѣ же вторичнаго отказа ихъ судили, какъ виновныхъ въ государственной измѣнѣ (high treason). Маколей не находитъ достаточно словъ для порицанія этого жестокаго закона, но, сколько извѣстно, онъ былъ примѣняемъ рѣдко, да и то не во всей строгости. Отъ лицъ, разъ отказавшихся отъ предложенной имъ присяги, запрещено было требовать ее во второй разъ, чтобъ не поставить правительство въ необходимость подвергать виновныхъ строгимъ наказаніямъ ¹⁹⁵).

Крутой поворотъ въ религіозной политикѣ Елисаветы начинается только съ 1571 г. Правительство, напуганное великимъ сѣвернымъ возстаніемъ и заговоромъ герцога Норфолька, имѣвшимъ цѣлью возстановленіе католицизма и низложеніе Елисаветы, прибѣгло къ самымъ крайнимъ мѣрамъ. Знаменитая булла Пія V, объявившая Елисавету лишенной своего мнимаго права на престолъ и разрѣшавшая ея католическихъ подданныхъ отъ данной ими присяги, оправдывала эти мѣры въ глазахъ общественнаго мнѣнія, какъ орудіе самозащиты тѣмъ болѣе что съ континента получались самыя тревожныя извѣстія. Сэръ Генри Норрисъ писалъ изъ Парижа, что общественное мнѣніе Франціи сильно раздражено противъ Елисаветы за помощь, оказанную гугенотамъ, и что вездѣ на улицахъ говорятъ о предстоящей войнѣ съ Англіей и объ освобожденіи Маріи Стюартъ ¹⁹⁶). Составился даже обширный заговоръ на жизнь королевы (The Ridolfi Conspiracy); нити этого заговора находились въ рукахъ Филиппа ІІ и папскаго нунція. Въ этихъ трудныхъ обстоятельствахъ правительство рѣшилось дѣйствовать съ крайней строгостью. Преслѣдовались не только преступныя дѣйствія, но даже слова и мысли. Парламентъ объявилъ государственнымъ преступникомъ всякого, кто назоветъ королеву еретичкой или станетъ отрицать права ея на престолъ. Парижскія убійства 1572 г., въ которыхъ современники видѣли первый актъ кроваваго заговора, направленнаго къ уничтоженію протестантизма въ Европѣ, возбудили общее негодованіе противъ католиковъ, ободрившихся при извѣстіи объ этой бойнѣ. Въ глазахъ англійскаго народа католикъ и предатель стали синонимами и даже раздавались голоса, что католикамъ нужно отплатить за варѳоломеевскую ночь. Въ 1574 г. разнесся слухъ, которому вѣрили даже при дворѣ, что папа отдалъ Англію Филлипу II и съ часу на часъ ждали высадки испанцевъ. Эти заговоры, извѣстія и слухи, въ связи съ крайнимъ раздраженіемъ общественнаго мнѣнія и внушеніями протестантскаго духовенства, поколебали Елисавету, и она, поддавшись вліянію своего наслѣдственнаго мстительнаго темперамента, пошла по пути, отъ котораго отшатнулась бы съ ужасомъ, еслибъ онъ ей представился въ первые годы царствованія. Первымъ католическимъ мученикомъ былъ нѣкто Мэнъ (Maine), казненный въ 1577 г. ¹⁹⁷). За этой казнью слѣдовали другія, такъ что съ^: э*ой поры до конца царствованія не менѣе двухсотъ человѣкъ заплатили жизнію за свою преданность католицизму.

Одновременно съ этимъ правительство рѣшилось принять мѣры строгости противъ крайней протестантской партіи, которая стала явно выказывать свое нерасположеніе къ установленной церкви ¹⁹⁸). Пуритане находили, что англійская церковь не довольно рѣшительно порвала свои связи съ папизмомъ и настоятельно требовали; уничтоженія церковной іерархіи и всей обрядовой стороны богослуженія. Настроеніе пуританъ тѣмъ болѣе казалось опаснымъ правительству, что самый духъ ихъ доктринъ былъ враждебенъ монархической власти. "Позвольте мнѣ предостеречь васъ — писала Елисавета Іакову въ 1590 г.,- что какъ въ вашемъ королевствѣ, такъ и въ моемъ, возникла секта, угрожающая опасными послѣдствіями, которая желала бы, чтобы вовсе не было королей, а только присвитеріи, и сама стремится занять наше мѣсто, отрицая въ то же время ваши привиллегіи и прикрываясь словомъ божіимъ. Да, за нею намъ должно хорошенько смотрѣть ¹⁹⁰). Дѣйствительно, желая устроить церковь по образцу христіанскихъ общинъ Женевы и Цюриха, пуритане крѣпко стояли на томъ, что свѣтская власть не имѣетъ никакого права вмѣшиваться въ церковныя дѣла. Они шли даже дальше и требовали подчиненія государства церкви ²⁰⁰). Елисавета очень хорошо понимала опасность пуританскихъ доктринъ для монархической власти, доктринъ, грозившихъ превратить государство въ теократическую республику. Еще въ 1569 г., когда пуритане не думали оказывать явной оппозиціи правительству, она говорила французскому посланнику Ламоту, что для правительствъ одинаково опасны какъ католическая теорія, въ силу которой папа можетъ разрѣшить подданныхъ короля отъ данной ими присяги, такъ и протестантская, признающая за подданными право низлагать своихъ монарховъ ²⁰¹). Рѣшившись покончить съ пуританами, Елисавета нашла себѣ усерднаго пособника въ лицѣ непреклоннаго прелата Уитгифта, возведеннаго ею въ санъ архіепископа кэнтерберійскаго (1583). Учреждена была особая коммисія (High Commission Court) — родъ инквизиціоннаго трибунала — снабженная исключительными полномочіями и состоявшая изъ сорока четырехъ членовъ, между которыми было двѣнадцать епископовъ. Она должна была слѣдить за всѣми малѣйшими уклоненіями отъ церковныхъ правилъ, преслѣдовать еретическія книги и т. д. Она имѣла право подвергнуть каждое изъ подозрѣваемыхъ лицъ духовнаго сана строгому допросу по всѣмъ пунктамъ англиканскаго вѣроученія; отвѣты свои подозрѣваемый долженъ былъ всякій разъ подтверждать клятвой. Бывали случаи, что обвиняемыхъ подвергали не только заключенію, но даже пыткѣ. Такая неслыханная духовная тираннія возбудила негодованіе даже среди самого правительства. "Ваши вопросные пункты — писалъ Уитгифту Борлей — полны такой казуистики, такихъ тонкихъ подраздѣленій, что, я думаю, имъ могли бы позавидовать сами испанскіе инквизиторы". Къ этому же времени относится появленіе безчисленныхъ пуританскихъ памфлетовъ, направленныхъ противъ тиранніи епископовъ. Мы не будемъ касаться вопроса, насколько пуритане — если смотрѣть на нихъ сквозь призму религіозныхъ страстей, волновавшихъ XVI в. — были виною воздвигнутыхъ на нихъ гоненій; другими словами, насколько пуританизмъ, какъ религіозная система, мѣшалъ имъ быть вѣрными подданными Елисаветы; несомнѣнно, что и въ этомъ, какъ и во всѣхъ подобныхъ случаяхъ, изувѣрство не замедлило перейти черту необходимости. Какой же былъ результатъ всѣхъ этихъ крайнихъ мѣръ, позорящихъ собою славное царствованіе, Елисаветы? Возвысили-ли онѣ по крайней мѣрѣ авторитетъ установленной церкви въ глазахъ народа? Содѣйствовали-ли онѣ примиренію враждовавшихъ между собой религіозныхъ партій? На всѣ эти вопросы придется отвѣчать отрицательно. Правда, протестантизмъ при Елисаветѣ пустилъ глубже свои корни въ народную жизнь, и государственная церковь устояла, благодаря силѣ и популярности солидарнаго. съ ней правительства, но она не сдѣлалась источникомъ примиренія между католиками и пуританами; и тѣ и другіе одинаково ненавидѣли ее и другъ друга и ждали только случая, чтобъ отомстить ей за вытерпѣнныя ими страданія. Да и сама церковь, связавъ свои интересы съ интересами деспотизма, перестала быть независимой общественной силой, утратила свое возвышенное значеніе и въ послѣдующей борьбѣ общинъ съ королевской властью, стоя на сторонѣ послѣдней, сдѣлалась однимъ изъ главныхъ тормозовъ народной свободы.

Строгія мѣры правительства противъ религіозныхъ нонконформистовъ легко могли бы отвратить отъ Елисаветы сердца ея подданныхъ, если бы онѣ до нѣкоторой степени не оправдывались въ глазахъ народа политической необходимостью. Время было такое, что народу нужно было дружно сплотиться вокругъ трона, чтобъ за одно отстоять и свою національную независимость и интересы протестантизма въ Европѣ. Въ виду внѣшняго врага, готоваго вторгнуться въ предѣлы Англіи, всѣ личные счеты съ правительствомъ казались не только неумѣстными, но даже преступными, и англичане не особенно роптали, когда правительство для подавленія духа раздора и измѣны иногда позволяло себѣ нарушать конституцію и вообще прибѣгать къ такимъ мѣрамъ, которымъ они сами въ другое время не замедлили бы противопоставить сильный отпоръ. Но лишь только миновала опасность со стороны внѣшнихъ враговъ и немного поутихли религіозныя страсти, грозившія нарушить, спокойствіе страны, какъ общественное мнѣніе съ удвоенной бдительностію стало на стражѣ народныхъ правъ. Вообще нѣтъ ничего ошибочнѣе какъ представлять царствованіе Елисаветы эпохой полнаго торжества монархическаго принципа и крайняго упадка народной свободы. Правда, Елисавета была убѣждена въ своемъ божественномъ правѣ ²⁰²) и въ силу этого убѣжденія иногда позволяла себѣ нарушать конституцію, но эти нарушенія въ большей части случаевъ вызывали сильный протестъ со стороны парламента; да и само правительство едва-ли считало возможнымъ основать на нихъ свою систему управленія страной. Черезъ все царствованіе Елисаветы тянется длинный рядъ столкновеній короны съ парламентомъ, разрѣшившихся въ концѣ концовъ въ пользу парламента. Въ 1566 г. королева запретила палатѣ общинъ затрогивать въ своихъ преніяхъ щекотливый для нея вопросъ о престолонаслѣдіи. Видя въ этомъ требованіи ограниченіе своихъ законныхъ правъ, Палата препроводила королевѣ протестъ, гдѣ въ почтительныхъ, но твердыхъ выраженіяхъ изъявляла сожалѣніе о незаконномъ образѣ дѣйствій правительства и въ заключеніе выражала надежду, что на будущее время она не встрѣтитъ болѣе препятствій къ исполненію своего долга по отношенію къ странѣ ²⁰³). Слѣдя за ходомъ борьбы короны съ парламентомъ въ царствованіе Елисаветы, не знаешь чему болѣе удивляться — гражданскому мужеству членовъ палаты или политическому такту королевы, зорко слѣдившей за настроеніемъ общественнаго мнѣнія, всегда умѣвшей во время отступаться отъ своихъ требованій и даже извлекать выгоду изъ самыхъ пораженій. При открытіи парламентской сессіи 1571 г. королева поручила хранителю государственной печати, Николаю Бэкону, предупредить палату, чтобы она, во избѣжаніе пререканій, ознаменовавшихъ предыдущую сессію, подвергала своему обсужденію только тѣ вопросы, которые ей будутъ предложены на разсмотрѣніе государственной властью. Члены палаты очень хорошо поняли къ чему клонится эта рѣчь, и изъ уваженія къ королевѣ, рѣшились не касаться вопроса о престолонаслѣдіи, но за то въ эту же сессію одинъ изъ нихъ, Стриклэндъ, затронулъ другой, не менѣе щекотливый, вопросъ — объ устраненіи нѣкоторыхъ злоупотребленій въ государственной церкви. Елисавета, считавшая церковное устройство одной изъ самыхъ важныхъ прерогативъ короны, была возмущена поведеніемъ палаты, одобрившей билль Стриклэнда и запретила ему самому являться на будущее время въ засѣданіе парламента. Съ своей стороны палата дала понять королевѣ, что она не попуститъ никакого посягательства на свои права. Ильвертонъ прямо сказалъ, что, по его мнѣнію, нѣтъ такого важнаго государственнаго вопроса, который не могъ бы быть обсуждаемъ въ засѣданіяхъ парламента. "Это собраніе — продолжалъ онъ, при единодушномъ одобреніи всей палаты — обладаетъ такой полнотой власти, что имъ опредѣляются права самой короны. Государи, безспорно, имѣютъ свои прерогативы, но власть ихъ не должна выходить изъ разумныхъ границъ. Подобно тому какъ королева сама не можетъ издавать законы, точно также она по произволу не можетъ отмѣнять ихъ". Послѣ этой рѣчи, произведшей глубокое впечатлѣніе, палата приняла рѣшеніе ходатайствовать предъ королевой о возвращеніи своего опальнаго члена, но Елисавета, увидѣвъ, что зашла далеко, поспѣшила исправить свою ошибку и, не дожидаясь ходатайства палаты, сама возвратила Стриклэнда ²⁰⁴). Мы считаемъ не лишнимъ привести еще нѣсколько примѣровъ того непоколебимаго гражданскаго мужества, съ которымъ палата отстаивала свои историческія права отъ покушеній верховной власти. Въ 1576 г. краснорѣчивый и мужественный членъ палаты общинъ, Петръ Уэнтвортъ, смѣло возсталъ противъ стѣсненія парламентской свободы преній запрещеніями касаться нѣкоторыхъ вопросовъ, непріятныхъ королевѣ. "Нѣтъ ничего — сказалъ онъ — столь необходимаго для благоденствія государя и народа, какъ свобода слова; безъ нея развѣ въ насмѣшку можно назвать наше собраніе парламентомъ, потому что на самомъ дѣлѣ оно есть ничто иное какъ школа лести и притворства, мѣсто, годное для служенія дьяволу и аггеламъ это, а не святилище, посвященное интересамъ религіи и государства". Затѣмъ, коснувшись препровожденнаго въ палату королевскаго посланія, которымъ нарушались права палаты, Уэнтвортъ перенесъ вопросъ отъ частностей въ сферу принциповъ и продолжалъ: "Король долженъ подчиняться Богу и закону, потому что законъ сдѣлалъ его королемъ; съ своей стороны король долженъ упрочить за закономъ то, что законъ далъ ему самому, т. е. власть и могущество. Тотъ не заслуживаетъ быть королемъ, кто ставитъ свою волю выше закона". Тутъ палата, увидѣвши ясно на кого мѣтитъ ораторъ, прервала его съ ужасомъ. На другой же день Уэнтвортъ былъ отправленъ въ Тоуэръ, "за нечестивыя и оскорбительныя слова, произнесенныя имъ вчера на счетъ ея величества королевы" ²⁰⁵). Самъ Уэнтвортъ нисколько не удивился такому обороту дѣла; повидимому, онъ уже заранѣе приготовился ко всему и спокойно ожидалъ рѣшенія своей участи. "Я очень хорошо зналъ — сказалъ онъ на допросѣ — что моя рѣчь приведетъ меня въ то мѣсто, куда я теперь иду, и робость моя убѣждала меня не произносить ее Но я спросилъ себя: могу ли я по чистой совѣсти, какъ вѣрный подданный, ради того, чтобъ избѣгнуть тюрьмы, не подать моему государю совѣта сойти съ опаснаго пути? Совѣсть сказала мнѣ, что я не буду вѣрнымъ подданнымъ, если буду думать объ опасности своего государя менѣе, чѣмъ о своей собственной. Эта мысль внушила мнѣ смѣлость, и я сдѣлалъ то, что вамъ извѣстно". Гордый сознаніемъ исполненнаго долга, Уэнтвортъ не старался умалить значеніе своего поступка, но даже упрекалъ себя за то, что такъ долго сносилъ нарушеніе правъ палаты и клялся на будущее время неуклонно исполнять то, что ему повелѣваетъ совѣсть гражданина. "Клянусь вамъ, я глубоко раскаяваюсь, что такъ долго молчалъ въ подобныхъ случаяхъ, и впредь обязуюсь передъ вами, если только Богъ меня не оставитъ, никогда во всю свою жизнь не молчать, когда будетъ адресовано палатѣ какое нибудь посланіе, угрожающее забвеніемъ славы божіей, опасностью государю или посягательствомъ на привиллегіи парламента" ²⁰⁶). Безстрашное поведеніе Уэнтворта внушило удивленіе даже врагамъ его. Черезъ мѣсяцъ королева велѣла его выпустить съ тѣмъ, чтобы онъ принесъ палатѣ публичное раскаяніе въ своихъ необдуманныхъ выраженіяхъ относительно королевской власти. По просьбѣ друзей, Уэнтвортъ согласился исполнить эту унизительную формальность и снова былъ возстановленъ во всѣхъ своихъ правахъ, какъ членъ палаты общинъ. Защищаемая такими энергическими поборниками парламентской свободы, англійская конституція была вполнѣ обезпечена отъ незаконныхъ захватовъ королевской власти. Елисавета могла деспотически поступать съ отдѣльными личностями, могла засадить въ тюрьму нѣкоторыхъ, наиболѣе упорныхъ, членовъ парламента, но не въ ея силахъ было искоренить то неподкупное гражданское мужество, тотъ гордый свободолюбивый духъ, который искони составлялъ славу Англіи. На мѣсто устраненныхъ личностей являлись другія, столь же смѣлыя и непреклонныя. Въ 1593 г., несмотря на вразумительное предостереженіе спикера, Джемсъ Морисъ внесъ билль о злоупотребленіяхъ, связанныхъ съ существованіемъ духовныхъ судовъ и чрезвычайныхъ комиссій, учрежденныхъ королевой для искорененія ереси въ странѣ. Заключенный, по приказанію королевы въ тюрьму, онъ письменно изъявлялъ Борлею свое глубокое сожалѣніе въ томъ, что имѣлъ несчастье прогнѣвить королеву, но вмѣстѣ съ тѣмъ выражалъ твердую рѣшимость дѣйствовать такимъ же образомъ и на будущее время. "До тѣхъ поръ пока будетъ длиться эта жизнь, которая, надѣюсь, не будетъ долга послѣ испытанныхъ мною страданій, я никогда не перестану отстаивать всѣми честными и дозволенными закономъ средствами — свободу совѣсти, общественное правосудіе и права моей родины ²⁰⁷)."

