Преемники: от царей до президентов

От "железного самодержца" до "бедняги Ники"

После Петра Великого, оставившего потомкам в наследство четко определенные ориентиры для дальнейшего движения государства к европейской цивилизации, все русские монархи, правившие с той поры вплоть до 1825 года, уходили в мир иной, скупо одаривая своих последователей новыми идеями. Никто из них не был способен ни отказаться от петровского курса, предложив какую-то иную альтернативу развития России, ни всерьез приумножить наследство царя-реформатора. Если империя и росла, то в первую очередь количественно, а не качественно. Расширялись границы, однако в рамках этих новых границ бытовали в основном все те же старые политические и общественные предрассудки.

Некоторые из "их величеств" порой неплохо начинали, но все без исключения дурно завершали свой императорский срок. Екатерине II многие годы пришлось наводить порядок после "веселой царицы Елисавет" и сумасбродного Петра III. В чем она и преуспела. Однако, блестяще начав и пробудив ото сна русское общество с помощью Вольтера и Дидро, в последние годы царствования Екатерина мало напоминала себя прежнюю.

Оставленное престарелой государыней-матушкой хозяйство было уже незавидным. Павел I унаследовал от просвещенной Екатерины беспредельную коррупцию, развращенный двор, циничный фаворитизм и крайний беспорядок практически во всех государственных делах, которые и пытался искоренить в ходе своего кратковременного царствования.

Любимый внук Екатерины — Александр I, как и блистательная бабка, покорил Европу, став ее признанным лидером. Роль России в мировой политике в этот период была без преувеличения первостепенной. То аргументами, а то и силой Александр с переменным успехом пытался уговорить своевольную Европу жить тихо, мирно и желательно по общим правилам. Русского царя можно по праву считать одним из первых архитекторов-проектантов общеевропейского дома. Однако решения задач внутренних давались императору намного труднее, чем международных. Домашние дела шли дурно. Либеральные реформы так и не сдвинулись с места. Исторический шанс дать новый импульс процессу европеизации России Александр упустил.

В результате правление Александра I началось с цареубийства, а закончилось антиправительственным заговором. В последние годы жизни государю на стол регулярно ложились секретные донесения о недовольстве среди гвардейских офицеров и либерального дворянства, о создании тайных обществ, ставивших своей целью свержение самодержавия и провозглашение конституции.

Либеральные увлечения молодости не позволяли императору пресечь деятельность конспираторов, провозглашавших те же самые идеи, что и он в прошлом. Консерватизм зрелости и накопившаяся с годами усталость не позволяли опереться на энтузиазм нового поколения либералов, чтобы с их помощью хотя бы на закате царствования попытаться все-таки осуществить столь необходимую России конституционную реформу. Пыл и горячность молодых русских конституционалистов царя уже не вдохновляли, а настораживали, вызывая в памяти кошмары Французской революции, завершившейся бонапартизмом. Восстание 14 декабря 1825 года в короткий период междуцарствия, возникшего после смерти Александра, явилось, по сути, неудачной попыткой части политической элиты страны дать новый импульс продвижению России к европейским стандартам общественной жизни.

Разгромив мятеж, новый император в свою очередь озаботился поиском стратегии развития России и довольно скоро определил собственные ориентиры. Это была принципиально новая идея. В основе курса Николая I лежала уже не реформа, а контрреволюция — контрреволюция революции Петра Великого. Власть предложила народу двигаться не вперед, а назад. Не к конституции, а к безграничному самодержавию. Не на Запад, а в глубь России; держа за эталон не европейскую цивилизацию, а национальные корни. После Петра Великого, Екатерины П, Павла и Александра — монархов, так или иначе пытавшихся европеизировать Российскую империю, новый государь взял курс на самоизоляцию страны. Русских людей снова поместили в резервацию.

Многолетние попытки Александра Павловича в рамках Священного союза искоренить революцию на европейском континенте большого успеха не принесли, а значит, с точки зрения Николая Павловича, оставалось только одно: не отказываясь в принципе от внешнеполитического курса старшего брата, то есть от ставки на легитимизм в европейских делах, одновременно постараться максимально отгородиться от "чумы". Если Александра Павловича раздражали пальба и пение "Марсельезы" на соседней улице, то Николая Павловича пугал революционный погром уже в собственном доме. Отсюда куда более обостренная реакция на "крамольную" мысль, а уж тем более поступок.

К тому же обидное слово "резервация", учитывая огромные размеры Российской империи и, как казалось, ее полную самодостаточность, в голову тогда никому не приходило. Наоборот, в резервацию как бы помещали больную Европу, отгораживаясь от зачумленных радикальными идеями соседей санитарным кордоном.

На этом фоне сама собой возникала ласкающая сознание мысль о собственном духовном здоровье. Снова в моду вошли рассуждения об исключительности и богоизбранности России. Более того, к традиционному религиозному (православному) фактору, всегда игравшему немалую роль в отношениях русских с остальным миром, добавился еще один принципиальный и, пожалуй, даже более важный для всей дальнейшей истории российско-западных отношений элемент. Разговоры о "загнивании" Европы начались именно тогда. Идея о том, что западная цивилизация обречена на гибель, подвигла многих русских интеллектуалов и саму власть на поиски своего особого пути развития.

В столь крутом повороте неординарная личность нового российского императора Николая Павловича Романова сыграла, естественно, особую роль. Он всегда вызывал полярные оценки, поэтому не удивительно, что от либеральной интеллигенции царь получил язвительное прозвище Николая Палкина, от монархистов — почетное, с их точки зрения, звание идеального самодержца, а от некоторых иностранных историков — имя славянского Людовика XIV.

Чтобы осмелиться оспорить в России непререкаемую дотоле правоту курса, проложенного Петром Великим, нужно было, конечно, обладать особой убежденностью в своей правоте и весьма твердым характером. Император Николай I обладал и тем, и другим в полной мере.

Выводы из неудавшегося восстания декабристов новый государь сделал самые серьезные. Опыт старшего брата, все время балансировавшего между либерализмом и аракчеевщиной, с точки зрения Николая Павловича, себя не оправдал. Нужен был не Аракчеев, только вызывающий раздражение в обществе, но не способный уследить за всем и всеми в империи, а надежная система политического сыска. Именно при Николае в России и возникло полицейское государство.

Русская история считает декабристов и Николая I антиподами. Между тем два столь разных плода имеют схожую генетику, да и выросли на одной и той же ветви, что в жизни случается нечасто. Образование Николая Павловича идентично тому, что получили лидеры декабристов. Будущие политические оппоненты были воспитаны одними и теми же иностранными гувернерами. В отличие от двух своих старших братьев, Александра и Константина, которых целенаправленно готовили к восшествию на престол (первому Екатерина предназначала русский трон, а второму константинопольский), Николая Павловича, как и большинство "рядовых" российских аристократов, учили по некой усредненной программе, то есть определяли к самой обычной придворной и военной жизни. В результате он, конечно, хуже своих старших братьев разбирался в истории Древнего Рима, философии и праве, зато лучше них, как и любой другой гвардейский офицер, знал придворную кухню, жизнь дворцовых приемных, реальный бюрократический механизм функционирования власти, силу и слабость конкретных людей.

Даже карьера Николая до декабря 1825 года была точно такой же, на какую могли надеяться очень многие русские офицеры-гвардейцы из знатных дворянских родов. Конечно, чины и звания "просто" князьям доставались чуть труднее, чем великому князю, но сама высота карьерного потолка оставалась той же. Николай Павлович до того, как взошел на престол, имел в своем командовании сначала Инженерную часть, а затем в дополнение к ней получил еще два полка гвардейской дивизии. И только. Уровень вполне достижимый для многих гвардейцев.

Будущий государь не менее внимательно всматривался в окружающий его мир, чем декабристы. Многое вызывало протест и у него, начиная с крепостного права и заканчивая беспорядками в армии. К своим командирским обязанностям он относился очень серьезно, пытаясь хотя бы во вверенных ему частях навести порядок. Николай I с возмущением вспоминал о той поре:

Было время (поверит ли кто сему), что офицеры езжали на ученье во фраках, накинув шинель и надев форменную шляпу! Подчиненность исчезла… и служба была одно слово, ибо не было ни правил, ни порядка, а все делалось совершенно произвольно и как бы поневоле, дабы только жить со дня на день.

О своих первых практических опытах управления Николай Павлович рассказывал часто. Особенно нравилось ему вспоминать о командовании Инженерной частью. Кстати, чтобы вникнуть в суть вопросов, великий князь немало потрудился, посещая наравне с другими лекции в Главном инженерном училище и изучив множество совершенно новых для себя предметов, включая черчение и архитектуру. Будучи уже императором, он не без гордости нередко повторял: "Мы, инженеры…", как бы противопоставляя людей конкретного дела болтунам-демагогам.

