Прекрасная Марго: Содержанка

— Если хотите, я уйду.

Сказала и подумала: «А хочу ли я уйти? Где мне жить — у родителей? Это будет неожиданно и нерадостно и для них, и для меня. Они думают, что я пристроена, что живу с солидным человеком, в достатке, и тут я являюсь — здрасьте. Как жить, на что жить? Впрочем — какая разница? Что здесь, что там — все лучше, чем у Гасана». Еще не смея верить своему счастливому освобождению, она повторила:

— Хотите уйду. Хотите — останусь. Решать вам.

На лице Владимира Николаевича отчетливо была видна борьба. С одной стороны, в нем говорил правильный дядечка, бывший комсомольский активист, человек, воспитанный в самых строгих и нравственно-чистых советских традициях. С другой стороны — фантастически разбогатевший на государственном имуществе в темный приватизационный период мужичок, не всегда честный, не всегда способный справиться с чувством превосходства над остальным большинством. Комсомолец схватился за сердце, а делец приосанился и спросил: «А почему бы и нет?»

— Уйти? — переспросил Владимир Николаевич внезапно осипшим голосом. — Нет, я не хочу, чтобы ты уходила.

Он решительно схватил со стола бутылку шампанского и с помпой открыл ее. Так началась жизнь Марго с Владимиром Николаевичем, крупным портовым начальником и примерным семьянином.

Новый хозяин заезжал почти каждый день, выкраивая время в рабочие часы. Конечно, после двух лет в гареме Марго не сразу оклемалась. Сначала то и дело спрашивала, можно ли ей выйти в магазин, съездить к родителям, вызвать маникюрщицу. Владимир Николаевич удивлялся и немного гордился, почувствовав себя не просто очень важной персоной, но в каком-то смысле и вершителем судеб. Правда, поначалу он волновался с непривычки:

— Ритуля, ты понимаешь, что ничего серьезного… Ну, в смысле, что у меня жена, сын, и я не могу предложить тебе… ммм… руку и сердце.

— Зачем руку и сердце? — пугалась Марго.

— Нет? Вот и хорошо, вот и умница.

Немного привыкнув к мысли, что девушка от него ничего не требует, ничего не ждет и готова выполнить любую его прихоть, Владимир Николаевич приободрился. Правильный комсомолец в его душе окончательно приказал долго жить, а удачливый делец вошел во вкус и стал уходить все дальше и дальше в воплощении своих фантазий, каждый раз обмирая от вседозволенности. Молчаливая Марго с ее невозможно красивым, податливым телом будила в нем молодого Володю, славившегося своим темпераментом среди сокурсниц.

Однако через пару месяцев эйфории сексуальные фантазии Владимира Николаевича поиссякли. Ему захотелось чего-то большего. Все-таки в глубине его души еще жил романтик. Сейчас, видя перед собой прекрасную молодую женщину, чьим телом он уже успел пресытиться, Владимир Николаевич вспомнил о чувствах. Загадочная немногословность любовницы, ее печальная отрешенность разжигали его воспаленное воображение. Наверное, каждый мужчина, даже в пятьдесят лет, хочет иногда почувствовать себя героическим спасителем красавиц. И он стал донимать Марго допросами.

— А твои родители здесь живут? А кто они? Кем работают? Как ты дошла до такой жизни?

Марго с презрением думала: «Тоже мне психолог доморощенный», но на вопросы отвечала, впрочем, чисто информативно, не выражая никаких эмоций.

— Как же так, Ритуля? Нормальная девочка из хорошей семьи… Как ты очутилась в компании такого человека, как Гасан?

«Ха! Как подарочки от него принимать…»

— Обыкновенно. Как все. Познакомилась.

— А что, подружек у тебя нет никаких? Чего ты все время дома сидишь? Я ведь тебя не запираю.

«Действительно, чего я дома сижу? Привыкла, наверное».

В тот же день Марго позвонила Дашке с тайным желанием накуриться и забыться. Но, увы и ах, Дарья Благовонная отбыла в Германию, по всей видимости, навсегда. О чем раздосадованной Марго поведал спившийся и обиженный на весь свет муж. Звонить Машке или кому-либо еще из этой компании Марго не хотелось. Слишком много будет вопросов, слишком много ненужных воспоминаний. Да и дома ей вполне комфортно. Главное — компьютер с играми здесь, что же еще надо?

К Владимиру Николаевичу Марго относилась снисходительно. После горячего Толика и страшного Гасана этот мужичок казался ей безобидным, хотя временами назойливым. Кроме того, довольно прижимистым, что вызывало презрение. С его-то деньгами мог бы и догадаться, что Марго не помешает машина. Просить она, конечно, не будет, не так уж и надо. На карманные расходы он ей давал немного, да ей много и не нужно было. Когда надо было купить что-нибудь крупнее, чем новая сумочка, она ставила его в известность и называла цену нужной вещи. После первой такой покупки Владимир Николаевич намекнул, что не прочь посмотреть чек. Марго, едва сдержав смех, пообещала впредь чеки не выкидывать.

При всей скуповатости Владимир Николаевич не жалел денег на дорогие рестораны, морские прогулки, скачки и прочие респектабельные увеселения для солидного господина с юной дамой. Ему очень хотелось расшевелить в Марго подобие романтических чувств к себе. Или, на худой конец, чувство благодарности. Но Марго оставалась непробиваемой, как дубовый чурбан. В постели она послушно исполняла все его просьбы, ни разу не проявив собственной инициативы. На подарки прохладно улыбалась и скупо благодарила, совместные увеселения воспринимала как унылую обязанность. Все попытки разговорить ее, втянуть в дискуссию по какому-либо поводу натыкались на глухую стену. Владимиру Николаевичу даже иногда казалось, что Марго не совсем умственно полноценна. Правда, несколько случайно оброненных слов показывали, что она вполне вменяема, только очень замкнута. Раскрыть ее не удавалось, как бы он ни старался. И Владимир Николаевич постепенно стал отчаиваться. Он все реже заходил к ней. Все чаще в его голосе стали прорываться раздраженные или обиженные нотки. Марго все его мельтешения казались несущественными. Ее не пугало, что она надоест и будет выброшена за дверь. Ей было глубоко безразлично.