Къ концу царствованія Елисаветы духъ парламентской оппозиціи мужалъ съ каждымъ днемъ и наконецъ въ 1601 г. палата почувствовала себя настолько сильной, что рѣшилась датъ твердый отпоръ постоянно возрастающимъ притязаніямъ короны.

Дѣло шло объ отмѣненіи одной изъ самыхъ обременительныхъ для народа прерогативъ короны. Въ началѣ царствованія Елвсаветы правительство, пользуясь уступчивостью палаты, часто вторгалось въ область законодательной власти и мало-по-малу присвоило себѣ право выдавать отдѣльнымъ личностямъ патенты на исключительную торговлю нѣкоторыми предметами. Елисавета щедро раздавала такіе патенты своимъ многочисленнымъ любимцамъ, а тѣ уже въ свою очередь отдавшимъ ихъ на откупъ различнымъ промышленникамъ. Вслѣдствіе этого предметы, включенные въ монопольные листы — а между ними было не мало предметовъ первой необходимости какъ то: желѣзо, уголь, уксусъ и т. д. — сильно вздорожали, и вся тяжесть этого косвеннаго налога обрушилась на бѣдныхъ покупателей. Уже за долго до 1601 г. въ палатѣ общинъ подымались голоса, возстававшіе противъ такого порядка вещей и призывавшіе палату пріискать мѣры къ его устраненію, но всякій разъ правительство успѣвало затушить дѣло, а лордъ — хранитель печати отъ лица королевы выражалъ надежду, что вѣрные подданные ея величества, конечно, не посягнутъ на эту прерогативу, составляющую самый драгоцѣнный алмазъ въ коронѣ королевы и т. п. Наконецъ палата потеряла терпѣніе, 27 октября 1601 г. Лоренсъ Гайдъ, при одобрительныхъ кликахъ палаты, сказалъ сильную рѣчь противъ монополій. Онъ предаль поруганію тѣхъ пьявицъ, которыя обогащаются на счетъ народной нищеты и горячо возсталъ противъ неслыханныхъ полномочій, даруемыхъ отдѣльнымъ личностямъ въ ущербъ общему благосостоянію. Когда же послѣ этого громоваго вступленія, онъ перешелъ къ перечисленію предметовъ, включенныхъ въ монопольные патенты, кто то изъ толпы громко спросилъ: "развѣ хлѣбъ не включенъ еще въ это число? Смотрите — продолжалъ тотъ-же голосъ — если мы теперь-же не вырвемъ съ корнемъ зла, то до слѣдующей сессіи и торговля хлѣбомъ станетъ монополіей". Тщетно Бэконъ, Робертъ Сесиль и др. пытались утишить взрывъ общественнаго негодованія, Жаркіе дебаты длились нѣсколько дней и большинствомъ голосовъ было рѣшено провести билль объ уничтоженіи монополій. Между тѣмъ слухи о томъ, что происходитъ въ палатѣ разнеслись по Лондону и народъ поспѣшилъ подкрѣпить требованіе палаты своимъ грознымъ и негодующимъ голосомъ. "Одно мгновеніе — говоритъ Маколей — казалось, была опасность, что долгое и славное царствованіе Елисаветы будетъ имѣть позорный и бѣдственный конецъ. Но она съ удивительнымъ умомъ и присутствіемъ духа отклонила распрю, стала во главѣ партіи реформы, исправила зло, трогательнымъ и достойнымъ языкомъ поблагодарила палату общинъ за ея заботливость о благѣ общемъ, снова привлекла къ себѣ сердца народа и оставила своимъ наслѣдникамъ достопамятный примѣръ того, какъ государю слѣдуетъ поступать съ общественными движеніями, которымъ онъ не имѣетъ средствъ противиться ²⁰⁸)".

Правительство, которое до того дорожило народной любовью, что безъ всякаго колебанія рѣшилось поступиться своими правами лишь бы сохранить ее, такое правительство вполнѣ заслужило свою популярность, и если оно иногда позволяло себѣ переступать черту законности и совершало достойные порицанія поступки, то благодарный народъ всегда готовъ былъ забыть ихъ. Теперь ужь прошло около трехсотъ лѣтъ съ тѣхъ поръ какъ бренные остатки Елисаветы опочили въ вестминстерскомъ аббатствѣ. Великіе вопросы, волновавшіе ея царствованіе, утратили всякой жизненный интересъ для нашего времени и давно сданы въ архивъ; забыты даже имена ея министровъ и сподвижниковъ, раздѣлявшихъ съ ней заботы по управленію страной, но эпоха ея до сихъ поръ не перестаетъ казаться англичанину золотымъ вѣкомъ его національной исторіи, и "память великой королевы все еще дорога сердцамъ свободнаго народа ²⁰⁹)".

Подъ управленіемъ мудраго, расчетливаго и любимаго народомъ правительства быстро развивалось благосостояніе страны, ея умственныя и промышленныя силы. Англія Елисаветы возбуждала зависть сосѣдей своими свободными учрежденіями, своей всесвѣтной торговлей и довольствомъ своихъ обитателей. Финансы ея находились въ блестящемъ положеніи, земледѣліе и промышленность процвѣтали, внѣшнее оружіе было побѣдоносно. Взамѣнъ нѣсколькихъ сотенъ католиковъ, добровольно покинувшихъ родину вслѣдствіе водворенія протестантизма, прибыли въ Англію тысячи фламандскихъ ремесленниковъ, искавшихъ здѣсь пріюта послѣ разрушенія Антверпена герцогомъ Пармскимъ. Эти-то протестантскіе выходцы и научили англичанъ ткать сукна и матеріи изъ англійской шерсти; подъ ихъ руководствомъ были основаны первыя суконныя фабрики, оказавшія благотворное вліяніе на англійскую вывозную торговлю, потому что съ этихъ поръ англійскіе корабли стали появляться въ самыхъ отдаленныхъ моряхъ, всюду развозя издѣлія своей отечественной промышленности. — Во второй половинѣ царствованія Елисаветы англійская торговля получила громадное развитіе въ особенности благодаря упадку морскаго владычества Испаніи. Компанія торговли съ Россіей, возникшая еще при Маріи, посредствомъ особаго договора, заключеннаго въ 1569 году, пріобрѣла себѣ исключительное право привоза иностранныхъ продуктовъ, которые прежде доставлялись сухимъ путемъ черезъ Польшу. — Около того же времени были заключены торговые договоры съ Франціей (1572 г.), Португаліей (1576 г.) и Турціей (1579 г.), открывшіе англійской предпріимчивости порты Франціи, Португаліи, Турціи, Египта, острова Азорскіе, Мадеру, Кипръ и т. д. По мѣрѣ расширенія торговыхъ операцій стала мало по малу измѣняться и коммерческая политика Англіи. Прежде англичане всячески старались привлечь въ свои порты иностранные корабли дарованіемъ заграничнымъ торговцамъ различныхъ льготъ, но съ тѣхъ поръ какъ собственная отпускная торговля стала увеличиваться, они поспѣшили ввести у себя строгую покровительственную систему. Привозные товары были облагаемы весьма обременительными пошлинами; кромѣ того, иностраннымъ купцамъ, сбывшимъ свои товары, не дозволялось вывозить за границу англійскія деньги, и они волей-неволей принуждены были накупить на вырученное золото англійскихъ товаровъ ²¹⁰).

Къ концу XVI вѣка относится самое грандіозное коммерческое предпріятіе временъ Елисаветы — основаніе знаменитой остъ-индской компаніи, получившей въ 1600 г. оффиціальное утвержденіе правительства. Компанія снарядила четыре корабля, нагруженные шерстяными и стальными издѣліями, и они воротились изъ Индіи съ богатымъ грузомъ рису, пряныхъ кореньевъ, хлопчатой бумаги, благовоній и драгоцѣнныхъ камней. Съ этихъ поръ уже торговля съ отдаленнымъ востокомъ получаетъ прочное основаніе и ежегодно приноситъ Англіи громадные барыши. Говоря о торговыхъ предпріятіяхъ того времени нельзя умолчать о тѣхъ полукоммерческихъ, полухищническихъ экспедиціяхъ, которыя ежегодно отправлялись изъ англійскихъ портовъ подъ руководствомъ самыхъ опытныхъ моряковъ. Главной цѣлью ихъ было вредить испанской торговлѣ, но зачастую англійскіе крейсеры-любители занимались просто на просто морскимъ разбоемъ и наводили ужасъ не только на испанскіе корабли, но и на торговыя суда дружественныхъ державъ. Въ случаѣ жалобъ со стороны послѣднихъ, правительство всегда оставалось въ сторонѣ, такъ какъ экспедиціи снаряжались въ большей части случаевъ на средства частныхъ лицъ. Лучшіе англійскіе моряки, свѣтила англійскаго флота, Дрэкъ, Рэлей, Фробитеръ, воспитались въ школѣ пиратства. Какъ велики были барыши отъ подобныхъ предпріятій можно судить изъ того, что однажды на долю Рэлея пришлось 80,000 фунтовъ, но эту сумму нужно увеличить по крайней мѣрѣ въ шесть разъ, чтобы дать понятіе объ ея тогдашней цѣнности ²¹¹). Если же въ снаряженіи экспедиціи принимало участіе правительство, то и оно получало свою долю. — Къ жаждѣ прибыли присоединился духъ предпріимчивости, безотчетная любовь къ приключеніямъ, которая въ то время охватила всю Европу и въ особенности Англію. Непреодолимое любопытства заставляло людей покидать родной кровъ, подвергаться всевозможнымъ лишеніямъ, лишь бы своими глазами увидать новооткрытыя страны, о которыхъ разсказывалось столько чудесъ. Впрочемъ и промышленники и энтузіасты (въ то время эти два типа часто соединялись въ одномъ и томъ же лицѣ) не оставались въ накладѣ: они возвращались на родину богатые опытомъ и добычей, которая десятирицей окупала имъ издержки отдаленнаго странствованія.

Ближайшимъ слѣдствіемъ быстраго возрастанія народнаго богатства было улучшеніе матеріальныхъ условій жизни и домашняго комфорта. Прежніе угрюмые, закоптѣлые замки съ подъемными мостами и узко-прорѣзанными, на подобіе бойницъ, окнами уступаютъ мѣсто изящнымъ свѣтлымъ постройкамъ въ стилѣ возрожденія, съ тѣнистыми парками, фонтанами и статуями; стѣны ихъ украшаются мягкими цвѣтными коврами арраской работы, напоминающими позднѣйшіе гобелены. Въ эти-то очаровательныя убѣжища любятъ пріѣзжать потомки прежней воинственной феодальной аристократіи, теперь превратившіеся въ придворныхъ, чтобы отдохнуть отъ шумно-проведенной зимы при дворѣ. Испанцы, посѣтившіе Англію при Генрихѣ VIII, были поражены деревенскимъ видомъ англійскихъ городовъ; не только въ маленькихъ городкахъ, чрезъ которые имъ приходилось проѣзжать, но и въ самомъ Лондонѣ большая часть домовъ была выстроена изъ дерева и покрыта соломой. При Елисаветѣ разбогатѣвшее купечество воздвигло великолѣпныя зданія на мѣсто прежнихъ лачугъ и превратило пустыри въ оживленныя и прекрасно обстроенныя улицы. Лондонъ и тогда уже поражалъ иностранца своей громадностью и необыкновеннымъ оживленіемъ. Сотни кораблей стояли на якорѣ у лондонскаго моста; на улицахъ толпились люди самыхъ разнообразныхъ національностей, а магазины были полны произведеніями всѣхъ частей свѣта. Венеціанецъ Молино, видѣвшій Лондонъ въ 1607 г., считаетъ его первымъ городомъ въ Европѣ не только по количеству народонаселенія, но и по великолѣпнымъ постройкамъ и торговому значенію. Такое же быстрое превращеніе совершилось и въ провинціяхъ. Фермеры не удовлетворяются болѣе своими прежними жилищами безъ печей; они строятъ себѣ солидные кирпичные дома, снабженные всѣмъ необходимымъ для спокойной и комфортабельной жизни. Современники говорятъ, что провинціальныя гостинницы не только не уступаютъ столичнымъ въ чистотѣ и удобствахъ, но даже нерѣдко превосходятъ ихъ въ этомъ отношеніи ²¹²).

Съ измѣненіемъ внѣшняго вида жилищъ измѣняется и самый образъ жизни. Довольство порождаетъ новыя потребности и новыя затѣи; распространяется вкусъ къ роскошнымъ костюмамъ, къ изящному убранству комнатъ. Нигдѣ впрочемъ разорительная погоня за модой не достигала такихъ чудовищныхъ размѣровъ, какъ въ Англіи, а въ самой Англіи, по словамъ современнаго наблюдателя (Гарриссона), никогда моды не были такъ причудливы и измѣнчивы какъ въ царствованіе Елисаветы. Одинъ талантливый фламандскій живописецъ второй половины XVI в. написалъ злую сатиру на эту чудовищную модоманію, изобразивъ на своей картинѣ англичанина временъ Елисаветы совершенно голымъ: онъ — видите-ли — задумалъ сшить себѣ платье и уже въ одной рукѣ держитъ штуку сукна; въ другой — ножницы; остается выбрать фасонъ, но въ этомъ то и состоитъ вся задача. Итальянскій костюмъ изященъ, но испанскій величественнѣе; французскій тоже хорошъ, но и нѣмецкій имѣетъ свои достоинства. Онъ мысленно перебираетъ ихъ одинъ за другимъ, оцѣниваетъ относительно вкуса и моды и не можетъ придти ни къ какому заключенію, потому что каждый изъ нихъ, модный сегодня, можетъ выйти изъ моды завтра — и тогда съ чѣмъ-же онъ останется. Разсуждая такимъ образомъ, онъ предпочитаетъ лучше остаться совершенно безъ одежды, нежели ошибиться въ выборѣ костюма и не быть одѣтымъ по модѣ.

Тщетно правительство издавало законы противъ роскоши (sumptuary laws) и преслѣдовало уродливо-фантастическія принадлежности костюма тогдашнихъ денди ²¹³); мѣры едва-ли были въ состояніи искоренить зло, находившее поддержку въ высшихъ классахъ общества и при самомъ дворѣ. Сама Елисавета была первой щеголихой въ Англіи и тратила большія суммы на свой туалетъ, а ея дворъ подавалъ всему городу примѣръ безумной расточительности и погони за модой. Придворные кавалеры и дамы наперерывъ старались превзойти другъ друга великолѣпіемъ и роскошью своихъ костюмовъ. Разсказываютъ, что камзолъ сэра Вальтера Рэлея былъ вышитъ жемчугомъ по черному бархату, а сапоги его, буквально унизанные драгоцѣнными камнями, стоили около семи тысячъ фунтовъ стерлинговъ ²¹⁴). Современные писатели (Гаррисонъ, Потэнгемъ, Бортонъ и др.) горько жалуются на это безумство, но новѣйшій историкъ англійской культуры не безъ основанія видитъ въ этомъ ослѣпительномъ маскарадѣ нѣчто болѣе безсмысленной забавы. — По его мнѣнію здѣсь сказывается избытокъ внутреннихъ силъ, радость жизни, сродное артистической натурѣ желаніе любоваться зрѣлищемъ прекрасныхъ формъ и яркихъ цвѣтовъ ²¹⁵).