Декабристы (за редким исключением) шли на дело не ради собственной выгоды. Но и великий князь отнюдь не стремился сесть на престол, долго колебался и даже сопротивлялся обстоятельствам. В отличие от их бабушки Екатерины II и отца Павла I, ни один из Павловичей властолюбием не страдал. Александр Павлович не раз признавался в том, как его тяготит корона, Константин Павлович отказался от трона в пользу младшего брата, а Николай Павлович, чему есть немало достоверных свидетельств, принял императорское звание не как желанный подарок судьбы, а как тяжкую обязанность, от которой нельзя было уклониться.

В этом смысле очень характерен разговор Николая с матерью, состоявшийся в короткий, но очень драматичный период междуцарствия, когда Константин, сидя в Варшаве, а младший брат, находясь в Петербурге, препирались, кто из них должен принять на себя непосильный груз управления империей:

Матушка мне сказала: "Ну, Николай, преклонитесь перед вашим братом: он заслуживает почтения и высок в своем неизменном решении предоставить вам трон". Признаюсь, мне слова сии было тяжело слушать… я себя спрашивал, кто большую приносит из нас двух жертву? тот ли, который отвергает Наследство Отцовское под предлогом своей неспособности… или тот, который, вовсе не готовившийся на звание, на которое по порядку природы не имел никакого права… и который неожиданно в самое тяжелое время и в ужасных обстоятельствах должен был жертвовать всем, что было ему дорого, дабы покориться воле другого! Участь страшная, и смею думать и ныне… что жертва моя была в моральном, в справедливом смысле гораздо тягче.

Замечу, что разговор происходил уже после того, как стали известны последняя воля Александра I, где он назначал своим преемником Николая, и официальное письмо Константина, где он отказывался от престола в пользу младшего брата. Человек, страстно стремящийся к власти, не дискутирует в подобной ситуации, а просто берет в руки скипетр.

Собственно говоря, на трон Николая Павловича, упорно сопротивлявшегося до последнего момента, возвели как раз декабристы. Последней каплей оказался не разговор с матерью — Николай продолжал и после него отказываться от императорской короны, — а секретные документы с информацией о разветвленном заговоре, которые попали в руки великому князю. Именно эта новость, ошеломившая царскую семью (умерший государь всю информацию о заговоре держал втайне даже от родственников), заставила наконец Николая Павловича в силу сложившихся чрезвычайных обстоятельств дать свое согласие занять российский престол. Думается, что если бы в эти тревожные дни Николай случайно оказался в Варшаве, а Константин, наоборот, в столице, то императором стал бы все-таки старший брат, а российская история сохранила бы имя не Николая, а Константина Палкина.

Оппоненты Николая I, аргументированно в целом критикуя его политику, почему-то считали своим долгом выставить в карикатурном свете и саму личность царя, изображая его человеком то крайне необразованным, то подловатым, то трусоватым, в чем немало грешили против истины. По понятиям своего времени он был пусть и не блестяще, но достаточно образован, вполне добропорядочен и, безусловно, храбр. Что доказал и 14 декабря 1825 года в Петербурге, и позже, в 1830 году, в Москве, охваченной жестокой эпидемией, регулярно посещая холерные палаты и госпитали. Риск был немалый, некоторые из его окружения в результате умерли, а сам царь заразился и тяжело болел.

Страсть делить исторических персонажей на "героев" и "злодеев", исходя из собственных политических пристрастий, грех вполне универсальный, а не только российский, но Николаю I, нужно признать, в этом смысле не повезло редкостно. Он оказался в самом эпицентре политического урагана, поэтому ему из всей многообразной палитры достались только два цвета: чернее черного и белее белого. На самом деле обе противоборствующие стороны были, конечно, полихромны. Обе они действовали, движимые любовью к России. Обе исходили из национальных интересов, просто понимали их совершенно по-разному.

Насколько тонким оказался в России слой последовательных сторонников декабризма, показали все дальнейшие события. Избавившись всего лишь от сотни наиболее решительных оппонентов, новый император получил в стране абсолютно пустынный, почти библейский политический ландшафт, который и начал застраивать и заселять по своему вкусу. Картину первых лет николаевского правления можно изобразить примерно так: "Россия была пуста, и тьма над бездною, и Император носился над водою. И сказал Император: да соберется народ православный в одно место, и да явится русский национализм. И стало так". Далее, как и полагается по сюжету, император начал творить себе подобных, то есть бюрократический аппарат, обязанный обеспечить стране райское существование. О том, что аппарату нужно "плодиться и размножаться", речь вслух не шла, но тут чиновники догадались и сами.

Забегая вперед, можно заметить, что вполне библейским оказался и финал николаевской эпохи. Запретные плоды с древа познания, несмотря на полицейский надзор, были сорваны. "И открылись глаза", и снова подросла оппозиция, и смутьянов изгнали из "рая". Русская политическая эмиграция началась как раз в те времена.

Старые изношенные башмаки государства российского выглядели, конечно, непрезентабельно — в этом император соглашался с декабристами, — но, как ему казалось, в умелых руках настоящего мастера ("мы, инженеры…") это было делом поправимым, стоило лишь башмаки почистить, укрепить подметку и наложить заплаты. Этим Николай Павлович и занимался все свое царствование, причем очень усердно, часто работая по 18 часов в сутки. Это было время контрреволюции в области идеологии и переходных мер в практической сфере государственного строительства.

Согласно некоторым свидетельствам, Николай Павлович говорил: "Я не хочу умереть, не совершив двух дел: издания свода законов и уничтожения крепостного права". Если воспринимать эти слова как программу-максимум, то можно констатировать, что ее удалось выполнить на 75 %. Именно Николай сумел сделать то, что безуспешно пыталась осуществить в свое время еще Екатерина II, — свести воедино и как-то структурировать немыслимо запутанную, архаичную и противоречивую законодательную базу Российской империи. Разгрести эти авгиевы конюшни поручили специальной комиссии под руководством Михаила Сперанского. Эта поистине геркулесова работа была с честью выполнена. В хаотически плескавшиеся бурные воды российского судопроизводства власть бросила спасательный круг. Предпосылки для широкомасштабной судебной реформы в России — ее осуществил уже Александр II — были созданы.

Крепостным вопросом император занимался не менее трудолюбиво, чем законодательным. "Сперанским" по крестьянским вопросам был назначен граф Павел Киселев (в разное время генерал-адъютант, член Государственного совета, министр, посол России во Франции). Именно его наработки и легли в ходе уже следующего царствования в основу решения об отмене крепостного права.

Последний шаг в деле освобождения крепостных Николай сделать так и не решился, слишком сильны были еще сомнения в нем самом, не говоря уже о российском обществе. Не без горечи император констатировал:

Крепостное право в нынешнем его у нас положении есть зло для всех ощутительное и очевидное; но прикасаться к оному теперь было бы злом еще более видимым.

Иначе говоря, без Николая Палкина не появился бы и Александр Освободитель. Самодержавие при Николае не достигло еще стадии застоя. Упорно притормаживая Россию, оно на свой манер все же эволюционировало, медленно изменяясь и приспосабливаясь к ситуации.

Братья Александр Павлович и Николай Павлович (как политики и государственные деятели) оба "страдали флюсом", но на разные щеки. Александр был сильнее брата в делах международных. Николай успешно строил дороги, но не смог грамотно распорядиться международным капиталом России, накопленным во времена старшего Павловича. Старательно залатанные Николаем I российские башмаки, возможно, и могли бы еще какое-то время послужить для неторопливой мирной загородной прогулки, но они, конечно, не годились для тяжелого военного похода.

Что и доказала проигранная Россией Крымская война. Наша страна смогла в николаевскую эпоху успешно бороться с отсталой Персией и рассыпавшейся на глазах Османской империей, но когда пришло время противостояния с могучей коалицией западных государств, русский царь обнаружил, что он бос, а "тяжко больные" европейцы, от которых Россия отгородилась забором, оказались на поверку крепче "здоровых" русских.

Николаевская эпоха убедительно доказала: национальный дух — вещь, может быть, и хорошая, но только если к нему прилагаются здоровая экономика, передовая промышленность и современная армия.

Как вырастить идеального преемника

Русскому кораблю, покинувшему при Николае I общеевропейскую эскадру, чтобы на 30 лет уйти в автономное плавание в поисках особой земли обетованной для православных, пришлось вернуться в исходную точку, потерпев неудачу. Такелаж был изрядно потрепан бурями, в бортах зияли многочисленные пробоины, но главное, увидев на горизонте Европу, русские поняли, насколько за время своего одинокого странствия они снова отстали от Запада. Навстречу старому паруснику устремились бронированные линкоры, и никаких симпатий к добровольным скитальцам этот мощный флот не питал.

Приказав паруснику занять положенное ему место в европейской кильватерной колонне, новый российский капитан начал срочно ремонтировать и модернизировать судно.

По масштабам и трудностям преобразований (отмена крепостного права, судебная реформа, военная реформа, реформа местного самоуправления, отмена основных цензурных ограничений и многое другое) царствование Александра II вполне сопоставимо с эпохой Петра Великого. При этом по масштабу личности реформатор Александр явно уступал реформатору Петру. Преимущество было в полученном воспитании. Никогда, ни до, ни после того, в нашем отечестве преемника не готовили к руководству Россией столь тщательно.

