Прекрасное далеко

Глава 26

Два дня спустя

АКАДЕМИЯ СПЕНС

На нас снова обрушился дождь. Уже два дня он держит нас взаперти, заливая лес и превращая лужайку в сплошную грязь. Он колотит в окно спальни, и я наконец снимаю промокший красный платок, который вывесила сразу после возвращения из Лондона, и снова прячу его под подушку, подальше от глаз. Картик прежде являлся сразу, но не теперь. И я впервые пугаюсь, что он отправился в Бристоль, на «Орландо», даже не потрудившись попрощаться со мной. Но ведь всего лишь вчера я видела его через окно. Он заметил красный платок — и ушел, не оглянувшись.

С того момента я трижды начинала писать ему письмо.

Рука снова повисает над листом бумаги, пока ум ищет слова, выражающие мои чувства, но находятся только вот эти: «Милый Картик… Почему?..» Я рву листок на мелкие кусочки и скармливаю их огоньку свечи, наблюдая, как они чернеют и съеживаются по краям, и точно так же мое сердце темнеет, дымится и распадается в пепел.

Энн и Фелисити наконец-то тоже вернулись, и мы вновь собрались все вместе в большом холле. Фелисити рассказывает о визите к леди Маркхэм, а Энн с ужасом перечисляет чудовищные поступки Лотти и Кэрри. Но мои мысли далеко; мои тревоги, связанные с Картиком, Фоулсоном и Томом, приводят меня в мрачно-насмешливое настроение.

— А потом леди Маркхэм представила мне своего сына, Горация, тупого, как глиняный горшок. Впрочем, я уверена, поговорить с горшком было бы куда интереснее.

Энн смеется.

— Неужто уж он настолько плох?

— Именно настолько. Но я любезно улыбалась и изо всех сил старалась не показать, как я зла, так что все обошлось. Я уверена, я завоевала и привязанность леди Маркхэм, и ее покровительство.

— А знаете, что мне сказала Шарлотта? — сердится Энн. — «Когда ты станешь моей гувернанткой, я буду делать, что мне вздумается. А если ты меня не послушаешься, я скажу матушке, что видела, как ты рылась в ее драгоценностях! И тебя выставят на улицу без рекомендаций!»

Даже Фелисити ошеломлена.

— Да она настоящее отродье! Ее следует подвесить вверх ногами! Ты должна радоваться, что в конце концов вообще не станешь гувернанткой!

— Только если встреча с мистером Кацем пройдет удачно, — говорит Энн, грызя ноготь. — Я очень надеюсь, что мое письмо скоро до него дойдет.

— Я в этом не сомневаюсь, — зевая, говорит Фелисити.

— Джемма, а как ты провела каникулы? — спрашивает Энн.

— Меня навестил Фоулсон, — отвечаю я. — Он собирается меня шантажировать, чтобы я передала магию братству Ракшана, и для этого втянул в это братство моего родного брата, Тома! Я даже думать боюсь, что они могут с ним сделать ради того, чтобы дотянуться до меня.

— Ракшана! — ужасается Энн.

— А почему бы не превратить этого Фоулсона в гигантскую лягушку или отправить его в глубь джунглей в окрестностях Калькутты? — сердито бормочет Фелисити.

— Разве ты не понимаешь? В то самое мгновение, когда я дам понять, что обладаю магией сфер, они ее у меня отберут. Они не должны ничего знать.

— И что ты собираешься делать? — спрашивает Энн.

— Ну… есть и еще кое-что. В Лондоне у меня снова было видение — и в нем я столкнулась с мисс Мак-Клити.

Я рассказываю подругам о той леди и о призрачном экипаже. От огня камина на шали, огораживающие личное убежище Фелисити, падают скрюченные, словно демоны, тени.

— Мак-Клити, — с содроганием произносит Энн. — Но что это означает?

— Да, какой смысл в послании, которого ты не понимаешь? — жалуется Фелисити. — Почему бы всем этим призракам хоть разок не сказать по-простому: «Привет, Джемма, ужасно неприятно тебя беспокоить, но думаю, что тебе следует знать: миссис Икс за тобой следит, и она хочет сожрать твое сердце. Счастливо оставаться!»

Я закатываю глаза.

— Очень утешающе. Спасибо тебе. Вот только боюсь, что мои видения работают как-то по-другому. И только от меня зависит, какое значение я им придам. К сожалению, у меня нет ключа к разгадке. Однако кто-то может его иметь. Мы должны посетить выставку в Египетском зале и найти этого доктора Ван Риппля. Я постараюсь как можно скорее убедить мадемуазель Лефарж.

— Согласны, — кивают Энн и Фелисити.

— Я хочу вам кое-что показать.

Фелисити открывает какую-то коробку и убирает многочисленные слои тонкой бумаги. Под бумагой скрывается воистину изысканная накидка — из темно-синего, как ночное небо, бархата, с белым меховым воротником и шелковыми лентами-завязками.

— Ох, — вздыхает Энн. — Какая ты счастливица!

Фелисити поднимает плащ и рассматривает его чуть издали.

— Отец хочет взять с собой малышку Полли в какое-то путешествие. Я возражала, и он купил мне вот это.

— А с чего бы тебе возражать? — удивляется Энн, не отводя глаз от накидки.

Мы с Фелисити переглядываемся. Мы обе понимаем, что значит желание адмирала взять в поездку юную подопечную. От ужаса я теряю дар речи.

— Я ее отдам Пиппе, — говорит Фелисити, аккуратно укладывая накидку обратно в коробку.

Энн от изумления разевает рот.

— А разве твоя матушка не рассердится?

— Пускай себе сердится, — говорит Фелисити, и ее губы сжимаются в тонкую линию. — Я скажу, что плащ испортила прачка. Мама раскричится и скажет, что я должна повнимательнее следить за своими вещами. Я скажу, что она и сама не слишком-то заботится о своих.

Коробка оказывается под креслом Фелисити.

— Ну а как насчет сегодняшней ночи? Джемма, как сферы?

Обе с надеждой глядят на меня.

— Да. Сферы.

Я отодвигаю шали, и мы осторожно смотрим на мисс Мак-Клити.

Она сидит вместе с миссис Найтуинг и мадемуазель Лефарж, они пьют чай и пребывают в неплохом настроении. Миссис Найтуинг иногда поглядывает на часы, и я догадываюсь, что она ждет не дождется той минуты, когда сможет наконец выпить свой вечерний стаканчик шерри. По крайней мере, мы можем быть уверены, что уж она-то будет спать, когда мы отправимся на поиски приключений. Но вот мисс Мак-Клити — это совсем другое дело. Она только и ждет, когда же я совершу какую-нибудь ошибку, докажу, что обладаю магией, а после видения я вдвойне ее подозреваю.

— Проклятая Мак-Клити, — зло бросает Фелисити. — Она хочет все погубить!

Энн в задумчивости покусывает нижнюю губу.

— А что, если мы наложим на нее чары? Мы можем наслать на нее такой сон, что она несколько дней не встанет с постели.

Фелисити фыркает.

— Ты с ума сошла? Она тогда точно постарается содрать с нас шкуры — а мы к ним слишком привыкли!

— Нет, — говорю я. — Малейший намек на магию, примененную к ней, сразу нас выдаст. Прямо сейчас нет никакой возможности это сделать. Она не должна ничегошеньки заподозрить. Боюсь, нам придется просто ждать, пока она не заснет естественным образом, и только потом мы сможем отправиться в сферы.

— Вид у нее совсем не сонный, — жалобно произносит Энн.

Я вижу, что мадемуазель Лефарж встает из кресла.

— Попробую-ка я… — говорю я и тоже поднимаюсь.

Я догоняю учительницу в библиотеке, где она ищет какую-то книгу.

— Bonsoir, Mademoiselle LeFarge, — с трудом выговариваю я. — Et, comment allez-vouz?

Она поправляет мое произношение, не отрывая взгляда от полок.

— Como tallay-voo.

— Да, я буду стараться.

— Я была бы счастлива, мисс Дойл, если бы вы приложили хоть какие-то усилия.

Я улыбаюсь, как шут.

— Да. Именно так.

Разговор заходит в тупик. Наверное, зря я пыталась говорить по-французски.

— Чудесный сегодня вечер, не правда ли?

— Дождь идет, — замечает мисс Лефарж.

— Да, конечно. Но дожди ведь необходимы? После них цветы так чудесно разрастаются, и…

Понимающий взгляд мадемуазель Лефарж заставляет меня умолкнуть.

— Довольно уже, мисс Дойл. Что вам на самом деле нужно?

Я вижу, что помолвка с инспектором Кентом весьма обострила детективные способности мадемуазель Лефарж.

— Я просто подумала, что вы, возможно, сможете отвезти нас вот на эту выставку.

Я разворачиваю маленькую афишку представления в Египетском зале и протягиваю учительнице. Она подносит листок поближе к лампе.

— Волшебный фонарь? Магическое представление? Да еще и завтра днем!

— Это должно быть нечто необычное! И я знаю, что вы очень любите подобные спектакли.

— Это верно…

Она со вздохом складывает листок.

— Но едва ли это поучительное зрелище.

— Ох, но…

— Боюсь, я вынуждена сказать «нет», мисс Дойл. Через какой-то месяц вы отправитесь в Лондон на светский сезон и тогда сможете ходить куда вам вздумается. И я полагаю, пока вам следует уделить как можно больше времени искусству реверанса. Это ведь будет величайший момент вашей жизни.

— Надеюсь, что нет, — бормочу я.

Она с добродушной улыбкой возвращает мне афишку, и я проклинаю свою невезучесть. И как нам теперь попасть в Египетский зал, как увидеть доктора Ван Риппля?

Я могла бы заставить ее сделать то, что мне нужно. Нет, это ужасно. А как еще добраться до доктора Ван Риппля? Ладно, всего разок, и никогда больше…

— Дорогая мадемуазель Лефарж… — говорю я и беру ее за руки.

— Мисс Дойл?! Что…

И она умолкает под воздействием магии.

— Вам очень хочется завтра днем отвезти меня, Энн и Фелисити в Египетский зал, — напевно произношу я. — Вы просто умираете от этого желания. Это будет весьма… образовательное зрелище. Обещаю.

Слышится шум, и я прерываю контакт с мадемуазель Лефарж как раз вовремя, потому что в дверях появляется мисс Мак-Клити.

— Джемма, вам пора отправляться в постель, — говорит она.

— Д-да, я как раз со-собиралась… — запинаясь, отвечаю я.

Руки у меня дрожат. Магия кипит во мне и рвется наружу. Я изо всех сил пытаюсь удержать ее под контролем.

Мадемуазель Лефарж взмахивает афишкой, как будто это письмо от ее любимого поклонника.

— Разве это не чудесно? Представление магического фонаря, завтра, в Египетском зале! Я попрошу у миссис Найтуинг разрешения отвезти туда девушек. Это должно быть весьма образовательным зрелищем.

— Магический фонарь?

Мисс Мак-Клити смеется.

— Не думаю, чтобы…

— Да вы сами взгляните — это же братья Вольфсон!

Мадемуазель сует афишку в руки мисс Мак-Клити.

— Мисс Дойл привлекла к ним мое внимание, чему я весьма рада. Я прямо сейчас поговорю с миссис Найтуинг. Прошу меня извинить.

Мы с мисс Мак-Клити остаемся наедине.

— Я пойду спать.

— Одну минуту, — останавливает меня Мак-Клити, когда я пытаюсь проскользнуть мимо нее. — Вы нездоровы, мисс Дойл?

— Н-нет, — хриплю я.

Я даже не осмеливаюсь взглянуть на нее. А вдруг она поймет? Вдруг она прочитает что-то по моему лицу? Ощутит запах магии, как запах духов?

— Но это довольно неожиданно. Я не понимаю, почему ее это так взволновало.

— Мадемуазель Лефарж лю-любит подобные вещи, ей они ин-интересны.

Я с трудом выговариваю слова. На лбу выступают капельки пота. Магия хочет на волю. Я сойду с ума, пытаясь ее обуздать…

Тянется самое длинное мгновение в моей жизни, когда мы обе просто молчим. Но наконец мисс Мак-Клити нарушает молчание.

— Хорошо. Если там есть нечто познавательное, я, может быть, тоже поеду.

Черт бы ее побрал!..

Сбежав наконец из-под взгляда Мак-Клити, я тащусь в свою комнату, и меня чуть не рвет от силы, которую я подавляю в себе. Я рывком открываю окно и сажусь на подоконник, сжавшись в комок. Легкий дождик падает на лицо, но толку в этом нет никакого. Магия взывает ко мне.

«Лети!» — требует она.

Я встаю на узком подоконнике, крепко держась за раму, и наклоняюсь. И отпускаю магию. Руки превращаются в блестящие иссиня-черные крылья ворона, и я парю в небе над школой Спенс. От этого захватывает дух. Я могла бы вечно жить внутри магической силы.

Я делаю круг над лагерем рабочих; мужчины играют в карты и боксируют. Вдали тащатся по дороге бродячие актеры, пьяные, они передают друг другу бутылку виски. Я проношусь над цыганской стоянкой, где стоит на часах Итал, а мать Елена забылась тревожным сном в своем шатре, бормоча чье-то имя.

Я вижу свет в лодочном сарае и знаю, кто там. Я приземляюсь, бесшумно, как снег, и сбрасываю воронье обличье. Сквозь грязное окно я вижу его, сидящего с книгой перед фонарем. Получу ли я то, что мне нужно?

Я врываюсь в сарай, и Картик окидывает меня взглядом; лицо у меня горит, волосы растрепаны.

— Джемма? Что случилось?

— Ты спишь, — говорю я, и его веки послушно опускаются.

Когда же он вновь открывает глаза, он пребывает в том сумеречном мире, что расположен между сном и бодрствованием.

— Почему ты не пришел ко мне? — спрашиваю я.

Голос Картика звучит как будто издалека.

— Я для тебя опасен.

— Знаешь, я устала от безопасности. Поцелуй меня, — говорю я и делаю шаг вперед. — Пожалуйста.

Он в два шага оказывается рядом со мной, и от силы его поцелуя у меня перехватывает дыхание. Его пальцы путаются в моих волосах, моя голова откинута назад, его губы скользят по моей шее, они словно везде одновременно.

Это всего лишь магия, не реальность. Нет, не думай об этом. Думай о его поцелуе. Есть только одно. Только это. Поцелуй.

Его язык внезапно оказывается у меня во рту, это неожиданно, и я отшатываюсь, испуганная. Но он снова привлекает меня к себе, снова целует, еще более жадно. Он будто изучает меня кончиком языка. Его рука скользит вниз по моей спине, потом возвращается обратно; он сжимает мою грудь и стонет. Я почти не в силах дышать. Я уже не могу сдерживать его и собственные чувства.

— С-стой! — выдыхаю я.

Он отпускает меня, и я борюсь с желанием прижать его к себе снова.

— Теперь засни.

Картик опускается на пол и закрывает глаза.

— Пусть тебе снятся только приятные сны, — говорю я.

Я выскальзываю из лодочного сарая, трогая пальцем распухшие от поцелуев губы. И не могу удержать довольную улыбку.

Когда мы добираемся до Пограничных земель, фабричные девушки перекликаются уже знакомым нам «Уух-ут!». Мы отвечаем тем же, и они, как по волшебству, возникают из зарослей кустов и деревьев. Юбки Мэй и Бесси перепачканы чем-то темно-красным.

— На фазана наткнулись, — сообщает Бесси, поймав мой взгляд. — Можешь вообразить?

Она улыбается, показывая острые зубы.

— Вы вернулись! — восклицает Пиппа.

Она подобрала юбку и подколола ее к талии, соорудив нечто вроде мешка, в который набрала ягод.

— Жду вас в церкви!

— Пиппа, я тебе принесла подарок, — говорит Фелисити, протягивая ей коробку.

— Ох, очень хочется посмотреть скорее! Я вернусь через мгновение!

Лицо Фелисити меняется, когда Пиппа тащит меня прочь, к разрушенному помещению, напевая себе под нос бодрую мелодию. Мы скрываемся за потрепанным гобеленом, она высыпает ягоды в большую чашу и хватает меня за руки.

— Отлично, я готова к магии!

Я отшатываюсь.

— Я тоже рада тебя видеть, Пиппа.

— Джемма, — говорит она, обнимая меня за талию. — Ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю?

— Ты любишь меня или магию?

Обиженная Пиппа отступает к алтарю, обрывая выросшие в трещинах пола бархатцы и отшвыривая их в сторону.

— Ты ведь не откажешь мне в малой толике счастья, Джемма? Я буду вечно заперта здесь, с этими грубыми, примитивными девушками вместо подруг!

— Пиппа, — мягко говорю я. — Я желаю тебе счастья, искренне желаю. Но очень скоро я должна буду вернуть магию в Храм и создать союз, который будет присматривать за ее безопасностью. Я не всегда буду держать ее в своих руках, как сейчас. Так что не пора ли тебе подумать о том, как ты проведешь остаток своих дней?

Глаза Пиппы наполняются слезами.

— А разве я не могу присоединиться к этому союзу?

— Я не знаю, — отвечаю я. — Ты ведь не…

Я вовремя придерживаю язык, пока с него не сорвалось ненужное слово.

— Я не живая? Я не член какого-нибудь племени?

Крупная слеза ползет по щеке Пиппы.

— Я не принадлежу к твоему миру и не принадлежу к этому. Я и не часть Зимних земель тоже. Мне нигде нет места!

Ее слова как будто пронзают меня насквозь…

Пиппа закрывает лицо руками.

— Ты просто не понимаешь, каково все это для меня, Джемма. Как я считаю часы до того, как вы трое сюда вернетесь…

— Для нас все точно так же, — заверяю я.

Ведь когда мы вместе, все кажется возможным, и не видно конца радости. Мы всегда будем вот так же вместе, танцевать и петь, и со смехом бегать по лесу. Одной этой мысли достаточно, чтобы я схватила Пиппу за руки и поделилась силой.

— Вот, — говорю я и протягиваю руки, и она бросается ко мне.

— Пиппа, я принесла тебе подарок! — снова говорит Фелисити, когда мы возвращаемся к остальным.

Она развернула отделанную мехом накидку.

— Ох! — вскрикивает Пиппа, хватая плащ и прижимая к груди. — Это просто невероятно! Милая Фелисити!

Она нежно целует подругу в щеку, и Фелисити улыбается так, словно она — самая счастливая девушка в мире.

Бесси Тиммонс втискивается между ними. Она берет накидку и внимательно ее рассматривает.

— Ну, выглядит не так, чтобы очень.

— Эй, Бесси! — сердится на нее Пиппа, отбирая накидку. — Так не поступают. Леди должна сказать что-нибудь любезное или промолчать.

Бесси прислоняется к мраморной колонне, из многочисленных трещин которой свисают сорняки.

— Ладно, тогда я лучше помолчу.

Пиппа приподнимает волосы, чтобы Фелисити завязала ленты накидки на ее длинной шее, а потом оглядывает себя, прихорашиваясь.

Энн и фабричные девушки собираются за алтарем. Энн рассказывает им о постановке «Макбета». Она превращает это в историю о призраках, хотя, впрочем, мне кажется, что она совершенно права.

— А я никогда не бывала в настоящем театре, — говорит Мэй Саттер, когда Энн заканчивает рассказ.

— Мы здесь свой театр устроим, — обещает ей Пиппа.

Она усаживается на трон так, словно родилась королевой.

Фелисити находит какую-то старую портьеру. Под ее пальцами ткань превращается в плащ — точно такой же, как тот, что она подарила Пиппе. Он выглядит мило, но когда Фелисити становится рядом с Пиппой, иллюзия выдает себя. Вещь несравнима с настоящей.

— Наша Энн должна встретиться с Лили Тримбл.

— Продолжай! — смеется Мэй.

— Да, я должна, — говорит Энн. — В Вест-Энде.

— Эй, притормози! — говорит Мерси с восхищением и завистью. — А мы раньше по средам ели жареную картошку, помнишь, Вэнди?

— Ага. Жирную.

— Да, с нее просто капало масло, и она была такая горячая!

Улыбка Мерси гаснет.

— Я по ней скучаю.

— А я нет! — Бесси Тиммонс вскакивает со своего места у камина и выходит вперед. — Ничего у нас не было, кроме несчастий. Работали от темна до темна. И дома ничего тебя не ждало, ничего, потому что у твоей матери было слишком много ртов, которые нужно прокормить, а чем?

Мерси смотрит на свои башмаки.

— Ну, не так уж и плохо было. Моя сестренка Грэйси была такой хорошей… А я все мечтала…

Из ее глаз капают слезы, Мерси шмыгает и вытирает нос.

Бесси наклоняется и заглядывает ей в лицо.

— Боли в животе, да еще пальцы, окоченевшие от холода, вот что у тебя было, Мерси Пакстон. И нечего об этом плакать.

Вмешивается Мэй.

— Здесь у нас все есть, Мерси. Разве ты не видишь?

— Мерси, подойди ко мне! — приказывает Пиппа.

Девушка поднимается с пола и робко приближается к ней. Пиппа обхватывает лицо девушки ладонями и улыбается.

— Мерси, изменить ничего нельзя, так что нет смысла плакать. Мы здесь, и у нас будет все, о чем мы могли только мечтать. Вот увидишь.

Девушка трет нос рукавом, и этот жест сразу показывает всю ее молодость. Ей лет тринадцать, не больше. Ужасно думать, что она в таком возрасте уже трудилась на фабрике от рассвета и до заката.

— Кто хочет отправиться в веселое приключение? — спрашивает Пиппа.

Девушки восторженно пищат. Даже Мерси улыбается, хотя и с трудом.

— А что за приключение? — спрашивает Энн.

Пиппа хихикает.

— Вам придется довериться мне. Итак, закройте глаза и следуйте за мной! И не подсматривать!

Мы беремся за руки и образуем цепочку, во главе которой стоит Пиппа. Мы выходим из замка. Я кожей чувствую холод Пограничных земель.

— Открывайте глаза! — приказывает Пиппа.

Перед нами огромная живая изгородь, стена высотой больше восьми футов. В одном ее конце я вижу проход.

Энн усмехается.

— Это какой-то лабиринт!

— Да! — восклицает Пиппа, хлопая в ладоши. — Разве это не замечательно? Кто готов играть?

— Я, — отвечает Бесси Тиммонс.

Она бежит к проходу и исчезает в брюхе лабиринта.

— И я! — Мэй бежит следом за ней.

— Я люблю игру в прятки. Найди меня, Фелисити!

С этими словами Пиппа подбирает подол юбки и мчится вперед, и Фелисити, хихикая, пускается в погоню. Я остаюсь одна. Я не понимаю, куда они все подевались так быстро. Я огибаю угол за углом, но вижу лишь одуряющее трепетание красок, а потом и вовсе ничего. Эти зеленые стены — самое необычное, что мне только приходилось видеть, они плотно сплетены из клевера и маленьких черных цветков, и я готова поклясться, что они движутся, потому что, когда я оглядываюсь, позади все уже выглядит по-другому. Эта оторванность ото всех вызывает у меня странные ощущения, и я прибавляю шагу.

— Энн! — зову я.

— Я здесь! — слышится ответный крик.

Но голос звучит сразу со всех сторон, так что я не понимаю, куда мне теперь поворачивать. Я слышу шепот. Доносится ли он спереди?

За очередным углом я вижу Фелисити и Пиппу. Они стоят очень близко друг к другу, взявшись за руки, касаются лбами. Они тихо говорят о чем-то, и до меня долетают лишь отдельные слова и обрывки фраз.

— …есть способ…

— …но как…

— …мы могли бы… вместе… понимаешь?

— Пиппа…

— …обещай мне…

— …обещаю…

Я наступаю на сухую ветку. Она ломается с громким треском. Подруги разъединяют руки и улыбаются мне.

— Не следует вот так подкрадываться, Джемма, — выговаривает Фелисити, ее ладонь невольно ложится на сердце, а лицо заливается краской.

Пиппа изображает сияющую улыбку.

— Фелисити мне объясняла, как делать реверанс перед королевой. Это ужасно трудно, но у Фелисити все получается просто блестяще, ведь так, Фелисити?

В ответ на поданный сигнал Фелисити опускается в реверансе до самой земли, широко раскинутые руки придерживают юбку, голова склонена. Вот только холодный острый взгляд направлен вверх, на меня.

— Так вы обсуждали реверансы, — ровным тоном произношу я.

— Да.

Улыбка у Пиппы откровенно фальшивая.

— Впрочем, неважно, — говорю я, поворачиваясь. — Вы не обязаны мне рассказывать.

— Джемма, ну что ты глупишь! — кричит мне вслед Фелисити. — Мы действительно говорили о реверансах!

Уходя, я слышу, как они шепчутся за моей спиной. Отлично. Пусть себе секретничают. Я поворачиваю снова и снова, пробираясь сквозь лабиринт. Магия во мне бурлит и кружится водоворотами. Я могла бы съесть весь мир, просто сожрать его целиком. Мне хочется бежать. Ударить. Ранить и исцелять.

Мне необходимо все это, и вынести такое я не могу.

На онемевших ногах я несусь в лес. К чему бы я ни прикоснулась, там возникает что-то новое. Вырастают странные цветы в человеческий рост. Взлетает целая стая бабочек со сверкающими желтыми крылышками, обведенными черной каймой. Темные пурпурные фрукты, сочные и тяжелые, повисают на ветвях. Я сжимаю один в ладони — и по руке течет сок, превращаясь в белесых личинок. Я поспешно стряхиваю их; отвратительные существа зарываются в землю — и земля отзывается, выбрасывая из себя целые заросли диких цветов.

Среди ветвей мигают огоньки, появляется существо, вроде бы фея.

— Какая сила… — восхищенно произносит она.

Голова у меня кружится; я просто разбухла от магии. Внезапно меня охватывает одно-единственное желание: избавиться от нее.

— Вот так, — говорю я и кладу ладонь на голову феи.

Голова у нее холодная, как снег, и прежде чем отдернуть руку, я успеваю заметить глубокую темноту внутри.

Существо переворачивается в воздухе, разбрасывая искры.

— Ах, теперь я знаю тебя! — мурлычет фея и прижимает палец к моему сердцу.

Я качаю головой:

— Никто не знает меня.

Существо кружится, пока меня не начинает подташнивать.

— Но есть место, где тебя поймут. Полюбят.

Холодное дыхание касается уха.

— Там ты желанна. Тебе только и нужно, что последовать за мной.

Она летит вперед и погружается в клубы тумана, что скрывают Зимние земли, и я иду за ней, туман поглощает меня, и вот уже смех подруг превращается в слабое воспоминание о звуке. Я зашла куда дальше, чем когда-либо прежде. Лианы скользят по босым ногам, как змеи, выползшие из-под земли; я стараюсь дышать ровно, спокойно.

Фея парит над плечом. Ее глаза — как черные драгоценности.

— Слушай… — шепчет она.

Где-то совсем недалеко звучат голоса Зимних земель, нежные, как поцелуй матери:

— Расскажи нам о своих страхах и своих желаниях…

Что-то изнутри подталкивает меня ответить. У меня возникает странное чувство, как будто я нашла часть самой себя, о которой прежде и не подозревала.

Голоса звучат снова:

— Твое место именно здесь, здесь скрывается твоя истинная судьба. Тебе нечего бояться…

Губы феи складываются в улыбку:

— Ты это слышишь?

Я киваю, но говорить не могу. Притяжение слишком сильно. Я хочу только идти вперед, соединиться с тем, что ждет меня на другой стороне.

— Я могла бы показать тебе дорогу к Дереву Всех Душ, — говорит существо с яркими золотыми крыльями. — И тогда ты могла бы познать истинную силу. Ты уже никогда не была бы одинокой.

Лианы ласкают мои лодыжки, одна карабкается вверх по ноге. Туман раздвигается, ворота в Зимние земли манят меня. Я шагаю к ним.

Маленькое существо подбадривает меня, касаясь длинными тонкими пальчиками.

— Вот так, вот так… вперед!

— Джемма!

Мое имя доносится сквозь туман, и я делаю шаг назад.

— Не слушай! Иди вперед! — шипит фея, но подруги снова зовут меня, и на этот раз я слышу кое-что еще: топот копыт, резкий и быстрый.

Я отворачиваюсь от Зимних земель и феи, я бегу сквозь туман и возвращаюсь к замку. Из лабиринта выбегают девушки.

— Что такое? Что случилось? — кричит Энн.

Она держит за руку Вэнди.

— Там! — кричит Фелисити, и мы все бежим к ежевичной стене.

По дороге стремительно несется группа кентавров во главе с Креостусом. Завидев нас, они замедляют бег.

Креостус тычет пальцем в мою сторону.

— Жрица! Ты идешь со мной!

— Никуда она не идет с таким, как ты, — отвечает за меня Фелисити, становясь рядом со мной, как солдат.

Кентавр подходит ближе.

— Ее зовет Филон. Она должна отчитаться перед ним.

— Мы пойдем с тобой, Джемма, — заявляет Энн.

— Но мы здесь так веселились, — надувается Пиппа.

— Мы должны идти? — спрашивает Фелисити, не отпуская руку Пиппы.

Я думаю о том, как эта парочка шепчется о чем-то за моей спиной, секретничая. Что ж, возможно, мне приятно будет тоже иметь секреты.

— Нет. Я пойду одна.

Я пробираюсь сквозь ежевику на другую сторону.

— Да, Джемма и сама во всем разберется, — говорит Пиппа и снова тащит Фелисити к лабиринту.

А Креостус окидывает Вэнди жадным взглядом.

— Мне бы хотелось взять с собой вот тебя, сделать тебя моей королевой. Ты когда-нибудь каталась верхом на кентавре?

Мэй оттаскивает Вэнди в сторону.

— Эй, поосторожнее, сэр! Мы все-таки леди!

— Да, я знаю. Леди. Как раз то, что я люблю.

— Креостус, если ты закончил беседу с мисс Вэнди, я не против отправиться с тобой к Филону, — перебиваю его я, пытаясь угадать, что за настоятельная необходимость заставила Филона послать за мной гонцов.

От гулкого смеха Креостуса по коже бегут мурашки. Он подходит ко мне.

— Ревнуешь, жрица? Не хочешь посостязаться за мое внимание? Мне было бы приятно увидеть такое.

— Не сомневаюсь. Но сначала ты сдохнешь, так что давай-ка лучше отправимся к Филону, если ты не против.

— Она меня обожает, — заявляет Креостус, подмигивая.

Мне вдруг хочется нахлобучить на него шляпу и написать его портрет — кентавр, танцующий под звуки свирели, — и повесить эту картину в какой-нибудь модной дамской гостиной.

— Креостус, мы едем или нет?

Он задевает меня боком.

— Тебе отчаянно хочется остаться со мной наедине?

— Я тебя превращу в божью коровку. Вот увидишь.

Без малейшего усилия Креостус забрасывает меня на спину. Мы мчимся через лес, и я изо всех сил цепляюсь за его талию, чтобы не свалиться. Зачем бы я ни понадобилась Филону, ничего хорошего я не жду. Вдали, на реке, я вижу горгону, которая плывет вдогонку за нами.

Нет, ничего хорошего точно ждать не приходится.

Глава 27

В лесу сегодня совсем другая атмосфера. Местные существа не шатаются тут и там без дела. Не видно играющих детей. Все заняты работой. Одни остругивают деревянные колья, заостряя их концы. Другие испытывают примитивные самострелы. Туча стрел проносится над моей головой, заставляя пригнуться. Стрелы вонзаются в мягкую кору дальних деревьев. Горгона подплывает к берегу, и я бегу к ней.

— Горгона, что здесь происходит?

— Не могу сказать, высокая госпожа. Но все встревожены.

К нам подходит Филон — в великолепном плаще из ветвей и листьев, с высоким воротом и рукавами, которые заканчиваются у самых кончиков его длинных пальцев. Кошачьи глаза прищуриваются.

— Ты предала нас, жрица.

— О чем это ты? Предала вас? Каким образом?

Лесной народ собирается вокруг Филона. У некоторых в руках копья.

Неела вспрыгивает на спину Креостуса, ее губы презрительно кривятся.

— Ты ходила в Храм на тайные переговоры с хаджинами, — обвиняющим тоном произносит Филон.

— Ничего подобного! — возмущаюсь я.

Филон и Креостус переглядываются. Неужели Филон меня дурачит? Может быть, это хитрость или своего рода проверка?

— Ты отрицаешь, что посещала Храм?

Я ходила туда, чтобы увидеть Цирцею, но я не могу сказать об этом лесным жителям.

— Да, я была в Храме, — осторожно говорю я. — Ведь именно там мы должны будем соединить руки ради союза?

Неела прыгает на большой пень и припадает к нему. Когда она начинает говорить, ее волосы, мерцая, меняют цвет от синего к черному и обратно.

— Она объединится с ними и отдаст нас Ордену! — даже не говорит, а кричит она. — А те снова построят руны! Пока мы тяжко трудимся здесь, грязные хаджины властвуют над маковыми полями, а мы вынуждены покупать у них урожай!

Недовольный ропот прокатывается по толпе лесных жителей.

Неела злобно ухмыляется.

— Пока Филон заставляет нас ждать, хаджины вступят в тайный сговор с Орденом! И все станет, как прежде, и снова лесному народу останется одно лишь страдание!

— Nyim syatt! — гремит Филон, однако голос лесного вождя тонет в громком шуме его племени.

Все кричат наперебой:

— Где наша доля? Не позволим снова нас поработить!

— Как скоро они явятся в наши земли? — гневно спрашивает кентавр. — Сколько времени осталось до того, как они отберут ту малую силу, что у нас есть?

Неела снова забирается на спину Креостуса.

— Я говорю — мы будем сражаться! Заставим эту жрицу прямо сейчас соединить с нами руки!

Филон набивает трубку. Его длинные смуглые пальцы уминают в чашечке раскрошенные красные лепестки.

— Что ответишь на эти обвинения, жрица?

— Я дала тебе слово, что буду уважать твое племя, и я сдержу обещание.

Неела обращается к толпе:

— Вы слышите, как она гладко врет?

— Я не лгу! — кричу я.

Креостус встает за моей спиной, отрезая путь к бегству.

— Я тебе говорил, ей нельзя доверять, Филон! Она — одна из них, а они никогда по доброй воле не станут делиться магией. Орден…

Креостус скалит зубы. И начинает расхаживать взад-вперед, обращаясь к своему воинству:

— Я помню, как Орден наказал моих родных. Проклятые жрицы лишили нас всего. Наших отцов изгнали в Зимние земли. А там слишком холодно для таких, как мы. Те же, кто не погиб от злых стихий, были захвачены тварями Зимних земель. Их мучили, с ними делали ужасное… Целое поколение кентавров было потеряно. Мы не позволим, чтобы такое случилось снова. Никогда!

Кентавры затопотали копытами и заревели.

— Они забрали моего отца! Я заберу двух из них за свою честь!

— Честь, — шипит с реки горгона, — да что ты о ней знаешь?

Креостус скачет к огромному существу на носу корабля.

— Да побольше, чем те, кто был у них в лакеях! Ты ей рассказывала, как предала собственное племя?

— Прекрати болтовню, — рычит горгона.

— Филон, если хаджины сговорятся с Орденом, мы должны напасть, пока можем, прежде чем они отберут у нас все! — злится Неела.

— Хаджины — мирный народ, — возражаю я.

— Они — предатели и трусы!

Неела подбирается поближе к Филону. Она берет трубку и выпускает клуб дыма прямо в лицо невероятному существу.

— Почему грязные калеки должны владеть всем маком, а, Филон? Почему мы должны с ними торговаться?

— Это было их правом со времен восстания, — отвечает Филон.

— Но только потому, что они встали на сторону Ордена! А теперь строят заговор против нас! Орден заберет у нас то, что принадлежит нам по праву, и отдаст все неприкасаемым! Мы останемся ни с чем!

— Неужели ты так мало веришь в меня, Неела?

Филон прищуривает глаза.

— Ты просто не слишком хорошо все видишь! Ты чересчур доверился этой девчонке! Сейчас начинается битва за сферы. Они намерены погубить нас, уничтожить. Мы должны напасть первыми, чтобы защититься!

— Они не станут нападать на нас.

Креостус рычит:

— Ты забыл, что они с нами сделали?

В толпе снова раздаются гневные крики, они словно подпитывают друг друга, и наконец лесной народ впадает в бешенство.

— Они отберут нашу землю! Они убьют наших детей! Мы должны нанести удар!

Воздух над головой прорезает стрела, она падает на землю позади меня.

— Nuim! — оглушительно грохочет Филон. — Мы не воюем с хаджинами или с Орденом! Пока не воюем. Что касается тебя, жрица, я истолковываю сомнения в твою пользу. Пока что истолковываю. Но ты должна доказать мне свою добрую волю.

— Как именно?

Взгляд Филона загадочен, непроницаем.

— Я требую какого-нибудь акта доброй воли. Ты говорила, что можешь даровать магию другим. Отлично. Я согласен. Дай мне сколько-то магии, чтобы я мог сам ею распоряжаться.

Да, я действительно так говорила, но сейчас я совсем не уверена, что мне стоит выполнять его желание.

— А что ты будешь с ней делать? — спрашиваю я.

Филон одаряет меня холодным взглядом.

— Я ведь не спрашиваю, что ты делаешь с ней.

Поскольку я продолжаю стоять, не шевелясь, Креостус скрещивает руки на груди и презрительно фыркает.

— Она сомневается. Какие еще доказательства тебе нужны?

— Но такая магия не продержится долго, — продолжаю я морочить голову Филону. — Какая тебе в ней польза?

— Такая, что ты наложила на нее чары! — злится Креостус.

— Нет! Я ею не управляю!

— Вот и увидим.

Глаза Филона становятся стеклянными.

— Даруешь ее нам? Или это объявление войны?

Лесной народ ждет ответа. Я не уверена, что двигаюсь в правильном направлении, но что еще мне остается? Если я не дам им немножко магии, начнется война. Если дам — невозможно предсказать, как именно они могут использовать силу.

Но никто не сможет меня обвинить в том, что я даровала им слишком много.

Я на несколько мгновений сжимаю пальцы Филона, а когда отвожу руки, существо снова смотрит на меня весьма холодно.

— И что же, это все, жрица?

— Я же тебе говорила, я ею не распоряжаюсь.

Филон жмет мне руку, но при этом шепчет на ухо:

— Это твоя первая серьезная ложь. Не стоит лгать во второй раз.

Когда я ухожу, Неела кричит вслед мне:

— Вам, ведьмам, нельзя доверять! Только мы недолго еще будем жить в вашей тени!

Горгона везет меня обратно, в сад. Я пристроилась рядом с ее шеей и вслушиваюсь в мягкий плеск воды, обтекающей огромные бока корабля. Горгона не произнесла ни слова с тех пор, как мы покинули лес.

— Горгона, а что это такое говорил Креостус о прежних днях?

— Ничего. Креостус знал меня как воина.

— Но почему ты решила остаться здесь, в этой тюрьме?

Голос горгоны становится глуше.

— У меня были причины.

Мне знаком этот тон. Он означает, что разговор зашел в тупик. Но я не в том настроении, чтобы отступать. Я хочу знать больше.

— Но ты могла быть свободной…

— Нет, — с горечью отвечает горгона. — Я никогда не буду по-настоящему свободной. Я этого не заслужила.

— Разумеется, заслужила!

Змеи скучиваются над ее лицом, и мне совсем не видны ее глаза.

— Я делала многое, высокая госпожа, и не всегда мои поступки были благородными.

Змея тянется ко мне. Тонкий розовый язычок касается кожи. Я инстинктивно отдергиваю руку, но опасный поцелуй продолжается.

— Надо говорить не о прошлом, а о будущем сфер.

Я вздыхаю.

— Но здешние племена даже между собой не могут договориться. Как же им создать союз, если они постоянно ссорятся?

— Верно, они всегда дрались. Но они все же могут объединиться ради общей цели. И разногласия не должны быть тому помехой. Различия могут лишь увеличить силу.

— Не понимаю, как именно. Когда я их всех слушаю, у меня голова болит.

Я раскидываю руки, ощущая, как брызги речной воды падают на лицо, прохладные и нежные.

— Ох, ну почему всегда не может быть вот так спокойно, как сейчас?

Горгона посматривает на меня искоса. Ее губы сжимаются.

— Мир и покой не случайны. Они — живой огонь, который необходимо постоянно поддерживать. За ним требуется следить весьма бдительно, иначе он угаснет.

— Но почему эта сила досталась именно мне, горгона? Я с собой-то едва справляюсь! Временами я себя так прекрасно чувствую, что готова танцевать от счастья, а потом вдруг, совершенно внезапно, мысли становятся мрачными, растерянными, пугающими…

— Вопрос не в «почему», высокая госпожа. Вопрос тут другой: что? Что ты будешь делать с этой силой?

Мы подплываем к узкому месту на реке, с обеих сторон окруженному поросшими мхом камнями. Вода переливается от радужных чешуек. Компания водяных нимф поднимается на поверхность. Это весьма экзотические существа, вроде русалок, с лысыми головами, перепончатыми пальцами и глазами, в которых отражаются океанские глубины. Их пение столь чудесно, что может заворожить любого смертного, но, если они заманят вас в ловушку, они сдерут с вас кожу.

Мы однажды столкнулись с этими леди — и едва сумели остаться в живых; я не намерена вновь попадаться на ту же удочку.

— Горгона, — предостерегающе произношу я, направляясь к сетям, что висят на бортах корабля.

— Да, я их вижу, — отвечает горгона.

Но нимфы не пытаются приблизиться к нам. Они снова ныряют в глубину, и я вижу их изогнутые серебристые спины, когда они удаляются.

— Это странно, — бормочу я, провожая их взглядом.

— В последние дни все странно, высокая госпожа, — говорит горгона своим обычным загадочным тоном.

Я снова пристраиваюсь у ее шеи. Мы уже близко к Пограничным землям. Здесь воздух более мглистый, а небо вдали — свинцового цвета.

— Горгона, что тебе известно о Зимних землях?

— Очень мало, и в то же время слишком много.

— Ты знаешь что-нибудь о том, что называют Деревом Всех Душ?

Горгона вздрагивает, змеи шипят от неожиданного движения.

— Где ты слышала это название? — спрашивает она.

— Так ты о нем знаешь! Я тоже хочу знать. Расскажи мне! — требую я, но горгона застывает как камень. — Горгона, на тебя ведь когда-то наложили чары, ты обязана говорить правду членам Ордена!

Губы горгоны кривятся.

— Только что ты напомнила мне о свободе.

— Ну пожалуйста!

Горгона глубоко вдыхает, потом медленно выпускает воздух.

— Это всего лишь миф, который живет уже многие поколения.

— И в нем говорится? — настойчиво произношу я.

— В нем говорится, что в самой глубине Зимних земель, в месте невероятной силы, стоит дерево, хранящее в себе великую магию, подобную магии Храма.

— Но если это так, — возражаю я, — то почему тогда существа Зимних земель не воспользуются ею, чтобы захватить все сферы?

— Может быть, они не могут вернуть себе эту силу. А может быть, им мешает печать рун или Храм. Или, возможно, его просто не существует. Потому что никто из тех, кого я знаю, его не видел.

— Но что, если оно все-таки существует? Разве мы не должны проникнуть в Зимние земли и сами все выяснить?

— Нет, — шипит горгона. — Это запрещено.

— Это было запрещено! Но теперь вся магия — во мне!

— Как раз это меня и тревожит.

Мы добираемся наконец до Пограничных земель. С неба начинает падать легкий снежок. Зажжены факелы. Они бросают на пейзаж зловещий свет.

— Ты должна забыть о Зимних землях. Оттуда ничего хорошего ждать не приходится.

— Откуда тебе знать? Ты же никогда их не видела! — с горечью говорю я. — И никто не видел.

— Никто из тех, кому стоит доверять, — соглашается горгона, и я снова думаю о Цирцее.

— Джемма! — кричит с берега Фелисити.

Она в кольчуге, а на Пиппе — прекрасный плащ, и они обе сияют, как взятые напрокат драгоценности.

Горгона опускает для меня борт.

— Высокая госпожа, чем скорее ты создашь союз и разделишь магию, тем лучше.

И она пристально смотрит в небо над Зимними землями.

— Что ты там высматриваешь? — спрашиваю я.