Вѣнцомъ пышнаго развитія соціальной жизни англійскаго народа была богатая и оригинальная литература, составляющая славу и гордость царствованія Елисаветы. Помѣщенная между кровавыми религіозными преслѣдованіями Маріи съ одной стороны и взрывами пуританскаго деспотизма, остановившаго въ XVII вѣкѣ развитіе искусства и литературы съ другой, эпоха Елисаветы не даромъ представляется современному изслѣдователю какимъ то оазисомъ свободы и счастія. "Никогда — говоритъ Гецлитъ — геній Англіи не сіялъ такимъ полнымъ, яркимъ и самостоятельнымъ свѣтомъ, какъ въ это время" ²¹⁶). И это не пустая фраза. Дѣйствительно, ни одинъ періодъ англійской исторіи не можетъ похвалиться такимъ обиліемъ геніальныхъ умовъ, давшихъ новыя направленія почти всѣмъ сферамъ человѣческой дѣятельности. Сѣмена, брошенныя этой великой эпохой, оплодотворили собой всю культуру Англіи XVII и XVIII вѣковъ и продолжаютъ приосить плоды до сихъ поръ. Нѣкоторыя отрасли литературы достигаютъ въ это время такого изумительнаго развитія, такого художественнаго совершенства, какого они не достигали ни прежде, ни послѣ. Ослабленіе религіознаго фанатизма и теологическаго духа, знакомство съ классической литературой, открывшее пытливому уму новые горизонты мысли и новые идеалы политическаго устройства, освобождающія ученія Италіи, внутренній миръ, развитіе національнаго благосостоянія и свободныхъ учрежденій — вотъ тѣ общія причины, которыя вызвали къ жизни богатую литературу временъ Елисаветы. — Но кромѣ этихъ общихъ причинъ были еще частныя, и ихъ тоже нельзя упускать изъ виду, если мы хотимъ себѣ составить вѣрное понятіе объ умственномъ характерѣ этой многознаменательной эпохи. — Потребность умственныхъ наслажденій не была одинаково развита во всѣхъ классахъ общества; литературныя занятія не составляли еще отдѣльной отрасли производительнаго труда, и потому для литературы была необходима спеціальная поддержка. Эту поддержку она нашла при дворѣ и въ средѣ образованной англійской аристократіи. — Вліяніе двора не ограничивалось тогда пропагандой роскоши и модъ. Ему, безспорно, принадлежитъ честь распространенія въ современномъ обществѣ вкуса къ болѣе утонченнымъ наслажденіямъ, къ занятіямъ искусствомъ и литературой. Среди важныхъ государственныхъ заботъ, поглощавшихъ большую часть ея времени, Елисавета находила однако досугъ для литературныхъ занятій и на шестьдесятъ пятомъ году своей жизни перевела еще съ греческаго трактатъ Плутарха о Любопытствѣ. Ученость и талантъ весьма цѣнились при ея дворѣ и нерѣдко служили ступенью къ высшимъ отличіямъ; интимный кружокъ королевы состоялъ изъ лицъ, пріобрѣвшихъ себѣ почетное имя въ литературѣ. Въ числѣ приближенныхъ ея находились: Роджеръ Ашэмъ, ея наставникъ и глубокой знатокъ классической древности, Лордъ Бокгорстъ, авторъ Горбодука и государственный казначей Англіи, Сидней и Рэлей, извѣстные своими прекрасными сонетами и др.; наконецъ въ послѣдніе годы XVI ст. сталъ появляться въ гостинной королевы и Бэконъ, будущій преобразователь философскаго метода, тогда уже впрочемъ извѣстный своими Опытами. (Essays, 1597 г.). Изъ придворныхъ дамъ Елисаветы достаточно назвать мать Бэкона, Анну Бэконъ, которая считалась одной изъ образованнѣйшихъ женщинъ своего времени и вела ученую переписку на греческомъ языкѣ съ извѣстнымъ епископомъ Джуэлемъ. Вообще, по словамъ Гаррисона, придворныя дамы того времени мало чѣмъ уступали мужчинамъ; онѣ внимательно изучали Св. писаніе; нѣкоторыя изъ нихъ сами сочиняли книги и переводили съ иностранныхъ языковъ различныя сочиненія на латинскій и англійскій. Обыкновенно расчетливая до скупости, Елисавета измѣняла своей натурѣ, когда дѣло шло о покровительствѣ литературнымъ талантамъ, ²¹⁷) а примѣръ королевы дѣйствовалъ заразительно и на ея окружающихъ. Мы не обинуясь скажемъ, что большая часть поэтовъ того времени навѣрное умерли бы съ голоду, если бы во время не встрѣтили покровителей въ лицѣ знатныхъ и образованныхъ людей, которые сами интересовались поэзіей и всегда рады были оказать нравственную и матеріальную поддержку голодающимъ дѣтямъ Аполлона.

Ничто впрочемъ не характеризуетъ такъ полно оригинальную культуру того вѣка, какъ тѣ безчисленныя празднества, процессіи, аллегорическія представленія и т. п. торжества, въ которыхъ старое и новое аллегорія и дѣйствительность, античныя воспоминанія и поэтическія преданія среднихъ вѣковъ, рыцарскіе турниры и итальянскія маски причудливымъ образомъ смѣшиваются между собою, превращая обыденную жизнь въ какую-то фантастическую сказку. Ежегодно весной королева предпринимала свои обычныя прогулки по Англіи (Royal Progresses), останавливаясь на пути въ городахъ и замкахъ вельможъ. Эти королевскія путешествія подавали поводъ ко всевозможнымъ сюрпризамъ въ античномъ стилѣ. Когда королева (разсказываетъ Бартонъ) посѣщала замокъ какого нибудь вельможи, то у входа ее привѣтствовали Пенаты, затѣмъ Меркурій отводилъ ее въ приготовленную для нея опочивальню… Она могла видѣть изъ окна, какъ пажи, переодѣтые дріадами, поминутно выскакивали изъ лѣсу, а слуги, изображавшіе сатировъ, то и дѣло ковыляли но лугамъ. Когда Елисавета проѣзжала Норичъ, то изъ группы боговъ, вышедшихъ ей на встрѣчу, отдѣлился Купидонъ и, приблизившись къ королевѣ, подалъ ей золотую стрѣлу, которую ея прелести должны были сдѣлать неотразимой, — подарокъ, (замѣчаетъ по этому поводу Голлиншедъ), принятый пятидесятилѣтней королевой съ особеннымъ удовольствіемъ ²¹⁸). Особенно долго остались въ народной памяти кенильвортскія празднества, устроенныя для Елисаветы ея любимцемъ Лейстеромъ. Они продолжались около трехъ недѣль и своимъ великолѣпіемъ затмили всѣ подобныя зрѣлища. Черезъ долину, отдѣляющую главныя ворота замка отъ большой дороги, былъ переброшенъ мостъ 70 футовъ длины; его сваи были увѣшаны подарками, которые семь греческихъ божествъ (Помона, Церера, Бахусъ и др.) подносили королевѣ; тутъ были клѣтки съ рѣдкими птицами, корзины съ плодами, вино въ серебряныхъ сосудахъ и т. д. Поэтъ, стоявшій на той сторонѣ моста, объяснялъ латинскими стихами символическое значеніе этихъ предметовъ. Не успѣлъ онъ кончить свои объясненія. какъ на пловучемъ островкѣ приблизилась къ кортежу Дѣва Озера (The lady of the Lake) и сказала королевѣ привѣтственные стихи. — Съ той же цѣлью подплылъ къ Елизаветѣ Аріонъ, сидя на спинѣ громаднаго дельфина, въ которомъ помѣщался цѣлый оркестръ музыкантовъ ²¹⁹). Послѣ роскошнаго обѣда начались танцы; вечеромъ былъ сожженъ на пруду великолѣпный фейерверкъ, и день кончился представленіемъ какой-то пьеской, разыгранной придворными актерами Лейстера. Въ слѣдующіе дни удовольствія были еще разнообразнѣе: охоты, медвѣжьи травли, спектакли смѣняли другъ друга, а въ заключеніе королева присутствовала при представленіи народно-бытовой драмы или скорѣе пантомимы, ежедневно исполняемой поселянами Ковентри въ память истребленія Датчанъ ²²⁰). Въ 1581 г., по случаю прибытія торжественнаго посольства изъ Франціи съ цѣлью просить руки Елисаветы, при дворѣ были великолѣпные банкеты съ масками, турнирами и другими увеселеніями. — Возлѣ южной части уатголлскаго дворца былъ нарочно построенъ великолѣпный павильйонъ, устланный коврами, убранный цвѣтами и деревьями, съ потолкомъ, изображавшимъ небо, усѣянное звѣздами. Какъ только почетные гости размѣстились въ павильйонѣ, къ нимъ подъѣхали четыре рыцаря въ полномъ вооруженіи, называвшіе себя Питомцами Желанія (the foster children of Desire). То были блестящіе кавалеры двора Елисаветы — молодой графъ Арондель, Лордъ Виндзоръ, Филиппъ Сидней и Фолькъ Гревилль. Цѣлью ихъ прибытія было желаніе овладѣть Замкомъ Совершенной Красоты (такъ называлось мѣсто гдѣ сидѣла королева). Прежде нежели рѣшиться идти на приступъ, они послали къ королевѣ герольда, одѣтаго въ бѣлое и красное (цвѣта желанія) съ приглашеніемъ сдать замокъ. — Получивъ отказъ, они поставили на колеса цѣлую искуственную гору съ скрытымъ въ ней оркестромъ музыкантовъ и стали понемногу придвигать ее къ замку. Въ отвѣтъ на вторичное приглашеніе сдаться, въ замкѣ забили тревогу и выстрѣлили въ нападающихъ изъ двухъ пушекъ. Первая была заряжена сахарнымъ порошкомъ (sweet powder), а вторая душистой водой. Но пушечные залпы не остановили нападающихъ и они продолжали штурмовать замокъ, бросая въ него цвѣтами и конфектами. — Въ это время показались на террасѣ защитники замка въ сопровожденіи своихъ слугъ, пажей и музыкантовъ. Въ пышныхъ рѣчахъ они выразили свою преданность королевѣ и желаніе сложить за нее свои головы. Послѣ этихъ рѣчей начался уже настоящій турниръ, длившійся до ночи, въ которомъ, само собою разумѣется, побѣдителями остались защитники совершенной красоты. Въ заключеніе всего нападающіе поднесли королевѣ оливковую вѣтвь въ знакъ мира и совершенной покорности ²²¹).

Другаго рода турниры происходили во время посѣщенія королевой университетовъ оксфордскаго и кембриджскаго. Публичный диспутъ на заданную тему составлялъ необходимую принадлежность почетнаго пріема. Университеты выставляли своихъ лучшихъ бойцовъ, которые состязались другъ съ другомъ по всѣмъ правиламъ схоластической діалектики ²²²). Въ 1578 г., когда Елисавета проѣздомъ остановилась въ маленькомъ городкѣ Saffron Walden'е, находящемся въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Кембриджа, вице-канцлеръ университета извѣстилъ Борлея, что директоры университетскихъ коллегій желаютъ привѣтствовать королеву и приготовились устроить въ честь. ея диспутъ на слѣдующую тему: что въ монархѣ болѣе достойно похвалы — милосердіе или строгость? Борлей отъ имени королевы изъявилъ согласіе на ихъ предложеніе, и въ назначенный часъ депутаты отъ университета въ своихъ традиціонныхъ бархатныхъ мантіяхъ и четыреугольныхъ шляпахъ пріѣхали въ городъ. Несмотря на то, что Елисавета сильно устала послѣ дороги, она однако не заставила долго ждать себя и въ сопровожденіи Борлея и нѣсколькихъ придворныхъ дамъ прибыла въ залу, предназначенную для торжества. Послѣ обычныхъ привѣтственныхъ рѣчей, продолжавшихся болѣе часа, начался диспутъ на латинскомъ языкѣ, длившійся цѣлыхъ три часа. Онъ, вѣроятно, продолжался бы гораздо долѣе, если бы Борлей, замѣтивъ усталость королевы, не принялъ на себя, въ качествѣ канцлера университета, почетной обязанности руководить преніями, которая давала ему право поминутно останавливать разгорячившихся диспутантовъ, напоминаніемъ не уклоняться отъ предмета и диспутировать по правиламъ діалектики: Loquor, ut Cancellarius, disputa dialectice. Королева выдержала терпѣливо эту трехчасовую діалектическую пытку и насказавъ, по своему обыкновенію, диспутантамъ множество любезностей, отпустила ихъ обратно въ Кембриджъ ²²³).

Ежегодныя путешествія Елисаветы по Англіи, вызывавшія со стороны аристократіи раззорительныя заявленія вѣрноподданническихъ чувствъ въ видѣ праздниковъ, процессій, турнировъ и т. п. весьма нравились народу, сохранившему въ своихъ собственныхъ празднествахъ иного сценическаго. Въ первой главѣ мы уже имѣли случай познакомиться съ нѣкоторыми изъ этихъ сельскихъ торжествъ, которыя, подобно олимпійскимъ играмъ древней Греціи, поддерживали племенную связь и солидарность между различными классами англійскаго населенія, соединяя ихъ въ живомъ чувствѣ общаго веселья. Мы видѣли, что драматическій элементъ съ давнихъ поръ игралъ важную роль въ этихъ увеселеніяхъ, но въ XVI в. онъ получилъ рѣшительное преобладаніе. "Сценическія представленія — говоритъ новѣйшій историкъ царствованія Елисаветы — были любимымъ удовольствіемъ англійскаго народа отъ дворцовъ до хижинъ. Лѣтописцы сообщаютъ намъ много свѣдѣній о маскахъ и различнаго рода пьесахъ, игранныхъ въ это время при дворѣ и въ замкахъ знатныхъ вельможъ. Эти представленія были блистательнымъ выраженіемъ господствовавшаго вкуса къ сценическому, который въ Англіи былъ вполнѣ національнымъ и всеобщимъ явленіемъ" ²²⁴). Во второй половинѣ XVI в. число странствующихъ актеровъ увеличилось до такой степени, что правительство, опасаясь разныхъ безчинствъ, могущихъ произойти отъ множества праздныхъ и бродячихъ людей, сочло нужнымъ особымъ указомъ ограничить ихъ распространеніе, изъявъ ихъ изъ подъ покровительства законовъ и поставивъ ихъ на одну доску съ фокусниками, вожаками медвѣдей и т. п. бродягами ²²⁵). Эта мѣра не коснулась впрочемъ постоянныхъ актеровъ, обыкновенно приписанныхъ ко двору какого-нибудь знатнаго вельможи и путешествовавшихъ подъ защитой его герба ²²⁶), которымъ правительство продолжало оказывать всякаго рода поощренія. Въ 1574 г. Елисавета, уступая настояніямъ своего любимца Лейстера, видала его придворнымъ актерамъ, Джемсу Борбеджу съ товарищами патентъ, въ силу котораго они могли давать театральныя представленія не только вездѣ въ провинціи, но и въ самомъ Лондонѣ, "для увеселенія нашихъ возлюбленныхъ подданныхъ и для нашей собственной утѣхи и удовольствія", какъ сказано въ самомъ патентѣ ²²⁷). Лордъ-мэръ и альдермены Лондона протестовали противъ королевскаго патента, такъ какъ по ихъ мнѣнію имъ нарушались права городскаго совѣта; вслѣдствіе чего между городскимъ совѣтомъ и министромъ двора (Lord chamberlain) возникли пререканія. Съ юридической точки зрѣнія, конечно, городской совѣтъ былъ правъ, такъ какъ верховная власть не имѣла права вторгаться въ предѣлы его юрисдикціи. Пока это дѣло разбиралось въ тайномъ совѣтѣ королевы, городской совѣтъ, фанатизируемый пуританскими проповѣдниками, всячески тѣснилъ актеровъ, запрещалъ имъ собираться для репетицій, разгонялъ публику и т. д. Тогда актеры подали въ верховный совѣтъ жалобу на притѣсненія городскихъ властей, не дозволяющихъ имъ упражняться въ своемъ искусствѣ и тѣмъ добывать себѣ кусокъ хлѣба. На это члены городскаго совѣта возражали, что никто не мѣшаетъ актерамъ заниматься какимъ угодно ремесломъ, лишь бы это ремесло было честное, но что они въ первый разъ слышатъ будто такимъ ремесломъ можетъ быть театральное искусство и т. д. ²²⁸) Должно полагать что верховный совѣтъ рѣшилъ дѣло не въ пользу актеровъ, и они, видя, что правительство не въ силахъ ихъ защищать, рѣшились удалиться за городскую черту, за предѣлами которой оканчивалась юрисдикція лорда-мэра и основать тамъ первый постоянный театръ. Въ 1575 г. Джемсъ Борбеджъ и его товарищи купили большое мѣсто, нѣкогда принадлежавшее упраздненному доминиканскому монастырю (Blackfriars) и принялись за постройку театральнаго зданія. Постройка шла такъ успѣшно, что въ слѣдующемъ году театръ, получившій названіе блакфрайрскаго, былъ уже открытъ для публики. Какъ велика была общественная потребность въ этомъ учрежденіи можно судить изъ того, что въ томъ же году близь вновь построеннаго театра возникли два другихъ The Curtain и The Theatre, а въ 1578 г. одинъ пуританскій проповѣдникъ насчитывалъ въ Лондонѣ и его предмѣстіяхъ восемь театровъ ²²⁹).