Среди учителей цесаревича, как обычно, преобладали люди с иностранными фамилиями, но вот возглавлял весь этот многочисленный штат заграничных либо обрусевших педагогов сугубо русский человек — поэт Василий Жуковский. Именно он составил, а главное, затем и реализовал на практике подробнейший план многолетнего обучения наследника престола — невиданный ранее в русской истории педагогический проект.

Нужно отдать должное и Николаю I. Прекрасно осознавая, как мало сам он был подготовлен к роли российского самодержца, государь сделал все возможное, чтобы его наследник оказался достойным трона. И дело не только в том, что император нашел в лице Жуковского идеального воспитателя для своего сына. Есть немало доказательств тому, что Николай Павлович и сам от природы был неплохим педагогом.

Об этом свидетельствует, например, следующий эпизод, рассказанный историком Татищевым:

Отсутствие всякой пышности и этикета в обстановке наследника крайне удивило чрезвычайного французского посла маршала Мармона… Но едва ли не больше поразил его ответ императора Николая на просьбу его представиться наследнику. "Вы, значит, хотите вскружить ему голову? — сказал государь. — Какой прекрасный повод к тому, чтобы возгордиться этому мальчугану, если бы стал выражать ему почтение генерал, командовавший армиями! Я тронут вашим желанием его видеть, и вы будете иметь возможность удовлетворить его, когда поедете в Царское Село. Там вы встретитесь с моими детьми. Вы посмотрите на них и поговорите с ними; но церемониальное представление было бы непристойностью. Я хочу воспитать в моем сыне человека, прежде чем сделать из него государя".

В этом император полностью сходился с Жуковским. Расхождения, и немалые, проявились в другом. Николай Павлович приоритетным для сына считал военное образование, без которого наследник, по его мнению, не мог стать полноценным русским императором. Именно за этим направлением в образовании сына Николай I следил особенно пристально. У Жуковского была иная позиция.

Не находя здесь взаимопонимания с императором, поэт апеллировал к императрице. В одном из своих писем воспитатель пишет:

Должен ли он быть только воином, действовать единственно в сжатом горизонте генерала? Когда же будут у нас законодатели? Когда будут смотреть с уважением на истинные нужды народа, на законы, просвещение, нравственность? Государыня, простите мои восклицания, но страсть к военному ремеслу стеснит его душу; он привыкнет видеть в народе только полк, в отечестве — казарму.

"План обучения", составленный Жуковским и принятый императорской четой, свидетельствует, что поэт сумел настоять на своем. Это был план подготовки государственного мужа, а уж затем и военного. Воспитание и обучение подразделялось на три периода: отрочества, юности и первых лет молодости. Наследнику предстояло провести за партой немало времени, усевшись за нее восьмилетним ребенком и покинув класс уже двадцатилетним юношей. Программа предусматривала изучение широчайшего круга вопросов и одновременно предполагала освоение всех предметов без какой-либо спешки, подробно и тщательно.

Скептически относясь к образованию Петра Великого, Жуковский не отвергал, однако, полезный педагогический опыт и из его жизни. Он, например, предлагал царю создать для маленького Александра точно такой же потешный полк, что был в детстве у Петра. Единственное, на чем настаивал воспитатель, это чтобы все военные потехи происходили только во время каникул и не мешали другим урокам.

По желанию царя вместе с наследником престола курс обучения проходили еще два его сверстника: граф Иосиф Виельгорский и Александр Паткуль. Относились преподаватели к ученикам подчеркнуто одинаково, со всех троих требовали в равной степени. Каждое полугодие проходил строгий экзамен, где нередко присутствовали император или императрица. Наследник престола своих педагогов обычно радовал, хотя, судя по некоторым свидетельствам, лучшим из троицы не был. Во всяком случае, однажды, отвечая на комплимент со стороны императора, Жуковский заметил:

Я вижу сам, что экзамен был хорош, но по рапортам, которые Ваше Величество получать изволили, Вы могли видеть, что из числа двадцати шести недель у великого князя было отличных всего две за учение и поведение, у Виельгорского — пять, а у Паткуля — одна. Это доказывает, что эти господа как в учении, так и в поведении имеют мало настойчивости.

Требовательность к ученикам была столь высокой, что мальчик, ощущая лежащую на нем особую ответственность, не раз признавался своим воспитателям, "что он не желал бы родиться великим князем". Выручала только неспешность обучения, соответствующая планам Жуковского. Для примера скажем, что ко дню совершеннолетия наследник престола по русской истории прошел только период до воцарения дома Романовых. Точно так же медленно, но тщательно готовили будущего реформатора и по другим предметам.

Мечта Жуковского воспитать из наследника престола не военного, а законодателя начала обретать реальные очертания в 1835 году, когда преподавать стал сам Сперанский. Цикл лекций — а он продлился до 1837 года — назывался скромно "Беседы о законах", но можно с уверенностью сказать, что именно эти неторопливые "беседы" умудренного жизненным опытом законодателя с цесаревичем во многом сформировали взгляды будущего Царя-Освободителя.

В своем всеобъемлющем плане обучения Василий Жуковский предусмотрел для воспитанника и два обязательных путешествия: сначала по России, чтобы будущий государь познакомился со своим хозяйством и подданными, а затем и в Европу, чтобы мир посмотреть. Поездка по России получилась не только ознакомительной, но и отчасти рабочей. Например, Александр первым из царского рода посетил Сибирь, где способствовал смягчению положения заключенных. Побывал наследник и в "горячей точке" империи — на Кавказе. Будучи в Чечне, великий князь участвовал в боевом столкновении с горцами, за что был награжден Георгиевским крестом 4-й степени.

Заграничный маршрут, тщательно составленный для цесаревича, включал почти все западноевропейские страны. Первые свои шаги в Европе 20-летний великий князь сделал под присмотром отца (они вместе посетили Швецию), а затем Александр был предоставлен себе.

Премудрости государственного управления, как и книжные науки, наследник осваивал не торопясь, шаг за шагом. Когда в 1838 году Николаю I предложили включить сына в Государственный совет, император согласился, но предоставлять новому члену совета право голоса счел преждевременным. То же касалось и заседаний Кабинета министров. Лишь спустя некоторое время Александру разрешили не только слушать, но и высказывать свое мнение на совещаниях.

Начиная с 1842 года нагрузка на наследника неуклонно возрастает: теперь он уже полноправно заседает не только в Государственном совете и Кабинете министров, но и в самых разных правительственных комиссиях и комитетах. В Финансовом и Кавказском комитетах наследник работает в качестве рядового члена, зато одновременно возглавляет ряд секретных комитетов по крестьянской реформе и руководит комитетом по строительству железной дороги Петербург-Москва.

Осенью 1842 года, отправляясь в инспекционную поездку по южной и западной России, царь впервые оставляет на хозяйстве сына. Согласно распоряжению императора, наследник теперь уже полностью отвечает за "решение дел комитета гг. министров и Государственного совета, равно как по всем министерствам и главным управлениям отдельными частями".

В 1851 году великий князь принимает первое судьбоносное для России решение. Разбирая спор, возникший в кругу правительственных чиновников относительно необходимости освоения Приамурского края, цесаревич решительно принимает сторону тех, кто считает необходимым прочно закрепиться в этом регионе. Именно с решения Александра Николаевича начинается активное заселение русскими Приамурья.

К моменту смерти Николая I наследник приобрел не только фундаментальное образование, но и немалый опыт практической работы. Александр уже умел принимать самостоятельные и ответственные решения, сам вел дела секретных комитетов, обсуждавших вопрос отмены крепостного права, немало поездил по России и Европе, наконец, даже побывал под огнем.

Горькую чашу поражения в Крымской войне новому русскому царю пришлось выпить полностью, но сделал он это достойно. В одном из писем того периода император пишет:

Как ни тяжела материальная потеря Севастополя и уничтожение нашего Черноморского флота, но я сожалею, и сожалею гораздо более о дорогой крови, которая ежедневно проливалась геройским гарнизоном Севастополя.

Атмосферу самых первых реформаторских лет прекрасно передал в своих воспоминаниях генерал-фельдмаршал граф Дмитрий Милютин; он отбыл для прохождения службы на Кавказ еще при Николае I, а вернулся в Петербург уже при царе-реформаторе. Милютин пишет:

Прибыв в Петербург в конце 1860 года и на досуге прислушиваясь к общественному говору, я был поражен глубокою переменой. Мертвенная инерция, в которой Россия покоилась до Крымской войны, а затем безнадежное разочарование, навеянное Севастопольским погромом, сменилось теперь юношеским одушевлением, розовыми надеждами на возрождение, на обновление всего государственного строя. Прежний строгий запрет на устное, письменное и паче печатное обнаружение правды был снят, и повсюду слышалось свободное, беспощадное осуждение существующих порядков. Печать сделалась орудием обличения зла. Правительство принялось за коренные преобразования; во всех ведомствах, во всех отделах управления разрабатывались новые законы и положения. В губерниях открывались комитеты для совещания по разным возбуждаемым правительством вопросам. Со дня на день ожидалось самое крупное, великое событие — упразднение крепостного состояния, освобождение миллионов людей от позорившего Россию рабства.