Змеи тревожно шевелятся. Безмятежное лицо горгоны темнеет.

— Неприятности.

— Ура! Наша Джемма вернулась! — говорит Пиппа.

Она тащит меня в лес, где девушки организовали игру в крокет. Они по очереди взмахивают деревянными молотками. Энн растянулась на одеяле, сплетенном из серебряных нитей. Она перебирает их, как струны арфы, и звучит прекрасная мелодия. Вэнди сидит, поглаживая пушистую головку мистера Дарси.

— Ну и как там поживают ужасные лесные обитатели? — спрашивает Фелисити, готовясь ударить молотком.

— Сердятся. Нетерпеливы. Они думают, я их предам, — отвечаю я и усаживаюсь рядом с Вэнди и Энн.

— Ну, им только и нужно, что подождать, пока мы будем готовы, не так ли?

Фелисити посылает мяч точнехонько в воротца.

— Бесси, когда ты с теми тремя девушками в белом шла к Зимним землям, они не упоминали о Дереве Всех Душ? — спрашиваю я.

Бесси качает головой.

— Они вообще не слишком много говорили.

— А вы так и не видели тварей Зимних земель? — обращаюсь я ко всем сразу.

— Нет, ни единой, — говорит Пиппа.

Мне бы на этом и успокоиться, но тихий внутренний голос напоминает, что Пиппа и прочие девушки все еще здесь, в сферах, и под фальшивой внешностью скрываются бледные щеки и острые зубы.

Но все-таки они не то же самое, что те чудовищные преследователи, те ужасные призраки, что крадут души. Но что же они собой представляют? Что говорила горгона? Что-то вроде «ей и незачем падать» или «гибнуть»? Но можно ли как-то обойти все это? Хочу ли я, чтобы такой путь нашелся? Если я сегодня вечером передам силу Мак-Клити и Ордену, мне не о чем будет больше тревожиться; это им доведется принимать решения, не мне. И они наверняка сразу отправят Пиппу в Зимние земли. Нет, выбор должна сделать я. Придется мне пройти через все.

— О чем задумалась, Джемма? — спрашивает Фелисити.

Я встряхиваю головой, разгоняя тяжелые мысли.

— Ни о чем. Эй, дайте-ка и мне попробовать!

Я беру молоток и ударяю по мячу, и он улетает далеко-далеко, в туман Зимних земель.

Наш визит завершен, мы отправляемся обратно по знакомой тропе к тайной двери и входим в длинный, скудно освещенный коридор. Но у меня возникает странное чувство, будто здесь есть еще кто-то, кроме нас.

— Вы что-нибудь слышите? — шепотом спрашиваю я.

— Нет, — говорит Фелисити.

Но я слышу тихий шорох, как шелест листьев. Или крыльев. Мы проходим несколько футов, и шорох повторяется. Я быстро оглядываюсь — и замечаю слабый огонек, вроде светлячка. Но он уже исчез.

— Я знаю, что ты здесь, — говорю я. — Я тебя видела.

Фелисити и Энн всматриваются в темноту.

— Я ничего не вижу, — говорит Фелисити, пожимая плечами.

— Зато я что-то видела, — говорю я, глядя вокруг. — Могу поклясться, что видела.

— Отлично. Эй, покажись! — требует Фелисити, но мы видим лишь темноту. — Джемма, нет там ничего, говорю же тебе! Идем дальше.

— Да, — соглашаюсь я. — Хорошо.

Фелисити начинает напевать глупую песенку, которой ее научила Пиппа, и Энн подхватывает: «Ах, я влюблена, так влюблена, так влюблена…»

Я еще раз оглядываюсь. Под потолком притаилась та самая фея из Пограничных земель, ее зубы оскалены в уродливой усмешке. Тварь вспыхивает ярко, как маленький горячий уголек, — но сразу же гаснет и сливается с тьмой.

Глава 28

Египетский зал на Пиккадилли — величественное строение. С фасада оно выглядит так, словно вы собираетесь войти в древнюю гробницу, восставшую прямо из песков Нила. Вход украшают гигантские статуи Исиды и Осириса. Большой плакат над ними сообщает о представлениях братьев Вольфсон, в три часа дня и в восемь вечера. Еще одна афиша говорит о выставке в галерее Дадли, где представлены работы многих художников.

Войдя, мы попадаем в точную копию далеких древних храмов. Мы видим просторное помещение, потолок которого поддерживают ряды колонн в египетском стиле, покрытых иероглифами. Я бы ничуть не удивилась, если бы увидела в толпе посетителей саму Клеопатру.

Мы получаем подарочную программку сегодняшнего спектакля. На обложке изображены братья Вольфсон, а между ними нарисованы странный металлический ящик на трех ногах, парящий в воздухе стол, страшноватый призрак и скелет, играющий собственной головой. Первая страница программки обещает нам вечер, который мы не скоро забудем:

— Как интересно! — восклицает мадемуазель Лефарж. — Я так благодарна миссис Найтуинг за то, что она позволила нам поехать сюда! Я слышала, это совсем не то же самое, что смотреть фотографии. Картины движутся, как будто они так же реальны, как вы и я!

— Мне бы очень хотелось такое увидеть, — говорит Энн.

— Скоро и увидим, — ворчит мисс Мак-Клити, со скучающим видом обмахиваясь программкой.

Фелисити хватает меня за руку.

— И как же мы найдем доктора Ван Риппля, если она тоже здесь? — раздраженно спрашивает она.

— Не знаю… пока, — отвечаю я.

Несколько участников разных выставок воспользовались возможностью показать свои работы в огромном холле. Они расставили столы — некоторые весьма заметные, большие и нарядные, а другие — совсем маленькие, чтобы показать товар лицом. Они кричат, как настоящие зазывалы, и мы не знаем, куда посмотреть в первую очередь.

— Я бы их всех доставил в магистрат на Боу-стрит, — бормочет инспектор Кент, подразумевая известный лондонский суд.

— Ох, мистер Кент! — укоризненно произносит мадемуазель Лефарж.

— Мистер Кент, сэр! Я слышал, вас можно поздравить?

Какой-то полицейский протягивает руку инспектору, и мистер Кент представляет ему будущую супругу. Наступает идеальный момент, чтобы удрать… только нужно еще отвлечь мисс Мак-Клити. Интересно, заметит ли она, если я воспользуюсь магией? Если я наведу иллюзию, сможет она увидеть что-то сквозь нее? Да и осмелюсь ли я?..

— Джемма, что нам делать? — шепчет Фелисити.

— Я думаю, не мешай, — шепотом отвечаю я.

Миссис Мак-Клити бросает на нас подозрительный взгляд.

— О чем это вы секретничаете, девушки?

— Мы хотим посмотреть выставку, — говорю я. — Можно?

— Разумеется. Мне тоже хочется увидеть экспонаты.

— Неплохо, — ворчит Фелисити. — Она от нас ни на шаг не отойдет.

— Я сказала, что думаю!

— Я повидала здесь множество выставок, — говорит какая-то пожилая женщина своей спутнице. — Когда я была еще девочкой, отец приводил меня сюда, чтобы взглянуть на прославленного Тома Тамба. Он оказался ростом мне до пояса, а я ведь была ребенком!

— Том Тамб! — восклицает Энн. — Удивительно!

— В этом зале состоялось множество самых необычных выставок, — лекторским тоном говорит мисс Мак-Клити. — В тысяча восемьсот шестнадцатом году здесь выставили карету Наполеона, а позже сюда привозили разные невероятные предметы из гробницы фараона Сети Первого.

— О, а еще что?

Энн вовлекает мисс Мак-Клити в беседу, как примерная ученица, и я могу спокойно поразмышлять.

Что может отвлечь от нас внимание мисс Мак-Клити? Бешеный лев с обнаженными клыками? Нет, она, пожалуй, просто поздоровается с ним, как с приятелем-хищником. Черт побери! Что могло бы напугать бесстрашную Мак-Клити?

И тут я ядовито усмехаюсь. Не надо пугать. Нужен какой-то ее старый друг, да, именно в этом мы нуждаемся. Я начинаю концентрировать силу, но останавливаюсь. А что, если магия слишком захватит меня? Она ведь так непредсказуема. А мисс Мак-Клити говорила, что она поймет, если я воспользуюсь силой…

Полагаю, есть только один способ это выяснить.

Я глубоко вздыхаю и стараюсь успокоиться. Голоса Мак-Клити и моих подруг, призывы участников выставок, шум толпы — все превращается в легкий гул. Пальцы покалывает, мурашки бегут по рукам к сердцу. «Спокойнее, Джемма. Сосредоточь все мысли на своей цели». И через несколько секунд в толпе появляется Фоулсон, которого я вызвала — ну, по крайней мере, его иллюзию.

— Мисс Мак-Клити, похоже, вас там кто-то ждет, — говорю я, кивая в сторону воображаемого Фоулсона.

На лице мисс Мак-Клити отражается потрясение, когда этот ужасный человек манит ее пальцем. Я изо всех сил стараюсь выглядеть бесстрастной. «Дыши, Джемма, дыши. Вдох — выдох, вдох — выдох…» Это ведь проще всего в мире.

— Да как он посмел… — ворчит себе под нос мисс Мак-Клити. — Леди, боюсь, я должна на несколько секунд вернуть вас под присмотр мадемуазель Лефарж.

— Мисс Мак-Клити, а разве мы не можем просто подождать вас здесь? — умоляюще произносит Фелисити. — Мы никуда не отойдем.

«Фоулсон» пробирается к нам через заполняющую холл толпу.

— Да-да, хорошо, только ведите себя прилично, — резко бросает мисс Мак-Клити. — Я вернусь через минуту.

— Что вдруг случилось? — спрашивает Фелисити, когда наша учительница быстро уходит.

Я улыбаюсь от уха до уха, объясняя подругам, что именно сделала.

— Теперь мы знаем, что Мак-Клити — лгунья! Она не может понять, когда я применяю магию, потому что я только что это сделала, и она ничегошеньки не заподозрила!

— Я так и знала! — восклицает Фелисити.

— Ладно, смотрим вокруг, очень внимательно! Доктор Ван Риппль — высокий худой мужчина с темными волосами и аккуратно подстриженной эспаньолкой.

Под пристальными взглядами разнообразных богов мы бродим по холлу, разыскивая человека, которого я видела в своем видении, того самого, который, как я надеюсь, может пролить свет на удивительное послание, полученное мною.

— Не желаете ли взглянуть на Книгу Мертвых? — спрашивает джентльмен с красным носом.

Позади его супруга раскладывает на столике книги. На обложке томика, который мужчина держит в руках, изображен какой-то бог с шакальей головой.

— Книга Мертвых? — переспрашивает Энн.

Ее лицо озаряется при этом названии.

Уловив ее интерес, мужчина открывает книгу и перелистывает страницы так быстро, мы словно видим снегопад.

— Книга Мертвых. С помощью этого священного текста египтяне мумифицировали умерших и подготавливали их к загробной жизни. Говорят даже, что они умели поднимать мертвых из могил.

Фелисити хмурит брови.

— А здесь есть что-нибудь о горгонах или водяных нимфах? Ничего не сказано о том, как победить существ Зимних земель?

Мужчина неловко усмехается.

— Конечно, нет, мисс.

— Ну, тогда в этой книге не слишком много пользы.

Мужчина в тюрбане предлагает нам рассказать о будущем, всего за два шиллинга.

— Ты хотела бы знать свое будущее, Джемма? — спрашивает Энн, и я понимаю, что ей хочется занять у меня денег на предсказание. — В конце концов, вдруг он скажет, что ты выйдешь замуж за красивого незнакомца?

— А вдруг он скажет, что я умру в одиночестве, окруженная множеством кошек и коллекцией керамических кукол? Мы здесь не для этого, — напоминаю я, и Энн обиженно поджимает губы.

Фелисити торопит нас:

— Эй, вы должны на это посмотреть!

Мы поспешно сворачиваем за угол и видим возле небольшой кабинки коренастого человека с моржовыми усами. Несколько леди собрались около него.

— Вперед, не смущайтесь, — весело говорит мужчина. — Мистер Бринли Смит, фотограф, к вашим услугам!

Фотография. Я совершенно не понимаю, с чего вдруг Фелисити решила, что это интересно, и почему она готова тратить на это драгоценное время.

— То, что у меня есть, изумит вас. В этой коробке я собрал доказательства жизни после смерти.

Я бы рискнула сказать, что мы куда больше знаем об этом предмете, чем дорогой мистер Смит. Он открывает большую коробку с фотографиями и предлагает один снимок леди, стоящей перед ним. Мы изо всех сил всматриваемся в фото через ее плечо. Ничего там нет особенного, просто снимок мужчины, сидящего за письменным столом. Но когда я смотрю еще раз, я замечаю кое-что. Позади мужчины — что-то призрачное, беловатое… это женщина, прозрачная, как тонкое кружево.

— Это настоящий снимок призрака, леди! Вы видите явление мира духов собственными глазами. Перед вами, следовательно, неоспоримое доказательство того, что призраки среди нас, что жизнь после смерти существует!

— Ой, можно посмотреть? — просит леди справа от нас.

— Конечно! Мадам, всего десять пенсов — и снимок ваш! Изумите своих родных и друзей! Я сделал эту фотографию во время спиритического сеанса в Бристоле. — Он понижает голос почти до шепота. — То, что я видел, изменило мою жизнь — призраки среди нас!

Дамы в изумлении перешептываются. Одна достает кошелек.

— Мне бы хотелось иметь такое доказательство, будьте любезны.

— Выбирайте любую, мадам.

Я подталкиваю подруг.

— У нас нет на это времени. Нам нужно…

Властный голос раздается за нашими спинами.

— Не верьте его болтовне, дорогие леди! Это всего лишь оптический трюк, ничего больше.

Элегантный джентльмен с гривой черных волос, тронутых сединой, и аккуратной эспаньолкой выходит вперед. Вокруг его глаз и рта залегли глубокие морщины, он опирается на трость, но хотя он гораздо старше того человека, который явился мне в видении, я ничуть не сомневаюсь: это и есть тот, кого мы ищем, доктор Теодор Ван Риппль.

— Это он, — шепчу я Энн и Фелисити.

Доктор, прихрамывая, подходит ближе.

— Эти изображения — такие же призраки, как вы или я. Это результат того, что фотоснимок слишком долго лежал в ванночке с химикатом. Фокус, понятно?

— Так вы называете меня лжецом, сэр? — фыркает мистер Смит.

Джентльмен слегка кланяется.

— Вы уж простите меня, сэр, но я не могу допустить, чтобы эти добросердечные, доверчивые леди стали жертвами обмана.

Мистер Смит не готов отказаться от своей малой поживы.

— Леди, я вас уверяю, я видел эти призраки собственными глазами! Это настоящее доказательство, говорю вам!

Но поздно. Леди поворачивается и уходит, покачивая головой. Остальные придвигаются поближе. Им все еще хочется верить.

Фелисити подбирается к доктору Ван Рипплю.

— Это действительно так, сэр?

— О, да. Именно так. Я неплохо разбираюсь в иллюзиях. Я и сам умею строить целые миры с помощью дыма и зеркал. Я по профессии иллюзионист. Вообще-то я буду выступать сегодня вечером. Только очень недолго, — с горечью добавляет он. — Но у меня есть для вас особенное представление.

Он сует руку в карман и достает колоду карт.

— Вот. Сейчас покажу. Возьмите карту. Любую, какую пожелаете. Можете показать ее подругам, но не показывайте мне.

Я оглядываюсь, вытянув шею, но пока что не вижу мисс Мак-Клити, поэтому выбираю карту — туз пик — и показываю ее Энн и Фелисити, а потом прячу в ладони. Доктор передает колоду мистеру Смиту.

— Не затруднит ли вас перетасовать эти карты, дорогой сэр?

С немалым раздражением мистер Смит тасует карты. Потом он возвращает колоду доктору Ван Рипплю, а тот еще и еще раз ее тасует, продолжая вежливую болтовню, как прирожденный актер. Наконец он накрывает колоду рукой в белой перчатке и провозглашает:

— Вы выбрали туз пик, дорогая леди. Не так ли?

Я изумленно показываю ему туза.

— Как вы это делаете?

Его глаза вспыхивают.

— Законы магии лучше не обсуждать, дорогая. Потому что как только мы поймем суть иллюзии, мы сразу же перестанем в нее верить.

— Да у него все карты меченые, — негодующе фыркает мистер Смит. — Чистое надувательство!

Доктор Ван Риппль касается шляпы — и в его ладони появляется лягушка. Она прыгает на плечо ошарашенного мистера Смита.

— Ах ты, скользкая тварь!

Фотограф едва не переворачивает свой стол, пытаясь стряхнуть лягушку. Толпа хохочет.

— Ох, виноват, — говорит доктор Ван Риппль. — Наверное, нам лучше отойти куда-нибудь.

Доктор идет вперед, ведя нас мимо разных экспозиций: нарисованная голова турка выплевывает из механического рта листочки с предсказаниями; танцовщица держит на плече огромную змею и сама медленно извивается по-змеиному; мужчина с чучелом птицы предлагает взглянуть на чудеса музея естественной истории. Я замечаю даже мадам Романофф, провидицу, иначе именуемую Салли Карни, — она приглашает публику на свой сеанс. Я однажды встречалась с этой фальшивой спиритуалисткой и случайно увлекла ее за собой в сферы. Наши взгляды пересекаются — и Салли резко умолкает.

Доктор Ван Риппль останавливается перед статуей Осириса, промокает вспотевший лоб носовым платком.

— Наш мистер Смит — не более чем фото-фокусник, можно сказать.

— Зато ваш трюк с картами производит впечатление! — говорит Энн.

— Вы слишком добры. Позвольте мне представиться как следует. Я — доктор Теодор Ван Риппль, иллюзионист, ученый и джентльмен, к вашим услугам.

— Как поживаете? Я — Джемма Доуд, — говорю я, называясь девичьей фамилией матушки.

Энн представляется:

— Нэн Уошбрэд.

А Фелисити превращается в «мисс Антроуп».

— Доктор Ван Риппль, мне приходилось о вас слышать, насколько я помню, — начинаю я. — Уверена, моя матушка посещала ваше представление.

В его глазах вспыхивает любопытство.

— А! Здесь, в Лондоне? А может быть, в Вене или в Париже? Я выступал и перед принцами, и перед народом.

— Полагаю, это было здесь, в Лондоне, — как бы пытаюсь вспомнить я. — Да, и она говорила, что это было самое изумительное представление. Она была ошеломлена вашим талантом.

Доктор просто светится от моей лести.

— Прекрасно! Прекрасно! Скажите-ка, которая из иллюзий понравилась ей больше — исчезающая кукла или рубиновый дым?

— А… да, э-э… кажется, и то, и другое.

— Это мои главные трюки. Замечательно! — он вытягивает шею, оглядывая толпу. — А ваша матушка сегодня тоже здесь?

— Боюсь, нет, — отвечаю я. — Но я точно помню, как она говорила об одной иллюзии, потрясшей ее сильнее прочих. Это был номер с красивой леди, которую вы ввели в транс и велели что-то написать на грифельной доске.

Доктор Ван Риппль смотрит на меня настороженно. В его голосе появляется холодок.

— Иллюзия, о которой вы говорите, принадлежит моей помощнице. Она была чем-то вроде медиума. Но я больше не включаю в программу этот номер — после ее трагического исчезновения три года назад.

— Она исчезла прямо во время представления? — спрашивает Энн.

— Боже мой, нет! — отвечает доктор Ван Риппль.

Он поправляет воротник, и я догадываюсь, что в свое время он был истинным щеголем.

— А что с ней случилось? — интересуюсь я.

— Мои компаньоны полагают, что она сбежала с каким-нибудь моряком или, может быть, поступила в цирк. Но я другого мнения, потому что она утверждала, что ее преследуют темные силы. И я совершенно уверен: ее убили.

— Убили! — разом ужасаемся мы.

Доктор Ван Риппль не из тех, кто готов потерять слушателей, пусть даже его история обещает быть не слишком благовидной.

— Да, это так. Она была женщиной весьма таинственной, и, как ни жаль мне это говорить, оказалась недостойной доверия. Она пришла ко мне, когда была совсем девушкой, лет двадцати, и я почти ничего не знал о ее жизни, кроме того, что она сирота и некоторое время жила в закрытой школе.

— Она ничего не рассказывала о своем прошлом? — спрашиваю я.

— Она просто не могла, дорогая леди, потому что была немой. Но она обладала большим талантом к рисованию и трансцендентному письму.

Доктор достает из эмалевой табакерки щепотку нюхательного табака, потом чихает в носовой платок.

— Что такое трансцендентное письмо? — спрашивает Энн.

— Медиум входит в транс, общается с духами, получает сообщения с другой стороны и передает посредством письма. Мы получали небольшой доход… — Он кашляет. — В общем, мы помогали несчастным страдальцам общаться с духами любимых, ушедших в призрачный мир. Но однажды она пришла в театр в необычайно веселом настроении. Когда я спросил, чему она так радуется, она написала на доске — потому что она именно так общалась со всеми, — что ее навестила любимая сестра и что у них есть план «воссоздания того, что слишком долго было потеряно». Я не знаю, что она имела в виду, а она не стала объяснять. Я удивился при упоминании о сестре, потому что знал: у нее совсем нет родных. Видимо, упомянутая леди была просто любимой подругой школьных лет. Когда я спросил, могу ли познакомиться с ее сестрой, моя ассистентка ответила довольно невежливо. Она, улыбаясь, написала на доске коротко: «Это невозможно». Обычно она была не склонна к грубости, поэтому я решил, что ее сестра принадлежит к кругу, далекому от моего. А вскоре моя помощница изменилась. Однажды она схватила свою доску и написала: «Моя сестра обманула нас. Она — чудовище! Это злой, дурной план!» Когда я спросил, что так ее расстроило, она написала, что у нее было видение — самое ужасное видение в ее жизни, и что теперь все пропало.

— А она рассказала вам, что именно видела? — спрашиваю я.

— Боюсь, нет.

Доктор хмурит брови.

— Мне следует, пожалуй, добавить, что у нее была грустнейшая привычка… она слишком любила кокаин. Просто жить не могла без него. И я уверен, что он уже начал разрушать и ее тело, и душу.

Я думаю о своем отце, и у меня все сжимается внутри при воспоминании о том, как мы нашли его в опиумном притоне.

— Но кокаин совершенно безвреден, — возражает Энн. — Его добавляют во многие бодрящие напитки и леденцы.

Доктор Ван Риппль напряженно улыбается.

— Да, так считается, но я думаю иначе, моя дорогая. Потому что я сам видел, как кокаин погубил эту девушку и она перестала понимать, где реальность, а где иллюзия. Она стала чрезвычайно подозрительной, ей постоянно виделись призраки. Она утверждала, что она — единственная, кто может разрушить чей-то там чудовищный план, и ночами подолгу что-то писала в особой тетради и говорила, что все это невероятно важно. Однажды я застал ее среди ночи в студии, было совсем поздно, свеча на столе перед ней почти догорела. Бедная девушка вздрогнула и поспешно руками прикрыла страницы. Она не хотела показывать их мне. Я заподозрил, что она хочет выдать кому-то тайны моей магии. Я ее выгнал, и больше мы не встречались до того весеннего дня три года назад. Я как раз закончил обедать, когда она постучала в мою дверь. Я с трудом ее узнал, настолько ужасающей была ее внешность. Глаза выглядели совершенно пустыми. Она не спала или не ела довольно долго. И вела себя чрезвычайно странно. Она попросила бумагу и карандаш, и я дал их ей. «Я очень безнравственна», — написала она. Естественно, я подумал, что она повредилась в уме, и попросил ее остаться у меня. Но она твердила, что темные силы не оставляют ее. «Они не дадут мне открыть правду, — написала она. — Я должна действовать быстро, пока они меня не нашли».

— О каких силах она говорила? — спрашивает Энн.

Доктор расправляет пальцы, сжимающие набалдашник трости, и надувается, как петух.

— Похоже, этого мы никогда не узнаем. Леди покинула мой дом — и исчезла.

— А что стало с ее записями? — спрашиваю я.

Доктор глубоко вздыхает.

— Не могу сказать. Возможно, страшная тайна, которая так пугала бедную девушку, погибла вместе с ней. А может быть, и теперь продолжает действовать дьявольский план, и мы все под угрозой.

Доктор улыбается, как старый добрый дядюшка. И протягивает мне визитную карточку.

— Это для вашей матушки. Ей может понадобиться немножко магии, чтобы привести своих друзей на мое представление как-нибудь на днях.

Я беру карточку. Доктор обхватывает мою руку ладонями.

— А теперь взгляните.

Я разжимаю пальцы. Карточка исчезла.

— Как вы…

Он достает карточку из-за моего уха и с победоносным видом кладет мне на ладонь.

— Ах, это ерунда. Впрочем, это особые пригласительные карточки. — Доктор хлопает себя по карманам и хмурится. — Ох, нет… ох, боже…

— В чем дело? — спрашивает Фелисити.

— Похоже, я куда-то задевал свой бумажник. Мне очень неприятно об этом говорить, но не могли бы вы ссудить старому человеку несколько шиллингов? Даю вам слово джентльмена, что верну вам все завтра же…

— Вот вы где! Ну в самом деле, девушки, вы меня напугали! — заявляет мадемуазель Лефарж, устремляясь к нам, следом за ней идет мисс Мак-Клити.

Я очень надеюсь, что представление магического фонаря окажется настоящим чудом, иначе сегодняшний день может оказаться моим последним днем в мире живых.

Доктор Ван Риппль благодушно улыбается.

— Не надо бояться, дорогая леди. Ваши дочери в хороших руках и надежно защищены от разных мошенников, уверяю вас.

— Эти юные леди мне не дочери, сэр. Они мои подопечные, — сердито бросает мадемуазель Лефарж. — Нет, девушки, вы действительно заставили меня поволноваться.

— Какие-то проблемы, дорогая?

Рядом с мадемуазель Лефарж появляется инспектор Кент. Он пристально смотрит на доктора, представляется, упомянув о том, что он полицейский, и иллюзионист бледнеет.

— Что ж, я пойду, пожалуй, — быстро говорит он.

— Погодите-ка, — говорит инспектор Кент. — Мне знакомо ваше лицо… ну да, Боб Шарп. Конечно, много времени прошло, но, как я вижу, годы не слишком вас изменили, сэр. Надеюсь, вы не пытались вымогать деньги у этих молодых леди?

— Инспектор, вы меня обижаете, — говорит доктор Ван Риппль. — Я просто присматривал за ними, как наседка.

Инспектор раскидывает руки и нависает над доктором Ван Рипплем.

— Вы хотите сказать, как лисица, охраняющая кур. Мистер Шарп, я уверен, вам совсем не хочется возвращаться в тюрьму, так что надеюсь — сегодня вечером я больше вас не увижу.

— Ну, так уж получилось, что я сюда приглашен…

От взгляда мисс Мак-Клити у меня леденеет кровь.

— Простите, мадемуазель Лефарж, — говорит она. — Я отошла всего на минутку.

— Леди, — выговаривает нам мадемуазель Лефарж, — если вы вообще хотите когда-нибудь выйти за стены школы Спенс…

— Вы сказали — Спенс? Академия Спенс для благородных девиц? — спрашивает доктор Ван Риппль.

— Именно так, сэр, — кивает мадемуазель Лефарж.

Доктор Ван Риппль смотрит на нас.

— Да… ну, мне не хотелось бы, чтобы вы пропустили представление. Лучше вам уже сейчас занять места. Хорошего вечера всем вам. Инспектор…

И с этими словами старый джентльмен, прихрамывая, уходит со всей возможной для него скоростью.

Мадемуазель Лефарж качает головой:

— Какой он странный!

— Доктор Теодор Ван Риппль, он же Боб Шарп. Маг, вор, мошенник. Он вам рассказывал, леди, фантастическую историю? А потом заявил, что не может найти свой бумажник? — спрашивает инспектор.

Мы растерянно киваем.

Мисс Мак-Клити хмурится.

— Думаю, этого более чем довольно.

— Да, уверяю вас, доктор Ван Риппль великий сочинитель и совершенно не достоин доверия, — говорит инспектор Кент. — А теперь не пора ли нам пойти посмотреть волшебные движущиеся картины?

Похоже, доктор Ван Риппль — не более чем обычный жулик. И я не понимаю, почему мое видение привело меня к этому стареющему магу с ярким воображением и в сюртуке столь же потрепанном, как и его репутация. И подумать только, что я едва не поддалась его обаянию…

— Вы нашли своего знакомого, мисс Мак-Клити? — спрашивает Фелисити, и мне хочется не шутя пнуть ее за этот вопрос.

— Да, конечно, — отвечает Мак-Клити. — Поначалу я решила, что глаза меня обманывают, потому что он мигом исчез в толпе, но, к счастью, потом я снова его отыскала.

Я смущена. Как она могла с ним встретиться, если Фоулсон был не более материален, чем воздух? Или она лжет? Или Фоулсон действительно явился сюда?

Нас провожают к нашим местам, причем стулья в зале расставлены так, что все смотрят на стену. Потом служащие выкатывают и устанавливают в проходе странный инструмент — ящик на высоких металлических ногах, очень похожий на фотографическую камеру, только больше размером. Один из братьев Вольфсон, во фраке и цилиндре, встает перед зрителями, в предвкушении потирая руки в белых перчатках.

— Леди и джентльмены, я приветствую вас в Египетском зале, где вы в этот час станете свидетелями ошеломительного представления, вы собственными глазами увидите духов, призраков и домовых! Братья Вольфсон, властители волшебного фонаря, изумят и поразят вас искусством иллюзии — но иллюзии ли это в конце концов? Потому что кое-кто готов будет поклясться, что эти призраки действительно бродят среди нас и что вот эта машина, в которой работают газ и свет, всего лишь инструмент, с помощью которого они проникают в наш мир. Но это я оставляю на ваше усмотрение. Мой долг — предупредить вас, что на представлении в Париже не менее четырнадцати леди упали в обморок на первых же минутах действа, а волосы одного джентльмена стали белыми, как снег, от бесконечного ужаса!

По зрительному залу проносятся нервные вздохи, и от этого восторженное предвкушение становится еще острее.

— Что ж, ведь даже великие Маскелини и Кук, эти прославленные иллюзионисты и наши снисходительные гости в этом доме тайн, нашли наше представление превосходящим всяческие фантазии. И потому мой печальный долг — предупредить тех, у кого, возможно, слабое сердце или есть какие-то болезни ума либо тела, что им лучше уйти прямо сейчас, иначе администрация не возьмет на себя ответственности за последствия.

Три леди и один джентльмен быстро выходят из холла. Это еще больше подогревает толпу зрителей.

— Вот и хорошо. Я не могу сказать, что произойдет сегодня — будут ли призраки добры или гневны. Я лишь приветствую вас всех… и желаю удачи.

Свет начал гаснуть, и вскоре в зале стало почти полностью темно. Машина в центральном проходе загудела и зашипела, оживая. Она бросила на дальнюю стену изображение — девушка с милым лицом, стоящая на лугу. И тут же мы видим, как она наклоняется, срывает цветок и подносит к носу. Она двигается! Ох, но это же настоящее чудо! Восхищенная аудитория разражается аплодисментами.

Энн стискивает мою руку.

— Она кажется совсем настоящей… прямо как мы все!

Появляется другая картина — конный отряд. Лошади гарцуют, их ноги поднимаются и опускаются. Потом мы видим ангела, парящего над мирно спящим младенцем. И каждая новая картина кажется еще более удивительной, чем предыдущая, и в тускловатом газовом свете видно, как все зрители с благоговением смотрят на стену, где возникают образы.

И вот, мигнув, появляется очередная картина. Мертвенно-бледная женщина, вроде бы в ночном пеньюаре, бредет куда-то, не просыпаясь. А потом она медленно изменяется: руки теряют плоть, лицо превращается в маску смерти… и вот уже перед нами скелет! В зале слышатся вскрики, вздохи. А потом скелет как будто надвигается на нас…

Короткий вскрик ужаса пронзает темноту. Кто-то кричит: «Моя сестра! Ей плохо, она потеряла сознание! Ох, остановите это!»

Инспектор Кент наклоняется к нам.

— Не тревожьтесь, леди. Это все — часть спектакля.

И я должна признать, что рада присутствию этого спокойного и уверенного в себе человека.

— Призраки! — громко произносит мистер Вольфсон. — Уйдите отсюда немедленно!

Полупрозрачные фигуры растягиваются по стене, их лица меняются, из благожелательных превращаясь в ужасающие.

— Прошу вас, не вставайте с мест! Боюсь, я должен вам сообщить, что призраки не всегда подчиняются братьям Вольфсон! Они сейчас не подчиняются нашим приказам! Будьте настороже, я не знаю, что произойдет дальше!

Воздух как будто густеет от возбуждения и страха. А потом изображение на стене внезапно меняется. Призраки сжимаются, уменьшаясь, тают… и вот уже мы видим только очаровательного малыша, держащего в руке цветок. По холлу прокатывается облегченный смех.

— Ну и ну, — посмеивается мадемуазель Лефарж.

И только в этот момент я замечаю, что стул мисс Мак-Клити пуст. Уж конечно, ее не напугало представление магического фонаря, она вообще ничего не боится.

Я оглядываюсь и замечаю, как она быстро выходит из зала.

— Джемма, — шепчет Фелисити, — куда это ты собралась?

— В дамскую комнату, если кто-нибудь спросит.

Мисс Мак-Клити выходит в какую-то длинную комнату и ныряет за занавес, который скрывает винтовую лестницу. Я, сдерживая дыхание, следую за ней на некотором расстоянии. Когда я дохожу до основания лестницы, я пугаюсь, что потеряла учительницу. Но вскоре до меня доносятся ее шаги. Изо всех сил стараясь двигаться как можно тише, я иду дальше. Похоже, мы очутились в коридоре под холлом, потому что я слышу над головой шорох и гул.

Мисс Мак-Клити входит в большую, тускло освещенную комнату, в которой нагромождено множество разнообразных вещей — статуи, экзотические наряды, магические аппараты, афиша представления братьев Вольфсон с написанным поперек нее словом: «Мерзавцы!» Я прячусь за пышным бюстом какой-то египетской богини, играющей львиной головой.

Мисс Мак-Клити спорит с кем-то, скрывающимся в тени:

— Вы мне солгали! А я не слишком церемонюсь со лжецами. Все это совсем не игра! Я спасла вам жизнь. Вы в долгу передо мной. Или вы забыли уже?

Я не слышу ответа и не могу больше ничего увидеть, не выдав себя.

— С этого момента я должна знать абсолютно все! — командным тоном произносит мисс Мак-Клити. — Не думаю, что мне нужно вам напоминать о том, что они убили бы вас на месте, если бы узнали, что вы сейчас здесь, со мной. И если вам хочется их спасти, вы должны слушаться меня. Это единственный способ.

Она отводит упавшие на лицо волосы и немного суетливо поправляет брошь у горла.

— Я двадцать пять лет хранила преданность делу! И не собираюсь все терять из-за каких-то Ракшана или шестнадцатилетней девчонки! Ладно, идите, пока вас не заметили.

Фигура, скрытая в темноте, исчезает. Я приседаю за статуей, и мисс Мак-Клити быстро уходит той же дорогой, которой пришла сюда. Я жду, пока затихнет последний отзвук ее шагов, и только потом возвращаюсь в холл, где публика восхищается веселым зрелищем играющей собаки и клоуна, жонглирующего шарами.

Я бросаю осторожный взгляд на мисс Мак-Клити. И радость от того, что я сумела ее выследить, сменяется тревогой. С кем она могла говорить? Был ли это Фоулсон? Или это ее шпион в братстве Ракшана? Она сказала: «Вы мне солгали». Солгали о чем? И кого они предполагают спасти?

Наконец мистер Вольфсон гасит лампу в волшебном фонаре. Холл снова освещен, а призрачные картины на стене растаяли без следа. Но призраков внутри меня не прогнать вот так же легко.

— Благодарю вас за столь любезное внимание, леди и джентльмены! — гудит мистер Вольфсон. — Все эти картины — своего рода чары, но это всего лишь иллюзии, сны, рожденные газом и светом. Наши добрые гости, Маскелини и Кук, считают своим долгом всегда разъяснять, как действуют мошенники, с которыми мы сталкиваемся. И я хотел бы вам посоветовать всегда быть внимательными и не поддаваться на разного рода фокусы и не принимать обман за истину. Мы даем второе представление в восемь вечера сегодня, а завтра — в три и в восемь. И мы желаем всем вам хорошо провести сегодняшний день!

Мы наконец выходим из холла вместе с толпой взволнованных людей, которые направляются к лоткам и киоскам, чтобы купить разные сувениры. Я стараюсь держаться на безопасном расстоянии от мисс Мак-Клити.

— Куда ты ходила, Джемма? — спрашивает Фелисити.

— Я следила за Мак-Клити. Она тайком встречалась с кем-то.

— С кем? — спрашивает Энн.

Я оглядываюсь, но мисс Мак-Клити погружена в беседу с мадемуазель Лефарж и инспектором Кентом.

— Я не могла рассмотреть, кто это был. Возможно, кто-то из братства Ракшана или из Ордена, — отвечаю я и рассказываю подругам обо всем.

На улице мы попадаем в безумную мешанину людей и экипажей, здесь сумрачно и суетливо. В программке обещано, что к пяти будут поданы кареты, однако людей слишком много, а экипажей мало, и нам приходится ждать целую вечность.

— Отлично, — говорит наконец инспектор Кент. — Посмотрим, что тут может сделать закон.

Он решительно направляется к человеку, руководящему кебами.

— Извините, что мне приходится бросать вас, мадемуазель Лефарж, — говорит мисс Мак-Клити. — Вы уверены, что в одиночку справитесь с нашими девушками?

— Разумеется, — отвечает мадемуазель Лефарж, похлопывая Мак-Клити по руке.

— Мисс Мак-Клити, вы нас покидаете? — любопытствует Фелисити.

— Да, я сегодня вечером ужинаю с другом, — отвечает наша учительница.

— А что это за друг? — спрашивает Фелисити, наплевав на все правила приличия.

— Однако, мисс Уортингтон, это совершенно не ваше дело, не так ли? — бранит ее мадемуазель Лефарж, и Фелисити умолкает.

Мисс Мак-Клити не удостаивает ее ответом.

— Уверена, вы не доставите мадемуазель Лефарж никаких неприятностей, леди, — говорит она. — Увидимся завтра.

— Вот не думала, что у мисс Мак-Клити есть хоть какие-то друзья, — бормочет Энн, когда Мак-Клити отходит от нас.

Я тоже не думала, но мисс Мак-Клити этим вечером преподносит сюрприз за сюрпризом.

Лондонский туман окутывает нас. Фигуры людей сначала возникают из него как призраки, как часть самого тумана, и лишь потом обретают материальные формы — цилиндры, пальто, чепчики… и это производит такое же жуткое впечатление, как самые страшные картины волшебного фонаря братьев Вольфсон.

Энн, Фелисити и мадемуазель Лефарж отвлеклись, увидев мистера Пинкни — это человек-оркестр, — и смотрят, как он извлекает звуки из инструментов, а его губы изображают барабанную дробь.

Из тумана появляется доктор Ван Риппль, он идет быстро, прихрамывая, опираясь на трость. И налетает на какого-то джентльмена.

— Ох, прошу прощения, сэр! Это все моя нога и сырость!

— Ничего страшного, — отвечает прохожий.

Когда он помогает доктору Ван Рипплю восстановить равновесие, я вижу, как рука мага ныряет в карман доброго джентльмена и вытаскивает оттуда золотые часы.

Вот уж воистину мастер иллюзий… Мастер-карманник, точнее говоря.

— Ох, виноват, виноват… — бормочет он, и леди и джентльмены в нарядной одежде уступают ему дорогу.

А я, наоборот, преграждаю ее. Он вскидывает на меня изумленный взгляд.

— Вам понравилось представление, дорогая?

— О каком именно представлении вы говорите, сэр? — сладким голосом интересуюсь я. — Братьев Вольфсон? Или о том, которому я только что стала свидетельницей, когда вы украли часы у вон того джентльмена?

— Это какая-то ошибка, — возражает доктор Ван Риппль, но его глаза расширяются от страха.

— Я никому не скажу, — заверяю его я. — Но в благодарность я кое-чего от вас ожидаю. Когда мадемуазель Лефарж упомянула о школе Спенс, вы побледнели. Почему?

— Послушайте, мне действительно нужно идти…

— Или мне позвать констебля?

Доктор Ван Риппль сердито таращится на меня.

— Моя ассистентка посещала Академию Спенс.

— Она была ученицей в школе Спенс?

— Так она говорила.

Я всматриваюсь в его лицо.

— Откуда мне знать, что вы говорите правду?

Он прижимает руку к сердцу.

— Клянусь моей репутацией джентльмена…

Я перебиваю его.

— Уверена, ваша репутация джентльмена под большим вопросом, сэр.

Он смотрит мне в глаза.

— В таком случае — клянусь своей репутацией мага. Клянусь, это действительно правда.

Подъезжает наш кеб.

— Девушки, идемте! — зовет мадемуазель Лефарж.

— Лучше не заставляйте их ждать, — говорит доктор Ван Риппль, пряча поглубже в карман украденные часы.

Могу ли я доверять слову вора?

— Доктор Ван Риппль, — начинаю я, но он отталкивает меня с дороги тростью. — Подождите, сэр, я всего лишь хочу узнать ее имя, и ничего больше, и после этого оставлю вас в покое. Обещаю.

Видя, что я не намерена отступать, он вздыхает.

— Хорошо. Ее звали Мина. Мисс Вильгельмина Вьятт.

Мина, мисс Вильгельмина Вьятт, автор «Истории тайных обществ» и леди из моего видения, училась в школе Спенс, и ее сестра предала несчастную.

Как только мадемуазель Лефарж погружается в дремоту, мы с подругами начинаем чуть слышно болтать.

— Вильгельмина Вьятт! Подумать только, у нас есть ее книга… и все эти опасные тайны — в наших руках! — выпаливает Энн.

— Но мы прочитали книгу, — напоминаю я. — Что же мы пропустили? Там ведь нет ничего опасного.

— Кроме опасности заснуть, — зевает Фелисити.

— Мы узнали кое-что существенное об Ордене, — возражает Энн, защищаясь. — И без этой книги, Джемма, ты никогда бы не смогла отыскать Цирцею.

И это безусловно верно. Ведь из книги мы узнали, что члены Ордена имели обыкновение скрываться за анаграммами собственных имен, и имя Эстер Аса Мур, имя нашей доверенной учительницы, оказалось анаграммой имени Сары Риз-Тоом.

Фелисити барабанит пальцами по сиденью.

— Есть кое-что, связанное с этой книгой, что постоянно меня тревожило. С какой целью мисс Мак-Клити купила ее? Если она — член Ордена, зачем бы ей покупать книгу об Ордене?

В дни рождественских каникул мы проследили за мисс Мак-Клити и обнаружили, что она зашла в книжную лавку «Золотой рассвет», на Стрэнд-стрит. Она купила эту книгу, и мы сделали то же самое, но до этого момента я рассматривала этот поступок как одну из ее странностей. Я не задумывалась о том, что у нее могли быть более серьезные, а возможно, и более опасные причины такой покупки.

— Я однажды видела Мак-Клити в видении, мельком, — напоминаю я подругам. — Она может быть той самой сестрой, о которой упоминал доктор Ван Риппль.

— Да, но ты говорила, что видела лишь ее лицо, — возражает Фелисити. — Ты ведь не видела их вместе.

Снаружи все еще голые ветви задевают крышу экипажа. У ночи есть когти, но мы ускользаем от них, катя к школе Спенс, и вот она наконец показывается вдали. Освещенное яркими огнями поместье сияет в закопченной ночи. Темным остается только восточное крыло. Облака разбегаются; в прореху выглядывает луна. На крыше школы восседают злобно ухмыляющиеся горгульи, их высоко вскинутые крылья в лунном свете бросают длинные тени. Каменные бестии выглядят напряженными, готовыми к прыжку. И я вспоминаю леденящую кровь галлюцинацию, которая случилась со мной в тот день, когда мы ехали с Фелисити, — пасть твари разевается, видны сверкающие острые зубы, тонкая струйка крови… и я вынуждена отвернуться.