Въ концѣ XVI в. къ существующимъ восьми театрамъ прибавилось еще нѣсколько новыхъ, между которыми первое мѣсто занималъ Глобусъ, построенный въ 1594 г. Ричардомъ Борбеджемъ. Глобусъ, принадлежавшій той же компаніи актеровъ, которая основала блакфрайрскій театръ, былъ предназначенъ для лѣтнихъ представленій. Пуританскіе проповѣдники называютъ лондонскіе театры роскошными зданіями (sumptuous Theatre-Houses), тогда какъ на самомъ дѣлѣ это были наскоро сколоченныя деревянныя постройки, напоминающія наши масляничные балаганы. Устройство ихъ было чрезвычайно просто. Представьте себѣ овальное пространство, обведенное крытыми галлереями, но само открытое сверху; это — партеръ Глобуса. Въ немъ нѣтъ даже скамеекъ, и публика, забравшаяся сюда, должна все время стоять на ногахъ, ежеминутно рискуя подвергнуться непріятностямъ капризной лондонской погоды. Въ галлереяхъ, окружающихъ партеръ, находились болѣе удобныя, но за то и болѣе дорогія мѣста для зрителей, а подъ галлереями нѣсколько повыше партера и ближе къ сценѣ были устроены ложи, гдѣ сидѣли дамы. Надъ ложами выходившими на самую сцену, находился балконъ, отданный въ распоряженіе музыкантовъ. Кромѣ того были еще мѣста на самой сценѣ, назначенныя для тѣхъ, кто не поскупится заплатить цѣлый шиллингъ за мѣсто. Тамъ обыкновенно сидѣли или, лучше сказать, полулежали на тростниковыхъ цыновкахъ (rushes), подмостивъ подъ себя свои плащи, знатные покровители театра, литераторы и драматурги, записные театралы, или просто лондонскіе дэнди, желавшіе прослыть тонкими цѣнителями драматическаго искусства и вообще чѣмъ бы то ни было обратить на себя вниманіе публики ²³⁰). Деревянныя перила отдѣляли партеръ отъ нѣсколько возвышающейся надъ нимъ сцены, которая дѣлилась на три части: авансцену, балконъ и находившуюся подъ нимъ маленькую внутреннюю сцену. На заднемъ фонѣ сцены возвышался, по крайней мѣрѣ на восемь футовъ отъ пола, укрѣпленный на столбахъ, балконъ, плотно примыкавшій къ наружной стѣнѣ. Назначеніе его было замѣнять собою башню, городскую стѣну, террасу и вообще верхнее жилье. Здѣсь напр. происходила поэтическая сцена свиданья Ромео и Джульеты; отсюда Джульета должна была произнести свой восторженный, дышащій страстью и нѣгой юга, монологъ къ ночи и отсюда же несговорчивые граждане Анжера (въ королѣ Іоаннѣ) вели свои переговоры съ королями французскимъ и англійскимъ. Подъ балкономъ, въ пространствѣ между поддерживающими его столбами и стѣной, была устроена маленькая внутренняя сцена, закрытая отъ публики занавѣсками. Въ Отелло въ ней помѣщается постель Дездемоны, а въ Гамлетѣ она изображаетъ собой театръ, на которомъ странствующіе актеры играютъ по приказанію принца многознаменательную пьесу объ убійствѣ Гонзаго. Что касается до сценической постановки англійской драмы XVI в., то она поражаетъ своей первобытностію, Тогдашняя сцена не знала ни декорацій, ни подвижныхъ кулисъ; все ея убранство ограничивалось ковровой драпировкой, спускавшейся съ ложъ, выходившихъ на сцену, до самого пола. Потолокъ сцены былъ обтянутъ свѣтло-голубой матеріей, если сцена изображала день; если же, по требованіямъ пьесы, должна была наступить ночь, то свѣтлая драпировка замѣнялась другой, болѣе темной. Во время представленія трагедій вся сцена облекалась въ трауръ, что въ переводѣ на простой языкъ означаетъ, что ее завѣшивали черными коврами. Мѣсто дѣйствія обозначалось на доскѣ, выставляемой на авансценѣ, и чтобы перемѣнить его нужно было только наклеить на доску другую надпись. Единственная роскошь, допускавшаяся на этихъ балаганныхъ театрахъ, была роскошь костюмовъ, изъ которыхъ нѣкоторые, можетъ быть невѣрные исторически, были тѣмъ не менѣе великолѣпны. Изъ бумагъ братьевъ Аллейнъ, изданныхъ Колльеромъ, видно, что за одинъ бархатный костюмъ, по всей вѣроятности предназначавшійся для актера, игравшаго роль короля, было заплачено двадцать фунтовъ — сумма для того времени весьма значительная. Плата за входъ была различна; вообще въ открытыхъ театрахъ она была меньше, чѣмъ въ закрытыхъ, предоставлявшихъ зрителямъ болѣе удобствъ. Партеръ въ открытыхъ театрахъ стоилъ всего одинъ пенсъ; если же пьеса давалась въ первый разъ, то два пенса. За мѣсто на сценѣ нужно было заплатить шиллингъ; ложа стоила нѣсколько больше. Въ Блакфрайрскомъ театрѣ, гдѣ ложи были устроены въ видѣ отдѣльныхъ комнатъ, цѣна ложи доходила иногда до двухъ съ половиною шиллинговъ. Начало представленія возвѣщалось звукомъ трубъ; въ народныхъ (public) театрахъ спектакль обыкновенно начинался ровно въ три часа пополудни и оканчивался за свѣтло. Въ театрахъ менѣе помѣстительныхъ и носившихъ по этому случаю названіе частныхъ (private); къ нимъ принадлежалъ между прочимъ и Блакфрайрскій театръ) иногда играли нѣсколько позднѣе, но это случалось рѣдко, такъ какъ городскія власти бдительно слѣдили за тѣмъ, чтобъ всякое представленіе окончивалось до захода солнца. Относительно порядка представленія нужно замѣтить, что почти всякой пьесѣ предшествовалъ прологъ. При звукахъ музыки выходилъ на сцену актеръ, игравшій роль пролога, одѣтый въ черное бархатное платье и кратко излагалъ содержаніе пьесы. Въ нѣкоторыхъ пьесахъ каждому акту предшествовала пантомима, въ которой символически изображалось то, что должно было произойти въ этомъ актѣ. Примѣръ такой пантомимы мы видѣли въ Горбодукѣ. Если же, по свойству пьесы, пантомимы не полагалось, то въ антрактахъ шуты забавляли публику танцами и пѣніемъ комическихъ куплетовъ. По окончаніи пьесы, послѣ обычной молитвы за королеву, исполняемой всѣмъ персоналомъ пьесы на колѣняхъ, на сцену выходилъ клоунъ и произносилъ свой джигъ (jig), родъ комической импровизаціи, полной намековъ на современныя событія и сопровождаемой пѣніемъ и танцами. Къ характеристическимъ особенностямъ сценической постановки старинныхъ англійскихъ пьесъ нужно еще отнести то, что женскія роли обыкновенно исполнялись мужчинами — обстоятельство, по нашему мнѣнію сильно вредившее художественной правдѣ исполненія, ибо мы даже и не можемъ себѣ представить, чтобъ мальчики актеры могли сколько-нибудь удовлетворительно возсоздать такіе глубоко-женственные характеры, какъ напр. Офелія, Дездемона или Юлія ²³¹).

Учрежденіе постоянныхъ театровъ составляетъ эпоху въ исторіи англійскаго сценическаго искусства. Прежде, когда театральныя представленія давались въ залахъ тавернъ, школъ или въ донахъ знатныхъ лицъ, качество ихъ исполненія зависѣло отъ множества случайныхъ причинъ, сильно тормозившихъ развитіе сценическаго искусства. Теперь же, когда театръ сталъ въ непосредственныя отношенія къ публикѣ, когда число театровъ постоянно возрастало, конкуренція вступила въ свои права и актеры различныхъ труппъ изо всѣхъ силъ старались превзойти другъ друга и усовершенствовать свое искусство, ставшее для нихъ съ этихъ поръ весьма прибыльнымъ ремесломъ. По вычисленію Мэлона, средняя цифра ежедневнаго дохода въ театрахъ Блакфрайрскомъ и Глобусѣ простираласъ до девяти фунтовъ; сумма эта дѣлилась на сорокъ частей, изъ которыхъ двадцать двѣ назначались въ вознагражденіе актерамъ, пятнадцать распредѣлялись между содержателями или пайщиками (sharers) театра и составляли процентъ съ затраченнаго ими капитала, а остальныя три шли на образованіе постояннаго фонда для покупки новыхъ пьесъ. Кромѣ того извѣстнѣйшія изъ лондонскихъ труппъ поперемѣнно были приглашаемы ко двору, гдѣ имъ отпускалось по 10 ф. за представленіе одной пьесы. Если же труппа актеровъ выписывалась въ одну изъ лѣтнихъ резиденцій королевы — Ричмондъ, Виндзоръ или Гэмптонъ-Кортъ, то сумма, платимая имъ за представленіе, удвоивалась ²³²). Вознагражденіе, получаемое драматическими писателями за свои произведенія, были сравнительно меньше: впрочемъ театръ имъ платилъ обыкновенно отъ шести до восьми фунтовъ за пьесу, что составило бы на теперешнія деньги отъ 36 до 48 фунтовъ ²³³). Въ XVI в. литературный трудъ не существовалъ еще какъ одинъ изъ видовъ промышленнаго труда, и театръ былъ единственнымъ мѣстомъ, куда начинающій писатель могъ выгодно сбыть свою работу и даже пріобрѣсти извѣстность. Можно сказать, что учрежденіе постоянныхъ театровъ вызвало особую отрасль литературнаго труда и нѣсколько возвысило авторскую профессію. Вотъ почему въ концѣ XVI в. къ театру отвсюду начался такой притокъ свѣжихъ литературныхъ силъ, какого не было никогда ни прежде, ни послѣ этого времени. Но такъ какъ профессія драматическаго писателя была все-таки несравненно менѣе выгодна, чѣмъ профессія актера, то нерѣдко случалось, что даровитый человѣкъ соединялъ въ своемъ лицѣ обѣ профессіи. Извѣстно, что Марло, Шекспиръ, Бенъ-Джонсонъ и др. были не только драматическими писателями, но также и актерами. Этому благодѣтельному соединенію въ одной личности двухъ главныхъ отраслей драматическаго искусства англійскіе театры обязаны въ значительной степени своимъ процвѣтаніемъ, а сценическое искусство своимъ высокимъ развитіемъ ²³⁴).

Мы впали бы въ грубую ошибку, еслибъ по той скромной роли, которую играетъ театръ въ лондонской жизни нашего времени, стали бы заключать объ его тогдашнемъ общественномъ значеніи. Въ то время не было ни газетъ, ни журналовъ, ни дешевыхъ публичныхъ чтеній, и театръ былъ единственной школой умственнаго и эстетическаго развитія народа, единственнымъ мѣстомъ, гдѣ чары искусства, отрывая мысль народа отъ отупляющихъ мелочныхъ заботъ обыденной жизни, доставляли ему умственную пищу и высокое эстетическое наслажденіе. Въ историческихъ пьесахъ онъ знакомился съ важнѣйшими личностями своей исторіи, которыя, стряхнувъ съ себя могильный сонъ, являлись передъ нимъ въ обаяніи вѣчной юности и силы и какъ бы приглашали его быть участникомъ ихъ радостей и страданій, пораженій и побѣдъ; фантастическія пьесы переносили это въ міръ чудныхъ сказочныхъ грезъ, созданныхъ народной фантазіей, гдѣ такъ привольно витать германскому духу; въ комедіяхъ онъ видѣлъ смѣшную сторону порока и всѣ язвы современной дѣйствительности; наконецъ въ трагедіяхъ передъ нимъ раскрывалась героическая сторона человѣческой природы и онъ пріучался безбоязненно читать въ "пламенныхъ страницахъ великой книги человѣческаго сердца" (выраженіе Т. Гейвуда). За исключеніемъ драмы вся утонченная и блестящая литература времени Елисаветы съ ея классической ученостью, итальянскими новеллами и англійскимъ эвфузмомъ, была книгой за семью печатями для народа, и потому лишь только открылся этотъ свѣжій и неистощимый источникъ умственныхъ наслажденій, какъ народъ повалилъ къ нему толпами. Можетъ быть послѣ перевода Библіи на англійскій языкъ ничто въ такой степени не содѣйствовало сближенію различныхъ классовъ общества, какъ учрежденіе постоянныхъ театровъ. Конечно, если англійскую драму и можно назвать народной, то не въ томъ смыслѣ, что и образованные и необразованные могли цѣнить ее за одни и тѣ же качества. Каждый искалъ въ ней того, что ему было нужно. Народъ особенно любилъ въ ней энергію выводимыхъ характеровъ, потрясающія сцены и комическіе эпизоды; образованные люди наслаждались поэзіею ея языка, глубиной психологическаго анализа и т. п., но при всемъ томъ разнообразная публика, посѣщавшая лондонскіе театры, связывалась въ одно цѣлое общинъ художественнымъ интересомъ, общей жаждой сильныхъ и страстныхъ ощущеній. Только благодаря этой привязанности всѣхъ классовъ общества къ театру, правительство могло отстоять его отъ нападеній пуританъ, пріобрѣтавшихъ все больше и больше значенія въ парламентѣ и городскомъ управленіи. Театры устояли, потому что большинство лондонскаго населенія было заинтересовано въ ихъ существованіи, а передъ этимъ большинствомъ невольно должна была склониться горсть фанатиковъ.

Изъ сказаннаго ясно, что публика, посѣщавшая лондонскіе театры, если мы согласимся исключить изъ нея духовенство и пуританъ, была почти по ровну раздѣлена между всѣми классами общества. Тутъ можно было встрѣтить и адмирала, и матроса, и студента и торговца изъ Сити. Изъ состава тогдашней публики ни въ какомъ случаѣ нельзя исключать женщинъ и дѣвушекъ, потому что мы имѣемъ положительныя свидѣтельства о постоянномъ посѣщеніи ими театральныхъ представленій. Въ Блакфрайрскомъ театрѣ было даже нѣсколько ложъ, исключительно предназначенныхъ для придворныхъ дамъ и женъ посланниковъ. Извѣстный противникъ театровъ, Госсонъ, въ своемъ посланіи къ благороднымъ гражданкамъ Лондона (To the Gentlewomen Citizens of London) тщетно убѣждалъ ихъ перестать посѣщать театральныя представленія, такъ какъ подобныя посѣщенія могутъ только вредить ихъ нравственности и доброму имени ²³⁵). Присутствіе благовоспитанныхъ женщинъ въ лондонскихъ театрахъ удивляло посѣщавшихъ Англію иностранцевъ. Въ 1617 г. прибыло въ Англію венеціанское посольство, во главѣ котораго стоялъ Піетро Контарини. Капелланъ этого посольства, Гораціо Бузино, велъ дневникъ куда вносилъ все, что особенно поражало его вовремя пребыванія въ Англіи ²³⁸). Мы позволяемъ себѣ привести одно мѣсто изъ его дневника, гдѣ встрѣчается нѣсколько любопытныхъ подробностей о театральныхъ представленіяхъ того времени, составѣ публики, костюмахъ и т. п. "На другой день (разсказываетъ Бузино) мы отправились въ одинъ изъ многихъ лондонскихъ театровъ, гдѣ даются всякого рода представленія. Мы видѣли трагедію, которая впрочемъ не могла интересовать меня, такъ какъ я не понималъ ни слова по англійски, хотя не безъ удовольствія смотрѣлъ на роскошные костюмы актеровъ. Мнѣ гораздо больше понравились разнообразныя увеселенія, состоящія изъ танцевъ, пѣнія и музыки. Но величайшимъ наслажденіемъ для меня было смотрѣть на толпу здѣшнихъ аристократовъ, одѣтыхъ съ царскимъ великолѣпіемъ, которые соблюдали строгую тишину и внимательно слѣдили за представленіемъ. Эти театры посѣщаются множествомъ прекрасныхъ и благовоспитанныхъ женщинъ (respectable ladies у Броуна), которыя свободно входятъ сюда и безъ малѣйшаго смущенія садятся рядомъ съ мужчинами". Обычай посѣщенія театровъ женщинами такъ вошелъ въ права общества, что женщины, сначала носившія маски, чтобъ скрыть свое присутствіе въ театрѣ и тѣмъ избавиться отъ нареканій, впослѣдствіи стали ходить въ театръ безъ масокъ ²³⁷). Пуританскіе противники театровъ (Норсбрукъ, Госсонъ, Фильдъ, Стэбсъ и др.) въ особенности налегаютъ на то, что театральныя представленія, кромѣ порядочныхъ людей, посѣщались также дурной и развратной частью общества ²³⁸), что куртизанки и карманные воришки ходили туда на поживу. Но развѣ есть какое-нибудь общественное собраніе въ мірѣ, гдѣ бы можно было застраховать себя отъ встрѣчи съ подобнаго рода субъектами? Начиная съ церкви и кончая театромъ, вездѣ можно встрѣтить много подозрительныхъ личностей, но отъ этого церковь не перестаетъ быть менѣе святой, а театръ менѣе нравственнымъ.

Учрежденіе постоянныхъ театровъ, въ связи съ быстрымъ развитіемъ драматическаго искусства и возрастающей популярностью театральныхъ представленій, вызвало сильную реакцію со стороны пуританъ, съ своей аскетической точки зрѣнія считавшихъ театръ, поэзію и вообще искусство суетными и грѣховными удовольствіями, придуманными врагомъ рода человѣческаго съ цѣлью отвратить человѣка отъ чистой христіанской жизни и, развративъ его волю и чувство, сдѣлать его окончательно неспособнымъ посвятить себя служенію Богу и истинѣ ²³⁹). И потому, какъ только эти представители возрожденнаго средневѣковаго аскетизма замѣтили, что театральныя представленія, выработавшись мало по малу въ самостоятельное учрежденіе, начинаютъ становиться въ полномъ смыслѣ общественной потребностью, какъ тотчасъ же принялись громить ихъ въ своихъ проповѣдяхъ и памфлетахъ. Съ этихъ поръ и почти до половины слѣдующаго столѣтія идетъ сильная борьба между пуританами и поддерживавшимъ ихъ городскимъ совѣтомъ съ одной стороны и актерами и драматическими писателями съ другой, борьба, кончившаяся, впрочемъ, временнымъ торжествомъ реакціи и запрещеніемъ театральныхъ представленій во всей Англіи парламентскимъ указомъ 1642 г. Мы считаемъ не лишнимъ познакомить читателей съ главными фазисами этой борьбы, потому что изъ нея всего яснѣе видно культурное значеніе англійскаго театра, равно какъ и тѣ отношенія, въ какихъ онъ находился къ современному обществу.