— Маргарита, — сказал Владимир Николаевич однажды, — нам надо поговорить. О нас.

Владимир Николаевич обожал штампованные фразы из фильмов. Марго же от них тошнило. Она слегка поморщилась, но кивнула головой.

— Может быть, я старомодный человек, но мне неприятно, что наши отношения — это просто трах. Пошлый трах.

Марго полчаса назад всех победила на самом сложном уровне в Unreal, и у нее было слегка бойцовское настроение. Поэтому она игриво спросила:

— Хотите предложить мне руку и сердце?

Владимир Николаевич поперхнулся, но взял себя в руки и сдержанно сказал:

— Ты же знаешь, что я хотел бы, да не могу. Я человек заметный и скоро собираюсь баллотироваться в депутаты. Такое поведение может повредить всему. Я и так сильно рискую, посещая тебя. — Он многозначительно умолк, ожидая, что она проявит сочувствие к его героизму. Не дождавшись, продолжил: — Ты мне очень нравишься, но, по-моему, без взаимности. Я уже несколько месяцев пытаюсь достучаться до тебя, но ты не желаешь даже разговаривать! Если ты меня ненавидишь, то почему не уйдешь? Ты — свободная женщина.

— Вы хотите, чтобы я ушла? — без эмоций поинтересовалась Марго.

— Господи, да не хочу я! — потерял терпение Владимир Николаевич, и Марго снова поморщилась. Пафос был ему не к лицу. — Я не хочу тебя прогонять, не хочу тебя терять! Но я хочу, чтобы ты была… ну не знаю, живее, что ли… Что мне сделать, чтобы ты не смотрела на меня как на пустое место?

Марго пожала плечами. Потом вдруг встрепенулась, в глазах зажегся нехороший огонек. Она внимательно посмотрела на Владимира Николаевича и внятно сказала:

— Убей Гасана.

Некоторое время он пялился на нее, разинув рот. Потом тихо произнес:

— Я надеюсь, это шутка?

— Нет, это то, за что я буду всю жизнь благодарна.

Теперь Владимир Николаевич смотрел на нее со страхом:

— Я, оказывается, совсем тебя не знаю, Ритуля.

— Да, — коротко ответила Марго и отвернулась, потеряв интерес к разговору. По белым и дрожащим губам любовника она поняла, что мелькнувшая было дикая мечта поплясать на могиле у своего мучителя несбыточна. Владимир же Николаевич, отойдя немного от приступа паники, начал назидательным тоном:

— Маргарита, откуда в тебе эти бандитские закидоны? Нормальная девочка из хорошей семьи… — Марго не смогла сдержать зевок, и он умолк.

Некоторое время Владимир Николаевич не появлялся у нее. Первую мысль, что он бросил ее вместе с квартирой, Марго отмела сразу же. Не таков Владимир Николаевич, денежки считать умеет. Возможно, придумывает, как бы вежливее попросить ее уйти. Что ж, пусть помучается, злорадно усмехалась Марго.

Но, оказывается, она сильно разозлила своего правильного дядечку. Так сильно, что он решился на беспрецедентный поступок. Однажды поздним вечером, когда Марго уже успела устроить подушки на кровати в положение лежа, в двери повернулся ключ. Марго, как была, в трусиках и маечке на тонких бретельках, с сожалением выбралась из уже нагретой постельки и побрела в сторону холла. Привычка встречать повелителя так и не изжилась в ней после гаремного заточения. Однако на полпути она остановилась. В холл вошли двое — Владимир Николаевич и обладатель густого, мощного, как рык, баса. Это живо напомнило Марго события четырехмесячной давности, и она замерла, прислушиваясь.

— Николаич, — басил незнакомец, — да ты чё, в натуре… Серьезно?

— А как же, — ответствовал Николаич, который был, судя по особым интонациям, сильно подшофе.

— Ну я чё, рабовладелец какой? Ее ж спросить надо.

— Спроси, если хочешь. Она согласится. Она — красивая вещь, мой тебе подарок.

Марго все поняла и презрительно пробормотала: «Тоже мне плохой ученик Гасана».

— Блин, ну и нравы тут у вас. А еще Европа называется.

— Европейская часть России, Платон, — хихикнул Владимир Николаевич, — а Россия — это извини, друг… Короче, это мой презент в связи с удачной сделкой. И установлением дружеских связей, — официозно закончил он.

— Чё за вопрос, Николаич! Ты ж меня знаешь, я всегда за установление и упрочнение. Ладно, ты меня, блин, заинтриговал. Где она?

— Наверное, спит, — сказал Владимир Николаевич и шагнул в комнату.

За ним вошел огромный, как медведь, мужик лет тридцати пяти — сорока. На безразмерном, как у сумоиста, туловище впритык, без шеи, сидела маленькая лысая голова с густыми бровями и крохотными, близко посаженными глазками. Владимир Николаевич включил верхний свет и сказал:

— Не спит.

Марго стояла посреди комнаты и смотрела на пришедших без улыбки, но с легким любопытством. Владимир Николаевич под ее взглядом осекся и поник. А медведеподобный Платон, потеряв дар речи, наоборот, во все глаза глядел на это чудо. Девушка перед ним казалась ожившей картинкой из журнала или рекламного ролика. Да, в часы досуга он общался исключительно с длинноногими красотками, но все они были какими-то ненастоящими: крашеные волосы, искусственный загар, перекачанный на тренажерах живот. А эта была такой пронзительно-настоящей и одновременно такой экзотической. Почему-то сразу было понятно, что блестящие каштановые кудри у нее свои, и тело дано от природы, а не от липосакции. На лице не было и следа косметики (естественно, ведь ее выдернули из постели), но тем не менее оно было таким ярким, таким выразительным — глаза, губы, зубы… Она чем-то напомнила Платону шикарных карнавальных танцовщиц из Рио, с той лишь разницей, что кожа была не смуглая, а белая, с жемчужно-матовым блеском.

