Предсказание

IX ТУАЛЕТ ВЕНЕРЫ

Когда мы сказали: «Следуя на цыпочках за отвратительной личностью по имени Лану», то ошибались, но не насчет Лану, а насчет мадемуазель де Сент-Андре.

Очутившись в зале Метаморфоз, мадемуазель де Сент-Андре более не следовала за Лану, а шла впереди.

Лану задержалась, чтобы затворить дверь.

Девушка остановилась перед туалетным столиком, на котором находились два канделябра, ожидающие лишь живительного огня, чтобы вспыхнуть ярким светом.

— Ты уверена, что нас никто не видел, моя дорогая Лану? — спросила она сладчайшим голосом, заставившим сердце принца, ранее трепетавшее от любви, трепетать от гнева.

— О, ничего не бойтесь, мадемуазель, — ответила сводня, — после вчерашнего угрожающего письма в адрес короля отданы самые строгие распоряжения, и начиная с десяти часов вечера ворота Лувра накрепко закрыты.

— Для всех? — спросила девушка.

— Для всех.

— Без исключения?

— Без исключения.

— Даже для принца де Конде?

Лану улыбнулась:

— Для принца де Конде в особенности, мадемуазель.

— Ты в этом совершенно уверена, Лану?

— Совершенно, мадемуазель.

— А! Значит…

И девушка тотчас же осеклась.

— Почему вы так опасаетесь его высочества?

— По многим причинам, Лану.

— Так уж и по многим?

— Да, и среди них есть одна особая.

— Какая же?

— Как бы он не последовал за мною сюда.

— Сюда?

— Вот именно.

— В зал Метаморфоз?

— Да.

— Но как он может знать, что мадемуазель здесь?

— Он это знает, Лану.

Принц, как нетрудно догадаться, напряженно слушал.

— Кто же мог его предупредить?

— Я сама.

— Вы?

— Да, дура я такая!

— О Господи!

— Вообрази: вчера, в тот момент, когда он собирался от меня уходить, я поступила неблагоразумно и, желая над ним подшутить, бросила ему свой платок, а в платке находилась переданная мне записка.

— Но записка была без подписи?

— К счастью, да.

— Иисус-Мария, это величайшая удача!

Сводня благочестиво перекрестилась.

— И, — продолжала она, — вам так и не удалось вернуть платок?

— Я пробовала; Мезьер шесть раз заходил к нему по моему поручению в течение дня: принца не было у себя с утра, и в девять часов вечера он еще не вернулся.

«А-а, — подумал принц, — так это паж, достававший удочку, заходил, чтобы переговорить со мной, и был так настойчив в желании со мной увидеться».

— Вы доверяете этому молодому человеку, мадемуазель?

— Он без ума от меня.

— Пажи бывают весьма нескромны, на этот счет даже существует поговорка.

— Мезьер не просто мой паж: он мой раб, — проговорила девушка тоном королевы. — Ах, Лану, этот проклятый господин де Конде! Нет такой беды, которой бы я ему не пожелала!

«Спасибо вам, красавица из красавиц! — продолжал размышлять про себя принц. — Обязательно припомню ваши искренние чувства ко мне!»

— Ну что ж, мадемуазель, — сказала Лану, — начиная с этой ночи вы можете чувствовать себя спокойно. Я знаю капитана шотландской гвардии, и я поручу принца его попечению.

— От чьего имени?

— От моего собственного! Успокойтесь, этого будет достаточно.

— Ах, Лану!

— Чего вы хотите, мадемуазель? Раз уж я занимаюсь устройством чужих дел, не худо немного позаботиться и о собственных.

— Спасибо, Лану! Одна мысль о возможном появлении принца во дворце заранее портит мне удовольствие, что я получу предстоящей ночью.

Лану приготовилась уходить.

— Эй, Лану! — приказала мадемуазель де Сент-Андре. — Перед уходом зажги, будь добра, эти канделябры; я не могу оставаться в полумраке — все эти огромные полуобнаженные фигуры внушают мне страх; кажется, они вот-вот сойдут с гобеленов и бросятся на меня.

— Ах, если они и сойдут, — заявила Лану, разжигая бумагу от тлеющего очага, — не тревожьтесь, значит, они обожают вас словно богиню Венеру.

И она зажгла пятисвечники, оставив прелестную девушку прихорашиваться в ореоле пламени на глазах у принца.

Она выглядела блистательно, если судить по отражению в туалетном зеркале; под прозрачным газом просвечивало ее розовое тело.

Она взяла в руки миртовую ветвь в цвету и приколола к волосам точно корону.

Жрица Венеры, она украсила себя цветком любви.

Теперь, оставшись одна в комнате или полагая, что она осталась одна, мадемуазель де Сент-Андре кокетливо и влюбленно рассматривала себя в зеркале, проводя кончиками розовых пальцев по черным бровям, мягким, как бархат, и прижимая ладонью золотую копну волос.