Первый ополчившійся противъ театральныхъ представленій былъ извѣстный пуританскій агитаторъ, Томасъ Уилькоксъ, который въ своей проповѣди, произнесенной 3 ноября 1577 г. въ церкви св. Павла, объясняетъ свирѣпствовавшую тогда въ городѣ моровую язву наказаніемъ божіимъ за грѣхи народа, во главѣ которыхъ онъ ставитъ пристрастіе англичанъ къ театру. "Я не говорю о другихъ порокахъ, увлекающихъ человѣка въ бездну мірской суеты. Взгляните только на театральныя представленія и на стремящуюся туда толпу; взгляните на великолѣпныя театральныя зданія, вѣчный памятникъ расточительности и безумія лондонскихъ жителей. Я знаю, что они теперь закрыты по случаю язвы. Я одобрилъ бы этотъ образъ дѣйствій, если бы правительство продолжало его держаться и на будущее время, потому что закрытіе театровъ на извѣстный срокъ только пріостанавливаетъ распространеніе зарази; но не уничтожаетъ ея причины. Если вникнуть хорошенько въ дѣло, нельзя не прійти къ убѣжденію, что причина заразы есть грѣхъ, а причина грѣха сценическія представленія; слѣдовательно, истинная причина заразы есть сценическія представленія" ²⁴⁰). Въ томъ же году другой пуританскій священникъ Джонъ Hopсбрукъ издалъ цѣлый обстоятельный трактатъ, направленный противъ игры въ кости, танцованія и драматическихъ представленій ²⁴¹). Трактатъ Норсбрука написанъ въ разговорной формѣ и состоитъ изъ вопросовъ неопытнаго юноши и вразумленій старца. Слыша вокругъ себя одновременно сильныя нападки на театральныя представленія и восторженныя похвалы имъ, юноша сталъ колебаться — дѣйствительно-ли театръ такъ безнравствененъ и вреденъ, какъ его хотятъ представить враги его? Молодость и страсть къ удовольствіямъ по всей вѣроятности не разъ уже подсказывали ему отрицательное рѣшеніе. Однако прежде чѣмъ внять увѣщаніямъ этого соблазняющаго голоса, онъ рѣшился изложить свои сомнѣнія нѣкоему старцу, котораго опытность и умъ давно уже возбуждали его уваженіе. Обращеніе колеблющагося юноши изъ робкаго поклонника театровъ въ ихъ рѣшительнаго противника составляетъ содержаніе и мораль сочиненія. Разговоръ начинается длиннѣйшими разсужденіями о вредѣ праздности, занимающими въ подлинникѣ болѣе 80 страницъ, и потомъ уже переходитъ къ театру. Старикъ доказываетъ, что дьяволъ не могъ избрать лучшаго мѣста для привлеченія людей въ свои сѣти, ибо ничто въ такой степени не разжигаетъ страсти, какъ сценическія представленія. Однако — возражаетъ на это юноша — я слышалъ, что много мужчинъ и женщинъ, посѣщавшихъ театръ, никогда не испытывали на себѣ такого пагубнаго дѣйствія драматическихъ представленій. Въ отвѣтѣ своемъ старикъ ссылается на авторитетъ Хризостома, Амвросія, Лактанція и другихъ отцовъ церкви, признававшихъ театръ учрежденіемъ вреднымъ для нравственности и въ заключеніе утверждаетъ, что не только ремесло актера безчестно, но что даже ходить въ театръ, а тѣмъ болѣе восхищаться сценическими представленіями дѣло весьма постыдное. Въ особенности онъ сильно вооружается противъ мистерій, которыя все еще продолжали изрѣдка даваться въ Лондонѣ, видя въ нихъ профанацію слова Божія. "По истинѣ — говоритъ онъ — нѣтъ ничего хуже, какъ мѣшать божественное съ непристойнымъ; это все равно, что класть мясо въ ротъ нечистыми руками. св. Августинъ говоритъ, что лучше совсѣмъ не касаться божественнаго, нежели искажать его. А между тѣмъ долгое попущеніе этихъ нечестивыхъ представленій вселило въ сердца людей такое слѣпое благоговѣніе къ нимъ, что нѣкоторые не стыдятся думать и открыто утверждать, что мистеріи также полезны, какъ и проповѣди". — Въ трактатѣ Норсбрука содержится мало свѣдѣній о современной ему драмѣ. Занимаясь исключительно вопросомъ принципіальнымъ, о безнравственности театральныхъ представленій вообще, авторъ только мимоходомъ упоминаетъ о двухъ знаменитыхъ въ его время театрахъ (The Curtaine и The Theatre), не сообщая при томъ никакихъ подробностей объ ихъ устройствѣ. Замѣчательно впрочемъ, что авторъ съ рѣдкой проницательностью указалъ на общую причину, обусловливавшую собой быстрое распространеніе театральныхъ представленій, на чувство обезпеченности и матеріальнаго довольства англійскаго народа въ эпоху Елисаветы, которое, по его словамъ, до того вскружило голову людямъ, что они, отдавшись беззаботному веселью и думать забили о Богѣ и объ улучшеніи своей нравственности. Послѣднее обстоятельство особенно сокрушало служителей слова Божія, которые въ своихъ проповѣдяхъ не разъ жалуются, что церкви пустѣютъ, а театры все болѣе и болѣе наполняются публикой. "Развѣ звукъ трубы, (говоритъ одинъ современный проповѣдникъ), возвѣщающій начало дрянной піесы, не привлекаетъ тысячи людей, тогда какъ на благовѣстъ колокола, призывающій къ проповѣди, сойдется всего на всего одна сотня. Когда вы ни придете, въ Театръ, Занавѣсь и другія зданія, гдѣ даются представленія, вы всегда можете найти тамъ (даже въ воскресный день) толпы народа, не говоря уже о другихъ увеселительныхъ мѣстахъ, которыя съ своей стороны тоже отвлекаютъ народъ отъ слова Божія" ²⁴²). Прошло всего два года послѣ учрежденія первыхъ постоянныхъ театровъ, и не смотря на систематическую оппозицію городскаго совѣта и положительное запрещеніе играть по воскреснымъ днямъ, театральныя представленія до того успѣли войти въ нравы народа, до того успѣли пріобрѣсть симпатію лондонскаго населенія, что городская администрація принуждена была сквозь пальцы смотрѣть на нарушителей своихъ собственныхъ постановленій и, какъ мы сейчасъ видѣли, допускала спектакли по воскреснымъ днямъ. Но и пуритане въ свою очередь тоже не дремали и продолжали волновать общественное мнѣніе, указывая на развращающее вліяніе театральныхъ представленій.

Въ 1576 году, когда великое драматическое движеніе только что началось, прибылъ въ Лондонъ бывшій студентъ оксфордскаго университета, Стефанъ Госсонъ. Не имѣя никакихъ опредѣленныхъ средствъ къ жизни, талантливый юноша обратился туда, куда смѣло обращались всѣ талантливые бѣдняки, гдѣ принималась съ распростертыми объятіями всякая новая сила, словомъ — онъ вступилъ въ сношенія съ однимъ изъ только что основанныхъ лондонскихъ театровъ и предложилъ свои услуги въ качествѣ актера и драматурга. Предложенія его были приняты, и въ продолженіе двухъ лѣтъ онъ поставилъ на сцену нѣсколько изъ своихъ піесъ, (Captain Mario, Catilina, Praise at Parting), изъ которыхъ, впрочемъ ни одна не дошла до насъ. Два года спустя Госсонъ навсегда распростился со сценой и съ тѣхъ поръ сдѣлался заклятымъ врагомъ театральныхъ представленій. Изъ одного мѣста его Школы Злоупотребленій можно, пожалуй, вывести заключеніе, что причиной его разрыва съ театрами были простые денежные счеты ²⁴³). Но мы оставляемъ эти мелочи реалистамъ. Все что тутъ мы знаемъ о Госсонѣ заставляетъ насъ предполагать, что тутъ были причины посерьезнѣе, что каррьера актера и драматическаго писателя едва-ли могла быть когда нибудь по сердцу человѣку, который въ двадцать лѣтъ смотрѣлъ на жизнь какъ на юдоль скорби и считалъ всѣ ея блага ничтожными и суетными ²⁴⁴). Самъ Госсонъ объясняетъ своей разрывъ съ театрами тѣмъ, что онъ не могъ быть спокойнымъ зрителемъ совершающихся тамъ безчинствъ (Plays Confuted, London 1582. The First Action), но несомнѣнно, что тутъ дѣло не обошлось безъ вліянія пуританскихъ проповѣдниковъ, которые съ необыкновеннымъ искусствомъ умѣли дѣйствовать на натуры, подобныя Госсону, воспламеняя ихъ религіозную экзальтацію. Какъ бы то ни было, но осенью 1579 года появилось въ свѣтъ сочиненіе бывшаго драматурга Школа Злоупотребленій (The Schoole of Abuse), направленное противъ театральныхъ представленій и проникнутое суровыми воззрѣніями пуританской морали. Ригоризмъ автора доходитъ до того, что онъ безъ всякаго колебанія соединяетъ въ одномъ общемъ осужденіи всѣ изящныя искусства и называетъ актеровъ, поэтовъ и музыкантовъ гусеницами общества ²⁴⁵). Замѣчательно, что въ защиту своихъ воззрѣній Госсонъ не приводитъ, подобно Норсбруку и другимъ пуританскимъ проповѣдникамъ, текстовъ изъ Св. писанія и не прикрывается авторитетомъ отцовъ церкви; въ принципѣ онъ даже допускаетъ искусство, но безусловно осуждаетъ всѣ уклоненія отъ истинныхъ цѣлей искусства, а съ его пуританской точки зрѣнія художественныя цѣли всегда должны подчиняться цѣлямъ нравственнымъ. Онъ напр. допускаетъ поэзію и музыку, но только въ томъ случаѣ, когда онѣ не служатъ одному удовольствію, но также приносятъ нравственную пользу. По его словамъ, истинное назначеніе древней поэзіи состояло въ томъ, что она воспѣвала на торжественныхъ пирахъ, подъ акомпанементъ музыки, подвиги знаменитыхъ полководцевъ, мудрые совѣты и добродѣтельную жизнь предковъ; при этомъ роли распредѣлялись такъ, что на долю музыки приходилось своей мелодіей отвлекать слушателей отъ частаго прикладыванія губъ къ чашѣ, между тѣмъ какъ поэзія въ свою очередь должна была вдохновлять ихъ къ совершенію благодѣтельныхъ для народа подвиговъ. (The Schoole of Abuse, ed. by Arber. p. 25). Переходя вслѣдъ за этимъ къ театру, авторъ прежде всего оговаривается, что онъ не думаетъ считать каждаго посвятившаго себя драматическому искусству потеряннымъ человѣкомъ: "мнѣ, говоритъ онъ, очень хорошо извѣстно, что нѣкоторые изъ актеровъ — люди трезвые, скромные и ученые, честные домовладѣльцы и пользующіеся хорошей репутаціей граждане, хотя въ послѣднее время невыносимое чванство ихъ спутниковъ (я разумѣю наемниковъ, которымъ они платятъ жалованье) сдѣлало то, что объ нихъ начинаютъ уже дурно поговаривать. Подобно тому, какъ нѣкоторые актеры чужды злоупотребленій, такъ и нѣкоторыя изъ ихъ піесъ не заслуживаютъ ни малѣйшаго упрека. Впрочемъ этихъ послѣднихъ такъ мало, что ихъ легко сосчитать". Затѣмъ, назвавъ нѣсколько нравственныхъ и благонамѣренныхъ піесъ, къ которымъ онъ причисляетъ и свою піесу Catiline's Conspiracies, Госсонъ дѣлаетъ слѣдующій выводъ: "Эти піесы — прекрасныя піесы, лучшія изъ драмъ, когда либо игранныхъ здѣсь; онѣ достойны быть пропѣты музами и разыграны самимъ Росціемъ, но все таки я скажу, что онѣ годятся не для всякаго и что ихъ не слѣдуетъ играть публично. Если же кто спроситъ меня: какъ, вы сами, писавшій комедіи въ прежнее время, теперь такъ яростно нападаете на нихъ — я отвѣчу: согрѣшилъ и очень жалѣю о своей ошибкѣ; только тотъ уйдетъ далеко, кто не оборачивается назадъ; лучше поздно, чѣмъ никогда" (ibid p. 41). Госсонъ заключаетъ свой памфлетъ обращеніемъ къ лорду-мэру, прося его, какъ хозяина города, обратить вниманіе на безчинства, существующія въ лондонскихъ театрахъ, а если можно, то и совсѣмъ уничтожить театральныя представленія, подающія постоянный поводъ къ этимъ безчинствамъ. Не смотря на сравнительно умѣренный тонъ, въ которомъ написано все сочиненіе, оно произвело сильный переполохъ въ театральномъ мірѣ ²⁴⁶), Госсонъ разсказываетъ (The Ephemerides of Phialo, 1579), что актеры даже собирались убить его. Нападки Госсона пріобрѣли особое значеніе въ силу того обстоятельства, что самъ онъ былъ прежде актеромъ и драматическимъ писателемъ и стало быть зналъ дѣло не по однимъ только слухамъ. Такихъ нападеній нельзя было оставлять безъ возраженій, и актеры рѣшились отвѣчать. Они обратились за помощью ко многимъ литераторамъ, и одинъ изъ нихъ Томасъ Лоджъ, бывшій товарищъ Госсона по оксфордскому университету, обѣщалъ написать систематическій отвѣтъ Госсону. Но время было горячее; ждать было некогда, и пока Лоджъ готовилъ свое возраженіе, актеры наскоро сами смастерили памфлетъ противъ Госсона Straunge Newes out of Affrick ²⁴⁷), немедленно вызвавшій со стороны послѣдняго Апологію Школы Злоупотребленій (An Apologie of the Schoole of Abuse), приложенную къ его Ephemerides of Phialo. (Ноябрь 1579 года). Госсонъ начинаетъ съ обвиненія своихъ противниковъ въ томъ, что они его не совсѣмъ поняли. "Поэты, музыканты и актеры — говоритъ онъ — всѣ считаютъ себя одинаково оскорбленными мною. Первые думаютъ, что я совсѣмъ изгоняю поэзію; вторые — что я осуждаю музыку; третьи — что я отнимаю у человѣка всѣ его развлеченія; но всякій кто со вниманіемъ прочелъ мою книгу, безъ сомнѣнія замѣтилъ, что я осуждаю только злоупотребленія связанныя съ существованіемъ этихъ искусствъ. Вѣдь если врачъ, пользуя больнаго, по неосторожности причинитъ ему смерть, то мы можемъ обвинять врача, но не науку". Послѣ этого вступленія можно; повидимому, ожидать, что Госсонъ возьметъ часть своихъ обвиненій назадъ. И дѣйствительно, онъ это дѣлаетъ относительно поэзіи и музыки, но за то съ удвоенною яростію накидывается на театральныя представленія. "Я убѣжденъ — говоритъ онъ — что если бы актеры нѣсколько поразмыслили надъ своей дѣятельностью, они сами не замедлили бы признать себя негоднѣйшими и опаснѣйшими членами общества. Воръ отнимаетъ у насъ кошелекъ силой; актеры же очищаютъ его съ нашего согласія; тотъ обираетъ насъ тайно; эти же грабятъ явно; тотъ ошеломляетъ насъ ударами; эти — веселыми шутками; тотъ уязвляетъ тѣло, а эти — душу. О Богъ, о люди, о небо, о земля, о времена, о нравы! Воръ по крайней мѣрѣ въ концѣ концовъ попадается и терпитъ за свои злодѣянія; эти же съ гордымъ видомъ безнаказанно прогуливаются подъ самымъ носомъ у честныхъ людей. Понятія такъ перепутались въ нашей головѣ, что мы называемъ убійцей того, кто проливаетъ нашу кровь и шутомъ того, кто наноситъ смертельныя раны нашей совѣсти; мы зовемъ бойней то мѣсто, гдѣ умерщвляютъ животныхъ, но то, что по истинѣ можетъ быть названо бойней христіанскихъ душъ, мы называемъ развлеченіемъ. Пусть же не думаютъ, что я, ратуя противъ театровъ, въ тоже время ратую противъ всякихъ развлеченій. Въ жизни есть много невинныхъ удовольствій, но только театръ не принадлежитъ къ ихъ числу" ²⁴⁸).

Пуританскія тирады Госсона, въ настоящее время способныя возбудить развѣ только улыбку въ читателѣ, въ то время представляли изъ себя реальную силу, потому что въ нихъ выражался взглядъ цѣлой вліятельной партіи, захватившей въ свои руки городское управленіе и всячески старавшейся представить театръ въ глазахъ правительства учрежденіемъ опаснымъ и безнравственнымъ, постояннымъ источникомъ всѣхъ городскихъ безпорядковъ и безчинствъ. Послѣ этого понятно, съ какимъ нетерпѣніемъ актеры ждали отвѣта Лоджа, который долженъ былъ снять съ театровъ пятно, наложенное на нихъ рукою недобросовѣстнаго противника.