— Блииин, Николаич… Как ее зовут?

— Маргарита, — ответил Николаич, готовый провалиться сквозь землю от взгляда теперь уже бывшей любовницы.

— Маргарита, поедешь со мной в Кемерово?

Марго недолго медлила с ответом. Что она не видела в своем городе? А Кемерово… Где хоть это? А, без разницы. Какое-никакое разнообразие в жизни.

— Поеду, — ответила она и с удовлетворением уловила гримасу раскаяния на лице Владимира Николаевича.

Кемерово оказался одновременно и похожим и непохожим на ее родной город. С одной стороны, те же бетонные коробки, тот же соцреализм, с другой стороны, мало зелени, бесконечные трубы заводов и заметный черный налет на всем окружающем от угольной пыли. Однако зря она боялась задохнуться: огромный джип, полностью залепленный грязью, с одним лишь чистым окошком-бойницей для водителя, увез их довольно далеко за город, с коттеджному поселку, стоящему на краю леса. По пути в Кемерово они здорово гульнули в Москве, объехав за ночь не менее дюжины ночных клубов. Все еще сильно поддатые, они загрузились в самолет и почти весь путь проспали. Сейчас Марго мучило похмелье, а дорога была как после бомбежки, поэтому пришлось несколько раз останавливаться. Только на подъезде к поселку дорога стала широкая и ровная, и она немного отдышалась.

— Намучилась моя куколка, — трогательно говорил Платон, каждый раз собственноручно утирая ей рот салфеткой.

То ли силен был эффект новизны, то ли действительно Марго так сильно запала ему в душу с первого взгляда, но он обращался с ней как с хрустальной, не уставая, любовался ею и непрерывно говорил грубоватые комплименты. А так как никаких ответных действий он не требовал, Марго это вполне устраивало и даже немного умиляло.

Дом Платона был почти таким же огромным, как у Гасана, но построен не так давно и по весьма оригинальному проекту. Дом Марго понравился — много стекла, много света и нестандартных решений.

— Ты один здесь живешь? — спросила она, пытаясь рассмотреть следы присутствия женщины.

— Ну да, не считая уборщицы, повара и охранников. Холостяк я. Верней, развелся. Давно уже, дочка растет. Ты не думай, они у меня в шоколаде! Дочь в английской школе учится, все такое. Я не кидала, баб в обиде не оставляю. Проходи, куколка, будешь теперь у меня хозяйкой. Если чё не нравится — бери каталог и заказывай, мебель там или еще чего… Можешь хоть все здесь переделать! А машину водишь?　Последние два года не водила.

— Фигня, я тебе куплю тачку — какую скажешь. Вот понравится тачка — пальцем покажи и куплю. У-у, моя куколка…

Платон чем-то напомнил Марго Толика. Но тот был, конечно, мелкой сошкой по сравнению с ее теперешним «возлюбленным». Платон был босс, хозяин, авторитет. Один из крупнейших криминальных шишек в городе, он был достаточно разумен, чтобы вовремя «легализоваться». Правда, основные источники его доходов находились на грани законности — цветные металлы, игорный бизнес. С Владимиром Николаевичем, как поняла Марго, его связывали дела по скупке якобы отживших свой век судов для якобы утилизации. На самом деле все было гораздо сложнее и противозаконнее, но Марго предпочитала не вдаваться в подробности. Просто отметила про себя очередной раз: «Свинья всегда грязь найдет. С какой стати нормальный человек, не уголовник, будет путаться с подстилкой?»

В доме Платона Марго окружили царскими почестями. Дни она проводила в неге — у бассейна, в СПА, под руками массажиста. Когда не ленилась, выбиралась в город, встречалась с новыми знакомыми — подругами и женами друзей Платона. Они водили ее по магазинам и кафе, рассказывали всякую дребедень и задавали неопасные вопросы. Амплитуда их интересов колебалась от любимого крема до агентства по найму горничных. Из одной такой беседы Марго сделала вывод, что Платон очень по-особенному к ней относится.

— После жены ты — первая, кого он пригласил к себе домой, — говорила Люся, дамочка лет тридцати, с силиконовыми губами, похожими на две вареные сосиски. Она была супругой заместителя Платона и давно его знала. — Мне самой странно — поехал куда-то на пару дней и вернулся с девушкой, которую поселил у себя.

Марго неопределенно пожала плечами и закурила тонкую сигарету. После двух лет принудительного воздержания сигареты курились на редкость сладко, но нужно было знать меру, чтобы не замутило.

— Наверное, фокусы в постели? — предположила двадцатилетняя блондинка с редкостно курносым носом и хихикнула.

— Наверное, — ответила Марго и загадочно улыбнулась.

На самом деле она и сама не знала, чему обязана таким расположением Платона. Это ее одновременно радовало и напрягало. Радовало — потому что он носил Марго на руках, потакал малейшим желаниям, восхищался ее умеренностью и сдержанностью, осыпая при этом дорогими подарками. Напрягало — потому что при всей своей любви и заботе он обладал отталкивающей внешностью и манерами и вызывал у Марго почти животные приступы отвращения. Лежать с ним в постели было еще противнее, чем с перезрелым Владимиром Николаевичем. Платон был тяжеленным, потливым боровом с жирной кожей и прыщавой спиной. У него был полный набор мерзких привычек — от ковыряния в носу до отхаркивающих плевков. Целуя Марго, он умудрялся измазать ее с головы до пят вязкой, пахучей, как у собаки, слюной. Она, конечно, всякого в жизни натерпелась и строить из себя цацу считала глупым. Но притворяться довольной ей было нелегко. Спасало одно — Платон был чрезвычайно занятым человеком и не так уж часто добирался до кровати своей красавицы. После рабочего дня у него шло снятие стресса алкоголем и, если он даже являлся домой не утром, а ночью или вечером, на Марго его уже не всегда хватало. Наутро он слезливо просил у нее прощения, а она милостиво прощала, проявляя редкую лояльность и понимание, чем завоевывала еще большую любовь и уважение Платона.