Приняв позу, подчеркивающую изящество и гибкость фигуры, девушка, изогнувшаяся перед зеркалом, нарядная, свежая, как вода из источника, розовая, как утреннее облачко, безмятежная, как сама девственность, юная и полная жизненных сил, как первые весенние ростки, что, спеша жить, пробиваются сквозь последний снег, напоминала, как уже заявила Лану, Венеру на острове Кифера, но Венеру, которой уже исполнилось четырнадцать в то утро, когда она, выйдя из лона вод, прежде чем направиться к небесному двору, в последний раз смотрится в зеркало морской глади, все еще неся в себе ее прохладу.

Выгнув дугою брови, пригладив волосы, она, передохнув минуту, вернула коже лица розовые тона, ибо до того она от беспокойства и спешки по пути сюда сильно раскраснелась, и теперь взгляд юной девушки погрузился в собственное изображение в зеркале; взор ее, опускаясь с шеи на плечи, казалось, задержался на груди, скрытой волнами кружев, легких, как облачко, которое первое же дуновение ветерка сгоняет с небес.

Она была до такой степени красива — томный взгляд, румяные щеки, полуоткрытый ротик, зубки, сверкающие, точно двойной ряд жемчужин в коралловом ларце, — до такой степени олицетворяла сладострастие, что на какой-то миг принц, забыв о ее кокетстве, о ненависти ее к нему, об ее угрозах, готов был выйти из укрытия и броситься к ее ногам, восклицая:

— Во имя небесной любви, о девушка, люби меня один лишь час, а в обмен на этот час любви возьми мою жизнь!..

К счастью или несчастью для него — мы не взвешивали все выгоды и неудобства, что породила бы эта сумасбродная мысль, — в этот момент девушка повернулась к двери и проговорила, а точнее, взмолилась:

— О дорогой мой, сердечный мой друг, что же ты не идешь ко мне?..

Это восклицание и весь ее облик повергли принца в безумную ярость, и мадемуазель де Сент-Андре вновь стала для него самым ненавистным созданием на свете.

Она же подошла к ближайшему окну, отодвинула плотную штору, попыталась открыть тяжелую раму, но, поскольку ее нежные пальчики не обладали достаточной силой для подобного занятия, вынуждена была довольствоваться тем, что прижалась лбом к драгоценному стеклу.

Ощущение прохлады заставило ее раскрыть глаза, полные томления; какой-то миг все вокруг ей казалось нечетким и расплывчатым, но мало-помалу они стали различать предметы и в конце концов остановились на фигуре неподвижного мужчины, завернувшегося в плащ и замершего на расстоянии одного броска от Лувра.

Увидев этого мужчину, мадемуазель де Сент-Андре улыбнулась, и нет ни малейшего сомнения в том, что, если бы принц увидел эту улыбку, он угадал бы породившую ее злобную мысль.

Более того, если бы принц находился достаточно близко, чтобы разглядеть эту улыбку, он был бы и достаточно близко, чтобы расслышать интонацию торжества в словах, слетевших с уст девушки:

— Это он!

А потом она добавила с непередаваемой иронией:

— Прогуляйтесь-ка, дражайший господин де Конде, и желаю вам получить большое удовольствие от своей прогулки.

Похоже, мадемуазель де Сент-Андре приняла человека в плаще за принца де Конде.

И ошибка эта была вполне естественной.

Мадемуазель де Сент-Андре прекрасно знала о визитах инкогнито, которые в течение трех месяцев наносил принц под ее окна; однако она остереглась сказать об этом принцу: заявить о том, как она за ним наблюдала, было бы равносильно признанию, что она вот уже три месяца тайно интересуется им, хотя на словах она отвергала его.

Итак, мадемуазель де Сент-Андре подумала, что на берегу реки стоит именно принц.

И потому вид принца, будто бы прогуливающегося по набережной, в то время как она страшилась его прихода в Лувр, был самым утешительным зрелищем, какое могла подарить ей луна, бледная и меланхоличная подруга влюбленных.

Мы же поспешим сообщить нашим читателям, прекрасно понимающим, что принц, не обладая даром быть вездесущим, не мог, конечно, одновременно находиться снаружи и внутри Лувра, то есть на берегу реки и под кроватью, — так вот, поспешим сообщить, кто же именно был этот завернувшийся в плащ человек, кого мадемуазель де Сент-Андре приняла за принца, по ее мнению стучавшего зубами от холода на берегу.

А человек этот был уже знакомый нам гугенот, наш шотландец Роберт Стюарт: он узнал, что, вместо того чтобы дать положительный ответ на его письмо, господа из парламента уже целый день занимаются приготовлениями к казни Анн Дюбура, назначенной на завтра или на послезавтра. Итак, это был Роберт Стюарт, рискнувший предпринять вторую попытку спасти осужденного.