Как и любого реформатора, современники хвалили Александра II недолго, а потом с каждым годом все больше ругали. Герцен, узнав о том, что царь подписал манифест об освобождении крестьян, поначалу воскликнул: "Ты победил, галилеянин!", но довольно быстро это громогласное признание в собственном поражении дезавуировал, Польше реформатор свободу не предоставил, а наоборот, жестко подавил очередные тамошние волнения. Земли крестьянам, с точки зрения Герцена, также дал недостаточно.

При этом совсем не учитывалось, что польское восстание объективно мешало проведению либеральных реформ в России, а отмена крепостного права — это результат не крестьянской революции, а компромисса с русским помещиком. Александр недостатки своей реформы видел не хуже Герцена, только в отличие от него был не свободным теоретиком, а практиком, связанным множеством противоречивых обстоятельств.

Настроение сменилось у многих людей, поначалу радостно приветствовавших реформы. Одни отказали реформатору в доверии, потому что, с их точки зрения, он зашел слишком далеко; другие, наоборот, полагали, что он действовал слишком медленно и нерешительно. Обычное, впрочем, дело при столь значительных переменах.

Очень немногие даже сегодня отдают себе отчет в том, насколько тяжек был труд реформатора Александра. Лучший тому пример — отмена крепостного права. Сколько страстных речей было произнесено в России по этому поводу, но если говорить о тех, кто реально оказывал влияние на решение этого вопроса, то окажется, что последовательных сторонников у реформатора на самом верху властной пирамиды можно пересчитать по пальцам. В царской семье это были сам император, его брат великий князь Константин Николаевич, императрица и тетя императора великая княгиня Елена Павловна. В правительстве — директор хозяйственного департамента Николай Милютин, министр внутренних дел Ланской да еще несколько человек, не более того.

В Негласном комитете, что готовил реформу конфиденциально, а затем и в официальном Главном комитете по крестьянскому делу большинство членов думало о том, как торпедировать процесс освобождения крестьян, а не о том, как его ускорить. Когда император попросил Константина Николаевича взять на себя руководство Главным комитетом, на великого князя, несмотря на его принадлежность к царской семье, тут же обрушился поток жалоб со стороны других членов комитета. Формально — за резкость высказываемых им суждений, на самом деле — потому что великий князь, преодолевая сопротивление, решительно отстаивал реформаторскую позицию. Лишь твердая воля, проявленная братьями, не позволила чиновникам вновь заболтать важнейший вопрос.

Знаменитый царский манифест от 19 февраля 1861 года поставил точку лишь в деле освобождения крестьян от рабства, но не решил в полной мере сложнейшего вопроса о землевладении. В результате реформы возникла новая потенциально взрывоопасная ситуация, когда небольшое число помещиков сохранило за собой львиную долю земли, а крестьянам достались личная свобода, убогие земельные наделы и довольно иллюзорная надежда прикупить несколько соток за счет государственной ссуды. Считать это ошибкой реформаторов неверно. Проблему прекрасно видели изначально, просто сделать больше в тот момент не представлялось возможным. Речь все же шла не о крестьянской революции, а о реформе, так что компромисс с дворянским сословием являлся неизбежным.

Позиция самого царя-реформатора по этому ключевому вопросу, не решенному в полной мере в России до сих пор, хорошо видна из переписки (1871 года) князя Барятинского, бывшего наместника на Кавказе, с государем. В письме на имя Александра II князь отмечал:

Последнее слово реформы будет сказано, когда полное освобождение русского народа дойдет до отдельной личности. Поощрите частную собственность крестьян, и вы задушите зародыши коммунизма, упрочите семейную нравственность и поведете страну по пути прогресса. Нет прочнее гарантии для законного преуспеяния, как собственность и свобода личности.

За самого государя, находившегося в это время в поездке, по его поручению ответил граф Шувалов, написавший князю:

Я счастлив, что могу с настоящей минуты предсказать серьезную будущность великой, полезной идее… упразднению второго рабства, быть может худшего, чем крепостное, — общинного пользования землею. Его Величество, сочувствуя содержанию Вашего письма, повелел написать министру внутренних дел, что он во время своего путешествия, выслушав несколько жалоб по этому поводу, желает, чтоб дело было подвергнуто обсуждению Комитета министров… тотчас по возвращении его в Петербург… Я не сомневаюсь, что значительное большинство… выскажется в смысле ваших взглядов, и тогда дело будет выиграно, вопреки всем петербургским "красным", которые при этом случае не преминут дать большое сражение, так как все их будущие надежды погибнут с уничтожением этой социальной и социалистической язвы.

К сожалению, реализовать и эту сложнейшую реформу за те десять лет, что оставались ему до гибели от руки "красных", царь так и не успел.

Хотя в историю Александр II вошел главным образом благодаря отмене в России рабства, однако недаром и все остальные его преобразования получили название "великих". Если Николай Милютин блестяще проявил себя в ходе крестьянской реформы, то его брат Дмитрий — на посту военного министра. Поражение в Крымской войне и отмена крепостного права потребовали коренных изменений в области военного строительства. Уже в самом начале царствования были уничтожены военные поселения (наследие еще аракчеевских времен), полностью отменены телесные наказания, сокращен срок службы с 25 до 15 лет и проведена серьезная реформа общего военного образования.

Далее последовали еще более решительные перемены: в 1864 году в России ввели военно-окружное управление (постепенно появилось 14 военных округов), а в 1874 году вышел Устав о воинской повинности, что означало в военном деле поистине революцию. Старая рекрутская система, основанная на крепостном праве, уступила место общепринятому в Европе порядку.

Схожие реформы в этот период проходили и в военно-морском ведомстве, которое курировал Константин Николаевич. В своем отчете по морскому ведомству за 1855–1880 годы великий князь с понятной гордостью резюмировал:

В прошедшее двадцатипятилетие наш военный флаг развевался в океанах и морях всех частей света и появлялся повсюду, где того требовала наша политика, при натянутых наших отношениях с западными державами в 1863 году и с Англиею в 1878 году, он не укрывался за крепостными твердынями, но выходил в океан для крейсерства… Все судостроительные работы и сооружения всех самых сложных механизмов исполняются у нас в России, на наших заводах, и в этом отношении мы находимся совершенно в независимости от чужеземных держав. Теперь уже невозможно повторение того безысходного положения, в которое нас поставило в начале 1850 годов введение винтового двигателя, и никакое новое изобретение не может застать нас врасплох.

Конечно же, заслуживают добрых слов и еще две реформы Александра I — судебная и земская. Как и крестьянская реформа, земская оказалась половинчатой, но и перед тем, что было сделано, стоит снять шляпу. Философ Николай Бердяев справедливо заметил:

В России земство представляло собой качественное историческое образование, в нем накопился общественный опыт, знание дела, традиция. Разрушение земства… есть разрушение общественных качеств и погружение во тьму количеств.

Пятьдесят лет спустя после начала реформы один из лидеров земства князь Львов в юбилейной речи, еще не подозревая, что скоро земство будет удушено большевиками и наступит жутковатое время "погружения во тьму количеств", с воодушевлением скажет:

В земских учреждениях впервые крестьяне, мещане, купцы, дворяне — все встретились как равные. Впервые все сословия в них почувствовали равноправность и общность интересов.

Разговоры о равноправии крестьян и дворян в Земском собрании нужно воспринимать, конечно, с известной осторожностью. Здесь много обычной юбилейной эйфории и специфически барского взгляда на действительность. То, что казалось равноправием земскому делегату князю Львову, совсем не обязательно должно было восприниматься таковым делегатом из простых крестьян.

Но и правда в словах князя тоже есть. Сам факт подобной встречи верхов и низов в тогдашней России уже являлся событием историческим. После долгой паузы снова сошлись в одном представительном собрании делегаты всех сословий России. Последний раз это случалось во времена Екатерины II, когда специально избранные люди работали над ее "Наказом".

Либералы-теоретики, спустившись с небес, познакомились с реальной жизнью низов, а низы получили шанс решить хотя бы часть своих многочисленных проблем, опираясь на поддержку далеко не худших представителей русской аристократии, буржуазии и интеллигенции.

Ну а организовал эту историческую встречу Александр II.

Можно представить, как нелегко было ему решиться собрать за одним столом своих подданных, оставить их в комнате одних, без всякого присмотра, да еще доверить им право самостоятельно решать, как жить, пусть даже в маленьком захолустном уезде.

Императорские гены и полученное Александром воспитание постоянно боролись между собой: с одной стороны, государь был потомком "железного самодержца", с другой — воспитанником Жуковского и Сперанского. В итоге (это редкий случай) педагогика генетику все же победила.

Бомба, брошенная в Царя-Освободителя революционерами-народовольцами, убила не только Александра II, но и мальчишку-подмастерье, случайно проходившего по улице, но радости всего мирового социалистического движения это ничуть не омрачило. Французская газета "Ni dieu, ni maitre" ("Ни бога, ни хозяина") заявила, например, что "казнен человек, который как император олицетворял собой рабство". Об отмене крепостного права в России газета, естественно, знала, но идеологическая ненависть всегда удивительно легко помогает обходить факты.