— Ну, я все же полагаю, что, если в книге есть какая-то великая тайна, мы бы уже до нее докопались, — настаиваю я.

Энн смотрит в звездное небо.

— Может быть, мы просто не знаем, где искать?

Часом позже мы сидим в комнате Фелисити с «Историей тайных обществ» и пытаемся читать при слабом свете единственной свечи.

— Ищите что-нибудь, что может быть так или иначе связано с этим Деревом Всех Душ, — говорю я подругам. — Может быть, мы как раз потому и пропустили это в первый раз, что для нас оно не имело смысла.

Мы читаем страницу за страницей, пока слова не начинают сливаться в мутные пятна перед глазами. Мы по очереди читаем вслух. Все подряд: главы о друидах, о гностиках, ведьмах и язычестве, рассматриваем редкие иллюстрации, которые ничегошеньки нам не дают. Мы снова читаем главы об Ордене и братстве Ракшана и не находим новых фактов, вообще ничего интересного. В книге нет ни единого слова о Дереве Всех Душ.

Мы переворачиваем очередную страницу, на ней — иллюстрация с изображением какой-то башни. Я читаю вслух:

— Холмы Гластонбери. Стоунхендж. Великие пирамиды и великий сфинкс в Гизе. Все эти места считаются пропитанными магией, которая рождается в те моменты, когда Земля и планеты выстраиваются в одну линию, — читаю я, с трудом сдерживая зевоту. — Священные точки Земли отмечены разными способами — это могут быть церкви, кладбища, каменные круги, замки и прочее. И великие жрицы, почтенные друиды, мудрые язычники верили, что именно туда приходят духи…

— Джемма, да ничего там больше нет, — стонет Фелисити.

Она опустила руки и голову на спинку кровати, как скучающее дитя.

— Нельзя ли нам отправиться в сферы? Пиппа ждет.

— В книге пятьсот страниц, — поддерживает ее Энн. — И у нас еще вся ночь впереди, а мне тоже хочется поиграть в магию.

— Вы правы, — говорю я, закрывая том. — В сферы!

Глава 29

Теперь, когда мисс Мак-Клити вернулась, она не тратит зря время на заигрывания с нами. И при каждой возможности взмахивает кнутом. Есть правильный и ошибочный способы сделать то или иное, но, судя по всему, правильным способом всегда является способ мисс Мак-Клити. Но, несмотря на ее железную волю, мы радуемся, что она большой любитель пеших прогулок, и как только дни становятся теплее, мы с благодарностью присоединяемся к ней, чтобы сбежать от школьной духоты.

— Уверена, сегодня мы можем заняться эскизами на свежем воздухе, — заявляет она.

Поскольку день чудесный, новость приветствуется с искренним энтузиазмом. Мы надеваем чепчики, чтобы защитить нежную кожу от угрозы веснушек, хотя, конечно, для меня это вопрос спорный. Я вспоминаю прекрасные, жаркие дни в Индии, когда я бегала босиком по потрескавшейся земле и солнце оставляло на коже воспоминания в виде множества маленьких коричневых пятнышек, как будто сами боги бросили на мои щеки и нос горсточку песка.

— Солнце тебя благословило, — обычно приговаривала Сарита. — Посмотри, оно оставило на твоем лице следы своих поцелуев, чтобы все это видели и завидовали.

— Тебя солнце любит больше, — говорила я, поглаживая ее высохшие руки цвета старой тыквенной бутыли, и она смеялась.

Но здесь не Индия, и за веснушки нас не похвалят. Здесь солнцу не позволено показывать свою любовь.

Мисс Мак-Клити ведет нас по грязной траве, от которой готовы развалиться ботинки.

— Куда мы идем? — ворчит Элизабет, она тащится позади всех.

— Мисс Мак-Клити, а далеко нам еще идти? — спрашивает Сесили.

— Прогулка пойдет вам на пользу, мисс Темпл, — отвечает мисс Мак-Клити. — И я не желаю больше слышать жалоб.

— Я и не жаловалась, — фыркает Сесили, но никто ее не поддерживает.

Если бы объявили чемпионат по нытью, Сесили без труда выиграла бы все призы.

Мисс Мак-Клити ведет нас через лес, мимо озера, где отражается серое небо, и дальше по узкой неровной тропе, которую мы прежде и не видели. Тропа извивается между деревьями и выводит нас к какому-то холму. На вершине холма виднеется маленькое кладбище, и именно туда направляется мисс Мак-Клити. Она расстилает покрывало между надгробными камнями и ставит на него корзину для пикника.

Элизабет кутается в плащ.

— Зачем мы пришли в такое ужасное место, мисс Мак-Клити?

— Чтобы лишний раз вспомнить о том, что жизнь коротка, мисс Пул, — говорит учительница, встречаясь со мной взглядом. — И еще здесь отличное место для пикника. Кто хочет пирога и лимонада?

Она широким жестом открывает корзину, и аромат сочного пирога с яблоками, испеченного Бригид, плывет в воздухе. Толстые ломти лакомства тут же оказываются у всех в руках. Льется лимонад. Мы неторопливо, с ленцой, рисуем и едим. Мисс Мак-Клити пьет лимонад маленькими глотками. Она смотрит на раскинувшиеся перед нами зеленые холмы, редкие группы деревьев, похожие на клочки волос на лысой мужской голове.

— В этих краях есть нечто особенное.

— Здесь чудесно, — соглашается Энн.

— Но очень грязно, — бурчит Сесили с набитым ртом. — Не то что в Брайтоне.

Я представляю, как она начищает приз, полученный за нытье.

Энн решается заговорить.

— Бригид рассказывала, что по этим холмам, возможно, проходил сам Иисус со своим двоюродным братом Иосифом, и еще эти места притягивали гностиков.

— Кто такие гностики? — хихикает Элизабет.

— Это мистическая секта ранних христиан, но вообще-то они были скорее язычниками, чем настоящими христианами, — поясняет мисс Мак-Клити. — Я тоже слышала эту историю, мисс Брэдшоу. Многие британцы верят, что именно в этих краях стоял Камелот и что Мерлин выбрал это место потому, что здешние земли содержат в себе особую магию.

— Как это земля может содержать в себе магию? — интересуется Фелисити.

Ее рот при этом чересчур набит, и Мак-Клити бросает на нее укоризненный взгляд.

— Мисс Уортингтон, мы не дикари, помните об этом, — выговаривает она моей подруге и протягивает ей салфетку. — Многие в древности верили, что существуют такие места, которые содержат в себе необычайную силу. И именно поэтому они поклонялись этим краям.

— Значит ли это, что если я встану в центре Стоунхенджа, я могу стать такой же могущественной, как король Артур? — со смехом говорит Сесили.

— Нет, я не думаю, что такие места делятся силой со всеми без разбора; скорее они незаметно направляют тех, кто обладает пониманием, — подчеркнуто произносит мисс Мак-Клити. — Ведь когда мы читаем о магии в разных волшебных историях, сказках или мифах, мы снова и снова натыкаемся на мысль, что во всем этом существуют строгие законы, которые необходимо соблюдать, иначе воцарится хаос. Посмотрите вон туда. Что вы видите?

Мисс Мак-Клити машет рукой в сторону зеленого горизонта.

— Холмы, — отвечает Энн. — Дороги.

— Цветы и кусты, — добавляет Сесили.

И смотрит на мисс Мак-Клити так, будто ждет награды за правильный ответ.

— Все, что вы видите, и есть доказательство. Доказательство того, что человек может завоевать природу, что хаос возможно отогнать. Вы видите свидетельство важности порядка, закона. Они необходимы ради обуздания хаоса. И если мы замечаем его в себе, мы должны вырвать его с корнем и заменить твердой дисциплиной.

Но можно ли действительно вот так легко справиться с хаосом? Если бы это было так, я сумела бы заменить безумную путаницу в душе на нечто аккуратное и приглаженное, и меня не мучила бы эта мешанина желаний, и потребностей, и дурных предчувствий, которые вечно заставляют меня думать, что я никогда не впишусь в общий порядок вещей.

— Но разве многие сады не прекрасны именно потому, что они несовершенны? — спрашиваю я у мисс Мак-Клити. — Разве странные, новые цветы, выросшие по ошибке или по чистой случайности, не доставляют такое же удовольствие, как те, что посажены по плану и отлично ухожены?

Элизабет поджимает губы.

— Мы говорим об искусстве?

Мисс Мак-Клити широко улыбается.

— Ах, это прекрасный переход к нашей теме. Взгляните на произведения великих мастеров, и вы увидите, что их работы созданы в соответствии со строгими правилами: мы видим в них четкую схему линий, света и цвета. — Она смотрит мне в глаза так, словно готовится объявить шах и мат. — Искусство невозможно создать вне порядка.

— А что вы тогда скажете о парижских импрессионистах? Судя по всему, в движениях их кисти порядка не слишком много, — говорит Фелисити, облизывая с пальцев крошки пирога.

— Всегда существуют бунтовщики и радикалы, — пожимает плечами мисс Мак-Клити. — Те, кто живет на окраине общества. Но что они дают этому самому обществу? Они получают от общества что хотят, но совершенно не думают о цене полученного. Нет. Я готова доказать, что преданные, трудолюбивые люди, которые подавляют собственные эгоистические желания ради пользы всех, и есть костяк, опора мира. Что, если нам всем вдруг вздумается отказаться от правил и жить свободно, бездумно, ни о чем не заботясь? Наша цивилизация просто рухнет. Есть своя радость в долге, есть чувство безопасности, которое рождается от того, что человек осознает свое место. Это и есть английский образ жизни. И другого быть не может.

— Вы совершенно правы, мисс Мак-Клити, — заявляет Сесили.

Но чего еще ожидать от нее?

Я понимаю, что дискуссия на этом должна закончиться, но не могу этого допустить.

— Однако без бунтовщиков и радикалов не было бы и перемен, не было бы борьбы. И не было бы прогресса.

Мисс Мак-Клити задумчиво качает головой.

— Настоящий прогресс может случаться только тогда, когда обеспечена безопасность.

— А что, если эта безопасность… всего лишь иллюзия? — говорю я, думая вслух. — Что, если это нечто такое, чего вообще не существует?

— Тогда мы погибнем. Воцарится хаос.

Мисс Мак-Клити сжимает в руке то, что осталось от кусочка ее пирога, и лакомство рассыпается в крошки.

Я откусываю от своего куска.

— А что, если это станет началом чего-то нового? Что, если миновав его, мы станем свободны?

— Вы бы не отказались от такой возможности, мисс Дойл?

Мисс Мак-Клити пристально смотрит мне в глаза, и я наконец вынуждена отвести взгляд.

— О чем вообще мы говорим? — кудахчет Элизабет.

— Мисс Мак-Клити, земля такая жесткая! — ноет Марта. — Мы не могли бы уже вернуться в школу?

— Да, отлично. Мисс Уортингтон, я оставляю вас за старшую. Девушки, слушайтесь ее.

Мисс Мак-Клити аккуратно стряхивает крошки с рук на салфетку и сворачивает ее.

— Порядок. Вот где ключ. Мисс Дойл, останьтесь, мне понадобится ваша помощь, чтобы все уложить.

Мы с Фелисити переглядываемся. Она проводит пальцем по горлу, как будто взмахивает кинжалом. Надо будет сказать ей позже, что этот жест мне весьма понравился. Мисс Мак-Клити берет букетик полевых цветов и кивком предлагает мне следовать за ней в глубь кладбища. На самую вершину холма ведет крутая тропинка. Ветер здесь дует нещадно. Он вырывает несколько прядей из прически мисс Мак-Клити, и они полощутся над ее лицом, немного смягчая суровое выражение. Отсюда, сверху, я вижу, как девушки веселой цепочкой идут между деревьями, и замыкает шествие Энн. Вдали вырастает из земли здание школы Спенс, так, словно оно — естественная часть ландшафта, как будто оно вечно стояло здесь, вместе с деревьями и кустами или далекой Темзой.

Мисс Мак-Клити кладет цветы к основанию простого надгробного камня. «Евгения Спенс, любимая сестра. 6 мая 1812 года — 21 июня 1871 года».

— Я не знала, что здесь могила миссис Спенс.

— Она хотела, чтобы все было очень просто, без пышных церемоний.

— Какой она была? — спрашиваю я.

— Евгения? У нее был острый ум и большой магический дар. В свое время она была одной из самых могущественных жриц Ордена. Добрая, но твердая. Она верила, что необходимо всегда следовать правилам, без исключений, потому что любое отклонение может привести к несчастьям. Эта школа была делом всей ее жизни. Я очень многому у нее научилась. Она была моей наставницей. Я очень ее любила.

Она вытирает руки, на которых остались крошки земли и листьев от цветов, и надевает перчатки.

— Я очень сочувствую вашей потере, — говорю я. — Мне жаль, что моя мать…

Мисс Мак-Клити быстро застегивает пуговки плаща.

— Ее убил хаос, мисс Дойл. Две девушки нарушили правила, и это привело к гибели нашей любимой учительницы. Помните об этом.

Я вспыхиваю от стыда, и мой румянец не остается незамеченным.

— Мне очень жаль, — говорит мисс Мак-Клити. — Для меня все это было слишком тяжело. И признаю, когда я узнала, что именно дочь Мэри заново нашла ключ к сферам, я была расстроена и разочарована. Ведь та самая особа, чья выходка привела к смерти Евгении, сумела родить нашу спасительницу… Похоже, судьба жестоко над нами подшутила.

— Я не так уж плоха, — возражаю я.

— Одно дело — готовиться к величию. И совсем другое — выдержать его, когда оно на вас свалится. Боюсь, что кровь вашей матери может привести вас к опасному выбору…

Она смотрит на школу, где рабочие стучат молотками, восстанавливая погибшее восточное крыло.

— А вы все еще не в состоянии войти в сферы или восстановить магию Храма?

— Боюсь, нет.

Я рассматриваю надгробие Евгении Спенс, надеясь, что мисс Мак-Клити не заметит, как порозовели мои щеки от произнесенной лжи.

— Интересно, почему мне так трудно в это поверить? — говорит она.

— А нет ли какого-то другого пути в сферы? — спрашиваю я, меняя тему.

— Никто такого пути не знает, — отвечает мисс Мак-Клити.

Она проводит рукой по моим волосам, заправляет за ухо выбившуюся прядь.

— Мы должны быть терпеливыми. Я уверена, ваша сила вернется.

— Если только сферы не откажутся позволить мне продолжить, — напоминаю я.

Она усмехается.

— В этом я весьма сомневаюсь, мисс Дойл. Идемте, надо еще собрать все.

Она идет обратно к месту пикника, и я тащусь за ней.

Я высвобождаю прядь, так аккуратно подобранную мисс Мак-Клити; локон трепещет на ветру.

— Мисс Мак-Клити, но если магия вновь разгорится во мне… и если я снова смогу проникать в сферы… согласится ли Орден заключить союз с племенами, живущими там?

Глаза Мак-Клити вспыхивают.

— Вы что имеете в виду? Объединиться с теми, кто многие века старался нас уничтожить?

— Но если все стало по-другому…

— Нет, мисс Дойл. Некоторые вещи никогда не изменятся. Нас преследовали за нашу веру и нашу силу и в сферах, и вне их. Но мы не сдадимся так легко. Наша миссия — привязать магию к Храму, восстановить руны, вернуть сферы на тот путь, которым они шли до той ужасной трагедии, уничтожившей нашу безопасность.

— Но была ли она на самом деле, эта безопасность? Что-то непохоже.

— Конечно, была. И жителям сфер и нашего мира снова ничто не будет грозить, когда все вернется на прежнюю дорогу.

— Но мы не можем идти назад. Мы можем идти только вперед, — говорю я, сама удивляясь, что повторяю слова мисс Мур.

Мисс Мак-Клити резко смеется.

— И как только могло дойти до такого? Ваша мать едва не уничтожила всех нас, а теперь еще вы готовы забить последний гвоздь в крышку гроба! Помогите-ка мне с этой корзиной, пожалуйста.

Когда я передаю ей стакан для лимонада, наши руки сталкиваются и стакан падает и разлетается на такие мелкие осколки, которые уже невозможно собрать в единое целое.

— Ох, извините, — говорю я, собирая осколки в кучку.

— Вы умудряетесь устроить беспорядок даже в простейших вещах, мисс Дойл. Оставьте. Я сама все сделаю.

Я отхожу в сторону, пробираясь между древними надгробиями, на которых написаны имена тех, кого любили только тогда, когда они были живы.

Когда я возвращаюсь, у восточного крыла разгорается бунт. Фелисити подбегает ко мне и тащит к группе девушек, наблюдающих за всем из-под укрытия деревьев. Мужчины бросили работу. Они собрались вместе, шляпы сдвинуты на затылки, руки сложены на груди, а мистер Миллер, налившись кровью, кричит на них.

— Я здесь мастер, и я вам говорю — заканчивайте работу, или никто не получит денег! Быстро беритесь за дело!

Мужчины переминаются с ноги на ногу. Поправляют шляпы. Один сплевывает на траву. Потом высокий рабочий, с телосложением, как у боксера, выходит вперед. И тревожно оглядывается на товарищей.

— Нехорошо это, сэр.

Мистер Миллер подносит руку к уху и хмурится.

— Что ты говоришь?

— Нам тут кое-что рассказали. Неладно с этим местом.

— Все будет ладно, когда ты положишь денежки в карман! — кричит мистер Миллер.

— Да ведь Тэмбли-то пропал! И Джонни отошел вчера вечером и так и не вернулся, — громко говорит другой рабочий, он скорее напуган, чем рассержен. — Они просто встали и ушли, не говоря ни слова, и неужели вам не кажется, что это уж очень странно?

— Похоже, эта болтовня их перепугала. И скатертью дорога! Трусы! Если меня спросите, так нам надо очистить лес от этих грязных цыган. Я бы не удивился, если бы все это было их рук делом. Являются в нашу страну и пытаются отбить работу у честных англичан! Неужто мы позволим им тут все проклинать и колдовать и даже не станем бороться?

— Ваши мужчины пьяницы. Вот и все проклятие.

По склону холма спускается Итал, за ним идут с десяток цыган, и среди них — Картик. Сердце у меня бьется быстрее. Цыгане превосходят числом рабочих мистера Миллера.

Мастер бежит навстречу цыганам. Он наносит Италу удар, но тот уклоняется, как опытный боксер. Мужчины сцепляются в драке, а зрители с обеих сторон их подстрекают. Итал сильно бьет мистера Миллера в челюсть. Тот падает на землю. Картик протягивает руку к кинжалу, спрятанному в башмаке.

— Эй вы, там! Прекратите безобразие! — пронзительно кричит Бригид.

Школа опустела, ученицы выбежали посмотреть на схватку мужчин. А она продолжается.

— Почему это у вас никто не пропал? — кричит рабочий.

— Это не доказательство! — отвечает Итал, взмахивая кулаком.

— Для меня — доказательство! — ревет другой рабочий.

Он прыгает на спину Итала, вцепляется в его рубашку, как дикий зверь. Картик пытается его оттащить. Мужчина разворачивается и стремительно бросается на него, ноги у Картика подгибаются, он теряет равновесие. И вот уже вся лужайка превращается в безумный хаос.

— Разве это не возбуждает? — говорит Фелисити, ее глаза полыхают огнем.

Появляется миссис Найтуинг. Она шагает через лужайку, как сама королева Виктория, проводящая смотр своей гвардии.

— Это никуда не годится, мистер Миллер! Они должны немедленно прекратить!

На открытое место, пошатываясь, выходит мать Елена. Она призывает цыган остановиться. Она слаба, ей приходится прислониться к дереву.

— Это же то самое место! Оно забрало мою Каролину! Позовите Евгению… попросите ее остановить их…

Суматоха прекращается. Вперед выходит Картик. На нижней губе — свежая царапина.

— Если мы объединим наши силы, у нас будет больше шансов поймать того, кто устраивает тут неприятности. Мы могли бы стоять на страже, пока вы спите…

— Позволить таким, как вы, стоять на страже? Мы, пожалуй, проснемся с пустыми карманами, а может, и с перерезанными горлами! — кричит кто-то из рабочих.

Снова все оглушительно вопят, звучат угрозы, вот-вот готова разразиться новая драка.

Миссис Найтуинг решительно подходит к скандалистам.

— Джентльмены! К предложению стоит прислушаться. Цыгане будут стоять на страже по вечерам, чтобы вы смогли нормально отдохнуть.

— Не хочу я, чтоб они сторожили нас! — говорит мистер Миллер.

— Но мы все равно сторожить будем, — возражает Итал. — Ради собственной безопасности.

— Ну что за безобразие! — неодобрительно произносит миссис Найтуинг. — Девушки! Вы что, так и будете стоять тут, разинув рты, как гуси? Немедленно всем вернуться в школу!

Я прохожу мимо Картика, старательно глядя на других девушек. «Только не смотри на него, Джемма. Он не ответил на твой зов. Просто иди».

Я умудряюсь добраться до входа в школу и лишь тогда позволяю себе оглянуться — и вижу, что Картик провожает меня взглядом.

— Письма! Письма! — возвещает Бригид, входя с еженедельной порцией почты, которую она только что доставила из деревни.

Занятия тут же забыты, мы все толпимся вокруг нее, протягивая руки в желании получить весточку из дома. Самые младшие пищат и хлюпают носами над материнскими посланиями, они так тоскуют по дому… Но мы, старшие, горим желанием узнать новые сплетни.

— Ага! — восклицает Фелисити, взмахивая каким-то приглашением. — Вот это новость!

— «Вас сердечно приглашают на турецкий бал в честь мисс Фелисити Уортингтон, в доме лорда и леди Маркхэм, в восемь вечера», — читаю я вслух. — Ох, Фелисити, как это замечательно!

Она прижимает приглашение к груди.

— Я уже почти чувствую вкус свободы! А ты что получила, Джемма?

Я смотрю на обратный адрес.

— Это письмо от бабушки, — говорю я и засовываю конверт в книгу.

Фелисити вскидывает брови.

— А почему ты его не открываешь?

— Открою, — отвечаю я. — Попозже.

Письма получили все, кроме Энн. Каждый раз, когда доставляют почту, для нее истинное горе оставаться ни с чем; ни единая душа не трудится написать ей и сказать, что по ней скучают.

Бригид держит еще один конверт; она подносит его поближе к свету и хмурится.

— Ох, этот человек, похоже, свихнулся. Это вообще не к нам… Мисс Нэн Уошбрэд. Нет здесь никакой Нэн Уошбрэд.

Энн чуть ли не прыгает к конверту.

— Можно посмотреть?

Бригид отводит руку.

— Нет-нет. Это уж пусть миссис Найтуинг решает, что с ним делать.

Мы беспомощно смотрим, как Бригид кладет письмо мисс Тримбл в стопку корреспонденции для нашей директрисы и аккуратно прячет все в карман фартука.

— Энн, а как Бригид передает письма Найтуинг? — спрашиваю я.

— Кладет на стол в ее кабинете, — отвечает Энн, судорожно сглатывая. — Наверху.

Обстоятельства вынуждают нас ждать до вечерней молитвы, и только тогда мы можем попытаться добыть письмо. Пока остальные девушки собирают шали и молитвенники, мы ускользаем и пробираемся в кабинет миссис Найтуинг. Это старая чопорная комната, как раз под стать темным платьям директрисы, давно вышедшим из моды.

— Давайте-ка побыстрее.

Мы открываем ящики письменного стола в поисках письма. Я заглядываю в маленький шкаф. Полки уставлены рядами книг: мисс Мейбл Коллинз, миссис Форрестер… «Честь Тикси», «Истинная любовь», «Преступление слепой Элси», «Награда за ожидание»…

— Вы просто не поверите, что я тут нашла, — говорю я, хихикая. — Любовные романы! Можете такое вообразить?

— Джемма, ну что ты в самом деле! — сердится Фелисити, стоящая у двери на страже. — У нас есть дело и поважнее.

Смутившись, я собираюсь закрыть шкаф, но тут замечаю какое-то письмо; на нем стоит почтовый штамп 1893 года. Оно слишком старое, чтобы быть тем, которое нам нужно. Однако почерк кажется мне странно знакомым. Я переворачиваю конверт — и вижу сломанную восковую печать с изображением глаза и полумесяца, а потом достаю листок из конверта. Никаких приветствий в начале письма нет.

— Нашла! — вскрикивает Энн.

— Кто-то поднимается по лестнице! — громко шепчет Фелисити, в голосе слышится паника.

Я торопливо кладу все на место и закрываю дверцы шкафа. Энн хватает свое письмо, и мы быстро уходим по коридору.

У обитой толстым сукном двери нас встречает хмурая Бригид.

— Вы прекрасно знаете, что вам нельзя заходить на учительскую половину!

— Нам показалось, что мы слышали какой-то шум, — легко врет Фелисити.

— Да, и мы ужасно испугались! — добавляет Энн.

Бригид всматривается в коридор с подозрением и тревогой.

— Я лучше позову миссис Найтуинг, и…

— Нет! — одновременно произносим мы.

— В этом нет необходимости, — говорю я. — Мы там просто ежика видели.

— Ежа? — бледнеет Бригид. — Пойду за метлой! Он не будет тут вонять в моем доме!

— Но это был всего лишь призрак, Бригид! — говорю я ей вслед. — Думаю, это был даже французский ежик.

— Французский ежик? — повторяет Фелисити с озадаченным видом.

— Oui, — киваю я.

Энн прижимает письмо к груди.

— Мы нашли то, что искали. Идемте. Я хочу узнать свою судьбу.

Мы спешим к церкви. День еще не закончился, но солнце быстро катится к горизонту.

— И что там говорится?

Фелисити пытается заглянуть в письмо, но Энн не готова показать его нам.

— Энн! — восклицаем мы с Фелисити.

— Хорошо, хорошо.

Энн протягивает нам письмо, и мы жадно вырываем его из ее рук.

— Читайте вслух. Я хочу знать, что мне все это не снится!

— «Моя дорогая мисс Уошбрэд, — в унисон начинаем мы с Фелисити. Энн, закрыв глаза и крепко сжав губы, впитывает каждое слово. — Надеюсь, мое письмо застанет Вас в добром здравии. Я поговорила с мистером Кацем, и он готов предложить Вам встречу в следующий понедельник, в два часа дня. Советую Вам не опаздывать, дорогая, потому что ничто не может так испортить настроения мистера Каца, как отсутствие пунктуальности. Я рекомендовала ему Ваш талант. А Ваша красота сама скажет все за себя. Искренне Ваша, Лили Тримбл».

— Ох, Энн, это же прекрасно! — говорю я, возвращая письмо.

Энн тут же засовывает его за ворот платья, поближе к сердцу.

— Да, да, да, ведь правда?

Радость преображает Энн. Она как будто даже становится выше, переполненная надеждой.

Держась за руки, мы бежим к церкви, а день наконец встает на якорь, погружаясь за край земли, оставляя за собой лишь слабый розовый след.

Одна из младших девочек стоит на кафедре, читая вслух огромную Библию. Девочка совсем юная, ей лет десять, не больше, и она старательно выговаривает слова, отчаянно шепелявя, а мы хихикаем, прикрываясь книгами.

— «И сказал змей жене: нет, вы не умрете…»

— Джемма, — шепчет Энн, — но я не могу отправиться на встречу с мистером Кацем.

— О чем это ты? — бормочу я из-за книги.

На лицо Энн набегает тень, гася ее недавнюю радость.

— Он ведь думает, что я — Нэн Уошбрэд.

— Это всего лишь имя. Лили Тримбл тоже свое сменила.

Сесили шикает на меня, но я изо всех сил делаю вид, что ничего не заметила.

— Но в письме написано: «Ваша красота сама скажет все за себя». Разве ты не понимаешь? Я совсем не та девушка. Одно дело — создать иллюзию, но… но как ее удержать навсегда?

— «Но знает Бог, что в день, когда вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло…»

— Мы будем как боги, — передразнивает шепелявящую девочку Фелисити, и на нашей скамье раздается натужный кашель, которым мы пытаемся прикрыть смех.

Мисс Мак-Клити поворачивает голову и щурится на нас. Мы поднимаем Библии, будто в школе миссионеров. Миссис Найтуинг сидит прямо, глядя вперед, и выражение ее лица такое же непроницаемое, как у сфинкса.

Мои мысли возвращаются к письму, спрятанному в шкафу директрисы. На какие предупреждения могла не обратить внимания миссис Найтуинг? Что за план?..

Внезапно слова Библии сливаются в неясный шум, а мир снова замедляет движение, почти останавливаясь. Девочка, стоящая на кафедре, прекращает мучительное чтение. В церкви становится душно; я потею.

— Энн? Фелисити? — зову я, но они принадлежат другому времени.

Слащавое шипение разносится по церкви.

— Фе-фелисити… — шепчу я, но она не может меня услышать.

Шипение повторяется, на этот раз громче. Справа. Я медленно поворачиваюсь, сердце набирает темп. Взгляд с трудом преодолевает невероятное расстояние от пола до витражного окна, где изображены ангел и горгона.

— Ох, боже…

В панике я шарахаюсь, но путь мне преграждают неподвижные девушки, так что я могу лишь в ужасе смотреть, как оживает витраж. Как на представлении братьев Вольфсон, ангел вдруг шагает ко мне, держа над собой голову горгоны. А потом голова открывает глаза и начинает говорить.

— Опасайся рождения мая… — шипит она.

С громким вскриком я прихожу в себя, и мир обретает естественную скорость. Я свалилась на Энн, а та — на Фелисити, и так далее, как костяшки домино.

— Джемма! — окликает Энн, и только тогда я осознаю, что крепко вцепилась в нее.

— П-прости… — бормочу я, вытирая со лба пот.

— Ух… Вот, возьми. — Фелисити протягивает мне носовой платок.

Взрываются звуком трубы органа, призывая нас к пению, и я надеюсь, что оглушительная музыка помешает услышать, как колотится мое сердце. Звучит гимн, и девичьи голоса взмывают в воздух. Мои губы шевелятся, но петь я не могу.

«Не смотри, не смотри туда…» Но я должна, я должна…

Я очень осторожно кошу глаза вправо, где несколько мгновений назад кровавый трофей ангела прошипел предостережение, которого я не понимаю. Но лицо ангела снова выглядит мирным и спокойным. А глаза горгоны закрыты. Это просто картина на окне, ничего, кроме цветных стекол.

Кровь все еще бурлит, поэтому я устраиваюсь в одиночестве и читаю письмо из дома. Это обычная болтовня бабушки, о том или ином приеме, перечисление всех последних сплетен, но я не слишком всем этим интересуюсь. Правда, я с удивлением читаю, что Саймон Миддлтон спрашивал обо мне, и на мгновение уныние рассеивается, но я тут же становлюсь противна самой себе из-за того, что с такой легкостью позволяю мыслям сосредоточиться на каком-то мужчине; и так же быстро забываю об этом, трижды прочитывая упоминание о Саймоне.

К письму бабушки — дополнение от Тома. Он пишет:

Я сминаю записку и швыряю ее в огонь. Я отчаянно нуждаюсь в совете — насчет брата, Ордена, Вильгельмины Вьятт, сфер и магии, которая и восхищает, и пугает меня. И я могу обратиться только к одному существу, только она может знать ответы на все вопросы. И я пойду к ней.

Глава 30

У ежевичной стены я покидаю подруг. Энн просовывает голову в проход между колючками, разделяющими нас.

— Ты идешь?

— Да, попозже. Мне нужно кое с кем повидаться.

Фелисити переполняется подозрениями.

— И с кем это?

Я драматически вздыхаю.

— Я должна поговорить с Ашей насчет договора между неприкасаемыми и лесным народом. Обсудить кое-что.

— Звучит отчаянно скучно, — заявляет Фелисити. — Что ж, удачи тебе.

Они рука об руку спешат к замку, возвышающемуся над зарослями лозы как костлявый мираж.

Из закопченных чаш по обе стороны ведущей к Храму тропы поднимается разноцветный дым. Обычно он пахнет сладчайшими благовониями, но сегодня я ощущаю что-то другое, острое и неприятное. Хаджины выглядят возбужденными. Они как будто ждут надвигающейся грозы.

— Леди Надежда, — с поклоном произносит Аша.

— Мне необходимо пройти к колодцу вечности, — говорю я, не останавливаясь.

Аша идет за мной по лабиринту коридоров.

— Леди Надежда, мой народ испуган. Лесные люди обвиняют нас в том, что мы втайне вступили в заговор с Орденом…

— А вы вступили? — интересуюсь я.

— Да неужели и ты в это веришь?

Но я вообще не знаю, во что верить. У Ордена есть некий план, и я намерена все узнать о нем. Мы добираемся до Пещеры Вздохов.

— Аша, мне нужно побыть одной.

Она снова кланяется, прикрыв глаза.

— Как пожелаешь, леди Надежда.

Тело Цирцеи плавает под стеклянистой поверхностью. Она кажется невесомой, хотя я ощущаю ее присутствие, и мне от этого так тяжело, что я едва дышу.

— Значит, в конце концов ты вернулась.

«Мне нужна твоя помощь». Как я ни стараюсь, я не в силах выдавить из себя эти слова.

— Что-то назревает, и я хочу знать, что именно!

Ее голос звучит как голос умирающей.

— Ты понимаешь… какова цена… моего совета?

Я нервно сглатываю. Но если уж я начала, повернуть назад невозможно. А если я дам Цирцее магию, которую она так жаждет получить, кто может гарантировать, что она не обратит ее во зло?

— Да. Я понимаю.

— И ты дашь это… по доброй воле?

— А разве у меня есть выбор? — возражаю я и горько смеюсь, отлично понимая, как она откликнется на такие слова. — Да, я понимаю, что выбор есть всегда. Отлично. Я выбираю именно это: я дам тебе то, чего ты хочешь, в обмен на то, что нужно мне.

— Только по твоей доброй воле…

— Да, я дам тебе это по собственному желанию! — огрызаюсь я.

— Тогда подойди ко мне, — шепчет она, и этот шепот — не громче шелеста шелка.

Я подхожу к колодцу, ее тело прижимается снизу к запечатанной воде. И мне нужна вся сила воли, чтобы заглянуть в эти глаза.

— Слушай внимательно, Джемма, — говорит она низким, хриплым шепотом. — И делай в точности то, что я говорю, иначе ты убьешь меня и ничего не узнаешь.

— Я слушаю, — киваю я.

— Положи ладони на поверхность льда и одари его жизнью…

— Но я думала, это убьет…

— Только до тех пор, пока не сломается печать и не очистится вода.

Мои пальцы замирают на краю колодца. «Ну же, Джемма, сделай это…» Я медленно опускаю дрожащие руки и касаюсь поверхности. Ледяная корка тает от прикосновения. Вода проясняется, Цирцея поднимается выше.

— Хорошо, хорошо, — шепчет она. — А теперь положи ладони мне на сердце и дай немножко магии — но только чуть-чуть. Я слишком слаба и не смогу принять больше.

Моя рука погружается в воду и наконец касается мокрой ткани лифа Цирцеи, и я с трудом подавляю крик.

— Давай, — вздыхает она.

Вскоре магия связывает нас невидимой нитью. Я не слышу мыслей Цирцеи, до меня доносится лишь отзвук моих собственных.

— Ну вот, — говорю я, быстро отдергивая руку.

Мисс Мур поднимается выше — и вот она уже мирно плавает на поверхности. На ее щеках и губах появляется легкий розоватый оттенок. Невидящие глаза первый раз моргают. Голос набирает силу.

— Спасибо, Джемма, — негромко произносит она.

— Я сделала то, о чем ты просила. А теперь мне нужны ответы.

— Разумеется.

Я шагаю вокруг колодца, мне не хочется смотреть на Цирцею.

— Что ты имела в виду, когда сказала, что Орден строит заговор против меня? Как мне остановить братьев Ракшана? Что я должна знать о сферах, о существах Зимних земель и о магии? И о Пиппе. Что ты знаешь о…

— Слишком много вопросов, — бормочет она. — Но ответ на них очень прост. Если ты хочешь защититься от Ордена и от Ракшана, ты должна прежде всего как следует заглянуть в себя, Джемма.

— Что ты хочешь этим сказать?

Я осторожно приближаюсь к краю колодца.

— Научись владеть собой — понимать и свои страхи, и свои желания. Это и есть ключ к магии. И тогда никто не сможет совладать с тобой. Помни, — она глубоко, со свистом вздыхает, — магия… живая, она связана с теми, кто к ней прикасается, и меняется в зависимости от них…

Я снова принимаюсь шагать, стараясь не смотреть на Цирцею.

— Мне скоро семнадцать. Я полагала, что знаю себя.

— Ты должна познать все, даже самые темные уголки своей души. В особенности их.

— Возможно, у меня нет темных углов.

Чуть слышный смех доносится из колодца.

— Если бы это было так, мы с тобой поменялись бы местами.

Я ищу ответ, но не нахожу его.

— И ты должна понимать, какой будет для тебя цена магии.

— Цена? — повторяю я.

— Все имеет свою цену. — Она еще раз судорожно вздыхает. — Я уже целую вечность… не говорила так много… Мне нужно отдохнуть.

Я быстро подхожу к каменному краю колодца, в котором плавает Цирцея, и вижу, что ее глаза закрыты.

— Погоди! А что насчет Тома, и Ракшана, и Пиппы, и Зимних земель? И у меня есть и другие вопросы! Ты сказала, что поможешь!

— Я и помогла, — отвечает Цирцея, погружаясь в глубину. — Исследуй свои темные углы, Джемма. Прежде чем обнаружишь, что застряла в них.

Я поверить не могу, что дала так много, а в ответ получила так мало. Но не следовало доверять Цирцее.

— Я не вернусь сюда до тех пор, пока не возвращу магию в Храм… до того дня, когда ты умрешь! — кричу я, бросаясь бегом вон из комнаты с колодцем.

Когда я выскакиваю из-за занавеса, Аша ждет меня. Она сидит на маленькой циновке, скрестив ноги, чистит ярко-оранжевые гороховые стручки и складывает горошины в чашу. За ее спиной несколько хаджинов сортируют мак, лежащий в больших корзинах, отбирая только самые яркие цветки и отбрасывая все остальное.

Аша жестом подзывает меня.

— Можно с тобой поговорить, леди Надежда?

Я сажусь на циновку рядом с ней, но с трудом могу усидеть на месте. Я слишком возбуждена разговором с Цирцеей и отчаянно злюсь на себя за то, что доверилась ей.

— Я подумала над твоим предложением, — говорит Аша. — Я уверена, для хаджинов будет лучше не присоединяться к союзу.

— Не присоединяться? Но почему?

Пальцы Аши усердно освобождают горошины от бесполезной оболочки.

— Мы не желаем включаться в подобную борьбу. Это не наш путь.

— Но, Аша, получив свою долю магии, твой народ обретет кое-какую силу в сферах. Вы сможете многое изменить. Вы сможете исцелить…

Я умолкаю на полуслове, испугавшись, что могу ее обидеть. Хаджины бросают на меня удивленные взгляды. Аша кивает им, и они, поклонившись, уходят.

— В прошлом, в темные времена, нас постоянно преследовали, — поясняет Аша. — С нами обращались как с рабами. Убивали за любую мелочь. А потом пришел Орден и дал нам защиту. С тех пор как пошли разговоры о союзе, наша безопасность оказалась под вопросом. Над нашим народом всегда насмехались. Кентавры изгнали хаджинов сюда, к реке. А прошлой ночью кто-то украл мак — всего лишь небольшую корзину, но и этого довольно.

Я сжимаю кулаки.

— Но это невозможно терпеть! Я сейчас же поговорю с Филоном!

Аша качает головой:

— Нет. Мы лучше отступим. Здесь, вдали от всего, нам ничто не грозит.

Я окидываю взглядом каменные пещеры, где неприкасаемые уже сотни лет живут в изгнании.

— Но вас вынудили жить вот здесь. Разве это безопасность?

Аша разглаживает сари на покрытых волдырями ногах.

— Об этом лучше не говорить.

— Ты принимаешь это решение за весь свой народ?

Она резко бросает горошины в чашу.

— Им не следует ни о чем знать. Это вызовет лишь недовольство.

— Кем? — спрашиваю я.

— Это только к лучшему, — повторяет Аша, как какую-нибудь мантру.

К нам подходит одна из неприкасаемых. На ее лице написана тревога.

— Урожай не слишком хорош, Аша, — виноватым тоном говорит она. — Мы потеряли много цветов из-за мороза и вредителей.

Аша хмурится.

— Мороз?..

Неприкасаемая раскрывает покрытые волдырями ладони и показывает маковые цветы, увядшие и посиневшие от холода.

— Они не смогли выжить.

— Погоди… — бормочу я и кладу руку на цветы; они оживают, становятся сочными и красными. — Это и вы сможете делать, если захотите.

Девушка с надеждой смотрит на Ашу, но та качает головой.

— Это же ненадолго, — говорит она.

Забрав из рук девушки ожившие цветы, она швыряет их в кучу отбросов.

Я снова иду между ивами. Величественные ветви веером раскинулись над головой, но я не смотрю на них, погрузившись в размышления. Что за план строит Орден против меня? Могли ли они убить Вильгельмину Вьятт ради того, чтобы заставить ее молчать, и что за тайна была ей известна — тайна, за которую стоило ее убить? Как я могу управлять сферами, если те самые люди, которые и должны бы составить мой союз, не доверяют друг другу?

Даже то, что скоро я увижу Пиппу и остальных там, в Пограничных землях, не успокаивает меня. Им захочется танцевать. Играть в веселые игры. Творить из воздуха бальные наряды и плащи — из потрепанных гобеленов. А когда Фелисити и Пиппа оказываются рядом, все остальные для них перестают существовать. Их дружба — это нечто особенное. Я завидую их близости и ненавижу себя за это. Я не могу решить, что тут хуже — зависть или мелочность.

На тропе вдруг возникает маленький пыльный вихрь. Он несется с дробным стуком. Вихрь движется быстро, мне не убежать от него. Я пытаюсь спрятаться между стволами ив, но они растут слишком близко друг к другу, не протиснуться. Магия. Но что именно?.. Чем-то укрыться. Чем, чем, чем? Я не в силах думать. Иллюзия. Какая-нибудь иллюзия. Но какая? «Оглядись вокруг, Джемма. Что здесь есть?» Тропа. Небо. Пыль. Ивы. Ивовое дерево!

Он приближается.

«Прогони страх. Прогони. Прогони». Я чувствую, как во мне вскипает магия, и могу лишь надеяться, что она будет повиноваться. Я смотрю на свои руки и вижу ветви. Я это сделала. Я спряталась.

Всадник придерживает коня, а потом и вовсе останавливается. Я едва дышу от страха. Это Амар. На нем плащ из звериных шкур — и глаза зверей продолжают жить, — и шлем, сооруженный из человеческих черепов. Глаза Амара — черные дыры, и я с трудом подавляю крик. «Не забывай о своей цели, Джемма. Спокойно, спокойно…»

Конь Амара — какое-то сверхъестественное существо, с такими глазами, какие иногда бывают у Пиппы. Он фыркает и скалит зубы, пока Амар внимательно осматривает тропу.

— Я знаю, что ты здесь, — говорит он. — Я чую твою силу. Твою невинность.

Сердце у меня колотится сильнее, чем можно выдержать. С дерева на дерево перелетает ворона, и я пугаюсь, что она сумеет меня обнаружить. Но ворона летит к Амару и садится ему на плечо.

— Время близится. Опасайся рождения мая.

Амар ударяет лошадь пятками в бока и скачет дальше в облаке пыли.

Я остаюсь невидимой, пока не заканчиваю счет до ста, а потом несусь со всех ног к Пограничным землям.

Мне хочется рассказать подругам о Цирцее, но я боюсь. Как я могу признаться, что она до сих пор жива? Что я сама отправилась к ней за советом? Что я дала ей немного магии? Мне плохо становится при мысли о том, что я сделала, о том, как я рисковала. И чего ради? Ради какой-то глупости. Ради предупреждения, что я должна исследовать темные глубины собственной души, как будто сама Цирцея не была самой злобной душой, с какой только мне приходилось встречаться.

Когда я наконец добираюсь до замка и вижу своих подруг, смеющихся и играющих в догонялки, я заметно взбодряюсь. Встреча с Цирцеей была ошибкой, но больше я ничего такого не совершу. И я не пойду туда, пока не придет время вернуть магию и создать союз племен, до того дня, когда она навсегда покинет наш мир.

