Ты молчишь так давно, что уже не больно:
медленная мучительная анестезия,
потеря ориентации, гипноз, нирвана,
какая разница — на обед или на ужин.
Одиночество ходит странными путями —
не только дикой голизной пустыни,
но стриженым изумрудным газоном тоже.
Сейчас оно приткнулось под нищей кроной дерева,
которое засуху переждать не в силах
и просит, чтоб любили его и жалели,
и заплакало бы — да не хватает влаги.
Интересно, куда ты уплываешь ночью?
Какие миры тебе соприродны?
На каком языке говоришь сам с собою?
Наверное, для лингвиста он совсем прозрачен —
в нем нет понятий жалеть и плакать,
а все глаголы — только мужского рода.
И если мы с тобой одной крови,
то я попрошу себе другую шкурку.
Так и спи, мой стеклянный, чешуехвостый,
даже во сне излучающий совершенство.
Не поднимай век, а то увидишь
прозрачную тоненькую лодыжку,
бисерную кожу, одышливое горло —
тварь, внимательно следящую из бездны
круглым золотым лягушачьим глазом.