— У-у-у, моя куколка! Умница, красавица, — хвалил он и преподносил очередную ювелирную безделушку, которую Марго скучливо бросала к остальным и забывала надевать.

Она мужественно пыталась воспитать в себе привычку к Платону, и через полгода их совместного проживания ей это почти удалось. Марго уже не вздрагивала от омерзения каждый раз, как он к ней притрагивался, хотя и ничего похожего на удовольствие тоже не испытывала. Зато появилось чувство благодарности. И было за Что. Помимо материальных подарков, Платон подарил ей нечто большее — ощущение относительной свободы и значимости. За это время они успели четыре раза побывать на разных модных курортах, где отрывались по полной программе — и сафари, и охота на акул, и подводное плавание, и безудержное транжирство, и развеселые гулянки, где некоронованной королевой всегда была она, Марго, куколка Платона.

Но он не был эдаким агнцем, кладущим все к ногам своей женщины. Кое-что он требовал взамен. Например, категорически призвал не провоцировать его к ревности. Платон был чрезвычайно и болезненно ревнив, свою собственность — будь то пальто, машина, бизнес или женщина — берег со страстью сторожевого пса. Уберечь Марго от посторонних взглядов было невозможно, мужчины смотрели на нее всегда и везде. Но и Марго, при всем своем равнодушии к окружающему, не раз подвергалась нападкам за то, что на кого-то смотрела. Она не отдавала себе отчета в том, что частенько провожает взглядом хорошеньких мальчиков — привычка юности. Марго сначала смеялась, пытаясь убедить, что она далека от авантюрных любовных приключений. Потом, когда поняла, что все это очень серьезно, смеяться перестала и начала придирчиво контролировать свое поведение.

Были и абсурдные требования. Чего стоила хотя бы эпопея с грудью.

— Куколка, ты не обижайся, ты самая красивая ба… то есть девушка, но грудь у тебя маловата. Мне нравится, чтоб сиськи были — во! — Платон выразительно и любовно описал широкие полукружья своими ручищами.

— Какие есть, — озадаченно замечала Марго.

— Дык можно же увеличить! Самого лучшего пластического хирурга наймем, он из тебя Памелу Андерсон сделает.

Марго поперхнулась.

— Чтобы они были… ненастоящие? — на всякий случай уточнила она.

— Чё? Да какая, на хрен, разница, зато во! И торчком стоят. Классно!

У Марго от ужаса на лбу выступили капельки пота. Платон же улыбался своей самой жизнеутверждающей улыбкой, а в глазах его сияла решимость сеять прекрасное.

В течение месяца она прилежно занималась несвойственным делом — собирала газетные и журнальные вырезки, распечатывала информацию из Интернета, просматривала все подряд женские передачи по телевизору. В конце концов пришла к Платону в кабинет и вывалила на его стол все доказательства того, что операции по увеличению груди — это опасно, не всем можно, непредсказуемо и, наконец, не модно. Решающим же для Платона оказался тот факт, что Памела Андерсон недавно попросила пластических хирургов уменьшить ей грудь обратно, до естественного размера. Нехотя он согласился отложить разговор на неопределенное будущее.

Самой неожиданной и удручающей идеей-фикс Платона стала мысль о свадьбе.

— Куколка, ты у меня уже полгода живешь, а все как неродная. Давай поженимся и будем жить как белые люди. А свадьбу сыграем такую, что все в осадок выпадут. И венчаться в церкви, по-христиански, при этом он многозначительно поднял глаза к небесам. Как большинство бывших и действующих бандитов, Платон был чрезвычайно набожен.

Ступор своей подруги он воспринял как онемение от счастья и на следующий день преподнес кольцо с очень большим бриллиантом, которое представил с придыханием:

— Венчальное.

Марго задумалась. Первая мысль была: «Бежать!» Бежать куда? В родной город, к родителям? Поселиться в своей комнате с пестрым вытертым ковром и искать работу? Кем? Уборщицей, что ли? Ну, зачем же к родителям? Если собрать все карманные деньги, что сейчас при ней, побрякушки, подаренные Платоном, то вполне хватит не только на авиабилет, но и на сравнительно безбедное существование в течение года или около того. Может, даже не в родном городе, а в столице. А дальше что? Искать пристанища у очередного «возлюбленного»? Кто может дать гарантию, что это будет не монстр похуже Гасана? Хотя хуже не бывает. Стоп!

Стоп. А зачем бежать, искать? Платон, конечно, редкостная образина. Но он по-доброму к ней относится, что еще нужно? Любит ее, между прочим. Да, как куклу, как кошку или немного больше. Время от времени даже прислушивается к ее словам — а это дорогого стоит! Черт побери, ей скоро двадцать шесть, самое время идти под венец, а не бежать из-под него.

Марго в прострации бродила по дому. Ей нравилось здесь жить — было удобно, красиво, уже привычно. Она зашла на кухню, и ее улыбчиво поприветствовал пожилой импозантный повар, колдующий над ужином. Он знал, что у хозяйки хороший аппетит, и с удовольствием делал ей бутерброды в неурочное время. Марго с блаженством засунула себе в рот тарталетку с козьим сыром и черной икрой и продолжила свое бесцельное шатание, размышляя. Окружающие люди к ней хорошо относятся. Она может позволить себе все, что хочет. Она здорово помогает родителям деньгами. Она… хорошо пристроена. Да, кажется, это так называется. Чего она еще ждет от своей никчемной жизни? Любви? Смешно! У нее была любовь, и она ее втоптала в грязь самолично. Больше такой не будет. Да и не надо. Куда как комфортнее спокойная жизнь без стрессов и эксцессов. И Марго стала готовиться к свадьбе.