Глава 31

Мы просыпаемся сияющим воскресным утром, полным цвета и залитым пятнами мягкого света, который придает ландшафту краски, способные порадовать мистера Моне. После чудовищно скучной службы, проведенной полумертвым преподобным Уэйтом, миссис Найтуинг в награду за мученическое терпение предлагает подготовить школу Спенс к костюмированному балу. Мы все надеваем блузы для занятий живописью, засовываем в карманы кисти. На задней лужайке на многочисленных столах разостланы куски холста. Тут же стоят горшки с красками. Мисс Мак-Клити велит нам рисовать пасторальные сцены, достойные рая, чтобы можно было использовать их как декорации для бального представления. Но единственной картиной, приходящей мне на ум, оказывается резвящийся Пан в коротких штанах, тот самый, что висит в лондонском доме бабушки. Я отказываюсь копировать это чудовище, хотя идея принарядить его в корсет кажется весьма соблазнительной.

Фелисити уже погрузилась в работу. Ее кисть окунается то в один горшок, то в другой, и на холсте возникает замок; я улыбаюсь и добавляю к картине островерхие скалы Зимних земель, что виднеются за ним. Мисс Мак-Клити ходит от стола к столу, заложив руки за спину. Она вносит исправления собственной кистью, кладя мазок то тут, то там, добавляя где цветок, где еще какую-то деталь. Меня это раздражает, и мне хочется нарисовать на лице Мак-Клити усы.

— Что это такое?

Мисс Мак-Клити хмурится, рассматривая возникающую на нашем холсте картину Пограничных земель.

— Это из волшебной сказки, — отвечает Фелисити.

И добавляет немного пурпура к ягодам на дереве.

— Волшебные сказки бывают иной раз весьма вероломны. Как заканчивается эта?

Фелисити вызывающе улыбается.

— Разумеется, у нее счастливый конец.

— Выглядит несколько мрачновато.

Мисс Мак-Клити хватается за кисть и наносит несколько розовато-оранжевых пятен на изображенное мной далекое, бурлящее серыми тучами небо Зимних земель. Лучше от этого не становится; получается просто грязноватая мешанина красок.

— Вот так, — говорит мисс Мак-Клити. — Продолжайте.

— Чудовище, — бормочет Фелисити себе под нос. — Обещай, что не дашь ей ни капли магии, Джемма!

— Да я не стану делиться с ней магией даже под угрозой смерти! — клянусь я.

Днем приходят цыганки с корзинами варенья и прочих сладостей. Мы намазываем варенье на хлеб, не заботясь о том, что наши руки перепачканы красками. Мисс Мак-Клити спрашивает, нельзя ли нанять кого-то из цыган, чтобы нарубить дров, и вскоре приходит Картик, и сердце у меня подпрыгивает. Картик снимает куртку, закатывает рукава рубашки до локтей и берется за топор.

Мисс Мак-Клити оставляет нас, чтобы пойти проверить, как идут дела в восточном крыле, и я ускользаю от всех, спеша туда, где работает Картик. Рубашка у него промокла от пота и прилипла к телу. Я предлагаю ему воды. Он оглядывается на Мак-Клити, которая совершенно не обращает на нас внимания. И лишь потом пьет воду и вытирает лоб тыльной стороной ладони.

— Спасибо, — говорит он, улыбаясь волнующей улыбкой.

— Что смешного? — спрашиваю я.

— Я вспомнил самый странный из своих снов, — говорит он и потирает большим пальцем нижнюю губу.

Я заливаюсь краской с головы до ног, по спине бегут мурашки.

— Ну, — говорю я, сжимая кувшин с водой, — это ведь был просто сон.

— Если помнишь, я верю в сны, — возражает Картик, глядя на меня так, что мне приходится изо всех сил отводить глаза, чтобы не наброситься на него с поцелуями.

— Я… мне нужно поговорить с тобой об одном очень важном деле, — говорю я. — В Лондоне я встретилась с мистером Фоулсоном. Нас пригласили на ужин в общество Гиппократа. И он ждал меня там, снаружи.

Картик выдергивает топор, воткнутый в обрубок дерева. Его челюсти сжимаются.

— И чего он хотел?

— Магии. Я сказала ему, что передала ее Ордену, но он мне не поверил. Он угрожал неприятностями, а когда на следующий вечер Томас вернулся домой, он сказал, что его пригласили вступить в некий особый мужской клуб. А на его лацкане я увидела булавку со знаком Ракшана.

— Это не просто так, — говорит Картик. — Они его завлекают.

— Я должна встретиться с Ракшана, — говорю я. — Ты можешь это устроить?

— Нет.

Он решительно взмахивает топором.

— Но они могут что-то сделать с моим братом!

— Он взрослый человек.

— Как ты можешь быть таким жестоким? У тебя ведь тоже был брат!

— Был когда-то.

Он опять взмахивает топором, и бревно разлетается на две половины.

— Пожалуйста… — прошу я.

Картик снова оглядывается на восточное крыло, потом кивает в сторону прачечной.

— Не здесь. Вон там.

Я жду в прачечной. Сегодня здесь нет прачек; старое помещение из камня и дерева пусто. Я нетерпеливо шагаю туда-сюда, мимо плиты, на которой выстроились в ожидании нагрева утюги. Я шагаю мимо больших медных ванн и задеваю ногами стиральные доски, поглядываю на длинные шесты с утолщенными концами — для вытаскивания белья из баков. Я толкаю каток для белья, и он начинает медленно вращаться. Я знаю, что эта вещь предназначена для того, чтобы выжимать воду из мокрых вещей, он стискивает их между длинными валиками… Как бы мне хотелось пропустить сквозь эту машину свои насквозь промокшие мысли, чтобы они просохли и стали легкими, не давили так на меня…

Наконец приходит Картик. Он останавливается так близко, что я ощущаю запах пота и травы, исходящий от него.

— Ты не представляешь, на что способны Ракшана, — предостерегает он меня.

— Тем больше причин отогнать их подальше от Тома!

— Нет! Ты должна держаться в стороне от Фоулсона и братства. Джемма, посмотри на меня!

Я этого не делаю, и потому Картик берет меня за подбородок и вынуждает взглянуть ему в глаза.

— Если твой брат будет и дальше вести себя так глупо, он будет для тебя потерян. Я не отдам тебя Ракшана.

На моих глазах вскипают гневные слезы. Я смаргиваю их.

— Я видела Амара. В сферах.

Я как будто ударила Картика.

— Где? Когда?

Он разжимает пальцы, и я отодвигаюсь на безопасное расстояние от него, к какой-то ванне.

— В сферах.

— Расскажи мне все! Я должен знать!

Он делает шаг ко мне, но я отхожу за ванну.

— Сначала ты мне поможешь. Устрой для меня встречу с Ракшана, и я помогу тебе найти Амара.

— Это шантаж!

— Да. Я многому у тебя научилась.

Картик изо всех сил грохает по стене кулаком, висящая там стиральная доска вздрагивает и звенит, и я тоже вздрагиваю. Настроение у Картика такое же мрачное, какое бывает и у меня, и вообще он так же переменчив.

— Мне нужно некоторое время, — ровным тоном произносит он. — Когда я обо всем договорюсь, я привяжу шарф к иве под твоим окном.

— Поняла. Спасибо.

Он даже не кивает в ответ.

— Как только мы покончим с этим делом, я уезжаю. Мы больше никогда не увидимся.

Он выскакивает за дверь, и вскоре я слышу, как он рубит дрова. Я выжидаю несколько минут. Этого достаточно для того, чтобы его слова улеглись у меня внутри, как раскаленный свинец, и все тело стало от них тяжеленным.

— Джемма, где ты пропадала? — спрашивает Элизабет, когда я возвращаюсь к столам.

— Леди не обязана сообщать всем, когда ей необходимо уединиться, не так ли? — говорю я.

— Ох! Конечно, нет!

И больше она не говорит мне ни слова, что меня только радует.

Мисс Мак-Клити была права — я во все вношу путаницу и смятение. Я окунаю кисть в яркую желтую краску и изображаю большое радостное солнце прямо в центре ее грязно-розового неба. Если ей нужно солнечное небо, так сделайте одолжение, получите его.

Ко мне бочком подходит Энн.

— Я только что подслушала разговор мисс Мак-Клити и мистера Миллера, — с придыханием говорит она. — Пропал еще кто-то из его людей. Они собираются вызвать инспектора, чтобы он во всем разобрался. Как ты думаешь, что с ними происходит?

— Вот уж не знаю, — ворчливо отвечаю я.

Я бросаю осторожный взгляд на Картика, который рубит последние обрезки бревен, безжалостно расправляясь с ними.

Резкий порыв ветра переворачивает горшочек с пурпурной краской. Она выплескивается на холст, уничтожая изображение замка в Пограничных землях.

— Вот не повезло тебе, Джемма, — говорит Энн. — Теперь придется начинать все сначала.

Вечером к нам приезжает инспектор Кент, и хотя из-за него приходится устраивать суматоху и перемещать холсты, сохнущие у камина, мы понимаем, что это вовсе не светский визит. При том, что пропали уже три человека, без инспектора просто не обойтись. Он топает ногами, стряхивая грязь с ботинок, и сообщает, что переговорил и с рабочими мистера Миллера, и с цыганами. Он начинает разговор с младшими девочками, устроив что-то вроде игры в расспросы: кто из них что-нибудь видел или слышал, что-то такое, что могло бы послужить намеком, пусть даже совсем небольшим. Наконец приходит и наша очередь, и нас, старших, загоняют в малую гостиную, с уютной обстановкой и горящим камином. Бригид приносит инспектору чашку чая.

Глаза инспектора обычно светятся весельем, но сегодня он здесь по официальному делу, как представитель Скотленд-Ярда, и его взгляд как будто пронзает меня насквозь, видя все мои ошибки. Я нервно сглатываю и сажусь в кресло. Он вроде бы вполне беспечно болтает с нами о том, как мы провели день, о разных приемах, на которые мы собираемся в ближайшее время, об ожидаемом в школе Спенс костюмированном бале. Он старается нас умиротворить, но мои опасения от этого только возрастают.

Потом инспектор достает небольшой блокнот. Облизнув палец, он начинает листать страницы, пока не находит то, что искал.

— Ага, вот оно. Итак, леди. Приходилось ли вам слышать что-нибудь необычное? Какие-нибудь звуки поздно ночью? Вы не замечали, чтобы пропадали какие-то вещи? Вообще что-нибудь подозрительное?

— Н-ничего, — запинаясь, говорит Энн.

Она грызет ноготь, пока наконец Фелисити не берет ее за руку, наверняка стискивая с такой силой, что кровь перестает доходить до пальцев.

— Мы по ночам спим, инспектор, — говорит Фелисити. — Откуда бы нам знать, что происходит с людьми мистера Миллера?

Карандаш инспектора замирает над страницей. Его взгляд переходит от лица Энн к внезапно соединившимся рукам девушек. Он тепло улыбается.

— Даже самая маленькая деталь может оказаться основательным ключом. И не надо смущаться.

— У вас есть какие-то подозрения? — спрашиваю я.

Инспектор Кент смотрит мне в глаза на секунду дольше, чем это допустимо.

— Нет. Но это лишь добавляет убедительности моей теории о том, что рабочие, находясь под чарами спиртного, забрели куда-то далеко от лагеря, а потом, боясь гнева мастера, предпочли и вовсе не возвращаться. Или, возможно, это попытка поставить под подозрение цыган.

— А может, это цыгане и сделали? — быстро говорит Фелисити.

Мне хочется дать ей пинка.

— Эта идея подошла бы, — кивает инспектор, наливая в чай молоко. — Даже слишком подошла бы, возможно, хотя я уже знаю, что и один из цыган тоже исчез этим вечером.

Картик. Значит, он уже ушел.

— Ну, правда все равно выйдет на свет. Так всегда бывает, — говорит инспектор Кент, отпивая чая. — О, вот это то, что примиряет со всем. Хорошая чашка чая.

Когда мы возвращаемся в сферы, я сильно обеспокоена. Неприятности с братом, визит к Цирцее, схватка с Картиком — все это давит на меня тяжким грузом. Но все остальные радуются и готовы устроить грандиозный бал. Фелисити берет Пиппу за руки, и они кружатся на толстом ковре лиан. Они смеются так, как только и могут смеяться давние подруги. Я им завидую. Вскоре все пускаются танцевать. Мэй и Мерси держат за руки Вэнди и ведут ее. Даже мистер Дарси подпрыгивает в клетке, как будто ему хочется порезвиться с партнершей. И лишь я стою в стороне. И втайне боюсь, что вот так и будет всегда, я навсегда останусь в одиночестве, мне нигде не найдется места, ни в одной компании, и я буду со стороны наблюдать за чужой радостью. Я пытаюсь прогнать эти мысли, но они слишком похожи на правду. И мою кровь пропитывает печаль от собственной независимости. Тоска несется по венам, ритмично повторяя: «Ты одна, одна, одна…»

Фелисити что-то шепчет на ухо Пиппе. Они разом прикрывают глаза, и Пиппа кричит:

— Джемма! Это для тебя!

Кто-то касается моего плеча. Я оборачиваюсь — и вижу Картика в черном плаще, и сердце на мгновение замирает… Но это не настоящий Картик, хотя и мог бы быть им. Все смеются над маленькой шуткой Пиппы. Но мне совсем не весело. Я кладу руку на его плечо, пускаю в ход магию — и он превращается в старого трясущегося пирата с деревянной ногой.

— Вон она, — показываю я на Пиппу. — Ей хочется потанцевать. С тобой.

Все веселятся от души, смеются, поют и танцуют, и никто не замечает, что я ускользаю из замка и направляюсь к реке, где нахожу горгону, возвращающуюся из какого-то своего путешествия.

— Горгона! — зову я, и понимаю, что скучала по ней гораздо больше, чем мне думалось.

Она подплывает к берегу и опускает для меня борт-крыло, и я поднимаюсь на палубу, радуясь, что вижу извивающихся змей, которые высовывают тонкие жала, глядя на меня.

— Высокая госпожа… Похоже, тебе скучно на вечеринке, — говорит горгона, кивая в сторону замка.

— Я устала от всего этого.

Я ложусь на спину, глядя вверх, на редкие пятнышки света, виднеющиеся сквозь облака.

— Тебе когда-нибудь казалось, что ты совершенно одна в целом мире? — тихо спрашиваю я.

В голосе горгоны слышится тихая грусть.

— Я последняя из своего племени…

Звонкий смех доносится из замка, как из другого мира. За водянистым чернильно-синим небом Пограничных земель темные серые облака Зимних земель громыхают далекой грозой.

— Ты никогда не рассказывала мне свою историю, — напоминаю я.

Она тяжело вздыхает.

— А ты уверена, что тебе так уж хочется ее услышать?

— Да, — отвечаю я.

— Тогда садись поближе, я тебе расскажу.

Я выполняю ее просьбу, устраиваясь прямо рядом с огромным зеленым лицом.

— Это было много поколений назад, — говорит горгона, на мгновение прикрывая глаза. — Все боялись тварей Зимних земель и хаоса, который они приносили с собой, и потому, когда начала возрастать сила Ордена, все ее приветствовали. Орден объединил племена, и некоторое время все благоденствовали и сады цвели; в твоем мире Орден влиял на людей, творил историю. Но твари Зимних земель все равно совершали на нас набеги, утаскивая на свою сторону все больше душ. И Орден старался искоренить эту угрозу, забирая все больше власти. Поначалу это были лишь небольшие уступки. Кое-какие вольности были запрещены, ради нашей же пользы, так нам говорили. Наша сила понемногу угасала, потому что мы не могли ею пользоваться. А Орден становился все сильнее.

Я перебиваю горгону:

— Погоди, я что-то не понимаю… Я думала, что Орден — это хорошо, что магия — это добро.

— Власть меняет все, и трудно становится понять, кто герой, а кто злодей, — отвечает горгона. — А магия сама по себе ни добро, ни зло; все зависит от того, с какими намерениями ею пользуются.

Замок гудит музыкой и смехом. Из окон льется свет, но он не достигает нас. Мы с горгоной сидим в собственном озере теней.

— Постепенно назревало недовольство, — после паузы продолжает горгона. — И наконец случился бунт, и каждое племя сражалось за собственное выживание, не заботясь о прочих. А в итоге Орден одержал победу. Жрицы запретили местным существам черпать магию из рун. Жители твоего мира остались запертыми в своих границах. А мой народ…

Горгона умолкает и крепко зажмуривается, как от сильной боли. Текут длинные минуты, из замка льется музыка…

— Твой народ погиб в битве, — говорю наконец я, потому что не в силах выдерживать ее молчание.

Горгона смотрит вниз.

— Нет, — отвечает она, и ее голос печален, как никогда. — Кое-кто выжил.

— Но… тогда где же они? Куда они ушли?

Горгона опускает огромную голову, и змеи повисают, как ветви ивы.

— Орден решил сделать из меня пример.

— Да, это я знаю. И потому тебя заключили в этот корабль и наложили чары, велящие говорить жрицам только правду.

— Верно. Но это было уже позже, в наказание за мои грехи.

Внутри у меня тяжесть, груз тянет к земле. Горгона никогда не говорила этого, и я уже не уверена, что хочу знать что-то еще.

— Я была тогда великим воином. Вождем моего народа. И гордой! — Она как будто выплевывает это слово. — Я не хотела, чтобы мы жили как рабы. Мы всегда были воинственной расой, и смерть являлась для нас почетным выбором. И все же мое племя приняло условия сдачи, предложенные жрицами. Это не соответствовало нашему кодексу чести. Мне было стыдно за их выбор, и гнев подтолкнул меня к поступку, который я считала справедливым.

Горгона вскидывает голову, как будто пытаясь увидеть солнце, которого здесь не было.

— И что случилось?

Безвольно висящие змеи падают одна на другую.

— Когда жрицы Ордена спали, я воспользовалась чарами, которые применяла к врагам. Я зачаровала свой народ, погрузила горгон в транс. И превратила их в камни, а потом они стали падать на мой меч. Я убила их всех, не пощадив никого. Даже малых детей. Мое преступление быстро раскрыли. И поскольку я была последней из горгон, ведьмы не стали меня казнить. Вместо того они заперли меня вот в этом корабле. И в итоге я потеряла и свободу, и свое племя, и надежду.

Горгона открывает глаза, и я отворачиваюсь, боясь взглянуть ей в лицо теперь, когда мне стала известна правда.

— Но ты изменилась, — шепчу я. — Разве не так?

— В природе скорпиона — жалить. И если у него нет такой возможности, это не значит, что он не может этого сделать.

Змеи оживают, хнычут, и горгона успокаивает их и убаюкивает, мягко покачивая головой.

— До тех пор, пока я остаюсь в этом корабле, мне ничто не грозит. Это и мое проклятие, и мое спасение.

Она обращает ко мне желтые глаза, и я невольно отвожу взгляд.

— Вижу, мой рассказ в конце концов изменил твое мнение обо мне, — говорит горгона с легкой грустью.

— Это неправда, — возражаю я, но голос звучит фальшиво.

— Тебе бы лучше вернуться на вечеринку. Там ведь твои подруги, и вроде бы им довольно весело.

Горгона со скрипом опускает борт, и я спускаюсь на берег, в легкие брызги света, летящие со стороны замка.

— Я некоторое время тебя не увижу, высокая госпожа, — говорит горгона.

— Почему? Куда ты отправляешься?

Краем глаза я вижу, как она величественно поворачивает голову в сторону темного неба Зимних земель.

— Далеко, вниз по реке, дальше, чем я бывала. Так что в случае чего я не смогу подоспеть. Ты должна сама поберечь себя.

— Да, понимаю, — отвечаю я. — Я ведь держу в себе всю магию.

— Нет, — поправляет она. — Ты должна поберечь себя потому, что мы не можем тебя потерять.

Глава 32

На следующее утро, сразу после завтрака, мы с Энн удираем в прачечную.

— Я спать не могла, думая о нашем сегодняшнем приключении, — говорит она. — Может быть, сегодня вся моя жизнь изменится.

Я немалую часть последних дней потратила на то, чтобы усовершенствовать наш план поездки в театр. Фелисити смастерила письмо от своей «кузины» Нэн Уошбрэд, которая якобы просит нас провести с ней день в Лондоне, и миссис Найтуинг разрешила.

— Как ты думаешь, это поможет? — спрашивает Энн, закусывая губу.

— Это прежде всего зависит от тебя самой. Ты готова? — спрашиваю я.

Энн расплывается в широчайшей улыбке.

— Еще как!

— Хорошо. Начнем.

Мы работаем вместе, магия течет между нами. Я ощущаю волнение Энн, ее нервозность, ее необузданную радость. От этого я чувствую себя будто слегка пьяной, я безудержно хихикаю. Когда я открываю глаза, Энн как бы колеблется передо мной. Она меняет облики, как девочка, примеряющая разные наряды. Наконец она останавливается на образе, который искала, Нэн Уошбрэд возвращается. Она кружится на месте в новом платье, атласном, цвета индиго, отделанном кружевом по вороту и подолу. У горла красуется драгоценная брошь. Волосы стали темными. Они заколоты высоко на голове, как у величественной леди.

— Ох, как приятно снова стать Нэнси! Как я выгляжу? — спрашивает Энн, похлопывая себя по щекам, рассматривая свои руки, платье.

— Как кто-то такой, кому просто положено быть на сцене, — отвечаю я. — А теперь давай испытаем твои драматические таланты.

Нэн Уошбрэд входит в школу, и ее провожают в гостиную, где с ней начинает любезную беседу миссис Найтуинг, которой и в голову не приходит, что ее модно одетая гостья на самом деле — Энн Брэдшоу, бедная ученица на стипендии. Мы с Фелисити едва сдерживаем язвительный смех.

— Это просто чудо, — говорит Фелисити, хихикая, пока мы ждем поезда. — Она так и не заподозрила ничего. Ни разу. Ты одурачила саму директрису, Энн! И если уж это не придаст тебе уверенности при встрече с мистером Кацем, то и ничто не поможет.

— Который час? — спрашивает Энн, наверное, в двадцатый раз после того, как мы покинули вокзал Виктория и едем на встречу.

— На пять минут позже, чем было, когда ты спрашивала в последний раз, — ворчу я.

— Но я ведь не могу опоздать. В письме мисс Тримбл это особенно подчеркнуто.

— Ты и не опоздаешь, потому что мы уже на Стрэнд-стрит. Видишь? Вон там — Гайети.

Фелисити показывает на величественный фронтон здания прославленного мюзик-холла.

Из театра выходят три прекрасные молодые леди. Их невозможно не заметить, потому что их шляпы украшены броскими плюмажами, на девушках длинные черные перчатки и самые модные платья, на корсажах красуются целые букеты цветов.

— Ох, это актрисы из Гайети! — восклицает Энн. — Они — самые замечательные хористки в мире!

Действительно, мужчины восторженно пялятся на троицу, но девушки, в отличие от миссис Уортингтон, похоже, не ставят себе целью подобное признание. У них есть работа, у них есть собственные деньги; они идут по улице так, словно весь мир принадлежит им.

— Когда-нибудь люди будут говорить: «Эй, посмотрите-ка, это ведь идет сама великая Энн Брэдшоу! Как она хороша!» — говорю я Энн.

Энн так и эдак поправляет брошь у горла.

— Только в том случае, если я не опоздаю на встречу.

Держа в руках листок с адресом, мы продвигаемся по Стрэнд-стрит в поисках места назначения. Наконец мы отыскиваем непримечательную дверь, и на наш стук выходит долговязый юноша в свободных брюках с подтяжками, без жилета, зато в шляпе-котелке. В зубах зажата сигарета. Он окидывает нас усталым взглядом.

— Могу быть чем-то полезен? — спрашивает он с американским акцентом.

— Д-да, мне назначена встреча с мистером Кацем.

Энн протягивает ему письмо.

Молодой человек просматривает листок и распахивает дверь.

— Вы точно вовремя. Это ему понравится. — Он понижает голос. — Мистер Кац за опоздание снижает жалованье. Кстати, меня зовут Чарли Смоллз. Рад встрече.

Чарли Смоллз улыбается щербатой улыбкой, и его узкое лицо оживает. Это такая улыбка, на которую невозможно не ответить, и я рада, что именно этот юноша встретил нас первым.

— Вы актер? — спрашивает Энн.

Он качает головой.

— Композитор. Ну, по крайней мере, надеюсь им стать. В настоящее время я аккомпаниатор.

Он снова улыбается, широко и тепло.

— Волнуетесь?

Энн кивает.

— Не стоит. Сюда. Я вас провожу. Добро пожаловать в Тадж-Махал, — шутит он, обводя широким жестом скромную комнату.

В одном ее углу стоит пианино. Висит занавес, который заставляет предположить, что за ним скрывается сцена. Здесь несколько темновато, единственный источник света — маленькое окно, сквозь которое видны ноги лошадей и колеса экипажей, катящих по улице. В слабом свете танцует пыль, вызывая желание чихнуть.

— Черт побери!

Жилистый мужчина с тонкими усами врывается в комнату. На нем простой черный костюм, в руке он держит карманные часы.

— Чарли! Где это проклятое письмо от Джорджа?

— От мистера Шоу, сэр? На вашем письменном столе.

— Хорошо. Шикарно.

Чарли откашливается.

— К вам тут молодая леди, сэр. Мисс Нэн Уошбрэд.

Настенные часы отбивают два удара, и мистер Кац прячет свои часы в карман.

— Ужасно. Просто жуть. Рад с вами познакомиться, мисс Уошбрэд. Лили говорила, что вы — соискательница… Ладно, взглянем, не ошиблась ли она насчет вашего таланта.

Мистер Кац трясет мою руку, пока я не начинаю вибрировать с головы до ног.

— А кто эти очаровательные леди?

— Ее сестры, — отвечаю я, отбирая руку.

— Сестры, ну и ну! Это ее школьные подруги, Маркус. И я бы на твоем месте присматривала за своим бумажником.

Это в комнату влетела мисс Лили Тримбл, в изумрудно-зеленом платье, которое плотно облегает все ее изгибы и выпуклости. На плечи актрисы наброшена накидка, отделанная мехом. Лили падает в кресло, которое кажется удобнее других, стоящих в этой комнате.

— Не стоит особо нервничать, Нэнни. Он ведь не Генри Ирвинг.

— Генри Ирвинг, — ворчит мистер Кац.

Он сердится при упоминании имени самого известного актера-антрепренера. Но ведь нет более прославленной персоны в театральном мире, королева Виктория даже посвятила его в рыцари.

— Этот старый сноб слишком носится со своей профессией, но я предпочитаю делать то, что нравится публике. Водевиль! Танцующие девушки и популярная музыка — вот чего хотят люди, и именно я им это даю!

— Нельзя ли поговорить об этом позже, Маркус? — говорит Лили Тримбл, доставая из сумочки маленькое зеркальце.

— Ладно. Чарли! — ревет мистер Кац.

Чарли садится к пианино.

— Что вы споете, мисс Уошбрэд?

— Э… а…

Я пугаюсь, что от волнения Энн утратит и иллюзию внешности, и способность петь.

«Ну же, давай!» — одними губами говорю я ей. И широко улыбаюсь, стараясь ее подбодрить; Энн улыбается в ответ, с довольно безумным видом.

Вмешивается Фелисити:

— Она споет «После бала»!

Лили Тримбл смотрится в зеркало и пудрит нос.

— Понимаешь теперь, о чем я говорила, Маркус? Мисс Уошбрэд может и обойтись без твоих услуг менеджера — по крайней мере до тех пор, пока эта парочка ходит за ней следом!

— Леди, вам придется помолчать, если вы вообще хотите здесь остаться.

— Фи, как вульгарно! — шепчет Фелисити, но тем не менее опускается в кресло.

— «После бала»? — спрашивает Чарли, глядя на Энн, и та кивает. — Ладно, в какой тональности?

— Э-э… я… до? — с трудом выговаривает Энн.

Мне кажется, что я вот-вот потеряю сознание от волнения. Мне приходится сжать зубами носовой платок, чтобы удержаться от ненужных слов.

Чарли наигрывает начало мелодии. Он берет четыре аккорда и смотрит на Энн. Но она слишком напугана, чтобы вступить вовремя, и он начинает снова, но Энн все еще колеблется.

— Мисс Уошбрэд, у меня нет лишнего времени, — заявляет мистер Кац.

— Маркус! — прикрикивает на него Лили Тримбл.

Энн выпрямилась, как Биг-Бен. Ее грудь вздымается и опадает при каждом вздохе. «Ну же, Энни! Покажи им, на что ты способна!» Все это чересчур для меня. Я даже не могу смотреть на Энн. И как раз когда я начинаю думать, что сейчас умру от этой пытки, голос Энн всплывает над нестройными звуками пианино и сигарным дымом. Поначалу он звучит робко, но потом набирает силу. Мы с Фелисити сидим, вытянувшись вперед, наблюдая за Энн. Вскоре ее голос заполняет комнату, нежный, чистый и чарующий. Тут нет никаких магических трюков; это сама Энн во всем ее великолепии, ее душа, слившаяся со звуками, и мы попадаем под ее чары.

Она долго держит последнюю ноту и наконец умолкает. Мистер Кац встает и надевает шляпу. Он что, собирается уйти? Понравилось ли ему?.. Или наоборот? Его короткопалые руки вдруг резко, громко хлопают.

— Это ужасающе! — кричит он. — Просто ужасающе!

Лили Тримбл вскидывает брови.

— Девочка ведь не так уж и плоха?

— Неплохо сделано, — говорит Чарли.

— Вы слишком добры, — бормочет Энн, краснея.

Чарли прижимает ладони к сердцу.

— Клянусь жизнью, вы потрясаете! Как ангел! Когда я буду сочинять мюзикл, я напишу песню специально для вас.

Чарли быстро перебирает клавиши, и в комнате звучит радостная мелодия.

— Хорошо, Чарли, хорошо. Пофлиртуешь, когда время придет. Мне нужно, чтобы мисс Уошбрэд почитала для меня.

Энн предлагают отрывок из «Продавщицы», и она читает так же хорошо, как сама мисс Эллалин Террис. Даже лучше, на самом деле. Совершенно очевидно, что все присутствующие ошеломлены талантом Энн, и меня охватывают смешанные чувства; я и горжусь за Энн, и завидую ее успеху.

— Я напишу этот мюзикл! — шепчет Чарли моей подруге. — И вы будете в нем играть. У вас тот самый голос, который я искал!

Мистер Кац протягивает руку и предлагает Энн отойти от пианино.

— Мисс Уошбрэд, как вы отнесетесь к тому, чтобы стать новой звездой компании «Театр Каца и Тримбл»?

— Я… ничто не сделает меня более счастливой, мистер Кац! — восклицает Энн.

Я никогда не видела ее такой радостной. Даже в сферах.

— Если вы уверены, что желаете меня принять…

Мистер Кац хохочет.

— Моя дорогая, я был бы дураком, если бы этого не сделал! Вы очень хорошенькая девушка.

Улыбка Энн гаснет.

— Но ведь не это главное…

Мистер Кац хихикает.

— Ну, по крайней мере, это не повредит. Людям нравится слышать хорошие голоса, моя дорогая, но им еще нравится и смотреть на тех, кому эти голоса принадлежат. И когда поет какая-нибудь красавица, они готовы заплатить за билеты гораздо больше. Верно, Лили?

— Да иначе я бы и щеки красить не стала, — со вздохом говорит Лили Тримбл.

— Но… но что насчет моего голоса?

Энн прикусывает губу, и это лишь добавляет ей очарования.

— Конечно, конечно! — восклицает мистер Кац, продолжая пожирать ее взглядом. — Ну, а теперь займемся вашим контрактом.

Когда мы наконец выбираемся из темной норы кабинета мистера Каца, мир кажется нам совсем другим местом, полным радостного возбуждения и надежды. Пыль и грязь, осевшие на подолах наших платьев, — это наши пыль и грязь, доказательство того, что мы побывали здесь и сделали то, что должны были сделать.

— Надо отпраздновать твой успех! — восклицает Фелисити. — Я знаю, тебе хочется!

— Да ведь ты вообще была против того, чтобы она пошла на это прослушивание! — напоминаю я.

Наверное, не нужно было этого делать, но самодовольство Фелисити подталкивает меня.

— Я уверена, этот Чарли Смоллз сражен тобой наповал! — веселится Фелисити.

Энн упорно смотрит в землю.

— Сражен Нэн Уошбрэд, ты хочешь сказать.

— Ой, да перестань ты! Сегодня потрясающий день!

Фелисити поворачивает в сторону какого-то незадачливого лавочника, подметающего тротуар перед своим магазинчиком.

— Знаете ли вы, что перед вами стоит новая миссис Кендал? — говорит она, упоминая имя прославленной актрисы.

Мужчина смотрит на нее так, словно она сбежала из сумасшедшего дома.

— Фелисити! — со смехом восклицает Энн.

Она тащит Фелисити прочь, но мужчина отвешивает ей короткий поклон, и Энн мягко улыбается.

Биг-Бен отбивает четыре удара.

— Ох, — сникает Энн. — Нам пора вернуться. Но мне так не хочется, чтобы этот день кончался…

— Так пусть он пока что и не кончается, — заявляет Фелисити.

Мы отправляемся в чайную, чтобы отпраздновать победу. Поднимая стаканы с чуть приправленным имбирем элем, мы пьем за Энн, и мы с Фелисити снова и снова повторяем ей, что она была великолепна. За соседним столиком сидят четыре суфражистки, обсуждающие какую-то демонстрацию перед Палатой общин. На полу у их ног лежат потрепанные лозунги: «Права голоса для женщин!», и на них стоит посмотреть. Они говорят наперебой, со страстью и пылом. Кое-кто из леди, присутствующих в чайной, неодобрительно поглядывает на них. Но другие робко подходят к ним, чтобы взять листовку или задать какой-нибудь вопрос. Одна даже передвигает свой стул и садится за их столик, и они с удовольствием теснятся, чтобы дать ей место; и я вижу, что Энн здесь не единственная женщина, чья жизнь сегодня изменилась.

Когда мы возвращаемся в школу Спенс, я сразу ищу взглядом платок Картика в ветвях ивы под моим окном, но платка нет, и я надеюсь, что Картик все же скоро вернется с новостями.

— Ты видела Энн? — спрашивает Фелисити, когда я вхожу в большой холл. — Она куда-то исчезла после ужина. Я думала, может, вы играете в карты.

— Нет, я ее не видела, — отвечаю я. — Но сейчас пойду поищу.

Фелисити кивает.

— Я буду в своем шатре.

Энн не оказывается ни в одном из ее обычных убежищ — ни в нашей комнате, ни в библиотеке, ни в кухне. Мне известно еще лишь одно место, где можно ее отыскать, — сидящую в одиночестве на террасе третьего этажа, той, что выходит на лужайку и лес за школой.

— Не возражаешь против компании? — спрашиваю я.

Она жестом указывает на широкие перила рядом с собой. Отсюда открывается отличный вид на полузаконченную башню и на остов восточного крыла. Я думаю о том, приходилось ли моей матушке и ее подруге Саре быть такими счастливыми, как мы сегодня. Я гадаю, что могло бы измениться в их судьбе, если бы им подвернулся шанс.

Дует легкий ветерок. Вдали я вижу огни цыганского лагеря. Картик. Нет, я не должна думать о нем прямо сейчас.

— Мне-то казалось, что ты уже укладываешь вещи, чтобы отправиться на мировую сцену, — говорю я.

— Мы не можем уехать до следующей недели.

— Ну, она наступит так скоро, что ты и оглянуться не успеешь. А что это такое? — спрашиваю я, показывая на конверт, который лежит у Энн на коленях.

— Ох, — вздыхает Энн, вертя конверт. — Кажется, я не в силах его отправить. Это письмо моей кузине, я ей сообщаю о своем решении. Я сегодня действительно неплохо выступила?

— Ты была просто волшебна! — говорю я. — Твой голос всех очаровал.

Энн смотрит на лужайку.

— Они захотели меня послушать только потому, что им понравилась моя внешность. И не надо мне лгать и говорить, что о нас судят по нашим талантам и так далее. Это все полная ерунда.

Энн смеется, но ее смех звучит горько.

— Красота — это сила, и моя жизнь была бы куда легче, если бы я была так же хороша собой, как Нэн Уошбрэд.

Энн на самом деле очень мила, но это не то, чего ей хочется. Она не красавица. Хотя иной раз выглядит просто чудесно. Однако ей нужно слышать совсем не это. Но если бы даже я сказала, что она прекрасна, даже если бы я действительно так думала, разве она бы мне поверила?

— Да. Все становится гораздо легче, если обладаешь красотой, — говорю я. — Всем остальным просто приходится стараться как следует, чтобы добиться своего.

Она разглаживает конверт на коленях, и я пугаюсь, что ранила ее своей честностью.

Я сжимаю руку Энн.

— Ты это сделала, Энн. Ты уже изменила свою жизнь. И я скажу любому, кто захочет меня услышать: Энн Брэдшоу — самая храбрая из всех девушек, кого только я знаю.

— Джемма, но как я им все объясню? Мне ведь придется или вечно поддерживать эту иллюзию, или найти какой-то способ заставить их поверить именно в Энн Брэдшоу.

— Мы все устроим. Нам только нужно достаточно магии, чтобы убедить их нанять именно Энн. А остальное сделаешь ты сама, своим талантом. Это твоя собственная магия.

Но я прекрасно понимаю, как себя чувствует Энн. Очень трудно представить, что, возможно, придется от всего отказаться. Мне хочется ни в коем случае не допустить этого.

— А день был просто чудесным, правда?

Легкая улыбка сгоняет тревогу с лица Энн.

— А придут дни и еще лучше.

Энн снова вертит в руках письмо.

— Полагаю, лучше мне со всем этим покончить.

Я предлагаю ей руку, как какой-нибудь придворный льстец.

— Не каждый день мне улыбается счастье присутствовать при рождении новой звезды сцены.

— Благодарю вас, леди Дойл, — отвечает Энн, как будто уже выходит на сцену, под свет прожекторов.

Мы спускаемся вниз. Энн решительно подходит к Бригид и протягивает ей письмо, быстро говоря:

— Бригид, ты не могла бы отправить вот это завтра, утренней почтой?

— Конечно, отправлю, — отвечает Бригид, засовывая конверт в карман фартука.

— Ну вот, теперь с этим действительно покончено.

— Да. Дело сделано.

— Идем! Фелисити хочется сегодня поиграть в карты, а я полна решимости не дать ей обыграть нас всех, как обычно.

Воодушевленные успехом Энн, мы втроем сидим и играем снова и снова, ставя на кон желания вместо шиллингов.

— Я увижу, как ты станешь принцессой Оттоманской империи и мы вместе отправимся в путешествие в Бомбей верхом на слоне!

По большей части выигрывает Энн, но даже Фелисити ничего не имеет против. Она лишь клянется, что это — еще одно доказательство того, что Энн наконец поймала удачу за хвост и что лучше ничего и быть не может.

Глава 33

Проходит несколько дней, но красный платок Картика так и не появляется на ветке ивы. Я беспокоюсь, мне кажется, с ним что-то случилось. Я боюсь, что, когда он вернется, я не смогу помочь ему с его братом. Мне страшно, что он вообще не вернется, а просто отправится в Бристоль и поднимется на борт «Орландо».

От всех этих тревог настроение у меня отвратительное. Мы все уже опозорились, пытаясь ходить задом наперед, как нам предстоит в присутствии ее величества во дворце Сент-Джеймс. Я споткнулась дважды, и я даже вообразить не могу, как вообще это сделать с перекинутым через левую руку шлейфом платья, с опущенной перед королевой головой. От мыслей об этом у меня начинает болеть живот.

Миссис Найтуинг усадила нас за обеденный стол. Перед каждой лежит устрашающее количество столового серебра. Ложки для супа. Вилки для омаров. Рыбные ножи. Ножи для масла. Десертные ложки. Я почти готова увидеть среди всего этого китовый гарпун и, возможно — на тот случай, если мы почувствуем себя совсем не в себе от всего и нам захочется умереть, — даже меч для сеппуку из японских легенд.

Миссис Найтуинг гудит и гудит. Мне очень трудно сосредоточиться, я улавливаю только отдельные фразы. «Рыбная перемена… кости, отодвигаете на край тарелки… пахта, кстати, помогает сохранять мягкость рук леди…»

Видение обрушивается на меня внезапно. Вот только что я слышала голос миссис Найтуинг, а в следующее мгновение время останавливается. Миссис Найтуинг застывает рядом с Элизабет. Глаза Фелисити обращены к потолку с выражением бесконечной скуки. Сесили и Марта тоже замерли…

В дверях стоит Вильгельмина Вьятт, и у нее очень мрачное лицо.

— Мисс Вьятт? — окликаю я.

Оставив своих застывших приятельниц, я иду за ней.

Она останавливается на первой площадке лестницы, но когда я тоже поднимаюсь туда, она проходит сквозь портрет Евгении Спенс и тает, как призрак.

— Мисс Вьятт? — шепотом зову я.

Но я одна. И, кажется, сами стены школы что-то шепчут мне. Я зажимаю уши, но все равно слышу призрачный шепот, приглушенное хихиканье, шипение… Обои с павлинами оживают, глаза подмигивают…

Тонкие буквы, написанные рукой Вильгельмины, появляются на портрете Евгении Спенс: «Дерево Всех Душ. Дерево Всех Душ. Дерево Всех Душ».

Эти слова заполняют весь холст. Шепот становится громче. Я кладу ладонь на портрет и как будто проваливаюсь сквозь него и попадаю в другое время и место.

Я в большом холле, но он совершенно изменился. Я вижу, наверное, мисс Мур в юности, она выглядит очень сосредоточенной. Какая-то девушка с ярко-зелеными глазами улыбается ей, и я узнаю свою мать.

— Мама? — зову я, но она меня не слышит.

Меня здесь нет на самом деле.

С девушками сидит женщина в годах, и ее я тоже знаю. Евгения Спенс. Но ее лицо, которое на портрете выглядит таким суровым, пугающим, сейчас светится добротой. Оно живое, румяное.

Какая-то девочка протягивает ей яблоко, и миссис Спенс улыбается.

— О, спасибо, Хэйзел! Оно очень вкусное, я уверена. А может быть, нам стоит разрезать его и поделить на всех?

— Нет, нет! — возражает девочка. — Это для вас. В честь вашего дня рождения.

— Ладно, отлично. Спасибо тебе. Я очень люблю яблоки.

Малышка, сидящая позади всех, робко поднимает руку.

— Да, Мина? — говорит миссис Спенс.

И я вдруг вижу за чертами малышки взрослую женщину. Вильгельмина Вьятт, волоча ноги, подходит к своей учительнице и тоже преподносит ей подарок — рисунок.

— Что это такое?

Улыбка миссис Спенс гаснет, когда она всматривается в рисунок. Это отличное изображение того самого гигантского дерева, которое я видела в снах.

— Как ты додумалась нарисовать такое, Мина?

Вильгельмина вешает голову от стыда и горя.

— Ну же, не молчи! Ты должна рассказать мне. Ложь — это грех, и она плохо характеризует девочку.

Я слышу скрип мела по доске, когда Вильгельмина медленно пишет:

— Дерево Всех Душ.

Миссис Спенс поспешно забирает мелок из пальцев девочки.

— Этого вполне достаточно, Мина.

— Что такое Дерево Всех Душ? — спрашивает кто-то из учениц.

— Это просто миф, — отвечает Евгения Спенс, влажной тряпкой быстро стирая с доски написанное.

— Оно ведь в Зимних землях? — спрашивает Сара, ее глаза проказливо блестят. — И оно очень могущественное? А вы нам не расскажете о нем? Пожалуйста!

— Все, что вам нужно знать в настоящее время, скрыто в вашем учебнике латинского языка, Сара Риз-Тоом, — сердито, но в то же время и поддразнивая, говорит миссис Спенс.

Она бросает рисунок в огонь, и из глаз маленькой Мины льются слезы. Остальные девочки хихикают, видя, что она плачет. Миссис Спенс берет ее за подбородок.