Наконецъ въ началѣ 1580 г. давно ожидаемая Защита Поэзіи, Музыки и Театралиныхъ Представленій появилась въ свѣтъ ²⁴⁹). — Въ отвѣтѣ своемъ Лоджъ держится того же порядка, котораго держался обвинитель; сначала онъ защищаетъ отъ нападеній Госсона поэзію, потомъ музыку и наконецъ театральныя представленія; разумѣется для нашей цѣли важна только послѣдняя часть, гдѣ Лоджъ распространяется о нравственномъ значеніи театра. Здѣсь Лоджъ побиваетъ Госсона его собственнымъ оружіемъ и доказываетъ, что если въ какомъ либо отношеніи театры заслуживаютъ похвалы, то именно въ томъ, что въ нихъ предаются осмѣянію человѣческіе пороки, ибо что такое комедія, какъ не наставница жизни, зеркало нравовъ, изображеніе истины ²⁵⁰)? Безъ сомнѣнія, Теренцій не рѣшился бы назвать богача по имени и выставить на всеобщій позоръ его жадность и жестокое обращеніе съ дѣтьми, но онъ могъ заклеймить его подъ именемъ Демеаса. Равнымъ образомъ онъ не могъ назвать по именамъ развратныхъ молодыхъ людей его времени, но онъ имъ представилъ ихъ собственный портретъ въ образѣ Панфила. Хотите вы познакомиться съ паразитомъ? Взгляните на Давуса. Хотите видѣть придворнаго льстеца? Взгляните на Гнато. — Если бы въ наше время были сатирическіе поэты, которые въ своихъ комедіяхъ осмѣивали бы современные пороки, воплощая ихъ въ комическіе образы, то я увѣренъ, что этимъ путемъ мы могли бы избавиться отъ многихъ изъ вашей братіи. Лоджъ не удивляется, что Госсонъ, ослѣпленный своей неразумной ненавистью къ театрамъ, упустилъ изъ виду ихъ нравственное значеніе. По его мнѣнію, все зависитъ отъ взгляда, съ которымъ мы подходимъ къ извѣстному предмету. "Изъ одного и того же цвѣтка мудрый вмѣстѣ съ пчелой можетъ извлечь медъ, а невѣжда вмѣстѣ съ паукомъ — ядъ. Конечно, съ одной стороны люди умные, понимающіе сущность трагедіи и комедіи, всегда будутъ хвалить ихъ, но съ другой стороны вполнѣ извинительно невѣждѣ бранить то, чего онъ не въ состояніи понять". Затѣмъ, сказавши нѣсколько словъ о значеніи театральныхъ представленій въ Римѣ, гдѣ ни одно общественное торжество не обходилось безъ комедіи, Лоджъ переходитъ къ Англіи. Конечно — говоритъ онъ — мы не нуждаемся въ Росціяхъ и не ощущаемъ большаго недостатка въ людяхъ, занимающихся ремесломъ Теренція, но во всякомъ случаѣ наши драматурги стоятъ гораздо ниже, чѣмъ стояли древніе поэты; вслѣдствіе этого они должны подчинять свой талантъ вкусу публики, но такъ какъ всякая публика любитъ подражанія, то я совершенно согласенъ съ тѣмъ, что поэтъ долженъ брать изъ жизни такіе сюжеты, которые, представляя собой точное отраженіе жизни, были бы въ тоже время побужденіемъ къ добродѣтели. Читатель видитъ, что въ своемъ взглядѣ на искусство Лоджъ не далеко ушелъ отъ Госсона, что, подобно этому послѣднему, онъ готовъ былъ подчинить художественныя задачи задачамъ нравственнымъ. Но нельзя не сознаться, что въ борьбѣ съ пуританами, этотъ способъ защиты былъ самый раціональный, потому что онъ отнималъ у противниковъ то оружіе, которымъ они такъ хорошо умѣли агитировать общественное мнѣніе.

Одновременно съ отвѣтомъ Лоджа актеры выставили въ защиту своей профессіи другое произведеніе, гдѣ доказывалась необходимость театра съ иной точки зрѣнія. Это была пьеса The Plays of Plays, не дошедшая до насъ, но основная мысль которой, по показанію Госсона (Playes Confuted, 4 Action) заключалась въ томъ что театральныя представленія доставляютъ наслажденіе, а наслажденіе ни коимъ образомъ не можетъ быть исключено изъ человѣческой жизни ¹⁵¹). Въ этихъ словахъ слышится протестъ старой веселой Англіи противъ мрачныхъ аскетическихъ воззрѣній пуританизма, исказившихъ національный характеръ англичанъ и грозившихъ превратить жизнь народа въ какое-то, исполненное подвижничества и самоистязаній, одиночное заключеніе. Актеры попали въ само сердце вопроса. Не злоупотребленія театра, но самое существованіе этого увеселительнаго учрежденія, отвлекавшаго народъ отъ заботъ о спасеніи души, приводило въ негодованіе пуританъ. — Основной принципъ пуританизма — это культура нравственнаго чувства. Полный вѣры въ свое предъизбраніе, каждый пуританинъ считалъ себя отмѣченнымъ божьей благодатью и старался вести образъ жизни, достойный своего великаго назначенія. Онъ зналъ одно наслажденіе — исполненіе долга; одинъ страхъ — прогнѣвить Господа, не спускающаго глазъ съ своихъ избранныхъ. Пламя религіознаго энтузіазма, охватившее душу пуританина, выжгло изъ нея все живое и поэтическое. Всѣ законныя наслажденія человѣческой природы, все что проливаетъ отрадный свѣтъ на наше земное существованіе, казалось ему суетнымъ и безнравственнымъ. "Сила ихъ чувствованій (говоритъ Маколей) относительно одного предмета дѣлала ихъ спокойными относительно всѣхъ прочихъ. Одно преобладающее чувство подчинило себѣ состраданіе и ненависть, честолюбіе и страхъ. Смерть утратила свои ужасы, и наслажденіе свой прелести. У нихъ были свои улыбки и слезы, свои восторги и печали, но не для предметовъ міра сего. Они проходили земное поприще подобно тому, какъ шелъ желѣзный человѣкъ въ поэмѣ Спенсера съ цѣпомъ въ рукахъ, сокрушавшій и попиравшій притѣснителей, смѣшивающійся съ человѣческими существами, но не дѣлившій человѣческихъ немощей, не вѣдавшій ни усталости, ни удовольствія, ни печали, не уязвимый никакимъ оружіемъ, не удержимый никакою преградою." ²⁵²) Съ такими-то противниками приходилось бороться начинающему драматическому искусству; и нѣтъ никакого сомнѣнія, что они съумѣли бы задушить его въ самой колыбели, если бы съ одной стороны оно не опиралось на симпатіи народныхъ массъ; съ другой стороны, если бы власть не поддерживала его своимъ вліяніемъ. Въ случаѣ какихъ либо притѣсненій со стороны городскихъ властей актеры смѣло обращались къ своимъ знатнымъ покровителямъ, которые почти всегда заступались за нихъ. Современные пуританскіе памфлеты полны горькихъ жалобъ на потворство, оказываемое актерамъ судьями и другими правительственными чиновниками. "Пусть заступничество сильныхъ, (говоритъ одинъ современный авторъ), не препятствуетъ судьямъ творить расправу надъ нечестивыми. Покровительство, оказываемое этимъ юнымъ сорванцамъ дѣлаетъ ихъ часъ отъ часу дерзостнѣе. Увы! любовь къ театру до того распространена между знатью, что представители ея готовы удержать судью отъ исполненія его прямыхъ обязанностей, лишь бы только угодить своимъ слугамъ — актерамъ." ²⁵³) Но успѣхъ театральныхъ представленій не зависѣлъ отъ одного какого нибудь класса общества. Конечно, знать могла оказать актерамъ матеріальную поддержку, могла защитить ихъ отъ притѣсненій городскаго совѣта, но не въ ея власти было сообщить театру ту притягательную силу, о которой на всѣ лады кричали его противники. Неизвѣстный пуританскій памфлетистъ, изъ котораго мы сдѣлали предъидущую выписку, говоря о современныхъ ему театральныхъ представленіяхъ, весьма характеристически замѣчаетъ, что многіе до того запутались въ этой паутинѣ, что и рады бы вырваться изъ нея, да не могутъ. Чарующая сила удовольствія до того оковываетъ душу, что никто изъ попавшихъ туда не можетъ выйти безвредно, будь то дѣвушка, мать семейства или кто бы то ни было ³⁵⁴). Мы позволяемъ себѣ привести еще одно мѣсто изъ того же писателя, которое, подобно огоньку, озаряющему въ ночную пору темную окрестность, бросаетъ яркій лучъ свѣта на запутанный вопросъ объ отношеніи актеровъ и драматическихъ писателей къ современному обществу. Въ началѣ своего памфлета онъ предупреждаетъ читателей, что взглядъ его на театральныя представленія основывается не на колеблющейся почвѣ личныхъ мнѣній, но на незыблемомъ авторитетѣ слова Божія. "Справедливо, говоритъ онъ, что одно мнѣніе можетъ быть совершенно противоположно другому и изъ того, что сценическая профессія не по душѣ тому или другому лицу, никакъ не слѣдуетъ, что она исчезнетъ, будучи столь высоко цѣнима всякого рода людьми ²⁵⁵)". Признаніе драгоцѣнное, показывающее, что по мѣрѣ возрастанія англійской драмы, возвышалось въ общественномъ мнѣніи значеніе сценическаго искусства и его представителей, между которыми было не мало личностей, внушавшихъ уваженіе самимъ врагамъ своими талантами и ученостью. Да иначе и быть не могло. За исключеніемъ музыкальныхъ пьесъ ни одинъ родъ художественныхъ произведеній въ такой степени не выигрываетъ отъ хорошаго исполненія и не проигрываетъ отъ дурнаго, какъ драма. Какой бы живостью ни обладало воображеніе зрителя, оно едва-ли въ состояніи представить ему личность Фольстафа такой типичной, какой она напр., являлась намъ въ неподражаемой передачѣ покойнаго Лэмона. Люди, видѣвшіе игру хорошихъ актеровъ и при этомъ анализировавшіе свои собственныя впечатлѣнія, могутъ подтвердить, что иногда взглядъ, игра физіономіи, улыбка, даже жестъ талантливаго актера полнѣе и лучше дорисовываетъ изображаемую имъ личность, чѣмъ длинные монологи и самопризнанія. Нерѣдко случается, что талантливое исполненіе до того преображаетъ самую пьесу, что она становится рѣшительно не узнаваемой. "Est ce bien moi, qui ai fait cela? съ восторгомъ воскликнулъ Вольтеръ, увидѣвъ одну изъ своихъ сценъ совершенно преображенной въ глубоко-прочувствованной игрѣ г-жи Клеронъ. ²⁵⁶) При такой кровной связи между драмой и ея исполненіемъ, весьма естественно, что вездѣ, гдѣ только драматическое искусство пользуется симпатіями общества, часть этой симпатіи должна быть обращена и на актеровъ. Вотъ почему мы находимъ слишкомъ преувеличеннымъ мнѣніе тѣхъ писателей, которые, признавая за англійскимъ театромъ XVI вѣка извѣстное общественное значеніе, въ тоже время, со словъ пуританъ, утверждаютъ, что актеры составляли нѣчто въ родѣ отверженной секты, не принимаемой ни въ какое порядочное общество. Безспорно, въ тогдашней Англіи находилось не мало людей, которые, съ одной стороны подъ вліяніемъ пуританскихъ воззрѣній на театръ, съ другой подъ вліяніемъ аристократическихъ предразсудковъ, смотрѣли на актеровъ съ нескрываемымъ презрѣніемъ, но большинство англійскаго общества, съ королевой и ея дворомъ во главѣ, не раздѣляло этихъ обскурантныхъ воззрѣній, защищало театръ отъ преслѣдованій пуританъ и при всякомъ случаѣ выражало талантливѣйшимъ представителямъ сценическаго искусства свое уваженіе и сочувствіе. Когда умеръ знаменитый актеръ Ричардъ Борбеджъ, то чуть ли не весь Лондонъ слѣдовалъ за его гробомъ, а изъ стихотвореній, написанныхъ по этому случаю, видно, что смерть Борбеджа оплакивалась современниками какъ великая національная потеря ²⁵⁷).

Но возвратимся къ нашему предмету. Лоджева защита театральныхъ представленій съ нравственной точки зрѣнія только раздразнила пуританъ. Госсонъ, съ трудомъ успѣвшій черезъ годъ добыть себѣ памфлетъ Лоджа (такъ усердно городскія власти позаботились объ его уничтоженіи), тотчасъ же приготовилъ на него отвѣтъ, вышедшій въ началѣ 1582 г. подъ заглавіемъ Театральныя Представленія Опровергнутыя. ²⁵⁸) Въ посвященіи своей книги одному изъ вліятельныхъ министровъ Елисаветы, сэру Фрэнсису Уэльсингэму, авторъ, сравнивая театральныя пьесы съ знаменитыми конюшнями Авгія, проситъ Уэльсингэма уподобиться Геркулесу и очистить отъ нихъ Англію. — Такъ какъ почти всякая пьеса состояла тогда изъ пяти дѣйствій, то и Госсонъ раздѣлилъ свой памфлетъ на пять главъ, назвавъ ихъ дѣйствіями (actions). — Въ первомъ дѣйствіи авторъ подымаетъ старый вопросъ о безнравственности и злокачественности театральныхъ представленій, приводитъ мѣста изъ отцовъ церкви (Тертулліана), доказывающихъ, что театръ есть изобрѣтеніе дьявола и т. д., Лоджъ между прочимъ въ одномъ мѣстѣ сказалъ, что въ древности театральныя представленія имѣли религіозное значеніе и были посвящены богамъ. Госсонъ ловитъ его на словѣ. "Вы утверждаете (съ торжествомъ восклицаетъ онъ), что языческія представленія были посвящены богамъ, но какимъ богамъ? Безъ сомнѣнія языческимъ — стало быть, они исходятъ не отъ истиннаго Бога, а отъ дьявола". По словамъ Госсона, дьяволъ, чтобъ отвратить сердца англичанъ отъ истиннаго Бога, во первыхъ — наслалъ въ Англію много негодныхъ итальянскихъ книгъ, которыя, будучи переведены на англійскій языкъ, отравили добрые нравы англійскаго народа и во вторыхъ — завелъ театры, гдѣ даются піесы, выкроенныя по тому же нечестивому италіянскому образцу. Во второмъ дѣйствіи Госсонъ, опровергая Лоджево опредѣленіе драмы, предлагаетъ вмѣсто него свое собственное, заимствованное изъ піитики Скалигера. Здѣсь же авторъ дѣлаетъ, знакомую намъ, характеристику современной ему драмы и въ заключеніе сообщаетъ любопытный перечень источниковъ, изъ которыхъ современные драматурги заимствовали содержаніе своихъ произведеній. Въ третьемъ дѣйствіи Госсонъ осуждаетъ самый принципъ сценическаго искусства. "Ложь есть грѣхъ, и дьяволъ не даромъ называется отцомъ лжи; что же такое театральныя піесы, какъ не сплошная ложь? Въ нихъ напр. мальчики играютъ женскія роли и стараются подражать женщинамъ не только въ одеждѣ, но въ голосѣ и тѣлодвиженіяхъ, между тѣмъ какъ самое переодѣванье въ женское платье запрещено Богомъ. Платье установлено Богомъ какъ знакъ отличія между полами, стало быть люди, переодѣвающіеся въ женское платье, тѣмъ самымъ нарушаютъ божескія установленія. Тоже самое нужно сказать и объ актерахъ низкаго происхожденія, которые изображаютъ изъ себя царей, ибо они тоже нарушаютъ заповѣдь божію, выдавая себя не за то, чѣмъ они суть на самомъ дѣлѣ". Изъ всего этого авторъ выводитъ заключеніе, что сценическое искусство есть великій грѣхъ и что какъ бы хороша и назидательна ни была сама по себѣ театральная піеса, ее грѣшно поставить на сцену, хотя иногда весьма полезно прочесть. Четвертое дѣйствіе есть пространный отвѣтъ на тенденціозную пьесу Play of Playes, направленную противъ его Школы Злоупотребленій. Возражая противъ основаній мысли неизвѣстнаго автора, объясняющаго театръ изъ присущей человѣку потребности наслажденія, Госсонъ съ своей пуританской точки зрѣнія доказываетъ, что театральныя представленія способны доставлять только чувственное, а не духовное наслажденіе, которое состоитъ въ помышленіи о будущей жизни, дарованной намъ кровію I. Христа. — Мы, говоритъ онъ, уподобляемся пилигримамъ, предпринявшимъ далекое странствованіе, чтобы достигнуть нашей небесной родины; вслѣдствіе этого, проходя по землѣ, мы должны очень осмотрительно пользоваться ея благами, иначе они отвлекутъ насъ отъ нашей великой цѣли. По мнѣнію Госсона, театръ именно обладаетъ способностью увлекать человѣка въ сферу чувственнаго плотскаго наслажденія, и потому стыдно посѣщать театральные представленія, а еще стыднѣе защищать ихъ.