Платон дал ей указание придумать что-то эдакое, чтобы об этой свадьбе ходили легенды. Посулил, что любая отечественная и почти любая зарубежная знаменитость сможет петь на торжестве, и Марго остается только выбрать и указать пальчиком. Мысли о музыке всколыхнули в ее душе что-то смутное, давно забытое. Под прикрытием составления свадебной программы она бродила по музыкальным магазинам, скупала молодежные журналы и целыми днями щелкала по музыкальным каналам. Непонятная одержимость овладела Марго, она жаждала услышать или увидеть что-то значительное, но что это должно быть — она не смогла бы объяснить даже себе самой. И, словно в ответ на этот странный поиск, она услышала о берлинском «Лав Параде».

Услышала и вспомнила. Тогда, в прошлой жизни, Марго и ее друзья часто обсуждали этот праздник, самое желанное место в их компании. Три года назад «Лав Парад» не был широко известен, только довольно узкий круг поклонников электронной музыки знал, что в Берлине он проводится уже не первый год и собирает самых продвинутых диджеев и музыкантов со всего мира. За это время праздник набрал веса и популярности, теперь о нем можно было услышать даже на центральных каналах. Марго завороженно смотрела кадры с прошлогоднего Парада Любви — тысячи и тысячи молодых людей, заполонивших улицы строгого города, улыбки, фантастические наряды, бесконечный танец и музыка-музыка-музыка. Диктор новостей со снисходительной ухмылочкой поведал зрителям, что в этом году Берлин ожидает еще большего наплыва гостей и готовится заранее — сооружает палаточные городки, усиливает меры безопасности и так далее.

Диктор уже давно перешел к новостям отечественной культуры, а Марго все стояла и смотрела невидящим взглядом в экран. Она поняла, что не успокоится, пока не попадет туда. Она не могла понять, почему для нее это так важно — осуществить мечту уходящей юности. Но у нее родилось отчетливое ощущение, что она обязана это сделать, чтобы окончательно поставить точку на прошлой жизни и жить настоящей.

Когда Марго сказала о своем желании Платону, он удивился. Конечно, человек, признававший за музыку только «русский шансон», слыхом не слыхивал о «Лав Параде». Но настойчивые просьбы Марго сделали свое дело. Никогда и ничего она у него не просила для себя, тем более с таким несвойственным умоляющим выражением лица, с такими ласково-настойчивыми приставаниями. Умиленный и озадаченный одновременно, Платон пробормотал:

— Ну ладно, куколка, если тебе это важно…

— Очень важно, очень нужно!

— А может, уже после свадьбы махнем к черту на кулички, а? В Рио, а? Или в Мексику?

— Да, конечно, в свадебное путешествие, но это потом. А сейчас — в Берлин. Осталось меньше месяца, нам надо оформить визы.

— Не боись, оформим за день.

Марго была как на иголках. Она смертельно волновалась, что не сделают визы, что не успеют на самолет, что не найдут… А чего же найдут? Что она искала? Марго трясло, как в лихорадке. Она потеряла аппетит, стала просыпаться по ночам и бродить по дому как привидение. Платон замечал это и относил к волнению перед свадьбой. А Парад этот дурацкий — что-то типа девичника, прощания с вольной жизнью.

Когда Марго, Платон и двое их охранников, наконец, очутились в Берлине, они попали прямо в эпицентр сумасшедшего водоворота. Платон пересмеивался со своими головорезами:

— Хы, Бодя, ты помнишь, как в Рио? Да, тогда зажигали, блииин… А здесь, типа, кислотная тусовка, да? До хрена народу. А чё, все под кайфом, да?

— Не обязательно все, — рассеянно отвечала Марго.

Она была в смятенных чувствах. С одной стороны, вот он, «Лав Парад». Несметные толпы молодых, красивых, веселых, помешанных на музыке и танцах. С другой стороны, ясное осознание того, что надо искать. Что искать? Марго не знала что, но она искала. В отелях было полно программок на разных языках, в том числе и на русском. Марго изучила все, наметила маршруты и стала их методично обходить. Больше всего ее убивала мысль, что нельзя объять необъятное, и как бы она ни старалась, во всех местах ей не побывать.

Прошло два дня. Платон, похоже, наслаждался жизнью или делал вид, желая доставить удовольствие Марго. Подчиняясь влиянию окружавшего его сумасшествия, он купил какую-то несусветную шляпу и гордо напялил ее на свою лысую голову под сдержанные улыбки охранников. Пытался уговорить Марго присоединиться к группе соотечественников, но она только отмахнулась. Выглядела его куколка так, словно была слегка не в себе.

— Сегодня пойдем на фестивальные площадки. Это в восточной части, — наморщив лоб, Марго водила пальчиком по карте города, ежесекундно сверяясь с программкой.

Платон ею любовался, ему было все равно, куда идти. Лучше никуда не идти, а остаться в номере, пока он не напился до бесчувствия и способен к сексу. Но решимость Марго не оставляла ему шансов:

— Площадки будут ездить от Рейхстага по Унтер-Ден-Линден, разветвляясь на Фридрихштрассе и… так-так… ага, вплоть до Александерплац. Это наш сегодняшний маршрут! — постановила она и вскочила на ноги.

Тяжеловато было передвигаться в плотной, к тому же танцующей, толпе. Но Марго не желала пропускать ни одной движущейся платформы.

— Что ты там высматриваешь?