К моменту прихода Александра II к власти сарана была тяжело больна, но, как показали реформы, все же излечима. Люди не поддержали русских радикалов даже тогда, когда им искусственно закачивали в кровь адреналин, рассчитывая с помощью террора подстегнуть в них революционную пассионарность. Единственным результатом террора стало то, что европейские реформы в стране остановились, а вслед за этим началась и реакция.

Для больной страны, у которой отобрали лекарство, это было смертельно опасно. Для революции — замечательно.

Русское родео: Александр III в роли ковбоя

Писатель Василий Розанов, свидетель предреволюционных событий, своеобразно, но точно описал попытки предпоследнего русского государя совладать со своей империей, проведя параллель между Медным всадником Этьена Фальконе и не менее гениальным, но уже в своей нелепости, памятником Александру III, созданным русским итальянцем князем Паоло Трубецким.

К статуе Фальконета, этому величию, этой красоте поскакавшей вперед России… как идет придвинуть эту статую… Россия через двести лет после Петра, растерявшая столько надежд… Конь не понимает, куда его понукают. Конь — ужасный либерал: головой ни взад, ни вперед, ни вбок. "Дайте реформу, без этого не шевельнусь". — "Будет тебе реформа!"… Больно коню: мундштук страшно распялил рот, нижняя челюсть почти под прямым углом к линии головы… Громадное туловище с бочищами, с брюшищем, каких решительно ни у одной лошади нет… Бог знает что… Помесь из осла, лошади и с примесью коровы… "Не затанцует". Да, такая не затанцует; и, как мундштук ни давит в небо, "матушка-Русь" решительно не умеет танцевать ни по чьей указке и ни под какую музыку… тут и Петру Великому "скончание", и памятник Фальконета только обманувшая надежда и феерия… С другой стороны, видя, что конь хрипит, всадник принимает его за помешанную, совершенно дикую и опасную лошадь, на которой если нельзя ехать, то хоть следует стоять безопасно и неподвижно. Так все это и остановилось, уперлось…

"Остановилось и уперлось" — точнее не скажешь об эпохе Александра III. Это лишь короткая по историческим меркам пауза перед тем, как лошадь понесла и сломала шею уже другому, куда более слабому седоку — Николаю II.

Ничего принципиально нового Александр III в русскую жизнь не внес. Над этой эпохой, как справедливо замечали многие, витала тень Николая I, с той лишь разницей, что идейным противником Николая был Петр Великий, а император Александр III боролся с реформами отца, не сумев их полностью сломать, но успев изрядно исковеркать. Сомнение у царя вызывала даже целесообразность отмены крепостного права, он искренне подозревал, что отмена рабства "ослабила народную силу". Оба "контрреволюционера", и Николай I, и Александр III, даже начали одинаково — с пяти виселиц. Один казнил декабристов, другой — наследников декабристов, террористов из "Народной воли", хотя призывов прервать цепь насилия раздавалось в то время немало: этот открыто требовали, например, писатель Лев Толстой и философ Владимир Соловьев.

Новый император выбрал иной путь: сразу же после кровавой мартовской драмы 1881 года в России возникла тайная добровольческая карательная организация "Священная дружина". Целью ее стала защита царя и физическое устранение противников престола как дома, так и за границей. Существовала она, правда, недолго: организацию упразднили уже в сентябре 1881 года после вступления в силу чрезвычайного Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия. Но сам факт появления в России "эскадронов смерти", сформированных из придворной аристократии и отбросов общества (первые планировали убийства, а вторые их осуществляли), достаточно красноречив. Александр III "толстовцем" не был: на "красный" террор оппозиции он ответил "белым".

После Октябрьской революции 1917 года на "белый" террор большевики в свою очередь ответят "красным" террором. Власть поменяется, а менталитет нет. Характерной чертой всех российских режимов было нежелание или неумение договариваться с инакомыслящими.

Мечты о продолжении реформ новый император развеял быстро. "Я слишком глубоко убежден в безобразии выборного представительного начала, — заявлял он, — чтобы когда-нибудь допустить его в России в том виде, как оно существует во всей Европе".

Западу было предложено не беспокоиться и следовать своей дорогой дальше, не оглядываясь на притормозившую уже в который раз Россию. А русским — снова подождать лучших времен. В качестве компенсации из николаевской кладовой власть вытащила старый лозунг: "Россия для русских".

Александр Александрович стал императором лишь потому, что семью Романовых постигло горе: в молодые годы умер старший сын Александра II Николай, исповедовавший, по свидетельствам некоторых современников, либеральные взгляды. Можно лишь предполагать, какой стала бы Россия при втором подряд либеральном монархе, если бы не "уперлась", а последовательно продвигалась вперед. От брата Александр унаследовал не только титул цесаревича, но также невесту — датскую принцессу Дагмар (после перехода в православие Мария Федоровна) и учителя — известного консерватора Константина Победоносцева. Как говорили о нем знающие люди, "он, как мороз, препятствует дальнейшему гниению, но расти при нем ничего не будет".

Учиться ремеслу государя будущий русский император начал, таким образом, поздно, двадцати лет от роду, и насколько он преуспевал в науках, неизвестно. "Школа Победоносцева" от "школы Жуковского" отличалась не только идеологически, но и тем, что здесь экзаменов не сдавали. Современники, знавшие Победоносцева, свидетельствуют, что на вопросы, как успевает его ученик (затем по той же методе он воспитывал и Николая II), тот только пожимал плечами, признавая, что не имеет ни малейшего представления, какие знания наследник усвоил из его лекций.

В результате, как пишет даже любивший государя Сергей Витте, правитель из Александра получился "ниже среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования". Все эти "ниже среднего" отчасти компенсировалось "громадным характером" и незамысловатой, но практичной головой.

Для российской экономики и русской казны в особенности Александр III и вправду сделал немало, но истинно хозяйской его внутреннюю политику ("остановиться и упереться") назвать вряд ли возможно. Настоящего "хозяина" в лице императора Россия за 13 лет так и не почувствовала.

Может быть, и вправду не хватило времени. Во всяком случае, умный Витте считал, что консерватизм недолгого по русским меркам правления Александра III (он умер от нефрита, не дожив до пятидесяти) был продиктован лишь реакцией на убийство отца. Затем, по прошествии времени, в силу присущего царю здравого смысла, полагал Витте, он неизбежно пришел бы к необходимости продолжения либеральных реформ.

Однако это лишь смелое предположение. Реально в русскую историю Александр III вошел как эпигон курса Николая I и запомнился современникам своей твердой нелюбовью к "конституционным галлюцинациям", космополитам и евреям.

Поэт и писатель Андрей Белый назвал этот период русской истории "сумеречным состоянием", а Лев Толстой, подводя итоги царствованию, утверждал, что в это время "разрушили все то доброе, что стало входить в жизнь при Александре II". Известная доля преувеличения здесь есть. Разрушили, к счастью, не все, но исковеркано действительно было многое: и русское земство, и русский университет, и русский суд, и русская пресса, и русские армия и флот.

Поражение в войне с Японией ковалось уже в эпоху Александра III. Великого князя Константина Николаевича — того, что блестяще воссоздал наш флот после Крымской войны, за либерализм от дел тут же отстранили. Вместо него "на хозяйство" был назначен бездарный Алексей Александрович. Он закончил свою адмиральскую карьеру лишь после позорного разгрома русского флота (при Цусиме). Другой великий князь, Сергей Михайлович, занялся артиллерией и балетом. Как грустно шутили в те времена русские артиллеристы, "балет в России от этого очень выиграл".

Впрочем, были в правлении Александра III и свои плюсы.

Во-первых, полностью лишенный военных амбиций, государь сумел стать редким российским правителем, на совести которого в итоге царствования оказалось (в сравнении с другими) относительно немного крови.

Охоту воевать отбила Русско-турецкая война, которую вел его отец. В сражениях с турками молодой еще Александр Александрович не участвовал, но "военной романтики", неразберихи и грязи хлебнул изрядно, что вызвало у него устойчивое отвращение к битвам. Во время своего командования небольшим Рущукским отрядом всего за шесть месяцев топтания на одном и том же месте в тылу Александр Александрович умудрился потерять три тысячи человек (в основном по болезни). Такому человеку было, конечно, противопоказано воевать, он просто обязан был стать "миротворцем".

Кстати, лошадей (памятник Александру III и здесь не лгал) император тоже не любил и побаивался, так что даже парадами в отличие от многих своих предков не увлекался.

Вообще, ко всему, что выходило за границы его собственного хозяйства, то есть Российской империи, этот человек относился поверхностно, как к делу второстепенному. Внешнеполитическая история этого царствования удивительно бедна событиями. В годы правления Александра III на посту министра иностранных дел находился Николай Гирс, по общему мнению, опытный дипломат, но человек без инициативы, не столько министр, сколько референт для кратких докладов по внешним вопросам. Это полностью устраивало императора. "Я сам себе министр иностранных дел", — заявил он однажды, хотя на самом деле мало что смыслил в дипломатических хитросплетениях.