Наконецъ, въ пятомъ дѣйствіи Госсонъ снова возвращается къ затронутому имъ прежде вопросу о пагубномъ вліяніи театральныхъ представленій на народную нравственность и въ подтвержденіе своихъ словъ подробно разсказываетъ о томъ, какъ вели себя молодые люди въ народныхъ театрахъ. "Когда я самъ, (говоритъ онъ), работалъ для театра, я имѣлъ случай насмотрѣться на ежедневно совершающіяся тамъ безстыдства и убѣдиться, что театръ есть рынокъ разврата, что въ немъ, какъ на биржѣ, вы можете за деньги достать все что только угодно. — Въ Римѣ было въ обычаѣ у легкомысленныхъ молодыхъ людей, подсѣвъ поближе къ куртизанкамъ, угощать ихъ гранатами и по окончаніи спектакля заходить къ нимъ на домъ. Почти тоже дѣлается и въ нашихъ театрахъ. У насъ прежде всего молодой человѣкъ идетъ въ партеръ (yard) и оттуда окидываетъ взоромъ всѣ галлереи. Намѣтивъ гдѣ нибудь податливую красавицу, онъ, подобно ворону, завидѣвшему добычу, бросается туда, усаживается возлѣ нея, угощаетъ ее вмѣсто гранатъ яблоками, играетъ навѣшенными на ней бездѣлушками, говоритъ безъ умолку и по окончаніи представленія идетъ съ ней ужинать въ таверну. Откровенный развратъ нашихъ театровъ возбуждаетъ отвращеніе во всѣхъ видящихъ и слышащихъ; это ядъ для зрителей, и разсадникъ безпутства для самихъ актеровъ". Въ заключеніе авторъ дѣлаетъ изъ всего имъ сказаннаго слѣдующій выводъ: "Театральныя представленія суть изобрѣтеніе дьявола, остатокъ язычества, корень отступничества, пища разврата — гнушайтесь ими! Равнымъ образомъ, по скольку актеры суть наставники порока, учители легкомыслія и дѣти праздности — презирайте ихъ! Богъ милосердъ; объятія Его всегда отверзты для тѣхъ, кто приходитъ къ Нему во время, но помните, что Богъ также справедливъ; лукъ Его натянутъ, стрѣла вложена, и если вы будете упорствовать въ своемъ нечестіи, то Онъ снова не замедлитъ наслать на васъ моровую язву".

Надѣемся, читатели не посѣтуютъ за многочисленность приведенныхъ нами выписокъ, узнавши, что намъ хотѣлось наглядно показать, сквозь какую чащу невѣжества, предразсудковъ и крайняго недоброжелательства нужно было пробиваться англійскому драматическому искусству, прежде чѣмъ оно достигло высоты своего художественнаго совершенства. Не смотря на несомнѣнное сочувствіе большинства англійскаго населенія къ театру, сочувствіе, о которомъ на всѣ лады твердятъ его заклятые враги, развитіе его далеко не было похоже на побѣдоносное шествіе къ великой дѣли, вырывавшее даже у самихъ противниковъ невольные взрывы восторга. Англійская драма, подобно бѣдной сироткѣ въ народной пѣснѣ, должна была первое время ходить подъ заборами, прежде чѣмъ ее пригласили войти въ домъ, должна была ежедневно дрожать за свое существованіе и постоянно увѣрять и общество и правительство въ своей благонамѣренности. Сочувствіе большинства не могло избавить ее отъ нареканій, клеветъ, распускаемыхъ о ней ея врагами. Актерамъ и драматическимъ писателямъ приходилось бороться съ противниками непреклонными, неразборчивыми на средства и главное вліятельными. Эта, борьба должна была причинять сильныя страданія такимъ чуткимъ натурамъ, какъ напр. Шекспиръ, который въ одномъ изъ своихъ сонетовъ даже оплакиваетъ свое отверженное званіе (outcaste state). Любопытно прослѣдить всѣ ухищренія, употреблявшіяся пуританами съ тѣмъ, чтобъ доконать ненавистное имъ учрежденіе. Появится ли въ городѣ зараза или просто случится какое нибудь несчастіе или безпорядки, какъ пуритане тотчасъ же спѣшатъ приписать ихъ театральнымъ представленіямъ и краснорѣчиво доказываютъ публикѣ и правительству, что въ этихъ несчастіяхъ нужно видѣть кару Божію за оскверненіе воскреснаго дня суетными удовольствіями. Впрочемъ нужно отдать справедливость правительству, что оно рѣдко обращало вниманіе на ихъ инсинуаціи, а тайный совѣтъ всегда отдѣлывался полумѣрами, обѣщаніемъ строго слѣдить за безпорядками на будущее время и т. п. Въ 1563 г., по случаю появленія моровой язвы въ городѣ, лондонскій епископъ Гриндаль, приписывая это несчастіе актерамъ, профанирующимъ своими нечистыми устами слово Божіе, обратился къ Борлею съ просьбой закрыть всѣ театры на одинъ годъ, а если можно, то и навсегда, такъ какъ скопленіе народа въ театрахъ есть главная причина распространенія заразы ²⁵⁹). На это письмо Борлей отвѣчалъ, что, по его мнѣнію, неосновательно взваливать на Провидѣніе отвѣтственность за всѣ наши несчастія. Усматривая причину распространенія заразы не въ театрахъ, не въ профанаціи слова Божія, а въ густотѣ населенія, онъ сдѣлалъ распоряженіе, чтобъ въ каждой квартирѣ жило только по одному семейству ^2fi0). Въ 1583 г. одинъ изъ загородныхъ лондонскихъ театровъ или скорѣе цирковъ, Парисгарденъ, обрушился отъ большаго стеченія публики, собравшейся смотрѣть на медвѣжью травлю, причемъ нѣсколько человѣкъ было убито и множество ранено. Какъ нарочно, несчастіе произошло въ воскресный день и это дало поводъ пуританамъ приписывать его гнѣву Божіему. "13 января — писалъ Борлею извѣстный противникъ театровъ, лондонскій городской судья, Флитвудъ — нарушители субботняго дня были наказаны по волѣ Божіей въ ІІарисгарденѣ, и пока я пишу вамъ эти слова уже вышла книга, посвященная этому же предмету" ²⁶¹). Книга, о которой упоминаетъ Флитвудъ, есть брошюра Джона Фильда, подробно развивающая мысль, уже вскользь высказанную Флитвудомъ, что несчастіе въ Парисгарденѣ было актомъ гнѣва Божія за несоблюденіе воскреснаго дня.

Въ томъ же году пуритане сдѣлали новую вылазку противъ театровъ изданіемъ въ свѣтъ книги Стэбса Анатомія Злоупотребленій ²⁶²), которая, подобно вышедшему позднѣе Зеркалу Чудовищъ (A Mirror of Monsters, London, 1587) Ренкинса, заключая въ себѣ весьма мало данныхъ для характеристики англійскаго театра, легко можетъ быть опущена безъ всякаго ущерба полнотѣ изложенія. Съ этихъ поръ пуританскіе громы замолкаютъ надолго, можетъ быть потому, что въ 90-хъ годахъ самому пуританизму пришлось переживать трудные дни и изнемогать подъ бременемъ жестокихъ преслѣдованій, обрушившихся на него со стороны установленной церкви. За то актеры и драматическіе писатели нѣсколько ободрились; они открыто стали на сторону правительства, писали отвѣты на памфлеты Мартина Марпрелата (Лилли, Нашъ и др.) и выводили его самого на сцену въ смѣшномъ видѣ ²⁶³). Но вопросъ о нравственномъ значеніи театральныхъ представленій представлялъ слишкомъ живой интересъ, чтобъ не найти себѣ отголоска въ другихъ общественныхъ сферахъ. Прерванная полемика продолжалась въ университетскихъ кружкахъ, возбуждая къ себѣ страстное участіе въ профессорахъ и студентахъ. Въ Оксфордѣ, гдѣ пуританскія воззрѣнія были сильно распространены, образовалась цѣлая партія противниковъ театра, которая хотѣла изгнать изъ стѣнъ университета даже обычные торжественные латинскіе спектакли. Во главѣ противниковъ сценическихъ упражненій для студентовъ стоялъ Джонъ Рэнольдсъ, директоръ коллегіи Corpus Christi, а во главѣ защитниковъ театра профессоръ коллегіи Christ-Church, Вилльямъ Гагеръ, котораго историкъ Оксфордскаго университета называетъ лучшимъ драматическимъ писателемъ своего времени (the best comedian of his time). Къ Гагеру примкнули итальянецъ Альберикъ Gentilis ²⁶⁴), Торнтонъ и др. Столкновеніе между обѣими партіями произошло изъ за того, что въ 1592 г., ко дню какого-то университетскаго праздника, Гагеръ написалъ трагедію. которая и была разыграна студентами его коллегіи, при многочисленномъ стеченіи студентовъ изъ прочихъ коллегій. Боясь за нравственность своихъ питомцевъ, Рэнольдсъ письменно доказывалъ Гагеру все неприличіе и опасность его поступка; Гагеръ не замедлилъ отвѣтомъ, и такимъ образомъ между ними завязалась переписка, вошедшая потомъ цѣликомъ въ трактатъ Рэнольдса The Overthou of Stage-Playes, London 1599 г., на половину состоящій изъ писемъ Гагера и опроверженій Рэнольдса. Здѣсь авторъ нѣсколько подробнѣе развиваетъ свои мысли о безнравственности сценическихъ представленій, высказанныя имъ нѣсколько лѣтъ раньше въ письмѣ къ Торитону ²⁶⁵). Памфлетъ Рэнольдса нисколько не выше другихъ произведеній того же рода; по живости же изложенія онъ во многомъ уступаетъ Госсоновой Школѣ Злоупотребленій. Доказательства Рэнольдса имѣютъ чисто формальный характеръ и преимущественно основаны на извѣстномъ мѣстѣ Моисеева Второзаконія (глава XXII, 5), запрещающемъ переодѣваться мужчинамъ въ женское платье и наоборотъ, причемъ авторъ въ подтвержденіе своихъ мнѣній приводитъ множество цитатъ изъ отцовъ церкви, выказывая при этомъ столько же учености, сколько узкости взгляда и казуистики. Полемика Рэнольдса съ Гагеромъ продолжалась и послѣ изданія книги Рэнольдса; въ приложеніи ко второму изданію ея, вышедшему въ 1629 г., находимъ еще два письма Гагера на латинскомъ языкѣ и отвѣты на нихъ Рэнольдса. Изъ предисловія типографщика къ читателю (The Printer to the Reader) можно заключить, что побѣда осталась на сторонѣ Рэнольдса и что, убѣжденный его доказательствами, Гагеръ увѣровалъ въ безнравственность театральныхъ представленій.

Послѣднее десятилѣтіе XVI в. и начало XVII по всей справедливости считаются самымъ цвѣтущимъ періодомъ въ исторіи англійскаго театра. Опираясь на сочувствіе большинства англійскаго общества, находя могучую поддержку въ представителяхъ власти, драматическое искусство дѣлало невѣроятно быстрые успѣхи: число театровъ возросло до 17, содержатели ихъ богатѣли, англійскіе актеры предпринимали артистическія странствованія по Европѣ и англійская сцена украсилась высокохудожественными созданіями Шекспира и его современниковъ. Въ это время полемизировать съ театрами было дѣломъ не только не популярнымъ, но даже до нѣкоторой степени рискованнымъ. Памфлетъ Ренкинса, написанный въ 1593 г., лежалъ подъ спудомъ семь лѣтъ, да и то издатель его оговаривается, что рукопись попала къ нему случайно, что онъ ее печатаетъ безъ дозволенія автора, которому обнародованіе ея можетъ быть въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ даже непріятно (though it should be in some respect offensive to the author himself). Другой памфлетъ въ драматической формѣ, написанный еще при жизни Елисаветы, могъ быть изданъ только въ 1610 г. Мы разумѣемъ сатирическую моралите Histrio-Mastix (Бичъ Актеровъ), замѣчательную развѣ только тѣмъ, что она вызвала самую обстоятельную защиту сценической профессіи въ Апологіи Актеровъ Томаса Гейвуда, одного изъ плодовитѣйшихъ драматурговъ временъ Елисаветы и Іакова ²⁶⁶). Гейвудъ раздѣлилъ свою апологію на три части: въ первой онъ говоритъ о древности театральныхъ представленій, о томъ значеніи, которое имъ придавали великіе люди древности, напр. Аристотель, который, чтобъ воспламенить воображеніе Александра подвигами Геркулеса, велѣлъ представить передъ нимъ раззореніе Трои. Пользуясь этимъ случаемъ, онъ очень умно раскрываетъ преимущества драматической поэзіи передъ живописью, поэзіей и искусствомъ вообще. "Поэтическое описаніе — говоритъ онъ — передаетъ только тѣнь предмета, о которомъ мы составляемъ себѣ понятіе посредствомъ слуха, но не видимъ его глазами; съ другой стороны портретъ человѣка, хотя и видимъ глазу, но не имѣетъ въ себѣ ни страсти, ни дѣйствія, ни оживленной мимики, которая только одна можетъ вполнѣ удовлетворить зрителя. Но видѣть воина, не только одѣтаго въ воинскіе доспѣхи, но говорящаго и дѣйствующаго, какъ воины, видѣть Гектора, покрытаго кровью и попирающаго ногами враговъ своихъ, видѣть Помпея, ѣдущаго въ тріумфальной колесницѣ среди восторженныхъ кликовъ народа, — такое зрѣлище дѣйствительно можетъ воспитать Александра". (An Apology for Actors, p. 21). Во второй части Гейвудъ распространяется о достоинствѣ сценической профессіи. Разсказавъ, какимъ уваженіемъ пользовались знаменитые актеры Греціи и Рима, онъ съ гордостью и сочувствіемъ вспоминаетъ о придворныхъ комикахъ Елисаветы, Тарльтонѣ и Кемпѣ, съумѣвшихъ снискать себѣ не только расположеніе королевы, но и всего народа. Третья часть трактуетъ о нравственномъ значеніи театральныхъ представленій. Здѣсь авторъ подробнѣе развиваетъ извѣстныя намъ мысли Лоджа о пользѣ театровъ и въ подтвержденіе своихъ словъ приводитъ случай, какъ въ графствѣ Норфолькъ одна женщина, видя на сценѣ убійство мужа женой, до того была потрясена видѣннымъ, что тутъ же со слезами созналась публично, что семь лѣтъ тому назадъ она отравила своего мужа, но что только въ эту минуту почувствовала раскаяніе въ своемъ поступкѣ; вслѣдствіе этого признанія убійца была схвачена и осуждена. Только тридцать лѣтъ съ небольшимъ отдѣляютъ Апологію Актеровъ Гейвуда отъ Защиты Театральныхъ Представленій Лоджа, а между тѣмъ въ самомъ тонѣ этихъ произведеній замѣтна глубокая разница. Лоджъ, очевидно, не былъ увѣренъ въ торжествѣ дѣла, которое онъ взялся защищать; оттого онъ говоритъ робко, уклончиво, самъ становится на точку зрѣнія своихъ противниковъ, соглашается съ Госсономъ въ томъ, что театральныя произведенія по воскреснымъ днямъ дѣйствительно неумѣстны и т. д. Совершенно другое впечатлѣніе производитъ Апологія Актеровъ Гейвуда. Гейвуду, жившему въ пору самаго расцвѣта англійскаго драматическаго искусства, не для чего было прибѣгать къ подобнымъ уловкамъ. Всѣ шансы выигрыша и безъ того были на его сторонѣ. Озадаченные небывалымъ покровительствомъ, которое оказывалъ Іаковъ актерамъ, пуритане, скрѣпя сердце, принуждены были молчать, а актеры перешли въ наступленіе. Въ предисловіи къ книгѣ Гейвуда помѣщено нѣсколько стихотвореній, подписанныхъ извѣстными именами, и исполненныхъ нападокъ противъ пуританскаго лицемѣрія. Самый тонъ книги Гейвуда рѣзко отличается отъ нѣсколько подобострастнаго тона Лоджа. Всякое слово его дышетъ сознаніемъ собственнаго достоинства и услугъ, оказанныхъ театромъ странѣ. Если Гейвудъ распространяется о нравственномъ значеніи театральныхъ представленій, то онъ это дѣлаетъ не съ полемической цѣлью, а потому, что дѣйствительно самъ былъ убѣжденъ въ высокомъ значеніи театра. Съ какимъ торжествомъ онъ, напримѣръ, говоритъ, что ни въ одной странѣ сословіе актеровъ не пользуется такимъ уваженіемъ, какъ въ Англіи (р. 61). Въ другомъ мѣстѣ, съ чувствомъ нескрываемой гордости, онъ сообщаетъ, что англійскіе актеры ангажируются къ иностраннымъ дворамъ: "датскій король, говоритъ онъ, имѣлъ у себя труппу англійскихъ актеровъ, рекомендованныхъ ему графомъ Лейстеромъ, а герцогъ Брауншвейгскій и ландграфъ Гессенскій и до сихъ поръ содержатъ при своихъ дворахъ нѣсколько человѣкъ изъ нашей братіи" (ibid). Если въ чемъ и можно упрекнуть Гейвуда, такъ это въ томъ, что онъ, еще болѣе желая привлечь на свою сторону короля, помѣшаннаго на божественномъ правѣ королевской власти, не усумнился прибѣгнуть къ явной лжи и приписалъ англійской драмѣ такія задачи, которыхъ она никогда не имѣла въ виду, но которая должны были сильно поднять ея значеніе въ глазахъ Іакова I. Не приводя примѣровъ въ подкрѣпленіе своей мысли, авторъ голословно утверждаетъ, что театръ заслуживаетъ особаго покровительства монарховъ, потому что учитъ подданныхъ повиноваться своимъ государямъ, показываетъ народу безполезность возмущеній и всѣ выгоды тихой и покойной жизни (ibid. p. 53). Должно полагать, что простоватый, но ревнивый къ своимъ правамъ, король остался весьма доволенъ такими задачами искусства, покровительство которому становилось для него съ этихъ поръ въ нѣкоторомъ родѣ обязательнымъ.