— Ты можешь нарисовать для меня что-нибудь другое? Чудесный цветущий луг или нашу школу. А теперь вытри слезы. И ты должна обещать мне, что будешь хорошей девочкой и не станешь слушать разные голоса, потому что любого можно развратить, Мина.

Картина меняется, и теперь я вижу Вильгельмину, которая достает из ящика стола украшенный драгоценностями кинжал и прячет его в карман. Потом ее тело начинает меняться, она взрослеет, и вот уже передо мной стоит взрослая Вильгельмина, держащая в руке кинжал. Ее лицо искажено яростью. Она поднимает кинжал.

— Нет! — кричу я.

И вскидываю руку, чтобы остановить удар.

Я еще продолжаю кричать, когда внезапно возвращаюсь в нашу столовую. Все смотрят на меня, разинув рот, ужасаясь. Я чувствую боль в руке. Ручьи крови текут с ладони на столовую скатерть из дамасского шелка. Нож возле тарелки. Я сжала его так сильно, что порезалась.

— Мисс Дойл!

Директриса бросается ко мне и тащит в кухню, где Бригид держит бинты и мази.

— Дайте-ка взглянуть, — говорит Бригид.

Она промывает руку, мне больно, рану щиплет.

— Не слишком глубоко, слава богу. Скорее царапина, чем шрам, ничего страшного. Сейчас перевяжем.

— Как это могло случиться, мисс Дойл? — спрашивает миссис Найтуинг.

— Я… я не знаю, — искренне отвечаю я.

Она долго смотрит мне в глаза, мне неловко.

— Что ж, я уверена, в будущем вы проявите больше внимания.

Фелисити и Энн ждут меня в комнате. Фелисити устроилась на моей кровати и читает «Гордость и предубеждение». Когда я вхожу, она отбрасывает книгу в сторону.

— Поаккуратнее с ней, будь любезна, — говорю я и подбираю несчастную книгу, разглаживаю смятые страницы и ставлю ее обратно на полку.

— Какого черта с тобой случилось? — спрашивает Фелисити.

— У меня было очень яркое видение, — отвечаю я.

И рассказываю подругам о том, что показала мне Вильгельмина Вьятт, о сцене в школьном большом холле. Я уверена, она пыталась сообщить мне, что Дерево Всех Душ действительно существует. Что для нас пришло время отправиться в Зимние земли.

Фелисити наклоняется вперед. В ней как будто вспыхивает огонь.

— Когда?

— Как можно скорее, — решаю я. — Сегодня ночью.

В лесу патрулирует рабочий мистера Миллера. Мы видим его, он ходит взад-вперед с пистолетом в руках. Он насторожен, как кошка.

— И как нам добраться до двери, чтобы он нас не заметил? — спрашивает Энн.

Я сосредотачиваюсь, и вдруг в глубине леса появляется призрак женщины. Мужчина, увидев ее, дрожит с головы до ног.

— К-кто это там?

Трясущейся рукой он направляет пистолет на привидение. Женщина прячется за дерево и возникает снова — но уже дальше в лесу.

— Т-ты ответишь моему ма-мастеру… — бормочет страж.

Он на безопасном расстоянии следует за призрачной женщиной, а та ведет его к кладбищу, где и исчезнет, предоставив рабочему чесать затылок в попытках разгадать загадку. Но мы к этому времени будем уже в сферах.

— Вперед! — говорю я, устремляясь к потайной двери.

Фелисити с усмешкой подбирает юбку.

— Ох, как мне все это нравится!

Высокие каменные плиты с изображением бдительных женщин приветствуют нас на другой стороне. Но они не могут дать ответ, которого я ищу. Ответить может только одна особа, как ни противно мне признавать это.

— Идите к замку, — говорю я. — Я скоро к вам присоединюсь.

— О чем это ты? — спрашивает Энн. — Куда ты собралась?

— Я спрошу Ашу, может ли она обеспечить нам какую-нибудь защиту, — объясняю я, чувствуя себя ужасно из-за того, что лгу.

— Мы с тобой, — заявляет Фелисити.

— Нет! Ну, то есть вам лучше подготовить Пиппу и других девушек. Собрать всех.

Фелисити кивает.

— Верно. Ты только поспеши.

— Поспешу, — обещаю я, и это уже правда.

Я бегу по пыльным коридорам к Храму и сразу же направляюсь к колодцу вечности. Цирцея ждет, плавая под поверхностью, ее бледное лицо поднимается из глубины на свет.

— Неужели так быстро пришло время моего конца? — спрашивает она голосом гораздо более сильным, чем прежде.

Я с трудом сдерживаю гнев.

— Почему ты не сказала мне, что знала Вильгельмину Вьятт?

— Ты не спрашивала.

— Ты могла бы и сама рассказать!

— Как я уже говорила, у всего есть своя цена.

Она глубоко вздыхает.

— Насколько мне известно, именно ты убила ее, — говорю я, приближаясь к источнику.

— И ты поэтому вернулась? Расспросить меня о старой школьной знакомой?

— Нет, — отвечаю я.

Я сама себя ненавижу за то, что пришла сюда, но Цирцея ведь бывала в Зимних землях… Об этом говорится в дневнике моей матери. И только у Цирцеи я могу узнать то, что мне нужно.

— Мне необходимо, чтобы ты рассказала о Зимних землях.

В голосе Цирцеи звучат нотки осторожности.

— Зачем?

— Мы собираемся пойти туда. Я хочу все увидеть своими глазами.

Она очень долго молчит.

— Но ты еще не готова к Зимним землям.

— Готова! — заявляю я.

— Ты уже заглянула в самые темные уголки своей души?

Я провожу пальцами по отполированным камням, окружающим колодец.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Именно поэтому ты и можешь угодить в ловушку.

— Я устала от твоих загадок! — огрызаюсь я. — Ты или расскажешь мне о Зимних землях, или нет. Но…

— Хорошо, — говорит она после небольшой паузы. — Подойди ближе.

И снова я кладу руку на край колодца и ощущаю силу, все еще таящуюся в его камнях, а потом опускаю ладонь на сердце Цирцеи. На этот раз все происходит как-то легче; моя потребность разузнать о Зимних землях и желание услышать о Дереве Всех Душ сильнее опасений. И через несколько секунд Цирцея уже светится силой. Улыбка возникает на ее постепенно розовеющих губах. И после этого второго дара она становится даже симпатичнее и живее… и больше походит на ту учительницу, которую я так любила, мисс Мур. Вид этого лица поражает меня. Я вытираю влажные ладони о ночной халатик, как будто могу так избавиться от всех следов Цирцеи.

— Ну вот, я дала тебе магию, о которой ты просила. Теперь о Зимних землях, будь любезна.

Тихий голос Цирцеи разносится по пещере.

— У входных ворот тебе зададут кое-какие вопросы. И ты должна ответить на них правдиво, иначе тебе не удастся войти.

— Что за вопросы? Они трудные?

— Для кого как. Когда очутишься там, следуй за рекой. Не вступай ни в какие сделки, не давай никаких обещаний. Там ты не можешь доверять тому, что видишь и слышишь, потому что это — край и очарования, и обмана, и тебе придется разбираться, что есть что.

— Что-нибудь еще? — спрашиваю я, потому что пока услышала не слишком много.

— Да, — говорит Цирцея. — Не ходи туда. Ты не готова.

— Я не совершу тех ошибок, которые сделала ты; уж это точно, — огрызаюсь я. — Теперь скажи мне вот еще что: Дерево Всех Душ действительно существует?

— Надеюсь, ты вернешься и расскажешь мне об этом, — говорит Цирцея после долгого молчания.

Какой-то шорох, похожий на шум легкого движения, доносится из колодца. Но это ведь невозможно… Цирцея заперта в ловушке. Я оглядываюсь — она все так же неподвижна, словно мертвая.

— Джемма? — окликает она.

— Да?

— Зачем Вильгельмине нужно, чтобы ты отправилась в Зимние земли?

— Затем, что…

Я умолкаю, потому что не задавала себе такого вопроса, и из-за него меня наполняют сомнения.

И тут я снова слышу это — легкий шелест в воде. Стены пещеры покрыты влагой, и я думаю, что, наверное, это стекают капли.

— Будь поосторожнее, Джемма.

Пиппа вместе с остальными девушками ждет меня в синем лесу. На деревьях зреют ягоды. Везде стоят отчасти наполненные корзины. Платье Пиппы спереди перепачкано соком и выглядит, как фартук мясника.

— Она дала какую-то защиту для нас? — спрашивает Энн, когда я присоединяюсь к компании.

— Что? — растерянно бормочу я.

— Аша, — поясняет Энн.

Но в моей памяти все еще плавает лицо Цирцеи.

— Нет. Никакой защиты. Придется справляться самим.

Пиппа восторженно хлопает в ладоши.

— Великолепно! Наконец-то настоящее приключение! В этих Пограничных землях так тоскливо! Я бы их назвала скорее Скучными землями!

Я смотрю в сторону бурлящего тучами неба Зимних земель, на ворота, отделяющие нас от неведомого.

— А как насчет тех ужасных существ, мисс?

Это спрашивает Вэнди. Она крепко держится за юбку Мерси.

Пиппа берет Фелисити под руку.

— Мы будем держаться все вместе. Мы ведь неглупые девушки, в конце-то концов!

— Есть только один способ это проверить, — говорит Энн.

— Я должна выяснить, существует ли Дерево Всех Душ, — говорю я.

Маленький огонек вспыхивает в листве деревьев, он приближается, увеличиваясь. Это то самое существо, похожее на фею, с золотистыми крылышками.

— Ты желаешь увидеть Зимние земли? — шелестящим шепотом спрашивает фея.

— Тебе какое дело? — рявкает Фелисити.

— Я могла бы освещать дорогу, — мурлычет существо.

Мэй Саттерс машет на фею рукой.

— Кыш! Уходи отсюда!

Существо, ничуть не смутившись, перелетает с ветки на ветку и наконец вспархивает на мое плечо.

— По Зимним землям нелегко путешествовать. И тот, кто знает путь, может оказаться очень полезным.

В памяти всплывают слова Цирцеи: «Не заключай никаких сделок».

— Но я ничего не дам тебе за это, — говорю я.

Губы существа кривятся в усмешке.

— Ни даже малой капельки магии, хотя сама получишь многое?

— Ни даже капельки, — отвечаю я.

Фея скалит зубы.

— Я все равно тебя провожу. Может быть, однажды ты решишь вознаградить меня за услугу. Но вот эту оставь здесь. Она будет помехой.

Фея задевает крылышком щеку Вэнди. Вэнди резко вздыхает и прижимает к щеке ладонь. Фея хихикает.

— Прекрати! — рявкаю я, и она отлетает в сторону.

— Я не хочу причинять неприятности, — бормочет Вэнди, опустив голову.

Я беру ее за руку.

— Она будет делать то же, что и все мы.

Фея хмурится.

— Слишком опасно.

— Вэнди, останешься здесь, — командует Бесси.

— Но мне хочется пойти, — говорит девушка. — Мне хочется узнать, откуда доносятся те крики…

— Она будет нас задерживать, — говорит Пиппа так, словно бедной девушки и нет рядом.

— Или мы идем все вместе, или не идем вообще, — твердо заявляю я. — А теперь мне необходимо переговорить с моими спутницами. Эй! Без тебя!

Существо трепещет блестящими крылышками, зависнув в воздухе над нами. В ее глазах ненависть, но фея отлетает на несколько футов в сторону, продолжая наблюдать за нами.

Я оглядываю всю компанию. Да, выглядим мы пестровато: фабричные девушки в новых нарядах, Бесси с длинной палкой в руках, Пиппа в королевском плаще, мы с Энн — в ночных пеньюарах и Фелисити в кольчуге, с мечом наготове.

— Мы не знаем, можно ли доверять этому светлячку-переростку, поэтому всем быть настороже, — говорю я. — Запоминайте дорогу, потому что может так оказаться, что выходить обратно придется самим. Ну что, все готовы?

Фелисити поглаживает свой меч.

— Вполне!

— Я уже устала ждать, смертная красотка! — жалуется Золотые Крылышки. — Сюда!

Мы выходим из надежного укрытия синего леса и пересекаем поросшую лозой равнину, направляясь к Зимним землям. Вдали встают из тумана, как некое предостережение, высокие зубчатые ворота. Мы не можем видеть, что скрывается за ними, видны только клубящиеся, свивающиеся жгутами серые тучи стального оттенка. Я несу факел, который соорудила из прутьев и магии. Он бросает яркое пятно света. Фея сидит у меня на плече. Крошечные коготки на ее ногах и руках впились в халат, и я надеюсь, что тонкая ткань убережет меня от того, чтобы крошечное существо изрезало кожу в лоскутья.

Стена, отделяющая Пограничные земли от Зимних, представляет собой внушающее страх сооружение. Она высока, как собор святого Павла, и уходит в обе стороны так далеко, насколько видит глаз. В сумерках кажется, что она слегка светится.

Я трогаю высокие сваи. Они очень гладкие.

— Кости… — шепчет фея.

Я поднимаю повыше факел. Свет выхватывает очертания огромной кости, видимо, от чьей-то ноги. Я отшатываюсь. Кости скреплены между собой веревками, сплетенными из волос. Красные лианы проросли между костями, они похожи на ужасающие раны. В целом впечатление мрачное. Фея посмеивается над моим переживанием.

— Для столь могущественной особы ты что-то уж очень легко пугаешься.

— А как мы туда войдем? — спрашивает Мерси.

Ее лицо скрыто глубокой синей тенью.

Крылатое существо взлетает с плеча и носится передо мной.

— Вход рядом. Ты должна его ощутить.

Мы кладем ладони на кости и перепутанные волосы, нащупывая вход. От этого у меня бурлит в животе, приходится бороться с желанием немедленно уйти отсюда, вернуться обратно.

— Нашла! — кричит Пиппа.

Мы собираемся вокруг нее. Перед нами калитка, задвижка на которой имеет вид грудной клетки. Острые концы ребер соединяются так, что невозможно сказать, где заканчивается одно и начинается другое. Но самое неприятное, что за ребрами бьется сердце. От его тихого «тук-тук» к горлу подкатывает тошнота.

— Что это такое? — ужасается Энн.

— Вход, — отвечает фея.

Она порхает между нами и бьющимся сердцем.

— Отвечайте только правду, — предупреждает она. — Иначе вам не позволят пройти туда.

— Вы желаете войти в Зимние земли?

Вопрос задан мягким, как шелк, голосом, и таким тихим, что я не уверена, что действительно его слышала.

— Вы слышали? — спрашиваю я девушек.

Они кивают. Сердце светится темным красноватым пурпуром, как воспаленная рана. Голос звучит снова:

— Вы желаете войти в Зимние земли?

С нами говорит сердце…

— Да, — отвечает Пиппа. — А как нам туда попасть?

— Расскажи свои тайны, — шепчет сердце. — Скажи свое самое страстное желание… и поделись самым сильным страхом.

— И все? — фыркает Бесси Тиммонс.

— В этом вся суть, — говорит крылатое существо.

Бесси выходит вперед.

— Самое сильное мое желание — стать леди. И я боюсь огня.

Мощный порыв холодного ветра несется из Зимних земель. Кости дребезжат. Сердце бьется быстрее, его свет разгорается ярче. Грудная клетка разделяется на две части. Распахивается огромная дверь, скрытая за ней.

— Ты можешь войти, — говорит сердце девушке.

Бесси проходит, и ворота захлопываются за ее спиной.

— Это не так уж и трудно, — говорит Фелисити.

Она тоже подходит к воротам.

— Мое желание — стать могущественной и свободной.

— А чего ты боишься? — подталкивает ее сердце.

Фелисити говорит после паузы:

— Попасть в ловушку.

— Не совсем так, — возражает сердце. — В тебе живет другой страх, сильнее всех прочих. Страх, скрытый в желании; а желание скрыто в страхе. Скажешь, что это такое?

Фелисити заметно бледнеет.

— Я совершенно не понимаю, что ты имеешь в виду, — отвечает она.

— Ты должна говорить только правду! — шипит фея.

Сердце, немного подождав, говорит:

— Назвать ли мне твой страх?

Фелисити пошатывается, и я не понимаю, что могло ее так напугать.

— Ты боишься настоящей себя. Ты боишься, что другие узнают, какова ты на самом деле.

— Ну и отлично, — резко говорит Фелисити. — Ты все сказало; теперь позволь мне войти.

Дверь опять широко распахивается.

Остальные девушки по очереди встают перед сердцем. Одна за другой они признаются в своих страстных желаниях и страхах: выйти замуж за принца, иметь прелестный дом с цветами вдоль дорожек, бесконечный пир, голод… Пиппа признается, что боится утратить красоту. Когда же она говорит о своем желании, она смотрит прямо на меня:

— Мне бы хотелось вернуться.

И дверь распахивается перед ней.

Энн настолько смущена, что едва шепчет, и ворота просят ее говорить погромче.

— Всего. Я боюсь всего, — говорит она, и сердце вздыхает.

— Можешь пройти, — говорит оно.

Наконец приходит и мой черед. Сердце ворот колотится в предвкушении. Мое собственное бьется так же отчаянно.

— Ну а ты? Чего ты боишься больше всего на свете?

Цирцея предупреждала, что я должна отвечать честно, но я не знаю, что сказать. Я боюсь, что мой отец никогда не вылечится. Я боюсь, что Картик совсем не интересуется мной, и точно так же мне страшно, что он во мне слишком заинтересован. Мне страшно оттого, что я не красавица, не желанна, не любима. Я боюсь, что потеряю магию, о которой должна заботиться, что стану обычной, как все. Я боюсь столь многого, что и выбрать не в состоянии.

— Ну же! Выскажись!

Порхающее рядом существо нетерпеливо упирается ручками в талию и скалит зубы.

Бледное лицо Фелисити показывается между костями.

— Джемма, идем же! Скажи хоть что-нибудь!

— Чего ты боишься? — снова спрашивают ворота.

С другой стороны дует холодный ветер, и меня пробирает дрожь. Облака клубятся, бурлят, черные и серые…

— Я боюсь Зимних земель, — осторожно отвечаю я. — Я боюсь того, что найду там.

Ворота испускают долгий ледяной вздох, но это вздох удовлетворения, как будто они чуют мой страх и наслаждаются им.

— А твое желание?

Я опять не отвечаю сразу. Резкий ветер бьет по щекам, от него у меня течет из носа… Сердце Зимних земель нетерпеливо.

— Твое желание, — шипит оно.

— Я… я не знаю.

— Джемма! — умоляюще восклицает с другой стороны Фелисити.

Фея носится возле моей головы так, что меня начинает мутить. Потом она впивается коготками в плечо.

— Говори! Говори же!

— Но я не знаю! Я не знаю, чего я хочу, но мне хочется это знать. И это самый честный ответ, который я могу дать тебе!

Сердце бьется еще быстрее. Ворота громыхают и стонут. Я пугаюсь, что разгневала их. Но они наконец со скрипом открываются, и кости постукивают на ветру.

Фелисити усмехается и протягивает мне руку.

— Идем поскорее, пока они не передумали!

Ноги сами собой останавливаются перед входом, потом наконец ступают на каменистую почву другой стороны. Я в Зимних землях. Здесь нет цветов. Нет зеленых деревьев. Только черный песок и острые камни, покрытые снегом и льдом. Ветер свистит и завывает между вершинами утесов и щиплет за щеки. Огромный ком темных облаков движется на горизонте. Им навстречу с земли поднимаются струйки пара, и вместе они рождают клубящийся туман, который окутывает все тонким серым налетом. В этом месте возникает особое чувство — глубокое одиночество, которое я нахожу и в себе.

— Сюда!

Фея машет нам, зовет следовать за ней, к охраняющим горизонт зубчатым горам, рябым от пятен льда.

Мы идем, и наши ноги оставляют едва заметные следы на черном песке.

— Какой печальный край, — говорит Энн.

Да, здесь все голо и уныло, но и в этом есть странная, завораживающая красота.

Вокруг на многие мили, насколько мы можем видеть, нет ни единой души. Это кажется зловещим, как внезапно опустевший город. Я вроде бы вижу каких-то бледных существ, наблюдающих за нами издали. Но когда я заставляю факел разгореться поярче, они исчезают, как мираж, рожденный туманом и холодом.

Я слышу шум воды. Узкое ущелье прорезает утесы, и по нему бежит река. Держись реки, иди за рекой, говорила Цирцея, но это представляется смертельно опасным. Течение здесь бешеное, а тропинки по обе стороны потока выглядят не шире, чем наши ступни.

— А есть какая-то другая дорога? — спрашиваю я фею.

— Насколько я знаю, нет, — отвечает она.

— Мне казалось, ты обещала быть проводником, — ворчит Фелисити.

— Я не могу знать все, смертная! — огрызается Золотые Крылышки.

Мы осторожно шагаем по камням, стараясь не поскользнуться на участках гладкого как стекло льда, в котором отражаются наши бледные, как у призраков, лица. Я беру Вэнди за руку и помогаю ей продвигаться вперед.

— Смотрите! — вскрикивает Энн. — Вон там!

Величественное судно выплывает из тумана и подходит к черному песку берега. Лодка длинная и узкая, вдоль бортов висят в уключинах весла. Она напоминает корабли викингов.

— Мы спасены! — кричит Пиппа.

Она подбирает юбку и мчится к лодке. Фабричные девушки спешат за ней. Я хватаю Фелисити за руку.

— Погоди-ка… Откуда взялась эта лодка? Куда она поплывет? — спрашиваю я фею.

— Если хочешь узнать, придется рискнуть, — отвечает та, показывая острые зубки.

— Идем, Джемма! — умоляюще произносит Фелисити, глядя вслед Пиппе и остальным девушкам.

— Все будет в порядке, — поддерживает ее Энн и забирает у меня факел, готовясь побежать за другими.

— Там может быть опасно для того, кто не видит.

Фея хватает локон Вэнди и подносит к носу, глубоко вдыхая, потом облизывает его.

— Оставьте ее здесь. Я за ней присмотрю.

Вэнди крепко вцепляется в мою руку.

— Нет, этого мы не сделаем, — говорю я.

Фея порхает прямо перед моим ртом.

— Она лишь будет вас задерживать.

— Думаю, ты мне уже надоела.

Я сильно дую, и зеленая светящаяся тварь кувырком летит в воздухе. Она шлет мне вслед проклятия, а я, подобрав подол, спешу к лодке и тащу за собой Вэнди.

— Хорошо, — говорю я, поднимаясь на борт качающегося судна. — Теперь мы остались сами по себе. Давайте не терять рассудка. Здесь могут быть ловушки. Могут быть и охотники… или еще похуже что.

— Но как насчет вашей силы, мисс? — спрашивает Мэй.

Фелисити усаживается на скамью и ставит меч между ногами.

— Да, действительно. Если они окажутся настолько глупы, что побеспокоят нас, мы уж известим их официально, кто мы такие.

— Мы не знаем, хватит ли у меня сил, — предостерегаю я девушек. — Мы вообще ничего на самом деле не знаем о Зимних землях. Магия не всегда подчиняется мне, и мне не хочется применять ее без крайней необходимости.

Я оглядываю серьезные лица подруг и вдруг ощущаю себя совсем маленькой. Мне хочется, чтобы здесь был кто-нибудь еще, готовый разделить со мной ношу. Ущелье впереди не рассмотреть; над водой плотно висит туман, и я надеюсь, что мы не плывем навстречу чудовищной ошибке.

— Ну что, готовы? — спрашивает Бесси.

Одной ногой она стоит в лодке, а другой — на узком выступе берега.

Энн возвращает мне факел. Я укрепляю его на носу лодки, чтобы он освещал нам путь.

— Отправляемся, Бесси, будь любезна, — отвечаю я.

Она с силой отталкивается от берега, и лодка выплывает на середину реки, отходя от безопасной гавани. Мы занимаем места у весел. Пиппа стоит на носу и всматривается в туман. Фелисити, Вэнди и я работаем одним веслом, пыхтя от усилий. Вода не отпускает его, но мы справляемся и вскоре уже плывем по реке. Туман редеет, и мы восхищенно смотрим на блестящие глыбы камня, вздымающиеся по обе стороны от нас, как гигантские обветренные ладони какого-то забытого бога.

В унылом ландшафте попадаются редкие пятна цвета — примитивные рисунки на утесах. Лодка плывет мимо изображений пугающих призраков, их плащи развеваются, и видны души, которые они пожрали. Водяные нимфы обдирают кожу со своих жертв, прикованных к скалам. Маковые воины в рваных рубашках и проржавевших кольчугах. Черные птицы, кружащие над полями сражений. Кто-то, похожий на Амара, пристально смотрит со скалы — белый конь, призрачный шлем… — и мне хочется не видеть этого. Рисунков слишком много, здесь вся история, я не в силах впитать все это. Но одно изображение приковывает мой взгляд; на скале нарисована женщина, стоящая перед могучим деревом, она приветственно раскинула руки… Туман снова сгущается, и я уже ничего не вижу.

— Там что-то есть впереди! — кричит Пиппа. — Малый ход!

— Я не… матрос… и не пират, — выдыхает Энн между взмахами весла.

Мы всматриваемся вперед, пытаясь понять, что там такое. Огромная скала перегораживает ущелье. В ней две дыры наверху и широкое отверстие внизу, и все это похоже на исказившееся в крике лицо.

— Рулим ко рту! — кричит Пиппа, перекрывая шум воды.

Лодка со свистом рушится вниз на перепаде воды, и нас подхватывает более сильное течение. Мерси визжит, когда волна перехлестывает через борт. Мы ничего не можем сделать, нам не под силу справиться с бешеным потоком. Лодка раскачивается и вертится, у всех нас начинается тошнота.

— Мы разобьемся! — кричит Пиппа. — Надо держать ее ровно!

— Мы должны попасть в проход! — визжит Фелисити.

— Вы с ума сошли! Нам нужно остановиться… — говорю я, но тут мне в лицо плещет вода.

Она воняет серой.

— Я дочь адмирала, и я вам говорю — мы должны править в тот тоннель! — рявкает Фелисити как настоящий командир.

— Мы приближаемся к скале! — чуть ли не рыдает Пиппа. — Сделайте же что-нибудь!

— Вы слышали Фелисити? Держим на туннель! — кричу я. — Изо всех сил! Не лениться!

Мы налегаем на весла, и я удивляюсь силе наших рук и сердец. Мы гребем ритмично, и вскоре лодка выравнивается и направляется ко «рту». Еще четыре мощных удара веслами — и мы проскакиваем через него. Река успокаивается и несет нас в глубь Зимних земель.

Мы восторженно кричим, радуясь победе над рекой, и поскольку рядом нет никого, кто велел бы нам поумерить эмоции, шум продолжается добрую минуту.

— Ох, смотрите! — вскрикивает Пиппа.

С горестного неба льется разноцветный свет. Унылые облака уступают клубам цвета пурпура и индиго, розовым и золотым. А потом мы видим звезды! Несколько звездочек падают с небес и гаснут где-то вдали. Небо здесь громадно. Я чувствую себя маленькой и незначительной — и в то же время такой большой, как никогда прежде…

— Как это прекрасно! — говорю я.

Пиппа раскидывает руки.

— Подумать только, а мы могли и не увидеть всего этого!

— Нам еще и вернуться надо, — предостерегаю я.

Из глубины реки поднимаются водяные нимфы; мягкие плавные арки их серебристых спин кажутся отражением звездного неба над нашими головами.

— Ох, а это кто такие? Русалки? — спрашивает Мэй и наклоняется, чтобы рассмотреть нимф получше.

Энн оттаскивает ее от борта.

— Лучше тебе этого не знать.

— Но они такие красивые!

Мэй тянет руку к воде.

— А знаешь, почему они так хороши? Они обдирают с людей кожу и моются ею вместо губок! — сообщает Энн.

— Чтоб мне провалиться!

С выражением ужаса на лице Мэй отдергивает руку и хватается за весло.

Река поворачивает. Над ней снова повисает туман, густой, как белые облака. Лодка останавливается у выступа замерзшего берега.

— Вы что-нибудь видите? — спрашивает Пиппа, козырьком поднося ладонь к глазам и всматриваясь в туман.

— Ничегошеньки, — отвечает Бесси.

Она крепко сжимает в руке свою палку.

— Там может быть что угодно, поджидать нас, — тихо говорит Энн.

Лодка не желает двигаться дальше. Похоже, здесь и есть пункт нашего назначения. Борт опускается, мы выбираемся на берег. Лодка отходит от суши, погружается в туман и исчезает.

— И что нам теперь делать? — спрашивает Мэй. — Как мы вернемся обратно?

Бесси резко хлопает ее по руке.

— Заткнись! Мы вперед пойдем!

Туман еще плотнее; куски пейзажа возникают из него, как фантомы. Мы идем сквозь голый лес, с деревьями, похожими на чахлые призраки. Искривленные ветви пронзают туман тут и там. Тишина. Ни звука вокруг, кроме нашего прерывистого дыхания.

Что-то задевает мое плечо. Я оборачиваюсь, но ничего не вижу. Но оно появляется снова. Надо мной. Я смотрю вверх — и вижу покачивающуюся голую ногу.

— Ох, боже! — вскрикиваю я.

На ветке висит тело женщины. Колючие ветки обвились вокруг ее шеи, привязав к дереву. Кожа приобрела серовато-коричневый цвет коры, а ногти изогнулись и пожелтели. Глаза женщины закрыты, и я благодарна судьбе за это.

Но она здесь не одна. Теперь я вижу их сквозь туман, везде вокруг нас. Тела, висящие на ветвях, как чудовищные фрукты. Нечестивый урожай.

— Дж-джемма… — шепчет Энн.

Глаза у нее стали как блюдца, она сдерживает крик… как и все мы.

Пиппа оглядывает тела со смесью отвращения и печали.

— Я не такая, как они. Я не такая.

И разражается слезами.

Фелисити тащит ее в сторону.

— Конечно, ты не такая.

— Я хочу вернуться. Вернуться в школу Спенс. К жизни. Я больше не могу здесь находиться! Не могу!

Пиппа на грани истерики. Фелисити гладит ее по волосам, пытается успокоить, тихонько говоря что-то на ухо.

— Это вот сюда они бы затащили нас, если бы не мисс Пиппа, — говорит Бесси.

Она резко дергает за грязный подол платья трупа и отрывает большой кусок. Обернув его вокруг палки, Бесси протягивает палку Энн:

— Ты это подожги, чтобы нам лучше видеть. Я не люблю огонь.

Энн достает из кармана коробок спичек. Она пытается зажечь одну, другую, но на четвертой сдается.

— Наверное, отсырели в лодке.

Бесси проявляет решительность:

— Я не пойду дальше, если у нас не будет факела.

Я прикасаюсь к палке и пускаю в ход магию. Факел загорается.

Мне противно, и все же я должна знать, а потому я тянусь к болтающейся руке. Я ощущаю холодную, твердую плоть, и от испуга малая толика магии вырывается из меня. Тело вздрагивает, я отскакиваю назад.

— Джемма… — в ужасе выдыхает Энн.

Налетает бешеный ветер, он трясет висящие на деревьях тела, как листья. Их глаза внезапно открываются, черные, как смола, с красными веками. Чудовищный хор пронзительных криков, стонов и низкого злобного ворчания неожиданно разбуженных тварей заполняет лес, оглушая нас. Сквозь все это я слышу пугающий рефрен, прорывающийся прямо мне в душу: «Жертва, жертва, жертва…»

— Джемма, что ты сделала? — скулит Энн.

— Назад! — кричу я.

Но мы проходим всего несколько шагов — и тропа исчезает из-под ног.

— Куда теперь? — отчаянно кричит Мерси.

Она мечется из стороны в сторону.

Вэнди осторожно движется вперед, ощупывая пространство перед собой руками.

— Не бросай меня, Мерси!

— Я не знаю! — кричу я.

Цирцея говорила, что нужно держаться реки, но вот об этом она ничего не сказала. Либо она лгала, либо сама не знала. Как бы то ни было, мы остались одни, без помощи.

И тут вдруг сквозь какофонию прорывается голос, спокойный и отчетливый:

— В эту сторону. Быстро…

И среди замерзшей травы и льда возникает светящаяся дорожка.

— Идемте! Сюда! — зову я остальных.

Размахивая факелом, я быстро иду между деревьями, следуя за узкой лентой света. Трупы дергают ногами, пытаются нас схватить, и я только и могу, что изо всех сил сдерживать крик. Какой-то мужчина тянется к Пиппе, и Фелисити стремительно взмахивает мечом. Отсеченная рука взлетает в воздух, труп воет от ярости.

Мне тоже хочется выть, но я онемела от страха.

— Быстрее! — хриплю я, наконец-то обретая подобие голоса.

Я подталкиваю подруг и бегу за ними, глядя только в их спины, не осмеливаясь взглянуть ни влево, ни вправо, где с деревьев свисают чудовищные твари.

Наконец мы добираемся до края ужасающего леса. Вой и визг стихают, превращаясь в тихий шепот, потом умолкают вовсе, как будто трупы снова погрузились в сон.

Мы некоторое время передыхаем, прислонившись друг к другу, напитывая легкие холодным воздухом.

— Что это такое было? — с трудом выговаривает тяжело дышащая Пиппа.

— Я не знаю, — с присвистом отвечаю я. — Наверное, умершие. Души, которые заманили сюда.

Мерси качает головой:

— Совсем на нас не похожи. Никаких душ там вроде бы и не осталось. По крайней мере я надеюсь, что их там нет.

— А как мы через это проберемся? — говорит Бесси.

Путь преграждает стена черных камней и льда, очень высокая и длинная. Насколько я вижу, обойти ее невозможно.

Ветер снова шепчет:

— Присмотрись получше…

В основании огромного утеса — туннель, завешенный окровавленным тряпьем.

— Следуйте… — настаивает ветер.

— Вы слышали? — спрашиваю я, чтобы быть уверенной.

Фелисити кивает.

— Оно говорит — следуйте.

— Следовать куда?

Энн с сомнением всматривается в темный туннель.

Никто не решается шагнуть вперед. Никто не желает первым отодвинуть грязные тряпки и войти в эту узкую расселину.

— Мы уже так далеко зашли, — говорит Пиппа. — С чего бы нам теперь останавливаться? Мэй? Бесси?

Мэй отшатывается. Бесси переминается с ноги на ногу.

— Темновато там, — бормочет Мэй.

— Мне кажется, нам лучше повернуть назад, — шепчет Вэнди. — Мистер Дарси скоро проголодается…

— Да уймись ты со своим кроликом! — рявкает Бесси.

И кивает на меня.

— Это ведь ты все придумала? Ну, пойти искать это твое дерево. Вот ты и должна топать впереди.

Зловонный ветер бросает тряпье в нашу сторону. Туннель похож на беззвездную ночь. И невозможно предсказать, что ждет нас там, а мы ведь уже столкнулись с чудовищным сюрпризом… Но Бесси права. Я обязана идти первой.

— Хорошо, — говорю я. — Идемте. Держитесь поближе ко мне. Если я велю, сразу бросайтесь бежать назад со всех ног.

Вэнди подбирается ко мне и хватается за рукав.

— Там ужасно темно, да, мисс?

Забавно, что она боится темноты, хотя и не может ее видеть, но я полагаю, это такой страх, который таится в самой глубине души.

— Не беспокойся, Вэнди. Я пойду первой. Мерси поведет тебя, да, Мерси?

Мерси кивает и берет Вэнди за руку.

— Ага. Держись за меня покрепче, малышка.

Сердце готово выпрыгнуть из груди. Я делаю шаг. Туннель узок и невысок. Я не могу выпрямиться во весь рост, приходится двигаться, согнувшись.

— Поосторожнее, не расшибите головы! — кричу я девушкам.

Я нащупываю дорогу руками. Стены холодные и влажные, мне кажется, что я очутилась в пасти какой-то гигантской твари, и я содрогаюсь с головы до ног, готовая заорать от ужаса.

— Джемма?

Это Фелисити. В чернильной тьме я не понимаю, где она. По звуку — как будто за много миль от меня, но этого не может быть.

— Д-да, — с трудом отвечаю я. — Идите, не останавливайтесь.

Я молюсь о том, чтобы мы как можно скорее миновали эту узкую штольню, однако туннель тянется бесконечно. Я слышу негромкое бормотание под камнями. Шипение, похожее на змеиное. Что-то, похожее на «ж-ж-ж…», и я могу поклясться, что снова слышу слово «жертва», и меня охватывает паника, но наконец я вижу слабый свет. Впереди — выход. С облегчением я выбираюсь сквозь щель наружу; подруги тянутся за мной.

Пиппа смахивает с рукава грязь.

— Ужасный туннель. Я чувствовала, как что-то страшное жарко дышит прямо мне в шею.

— Это была я, — признается Энн.

— Где это мы? — спрашивает Фелисити.

Мы вышли на открытую всем ветрам пустошь, окруженную кольцом остроконечных вершин. Падает легкий снег. Снежинки липнут к ресницам и волосам. Вэнди поднимает лицо навстречу снегу.

— Ох, как хорошо, — вздыхает она.

Темные тяжелые тучи повисли над горами. Их прорезают белые вены света, слышен гром. И сквозь прозрачную завесу снега я вижу это: древний, потрепанный ветрами ясень, толстый, как десять человек, и высокий, как дом, величественно стоит на небольшом пятне зеленой травы. Его ветви раскинуты во все стороны. Дерево притягивает к себе; я не в силах отвести взгляд. И я знаю, что это дерево из моих снов. Вильгельмина Вьятт хотела, чтобы я нашла именно его.

— Дерево Всех Душ, — благоговейно произношу я. — Мы нашли его.

Снег тает у меня на лице, но меня это не заботит. Магия мягко гудит во мне, как будто зовет куда-то. Этот звук пронизывает сухожилия; он пульсирует в крови музыкальным рефреном, припевом, который я не могу пока спеть, хотя мне очень хочется.

— Ты наконец-то пришла, — напевно говорит дерево, и это звучит нежно, как материнская колыбельная. — Иди ко мне. Тебе только и нужно, что прикоснуться, и ты увидишь…

Брызги молний раскалывают небо вокруг нас. Сила этого места велика, и мне хочется стать ее частью. Мои подруги тоже ощущают эту мощь. Я это вижу по их лицам. Мы кладем ладони на древнюю шершавую кору. Она царапает кожу. Сердце бьется все быстрее. Я содрогаюсь от этой новой силы. И, переполненная ею, падаю куда-то.

Она стоит передо мной, купаясь в мягком свете, и я узнаю ее с первого взгляда. Седые волосы. Голубые глаза. Яркое платье. Мир вокруг куда-то улетает, и наконец не остается ничего, кроме нас двоих, стоящих в пустыне в ярком свете.

Только Евгения Спенс и я.

Глава 34

— Как долго я тебя ждала! — говорит она. — Я почти потеряла надежду.

— Миссис Спенс? — говорю я, когда ко мне возвращается дар речи.

— Да. А ты — Джемма, дочь Мэри.

Она улыбается.

— Ты — именно та, на кого я возлагала надежды… единственная, кто может спасти нас и сферы.

— Я? Но как…

— Я все тебе расскажу, но у нас не много времени. Ровно столько, сколько я могу быть перед тобой в этой форме. Не прогуляешься со мной?

Я чувствую себя растерянной, и она протягивает мне бледную ладонь.

— Возьми меня за руку. Иди за мной. Я тебе покажу…

Я тянусь к ней, прикасаюсь к кончикам холодных пальцев. Евгения крепко сжимает мою руку. Нас обливает белым ослепительным светом. Потом он гаснет, и мы оказываемся на открытой равнине. Снег, молнии, мои подруги — все это остается по другую сторону места, где я нахожусь сейчас. Евгения здесь выглядит более материальной. Ее щеки розовеют; голубые глаза становятся теплыми.

— Я думала, вы…

Я тяжело сглатываю.

— Умерли.

— Не совсем, — грустно отвечает Евгения.

— Та ночь, когда случился пожар, — говорю я. — Что произошло после того, как вы запечатали дверь?

Евгения складывает ладони, как в молитве.

— Та мерзкая тварь унесла меня сюда, в Зимние земли, — говорит Евгения, и ее глаза пылают. — Все здешние существа явились поглазеть на изгнанницу Евгению Спенс, высшую жрицу Ордена, превратившуюся в униженную пленницу Зимних земель. Они хотели сломать меня, развратить и использовать для своих грязных целей. Но моя сила была куда больше, чем они предполагали. Я выстояла, и в наказание они заключили меня в Дерево Всех Душ.

— Что это за Дерево? — спрашиваю я.

Евгения улыбается.

— Это единственная точка в этих забытых землях, которая принадлежит и сферам, и Ордену.

— Но как это может быть?

— Если хочешь понять настоящее, ты должна понять прошлое.

Евгения широко взмахивает рукой, и пейзаж вокруг нас меняется. Перед нами, как образы в пантомиме, возникает юная земля.

— Давным-давно мы, наивные и доверчивые, проскользнули в этот мир, в сферы. Здесь жила магия; она исходила из самой земли и в землю же возвращалась, и это был вечный непрерывный цикл. Все пребывало в равновесии. И существовало только одно нерушимое правило: души умерших, проходившие через этот мир, не могли остаться здесь. Они должны были перейти на другую сторону, или же они развращались и загрязнялись. Но кое-кто из умерших не мог не цепляться за прошлое. Испуганные, обозленные, они сбегали, находя убежище в самой пустынной части сфер — в Зимних землях. Однако это не убивало их желание иметь то, чего они иметь не могли. Они хотели вернуться, и для этого им нужна была магия сфер. Вскоре желание превращалось в страсть. Они готовы были утолить ее любой ценой. Полагаю, ты знаешь о бунте и о том, что произошло здесь, в Зимних землях?

— Существа Зимних земель захватили в плен нескольких жриц Ордена, — отвечаю я, — и принесли их в жертву. Это было первое кровавое жертвоприношение.

— Да, но это далеко не все. Ты должна увидеть.

Евгения проводит рукой по моим глазам. Когда я вновь их открываю, то вижу юных жриц, не старше меня самой, сжавшихся от страха перед толпой призрачных тварей. Одна жрица ускользает; она прячется за скалами, наблюдая.

— Этот кинжал наполнен магией, — говорит одна из напуганных жриц, протягивая тварям кинжал с драгоценной рукояткой. — Он может принять любую форму в зависимости от задачи, которую вы ему зададите. Возьмите его в обмен на нашу свободу.

Призрак Зимних земель рычит на нее:

— Так ты рассчитывала усмирить нас с его помощью?

Тварь выхватывает кинжал из руки жрицы.

— Если он такой могущественный, так пусть этот подарочек поработает для нас прямо сейчас!

Твари окружают съежившихся жриц. Их ужасный предводитель взмахивает кинжалом — и опускает его, снова и снова, и от девушек только и остается, что воздетая к небесам рука, да и та быстро падает.

Там, где проливается кровь, земля трескается. Из нее поднимается могучее дерево, такое же голое и уродливое, как сердца здешних тварей, — и наполненное магией. Твари кланяются дереву.

— Наконец-то у нас есть собственная сила, — говорит призрак-предводитель.

— Это жертва сделала его таким, — шипит другой дух.

— То, что создано кровью, требует крови, — возвещает старший призрак. — Мы будем подносить ему души в уплату и обращать его силу на наши нужды.

— Но есть и кое-что хорошее, — шепчет Евгения.

Она снова взмахивает рукой перед моими глазами, и теперь я вижу ту самую молодую жрицу, что спряталась за камнями.

Пока твари наслаждаются своей новой силой, она крадет кинжал и стремительно возвращается к Ордену. Она рассказывает о происшедшем, и высшие жрицы слушают с мрачными лицами. Потом сооружаются руны, завеса между мирами опущена, а кинжал передается от жрицы к жрице в течение многих поколений.

— Орден защищал кинжал от малейшей царапины. И мы не осмеливались говорить о Дереве из страха, что кто-то может поддаться соблазну. Вскоре оно превратилось в миф.

Евгения взмахом руки прогоняет видение.

— Я была последней хранительницей кинжала, но я не знаю, что с ним стало.

— Я его видела в своем видении, с вашей ученицей, мисс Вильгельминой Вьятт! — вырывается у меня.

— Мина являлась тебе? — спрашивает Евгения, и в ее глазах вспыхивает тревога. — И что она тебе показала?