Снова сошлюсь на Витте:

У императора был удивительно простой ум; он не признавал никаких осложнений… некоторых и не понимал… все, что не являлось ясным, определенным, твердым, с его точки зрения бесспорным, — он не признавал.

Дипломатия того времени не была ни "ясной", ни "твердой", поэтому Александр III ее и "не признавал". Он, например, категорически отказывался делать какие-либо официальные заявления о миролюбии России:

Я не намерен… из года в год повторять банальные фразы о мире и дружбе ко всем странам, которые Европа выслушивает и проглатывает ежегодно, зная хорошо, что все это одни только пустые фразы, ровно ничего не доказывающие.

Протокол, без которого не мыслит своего существования дипломатия, и Александр III, как видим, сочетались плохо.

Недаром в историю Александр III вошел фразой: "Когда русский император ловит рыбу, Европа может подождать". (Это было сказано в ответ на напоминание, что его ждет один из послов.) В этих вызывающих словах на самом деле не так уж и много позерства: хороший клев в собственном пруду Александру III и вправду казался важнее многих пустых, по его убеждению, общеевропейских дел. Когда Европа это поняла, то зажила удивительно спокойно: меньше всего о "русской угрозе" говорили в годы правления предпоследнего русского императора.

Единственный в этот период серьезный конфликт, который потенциально мог грозить России войной с Англией, царь просто проигнорировал. Это произошло в 1885 году после столкновения с афганцами на реке Кушке, когда к Российской империи отошли пограничные с Афганистаном территории. Пока Англия бурлила, русский император, повернувшись к ней спиной, продолжал спокойно "удить рыбу". Царь отверг все министерские записки, требовавшие принятия срочных мер по подготовке к войне. Лондону пришлось смириться: смешно слишком долго стоять в углу ринга, размахивая кулаками, когда противник тебя просто не замечает. Россия доказала, что, даже когда она ничего не делает, уже делает много, прямо влияя на мировую политику.

Впрочем, при всем нежелании Александра III активно вмешиваться в общеевропейские дела (в данном случае он являлся полной противоположностью Александру I), тем не менее и его эпоха отмечена одним очень важным для мировой истории решением — отказом России от традиционной ориентации на Берлин и ее стратегическим разворотом в сторону Парижа. Именно этот шаг предопределил расстановку сил в Первой мировой войне, сделав Россию членом "сердечного согласия", или Антанты (l’Entente Cordiale), наряду с Францией и Великобританией.

Причин тому немало. Если говорить коротко, то русских не могло не раздражать нескрываемое желание окрепшей Германии диктовать свою политическую волю остальной Европе, в том числе и России. В былые времена, обосновывая свое стремление к территориальным приобретениям, Бисмарк заметил, что Пруссия носит слишком тяжелое вооружение для ее маленького тела. Выход из положения, с точки зрения Бисмарка, заключался не в том, чтобы частично разоружиться, а в том, чтобы, используя вооружение, "нагулять свой вес" за счет соседей. Эту фазу пруссаки уже давно прошли. Теперь на европейской карте появилась сильная Германия, у которой "почему-то" возникла та же самая проблема, что когда-то и у маленькой Пруссии: накопленное вооружение требовало применения, а экономические интересы — расширения границ.

Кстати, единственная война, что вел Александр III в годы своего правления, это таможенная война с Германией, но здесь речь шла о любимом деле государя — защите русского кошелька. Он лишь, реализуя свой любимый тезис "Россия для русских", пытался защитить национальный рынок от иностранцев, противопоставив принципу свободной торговли жесткий протекционизм.

Экономическая политика отца-либерала, в частности доминировавший в его царствование принцип свободной торговли (фритредерство), привела к противоречивым результатам. С одной стороны, приток иностранного капитала и технологий позволил России выйти из николаевского застоя, а фритредерство дало шанс встать на ноги многим мелким предпринимателям, но с другой — политика открытых дверей в экономике вызвала недовольство в среде крупных русских капиталистов. Наш промышленник страстно хотел избавиться от иностранной конкуренции и получить монопольное право распоряжаться на внутреннем рынке.

Одновременно немало упреков высказывалось тогда и в адрес политики Министерства финансов: оно пыталось искусственно укрепить на зарубежных рынках позиции рубля, чем наносило ущерб русской торговле. Только в 1876 году, чтобы поддержать курс, русское правительство продало за границей 60 миллионов рублей золотом.

Любопытно, что в критике финансовых ошибок правительства Александра II полностью совпали русские капиталисты и автор "Капитала" Карл Маркс:

Эта нелепая операция — искусственная поддержка курса за счет правительства — принадлежит XVIII веку. В настоящее время к ней прибегают только алхимики русских финансов.

Таким образом, Александру III действительно было чем заняться в области финансов, промышленности и внешней торговли, чтобы скорректировать экономическую политику отца.

В августе 1892 года группа крупнейших российских промышленников, узнав о подготовке торгового договора с Германией, потребовала в письме на имя государя учесть их интересы, аргументируя свою позицию тем, что иначе страна окончательно превратится в сырьевой придаток Европы. Призыв наверху услышали, потому что его идеи полностью совпадали с мыслями, что проповедовал тогдашний министр финансов Сергей Витте, да и сам император.

Свою критическую позицию в отношении фритредерства Витте изложил в воспоминаниях:

В то время, в 70–60 годах, все были ужасные фритредеры; все стояли за свободу торговли и считали, что этот закон о свободе торговли так же непреложен, как закон мироздания… систему же таможенного протекционизма считали гибелью для государства, и сторонники фритредерства утверждали, что только лица, не понимающие законов развития государственной жизни, могут проповедовать такие теории, как теория таможенного протекционизма.

В 1880-е и 1890-е годы взгляды на фритредерство в России заметно изменились, причем сам Витте сыграл здесь немалую роль, став своего рода глашатаем протекционизма. Именно он с одобрения императора вел жесткую таможенную войну с Германией и выиграл ее. Старик Бисмарк, комментируя действия Витте, как опытный политический бретер, отметил:

В последнее десятилетие я в первый раз встретил человека, который имеет силу характера, волю и знание, чего он хочет.

Действительно, Сергей Витте — русский с примесью голландской крови — был в годы правления Александра III и Николая II (наряду, естественно, с Петром Столыпиным) одним из самых сильных государственных деятелей России. Недаром многие в те времена как дома, так и за рубежом считали, что именно Витте может стать первым российским президентом в случае падения самодержавия. Эти разговоры, кстати, сыграли немалую роль в его отставке — держать рядом с собой потенциального президента России Николай II не захотел.

Александр III и Витте в должности министра финансов представляли собой едва ли не идеальную пару. Царь и министр умели считать деньги, не давая им утекать сквозь пальцы. Первое, что сделал Александр III, вступив на престол, это резко сократил расходы на двор. Не вдаваясь в дискуссию о плюсах и минусах протекционизма, ради справедливости просто констатируем, что к концу этого царствования государственные расходы возросли по сравнению с уровнем 1880 года на 36 %, а доходы — на 60 %. Денег в русской казне прибавилось.

Даже там, где император не понимал сути вопроса, он полностью доверял знаниям и интуиции своего министра финансов, твердо защищая его от нападок. Позже, уже при Николае II, Сергей Витте осуществил очень важную реформу — ввел в России денежное обращение, основанное на золоте, что значительно укрепило русские финансы. (До этого со времен Крымской войны денежная система России основывалась на кредитных билетах.) Формально денежную реформу реализовали при Николае, но в своей основе разработана и одобрена она была еще при Александре III. Заслуга последнего российского императора лишь в том, что он позволил Витте отцовский план реализовать.

Учитывая далеко не простую ситуацию в России и мире, надо признать, что Александр Александрович свалившуюся на него немалую государственную ношу все же выдержал. Пусть и недалекий, но практичный ум императора, о котором писал Витте, помог ему избежать главной неприятности. Что бы там ни говорили, но со своей норовистой лошади царь все-таки не упал.

Упал его преемник.

Амбарная книга империи: последняя запись

В отличие от большинства своих предшественников на русском престоле, мнения о которых часто бывали полярными, Николай II заслужил у большинства современников и историков однозначную оценку — "неуд". Что и не удивительно, поскольку именно на нем закончилась династия, а сама Российская империя с отречением Николая рухнула. Ясно, что вина за это лежит не только на нем, но и на многих его предках, однако психологически последний всегда воспринимается виновным больше остальных. Досталось императору даже от монархистов: с их точки зрения, "часовой" самовольно покинул пост "помазанника".

Если разобраться, то наиболее снисходительно к неудачнику отнеслись РПЦ, причислившая государя и его семью к лику мучеников, и… марксисты, поскольку, по их мнению, как бы и что ни делал последний из императоров, царизм был все равно обречен в силу законов исторического развития.

В этом смысле "интуитивным марксистом" являлся и сам Николай II: он также полагал, что буквально все его усилия, в какую бы сторону они ни направлялись, обречены на неудачу. Разница лишь в том, что Николай ссылался при этом на мистику, рок и Библию, а Ленин — на классовую борьбу, диалектику и "Капитал".