Три года спустя появилось въ свѣтъ обстоятельное и ученое возраженіе на книгу Гейвуда ²⁶⁷), не заслуживающее впрочемъ подробнаго разбора, такъ какъ въ немъ содержится весьма мало свѣдѣній о состояніи англійскаго театра и объ отношеніяхъ его къ современному обществу. Единственный интересный фактъ во всей книгѣ — это выдержка изъ одной проповѣди услышанной авторомъ въ 1610, въ Бристолѣ и могущая дать намъ понятіе о тѣхъ ухищреніяхъ, къ которымъ прибѣгало духовенство, чтобъ запугать суевѣрную массу и отвратить ее отъ посѣщенія театровъ. "Въ первые вѣка христіанства — разсказывалъ проповѣдникъ — одна христіанка отправилась въ театръ посмотрѣть какую-то новую пьесу. Она вошла туда въ добромъ здоровьи, но возвратилась домой, одержимая злымъ духомъ. На вопросъ сострадательныхъ сосѣдей, какимъ образомъ онъ могъ вселиться въ тѣло христіанки, злой духъ отвѣчалъ, что онъ имѣлъ на это полное право, такъ какъ засталъ ее въ своемъ собственномъ домѣ." И это далеко не единственный примѣръ пуританскихъ ухищреній. Въ Лондонѣ, священникъ церкви св. Маріи, Соттонъ, объявилъ публично съ кафедры, что актеры не заслуживаютъ быть допущеными къ общенію съ Христомъ посредствомъ таинствъ и что въ будущей жизни ихъ ждетъ вѣчное осужденіе. По этому поводу извѣстный актеръ Натаніэль Фильдъ, препроводилъ пастору-фанатику краснорѣчивый протестъ ²⁶⁸). Мы считаемъ не лишнимъ познакомить читателей съ содержаніемъ этого любопытнаго документа, такъ какъ онъ, представляя собой лучшую защиту актерской профессіи служитъ вмѣстѣ съ тѣмъ показателемъ той высоты умственнаго развитія, на которой тогда стояли представители сценическаго искусства. "Мнѣ бы хотѣлось дать вамъ понять (писалъ Фильдъ), почему ваша послѣдняя проповѣдь, въ связи съ проклятіями, направленными противъ ремесла, которымъ, по милости Божіей, я занимаюсь, не можетъ остаться безъ отвѣта. Духъ мой возмущенъ; огонь загорѣлся въ груди — я долженъ говорить. Въ послѣдній разъ вы публично, съ кафедры, чуть-ли даже не указывая пальцемъ на меня и на нѣкоторыхъ изъ моихъ товарищей, предали всѣхъ актеровъ проклятію, какъ бы желая отправить насъ живыми въ адъ въ присутствіи многихъ свидѣтелей. Позвольте же вамъ напомнить, что не такъ Христосъ спасалъ заблудшую овцу; онъ ее не проклиналъ и не осуждалъ, но бережно принесъ ее на плечахъ въ домъ свой. Вы такъ безжалостно вонзили орудіе вашей рѣчи въ мое наболѣвшее сердце, что совѣсть моя не успокоится до тѣхъ поръ, пока я не обнаружу всю безсердечность вашего поступка съ прихожанами, средствами которыхъ вы существуете. Получая деньги, вы въ тоже время презираете людей, которые вамъ даютъ ихъ и пути, которыми они добываются, уподобляясь тѣмъ неблагодарнымъ, которые, освѣжившись виноградомъ, ломаютъ потомъ его вѣтви." Перенося затѣмъ вопросъ на почву богословскую, Фильдъ доказываетъ, что актеры уже потому не могутъ быть осуждены, что кровь. I. Христа искупила весь родъ человѣческій. "Или можетъ вы думаете, что наше сословіе подлежитъ осужденію въ силу того, что во время патріарховъ, судей и пророковъ, совершенно не было актеровъ? Но вѣдь было же время, когда не только что актеровъ, но и кузнецовъ не было въ Израилѣ, однако же кузнецовъ не ждетъ подобная намъ жестокая участь. Или можетъ быть вы основываете свое мнѣніе на разсказанномъ вами случаѣ о той женщинѣ, которая пошла въ театръ и воротилась оттуда, одержимая бѣсомъ. Вмѣсто всякаго отвѣта, я позволяю себѣ обратиться къ вамъ съ слѣдующимъ вопросомъ: что же сталось съ остальной публикой? въ все тоже вселился бѣсъ, или за всѣхъ поплатилась одна женщина? Не знаю, какъ ваша, а моя религія, сэръ, запрещаетъ мнѣ слушаться дьявола и вѣрить его словамъ, а тѣмъ болѣе, опираясь на его свидѣтельство, предрекать вѣчную гибель членамъ христовой церкви. Избави меня Богъ отъ такихъ доказательствъ и отъ такого нечестиваго воображенія! Или можетъ быть вы серьезно убѣждены, что самъ Духъ Св. написалъ своимъ божественнымъ перстомъ на лбу этой глупой женщины: ты была въ театрѣ и за то одержима бѣсомъ! Если бы это было на самомъ дѣлѣ такъ, то я, подобно Іереміи, пролилъ бы рѣки слезъ, чтобъ смыть съ себя позорное клеймо актерства, но, благодаря Бога, никакіе случаи, основанные на свидѣтельствѣ дьявола, не заставятъ меня стыдиться моей профессіи." Справедливость требуетъ замѣтить, что число священниковъ, подобныхъ Соттону и неизвѣстному бристольскому проповѣднику, было сравнительно не велико, что ихъ неразумная ревность едва-ли даже одобрялась высшимъ духовенствомъ, которое не болѣе какъ тридцать лѣтъ назадъ было вѣрнѣйшимъ союзникомъ пуританъ въ борьбѣ ихъ съ театрами. Мы имѣемъ положительныя свидѣтельства, что въ царствованіе Іакова I нѣкоторые епископы до того увлеклись артистическимъ духомъ вѣка, что завели своихъ собственныхъ актеровъ, игравшихъ у нихъ на дому, такъ какъ епископскій санъ мѣшалъ имъ посѣщать публичные театры ²⁶⁹).

Многолѣтняя полемика пуританъ съ актерами составляла видную, хотя далеко не самую важную сторону пуританской агитаціи противъ театральныхъ представленій. Центръ тяжести этой агитаціи лежалъ не въ литературной борьбѣ, но въ дѣятельности лондонскаго городскаго совѣта, который систематически тѣснилъ актеровъ и всѣми силами старался вооружить противъ нихъ высшее правительство, выставляя театральныя представленія главной причиной распространенія моровой язвы и всѣхъ уличныхъ безпорядковъ. Мы видѣли, что вытѣсненные имъ за городскую черту актеры купили землю, принадлежавшую упраздненному доминиканскому монастырю, и въ 1576 г. построили тамъ первый постоянный театръ.

Въ 1580 г. лондонскій городской совѣтъ изъявилъ желаніе распространить свою юрисдикцію на эту землю. Возникшее по этому поводу дѣло было передано на разсмотрѣніе двухъ главныхъ судей, но внезапно прекращено распоряженіемъ тайнаго совѣта, велѣвшаго оставить все по старому (in statu quo prius) и запретившаго лорду-мэру на будущее время вмѣшиваться въ дѣла, выходящія за предѣлы его юрисдикціи ²⁷⁰). Такимъ распоряженіемъ была на время ограждена самостоятельность театральныхъ представленій; но пуритане этимъ не успокоились и не смотря на явное покровительство, оказанное актерамъ, черезъ городской совѣтъ продолжали по прежнему докучать правительству своими нескончаемыми жалобами на театры. Въ архивѣ лондонскаго Сити до сихъ поръ хранится большая переписка между городскимъ совѣтомъ и тайнымъ совѣтомъ королевы, изданіе которой прольетъ много свѣта на внутреннюю исторію англійскаго театра ²⁷¹). Но изъ немногаго до сихъ поръ изданнаго видно, что какъ ни старались пуритане вооружить правительство противъ театровъ, всѣ ихъ усилія были напрасны. Въ пререканіяхъ, зачастую возникавшихъ между лондонскимъ городскимъ совѣтомъ и актерами, лорды верховнаго совѣта почти всегда держали сторону актеровъ и не разъ предписывали городскому совѣту оставить ихъ въ покоѣ ²⁷²). Это послѣднее обстоятельство возбуждало горькія сѣтованія пуританъ. Въ 1581 г. извѣстный пуританскій проповѣдникъ, Джонъ Фильдъ, благодаря Лейстера за свое освобожденіе изъ тюрьмы, убѣдительно проситъ его перестать покровительствовать актерамъ, "какъ это вы недавно дѣлали къ великому огорченію всѣхъ благочестивыхъ людей" ^27З). Еще рѣшительнѣе Борлея, Лейстера, Уэльсингема и другихъ членовъ тайнаго совѣта, оказывала поддержку актерамъ сама королева. Въ 1583 г., по представленію Уэльсингема, она поручила Master'у of the Revels выбрать изъ всѣхъ игравшихъ въ Лондонѣ труппъ, двѣнадцать лучшихъ актеровъ, и назначивъ имъ постоянное содержаніе, назвать ихъ актерами королевы (The Queen's Players). Этотъ торжественный знакъ королевскаго расположенія къ театру едва ли могъ быть по сердцу пуританамъ тѣмъ болѣе, что въ числѣ избранныхъ находился извѣстный Тарльтонъ, который въ одномъ дошедшемъ до насъ джигѣ жестоко оскорбилъ лорда-мэра и альдермэновъ, назвавши ихъ длннноухой семьею дураковъ. Пуритане особенно возставали противъ обычая актеровъ набирать себѣ въ ученики мальчиковъ и съ малолѣтства приготовлять ихъ къ сценическому искусству. Какъ бы на зло имъ, королева въ 1585 г. дала патентъ директору пѣвческой капеллы при церкви Св. Павла, Томасу Джайльсу, въ силу котораго онъ могъ набирать по всей Англіи мальчиковъ съ тѣмъ чтобъ обучать ихъ музыкѣ, пѣнію и драматическому искусству. Когда лондонскіе актеры играли въ 1599 г. въ Эдинбургѣ, Іаковъ I, бывшій тогда шотландскимъ королемъ, не далъ ихъ въ обиду пуританамъ и всячески покровительствовалъ имъ. Вступивши на англійскій престолъ (1603 г.), онъ тотчасъ же принялъ въ свою службу труппу актеровъ, во главѣ которой стояли Лоренсъ Флетчеръ и Вилльямъ Шекспиръ, часто заставлялъ ихъ играть во дворцѣ и вообще оказывалъ имъ матеріальную и нравственную поддержку. Сводя въ одно цѣлое приведенные нами разрозненные факты, мы считаемъ себя въ правѣ сказать, что въ борьбѣ своей съ пуританами, англійская драма находила поддержку въ представителяхъ власти и что этой могучей поддержкѣ она въ значительной степени обязана своимъ быстрымъ развитіемъ.

Но охраняя англійскую драму отъ нападеній пуританъ и лондонскаго городскаго совѣта, правительство бдительно слѣдило за ея направленіемъ. Лицо, которому поручено было королевой наблюденіе за театральными представленіями (Master of the Revels) было снабжено на этотъ счетъ почти безграничными правами ²⁷⁴). Всякая пьеса, имѣющая быть представленною публично, подвергалась его предварительному разсмотрѣнію. Особенно строго цензуровались пьесы, предназначавшіяся для придворныхъ спектаклей ²⁷⁵). Случаи представленія въ театрахъ неразрѣшенныхъ цензурой пьесъ были рѣдки и преслѣдовались съ неуклонной строгостью. Въ этихъ случаяхъ Master of the Revels обыкновенно закрывалъ театръ, уничтожалъ пьесу, и автора ея безъ всякаго суда отправлялъ въ тюрьму. Такъ напр. мы знаемъ, что въ 1597 г. театръ, на которомъ игралась сатирическая пьеса Томаса Наша The Islе of Dogs, былъ временно закрытъ, пьеса уничтожена, а самъ Томасъ Нашъ заключенъ въ Флитъ ²⁷⁶). Разрѣшеніе Master'а of the Revels было необходимо для изданія театральной пьесы въ свѣтъ и притомъ для каждаго новаго ея изданія. Многія изъ шекспировскихъ пьесъ носятъ на себѣ слѣды цензорскихъ помарокъ. Въ первомъ изданіи Ричарда II недостаетъ знаменитой сцены отреченія Ричарда передъ парламентомъ, которая показалась цензору слишкомъ соблазнительной для королевской власти. Въ одномъ изъ изданій Гамлета вычеркнута насмѣшка Гамлета надъ склонностью датчанъ къ пьянству, потому что въ это время гостилъ въ Англіи датскій король, который своимъ поведеніемъ подтверждалъ высказанное мнѣніе о датчанахъ. Все сколько нибудь задѣвавшее церковь или правительство было безжалостно исключаемо, и педантизмъ цензуры доходилъ въ этихъ случаяхъ до такихъ мелочей, что напр. при Іаковѣ I изъ англійскихъ комедій систематически вычеркивались самыя невинныя выходки противъ шотландцевъ ²⁷⁷). Казалось бы, что при такой безконтрольной власти, предоставленной Master'у of the Revels, при такой мелочной придирчивости цензуры, драматическое искусство должно было быть сильно стѣснено въ своемъ развитіи и даже осуждено на самую постную благонамѣренность, но въ дѣйствительности было далеко не такъ. Дѣло въ томъ, что отданная юридически въ рабство Master'у of the Revels, англійская драма фактически была свободна, потому что общественное мнѣніе поддерживало смѣлыхъ авторовъ и антрепренеровъ, да и само правительство не особенно поощряло усердіе театральной цензуры; по крайней мѣрѣ мы знаемъ не мало случаевъ, когда строгія мѣры, предпринятыя Master'омъ of the Revels противъ того или другаго театра за нарушеніе цензурныхъ правилъ, были отмѣняемы тайнымъ совѣтомъ, въ которомъ засѣдали исконные покровители театровъ Лейстеръ и Борлей. Опираясь на сочувствіе большинства лондонскаго населенія и могущественной аристократіи, англійская драма XVI в. смѣло касалась такихъ предметовъ, передъ которыми современные континентальные драматурги, могли ощущать только, "и уваженіе и робость". Мѣткій огонь ея сатиры поражалъ церковь, пуританъ, правительственные органы, не останавливаясь даже передъ священной особой королевы. Въ одной импровизированной пьесѣ, игранной въ присутствіи Елисаветы и всего двора, знаменитый комикъ, Тарльтонъ, указывая на сэра Вальтера Рэлея, сказалъ: "смотрите, вѣдь, малый-то не дуракъ — онъ командуетъ королевой." (See, the knave commands the Queen). При этихъ словахъ королева нахмурила брови, но Тарльтонъ, нисколько не смутившись, продолжалъ: "да, власть его дѣйствительно чрезмѣрна и невыносима" ²⁷⁸). Мы приведемъ примѣръ еще болѣе знаменательный. Задумавъ свергнуть Елисавету съ престола, Эссексъ и его сообщники, чтобъ подготовить умы народа къ предстоящему перевороту, наняли труппу актеровъ и велѣли имъ играть на всѣхъ перекресткахъ пьесу Ричардъ II, пропитанную самыми крайними революціонными тенденціями. Намеки этой пьесы, которую, впрочемъ, ни въ какомъ случаѣ не слѣдуетъ смѣшивать съ Ричардомъ II Шекспира, были такъ прозрачны, что зрители непремѣнно должны были узнать королеву въ образѣ низложеннаго монарха. "Развѣ вы не знаете, что Ричардъ II — это я," говорила годъ спустя Елисавета знаменитому юристу Ломбарду, поднесшему ей свой переводъ Пандектовъ; "и представьте себѣ, продолжала она, эта трагедія была играна по крайней мѣрѣ 40 разъ на улицахъ и въ домахъ" ²⁷⁹). Въ августѣ 1600 г. совершилось въ Эдинбургѣ трагическое происшествіе. Графъ Гоури и его братъ Александръ были умерщвлены въ своемъ собственномъ домѣ по приказанію короля. Ихъ обвиняли въ составленіи заговора на жизнь короля, но народная молва приписывала это убійство мести Іакова, узнавшаго о связи своей жены съ братомъ графа Гоури. — И что-же? Не прошло нѣсколькихъ мѣсяцевъ, какъ эта потрясающая трагедія дѣйствительной жизни была перенесена на сцену блакфрайрскаго театра со всѣми своими кровавыми подробностями, и была играна не разъ передъ многочисленной публикой, прежде чѣмъ Master of the Revels догадался запретить ее. Видно, никакія репрессивныя мѣры не могли отучить англійскую драму отъ ея смѣлыхъ выходокъ, находившихъ свое оправданіе въ самомъ строѣ жизни, въ привычкѣ гласнаго обсужденія общественныхъ дѣлъ и въ порывистомъ духѣ эпохи. При Елисаветѣ и Іаковѣ не рѣдко слышатся жалобы на распущенность и дерзость англійской сцены, позволявшей себѣ касаться такихъ вопросовъ и авто ритетовъ, которые въ глазахъ многихъ стояли выше сатиры и осмѣянія. "Наши актеры — пишетъ одинъ современникъ — готовы перенести на свои подмостки всю настоящую жизнь, не щадя ни короля, ни государства, ни религіи, и дѣлаютъ это съ такой свободой и безстыдствомъ, что даже становится страшно слушать ихъ" ²⁸⁰).

Познакомивъ читателей въ общихъ чертахъ съ внѣшними условіями, при которыхъ развивалась англійская драма, указавъ въ самой жизни на элементы, способствовавшіе ея развитію или задерживавшіе его, мы считаемъ теперь возможнымъ возобновить прерванную нить нашего изложенія и приступить къ обозрѣнію самихъ памятниковъ, служащихъ посредствующимъ звеномъ между придворными комедіями Лилли и народными драмами Шекспира.