Я качаю головой:

— Большую часть я не поняла. Но я видела в ее руках кинжал.

Евгения задумчиво кивает.

— Он всегда ее привлекал, она тянулась к тьме. Надеюсь, ей можно доверять…

Ее взгляд становится стальным.

— Ты должна найти кинжал. Это крайне необходимо.

— Почему?

Мы оказываемся на вершине какой-то горы. Нас обдувает ветром. Он грозит превратить мои волосы в настоящую львиную гриву. Внизу, в долине, я вижу своих подруг, маленьких, как птички.

— Я подозреваю, что назревает новый бунт, что снова создается былой союз между племенами сфер и существами Зимних земель, — говорит Евгения. — А союз с нами был заключен лишь в обмен на силу. Я прежде в это не верила, и моя наивность очень дорого мне обошлась.

Мне становится стыдно за то, что сделали моя мать и Цирцея. Мне хочется рассказать Евгении о Цирцее, но я не могу заставить себя сделать это.

— Но я думала, что существа Зимних земель исчезли, — вместо того говорю я.

— Они где-то здесь, не обманывай себя. И ими руководит чудовищный бесстрашный воин… бывший член братства Ракшана.

— Амар!.. — выдыхаю я.

— Его сила велика. Но и твоя тоже.

Она обхватывает мой подбородок холодной ладонью. На горизонте чернильное небо снова начинает пульсировать странным прекрасным светом.

— Ты должна быть осторожной, Джемма. Если Орден так или иначе подвергся разложению, они могут обратить твою же силу против тебя.

Мощный разряд электричества рвет небо, на несколько мгновений оставляя светлые шрамы в моих глазах.

— Как это?

— Они могут заставить тебя видеть то, что им хочется. Ты как будто сойдешь с ума. Ты должна постоянно быть настороже. Не доверяй никому. Будь бдительна. Потому что, если ты падешь, мы заблудимся навеки.

Сердце колотится с бешеной силой.

— Но что я должна делать?

Свет вновь пульсирует, и я вижу железную решимость во взгляде Евгении.

— Без кинжала они не могут привязать мою силу к дереву. Ты должна найти его и принести мне, сюда, в Зимние земли.

— И что вы с ним сделаете?

— То, что должна: все исправлю и восстановлю мир, — отвечает Евгения и берет меня за руку.

И внезапно мы оказываемся на берегу какого-то озера, над которым повис туман. Туман тает. Появляется паром, везущий трех женщин. Старая женщина с морщинистым лицом толкает суденышко по безмятежной воде, орудуя длинным шестом. Другая женщина, молодая и прекрасная, поднимает вверх фонарь, чтобы осветить путь. Третья стоит, держа в руках рог изобилия. Они проплывают мимо, не замечая нас.

— Эти женщины… они похожи на тех, что изображены на камнях, охраняющих тайную дверь. Кто они такие?

— У них множество имен: мойры, парки, богини судьбы, норны… Но нам они всегда были известны как Тройка. Когда умирает жрица, она уходит в туман времени, и там у переправы ее встречает Тройка, и ей даруется возможность высказать последнюю просьбу и сделать выбор.

— Выбор… — повторяю я, ничего не понимая.

— Она может решить отправиться на их барже в особый мир красоты и славы. И когда она добирается туда, ее изображение появляется на камнях бессмертных как некий завет.

— Так, значит, все женщины, что высечены там на камнях…

Евгения улыбается, и это похоже на солнце, светящее только для меня.

— Они были жрицами, как ты и я.

— Вы сказали, у них был выбор. Но почему они не предпочли что-нибудь вроде сфер, какое-то другое место?

— Они могли ощущать, что нечто очень важное еще не завершено. В таком случае жрица может вернуться в эту жизнь, чтобы закончить начатое, но тогда она отказывается от славы.

Старуха уводит паром в дальний конец озера. Снова поднимается туман и скрывает женщин. Евгения провожает их взглядом, пока они не исчезают окончательно.

— Мне бы хотелось освободиться, занять наконец свое место в тех краях и на камнях, которые воспевают нашу историю.

Она гладит меня по щеке — нежно, как мать.

— Ты принесешь мне кинжал?

Нас окутывает туманом.

— Да, — отвечаю я, и в то же мгновение мы снова оказываемся перед Деревом Всех Душ.

Я смотрю на его величественное великолепие: три толстые сильные ветви, тысячи ветвей потоньше, переплетающихся во все стороны, едва заметные вены под корой… Мои подруги все еще стоят перед ним, прижимая ладони к стволу, и на их лицах написано благоговение. Они как будто вслушиваются в голоса, не слышные мне, и я ощущаю себя отдаленной от них, одинокой.

— Что это с моими подругами? — спрашиваю я.

— Это магия дерева, — отвечает Евгения. — Оно показывает им тайны их собственных сердец. Мне пора, Джемма.

— Нет, пожалуйста! Мне нужно знать…

— Ты не должна возвращаться сюда, пока не отыщешь кинжал. Только тогда нам ничто не будет грозить.

— Не уходи! — кричу я.

Я пытаюсь удержать ее, но Евгения невещественна, как воздух. Она растворяется в дереве. Дерево впитывает ее. Дерево пульсирует; его вены быстрее гонят кровь.

— Ты хотела бы видеть? — спрашивает дерево приглушенным шепотом.

Мои подруги заглянули в то удивительное, что скрыто в них, а я уже устала от того, что вечно остаюсь в стороне.

— Да, — с некоторым вызовом отвечаю я. — Хотела бы.

— Так загляни, — чуть слышно гудит дерево.

Я прижимаю ладони к грубой коре — и теряюсь в образах.

Картины танцуют вокруг меня, как стеклышки калейдоскопа. В одном из кусочков сидит Мэй, пируя за роскошным столом. Как только она приканчивает какое-то блюдо, на его месте тут же возникает другое. Возле стола сидят тощие собаки, они дышат, высунув языки, их глаза полны надежды. Собаки дерутся за каждый упавший кусок, они рвут друг друга зубами, они все покрыты кровью, но Мэй не обращает на них внимания. Она больше никогда не будет голодать.

В другом отражении я вижу Бесси в чудесном платье, сооруженном исключительно из золота и драгоценностей, на ее плечах лежит горностаевая мантия. Она идет мимо длинных рядов нищих, грязных женщин, ткущих ткани на той самой фабрике, где она лишилась жизни, и наконец подходит к владельцу, жирному мужчине с сигарой во рту. Бесси сильно бьет его по лицу, снова и снова, пока он не валится к ее ногам, не отличаясь от животного.

Энн купается в огнях рампы. Она кланяется публике, наслаждаясь громовыми аплодисментами.

Вэнди хлопочет в маленьком домике с розовым садом. Она поливает покрытые бутонами кусты, и те распускают волшебные алые и розовые цветки.

Мерси едет в карете с каким-то мужчиной.

Я вижу Фелисити, танцующую с Пиппой в замке, и обе смеются над шутками, понятными только им, а потом я вижу Пиппу, восседающую на троне, ее глаза пылают.

Пиппа, стоящая рядом со мной, широко улыбается.

— Да, — говорит она кому-то, кого я не вижу. — Избрана, избрана…

— Присмотрись получше, — шепчет дерево, и мои ресницы вздрагивают.

Все, что я прятала глубоко в себе, высвобождается.

Я распахиваю двойную дверь — и возвращаюсь в Индию. Должно быть, летняя жара еще не наступила, потому что отец и матушка пьют чай на террасе. Отец вслух читает «Панч», и мама смеется. Том носится вокруг них как сумасшедший, держа в руках двух деревянных рыцарей, сцепившихся в схватке, и непослушная прядь волос, как всегда, падает ему на глаза. Сарита бранит его за то, что он чуть не переворачивает старый отцовский кофейник. И я тоже здесь. Здесь, под бесконечным синим небом, на котором не видно ни облачка. Отец с матерью улыбаются, глядя на меня, и я ощущаю себя единой с ними; я не отделена, не одинока. Я любима.

— Иди ко мне, Джемма! — зовет матушка.

Ее руки широко распахнуты мне навстречу, и я бросаюсь бежать, потому что чувствую: если я смогу до нее добраться, все будет хорошо. Мне необходимо поймать это мгновение и крепко-накрепко держать его. Но чем быстрее я бегу, тем больше удаляется матушка. А я оказываюсь в холодной, темной гостиной бабушкиного дома. Отец в кабинете, Том куда-то ушел, бабушка отправилась с визитами; никому нет дела до других. Каждый одинок, мы просто несколько странных бусинок, нанизанных на общую нить печали, привычки, долга. По моим щекам медленно сползают слезы. Эта тяжелая правда — как яд, который мне не выплюнуть.

Маленькие бледные существа выползают из-под обломков скал и камней. Они касаются подола моего платья, гладят мои руки.

— Здесь твое место, здесь ты нужна, ты особенная, — говорят они. — Люби нас, как мы любим тебя.

Я поворачиваю голову — и вижу Картика, с обнаженной грудью, он идет ко мне. Я обхватываю его лицо ладонями, целую его крепко, без оглядки. Мне хочется слиться с ним. И эта магия совсем не похожа на ту, с которой мы играли прежде. Она грубая и настойчивая, у нее нет фальшивого фасада, за которым можно что-то спрятать. Это то, что нам недозволенно чувствовать, знать.

— Поцелуй меня, — шепчу я.

Он прижимает меня к дереву; его губы касаются моих. Я хочу затеряться в этом волшебстве. Никакого тела. Никакого самолюбия. Никаких опасений. Никто больше не причинит мне боли…

Звучит голос Дерева Всех Душ:

— А хотела бы ты иметь еще больше?

И во мне вспыхивает магия Храма. Я вижу, как стою перед деревом, а Картик выкрикивает мое имя, и я чувствую себя так, словно пытаюсь стряхнуть с себя опиумный бред.

— Да, — отвечает кто-то, но это не я.

Я пытаюсь увидеть, кто это сказал, но ветви дерева удерживают меня. Дерево обнимает меня, как мать, и так же нежно приговаривает:

— Спи, спи, спи…

Я проваливаюсь куда-то, ожидая, что меня подхватят, но никто этого не делает, и я лечу и лечу в темноту, у которой нет конца.

Потом — не знаю, когда именно, потому что время утратило смысл, — я слышу голос, говорящий нам, что пора уходить. Я внезапно ощущаю холод. У меня стучат зубы. На ресницах подруг — льдинки. Не говоря ни слова, мы отворачиваемся от дерева и тащимся обратно той же дорогой, которой пришли сюда. Мы минуем тела, висящие на деревьях, как омерзительные колокола, и ветер разносит их мольбу:

— Помоги нам…

Остаток пути из Зимних земель — как сон, которого я почти не помню. Руки исцарапаны, но я не помню, как это могло случиться. Губы распухли, я то и дело облизываю их, чувствуя трещинки на коже. Когда мы подходим к окутанному туманом выходу из Зимних земель, меня охватывает острое желание вернуться обратно. Странная сумеречная красота Пограничных земель больше не волнует меня. Я и в других ощущаю подобное чувство, вижу, как девушки бросают взгляды назад. Мы перешагиваем через лианы, ускользнувшие из Зимних земель. Они тянут к нам свои руки, подбираясь все ближе и ближе к замку.

Бесси говорит, не в силах опомниться от изумления:

— Они как будто знали меня. Действительно знали меня, по-настоящему! И я видела себя настоящей леди — не фальшивой, нет, и меня уважали…

— Никаких страхов, — бормочет Фелисити, закидывая руки за голову. — Никакой лжи…

Пиппа кружится на месте, все быстрее и быстрее, пока наконец не падает со смехом.

— Теперь я во всем вижу смысл. Я все понимаю.

На реке нас ждет горгона. Я пытаюсь спрятаться от нее, но она видит меня за высокой стеной цветов.

— Высокая госпожа, я искала тебя.

— Ну, похоже, ты меня нашла.

Глаза горгоны прищурены, и я гадаю, может ли она почуять на моей коже запретное, как чуют пот. Остальные девушки отчаянно веселятся. В них появилась какая-то новая свирепость, от которой горят глаза и пылают щеки. Фелисити хохочет, и ее смех звучит как призыв к вооружению. Мне хочется пойти к ним, оживить наши переживания в Зимних землях, а не страдать под пристальным взглядом горгоны.

— Ну что такое? — говорю я.

— Подойди ближе, — требует шипящий голос.

Я останавливаюсь на траве в добрых десяти футах от того места, где пристроилась у берега горгона. Она поворачивает голову и рассматривает меня — волосы всклокочены, руки исцарапаны, юбка порвана. Змеи на голове горгоны гипнотически раскачиваются.

— Ты там была, как я вижу, — говорит наконец горгона.

— И что с того? — вызывающе бросаю я. — Я должна была сама все увидеть, горгона! Как я могла бы всем управлять, ничего не зная? Дерево Всех Душ действительно существует, и его сила необъятна!

Змеи извиваются и шипят.

— Обещай мне, что не вернешься в то место, пока не создашь союз. Высокая госпожа, твоя сила…

— Что, неужели это и есть вся я — в магии? Никто не видит, какова я на самом деле. Все видят только то, что хотят видеть, видят лишь то, что я могу для них сделать! А кто я на самом деле, никого вообще ни черта не интересует!

Я плачу, и мне самой это отвратительно. Я отворачиваюсь и жду, пока слезы иссякнут, а когда снова смотрю на горгону, я уже другой человек, человек, которому никто не может приказать, что делать или куда идти.

— Можешь отправляться дальше, горгона. Наш разговор закончен.

Впервые гордая воительница выглядит неуверенной, и меня это радует.

— Высокая госпожа…

— Наш разговор закончен! — повторяю я. — Если я пожелаю поговорить с тобой, я тебя найду.

Девушки затевают веселую игру на траве. Фелисити толкает Бесси, та толкает ее в ответ.

— Тебе меня не одолеть, — поддразнивает Бесси, ее глаза блестят.

Смех Фелисити — колючий, как сорняки.

— Я уже тебя одолела, ты разве не заметила?

Завывая, как баньши, и хохоча, они хватают друг друга за руки и борются, пытаясь повалить друг друга, а Пиппа их подстрекает. Я несусь к ним на огромной скорости и сбиваю обеих, как кегли, при этом расшибив себе губы до крови. И никто не смеется громче меня, когда тяжелый металлический вкус наполняет рот и кровь льется на платье, словно безжалостный дождь.

Глава 35

Хотя до бала-маскарада еще несколько недель, миссис Найтуинг решительно настаивает, что девушки должны подготовить разные развлечения для гостей.

— Это будет своего рода подношение им — когда вы покажете, какими замечательными леди вы стали и как вы талантливы, — говорит она, хотя я подозреваю, что наши маленькие, тщательно заученные представления скорее докажут талант нашей директрисы.

Нам предназначены разные роли. Сесили, Марта и Элизабет должны исполнить какой-то балет. Фелисити будет играть менуэт. Поскольку я не умею ни петь, ни танцевать, ни говорить по-французски и не играю ни на каком инструменте, я спрашиваю у миссис Найтуинг, нельзя ли мне прочесть стихи, и она с облегчением соглашается, радуясь, что я могу сделать хоть что-то такое, что не связано с сельскохозяйственными животными или с инструментами, на которых играют, зажав их между коленями. Остается только выбрать подходящие стихи и не перепутать слова. К несчастью, Энн не разрешают петь для гостей. Это наказание за нашу выходку на Рождество, миссис Найтуинг не желает огорчать наших покровителей, они ведь знают все о скандале.

Энн стоически выносит несправедливость, а я с удовольствием думаю о том дне, когда Энн сообщит всем, что она уезжает, чтобы стать актрисой театра мистера Каца, под покровительством самой мисс Лили Тримбл.

Фелисити сидит за пианино, наигрывая менуэт.

— Уж очень это будет скромный прием, не пышнее, чем обычный чай в саду, — ворчит она. — Только костюмы и утешают. Все это и в сравнение не идет с балом, который леди Маркхэм устраивает для меня через две недели. Я тебе говорила, что она пригласила глотателей огня?

— Уверена, что говорила уже раз-другой.

Или раз двадцать. Я перелистываю книгу стихов, выданную директрисой. Все стихотворения настолько слащавы, что у меня болят зубы. Мне никогда не прочесть ни одно из них с серьезным лицом.

— Может, вот это, о приносящих свет? — предлагает Энн. — Оно как будто не слишком ужасное.

Я кривлюсь.

— Это не то самое, в котором Флоренс Найтингейл появляется на поле боя в виде ангела? Или это та поэма, в которой адмирала Нельсона сравнивают с каким-то греческим богом?

Фелисити бросает терзать пианино и садится на пол рядом с нами.

— Я все думаю и думаю о прошлой ночи. Это было наше самое волнующее приключение в сферах!

— Ты хочешь сказать, в Зимних землях, — шепчет Энн. — А ты действительно видела там Евгению Спенс, Джемма?

— А нам она не показалась, — фыркает Фелисити.

Я боюсь, что она захочет посостязаться со мной.

— Я уже все вам рассказала, — говорю я, защищаясь. — Вы хоть поняли, что мы можем спасти и ее, и сферы?

Фелисити надувает губы.

— Ты имеешь в виду — ты можешь спасти.

— Мы можем, — поправляю я. — Но прежде мы должны найти тот кинжал, что прихватила Вильгельмина, а я лично понятия не имею, где его искать.

— Может быть, он где-то здесь, в школе Спенс, — предполагает Энн.

— Да мы ведь и того не знаем, можно ли доверять Вильгельмине! — произносит Фелисити. — В конце концов, она ведь этот кинжал украла?

— Я думаю, она совершила ошибку, а теперь намерена искупить свою вину и привести меня к кинжалу, — предполагаю я.

— Но прежде всего — зачем вообще она его взяла? — не уступает Фелисити.

— Эй, вы ведь должны репетировать ваше выступление! — сердито восклицает Сесили, уперев руки в бока.

— Они помогают мне подобрать стихи, — отвечаю я, изо всех сил изображая пренебрежение.

Дверь широко распахивается, и я пугаюсь, что миссис Найтуинг явилась, чтобы велеть нам трудиться поусерднее. Но она обращается к Энн:

— Мисс Брэдшоу, не могли бы вы пойти со мной?

Опустив голову, Энн следует за директрисой, а я даже вообразить не могу, какие неприятности ее ожидают.

— Наконец-то, — злорадно произносит Сесили.

— Сесили, тебе что-то известно? — спрашивает Фелисити.

Сесили изображает пируэт.

— Ее кузина приехала из деревни, чтобы забрать ее! Бригид уже наверху, укладывает вещи Энн!

— Но они не могут! — вскрикиваю я.

Мы с Фелисити обменивается испуганным взглядом.

— Они решили, что пора. Более чем пора, если меня спросите.

— Ну, мы тебя не спрашиваем! — рявкаю я.

Рот Сесили открываемся в изумленном «о», и именно так ее застает мисс Мак-Клити, а я проклинаю себя за вспышку.

— Мисс Мак-Клити, вы позволите мисс Дойл разговаривать со мной так ужасно невежливо?

Мисс Мак-Клити останавливает взгляд на мне.

— Мисс Дойл? Надо полагать, теперь последует извинение?

— Прошу, извини меня, дорогая Сесили!

Моя улыбка так же фальшива, как лекарства какого-нибудь уличного торговца.

Руки Сесили снова упираются в бока.

— Мисс Мак-Клити!

Я шагаю к мисс Мак-Клити.

— Скажите, это правда? Кузина Энн действительно приехала за ней?

— Да, — отвечает учительница.

— Но они не могут так поступить! — протестую я. — Она не хочет уезжать туда! Она не хочет становиться гувернанткой! Она…

На лице мисс Мак-Клити отражается искреннее беспокойство.

— Но мисс Брэдшоу сама это организовала.

Слова мисс Мак-Клити доносятся до меня как сквозь толстый слой воды. Я с трудом понимаю их смысл, и холодный ужас стискивает меня.

Я несусь к лестнице и спешу наверх, перепрыгивая через ступеньку, не слыша ни зова Фелисити, ни требований мисс Мак-Клити. Когда я добираюсь до нашей спальни, совершенно задохнувшись, Энн сидит на своей кровати в скучном коричневом дорожном костюме и скромной шерстяной шляпке. Она аккуратно складывает в стопку свою дешевую почтовую бумагу и журнал мод, который ей подарила Фелисити. Наверху лежит программка «Макбета». Бригид запихивает в чемодан последние вещички Энн.

— Бригид, — выдыхаю я. — Нельзя ли мне поговорить с Энн наедине?

— Конечно, конечно…

Бригид тащится к двери.

— Заприте потом этот чемодан как следует. Энн, милая, не забудьте перчатки.

Наша экономка проходит мимо меня, промокая глаза носовым платком. Мы с Энн остаемся вдвоем.

— Скажи мне, что это неправда! — требую я.

Энн закрывает дорожную сумку и ставит ее на пол у своих ног.

— Я тебе оставлю свою почтовую бумагу. Хоть что-то напомнит обо мне.

— Но ты не можешь вот так взять и уехать! Тебя ждут в театре мистера Каца! Тебя ждет большая сцена!

Лицо Энн искажается болью.

— Нет. Они ждут Нэн Уошбрэд, красота которой говорит сама за себя, а не Энн Брэдшоу. Той девушки, которая им нужна, не существует. Ее просто нет.

Я хватаю ее чемодан, бросаю на кровать и начинаю вытаскивать вещи.

— Значит, мы найдем другой способ. Мы все наладим с помощью магии!

Энн берет меня за руку, останавливая.

— Разве ты не понимаешь, Джемма? Это не поможет. Не навсегда. Я не могу быть той, кого они хотят во мне видеть.

— Так будь кем-то другим! Будь сама собой!

— Я недостаточно хороша.

Энн вертит в руках перчатки, сминает их в комок, потом снова расправляет.

— Я потому и послала письмо кузине, попросила, чтобы она за мной приехала.

Я вспоминаю вечер того дня, когда Энн встречалась с мистером Кацем, письмо в ее руках… то самое, которое она настойчиво просила отправить. Она и не собиралась продолжать морочить голову Лили Тримбл и мистеру Кацу. Я тяжело опускаюсь на кровать; между нами громоздится чемодан. Энн складывает вещи обратно и защелкивает замки.

— Но скажи тогда, зачем было устраивать всю эту суету? — с горечью спрашиваю я.

— Прости меня, Джемма.

Она пытается коснуться моей руки, но я отшатываюсь.

— Я уеду сейчас, но я смогу всегда помнить тот день. Я смогу всегда помнить о том, что я в силах это сделать. Но если я попытаюсь снова… если я явлюсь к ним как настоящая Энн и меня отвергнут… мне этого не вынести.

В дверь врывается Фелисити и останавливается, загородив собой вход.

— Не беспокойся, Энн! Я им не позволю тебя забрать!

Энн натягивает перчатки и берется за ручку чемодана.

— Отойди, пожалуйста.

Фелисити разевает рот.

— Но…

— Пропусти ее, Фелисити.

Мне хочется дать Энн пинка — за то, что она даже не пытается что-то изменить. За то, что она сдалась и предала нас.

Лицо Энн превращается в привычную маску, которая не выдает никаких чувств. Своим талантом она могла бы заставить трепетать публику во всем мире. Но вместо того она будет использовать его, чтобы облегчить жизнь родным, и ее существование станет таким бессмысленным, что ее как бы и не будет вовсе. А я ведь видела, что она в силах сама творить магию как актриса, и при этом Энн умеет исчезать, становиться невидимой…

Держа в руке чемодан, Энн решительно спускается по лестнице в последний раз. Ее плечи расправлены, спина напряжена, глаза ничего не выражают. Она уже идет, как настоящая гувернантка. Внизу, в большом холле, играет фонограф, мисс Мак-Клити репетирует с девушками выступление.

Миссис Уортон ждет внизу вместе с миссис Найтуинг и Бригид. Миссис Уортон сплошь увешана бусами, перьями, кружевами, и всего этого слишком много.

— Ах, вот и наша Энни! Я как раз говорила миссис Найтуинг, как мне радостно знать, что ты уже перебираешься в наш загородный дом! Мы с мистером Уортоном назвали его «Весна в Шотландии», потому что шотландский замок Балморал особенно дорог ее величеству.

— Что за нелепое название для загородного дома! — бормочет Фелисити. — Они что, не бывали весной в Шотландии? Там же в это время холодно, как в Англии зимой!

Миссис Уортон что-то болтает о трудностях организации должного стиля и порядка в загородном доме и о том, что у нее совсем нет свободного времени из-за того, что приходится постоянно присматривать за слугами. Бригид подает Энн носовой платок, хотя ей самой он понадобился бы куда больше.

— Нет ничего постыдного в том, чтобы быть в услужении, — говорит она, нежно гладя Энн по щеке. — Вы уж не забывайте старую Бригид.

— До свидания, Энн, — говорит Фелисити. — Без тебя здесь все станет совсем по-другому.

Энн поворачивается ко мне. Я понимаю, что она ждет от меня какого-то проявления доброты — поцелуя, объятия, хотя бы улыбки. Но я не могу.

— Ты станешь отличной гувернанткой.

Мои слова звучат как пощечина.

— Я знаю, — отвечает она, словно ударяя сама себя.

Девушки толпятся в фойе. Они шмыгают носами и суетятся, хотя не обращали на Энн внимания, пока она жила рядом с ними. Мне это невыносимо, поэтому я ускользаю в большой холл и подглядываю из-за занавесей, как Энн и ее внезапные поклонницы выходят наружу.

Лакей укрепляет чемодан Энн на задке экипажа и, усадив миссис Уортон, помогает сесть Энн. Она высовывается из окна, придерживая шляпку. Я могла бы броситься за ней, поцеловать ее, пожелать доброго пути… Я могла бы. И для нее это значило бы очень много. Но я не в силах заставить свои ноги двигаться. «Просто попрощайся как следует, Джемма! И все!..»

Кучер берет в руки поводья. Лошади копытами вздымают пыль. Экипаж трогается с места и катит по подъездной дороге, потом поворачивает… Он становится все меньше и меньше, пока наконец от него не остается лишь темная точка, уползающая вдаль.

— Прощай, — шепчу я наконец, когда это уже не имеет никакого значения и никто меня не может слышать, кроме оконных стекол.

Глава 36

Отсутствие — это нечто весьма странное. Когда друзья отсутствуют, они становятся как будто больше, важнее, и наконец только и ощущаешь, что разлуку с ними. Теперь, когда Энн уехала, спальня кажется слишком просторной. Как я ни стараюсь, я не могу заполнить освободившееся пространство. Я обнаруживаю, что мне не хватает сопения Энн, которое так раздражало; я скучаю по ее унынию и глупым романтическим фантазиям, мне недостает ее страсти к кровавым романам. По десять раз на дню я думаю о том, как могла бы поделиться с ней своими маленькими наблюдениями — шепнуть что-то насчет Сесили или пожаловаться на овсянку, и от этого и то, и другое стало бы более терпимым, — но осознаю, что ее нет рядом. И от бесконечной грусти меня охватывает гнев.

«Она сама решила уехать», — напоминаю я себе, втыкая иглу в вышивку, распевая гимны, снова и снова совершенствуя реверанс, который нужно будет сделать перед королевой… Но если это вина Энн, почему я принимаю все так близко к сердцу? Почему даже ее неудачу я воспринимаю как свою?

Я радуюсь, когда мисс Мак-Клити выводит нас на лужайку для спортивных упражнений. Девушки развлекаются лаун-теннисом. Несколько отчаянных душ принимаются фехтовать, и Фелисити, конечно, во главе этой компании, в ее глазах пылает ярость. Маленькая группа желает поиграть в крикет, «прямо как в школе для мальчиков», но поскольку у нас нет бит или мячей, такая возможность — спорный вопрос, и они, поворчав, вынуждены удовлетвориться крокетом.

Я выбираю хоккей на траве. Носясь по лужайке с клюшкой на изготовку, посылая вперед мяч, передавая его подругам по команде, не сдерживая крик, ощущая бьющий в лицо ветер и лучи солнца на спине, я наполняюсь бодростью. Игра проясняет ум, обостряет чувства, заставляет забыть о потере. И я обнаруживаю, что мне нравится колотить по чему-то клюшкой.

Мисс Мак-Клити тоже не слишком сдерживается.

— Так не положено! — кричит она. — Ваши подруги нуждаются в помощи, мисс Темпл… внимательнее! Вы должны действовать все вместе, леди, стремясь к общей цели! Помните: «Изящество, обаяние, красота!»

Она может обращаться к кому угодно, только не ко мне. Я пыталась помочь Энн, но ничего не получилось. Когда мяч снова в игре, мы с Сесили одновременно бросаемся к нему. Проклятая юбка путается под ногами — ох, как бы мне хотелось быть сейчас в брюках! — и Сесили получает преимущество. Может, она и ближе к мячу, но я не желаю сдаваться. Я хочу до него добраться. Более того, я не хочу, чтобы мячом завладела Сесили, потому что тогда она будет всю неделю надуваться самодовольством.

— Мой удар! — кричу я.

— Нет, нет… я первая! — визжит Сесили.

Наши клюшки скрещиваются, Сесили отталкивает мою. Наша противница, плотная девушка с рыжеватыми волосами, пользуется моментом. Она протягивает клюшку между нами и крадет мяч, тут же посылая его в игру.

— Я же сказала, мяч мой, мисс Дойл, — произносит Сесили с натянутой улыбкой.

— Да ничего подобного, — возражаю я, улыбаясь так же фальшиво.

— Он был мой!

— Ты ошибаешься, — настаиваю я.

Мисс Мак-Клити быстро выходит на лужайку и встает между нами.

— Леди! Это вряд ли можно назвать проявлением истинного спортивного духа! Довольно, или мне придется вам обеим выставить плохие оценки по поведению.

Кипя от злости, я все же беру себя в руки. Мне бы очень хотелось показать Сесили — показать им всем, — на что я способна. И стоит только подумать об этом, как магия вскипает во мне с новой силой, и я вижу только мяч. Я дерзка, как Ричард Львиное Сердце, я несусь по полю, обгоняя противниц. На этот раз игра будет моей.

Но и Сесили быстра. Она почти догоняет мяч.

— Я…

Я бросаюсь вперед, сбивая Сесили с ног. Она растягивается на траве и начинает ныть. Мисс Мак-Клиги мгновенно оказывается рядом.

— М-мисс Мак-Клити, — бормочет Сесили, — она нарочно меня толкнула!

— Ничего подобного! — возражаю я, но покрасневшие щеки говорят о том, что я лгу.

— Нарочно! — скулит Сесили.

— Ты как ребенок! — говорю я, перекладывая вину на нее.

— Хорошо, довольно. Мисс Темпл, спортивный дух подразумевает, что следует сдерживать чувства и не жаловаться.

Сесили захлопывает рот, а я злорадствую.

— Вы же, мисс Дойл, кажется, слишком разгорячились. Остыньте за пределами игровой площадки, прошу вас.

— Но я…

— Ваша безрассудность может стать причиной и более серьезных несчастий, мисс Дойл, — говорит мисс Мак-Клити.

Я понимаю, что она говорит не только об игре. Мои щеки ярко вспыхивают. Остальные девушки хихикают.

— Я не безрассудна.

— Я не желаю спорить далее. Покиньте поле, пока не сумеете взять себя в руки.

Укрощенная и разгневанная, я прохожу мимо хихикающих девиц и посмеивающихся рабочих и отправляюсь прямиком в школу, не заботясь о том, что снова выказываю ужасающее отсутствие спортивного духа.

Чертова Мак-Клити… Если бы она знала то, что знаю я… что Евгения Спенс жива, что она в Зимних землях и доверилась мне, а не ей, она бы, пожалуй, не стала говорить со мной в таком тоне. Ладно, сейчас у меня есть и более важные дела. Я пробираюсь в шатер Фелисити, где оставила наш экземпляр «Истории тайных обществ», и, удобно устроившись на кушетке в огромной комнате, снова принимаюсь за чтение, надеясь найти хоть какой-то намек на то, где кинжал. Вздыхая, я смотрю на страницы — их целых пятьсот две, и это слишком много, чтобы прочитать все быстро, и я проклинаю авторов, пишущих такие толстые книги, когда достаточно было бы всего нескольких страниц.

Ладно, сначала — титульный лист. Потом — стихи. Мистер Уильям Йейтс, «Роза битвы».

— «Роза всех роз, роза всего мира, — читаю я вслух. — Ты тоже явилась оттуда, где бурлят туманные потоки у причалов печали, и слышен звон колокола, зовущего нас, далекая нежная роза».

Похоже, стихи неплохие, насколько я понимаю, — они не вызывают у меня зубной боли, и я решаю, что именно это и прочту на бале-маскараде.

На соседней странице — иллюстрация. Я, должно быть, раз десять уже смотрела на нее, не видя по-настоящему: это незатейливое изображение какой-то комнаты со столом, единственной лампой и картиной на стене; на картине — корабли. И вдруг я с волнением осознаю, что это очень похоже на ту комнату, что являлась мне в видениях. Неужели действительно та же самая? Но если так, то где она? Здесь, в школе Спенс? И не в ней ли Вильгельмина Вьятт спрятала кинжал? Я провожу пальцами по подписи под рисунком: «Ключ содержит истину».

Я быстро перелистываю страницы, ищу еще иллюстрации. Снова нахожу изображение башни и гадаю, не может ли это быть та самая башня, что когда-то венчала восточное крыло? Листаю дальше — и вижу картинку с горгульей, под ней подпись: «Стражи ночи». На другом рисунке — бодрый маг, весьма похожий на доктора Ван Риппля; он прячет в коробку яйцо, а на следующем рисунке показано, что яйцо исчезло. Подпись: «Исчезающий предмет».

Рисунки, насколько я понимаю, никак не связаны с текстом. Впечатление такое, словно они существуют полностью сами по себе, представляя что-то вроде шифра. Но зачем? Для кого?

В большом холле появляется кипящая негодованием мисс Мак-Клити.

— Мисс Дойл, я не стану терпеть столь вопиющего отсутствия дисциплины и спортивного духа. Если вы не желаете играть, вы можете сидеть у площадки и подбадривать ваших подруг!

— Они мне не подруги, — отвечаю я, переворачивая страницу.

— Они могли бы ими стать, если бы не ваше столь избыточное стремление оставаться одной в целом мире.

Просто стыд, что у мисс Мак-Клити нет в руках винтовки, потому что выстрел она сделала безупречный.

— Я устала от игры, — лгу я.

— Нет, вы устали от правил. Похоже, это вошло у вас в привычку.

Я переворачиваю следующую страницу.

Мисс Мак-Клити делает шаг вперед.

— Что же это вы читаете, что захватило ваше внимание так, что вы считаете возможным игнорировать меня?

— «Историю тайных обществ» мисс Вильгельмины Вьятт.

Я смотрю прямо в глаза мисс Мак-Клити.

— Вам знакома эта книга?

Она бледнеет.

— Нет. Не могу сказать, что знакома.

— Но вы же купили экземпляр в книжной лавке «Золотой рассвет», на Рождество.

— Вы за мной шпионили, мисс Дойл?

— А почему бы и нет? Вы же шпионите за мной.

— Я за вами присматриваю, — поправляет меня она, и я ненавижу ее и за эту ложь, и за все остальное.

— Я думала, вы знали Вильгельмину Вьятт, — говорю я.

Мисс Мак-Клити срывает с рук перчатки и бросает на стол.

— Сказать вам, что именно я знаю о Вильгельмине Вьятт? Она была позором Ордена, она опозорила память Евгении Спенс. Она была лгуньей. Воровкой. Грязной наркоманкой. Я пыталась помочь ей, а она потом, — Мак-Клити стучит пальцем по книге, — сочинила вот эту ложь и выставила нас напоказ, просто ради денег. Все, что угодно, ради денег. Вы знаете, что она пыталась шантажировать нас этой книгой, чтобы мы оставили наш план собрать денег на то, чтобы восстановить восточное крыло?

— И зачем бы ей это делать?

— Затем, что она была злобной особой, без чести. А ее книга, мисс Дойл, — не более чем пустая болтовня. Нет, она куда опаснее, чем пустая болтовня, потому что в ней заключен вероломный обман, искажение правды, эта книга написана предательницей, готовой торговать вразнос высокими тайнами.

Она шумно захлопывает книгу и, вырвав ее из моих рук, несется прямиком в кухню. Я бегу за ней.

— Что вы делаете? — в ужасе кричу я.

— Устраиваю ей соответствующие похороны.

— Погодите…

Но прежде чем я успеваю ее остановить, мисс Мак-Клити швыряет «Историю тайных обществ» в огонь и захлопывает дверцу печи. Меня охватывает искушение рассказать ей все, что знаю, — что я видела Евгению Спенс, что эта книга может ее спасти… но Евгения предупреждала, что надо быть осторожной, а насколько я знаю, мисс Мак-Клити принадлежит как раз к тем, кому доверять нельзя. И я только и могу, что стоять и смотреть, как сгорают наши надежды.

— Она стоит четыре шиллинга, — хрипло произношу я.

— Это вам урок на будущее, чтобы вы тратили деньги более рассудительно, — вздыхает мисс Мак-Клити. — В самом деле, мисс Дойл, вы испытываете мое терпение.

Я могла бы сказать ей многое, но вряд ли сейчас подходящий момент. И тут мне приходит в голову новая мысль.

— Вы сказали «была», — говорю я после паузы.

— Что?

— Вы сказали, что Вильгельмина была наркоманкой и лгуньей, предательницей. Вы думаете, она могла умереть? — пускаю я пробный шар.

Лицо мисс Мак-Клити бледнеет.

— Я не знаю, жива она или нет, но, учитывая ее состояние, даже представить не могу, чтобы она протянула так долго. Подобная жизнь приводит к дурному концу очень быстро, — говорит она, волнуясь. — А в будущем, если вам захочется узнать что-то об Ордене, вам достаточно задать вопрос мне.

— И вы скажете то, что считаете нужным? — говорю я, поддразнивая ее.

— Мисс Дойл, вы слышите только то, во что вам хочется верить, независимо от того, правда это или нет. Но ко мне это не имеет никакого отношения.

Она потирает виски.

— А теперь идите к остальным. Разговор окончен.

Я вылетаю из кухни, проклиная мисс Мак-Клити себе под нос. Девушки уже входят в школу. Щеки разгорелись, от девушек слегка пахнет потом, но они возбужденно хихикают, игра пробудила в них дух соперничества. Нам редко позволяется свободно проявлять свою натуру, хотя склонность к соревнованию сильна в нас точно так же, как в мужчинах. Сесили, увидев меня, вскидывает голову. Она и ее приспешницы одаряют меня уничтожающими взглядами и, видимо, полагают, что это должно быть расценено как оскорбление. Я насмешливо прикладываю руку к сердцу и вздыхаю, и, снова обиженные, они проходят мимо, нервно перешептываясь.

А Фелисити припадает к полу, как настоящий боец-меченосец, и взмахивает рапирой.

— Негодяй! Ты ответишь перед королем за свое предательство!

Я осторожно отстраняю длинный тонкий клинок.

— Можно вас на пару слов, д'Артаньян?

Фелисити низко кланяется.

— Ведите меня, кардинал Ришелье.

Мы удираем в маленькую нижнюю гостиную. Именно здесь Пиппа отказала своему жениху, мистеру Бамблу, прежде чем навеки уйти в сферы. Потерю Пиппы сегодня я ощущаю особенно остро.

— Какого черта ты сделала с Сесили?

Фелисити падает в кресло и перекидывает ноги через подлокотник совсем не по-дамски.

— Она говорит всем, кто готов ее слушать, что тебя бы следовало немедленно повесить.

— Если бы это навсегда избавило меня от ее голоса, я бы с радостью разбила ей нос. Но я не об этом должна с тобой поговорить. Я еще раз заглянула в книгу Вильгельмины Вьятт. Мы кое-что пропустили при первом чтении. Иллюстрации. Думаю, как раз в них кроется ключ.

Фелисити кривится.

— Ключ к чему?

Я вздыхаю.

— Не знаю. Но на одном рисунке — башня, возможно, та, что была у восточного крыла. А в самом начале книги — комната, которую я видела в видениях.

— И ты думаешь, что эта комната когда-то находилась в восточном крыле? — спрашивает Фелисити.

— Ох… — теряюсь я. — Об этом я не подумала. Но если так, то комнаты давно нет.

— Ну, давай еще раз посмотрим.

— Невозможно. Мисс Мак-Клити бросила ее в кухонную печь, — объясняю я.

Фелисити изумленно открывает рот.

— Книга стоит четыре шиллинга!

— Да, я помню.

— Похоже, у сегодняшнего ужина будет бумажный привкус.

Фелисити концом рапиры выцарапывает на полу маленькую букву «Ф».

— Что-то во всем этом не так, — говорю я, шагая по гостиной и покусывая ногти; от этой привычки пора избавиться, и я так и сделаю. Завтра. — Я не доверяю Мак-Клити. Она определенно что-то скрывает. Знаешь, что она мне сказала? Она упомянула Вильгельмину Вьятт в прошедшем времени. Что, если Мак-Клити знает о смерти Вильгельмины? И если так, то откуда она об этом знает?

— Доктор Ван Риппль говорил, что Вильгельмину предала какая-то подруга, — добавляет Фелисити. — А не могла это быть Мак-Клити?

Я снова грызу ноготь, отрывая от него целую ленту. Это больно, и я сожалею о своем поступке.

— Мы должны еще раз поговорить с доктором Ван Рипплем. Он может знать куда больше… Он может знать, где спрятан кинжал. Ты согласна?

Дерзкая улыбка появляется на губах Фелисити. Она кладет лезвие рапиры мне на плечо, как будто посвящая в рыцари.

— Один за всех, все за одного!

Внезапно выражение ее лица меняется.

— Как ты думаешь, почему она это сделала?

— Мак-Клити или мисс Вьятт? — не понимаю я.

— Энн.

Фелисити опирается на рапиру, как на трость.

— Свобода была совсем близко. Зачем отворачиваться от нее?

— Возможно, одно дело — желать свободы, и совсем другое — действительно ею обладать.

— Это глупо.

Фыркнув, Фелисити снова разваливается в кресле, одну ногу опустив на пол, а другую забросив на подлокотник.

— Тогда не знаю, — говорю я с немалым раздражением.

— Уж я-то не повернусь спиной к счастью. Это я могу тебе обещать.

Фелисити пронзает воздух рапирой.

— Джемма?

— Да? — с тяжелым вздохом откликаюсь я.

— Что будет с Пиппой? Когда я осталась наедине с тем деревом, я видела…

— Видела что?

— Видела ее живой и счастливой. Я видела нас с ней в Париже, и Сена сверкала, как мечта. И Пиппа смеялась, как прежде. Как я могла это видеть, если… Ты не думаешь, что это может быть правдой? Что она может вернуться?

Она поворачивает голову ко мне, и я вижу в ее глазах надежду. Мне хочется сказать ей «да», но что-то в глубине моей души говорит «нет». Я не думаю, что все может произойти именно так.

— Мне кажется, есть законы, которые не могут быть нарушены, — говорю я как можно осторожнее и мягче. — И неважно, насколько сильно нам хочется, чтобы это случилось.

Фелисити что-то рисует в воздухе концом рапиры.

— Тебе кажется или ты знаешь?

— Я знаю, что если бы такое было возможно, я бы завтра же привела обратно мою маму.

— Ну и почему бы тебе этого не сделать?

— Потому, — я тщательно подбираю слова, — что я знаю: она ушла. Точно так же, как я знаю: те времена, когда мы все жили в Индии, минули безвозвратно, и я не в силах вернуть их.

— Но если магия представляет собой перемены… если все вообще меняется — тогда, может быть…

Она умолкает, и я не пытаюсь ее поправить. Иногда силы слов «может быть» достаточно, чтобы поддержать нас, и только не я отберу у Фелисити надежду.

Я слышу, как Бригид фальшиво напевает в холле, и это подает мне идею.

— Фелисити, если кому-то хочется разузнать о ком-то из прежних обитателей дома, например о какой-то из бывших учениц, где можно найти наиболее достоверные сведения?

Фелисити с улыбкой сгибает рапиру.

— Ну, я полагаю, таким знанием могут обладать слуги.

Я рывком распахиваю дверь и выглядываю.

— Бригид, можно с тобой поговорить?

Экономка хмурится.