— Я хочу услышать как можно больше музыки, — отвечала Марго, и охранники крутили пальцами у своих бритых висков за спиной у Платона.

Чем дальше они удалялись от центра, тем свободнее становилось. Когда процессия стала разветвляться, можно было уже передвигаться прогулочным шагом и останавливаться в кафе. Через два с половиной часа шатаний даже Марго почувствовала усталость.

— Полжизни за пиво, — пропыхтел Платон, — но только не в этой толкотне.

Марго покорно кивнула, и они свернули на небольшую улочку, где тоже виднелась платформа и слышались вибрирующие звуки, но было гораздо спокойнее. Пройдя за оградку и рассевшись за столиками кафешки, Платон и охранники блаженно вытянули ноги. Пиво поднесли почти сразу, и их настроение улучшилось. Марго сидела очень прямо, с напряженной спиной, и смотрела пустыми глазами куда-то вдаль.

— Куколка, выпей пивка, расслабься. Ты какая-то шальная в последнее время.

Марго машинально отхлебнула из кружки, но по-прежнему была словно сжатая пружина. Вот оно, прощание с юностью. Что она здесь искала, чего так упорно добивалась? Да, много музыки, хорошей музыки, от которой она была без ума в той, прошлой, жизни. Но эта музыка никогда не прозвучит у нее на свадьбе. И вообще больше не прозвучит. Она не могла раствориться в ритме, как ей удавалось еще пять лет назад. Она хотела влиться в эту массу людей, разделить их эмоции, но у нее не получалось. Хотела, но не могла.

Грусть затопила сердце Марго. Комок в горле грозил вырваться наружу фонтаном слез, но это было бы уже слишком для ее спутников. Как могла, она сдерживалась, но, чувствуя, что еще немного — и позорно, беспричинно расплачется, поднялась на ноги.

— Ты куда? — спросил Платон, приканчивающий вторую кружку пива.

— Прогуляюсь к той платформе.

— Ну ты это… Будь на виду.

— Ага.

Марго тяжело побрела прочь. Комок, что был в горле, немного отпустил, хотя в носу еще щипало. Чтобы не выглядеть истеричкой, она приказала себе ни о чем не думать. «Просто иди. Просто слушай музыку». Она шла и слушала. Сквозь какофонию звуков и криков ей послышалось что-то родное, до боли знакомое. «Да, под похожее я танцевала, и не раз», — уныло думала Марго, тщетно пытаясь себя приободрить. Чем дальше она отходила от главной улицы, тем знакомые звуки становились отчетливее. Она подходила к небольшой платформе, украшенной в готическом стиле. Музыка была ритмичная, но печальная, «загрузочная», как сказала бы Машка. Машка… Что-то подобное звучало на одном дне ее рождения. Пронзительно-нежная россыпь хрустальных звуков. Марго остановилась и замерла, как громом пораженная. Сзади послышался ревнивый окрик Платона:

— На кого ты там пялишься?

Марго не шелохнулась. Она нашла то, что так долго искала.

Марго смотрела на него, запрокинув голову и забыв обо всем. Все чистое, светлое и нежное, что пряталось в самых глубоких и потаенных уголках ее души под кодовым замком «Славинька», вдруг вырвалось из своих тенет и поднялось наверх — к груди, к горлу, к глазам, выступив искрящимися слезинками. С лица Марго сбежала тень последних лет — оно сияло, словно собрав вокруг себя лучистых солнечных зайчиков. Когда Славик закончил играть и склонился над своей аппаратурой, ее руки невольно поднялись ладонями вверх и потянулись к нему. И он это заметил.

Славик посмотрел сначала на руки, потом на нее. При виде сияющего лица Марго, блестящих от слез и радости глаз, губ, дрожащих в несмелой улыбке и протянутых к нему рук он сначала застыл. Перед его мысленным взором вновь пронеслись картины их разрыва, он вспомнил и то, что было потом. Когда горечь, обида и боль от измены поутихли, он искал ее. Он проклинал себя последними словами за то, что оттолкнул ее от себя, за то, что отверг ее раскаяние. Он боялся, что его неразумная девочка натворит глупостей, что в порыве самобичевания сломает себе жизнь. Судя по всему, так и произошло. До Славика доходили отголоски слухов, что Марго живет с каким-то гоблином-бандитом, а потом что она и вовсе уехала то ли в Норильск, то ли в Нижневартовск. Куда-то туда, слишком далеко. Он потерял надежду. У него было несколько женщин после нее, но он не в силах был выдержать с ними больше двух недель. Славик понял, что потерял что-то очень важное, ничем и никем невосполнимое. Понял это слишком поздно.

И вот она стояла перед ним. Она тянулась к нему каждой клеточкой своего тела, каждой частичкой своей души. Он это видел, он очень хорошо ее знал. Славик вздрогнул, выходя из секундного оцепенения, бросился к краю помоста и присел на корточки. Он ничего не хотел больше вспоминать, ни о чем думать, а только зарыться лицом в ее пушистые волосы и наслаждаться их ароматом.

— Ты с кем? — быстро спросил Славик.

— С тобой, — выдохнула Марго не задумываясь.

Заметив краем глаза какое-то особенное шевеление в толпе, он посмотрел поверх ее головы. И сразу понял, с кем она: огромный бритый мужик, воплощение анекдотов про новых русских, расталкивая всех на своем пути и скорчив зверскую физиономию, пробирался к помосту. На полшага от него отставали две такие же гориллы, явно костоломы первого. Оценив ситуацию, Славик понял, что промедлений быть не должно. Он протянул руку Марго и так же скороговоркой сказал:

— Тогда пошли.

Рывком вытянув Марго на помост под одобрительные крики танцующих, он подхватил сумку с вертушками и дисками и бегом двинулся на противоположный конец платформы. Спрыгнув с другой стороны, он потащил Марго в проулок. Та на бегу крикнула:

— Подожди, ты там половину своих дисков забыл!