С выводами марксистов соглашались, однако, далеко не все; большинство современников полагало, что Николай II просто бездарно завалил порученное ему историей дело. При этом, объясняя причины неудач монарха, чаще всего говорили об ограниченных умственных способностях последнего императора, его слабой воле и недостаточном образовании.

Чтобы доказать последнее, многие даже язвительно замечали, что Николай по своим знаниям, воспитанию и уму не тянул выше гвардейского полковника. Те же, кто особенно его не любил, и вовсе сравнивали царя с поручиком. Характеристика, правда, не очень вразумительная. Русская история знает немало блестяще образованных поручиков (их много, например, среди декабристов) и уж тем более помнит несметную тучу безграмотных и бесталанных полковников.

Чуть больше об уровне знаний Николая говорят не эмоции, а факты. Известно, например, что главный его воспитатель, англичанин Альберт Хис, университетского образования не имел. А потому и дал наследнику лишь то, что мог дать: прекрасный английский язык.

Кроме того, царь выучил французский, датский и немецкий языки, хотя последний — посредственно. Тот же Хис привил Николаю и страсть к спортивным упражнениям: царь обожал греблю, ходьбу, велосипед, турник, любил колоть дрова и стрелять по воронам.

Вторым источником, откуда будущий император черпал свои знания, была богемная гвардейская среда. Дневник наследника честно фиксирует его поездки с приятелями офицерами-аристократами к цыганам, количество выпитых ими бутылок шампанского и тяжелое похмелье по утрам.

Наконец, Николай слушал лекции Победоносцева. Хотя и неизвестно, что из них наследник усвоил.

Тем не менее, образовательный багаж у последнего российского императора формально имелся — все-таки два диплома о высшем образовании. Беда только в том, что наличие у человека диплома говорит о его истинных знаниях и способностях мало. Жена Николая II императрица Александра Федоровна также окончила Оксфордский университет и имела ученую степень доктора философии, что не мешало ей истово верить во всевозможные бредни безграмотных иностранных и русских провидцев и знахарей — сочетались же каким-то образом в голове императрицы Оксфорд и Распутин.

На практике в государственном управлении оба высших образования (военное и юридическое), похоже, мало помогали царю. Ни полководческих талантов, ни тяги к законотворчеству за ним не замечено.

Министр иностранных дел России в 1906–1910 годах Александр Извольский в своих воспоминаниях пишет:

Он никогда не был наследником в глазах семьи и родных до самой смерти отца, а просто Никки (или Ники), миловидным молодым человеком, любящим спорт и литературу, но абсолютно не осведомленным в политической жизни своей страны.

Извольский прав: чтобы управлять такой страной, как Россия, умения делать "солнышко" на турнике, конечно, недостаточно.

Если с образованием Николая II есть хотя бы некоторая ясность, то вот характер последнего русского императора вызывал и продолжает вызывать немало безответных вопросов. Если не считать эмоций, проявляемых в кругу семьи (царь очень любил жену и детей), то во всем остальном психологически и эмоционально монарх чуть ли не герметично отгородился от окружающего мира. Качество крайне опасное для государственного человека, поскольку в этом случае и без того слабая связь между верхами и низами общества рвется окончательно и они начинают двигаться в разных направлениях.

Впервые в русской истории после Павла I в воспоминаниях современников о государе появляются слова о "болезненной воле" монарха, его "ненормальной психике" и "расстройстве души". Немало об этом рассуждал Витте, министр внутренних дел Иван Дурново, да и не только они.

Многие из приближенных к царю людей с недоумением отмечали, что не могут понять того хладнокровия, с которым Николай воспринимает дурные вести: то ли это признак огромного самообладания, то ли патологического равнодушия. Ему говорили о тяжких потерях на фронте, о забастовках, политическом кризисе, он в ответ кивал, но тут же переводил разговор на другую тему, рассуждая о делах второстепенных или, того хуже, об охоте, погоде и придворных сплетнях.

Царь вовсе не был бездельником и в меру сил и способностей нес свой крест правителя России: читал бумаги, выслушивал доклады, принимал посетителей, но при всем том с огромным трудом переносил возле себя людей толковых. Причем раздражали они его не столько умом — здесь особой зависти, кажется, не было, — сколько тем, что подобные советчики, верно оценивая ситуацию в стране, обычно пытались бить тревогу, "загружая" Николая неразрешимыми, с его точки зрения, проблемами.

Рутинный бюрократический труд по управлению империей его тяготил, но не раздражал, а вот экстремальная ситуация, а их в тот период было множество, вызывала у царя нечто вроде интеллектуального и душевного ступора. Таким образом, умные и беспокойные люди рядом с государем долго не задерживались.

Некоторые, называя царя коварным, на самом деле вкладывали в это определение совсем не то значение, что принято обычно. Под коварством Николая, как правило, подразумевали его склонность, например, в беседе с министром сначала полностью согласиться с какой-то идеей, а на следующий день подписать прямо противоположное распоряжение. На самом деле никакого коварства здесь не было, просто монарх не мог противостоять напористому собеседнику и сказать ему "нет". Государю легче было согласиться, пообещать, а затем, избавившись от докучливого министра, сделать все наоборот.

Эту особенность — убегать от действительности и сложных решений — современники приметили за Николаем с самого начала его царствования, еще с Ходынки, трагедии, случившейся на празднике в честь коронации нового императора 18 мая 1896 года. Тогда в результате безобразной организации народного гулянья на Ходынском поле из-за возникшей давки (толпа рвалась к бесплатным сладостям и подарочным кружкам, а попадала в западню — давно вырытые на поле и всеми забытые рвы) погибли две тысячи человек. Николай огорчился, в дневнике записано: "Отвратительное впечатление осталось от этого известия", но к вечеру отправился на бал к французскому посланнику. Мать потребовала отменить все увеселения и наказать виновных в трагедии, невзирая на родственные связи (генерал-губернатором Москвы являлся великий князь Сергей Александрович), но сын мудрый совет не услышал.

"Бедняга Ники" — так часто именовала сына в своих письмах мать императора Мария Федоровна: все свое царствование совершал одну ошибку за другой. И первой был тот самый бал после кровавой Ходынки.

Пир во время чумы, где Ники весело кружился с молодой женой на глазах у гостей, смущенных шокирующим поведением государя, запомнился в России всем. Так что первые свои шаги на пути к пропасти Николай II и императрица Александра Федоровна сделали вальсируя. И классовая борьба тут совершенно ни при чем.

Это была личность не без странностей, или, как говорят психиатры о некоторых подобных пациентах, это была "как бы" личность, то есть личность ущербная, неполноценная, с немалыми пустотами. Писательница Зинаида Гиппиус заметила, вспоминая о прошлом, что "царя — не было" и что "от Николая Романова ушли, как от пустого места". В этом замечании есть большая доля правды.

Даже родители понимали, что Ники для престола негоден, но все остальные братья получились еще хуже. Ключевский, не без брезгливости наблюдая за последним царем, во всем винил датские гены:

С Александра III, с его детей вырождение нравственное сопровождается и физическим. Варяги создали нам первую династию, "варяжка" испортила последнюю.

Несет ли волевая и далеко не глупая Мария Федоровна ("варяжка") вину за гибель династии? Потомство и вправду получилось так себе, но чьи гены здесь больше виноваты — немецкие или датские, — вопрос спорный. Николай II не смог передать трон своему единственному сыну Алексею, смертельно больному гемофилией. Но это "приданое" в дом Романовых принесла не мать, а жена Николая — Александра Федоровна, или Аликс, дочь великого герцога Гессен-Дармштадтского Эрнеста Людвига IV.

Известна история о том, как на одном из торжественных приемов во дворце Александр III, уединившись от всех со знатоком XVIII века Барсковым, шепотом выпытывал у него, не знает ли тот, кто все-таки на самом деле был отцом Павла I. На что Барсков с откровенностью хирурга, привыкшего резать по живому, ответил, что вообще-то, учитывая характер Екатерины, им мог быть кто угодно, хоть чухонский крестьянин, но скорее всего прапрадедом его императорского величества был граф Салтыков. "Слава тебе Господи, — перекрестился государь, — значит, во мне есть хоть немного русской крови".

Если и впрямь царскую родословную подправил Салтыков, то это последнее вливание свежей крови в династию "русских царей". Если же отцом Павла являлся все-таки Петр III, то русской крови в Романовых еще меньше, примерно как вина в реке.

Начиная с Николая I, им всем страстно хотелось быть русскими. И все они тем не менее с необычайным упорством следовали установленной традиции — женились на принцессах из одного и того же германского питомника, где все были друг другу уже трижды, если не больше, родственниками. Стоит ли после этого обвинять во всех грехах одну "варяжку"? Как говорил Гораций, "мера должна быть во всем, и всему, наконец, есть пределы".

Царская династия эти пределы явно преступила, чем и помогла русским марксистам.

Повторять хорошо всем известные трагические события последнего царствования, полагаю, не стоит. Отмечу лишь одно. Рок роком, но Николай, напоминая этим Петра III, нигде не упустил случая, чтобы ему помочь.