— Что это вы там делаете? Эмили только вчера все прибрала. Я не хочу, чтобы вы устроили беспорядок.

— Ну что ты, мы не станем, — отвечаю я, стараясь изобразить на лице задумчивую грусть. — Просто мы с Фелисити расстроены, что Энн уехала. Мы знаем, ты ее тоже любила. Не хочешь посидеть с нами немножко?

Стыдно, конечно, что я вот так использую симпатии Бригид — тем более что это действует.

— Ох, детка… Я тоже по ней скучаю. Ну, с ней все будет хорошо. Как и с вашей старой Бригид.

Она тяжело проходит в гостиную, попутно ласково погладив меня по плечу, и я чувствую себя хуже некуда.

— Ох, это что такое? Сядьте как положено, мисс! — сердится Бригид, видя позу Фелисити, и та со стуком ставит обе ноги на пол, а я взглядом умоляю ее вести себя прилично.

Бригид проводит пальцем по каминной полке и хмурится.

— А тут-то она пыль не вытерла…

— Бригид, — начинаю я, — скажи, а ты помнишь одну девушку, которая училась в этой школе…

— В школе Спенс училось множество девушек, — перебивает она меня. — Я не могу всех помнить.

— Да, но эта была ученицей еще тогда, когда была жива миссис Спенс, до пожара.

— Ох, это уж и совсем давно.

Бригид с сердитым видом протирает каминную полку краем фартука.

Фелисити откашливается и смотрит на меня. Не знаю, что она хочет этим сказать.

— Но эта девушка была немой. Вильгельмина Вьятт.

Бригид резко оборачивается, на ее лице забавное выражение.

— Чтоб мне провалиться! Вы-то откуда о ней знаете?

— Это Энн слышала о ней. Она читала книгу, которую написала Вильгельмина. И мне… нам… просто интересно, каким она была человеком.

Я заканчиваю с улыбкой, которую можно описать только как жалкую.

— Ну, это было уж совсем давно, — повторяет Бригид и протирает фартуком маленькую китайскую вазочку. — Но я ее помню. Мисс Вильгельмина Вьятт. Миссус Спенс говорила, что она особенная, на свой лад, что она видит то, чего большинство из нас не замечает. Ну, я не стану делать вид, что понимаю, что это значит. Девушка ведь даже говорить не могла, благослови Господь ее душу. Но она всегда ходила с такой маленькой тетрадкой, писала в ней и рисовала. Это она так разговаривала.

Именно это и говорил нам доктор Ван Риппль.

— А как она очутилась здесь? У нее ведь не было родных, насколько мне известно, — говорю я.

Бригид хмурится.

— Да бог с вами, были у нее родные.

— Но я думала…

— Вильгельмина Вьятт была родней миссус Спенс. Да, Мина была ее племянницей.

— Ее племянницей? — повторяю я, пытаясь понять, почему Евгения не сказала мне этого.

— Да, она сюда приехала после того, как умерла ее матушка, благослови Господь ее душу. Я помню тот день, когда миссус Спенс поехала в город, чтобы забрать девушку. Малышку Мину посадили на пароход, и она ждала миссус Спенс на таможне. Бедная малышка. Должно быть, уж так перепугалась! И здесь ей не было намного лучше.

Бригид ставит на место вазу и принимается тереть канделябр.

— Что ты хочешь этим сказать? — спрашивает Фелисити.

— Некоторые девушки задирали ее. Дергали за косички, чтобы проверить, не может ли она на самом деле говорить.

— Но у нее были подруги?

Бригид сдвигает брови.

— Эта противная Сара Риз-Тоом иной раз сидела с ней рядом. Я слышала, как она допытывалась у Мины, правда ли, что та может заглядывать в темноту, и на что похоже то место, а миссус Спенс за это ее наказала и запретила им играть вместе.

— А у мисс Вьятт были какие-то любимые места… ну, может, она там пряталась или еще что? — допытывается Фелисити.

Бригид на несколько мгновений задумывается.

— Она любила сидеть на лужайке и рисовать горгулий. Я ее там часто видела с этой ее тетрадкой, она смотрела на крышу и улыбалась, как будто горгульи пришли к ней в гости и она их чаем угощает.

Я припоминаю ту странную галлюцинацию, что приключилась со мной в Лондоне на Пасху. Горгулья, держащая в зубах ворону. Я содрогаюсь при мысли о том, что Вильгельмина улыбалась этим чудовищным каменным стражам. Стражам ночи, да, именно так.

Бригид прекращает тереть канделябр.

— И я еще помню, как позже миссус Спенс беспокоилась из-за Мины. Эта девушка рисовала какие-то уж совсем ужасные вещи, и миссус Спенс говорила, что боится, не попала ли Мина под дурное влияние. Так она говорила. А вскоре после того случился пожар, и те две девушки и миссус Спенс погибли, помоги им Господь.

Бригид со вздохом ставит на место канделябр и берет второй.

— Но что случилось потом с Вильгельминой? Почему она уехала из школы?

Бригид облизывает большой палец и тщательно стирает какое-то пятнышко с серебра.

— После пожара она вела себя странно… конечно, от горя, я бы так сказала, только меня никто не спрашивал.

Фелисити быстро вмешивается.

— Я уверена, ты права, Бригид, — говорит она, бросая на меня быстрый взгляд. — А потом что было?

— Ну, — задумчиво продолжает Бригид, — Мина стала пугать других девушек своими странностями. Писала и рисовала такое в своей тетрадке… Миссус Найтуинг говорила, что, дескать, хоть она родственница, хоть не родственница миссус Евгении, но если она все это не прекратит, ее придется отослать из школы. Но прежде чем она ее отослала, Мина сама сбежала прямо посреди ночи, да еще и прихватила с собой кое-что ценное.

— Что именно? — чуть не подпрыгивает на месте Фелисити.

— Уж этого я не знаю, мисс Надоеда, — сердится Бригид.

Я одними губами повторяю — «мисс Надоеда», и у Фелисити делается такой вид, словно она готова с радостью придушить меня.

— Что бы то ни было, — говорит Бригид, — миссус Найтуинг очень из-за этого сердилась. Я никогда ее не видела такой разгневанной.

Бригид водружает канделябр на место.

— Вот так-то лучше. Придется мне крутенько поговорить с этой Эмили. А вам лучше поспешить на молитву, пока миссус Найтуинг не отправила восвояси и вас, и меня следом за вами.

— Как ты думаешь, что все это значит? — спрашивает Фелисити, когда мы присоединяемся к остальным девушкам.

Они собирают молитвенники и оправляют юбки. Потом толпятся перед слишком маленькими зеркалами, делая вид, что приводят в порядок волосы, хотя на самом деле просто любуются своей расцветающей красотой.

— Я не знаю, — со вздохом отвечаю я. — Можно ли доверять Вильгельмине?

— Но она ведь являлась тебе в видениях, а это что-то да значит, — говорит Фелисити.

— Да, но мне и девушки в белом являлись, а они оказались бесами, которые пытались меня запутать, — напоминаю я.

Те самые девушки в белом, которые заманивали Бесси и ее подруг в Зимние земли невесть с какой целью, приходили и ко мне в видениях, предлагая правду вперемешку с ложью. А в конце концов они завели нас прямо к ужасным Маковым воинам.

— Так кто же она такая, эта мисс Вьятт? — бормочет Фелисити. — Леди или тигр?

Я качаю головой:

— Честно, не могу сказать. Но она забрала кинжал, это уж точно, а как раз его мы и должны найти.

Глава 37

Путешествие в сферы без Энн совсем не такое радостное. Даже магия не улучшает настроения. Фабричные девушки очень сурово встречают весть об ее отъезде.

— А у нас-то и возможности такой нет, уехать куда-то, — ворчит Мэй, обращаясь к Бесси.

— Вы должны использовать собственные возможности, — возражает Фелисити.

Бесси злобно косится на нее.

— Да что ты об этом знаешь?

— Давайте не будем ссориться, — говорит Пиппа. — Мне хочется танцевать и играть с магией. Джемма?

Я со вздохом иду по знакомой дорожке к церкви в замке, и Пиппа следует за мной. На этот раз, когда мы объединяемся в магии, Пиппа очень сильно воздействует на меня. Я как будто проваливаюсь в нее. Я становлюсь частью ее печали, ее зависти, ее горечи — всего того, что предпочла бы не видеть и не ощущать. Когда я прерываю контакт, я чувствую себя утомленной. Магия щекочет меня изнутри, как множество ползающих под кожей насекомых.

Но зато Пиппа снова сияет. Она прижимается ко мне и обнимает за талию, как маленький ребенок.

— Прекрасно чувствовать себя необычной, пусть даже на несколько часов, правда?

— Да, — соглашаюсь я.

— Будь я тобой, я бы никогда не отдала такую силу, я бы навсегда ее сохранила.

— Иной раз мне и хочется это сделать.

Пиппа прикусывает губу, и я знаю, что она тревожится.

— В чем дело? — спрашиваю я.

Она берет из чаши несколько ягод и катает их между пальцами.

— Джемма, мне кажется, тебе не следует на этот раз давать так много магии Бесси и остальным девушкам.

— Почему нет?

— Они же фабричные работницы, — со вздохом отвечает Пиппа. — Они не привыкли обладать властью. Бесси становится просто самовлюбленной.

— Не думаю, что это…

— Она хотела снова отправиться в Зимние земли, — признается Пиппа. — Без тебя.

— Она так говорила?!

Пиппа берет меня за руку. Мы осторожно перешагиваем через тяжко вздыхающие лианы, густо заплетающие пол.

— Лучше будет, если ты дашь побольше мне, тебе так не кажется? Тогда здесь будет кто-то, кто сможет за ними присмотреть, руководить ими. Они же совсем как дети, право слово. А я смогу их уберечь.

Пиппа смеется, но то, что она сказала о Бесси, звучит как сигнал тревоги.

— Да, ты права, — соглашаюсь я. — Я им дам поменьше.

Пиппа целует меня в лоб. И бросает в рот ягоды, которыми играла — одну, вторую, третью…

— Может, не стоит их есть? — осторожно спрашиваю я.

Глаза Пиппы вспыхивают.

— Да какое теперь это имеет значение? Все, что они могли сделать, они уже сделали.

Она бросает в рот четвертую ягоду и тыльной стороной ладони вытирает с губ сок. А потом отодвигает старый гобелен и со словами «Приветствую вас, мои дорогие!» появляется перед девушками, как королева перед подданными.

Как я и обещала, я передаю фабричным девушкам ровно столько магии, чтобы они могли сделать чистой свою кожу и принарядиться в чудесные платья, но не так много, чтобы что-то изменить на самом деле. На этот раз у них нет настоящей силы, только временная иллюзия.

— Что-то сегодня магия не так уж и работает, — ворчит Бесси. — Почему это?

Я сглатываю застрявший в горле тяжелый ком, но Пиппа спокойна и уверенна.

— Так уж устроены сферы, Бесси. Они сами решают, сколько кому давать. Ведь так, Джемма?

— Мне говорили именно так, — киваю я, внимательно наблюдая за Бесси — не выдаст ли она себя, но вижу в ней только разочарование.

— Может, это потому, что мы недостаточно важные особы? — предполагает Мерси.

— Здесь нет важных особ, — возражает Бесси. — Как раз это мне и нравится. И кроме того, мисс Энн всегда получала много магии, а она ничуть не лучше нас.

— Бесси, довольно уже! — дуется Пиппа.

Бесси уходит в сторону и садится у очага. Она бросает в огонь маленькие цветки и смотрит, как они вспыхивают и сгорают.

— Ой, да иди же сюда! — зовет Пиппа. — Незачем обижаться! Я хочу танцевать!

Я не в настроении для танцев и не в состоянии притворяться. Поэтому я отправляюсь на прогулку. Прохладный воздух освежает; сумрачное небо ощущается как укрытие. Я пробираюсь сквозь клубящийся туман, тоска подгоняет меня. Мне хочется еще раз прижать ладони к Дереву Всех Душ, слиться с ним так, словно мы — одно существо.

Ворота на этот раз распахиваются сразу. Они уже получили от меня то, чего хотели. Ноги погружаются в черный песок. Воздух, холодный и насыщенный песком, будто обнимает меня; я высовываю язык, чтобы ощутить его вкус. Я следую на шум реки. Меня ждет шлюпка, и я шагаю на палубу и направляюсь к сердцу Зимних земель. Я знаю, что на этот раз не нужно бороться с течением, лодочка легко одолевает стремнины, вот только дорога мне незнакома. Она не та, по которой мы двигались в прошлый раз, и во мне назревает панический страх. Где я? Как я умудрилась так заблудиться?

Поблизости от лодки слышится всплеск, борт поглаживает водяная нимфа. Она кивает в сторону какой-то пещеры справа; потом плывет туда, выплывает обратно, разрезая воду, как огромная змея.

Хорошо. Я не позволю ей одолеть меня. Если будет необходимо, я применю магию. Успокоенная этой мыслью, я поворачиваю лодку, следую за нимфой и оказываюсь в пустотелой скале. Над головой висят сталактиты, гигантские ледяные кинжалы. По бокам пещеры — две узкие полоски каменистой земли, которые, должно быть, исчезают во время прилива, потому что я вижу следы, оставленные водой высоко на стенах пещеры. А еще выше расположен другой выступ.

Перепончатая рука водяной нимфы ласкает мою лодыжку. Я, нервно вздохнув, отдергиваю ногу. Цветные чешуйки остаются на коже драгоценными отпечатками.

— Мою кожу тебе так просто не заполучить, — предостерегаю я, и мои слова разносятся эхом в пустоте пещеры.

Нимфа шарахается в сторону, скрывается под поверхностью воды, и теперь видны только ее блестящие черные глаза и скользкая лысая голова, и меня охватывает новый страх. На выступе я замечаю движение. Призрачные лица бледных существ высовываются из трещин в камнях; они похожи на ночных бабочек. У них нет глаз, но они принюхиваются и ползут к краю.

Сердце у меня сжимается. Я тихо разворачиваю лодку и гребу обратно к выходу из пещеры… но выход исчез. Этого не может быть. Я слышу лошадиное фырканье, стук копыт — и передо мной появляется Амар на великолепном белом жеребце. Он движется по узкой полосе земли вдоль стены пещеры, пока не равняется с лодкой. У меня перехватывает дыхание. У Амара такие же полные губы и гордая осанка, как у Картика. Но его глаза — черные омуты, окруженные красным. Они смотрят на меня в упор, и я не могу отвести взгляд, не могу закричать, не могу убежать…

«Пусти в ход магию, магию», — выстукивает сердце. Но я не могу. Я слишком испугана.

— Я знаю, ты видела жрицу. Что она тебе сказала? — спрашивает Амар.

Его зубы сильно заострены.

— Тебе этого не узнать, — с трудом выговариваю я.

Глаза Амара как будто колеблются и становятся такими же карими, как у Картика.

— Скажи моему брату, что в его сердце скрыто все. Что там он найдет и свою честь, и свою судьбу. Скажи ему.

И в то же мгновение возвращаются пугающие черные дыры вместо глаз, окруженные красными кольцами.

— Мы все равно тебя достанем. Опасайся рождения мая.

От моего дыхания в воздухе плывут белые облачка, страх сливается с холодом.

— Выпустите меня отсюда! — кричу я.

Внезапно выход из пещеры вновь становится видимым, и я гребу к нему изо всех сил, оставляя далеко позади Амара и тех бледных слепых существ. Дерево забыто. Я хочу только благополучно добраться до Пограничных земель.

Я, пошатываясь, вхожу в голубой лес, тяжело дыша, и с облегчением вижу впереди свет, льющийся из окон замка, рассеивающий мглу. И так радостно слышать смех подруг, теперь мне уже хочется к ним присоединиться.

До меня доносится далекий раскат грома, и когда я оглядываюсь, небо над Зимними землями пропитано алым.

Глава 38

Это особо скучный день в школе Спенс. Мы потратили весь урок французского языка на спряжение глаголов. Честно говоря, мне совершенно все равно, скажу ли я «я ела на ужин улиток» или «я буду есть на ужин улиток», потому что я в любом случае не позволю улитке проскользнуть ко мне в рот, так что весь урок представляет для меня весьма спорный интерес. Потом мы повторяем фигуры кадрили до тех пор, пока я не начинаю чувствовать, что способна танцевать кадриль даже во сне; потом мы учимся подсчитывать расходы и подводить итоги, чтобы в один прекрасный день суметь без труда вести домашние книги учета и отчитываться перед супругами. Под руководством мисс Мак-Клити мы рисуем друг друга в профиль; Элизабет возмущается, что я изобразила ее нос огромным, как дом, хотя, если честно, я была еще слишком добра к ней. Но когда речь идет об искусстве, каждый становится критиком, и с этим приходится смиряться.

Когда учителей нет поблизости, девушки принимаются взволнованно болтать о предстоящих им светских дебютах. Они уже получили целые пачки приглашений — и это искушающие обещания романтических встреч, изысканных пиров и новых туалетов, а сами приглашения отпечатаны изящным шрифтом на дорогих карточках из плотной кремовой бумаги. Мне бы тоже следовало подумать о своем дебюте. Но я слишком рассеянна. Будущее кажется существующим в каком-то другом мире, и я не могу отчетливо его увидеть.

Вместо того чтобы сесть за чайный стол со всеми, я ухожу под тем предлогом, что мне необходимо попрактиковаться в реверансе, и обшариваю все укромные уголки и закоулки школы в надежде отыскать украденный Вильгельминой Вьятт кинжал или хотя бы дополнительные подсказки, где он может быть. К сожалению, я не нахожу ничего, кроме пыли, пустых ящиков письменных столов и битком набитых шкафов и буфетов, и натыкаюсь на липкую ириску без обертки, от которой пальцы тоже становятся липкими, и даже после того, как я трижды мою руки с мылом, неприятное ощущение не проходит. Я совершенно растеряна, особенно потому, что мисс Вьятт больше не желает являться мне в видениях или снах. Она как будто играет со мной, и я припоминаю замечание доктора Ван Риппля о том, что Вильгельмина всегда наслаждалась мелкими пакостями. И я сомневаюсь, стоит ли ей доверять вообще.

Я уже готова отступить и вернуться к остальным, когда вдруг замечаю на ветке ивы платок Картика. Я высовываюсь из окна спальни и достаю его. К платку привязана записка: «Я все устроил. Встретимся в прачечной. В полночь. Принеси пять фунтов. Оденься разумно».

Сегодня ночью. Мне следует особо поблагодарить Картика за то, что записка так коротка. И тем не менее все организовано, и если я могу поговорить с представителем братства Ракшана о том, как спасти брата, я пойду с ним куда угодно.

Фелисити не слишком радуется моему плану. Она ожидала, что мы отправимся в сферы, и уверена, что Пиппа не простит ей отсутствия, — но она понимает, что я должна помочь Тому. Она даже предлагает мне свою рапиру — на случай, если мне надо будет кого-нибудь заколоть. Я заверяю ее, что это не понадобится, и надеюсь, что это действительно так.

К полуночи я уже готова к встрече с Картиком в прачечной. Он написал, что одеться нужно разумно, и я, подумав, что нам, наверное, придется ночью пробираться по лондонским улицам, нашла единственное разумное решение.

С помощью магии я творю брюки, рубашку, жилет и сюртук. Я иллюзорно укорачиваю волосы — и сама изумляюсь полученным эффектом. Сплошные глаза и веснушки. Я сотворила отличного мальчишку, пожалуй, куда более симпатичного, чем я же в облике девушки. Матерчатая кепка завершает иллюзию.

В домике прачечной темно. Я ничего не вижу и не слышу и гадаю, придет ли в конце концов Картик.

— Ты опоздала, — говорит он, выходя из-за столба, подпирающего потолок.

— Рада видеть, что с тобой все в порядке, — огрызаюсь я.

— Я ведь четко написал — в полночь. Если мы хотим попасть в Лондон вовремя, надо немедленно отправляться. У тебя есть деньги?

Я встряхиваю кошелек, который держу в руке, и он звенит.

— Пять фунтов, как ты и просил. А зачем они нужны?

— Сведения стоят денег, — отвечает Картик и окидывает взглядом мои брюки. — Весьма разумно.

Его взгляд скользит выше. И он тут же отворачивается.

— Застегни сюртук.

Грудь слегка выпирает под рубашкой. Эта часть тела плохо замаскирована. Смутившись, я застегиваю сюртук.

— Вот это добавим, — говорит Картик.

Он накидывает мне на шею свой шарф. Концы шарфа свисают вниз, прикрывая грудь.

Картик ведет меня туда, где ждет Фрея. Он поглаживает лошадь по морде, успокаивая. Взлетает в седло, потом протягивает руку и помогает сесть за его спиной. Мы трогаемся с места. Я обхватываю Картика за талию, и он не возражает.

Мы скачем, кажется, целую вечность — так долго, что у меня болит зад, — и наконец вдали появляются лондонские огни. Перед городской окраиной мы спешиваемся, и Картик привязывает Фрею к дереву, сообщив лошади, что мы обязательно вернемся. Он скармливает ей морковку, и мы ныряем в ночную жизнь Лондона. Улицы не так безлюдны, как я могла бы подумать. Кажется, что сам город выбрался за двери, в то время как его двойник, Лондон дневной, спокойно спит. Сейчас это совсем другой Лондон, дерзкий и неведомый.

Картик берет кеб и стучит в крышу, подавая сигнал кебмену. Поскольку Картик сидит рядом со мной, внутри кажется очень тесно. Руки Картика напряженно лежат на коленях. Я забиваюсь в угол.

— Где у нас встреча?

— Рядом с Тауэрским мостом.

Ночь выглядит размазанной в мглистом свете. Картик так близко, что его можно коснуться. Ворот рубашки расстегнут, открывая изгиб шеи и нежную выемку горла. В кебе жарко. Голова у меня легкая, как перышко. Надо на что-то отвлечься, пока я не сошла с ума.

— И как ты устроил эту встречу?

— Есть способы.

Картик ничего больше не говорит, а я ничего больше не спрашиваю. В кебе вновь воцаряется молчание, и слышен только быстрый стук конских копыт, отдающийся во всем теле. Колено Картика касается моего. Я жду, что он придвинется ближе, но он этого не делает. У меня дрожат руки. Краем глаза я вижу, что Картик смотрит на улицу. Я тоже, но не могу сказать, что замечаю хоть что-то. Я осознаю лишь тепло его ноги. Кажется просто невероятным, что небольшое сочетание костей и сухожилий, заключенных в коленке, может производить столь ошеломляющий эффект.

Кебмен вскоре останавливает экипаж, и мы с Картиком оказываемся на улицах прямо под Тауэрским мостом. Этот мост действует всего два года, и на него стоит посмотреть. Две большие башни возвышаются как средневековые бастионы. Между ними высоко над Темзой висит сам мост. Он разводится, чтобы пропустить суда, идущие в порт, — а их здесь много. Темза битком набита ими.

На тротуаре, прямо в сырой грязи, сидит старая нищенка. Она трясет жестяной коробкой, в которой лежит один пенни.

— Прошу, сэр, подайте монетку!

Картик кладет в ее коробку соверен, и я понимаю — скорее всего, это все, что у него есть.

— Зачем ты это сделал? — спрашиваю я.

Он поддает ногой камешек, камешек взлетает в воздух, и Картик играет им, как мячом, не позволяя упасть.

— Ей это нужно.

Отец всегда говорит, что ничего хорошего нет в том, чтобы подавать милостыню попрошайкам. Они истратят полученные деньги неразумно, а то и напьются или позволят себе еще какие-нибудь удовольствия.

— Она может купить на эти деньги выпивки.

Картик пожимает плечами:

— Значит, она напьется. Дело не в деньгах, дело в надежде.

Он отправляет камешек высоко в воздух. Тот падает далеко впереди.

— Я знаю, что это такое — постоянно бороться за то, что другие получают просто так.

Мы подходим к заводи, битком набитой судами разнообразных типов, от самых маленьких шлюпок до больших кораблей. Я не понимаю, как они умудряются подходить к причалам и отходить от них при том, что с одного судна на другое можно без труда перешагнуть. Однако они выстраиваются перед складами и доками, ожидая, когда их разгрузят.

Узкая лестница ведет вниз, на берег. Я жду, что Картик предложит мне руку. Но он начинает спускаться без меня, засунув руки в карманы пальто.

— Что тебе мешает? — спрашивает он.

— Ничего, — отвечаю я, ступая на лестницу.

Картик смотрит в небо.

— Почему леди никогда не показывают, что сердятся? Вас что, специально учат этому искусству? Это здорово смущает.

Я останавливаюсь и в слабом синеватом свете смотрю на него.

— Если хочешь знать, ты мог бы предложить мне руку в начале лестницы.

Он пожимает плечами:

— Зачем? У тебя свои руки-ноги есть.

Я пытаюсь сохранить самообладание.

— Так принято, чтобы джентльмен помогал леди спускаться по лестнице.

Картик фыркает.

— Я не джентльмен. А этой ночью и ты не леди.

Я пытаюсь возразить, но обнаруживаю, что просто не могу этого сделать, и мы идем вдоль Темзы, не говоря больше ни слова. Великая река плещется о берег в мягком ритме. Волны поднимаются и опадают, и снова поднимаются, как будто им тоже хочется вырваться на свободу хоть на одну ночь. Я слышу вдали голоса.

— Сюда.

Картик поворачивает туда, откуда доносятся голоса. Грязь под ногами становится гуще, поднимается туман. Прямо в воде я вижу с десяток человек — от старых женщин до чумазых детей.

Одна старуха напевает какую-то матросскую песенку, умолкая только тогда, когда ее сотрясает отчаянный кашель. Ее платье представляет собой рваную тряпку. Она настолько грязна, что сливается с сумерками, как тень. Продолжая петь, она погружает в Темзу глубокую сковороду и тут же вытаскивает ее. И быстро обшаривает сковородку, встряхивая. Что она ищет?..

— Грязные жаворонки, — поясняет Картик. — Так их называют. Они просеивают грязь со дна Темзы, ищут что-нибудь достаточно ценное, чтобы это можно было продать — тряпье, кости, жестянки или куски угля, упавшие с барж. Если им повезет, они могут найти и кошелек какого-нибудь матроса, встретившего дурной конец… ну, это если багры речных бродяг не выловят его первыми.

Я морщусь.

— Но бродить по пояс в воде…

Картик пожимает плечами:

— Это куда лучше, чем быть тошерами, уверяю тебя.

— Скажи на милость, что такое тошеры?

— В общем то же, что грязные жаворонки, только они роются в сточных канавах и трубах канализации.

— Что за чудовищное существование…

Тон Картика становится жестким.

— Им приходится добывать средства для жизни. А жизнь не всегда честна.

Он хочет уколоть меня этими словами и достигает цели. Мы снова умолкаем.

— Ты постоянно говоришь о судьбе и предназначении, — через некоторое время говорю я. — Но как тогда ты объяснишь судьбу этих людей? Неужели им предназначено только страдать?

Картик засовывает руки глубоко в карманы.

— Страдание — это не судьба. И неведение тоже.

Из тумана доносится женский голос:

— И чего тебе речка подарила сегодня?

Другой голос кричит в ответ:

— Ого, я нашла тут яблок пакет!

Женщины громко хохочут.

— Они находят в воде яблоки? — растерянно спрашиваю я.

Картик усмехается.

— Это особый жаргон кокни. Последнее слово рифмуется с тем, что подразумевается. «Яблок пакет» — «ничего тут нет». То есть она хотела сказать, что ничего не нашла.

— Оу! Картик!

Беспризорник, спотыкаясь, выходит из грязной воды.

— А я тебя жду, приятель.

— Мы немного задержались, Тоби.

Картик кланяется перемазанному парнишке.

Тоби подходит ближе, а с ним приближается и его запах. Это чудовищная смесь стоялой воды, гнили и кое-чего похуже. У меня скручивает живот, и приходится дышать ртом, чтобы не потерять сознание от вони.

— Как дела с поиском сокровищ? — спрашивает Картик.

Он думает, что никто не заметит, как его рука поднимается к подбородку и пальцы осторожно прикрывают нос.

— Не слишком хорошо, но и не слишком плохо.

Тоби протягивает раскрытую ладонь. На ней лежит странный набор предметов — маленький кусочек угля, две заколки для волос, чей-то зуб, шиллинг… Все это густо покрыто мокрой грязью. Тоби широко улыбается, демонстрируя нехватку зубов.

— На это можно купить пинту эля.

Потом он подозрительно присматривается ко мне.

— Это что, леди в мужских штанах?

Думаю, на моем лице отразился ужас.

Картик вскидывает брови.

— Никого тебе не одурачить.

Тоби побрякивает своей добычей.

— Она не красавица, приятель, но выглядит чистенькой. Сколько?

Я не сразу понимаю, но когда до меня доходит смысл его слов, я разъяряюсь.

— Эй, ты…

Картик быстро хватает меня за руку, заставляя умолкнуть.

— Извини, приятель, — говорит он. — Она со мной.

Тоби пожимает плечами и поправляет грязную кепку.

— Да я просто так.

Биг-Бен бьет четыре раза. Звон колоколов проносится сквозь туман, и я ощущаю его всем нутром.

— Ну что, пошли, что ли? — спрашивает Тоби.

— Ну и нахал, — ворчу я.

«Она не красавица, приятель». Парнишка принял меня за обычную проститутку, но почему-то замечание о моей внешности задело меня куда сильнее.

От теней отделяется маленький мальчишка с обветренными губами и большими синяками под глазами. У него и голос-то еще не ломался, ему не больше десяти лет, но в нем уже ощущается пустота, как будто в душе ничего не осталось.

— Ищешь подружку, приятель? Пара пенсов.

Картик качает головой, и мальчишка снова растворяется в тенях в тревожном ожидании другого прохожего.

— Здесь найдутся такие, кто возьмет то, что он предлагает, — говорит Картик.

Тоби ведет нас к какому-то складу, забитому пустыми корзинами и едва освещенному единственной лампой.

— Вот хорошее местечко, — говорит он.

Картик оглядывается по сторонам.

— Здесь нет запасного выхода. Легко загнать в угол.

— Зачем бы? — спрашивает Тоби. — Тут же корабли кругом.

— А мужчины на них либо пьяные, либо спящие, — отвечает Картик. — Или как раз такие, каких следует остерегаться.

— Думаешь, я совсем свихнулся? — с вызовом произносит Тоби.

— Картик! — предостерегающе бросаю я.

— Хорошо, — смягчается Картик. — Джемма, деньги!

Я отдаю ему маленький кошелек с пятью фунтами. Это все, что у меня есть, и мне ужасно жаль расставаться с деньгами. Картик протягивает кошелек Тоби, а тот открывает его, пересчитывает монеты и прячет кошелек в карман.

— Итак, — говорит Картик, — что ты узнал о мистере Дойле?

Я перевожу взгляд с Картика на Тоби и обратно.

— Так это с ним мы собирались встретиться?

— Тоби доказал свою полезность в выполнении разных заданий. И он умеет продавать знания за хорошие деньги.

Тоби улыбается от уха до уха.

— Я могу все разузнать. Клянусь жизнью!

— Но предполагалось, что мы увидимся с кем-то из Ракшана, — протестую я.

Мне хочется забрать деньги назад.

— Прежде всего мы должны собрать сведения, чтобы знать, куда нанести удар, — объясняет Картик. — Если мы просто попросим о встрече, они наверняка нас схватят. Я ведь был одним из них. Я знаю.

— Ладно, хорошо, — бурчу я.

Суда на Темзе борются с течением. В этом зрелище есть что-то успокаивающее и знакомое.

— Они его к себе заманивают, это так, — говорит Тоби. — Задумали устроить ему посвящение и все такое. Но я не знаю, как много они ему рассказали.

— И завлек его туда Фоулсон? — спрашивает Картик.

Тоби качает головой.

— Фоулсон делает, что ему велят. Кто-то с самого верха приказал. Какой-то джентльмен. — Тоби показывает на небо. — Очень высокий, важный.

— Ты знаешь, кто это?

— He-а, больше я ничего не знаю.

— Но я хочу найти этого джентльмена, — настойчиво говорю я.

— Фоулсон ему все докладывает. Он и знает.

В тумане слышатся шаги. К ним добавляется свист, от которого у меня холодеет кровь. Картик прищуривается.

— Тоби?..

Грязный оборвыш пожимает плечами и грустно улыбается, прежде чем сбежать.

— Прости, приятель. Он дал мне шесть фунтов, а моя мамка жутко больна.

— Ну-ка, ну-ка, и что это у нас тут? Вернулся с того света, братец?

В круг тусклого света ступает пара черных блестящих ботинок. Мистер Фоулсон возникает из тьмы, и рядом с ним — крупный мужчина. С другой стороны склада подходят двое бандитов Фоулсона. За нашими спинами — Темза. Нас таки загнали в угол.

Картик подталкивает меня к себе за спину.

Фоулсон ухмыляется.

— Защищаешь свою возлюбленную леди?

— Какую леди? — спрашивает Картик.

Фоулсон смеется.

— Она может надеть что угодно, хоть брюки и сюртук, но есть ведь еще и ее глаза. А они не лгут.

— Дай мне слово как брат, что отпустишь ее с миром, — говорит Картик, но я вижу, как от страха бьется жилка на его горле.

Губы Фоулсона кривятся от ненависти.

— Ты сбежал из овчарни, братец. Между нами нет больше слова чести. Я ничего не должен тебе обещать.

Фоулсон извлекает из кармана нож. Лезвие открывается со щелчком и поблескивает в неясном свете газовой лампы.

Я быстро оглядываю берег Темзы в поисках кого-нибудь, кто мог бы услышать мой крик и прийти на помощь. Но туман стал намного гуще. Да и кто пришел бы сюда? Скорее наоборот, нищие разбегутся, заслышав шум. Магия. Я могу, конечно, в случае необходимости воспользоваться ею, но тогда Фоулсон будет знать наверняка, что я лгала насчет того, что больше ею не владею.

Один из головорезов бросает Фоулсону яблоко, и тот ловко ловит его одной рукой. Он втыкает в яблоко нож и очищает кожуру — она длинными спиралями падает к его ногам.

Тяжело сглотнув, я выхожу вперед.

— Мне бы хотелось, чтобы вы оставили моего брата в покое.

Фоулсон одаряет меня злобной усмешкой.

— Даже так?

— Да, — киваю я, желая, чтобы в моем голосе слышалось побольше стали. — Прошу вас.

— Ну-ну… Это ведь от вас зависит, мисс Дойл. У вас есть кое-что такое, что принадлежит нам.

— И что же это?

Несмотря на страх, я говорю уверенно.

— Ах, какие мы скромницы!

Усмешка Фоулсона превращается в гримасу.

— Да магия же!

Он делает шаг вперед, мы с Картиком отступаем. Мы уже совсем рядом с Темзой.

— Я ведь вам говорила… я больше ею не владею.

Глаза Картика смотрят то вправо, то влево, и я надеюсь, что он ищет маршрут отступления.

— Вы лжете! — рявкает Фоулсон.

— Откуда ты знаешь, что она лжет? — спрашивает Картик.

— Да знаю!

— Предполагается, что Ракшана должны охранять магию, а не красть ее!

Я пытаюсь тянуть время.

— Ну да, прежде так оно и было, подружка. Только все ведь меняется. И время колдуний миновало.

Фоулсон подносит нож ко рту и слизывает с кончика ломтик яблока. Мы угодили в ловушку. Бежать некуда, разве что в Темзу.

— Я лично так все это вижу, — говорит Фоулсон. — Я поймал вас обоих, я теперь герой.

Он тычет ножом в сторону Картика.

— Ты предал братство, а ты, — нож поворачивается в мою сторону, — ты есть решение всех наших проблем.

— Можешь прыгнуть? — чуть слышным шепотом спрашивает Картик.

Его взгляд указывает на лодку, что качается у берега позади нас. Я киваю.

— О чем это ты шепчешься со своей любимой птичкой? — спрашивает Фоулсон.

— На счет «три», — шепчет Картик. — Раз, два…

Я слишком испугана, чтобы ждать. Я прыгаю на счет «два», увлекая за собой Картика, и мы падаем на нос лодки с таким грохотом, что он отдается во всем теле.

— Я сказал «три»…

Картик задыхается так, словно у него дыра в легких.

— И-извини… — с присвистом отвечаю я.

Фоулсон орет на нас со склада, и я вижу, что он собирается прыгнуть следом.

— Вперед!

Картик рывком поднимает меня на ноги, и мы ковыляем на корму, где почти впритык к этой лодке стоит другая, поменьше. Между ними совсем небольшое расстояние, но в темноте, когда воды Темзы плещутся у бортов, оно кажется длиной в милю. Наша лодка качается, и от этого меня охватывают еще более сильные сомнения.

— Прыгай! — кричит Картик.

Он перескакивает на вторую лодку, таща меня за собой.

— Какого черта! — восклицает удивленный матрос, когда мы падаем в его лодку и она кренится.

— Внеплановая инспекция! — отвечает Картик, и мы мчимся дальше.

Еще один прыжок — и мы на причале. Мы несемся по скользкой земле с головокружительной скоростью, стараясь не споткнуться. Фоулсон и его головорезы бегут за нами. В высоком склоне берега под улицами — какая-то дыра. Это сточная труба.

— Сюда! — кричит Картик, и его слова отдаются в туннеле эхом.

Из трубы несется такая вонь, что меня едва не рвет. Я зажимаю нос ладонью.

— Ох, вряд ли я смогу, — сдерживая рвотные позывы, говорю я.

— Это путь к спасению.

Мы заползаем в грязную, вонючую дыру. Стены покрыты влагой. По дну туннеля течет густая грязь. Она проникает в башмаки, пропитывает чулки, и мне очень трудно не позволить желудку вывернуться наизнанку. А в туннеле кипит жизнь. Жирные черные крысы спешат куда-то на маленьких лапах, попискивая, когда внезапно налетают на стены. От их писка по коже бегут мурашки. Одна особо нахальная зверюга сует нос прямо мне в лицо, и я визжу. Картик зажимает мне рот ладонью.

— Тс-с! — шипит он, и даже этот звук разносится эхом по вонючей трубе.

Мы встаем, прижавшись друг к другу в сыром мерзком туннеле, и прислушиваемся. Где-то непрерывно капает вода, шуршат коготки. И слышен еще какой-то звук…

— Привет, ребята! Мы знаем, что вы там.

Картик шагает вперед, но становится еще темнее, и меня переполняет страх. Я просто не могу идти дальше.

— Закрой глаза, я тебя поведу, — шепчет Картик.

Он обхватывает меня рукой за талию.

Я выпрямляюсь.

— Нет. Я не могу. Я…

— Есть!

Люди Фоулсона стремительно бросаются на нас. Они хватают Картика, заворачивают ему руки за спину, и он кривится от боли.

— Ну, я просто вне себя, — говорит Фоулсон, медленно приближаясь к нам.

— Я уже отдала все Ордену, — вырывается у меня. — Ты прав, я тебе лгала. Но сегодня утром я виделась с мисс Мак-Клити. Она убедила меня прислушаться к ее мудрости. И я соединила с ней руки в сферах. Теперь вся сила — у Ордена! Клянусь!

Лицо Фоулсона меняется. Он выглядит встревоженным, смущенным.

— Сегодня утром?

— Да! — лгу я.

Фоулсон так близко, что я ощущаю запах яблока, исходящий от него, вижу, как от ярости сжимаются его челюсти.

— Но если это правда, то ничто не мешает мне прирезать Картика прямо здесь и сейчас.

Он прижимает лезвие ножа к горлу Картика.

— Бедный братец Картик! Сказать вам, мисс, что с ним было?

Картик пытается увернуться от ножа.

— Да, мы его поймали. Вы знаете, мисс, как долго человек выдерживает наши пытки?

Фоулсон приближает губы к моему уху так, что я ощущаю жар его дыхания.

— Я ломал людей меньше чем за день. Но наш Картик, он не хотел ломаться! Не хотел рассказывать нам, что он знает о вас и о сферах. Как долго это продолжалось, Картик? Пять дней? Шесть? Я уж и со счета сбился. Но в конце концов он все равно сломался, как я и говорил.

— Я убью тебя, — выдыхает Картик, и нож плотнее прижимается к его горлу.

Фоулсон хохочет.

— Это и есть твоя больная пятка, приятель? Не хочешь, чтобы она знала?

Фоулсон чует страх Картика, он жаждет крови. Но его слова пугают меня куда сильнее.

— Он просто с ума сошел под конец. Начал у себя в голове видеть Амара. Да, старина Амар ему сказал: «Ты станешь ее погибелью, брат». А уж что он потом увидел, не знаю, но это было действительно страшно, потому что он орал и орал, пока у него голос не пропал, только воздух шипел. И тогда я понял, что наконец-то сломал его.

Злобная усмешка Фоулсона становится шире.

— Но я понимаю, почему он не хочет, чтобы я тебе рассказывал эту историю.

Глаза Картика влажнеют. Он снова кажется сломанным, и я готова убить Фоулсона за то, что он сделал. Я не хочу, чтобы Картику вновь причиняли боль. Нет, если я в силах это прекратить.

— Ахиллесова пята, — говорю я.

Нож Фоулсона на мгновение опускается.

— Чего?

— Ахиллесова пята, а не больная пятка, чертов идиот!

Его глаза округляются, он хохочет.

— Ох, до чего же у тебя хорошенький ротик, девица! Когда я покончу с Картиком, я сделаю его пошире.

— Не думаю.

Я стремительно кладу ладонь на его руку. Сила несется сквозь меня, как сама Темза. Яростный свет наполняет тоннель, и я вижу испуг на лице Фоулсона, и его мысли вливаются в меня.

Вся его животная злоба и жестокость мчатся по моим венам, хотя и всего секунду. Потом их сменяют мимолетные воспоминания — маленький мальчик, темная кухня, котел с водой, крупная хмурая женщина с брезгливо поджатыми губами. Я не знаю, что все это значит, но ощущаю ужас ребенка. У меня даже живот скручивает от страха. Все это исчезает через мгновение, и магия полностью оживает во мне.

— Да, — говорю я. — Я лгала. А теперь я должна попросить вас, мистер Фоулсон, остаться здесь.

Я придаю магии форму, подходящую для его ума и для умов его тупых бандитов. «Вы не сможете последовать за нами». Я не произношу этого вслух, но эффект от этого не слабеет. Мистер Фоулсон с изумлением обнаруживает, что ноги ему не повинуются. Они как будто примерзли к месту. Нож выпадает из пальцев, руки безвольно повисают вдоль тела. Картик свободен. Головорезы Фоулсона только и могут, что смотреть друг на друга как бы в поисках объяснения происходящему. Как они ни стараются, сдвинуться с места им не удается.

— Ты что такое со мной делаешь, ведьма! — хрипло визжит Фоулсон.

— Вы сами в этом виноваты, мистер Фоулсон, — отвечаю я. — Оставьте моего брата в покое.

Фоулсон отчаянно пытается освободиться от чар.

— Отпусти меня, или я тебя разорву в клочья!

— Довольно уже. Поклянитесь!

Он ухмыляется, и его наглый вид приводит меня в бешенство.

— Единственное, что я тебе пообещаю, так это вот что: больше меня ничто не интересует. Только ты и я. Я приду за тобой, маленькая ведьма. Ты еще будешь умолять о пощаде!

Магия во мне темнеет, вскипает. Я уже не ощущаю саму себя. Я чувствую только ярость, такую мощную, что она ослепляет. Я хочу согнуть Фоулсона, подчинить его своей воле. Я хочу, чтобы он понял, кому здесь принадлежат власть и сила. «Ты пожалеешь…»

Глаза Фоулсона широко открываются, наполняясь новым страхом. Он медленно падает, лицо приближается к луже грязной воды на полу коллектора. Фоулсон не может говорить, мой бешеный гнев не позволяет ему этого. Мои веки дрожат. Картик пытается образумить меня, но я не желаю ничего слышать; я хочу только в знак возмездия искупать Фоулсона в вонючей грязи.