— Ерунда!

— Куда мы бежим?

— Мы сейчас в Миттэ, а нам надо попасть в Кройцберг. Я там остановился у своих друзей.

— Поедем на метро?

— Нет, мне одолжили транспорт.

Транспортом оказался маленький мотороллер из тех, что так популярны в европейских городах. Он был раскрашен дикими узорами ярких неоновых цветов. Марго подняла восхищенные глаза на Славика:

— Мы поедем на нем?

— Извини, другого нет.

— Здорово! Как в фильме «Амели»!

Он рассмеялся и отвел с Ритиного лица растрепавшиеся колечки волос. Тем временем из-за поворота появились их преследователи и раздался зычный бас Платона:

— Ритка, сучка, стой!

Славик молниеносно вскочил на мотороллер, за ним примостилась Марго. Она перевесила сумочку с документами с плеча на шею и крепко-накрепко обхватила Славика руками.

— Стой, гнида, убью на месте!

Крики потонули в громком жужжании мотора. Мотороллер сорвался с места и помчался в лабиринт Берлинских улиц, оставляя за собой трех матерящихся здоровенных мужиков. Марго ни разу не оглянулась. Все, что она оставляла позади, уже не имело никакого значения. Это был просто дурной сон, кошмар длиной в три с лишним года. Настоящая жизнь — вот она! Несущиеся навстречу огни, ветер, свистящий в ушах, и Славинька…

— Славинька, — прошептала она, всем телом прижимаясь к его спине, и задыхаясь, и захлебываясь слезами. Слезами счастья — огромного, как океан.

Вот и все сказание о прекрасной Марго. Приехав в родной город, Рита со Славой тихо и обыденно скрепили свои отношения в ЗАГСе, и стали они жить-поживать, добра наживать. В той самой мансарде, которую когда-то снимали. Славик ее давно выкупил и ничего не менял с тех пор, как здесь жила Марго. В квартире по-прежнему были заросли разнокалиберных пальм, стены украшали африканские маски и индейские панно. О печальных событиях, пробивших временную брешь в их совместной жизни, они дружно забыли, будто и не было ничего. Могли, конечно, вспомнить, если бы захотели, но тщательно закрывали свою память от не желательных посягательств.

Однако было бы наивным полагать, что Платон так просто оставит возмутительное бегство своей невесты. Ровно через пять месяцев, в одно прекрасное утро, Марго услышала, как тренькнул дверной звонок. Славик был на работе, а она варила борщ. Нехотя отложив в сторону нож, которым шинковала капусту, она подошла к двери и, не удосуживаясь заглянуть в глазок, открыла ее. Открыв, еле успела посторониться: в квартиру ввалился Платон. Не глядя, он сделал знак своим гориллам оставаться снаружи. Марго вздохнула и закрыла дверь.

Платон обернулся, яростно раздувая ноздри и явно собираясь сказать что-то бескомпромиссное, но осекся. Слишком уж необычен был для него вид Марго — в застиранном цветастом халатике, огромных плюшевых тапках-собаках и, главное, с аккуратненьким, но вполне определенным круглым животиком. Изо всех сил стараясь сохранять на лице грозное выражение, Платон пожевал губами и отправился разглядывать жилище своей неверной. За три минуты обойдя небольшую квартирку, он вновь остановился перед Марго и разочарованно спросил:

— И ты на это променяла мой дом?

Марго, не найдя, что ответить, пожала плечами и глупо спросила:

— Чаю хочешь?

Платон фыркнул, но поплелся за ней на кухню. Марго поставила чайник на огонь и продолжила шинковать капусту.

— Ты чё, суп варишь?

— Угу.

— А чё, умеешь?

— Ага.

Марго высыпала капусту в кипящую кастрюлю и взялась за морковку. Помолчали. Первой прервала паузу она:

— Убивать меня где будешь?

— Чё?

— Давай не здесь. Давай я доварю суп, и мы уйдем. Ты можешь меня убить или покалечить где-нибудь в другом месте, а Славика не тронь.

— Кого?

— Славика! — Марго так сильно рубанула ножом по разделочной доске, что по ней пошла трещина. Платон вздрогнул всем телом. — Его, говорю, не тронь! Он здесь ни при чем!

— Да кто он такой?

— Мой муж. И был им задолго до тебя.

На дремучем лице Платона появилось смешанное выражение любопытства и раздражения.

— И где же он был, когда тебя дарили?

— Он не знал. Я плохо с ним поступила, и он ушел. А я… стала вещью. Мне было все равно.

— Так ты случайно его встретила в Берлине?

— Да. И он меня простил, — при этих словах лицо Марго разгладилось и засияло-залучилось ласковой улыбкой.

Платон залюбовался ею, как прежде. Беременность ничуть не портила ее, никак не отразилась на свежести лица и стройности ног. Это была по-прежнему Марго, но такая милая, домашняя. Платон очень живо представил ее в таком же халатике на своей кухне и попросил:

— Поедем со мной, а?

Улыбка стерлась с лица Марго так же внезапно, как появилась. Глаза будто захлопнулись ставнями и вновь стали пустыми, равнодушными. На лицо набежала тень и сделала его непроницаемым. Пальцы вцепились в рукоятку ножа с такой силой, что костяшки побелели. Перемена была столь очевидна, что Платон понял: живой она с ним не поедет. В его душе происходило что-то странное: еще десять минут назад он с наслаждением представлял, как вывернет эту сучку наизнанку, а сейчас ему хочется поскорей уйти. Уйти, чтобы не чувствовать мучительной неловкости от нечаянного вторжения в чужую, совсем чужую жизнь. Он тяжело поднялся.

— Как ты меня нашел? — ровным голосом спросила Марго.