И вот, во исполнение принятого решения, как раз в тот момент, когда на устах у девушки появилась злобная усмешка, он у нее на глазах, стоя на берегу, вынул руку из-под плаща и сделал жест, принятый девушкой за угрожающий, после чего быстро удалился.

Через мгновение она услышала тот же звук, что и накануне, то есть звон разбившегося стекла.

— Ах, — воскликнула девушка, — это не он!

И розы улыбки тотчас же исчезли под фиалками кожи.

О, на этот раз дрожь ее была неподдельной, и не от удовольствия, а от страха; закрыв штору, она, бледная, шатающейся походкой вернулась к дивану и откинулась на его спинку, а ведь еще несколько минут назад она полулежала в томном ожидании.

Как и накануне, разбито было одно из окон в апартаментах маршала де Сент-Андре.

Только на этот раз было выбрано окно, выходящее прямо на Сену; однако оно тоже принадлежало апартаментам ее отца.

Ну а если, как накануне, маршал, будучи все еще на ногах или отойдя ко сну, но внезапно разбуженный, постучит в дверь спальни девушки и не услышит ответа, что тогда произойдет?

А она находилась здесь, дрожащая, напуганная, чуть ли не в обмороке (к величайшему удивлению принца, не зная, в чем причина, он, тем не менее, заметил резкую перемену в выражении лица девушки, впавшей в состояние полной расслабленности, когда любая перемена лучше нынешнего состояния), как вдруг дверь отворилась и в зал торопливо вошла Лану.

Выражение лица у нее было почти таким же озабоченным, как и у девушки.

— О Лану! — воскликнула та. — Ты знаешь, что случилось?

— Нет, мадемуазель, — ответила сводня, — но догадываюсь, что нечто ужасное, ибо вы бледны как смерть.

— Да, ужасное, и потому мне надо, чтобы ты тотчас же проводила меня к отцу.

— А в чем дело, мадемуазель?

— Ты знаешь, что произошло вчера в полночь?

— Мадемуазель имеет в виду камень, что был вложен в записку, содержащую угрозы королю?

— Да. Так вот, Лану, это опять случилось: мужчина — без сомнения, тот же самый, хотя я и приняла его за принца де Конде, — только что кинул камень и, как и вчера, разбил стекло в одном из окон маршала.

— И вы перепугались?

— Понимаешь, Лану, я действительно перепугалась, опасаясь, как бы отец не постучал ко мне в дверь или от подозрительности, или от беспокойства; не услышав ответа, он может открыть дверь и увидеть, что комната пуста.

— О, если вы боитесь именно этого, мадемуазель, — сказала Лану, — то успокойтесь.

— Почему?

— Ваш отец у королевы Екатерины.

— У королевы в час ночи?

— Ах, мадемуазель, произошло ужасное несчастье.

— В чем дело?

— Сегодня их величества ездили на охоту.

— Ну и что?

— А то, мадемуазель, что лошадь маленькой королевы (так звали Марию Стюарт) понесла, ее величество упала, а поскольку она беременна на третьем месяце, то опасаются, не ушиблась ли она.

— О Господи!

— Так что весь двор не спит.

— Понимаю.

— И все фрейлины либо в приемной, либо у королевы-матери.

— И ты не могла меня заранее предупредить, Лану?

— Я сама об этом только что узнала, мадемуазель, и пришла сразу же, как только удостоверилась, что это правда.

— Значит, ты его видела?

— Кого?

— Его.

— Само собой разумеется.

— Ну и что?

— А то, мадемуазель, что свидание придется перенести; сами понимаете, что в такой момент он не может отлучиться.

— Перенести на какой день?

— На завтра.

— Где?

— Здесь.

— В тот же час?

— В тот же час.

— Тогда пошли отсюда побыстрее, Лану.

— Вот именно, мадемуазель; только позвольте мне сначала погасить свечи.

— Получается, — воскликнула девушка, — будто злые силы ополчились против нас!

— А вот и нет! — проговорила Лану, гася последнюю свечку. — Все как раз наоборот.

— Почему наоборот? — спросила из коридора мадемуазель де Сент-Андре.

— Да потому, что это происшествие предоставляет вам свободу.

Она вышла вслед за мадемуазель де Сент-Андре, и вскоре звук шагов девушки и ее спутницы потонул в глубине коридора.

— Итак, до завтра! — в свою очередь, выйдя из укрытия и перешагнув через балюстр, произнес принц, оставшийся, как и накануне, в полном неведении относительно имени соперника. — До завтра, до послезавтра, в любой другой день, но, клянусь душой родного отца, я доберусь до истины!

И он тоже покинул зал Метаморфоз, прошел по коридору в сторону, противоположную той, куда удалились мадемуазель де Сент-Андре и Лану, пересек двор и оказался у выхода на улицу, причем никто в суматохе, произведенной в Лувре двумя уже известными нам происшествиями, не подумал задать ему вопрос, ни откуда он идет, ни куда он следует.