Лишь один пример — Русско-японская война.

Как утверждает "Всемирная история войн", основной причиной русско-японского столкновения "был геополитический конфликт, создавший на Тихом океане ситуацию пата". Имеется в виду, что русский флот оказался блокированным в Японском и Желтом морях японскими силами. Но одновременно сам русский флот угрожающе нависал (эффект так называемой стратегической тени) над Японией, перекрывая таким образом Стране восходящего солнца "все возможные направления экспансии". Между тем "само географическое положение вынуждало Японскую империю развиваться через войны, — замечают военные историки. — Она стала "державой европейского уровня", выиграв войну с Китаем. Она стала "великой державой" после победоносной Русско-японской войны. А в ходе конфликта с США в 1941–1945 годах Японская империя пыталась стать "мировой державой"".

Если следовать изложенной выше логике, то Русско-японская война являлась неизбежной. Даже если бы Россия убрала из Тихоокеанского региона свой флот, столь беспокоивший японцев, то она никак не могла отбуксировать на Балтику весь русский Дальний Восток, а он наряду с китайскими и корейскими территориями и был одним из самых желанных и "возможных направлений японской экспансии".

Вместе с тем, хотя соблазн обвинить во всех грехах японцев велик, факты говорят о том, что конфликт был спровоцирован не только экспансионизмом воинственных самураев. Война стала следствием глубоких противоречий между Россией, Англией, Германией, Францией, США и Японией. Каждая из этих стран имела в регионе свои интересы, проводила свою политику и добивалась здесь своего преобладающего влияния. Интересы были у всех, но "вляпалась" в беду лишь Россия, причем при самом активном участии Николая II.

Причин Русско-японской войны можно назвать немало, но едва ли не решающую роль здесь, как это обычно бывает, сыграли деньги: частные интересы ряда лиц, приближенных к Николаю. Одним из таких лиц был статс-секретарь и член Особого комитета по делам Дальнего Востока Александр Безобразов, имевший свою долю в так называемом "Русском лесопромышленном товариществе". Это была частная концессия, охватывавшая бассейны рек Ялу и Тумыни и тянувшаяся на 800 километров вдоль китайско-корейской и русско-корейской границ от Корейского залива до Японского моря.

Влиятельная придворная группировка "безобразовцев" была заинтересована в том, чтобы обеспечить военно-политическое присутствие России в этой обширной зоне на постоянной основе. Именно "безобразовцы" противостояли требованиям Витте вывести русские войска из Маньчжурии и не придавать частному коммерческому проекту рискованный военно-стратегический характер. Эта же группировка, опираясь на поддержку царя, настояла в 1903 году на изменении курса русской политики на Дальнем Востоке, то есть на отказе от выполнения договора с китайцами о выводе русских сил из Маньчжурии и, наоборот, на ускоренном наращивании военного присутствия России на Тихом океане. "Русские самураи" (Николай II с Безобразовым) желали войны не меньше, чем японские.

В том, что будущая кампания станет победоносной, были уверены в Петербурге далеко не все, но решающее слово оставалось, естественно, за царем. Туристический вояж в Японию, который он совершил когда-то, будучи еще наследником престола, сыграл с ним злую шутку: Николай всерьез полагал, что прекрасно знает Восток. Мрачные прогнозы Сергея Витте, который построил КВЖД, основал Русско-Китайский банк, неоднократно вел переговоры с китайцами и японцами по территориальным, политическим и финансовым вопросам, царь принимать во внимание не желал.

Не встревожили Николая даже выводы, сделанные военным министром Алексеем Куропаткиным, который посетил Японию с официальным визитом летом 1903 года. Рекогносцировка, проведенная министром, показала, что противник вовсе не так слаб, как это представляется государю, а главное, что при любом исходе, даже самом удачном, война с Японией России невыгодна. Куропаткин не предлагал, как Витте, полностью уйти из Маньчжурии, но настаивал на том, что война гибельна, а следовательно, необходимо искать компромисс с Японией, США и европейскими державами, имеющими в регионе свои интересы.

Исторический парадокс: одному противнику войны с Японией — Куропаткину — придется уже год спустя воевать с японцами в качестве главнокомандующего, а другому — Витте — выпадет жребий бороться с японцами на дипломатическом фронте, добиваясь для России достойного мира. Между тем ни один из тех, кто толкал страну к войне, когда дошло до дела, не проявил ни талантов, ни желания бороться за национальные интересы.

Впрочем, и это в отечественной истории дело обычное.

После поражения в Русско-японской войне падение царизма стало лишь вопросом времени. Император по инерции еще устало правил, подданные по инерции еще устало подчинялись, но завод у часов заканчивался, куранты били все глуше и тоскливее. Резкая критика режима открыто звучала теперь из уст крупнейших политических деятелей страны. "Не Россию разбили японцы, — писал Витте, — не русскую армию, а наши порядки".

В военном плане людские и материальные потери оказались колоссальными. Учитывая ситуацию на Западе, их предстояло, несмотря на все внутриполитические неурядицы, срочно компенсировать, на что требовались новые и немалые расходы. Более того, кое-что в обозримом будущем компенсировать было просто невозможно. Морская мощь России оказалась подорвана так серьезно, что стране предстояло теперь надолго довольствоваться ролью лишь континентальной державы.

После поражения принципиально изменилась и геополитическая ситуация. Теперь реальная угроза нависла уже над исконно русскими дальневосточными землями. Сильный противник придвинулся непосредственно к границе, а значит, России предстояло в ближайшие сорок лет (вплоть до окончания Второй мировой войны) весь свой военный потенциал постоянно делить на две части, разрываясь между Западом и Востоком.

Поражение на Востоке ослабило Россию и в Европе, чем тут же воспользовалась Австрия, аннексировавшая Боснию и Герцеговину. Даже в новом тройственном союзе с Парижем и Лондоном русским предстояло играть роль далеко не равноправного партнера.

В плане экономическом ко всем непосредственным военным потерям следует приплюсовать невыгодный для России новый торговый договор с Германией и в целом подорванные государственные финансы. Весь труд Витте и Александра III по укреплению русской казны пошел прахом.

Не знаю, какую роль здесь сыграл фатум или рок, но вот последний российский император — наиважнейшую.

В отличие от Русско-японской войны, Первой мировой войны Николай II не желал и даже пытался ее предотвратить. Не получилось. После революции 1905 года, на фоне незавершенных реформ (крестьянской, начатой Столыпиным, и большой военной реформы, которая должна была закончиться в 1917 году) война была России противопоказана. Однако (и такое бывает) страну буквально затянуло во вселенское побоище историческим водоворотом. А вот дальше государь снова совершил ряд грубых ошибок, последней из которых стало решение лично возглавить армию. Если до этого военные неудачи напрямую с царем не связывались, а громоотводом служили другие люди, то теперь вся ответственность легла на его плечи, и каждая гневная молния метила в монарха. К тому же, как известно, военными талантами новый "верховный" не блистал. Так самодержавие потеряло последнюю точку опоры. Недаром, когда царь запросил по поводу своего отречения мнение командующих фронтами, они высказались "за". Армия, от генералов до последнего солдата, устала от своего "верховного" не меньше, чем от самой войны.

Учитывая те страсти, что когда-то бушевали вокруг русского трона, уход с исторической сцены династии прошел на удивление буднично, в бюрократическом порядке. Сначала подписали одну бумагу, чуть позже вторую. Что-то вроде канцелярской записи в амбарной книге: "Россию сдал", "Россию принял", подписи, дата. Сначала в пользу брата отрекся Николай, а затем тут же отрекся и Михаил.

Мария Федоровна, узнав об отречении, сначала пришла в ярость и отчаяние, но затем бросилась в Ставку утешать сына. Встретившись на перроне, они долго стояли на февральском ветру, обнявшись, а потом медленно ушли от посторонних взглядов в соседний сарай. О чем в последний раз в жизни говорили мать и сын, неизвестно, но позже Мария Федоровна записала в дневнике: "Ники был неслыханно спокоен и величествен в этом ужасно унизительном положении".

В это можно поверить. После отречения и вплоть до дня своей гибели Николай показал куда больше характера, чем за все царствование. Есть люди, не умеющие жить, но умеющие достойно умирать.

Так что не стоит зря спорить о том, какое имя для Николая II пристойнее: Кровавого или Мученика. Он заслужил оба.

В императорском семействе, а оно за триста лет изрядно разрослось, были люди разнообразные: истинные джентльмены и воры (один даже попался на краже фамильных бриллиантов), примерные мужья и любвеобильные гомосексуалисты, неисправимые трудоголики и патологические бездельники.

Среди них встречались толковые военные, грамотные моряки, даже талантливые историки и литераторы — отдадим должное хотя бы поэту, что скромно подписывался "К. Р.".

К концу XIX века в среде Романовых не оказалось лишь достойного государя, хотя именно в этом и заключался весь смысл существования династии.

У императорской фамилии, вероятно, имелся шанс выжить, потеснившись на российском политическом Олимпе: согласиться царствовать, но не править. Многие европейские монархии избрали этот путь. Романовы не захотели.