И тут что-то стремительно врывается в мою душу. Картина, образ. Маленький мальчик в кухне. Разгневанная женщина закатывает рукава. Малыш раболепно съеживается перед ее яростью. «Ты — жалкий ублюдок, — кричит женщина. — Я тебя научу уважению! Я тебя разорву в клочья!» Она окунает его голову в чан с водой и держит так, пока мальчик не начинает судорожно биться. «Ты еще будешь умолять о пощаде!» Мальчик жадно хватает воздух открытым ртом, а женщина снова окунает его голову в воду. Я чувствую его страх, когда голова оказывается под водой, снова и снова. Он почти теряет сознание, и ему хочется втянуть в легкие воду, чтобы эта женщина стала счастливой, чтобы она ощутила свою правоту. Но он не в силах этого сделать. Он сдается. Женщина приподнимает его голову на дюйм над водой, и мальчик с трудом выдыхает одно-единственное слово: «Пощади…» Женщина с размаху бьет его по лицу, и кольцо на ее пальце рассекает ему щеку. Он забивается в угол, прижимая к порезу ладонь, но не осмеливается ни кричать, ни плакать. Завтра он постарается лучше. Завтра она его полюбит. Завтра он не будет ненавидеть ее так сильно.

Меня как будто ударили. Магия ослабевает; я пошатываюсь и быстро опираюсь рукой о стену, чтобы не упасть. Лицо Фоулсона — в дюйме от грязной лужи. «Прекрати, — говорю я себе. — Прекрати». Магия затихает во мне, как собака, свернувшаяся клубочком и задремавшая. У меня отчаянно болит голова, руки дрожат.

Фоулсон вскакивает, задыхаясь, сотрясаясь от дрожи.

— Извините, — хрипло говорю я. — Ваша мать… она так издевалась над вами. Это из-за нее у вас вон тот шрам…

Фоулсон с трудом собирает силы и рычит:

— Заткнись, не смей говорить о моей матери! Она была святой!

— Нет, — шепчу я. — Она была уродом, чудовищем. Она ненавидела вас.

— Заткнись! — визжит он, и в углах его рта выступает пена.

— Я не хотела… Поверьте.

— Ты обо всем этом сильно пожалеешь, девица.

Фоулсон поворачивается к Картику:

— Ну, надеюсь, ты многому научился, пока был с нами, братец. И тебе все это здорово пригодится.

Фоулсон пытается ударить меня кулаком, хотя и не может дотянуться. Но ему просто необходимо выплеснуть эмоции, и потому он предпринимает эту бессмысленную попытку.

— Я тебя раздавлю, сука!

Мне бы следовало ударить его за это, но я не хочу. Я вижу только маленького мальчика, сжавшегося в углу кухни.

— Эта магия продержится недолго. Час, самое большее — два. А когда вы освободитесь, мистер Фоулсон, вы больше не станете гоняться за нами, или я снова дам волю силе.

Картик берет меня за руку и выводит из канализационной трубы. Мы оставляем там Фоулсона, он дергается и сыплет проклятиями в темноте…

Идти вдоль грязной Темзы — истинное наслаждение. Воздух, который какой-то час назад казался вонючим, теперь сладок в сравнении с удушающими миазмами канализации. Болезненный кашель и фальшивое пение грязных жаворонков плывут в тумане. Туман прорезает радостный вопль. Кто-то нашел здоровенный кусок угля, и эта новость приветствуется с восторгом и воодушевлением, и несчастные начинают с новой энергией шарить в воде, надеясь тоже отыскать что-то ценное. Но им не удается нащупать на дне ничего, кроме камней. Я слышу тяжелые всплески, когда камни падают обратно на дно Темзы, в эту могилу всех надежд.

— Мне надо сесть, — говорю я.

Мы добираемся до причалов и отдыхаем, глядя на лодки, качающиеся на воде.

— Ты как, в порядке? — спрашиваю я после долгого молчания.

Картик пожимает плечами:

— Ты слышала, что он сказал. Вот и подумай.

— Но это все не так, — возражаю я. — Амар сказал…

Я умолкаю, думая о недавней встрече с братом Картика в Зимних землях. Но я пока что не готова в этом признаться.

— В твоем бреду он сказал, что ты станешь моей погибелью. Ты поэтому стараешься держаться от меня подальше?

Картик не отвечает прямо.

— Ну, отчасти и так…

— А от другой части?

Лицо Картика затуманивается.

— Я… нет, ничего.

— Ты поэтому не хочешь входить в союз? — спрашиваю я.

Он кивает.

— Если я не войду в сферы, это видение не осуществится. Я не могу причинить тебе зло.

— Ты говорил, что неведение — не судьба, — напоминаю я. — Если ты откажешься входить в сферы, ты просто не окажешься там, вот и все. Но ведь и кроме того есть сотни способов что-то сделать мне, здесь, если вдруг захочется. Ты мог бы утопить меня в Темзе. Или застрелить на дуэли.

— Или повесить тебя на кишках какого-нибудь здоровенного зверя, — поддерживает шутку Картик, и на его губах появляется чуть заметная улыбка.

— Да, или навеки отдать миссис Найтуинг, чтобы меня заклевали до смерти.

— О, это слишком жестоко, даже для меня.

Картик качает головой и смеется.

— Ты считаешь мою неминуемую смерть такой уж смешной? — дразню его я.

— Нет. Не в этом дело. Но как ты расправилась с Фоулсоном, — говорит он, на этот раз злобно усмехаясь. — Это было нечто… из ряда вон.

— Мне казалось, ты считаешь силу пугающей.

— Считал. И считаю. Немного, — признается Картик. — Но, Джемма, ты ведь могла бы изменить мир…

— Для этого нужна сила куда как побольше моей, — возражаю я.

— Верно. Но совсем не обязательно менять все сразу. Это могут быть небольшие воздействия. Моменты. Ты понимаешь?

Теперь он смотрит на меня совсем по-другому, хотя я и не понимаю смысла его взгляда.

Мачты кораблей высовываются из тумана, давая нам знать, что суда где-то рядом. Вдали слышен вой сирены, подающей сигналы во время тумана. Несколько судов уходят подальше от берега, к морю.

— Какой унылый звук. Одинокий, — говорю я, прижимая колени к груди. — Ты это ощущаешь?

— Одиночество?

Я подыскиваю слова.

— Скорее, смутную тревогу. Как будто ты не нашел самого себя. Как будто заблудился в тумане, и сердце вдруг подпрыгивает: «Ах! Да вот же я! Вот чего мне не хватало!» Но это происходит слишком быстро, и найденная частица тебя снова исчезает в тумане. А ты тратишь остаток жизни на ее поиски.

Картик кивает, и мне думается, что он просто хочет меня успокоить. Я чувствую себя глупо из-за того, что высказалась. Это сентиментально и слишком откровенно, я открыла ему частицу себя, а этого делать не следовало.

— Знаешь, что я думаю? — говорит наконец Картик.

— Что?

— Иногда мне кажется, что ты можешь заметить нечто такое в других.

И с этими словами он наклоняется ко мне, а я — к нему. Наши губы встречаются в поцелуе, и это взаимный поцелуй. Ладонь Картика ложится на мою шею. Мои ладони касаются его лица. Я притягиваю его поближе. Поцелуй становится глубже. Рука Картика скользит вниз, на мою спину, он прижимает меня к груди.

С причалов доносится какой-то шум. Мы отодвигаемся друг от друга, но мне хочется большего, большего… Его губы кажутся чуть припухшими после поцелуя, и я гадаю, так ли выглядят и мои.

— Меня следует посадить в тюрьму, — говорит Картик, кивком указывая на мои брюки и желая подчеркнуть, что я выгляжу как мальчишка.

Властный бой колоколов Биг-Бена напоминает, что уже очень поздний час.

— Лучше не засиживаться, — говорит Картик. — Твои чары не продержатся вечно, а мне не хотелось бы стоять здесь, когда Фоулсон и его дружки освободятся.

— И в самом деле…

Мы проходим мимо заводи, где процеживают воду грязные жаворонки. И лишь на несколько секунд я снова отпускаю на волю магию.

— Ой! Праведные святые! — внезапно раздается над рекой мальчишеский голос.

— Что, нарвался на что-то эдакое? — звучит в ответ старушечий смех.

— Это не камень! — заходится в крике мальчишка.

Он выскакивает из тумана, крепко сжимая что-то в ладони. Бродяги спешат к нему, пытаются рассмотреть, что он держит в руке. А на ладони грязного парнишки вспыхивает крупный рубин.

— Мы богаты, ребята! Это и горячая ванна, и полный живот для каждого!

Картик бросает на меня подозрительный взгляд.

— Надо же, какое странное везение!

— И в самом деле.

— Я не стану предполагать, что это твоих рук дело.

— Я вообще не понимаю, о чем ты, — пожимаю плечами я.

Вот так и начинаются перемены. Один жест. Один человек. Один момент времени.

Фрея несет нас к школе Спенс. Молодая луна почти не освещает дорогу, но лошадка и сама знает, куда бежать, а нам только и остается, что сидеть на ее спине и отдыхать от ночных приключений.

— Джемма, — говорит Картик после очень долгого молчания, — я выполнил свою часть сделки. И теперь ты должна рассказать мне все, что тебе известно об Амаре.

— Он разговаривал со мной. Он сказал, что я должна передать тебе кое-что.

— Что именно?

— Он просил сказать тебе, чтобы ты помнил: в твоем сердце скрыто все. Что там ты найдешь и свою честь, и свою судьбу. Для тебя это имеет какое-то значение?

— Он время от времени повторял это прежде… что глаза могут и обмануть, но сердце всегда говорит правду.

— Значит, какая-то часть души твоего брата продолжает жить.

— Наверное, было бы лучше, если бы это было не так.

Мы снова умолкаем. Дорога становится лучше. Я так устала, что голова сама собой клонится на плечо Картика.

— Извини, — бормочу я, зевая.

— Все в порядке, — тихо отвечает он.

И я снова кладу голову ему на спину. Веки тяжелеют. Я могла бы проспать несколько суток подряд. Мы проезжаем мимо кладбища, оно слева от нас. На надгробных камнях нахохлились вороны, и как раз перед тем, как глаза закрываются, мне кажется, что я заметила слабый свет. Вороны растворяются в нем, а потом все на склоне холма погружается в темноту и тишину.

Глава 39

Утро начинается с яростных воплей. Оглушительные голоса доносятся с лужайки. Там что-то происходит, и это поднимает нас с кроватей быстрее, чем поднял бы голос ярмарочного зазывалы. Когда я распахиваю окно и высовываюсь наружу, я вижу по меньшей мере с дюжину голов, точно так же высунувшихся из окон, включая и голову Фелисити. Еще настолько рано, что мисс Мак-Клити одета в ночную рубашку, волосы прикрыты чепчиком. И только миссис Найтуинг — в своем обычном темном платье, хотя оно и сбилось на спине. Я не сомневаюсь, что директриса спала в этом платье. Да и вообще, насколько я понимаю, она родилась сразу в корсете.

Мистер Миллер одной рукой крепко держит мать Елену; в другой его руке — ведерко с кровью.

— Мы нашли хулиганку, я ведь говорил, что это кто-то из цыган! — во все горло кричит мистер Миллер.

— А ну-ка, мистер Миллер, немедленно отпустите ее! — приказывает миссис Найтуинг.

— Вы бы не спешили так говорить, мэм, если бы знали, что она сделала! Это она рисовала тут колдовские знаки! И кто знает, что еще она делала!

Лицо матери Елены выглядит совсем исхудавшим. И платье стало ей слишком велико.

— Я пыталась защитить всех нас!

На лужайку выбегают примчавшиеся из лагеря цыгане; их привлек шум. Последним идет Картик, на ходу поправляя подтяжки; его рубашка застегнута лишь наполовину, и от этого у меня теплеет в животе.

Одна цыганка выходит вперед.

— Она совсем больная!

Мистер Миллер и не думает выпускать руку матери Елены.

— Никого я не отпущу, пока эти цыгане не скажут мне, где искать Тэмбли и Джонни!

— Мы их не уводили!

Итал быстрым шагом пересекает лужайку, закатывая рукава рубашки, словно собирается драться. Он хватает мать Елену за другую руку.

Мистер Миллер резко тянет старую женщину к себе, и она пошатывается.

— Какие такие люди постоянно где-то шляются? — кричит мастер. — Такие люди, которым нельзя доверять ни на грош, вот кто это! Не лучше, чем дикари из джунглей! Я вас еще раз спрашиваю: где мои рабочие?

— А ну, довольно! — во весь свой директорский голос ревет миссис Найтуинг, и на лужайке все сразу затихают. — Мистер Миллер, мать Елена нездорова, и будет лучше позволить ее племени позаботиться о ней! И когда она поправится достаточно для того, чтобы пуститься в дорогу, я надеюсь больше никогда ее не видеть!

Миссис Найтуинг смотрит на Итала.

— Цыганам больше нечего делать на нашей земле. А что касается вас, мистер Миллер, так у вас, кажется, достаточно и своих дел?

— Вы мне вернете моих людей, прежде чем уйти отсюда, — рычит мистер Миллер цыганам. — Или я прихвачу одного из вас взамен!

Позже, днем, миссис Найтуинг смягчается и разрешает нам помочь Бригид собрать корзину с едой и лекарствами для матери Елены, в качестве акта милосердия.

— Мать Елена здесь так же долго, как я сама, — говорит директриса, аккуратно укладывая в корзину кувшин со сливовым джемом. — Я и Итала помню с тех пор, как он был мальчишкой. И мне неприятно думать, что они отсюда уйдут.

Бригид поглаживает директрису по плечу, и та застывает от этого проявления сочувствия.

— Но, тем не менее, вандализм прощать нельзя, — заявляет миссис Найтуинг.

— Бедная старая сумасшедшая, — говорит Бригид. — Она выглядит такой же изношенной, как мой носовой платок.

На лице директрисы отражается сожаление. Она кладет в корзину еще одну коробку песочного печенья.

— Ну вот, достаточно. Не хочет ли кто-то отнести это…

— Я пойду! — вырывается у меня, и я хватаюсь за ручку корзины, пока никто другой не успел этого сделать.

Небо грозит дождем. Облака собираются в сердитые кучи, готовые выплеснуть свою ярость. Я торопливо иду через лес к стоянке цыган, крепко держа корзину. Цыганки совсем не рады видеть меня. Они складывают руки на груди и обжигают меня подозрительными взглядами.

— Я принесла немного еды и лекарств для матери Елены, — объясняю я.

— Не надо нам вашей еды, — говорит пожилая женщина, в длинные косы которой вплетены золотые монеты. — Она marime — нечистая!

— Я просто хотела помочь, — растерянно произношу я.

Картик говорит что-то женщинам на цыганском языке. Те пылко возражают; я слышу слово gadie, произносимое с горечью, и женщины то и дело посматривают на меня, сильно хмурясь. Но наконец женщина с длинными косами соглашается пропустить меня к матери Елене, и я спешу к ее фургону и дергаю за веревку колокольчика, подвешенного на гвозде.

— Войдите, — слышится слабый голос матери Елены.

В фургоне пахнет чесноком. Несколько головок чеснока лежат на столе, рядом со ступкой и пестиком. Вдоль стенок красуются полки, сплошь уставленные бутылками с разными настойками, там же — сухие травы в стеклянных банках. И еще на полках стоит множество оберегов, и я с удивлением вижу фигурку богини Кали, приютившуюся между двумя бутылками… а ведь я когда-то слыхала, что цыгане давным-давно пришли к нам из Индии. Я осторожно касаюсь фигурки кончиками пальцев — четыре руки, длинный язык, голова демона в одной руке, окровавленный меч — в другой…

— На что ты там смотришь? — окликает меня мать Елена.

Я вижу ее лицо сквозь большую бутылку, черты цыганки искажены стеклом.

— У тебя есть талисман — Кали, — отвечаю я.

— Ужасная Мать.

— Богиня разрушения.

— Разрушения неведения, — поправляет меня мать Елена. — Именно Кали помогает пройти сквозь огонь познания, заглянуть в нашу собственную тьму, чтобы мы не боялись ее, а освободились, потому что в нас есть и хаос, и порядок. Встань так, чтобы я тебя видела.

Старая цыганка сидит в кровати, рассеянно тасуя потертую колоду карт Таро. Дышит она тяжело.

— Зачем ты пришла?

— Я принесла тебе еды и лекарств от миссис Найтуинг. Но мне сказали, что ты не будешь это есть.

— Я старая женщина. Я делаю то, что мне вздумается.

Мать Елена жестом велит мне открыть корзину. Я достаю сыр. Она обнюхивает его и ужасно кривится. Я сразу откладываю сыр в сторону и достаю хлеб, и цыганка одобрительно кивает. И отламывает маленький кусочек скрюченными костлявыми пальцами.

— Я пыталась их предостеречь, — внезапно говорит она.

— Насчет чего ты хотела их предостеречь?

Рука матери Елены поднимается к волосам, которые давно нуждаются в расческе.

— Каролина умерла в огне.

— Я знаю, — говорю я, и у меня начинает щипать глубоко в горле. — Это было очень давно.

— Нет, — тихо произносит мать Елена. — Прошлое никогда не исчезает. Оно никогда не кончается.

Хлеб застревает у нее в горле, и я спешу налить ей стакан воды и помогаю держать его, пока старая цыганка пьет маленькими глотками; наконец спазмы проходят.

— Что открыто одним способом, может быть открыто и другими, — шепчет мать Елена, потирая один из талисманов, висящих на шее.

— Что ты хочешь этим сказать?

Лают собаки. Я слышу, как Картик их успокаивает, а цыганка бранит его за то, что он слишком с ними хлопочет.

— Кто-то из них несет нам смерть.

По спине проносится холодная волна.

— Кто-то из них несет смерть? — повторяю я. — Кто?

Мать Елена не отвечает. Она переворачивает карту Таро. На карте изображена высокая башня, в которую ударила молния. Языки огня вырываются из окон, а на камнях внизу лежат две жалкие человеческие фигурки.

Я кладу пальцы на злополучную карту, как будто могу остановить нарисованный на ней пожар.

— Разрушение и смерть, — поясняет мать Елена. — Перемены и истина.

Завеса на входе в фургон внезапно распахивается, и я подпрыгиваю на месте. Цыганка с длинными темными косами подозрительно смотрит на меня. Она резко задает матери Елене какой-то вопрос на их родном языке. Мать Елена отвечает. Женщина продолжает держать вход открытым.

— Довольно, — говорит она мне. — Мать Елена больна. Ты должна уйти. Забирай с собой свою корзину.

Смутившись, я тянусь к корзине, но мать Елена хватает меня за руку.

— Дверь должна оставаться запертой. Скажи им.

— Да, я им скажу, — говорю я и быстро выхожу из фургона.

Проходя мимо Картика, я киваю ему. Он пускается следом за мной, собаки спешат за ним, и вот мы достаточно далеко от лагеря цыган, а школу Спенс еще не видно.

— Что сказала тебе мать Елена? — спрашивает Картик.

Собаки обнюхивают землю. Они чем-то обеспокоены. Вдали слышен раскат грома. В воздухе висит медный запах дождя, поднимается ветер. Он отчаянно треплет мои волосы.

— Она верит, что восточное крыло проклято, что оно приведет мертвых. Что кто-то хочет, чтобы они явились.

— Кто?

— Я не знаю. Я не понимаю ее слова.

— Она очень больна, — поясняет Картик. — Она по ночам слышит крик совы; это предвестник смерти. Она может не дожить даже до лета.

— Мне очень жаль, — бормочу я.

Собака поднимается на задние лапы, опираясь о мою юбку, и напрашивается на ласку. Я почесываю ее за ухом, и собака лижет руку. Картик тоже гладит ее, и наши пальцы соприкасаются. По телу пробегает горячая волна.

— Мне этой ночью снился новый сон, — говорит Картик, оглядываясь по сторонам.

Убедившись, что нас никто не может увидеть, он целует меня в лоб, в глаза и, наконец, в губы.

— Я был в каком-то саду. С деревьев падали белые цветы. Это было самое прекрасное место из всех, что я видел.

— Ты описываешь сферы, — говорю я, хотя его губы мешают мне. — А я была в твоем сне?

— Да, — отвечает он и объясняет дальнейшее, скользя губами по моей шее, отчего у меня слегка кружится голова.

— Это было ужасно? — с трудом выговариваю я, потому что внезапно пугаюсь того, что могло случиться там, в его сне.

Картик медленно качает головой, на его губах появляется плутовская улыбка.

— Похоже, я должен сам увидеть эти самые сферы.

Гром гремит ближе; тонкие зигзаги белого огня прорезают небо. Крупные капли дождя прорываются сквозь листву деревьев и падают мне на лицо. Картик смеется и стирает их с моих щек тыльной стороной ладони.

— Лучше спрятаться в доме.

Когда я добираюсь до задней лужайки перед школой, дождь хлещет вовсю, но мне наплевать. Я ухмыляюсь, как идиотка. Я широко раскидываю руки и поднимаю лицо навстречу дождю, приветствуя его влажные поцелуи. «Привет, дождик! Счастливой тебе весны!» Я решительно ступаю прямо в свеженькую лужу, и грязь обрызгивает весь перед платья.

А вот рабочие мистера Миллера совсем не так счастливы. Они спешат надеть куртки и шляпы, плечи приподняты почти до ушей, мужчины пытаются защититься от резкого ветра, холодящего вспотевшие от работы шеи. Они собирают инструменты и громко переговариваются сквозь мерный шум дождя.

— Ну, на самом-то деле все не так плохо, — говорю я, как будто они могут меня услышать. — Вам бы следовало просто порезвиться под струями. Разве вам не…

Это налетает так внезапно, что у меня перехватывает дыхание. Вот только что я видела башню и рабочих, а в следующее мгновение все куда-то ускользает. Я в каком-то туннеле, меня быстро увлекает вперед. И начинается видение.

Я в незнакомой маленькой комнате. Сильный дурной запах. Меня тошнит. Кричат птицы. Вильгельмина Вьятт пишет на стенах, как одержимая. Свет слишком тусклый. Все вокруг дергается, как заводная игрушка. Слова: «Жертва. Ложь. Чудовище. Рождение мая».

Картина меняется, и я вижу маленькую Мину с Сарой Риз-Тоом. «Что ты видишь во тьме, Мина? Покажи мне».

Мина на задней лужайке школы Спенс, смотрит вверх и улыбается горгульям.

Мина рисует восточное крыло, чертя отчетливые линии на земле.

И снова все меняется, и теперь Вильгельмина пишет какое-то письмо, и слова резко выделяются на бумаге: «Ты проигнорировала мои предупреждения… я разоблачу тебя…»

— Мисс? Мисс?

Мои глаза распахиваются на долю секунды, я успеваю заметить рабочих мистера Миллера, столпившихся вокруг меня, и тут же возвращаюсь в полутемную комнату. Вильгельмина сидит на полу, держа в руках кинжал. Кинжал! Она достает маленькую кожаную сумку, развязывает шнурки… в сумке шприцы и флаконы. Вильгельмина осторожно укладывает туда кинжал. Так вот он где! Мне только и нужно, что…

Вильгельмина закатывает рукав, обнажая руку. Она постукивает кончиками пальцев по венам, сгибает руку в локте. А потом втыкает в сгиб локтя шприц, выдергивает его, и я ощущаю, как что-то проносится внутри меня…

— Мисс! — кричит кто-то.

Я возвращаюсь на лужайку, под проливной дождь. Сердце бешено колотится. Я стискиваю зубы так, что они скрипят. Я ощущаю странную бодрость.

— Она улыбается, так что, должно быть, все в порядке, — говорит рабочий.

Я чувствую себя очень странно. Кокаин. Я ведь объединилась с Вильгельминой Вьятт. Я чувствую то же, что и она. Но как, каким образом? Магия. Она все меняет. Она меняет то, что я вижу и ощущаю.

Мужчины подхватывают меня под руки и наполовину несут, наполовину волочат в кухню, к Бригид.

— Ох, святая Мария, что случилось? — спрашивает Бригид.

Она усаживает меня на стул у очага и выгоняет мужчин.

— Мы ее там нашли, у нее что-то вроде припадка случилось, — говорит рабочий и выходит за дверь.

Припадок. Как у Пиппы. Да, так оно и есть. У меня был припадок. Я смеюсь, хотя и понимаю, что мне как будто и ни к чему сейчас смеяться.

— Но с ней все в порядке? — спрашивает другой рабочий, снова заглядывая в кухню.

— Иди уже отсюда! Возвращайся к своим мужским делам! А это оставь нам, женщинам, — фыркает Бригид.

И я вижу по лицам рабочих: они рады, что их прогоняют.

Кухня. Смех. Припадок. Тайны, ведомые только женщинам.

На плечи ложится теплый плед. На плиту ставится чайник. Я слышу, как чиркает спичка, в очаге разгорается огонь.

— Ты неугомонная, как кошка! — бранит меня Бригид.

Вызвана миссис Найтуинг. Она подходит совсем близко ко мне, и я инстинктивно отшатываюсь. Не пыталась ли Вильгельмина предостеречь меня именно насчет Найтуинг?

— Ну и в чем теперь причина суматохи? — спрашивает директриса.

— Ни в чем, — огрызаюсь я.

Она пытается коснуться ладонью моего лба. Я уворачиваюсь от ее прикосновения.

— Сидите спокойно, мисс Дойл, окажите любезность, — приказывает миссис Найтуинг, и это звучит довольно свирепо.

— Мне достаточно помощи Бригид, — говорю я.

— Вот как?

Миссис Найтуинг щурится.

— Но Бригид не руководит Академией Спенс. Я ею руковожу.

Она наливает в столовую ложку какую-то вонючую микстуру.

— Откройте рот, пожалуйста.

Я этого не делаю, и тогда Бригид сама разжимает мне губы твердой рукой, и в горло проскальзывает какое-то густое масло, от которого у меня возникает рвотный позыв.

— Вы меня отравили! — вскрикиваю я, вытирая губы рукой.

— Это просто рыбий жир, — успокаивает меня Бригид, но я не в силах отвести взгляд от миссис Найтуинг.

— Я вас разоблачу, — вслух произношу я.

Миссис Найтуинг стремительно оборачивается.

— Что вы сказали?

— Я вас разоблачу, — повторяю я.

Удивление, на секунду вспыхнувшее в глазах миссис Найтуинг, сменяется безмятежностью.

— Думаю, мисс Дойл следует провести сегодняшний день в постели, Бригид. Пусть отдыхает, пока не почувствует себя лучше.

Хотя меня в приказном порядке укладывают в постель, я не могу спать. Такое ощущение, словно кто-то выпустил на меня горсть муравьев, и они бегают по коже. К полудню начинают болеть все мышцы и стучит в голове, но я наконец освободилась от того, к чему была так пристрастна Вильгельмина. Мне очень не понравилось последнее видение, я боюсь, что повторится нечто в этом роде.

Миссис Найтуинг лично приносит мне чай на подносе.

— Как вы себя чувствуете?

— Лучше.

Аромат жареного хлеба с маслом достигает моего носа, и я вдруг осознаю, что чудовищно голодна.

— Сахар? — спрашивает директриса, держа ложку над сахарницей.

— Да, пожалуйста. Три… две ложечки, если можно.

— Можно и три положить, если вам хочется, — говорит миссис Найтуинг.

— Да. Тогда лучше три. Спасибо.

Я глотаю жареный хлеб куда быстрее, чем позволяют хорошие манеры. Миссис Найтуинг оглядывает мою комнату, потом наконец садится, устроившись на самом краешке стула, будто сиденье сплошь утыкано гвоздями.

— Что вы имели в виду под тем замечанием? — спрашивает она.

Ее взгляд пронизывает меня насквозь. Хлеб вдруг застревает в горле.

— Каким замечанием? — спрашиваю я.

— Вы не помните, что говорили?

— Боюсь, я вообще ничего не помню, — лгу я.

Она смотрит на меня еще мгновение-другое, потом предлагает добавить в чай молока, и я соглашаюсь.

— Мать Елена объяснила, зачем рисовала колдовские знаки? — спрашивает миссис Найтуинг, меняя тему.

— Она верит, что это нас защитит, — осторожно отвечаю я. — Она думает, что кто-то пытается привести обратно умерших.

Директриса не проявляет никаких чувств.

— Мать Елена нездорова, — говорит она, как бы отметая всяческие подозрения.

Я намазываю на тост варенье.

— Миссис Найтуинг, а почему вы решили восстановить восточное крыло?

Миссис Найтуинг наливает и себе чашечку чая, без сахара и молока, смягчающих вкус.

— Боюсь, я не совсем понимаю смысл вашего вопроса.

— Но ведь прошло двадцать пять лет после пожара. Почему именно сейчас?

Миссис Найтуинг смахивает с юбки какую-то пушинку и разглаживает ткань.

— Нам понадобились долгие годы, чтобы накопить денег на ремонт, иначе все было бы сделано гораздо раньше. Я очень надеюсь, что воссоздание восточного крыла сотрет паутину с нашей репутации и поможет нам обрести гораздо большее уважение.

Она отпивает чай и слегка кривится, но хотя чай слишком горький, она не протягивает руку к сахарнице.

— Каждый год я теряю учениц, они отправляются в более новые школы, вроде школы мисс Пеннингтон. На Академию Спенс как школу для дебютанток смотрят как на нечто устаревшее; ее привлекательность падает. Но эта школа — дело всей моей жизни. Я должна сделать все, что в моих силах, чтобы она продолжала жить. Мисс Дойл?

Директриса пристально смотрит на меня.

— Я не хочу быть фамильярной, но у меня такое чувство, что вы достойны доверия, мисс Дойл. Вам досталась немалая доля испытаний. Но они закаляют, выковывают характер.

Она одаряет меня скупой улыбкой.

— А мисс Мак-Клити вы тоже доверяете?

Я крепко сжимаю чашку, избегая взгляда директрисы.

— Что за вопрос? Конечно, я ей доверяю, — отвечает она.

— Как сестре, так бы вы сказали? — продолжаю я.

— Как подруге и коллеге, — уточняет миссис Найтуинг.

Несмотря на чай, у меня пересыхает в горле.

— А как насчет Вильгельмины Вьятт? Ей вы доверяли?

Губы миссис Найтуинг плотно сжимаются, вытягиваясь в прямую линию.

— Где вы слышали это имя?

— Но она ведь была ученицей школы Спенс? Племянницей миссис Спенс?

— Да, была, — произносит миссис Найтуинг, почти не разжимая губ.

Нет, так просто из нее ничего не вытянешь.

— А почему она сюда не приезжает? — спрашиваю я, изображая невинность. — Как одна из лучших дочерей школы?

— Боюсь, она была не одной из лучших дочерей, а одним из главных разочарований, — фыркает миссис Найтуинг. — Она пыталась помешать нам восстановить восточное крыло.

— Но зачем бы ей это делать?

Миссис Найтуинг аккуратно складывает свою салфетку и кладет ее на поднос.

— Не могу сказать. В конце концов, мы ведь именно по ее предложению начали попытки восстановления.

— По предложению мисс Вьятт? — растерянно переспрашиваю я.

— Да.

Миссис Найтуинг делает глоточек чая.

— И она взяла кое-что, принадлежавшее мне.

— Принадлежавшее вам? И что это было?

— Некая реликвия, доверенная моей заботе. Ценная вещь. Еще чая?

Миссис Найтуинг поднимает чайник.

— Это был кинжал? — выпаливаю я.

Директриса бледнеет.

— Мисс Дойл, я пришла, чтобы предложить вам чая, а не для того, чтобы вы меня допрашивали. Вы хотите еще или нет?

— Нет, спасибо, — отвечаю я и ставлю чашку на поднос.

— Ну и хорошо, — говорит она, собирая все. — Отдыхайте, я уверена, к утру вы будете чувствовать себя лучше некуда, мисс Дойл.

И с этими словами миссис Найтуинг забирает поднос и уходит, оставляя меня, как обычно, с гораздо большим количеством новых вопросов.

Я слишком взволнована, чтобы спать. Я боюсь снов и просто в ужасе от того, что может начаться новое видение. А поскольку я не ела ничего, кроме пары кусочков жареного хлеба, я просто умираю от голода. Я готова слопать простыни с кровати.

Прикрывая ладонью огонек свечи, я на цыпочках крадусь через холодные, застывшие в тишине темные коридоры, вниз, в кухню. Странная коллекция талисманов Бригид все так же красуется здесь. На подоконниках ветки рябины, на стене — крест. Я надеюсь, что Бригид не всю еду отдала эльфам. Я шарю в кладовой и нахожу яблоко, лишь слегка помятое. Я сжираю его, откусывая огромные куски. И только собираюсь приняться за ломоть сыра, как слышу голоса. Я задуваю свечу и выскальзываю в коридор. Слабый свет сочится из-под двери большой гостиной.

Кто-то спускается по лестнице. Я ныряю в тень под ступенями и дрожу в темноте, гадая, кто бы это мог бродить по школе в такой час. И вижу мисс Мак-Клити, в ночном пеньюаре, со свечой в руке. Я прижимаюсь спиной к стене, пока не чувствую, что позвоночник вот-вот треснет.

Мисс Мак-Клити проскальзывает в гостиную, оставляя дверь чуть приоткрытой.

— Я позволил себе войти, — говорит мужской голос.

— Вижу уже, — отвечает мисс Мак-Клити.

— Она спит и ей снятся фрукты в сахаре?

— Да.

— Ты в этом уверена? — ворчливо спрашивает мужчина. — Она тут недавно навестила меня у Темзы. Она и братец Картик.

Фоулсон!..

— Она тебе лгала, Сахира. Она владеет магией, будь уверена. Я ее на себе почувствовал, да еще и как.

Фоулсон встает; я вижу его тень на стене.

— Ты думаешь, я сама этого не знаю? — отвечает мисс Мак-Клити ледяным голосом. — Мы отберем магию у нее. Наберись терпения.

— Она опасна, Сахира, — настаивает Фоулсон. — Она слишком опрометчива, безрассудна. Она нас погубит.

Тень мисс Мак-Клити приближается к тени Фоулсона.

— Она всего лишь девочка.

— Ты ее недооцениваешь, — возражает Фоулсон, но его голос смягчается.

Их тени еще более сближаются.

— Как только мы достроим башню восточного крыла, тайная дверь откроется нам. И тогда мы снова завладеем сферами и магией.

— А потом? — спрашивает Фоулсон.

— Потом…

Тень головы Фоулсона наклоняется к тени Мак-Клити. Их лица встречаются и сливаются в единое темное пятно на стене. Меня скручивает от ненависти к ним обоим.

— Ты немножко сумасшедшая, Сахира, — говорит Фоулсон.

— Обычно тебе нравилось это мое качество, — мурлычет мисс Мак-Клити.

— А я и не говорил, что оно мне больше не нравится.

Голоса утихают, слышны только вздохи и неразборчивое бормотание, и я заливаюсь краской, ощутив горячую тяжесть в животе.

Наконец Фоулсон тихо говорит:

— Мне это необходимо, Сахира. Если я единственный из них, кому позволено войти туда вместе с тобой и Орденом, я смогу назвать им свою цену. Они за это назовут меня великим человеком. Я хочу навсегда их уничтожить. Я хочу сидеть на должном месте, сам владеть властью!

— Так и будет, — отвечает мисс Мак-Клити. — Обещаю. Предоставь это мне.

— Вот только с братцем Картиком у нас проблема. Он пытался добиться встречи. Что, если лорд узнает, что я позволил Картику уйти, вместо того чтобы убить его, как мне велели?

— Твой наниматель никогда этого не узнает. Но мне Картик нужен, и прямо сейчас.

Я сдерживаю дыхание. Что, если они задумали погубить Картика? Я должна добраться до него, предупредить…

— Мы с ним договорились, — продолжает мисс Мак-Клити. — Он не может забыть, что это я выторговала у тебя его жизнь, я прятала его в Лондоне все те месяцы, пока он не поправился. Так что теперь он мой должник, и он со мной расплатится.

— Предполагалось, что он должен шпионить за этой девушкой, рассказывать нам все, что видел и слышал, а не прятаться за нашими спинами.

— Я с ним поговорю, — обещает мисс Мак-Клити.

Тяжесть ее слов заставляет меня привалиться к стене. Мисс Мак-Клити в Египетском зале. Фигура в тени. Это был Картик. Она послала его шпионить… за мной… Горечь, обжигающая и ядовитая, подкатывает к горлу.

— Тут нужно кое-что посерьезнее слов. Разреши мне снова заняться им как следует. Ты ведь так добиваешься результатов, Сахира.

— Это ты так добиваешься результатов, — возражает мисс Мак-Клити. — Я лучше применю свои методы.

— А ты уверена, что она ничего не подозревает?

Голос мисс Мак-Клити звучит уверенно, как всегда.

— Ничегошеньки.

Слышен шорох подошв по полу. Я тупо сижу в темноте, пока мисс Мак-Клити провожает Фоулсона к выходу, а потом поднимается наверх, в свою комнату. Я еще долго сижу там, не в силах пошевелиться. А когда начинаю вновь ощущать собственные ноги, я отправляюсь прямиком к лодочному сараю, где, как я знаю, найду Картика.

Я не разочарована. Картик действительно сидит там, читая Гомера при свете фонаря.

— Джемма! — восклицает он, но его улыбка гаснет, когда он видит выражение моего лица. — Что случилось?

— Ты лгал мне… и не смей отрицать! Я знаю! — почти кричу я. — Ты работаешь на них!

Он даже не пытается изобразить непонимание и не предлагает мне никаких объяснений, оправдывающих его, и я понимаю, что ему просто нечего сказать.

— Откуда ты узнала? — спрашивает он.

— Едва ли это самое главное, — огрызаюсь я. — Значит, это как раз то, чего ты не захотел мне рассказать, когда мы сидели там, на причале? Как раз перед тем, как ты… Поцеловал меня.

— Да, — говорит Картик.

— Так, значит, ты шпионил за мной и целовал меня для них?

— Я не хотел работать на них, — возражает Картик. — Я хотел только целовать тебя.

— Мне теперь что, растаять от счастья?

— Я ничего не рассказывал мисс Мак-Клити. Я именно потому и отталкивал тебя — чтобы мне было нечего рассказывать. Я знаю, что ты здорово злишься на меня, Джемма. Я это понимаю, но…

— Вот как? Понимаешь?

Во мне вспыхивает искра магии. Я могла бы отпустить ее на свободу, но не хочу. Не хочу по-настоящему. Это не к добру. Я это знаю. И я изо всех сил сосредотачиваюсь, чтобы затолкать магию поглубже, и она сворачивается внутри меня, как спящая змея.

— Так расскажи мне, что и как.

Картик садится на пол, положив руки на согнутые колени.

— Амар был всем, что оставалось у меня в этом мире. Он был хорошим человеком, Джемма. Хорошим братом. И думать, что он теперь заперт в Зимних землях, проклят навеки…

Картик умолкает ненадолго.

— А потом у меня было это ужасное видение, когда Фоулсон…

Картик судорожно сглатывает.

— Когда он пытал меня. Он мог бы убить меня, и в тот момент я даже не имел бы ничего против. Но его остановила Мак-Клити. Она сказала, что с ее помощью я мог бы спасти Амара. Что я мог бы спасти тебя. Но ей необходимо знать, что ты затеваешь. Она знала, что сама ты ей ничего не скажешь.

— И по серьезным причинам, — сварливо бросаю я.

— Я думал, я могу спасти вас обоих, — говорит Картик.

— Меня не нужно спасать! Мне нужно доверять тебе!

— Мне очень жаль, — просто говорит Картик. — Людям свойственно совершать ошибки, Джемма. Мы с добрыми мыслями совершаем дурные поступки, а дурные поводы приводят к поступкам правильным. Если хочешь, я завтра пойду к Мак-Клити и скажу, что больше не желаю ей служить.

— Она тогда пришлет Фоулсона, — напоминаю я.

Картик пожимает плечами:

— Пусть себе приходит.

— К Мак-Клити ходить не надо, — говорю я, дергая распустившуюся нитку из подшивки подола юбки, пока юбка не обвисает по краю еще сильнее. — Тогда она узнает, что мне все известно. Но в любом случае, я больше не буду рассказывать тебе о своих тайнах. И ты ошибаешься. Амар не был всем, что ты имел в этом мире. Ты совсем не верил в меня.

Картик кивает, принимая удар, но тут же наносит собственный:

— Я все гадаю, веришь ли ты хоть кому-нибудь.

В памяти всплывают слова Цирцеи: «Ты вернешься ко мне, когда тебе некому будет довериться».

— Я ухожу. И больше не вернусь.

Я толкаю дверь, выхожу и с силой захлопываю ее за собой так, что весь сарай вздрагивает.

Картик выходит следом и хватает меня за руку.

— Джемма, — говорит он, — не только ты потерялась в этом мире.

Мне так и хочется сжать его ладонь, но я не могу.

— В этом ты ошибаешься.

Я высвобождаю руку и, прижав кулак к животу, бегу к тайной двери.

Я прохожу мимо Неелы, Креостуса и двух других кентавров на маковых полях по дороге к Храму. Они стоят над корзинами с маковыми цветами и торгуются с хаджинами.

— Снова бежишь заключать сделку с хаджинами? — скалится Неела.

— Что бы я ни делала, тебя это не касается, — огрызаюсь я.

— Ты обещала поделиться с нами, — говорит она, превращаясь в мою точную копию и тут же возвращая себе прежний облик.

— Поделюсь, когда вздумаю, — говорю я. — Если вообще вздумаю. Потому что откуда мне знать, что вы не вступили в союз с тварями Зимних земель?

Губы Неелы кривятся в оскале.

— Ты нас обвиняешь?

Я не отвечаю, и Креостус шагает вперед.

— Ты точно такая же, как все остальные!

— Иди ты отсюда, — говорю я, но ухожу сама, потому что спешу к колодцу вечности.

Я кладу ладони на край колодца и смотрю прямо в безмятежное лицо Цирцеи.

— Я хочу знать все, что ты только можешь рассказать об Ордене и Ракшана, — говорю я. — И ничего не утаивай. А потом ты мне объяснишь, как подчинить себе магию.

— Что случилось? — спрашивает она.

— Ты была права. Они строят заговор против меня. Все они. Я не позволю им забрать у меня силу.

— Рада это слышать.

Я сажусь на каменную стенку, подтягиваю колени к груди. Подол юбки плавает на поверхности воды, напоминая о похоронных цветах в водах Ганга.

— Я готова, — говорю я скорее себе, чем Цирцее.

— Но сначала я должна кое-что выяснить. Когда я видела тебя в последний раз, ты собиралась в Зимние земли. Скажи, ты нашла Дерево Всех Душ?

— Да.

— И оно такое же могущественное, как Храм?

— Да, — киваю я. — В нем другая магия. Но она необычайно сильна.

— И что оно тебе показало? — спрашивает Цирцея, и легкое эхо ее слов звучит в пещере.

— Евгению Спенс, — отвечаю я. — Она жива.

Цирцея так затихает, что мне кажется — она умерла.

— И чего она хотела? — спрашивает она наконец.

— Чтобы я кое-что для нее нашла. Некий кинжал.

Следует недолгая пауза.

— И ты его нашла?

— Я уже ответила на достаточное число твоих вопросов, — сержусь я. — Теперь отвечай на мои. Научи меня.

— Это будет стоить еще одной порции магии, — мягко произносит Цирцея.

— Да, я заплачу. Но зачем она тебе? — добавляю я. — Как ты ее используешь, если не можешь выйти из колодца?

Голос Цирцеи выплывает из глубины.

— Да не все ли тебе равно? Это что-то вроде партии в шахматы, Джемма. Ты хочешь выиграть или нет?

— Хочу.

— Тогда слушай внимательно…

Долгие часы я сижу рядом с Цирцеей и слушаю, пока наконец не начинаю понимать, пока не перестаю бояться силы, пока что-то не высвобождается в глубине меня. И когда я покидаю Храм, я уже не страшусь силы, живущей во мне. Я преклоняюсь перед ней. Теперь я закрою границы самой себя и буду безжалостно защищать их.

Я шагаю между ивами и слышу, как меня догоняет конь Амара. Но я не бегу. Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему лицом. Амар приближается; ледяное дыхание коня касается моего лица.

— Тебе меня не напугать, — говорю я Амару.

— Рождение мая, смертная девушка! Вот чего тебе следует бояться, — отвечает он и скачет прочь в облаках пыли.

На ивы опускается стая ворон. Я иду мимо них, как королева мимо своих подданных, и они машут черными крыльями и каркают. Их крики становятся все громче, они сотрясают деревья, как голоса проклятых.