— Николаич помог. У него подвязки в нужных органах. Хы, — внезапно хмыкнул Платон. — Николаич-то бросил семью и женился на секретарше. Вот, блин, Казанова. А дела у него не очень…

Платон постоял немного, покачал головой каким-то своим мыслям и решительно сказал:

— Я мог бы тебя не спрашивать. Просто дать по голове и забрать с собой. И хмырю твоему…

— Я знаю, Платон, — спокойно прервала его Марго.

— Ты думаешь, я за этим пришел? Нет, я пришел посмотреть.

— Посмотрел?

— Посмотрел. Не будет у нас с тобой так же. Никогда не будет.

— Это правда.

— Я не понимаю, почему. Ради чего ты отказалась от всего, что я тебе мог дать… Ну ладно, фиг с ним. Наверное, это любовь, да?

— Наверное.

— Блин, завидую. Черт с вами. Живите, как хотите. А ты… Странная ты, Ритка. Но все равно завидую. — Платон махнул рукой и направился к выходу, бросив напоследок: — Чай не буду. Бывай, куколка.

— Пока, Платон, — сказала Марго и выключила газ под чайником.

Он вышел из квартиры и тихо прикрыл за собой дверь.

В последний раз прошлое напомнило о себе, когда по местным новостям мелькнул сюжет о том, что известный бизнесмен и кандидат в депутаты областной Думы Гасан Ибрагимов взлетел на воздух вместе со своим джипом. Марго не поленилась купить ящик шампанского и наполнила вином ванну. Искупавшись, ушла в дальний конец близлежащего сквера и запускала там петарды, пока не протрезвела. Славику она ничего не сказала, это было абсолютно лишним.

Со старыми знакомыми они не общались, да и те не стремились. Они закрылись от вредных воздействий и жили обычной жизнью не очень богатой, но счастливой семьи. С той лишь разницей, что Славик продолжал писать музыку и иногда даже выступал с концертами на разных закрытых вечеринках для золотой молодежи. Отыграв свое положенное, он уходил домой, никогда не оставаясь на порцию кофе/пива/водки/кокаина.

Произведения его стали включать в сборники и продавать, а его иногда даже приглашать на разные фестивали. Жить стало интереснее, Славик показал Марго и сынишке немного России и Европы. Денег, правда, это пока не приносило, но он продолжал зарабатывать на жизнь звукорежиссером на телерадиостанции, а Марго продолжала совершенствоваться на своей кухне в кулинарном искусстве Жили скромно, потихоньку ремонтировали и доводили до ума свою мансарду, получалось очень даже ничего.

Однако картина будет неполной без завершающего штриха. Однажды, заработавшись до девяти вечера, Славик пришел домой и тихо открыл дверь. Марго укладывала сына спать и пела ему песню. Славик знал, что она поет ребенку на ночь, но он слышал это только очень приглушенно. Сейчас же Марго, думая, что кроме нее и малыша, в квартире никого нет, пела громко, никого не смущаясь. Пела она даже не колыбельную, а красивую народную песню, от которой у Славика сжало грудь. Дело было и не в песне вовсе, хотя она была хорошая, а в том, каким голосом эта песня исполнялась.

На следующий день Славик потащил жену в студию и еле-еле, уговорами, молитвами и угрозами, убедил ее спеть в микрофон. Марго, немного подувшись, согласилась. Держа в дрожащих руках смятый листок бумаги со словами на каком-то тарабарском языке, она склонила голову, чтобы на нее надели наушники, и уставилась на мужа, который успокаивающе подмигивал из-за стеклянной перегородки. Заиграла музыка, и в заранее обговоренный момент Славик дал отмашку. Марго глубоко вздохнула и запела. Было странно слышать свой голос как будто со стороны, но Марго это не смутило. Напротив, вся дрожь куда-то ушла, и она с удивлением поняла, что этот голос в наушниках ей нравится. Она сделала потрясающее открытие: ее не надо этому учить, это у нее есть от природы! Звук льется из груди легко и свободно, как будто она всю жизнь пела и это самое естественное ее состояние. Впервые Марго почувствовала себя не бесполезной.

Люди за стеклянной перегородкой тоже заметили в ней перемену. Сутулящаяся от смущения и переминающаяся с ноги на ногу девушка вдруг распрямила плечи, подняла голову и как будто потянулась вверх. Глаза ее горели, на лице отражалась вся буря охвативших ее чувств — от детского восторга до спокойной гордости. Присутствующие при этом почти мистическом перевоплощении оцепенели. На мгновенье показалось, что девушка сейчас оторвется от земли…

Через полгода новый альбом Славика разошелся приличным тиражом, в основном на Западе. Их стали приглашать на концерты. Опять приходилось очень долго уговаривать и увещевать упрямую Марго, чтобы та пела вживую. Преодолев болезненную стеснительность, она, в конце концов, вышла на сцену и начала петь. Зал замер от волшебного действа. Россыпь хрустальных звуков, извлеченных из машин Славкиным талантом, прорезал голос, от которого перехватывало дыхание. То чистый, то вибрирующий, то бархатный, то пронзительный, голос играл, шалил, пугал, завораживал. Без слов, одним только звуком, голос рассказывал о свободе и неволе, о любви и ненависти, о счастье и боли. Когда луч света выхватил из темноты лицо певицы, публика застонала. На следующий день музыкальный андеграунд Амстердама, где проходил концерт, зашумел: «Русские идут», «Новая Диаманда Галас», «Славянские колдуны». Славик с Марго, получив причитающийся гонорар, поспешили вернуться в родные пенаты. От прошлого остался панический страх ночной жизни и шумихи во всех ее проявлениях. Славик продолжал работать звукорежиссером и писать музыку, Марго уже не стеснялась петь. Жизнь текла по-накатанному, лишь изредка прерываясь концертами. Ребенок подрастал, обеды у хозяйки получались все вкуснее. Но нельзя было сказать, что это была сонная жизнь комнатного растения. Рита проснулась.