Прелестная сумасбродка

18.

— Быть может, сегодня «неразлучные» встречаются в последний раз, — грустно заметила Мэри и пододвинула чашку, чтобы Софи налила ей еще чая.

Девушки сидели за столом на кухне у Стеков. Пенни и Софи устроились так, чтобы огонь камина грел им спины; Мэри сидела напротив.

— Я уезжаю в Лондон, — заговорила Мэри; блики пламени освещали ее задумчивое лицо. — Прочь от родного Стоксберри-Хаттона, от отца и любимых подруг. Меня ждет совсем иная жизнь, несравнимая с прежней…

Она испустила тяжкий вздох.

— Что ж, будем надеяться, что хотя бы надежды наши сбудутся!

Пенелопа вздохнула в ответ.

— Для начала нужно, чтобы Уэстермир узнал правду. А я опасаюсь, что управляющий Хетфилд и Робинсон Пархем наврут ему с три короба, и он уедет, даже не заглянув ни на фабрику, ни на шахту.

— А что с того, если и заглянет? — фыркнула Мэри. — Он уже не увидит там женщин и детей, больных, измученных, работающих с утра до ночи за жалкие гроши! Их всех уволили по приказу Пархема.

Софи положила нож, которым разрезала яблоко, и подняла жгучие черные глаза на Мэри.

— Насколько я понимаю, ты созвала нас, потому что у тебя есть какой-то план?

— Да. Только он не мой, а Пенелопы. — Она повернулась к Пенни. — Помнишь наш разговор за чаем в библиотеке у герцога? Ты говорила, что я должна обворожить герцога своей красотой, а затем потребовать у него крупную сумму и на эти деньги помочь нуждающимся жителям Стоксберри-Хаттона!

— Господи, неужели я и вправду такое говорила? — покраснела Пенелопа. — Ну, видишь ли, когда наш первоначальный план не сработал, я пришла в отчаяние; а узнав, что герцог поселил тебя у себя дома и хочет на тебе жениться…

— Больше не хочет, — хмуро прервала ее Мэри. — Это он ясно дал понять. Я должна жить с ним без венчания, как он выразился — «на моих условиях, согласно учению Мэри Уоллстонкрафт».

Софрония удивленно подняла брови. Пенелопа ахнула.

— Мэри, дорогая, ты действительно этого хочешь? Ты представляешь, какие пойдут разговоры? Конечно, Уоллстонкрафт — великая женщина, но она никогда не жила в Стоксберри-Хаттоне! И вообще, это унизительно и оскорбительно! Он обращается с тобой, словно с какой-то…

— Я согласилась, и хватит об этом, — коротко ответила Мэри. — Иного выхода нет. Уэстермир, предлагая это, рассчитывал, что я испугаюсь и соглашусь на замужество, — не дождется!

Она гордо вздернула подбородок и оглядела подруг, ожидая возражений.

— Кроме того, таким образом мне легче будет осуществить великолепную идею Пенни — влюбить его в себя до безумия, привязать к себе… э-э… узами чувственности, или как это там называется, и получить от него деньги. Разумеется, солидную сумму, — добавила она. — Я дешево не продаюсь.

— Все это хорошо, Мэри, но как ты собираешься это сделать? — скептически заметила Софрония. — Мне кажется, чтобы обворожить мужчину, нужен большой опыт в любовных делах.

— Ну, кое-какой опыт у меня теперь есть, — густо покраснев, заметила Мэри и торопливо продолжила: — И Уэстермир уже в меня влюблен! Ведь он приехал сюда за мной и продолжает называть меня своей невестой. Хотя, конечно, это проблема: боюсь, я плохо представляю, что и как надо делать, чтобы свести мужчину с ума. Ах, вспомнить только, что в Лондоне Уэстермир показывал мне целые толстые тома, посвященные искусству любви! И почему я не прочла их от корки до корки!

Мэри вдруг замолчала.

— И вообще он был таким внимательным, таким нежным… — протянула она каким-то странным голосом.

— Мэри, дорогая, — прервала молчание Пенелопа, — если тебе нужны книги на эту тему, то у моего папы есть несколько штук.

Обе девушки уставились на свою подругу во все глаза.

— Я… ну… — замялась Пенни, — понимаешь, у меня и в мыслях не было специально их искать — я просто протирала полки у папы в кабинете и нашла их сзади, за собранием сочинений Аристотеля. Я так удивилась! Конечно, учитель должен держать у себя самые разные книги, и чем больше, тем лучше, но эти… Ах, Мэри, там та-акое написано! Я потом несколько дней ходила сама не своя! Но, мне кажется, тебе эти книги очень пригодятся.

— Подумать только, а нам ничего не рассказала! — укоризненно заметила Софи.

— Да это совсем недавно случилось, — пробормотала Пенелопа, покрываясь густым румянцем.

— И что это за книги? — поинтересовалась Мэри. — С картинками?

— Да нет, картинок там нет, но текст такой… Мне кажется, папа читал их в молодости, еще в студенческие годы. Их там три или четыре, я помню, что одна называется «Невинные шалости».

— Спасибо, Пенни! — поблагодарила ее Мэри. — Думаю, твои книги мне очень помогут. Что ж, подруги, завтра я отправляюсь в «Вязы», а через неделю уезжаю в Лондон. Пожелайте мне удачи!

— Я тоже могу тебе помочь, — сказала вдруг Софрония, поднимаясь с места. — Подожди, сейчас принесу кое-что из своей комнаты.

— А твой отец… — начала Мэри.

— Уже спит. Он всегда рано ложится. Не бойся, я его не разбужу.

Вскоре она вернулась, неся с собой деревянный расписной сундучок, окованный по углам медью. Высокая круглая крышка его запиралась на латунную защелку. Весь он был расписан яркими цветами, вьющимися лозами и фантастическими птицами. Сундучок был очень потертым, но краски ничуть не потускнели от времени. При свете камина он выглядел очень ярко и экзотично.

— Какая прелесть! — воскликнула Пенелопа. — Что это?

— Цыганский сундучок, — ответила смуглая красавица. — Он принадлежал моей матери.

Она отодвинула защелку и открыла сундук. Сверху лежала стопка пожелтевших от времени писем, их Софрония отложила в сторону. Под письмами блистало что-то красное, шелковое, богато расшитое золотой фольгой. Софи вынула его из сундучка и развернула: при ближайшем рассмотрении полупрозрачное красное полотнище оказалось юбкой.

Вслед за юбкой Софи вытащила кожаный лоскуток, расшитый разноцветным бисером и стекляшками.

— А это что? — изумленно воскликнула Мэри. — Софи, только не говори мне, что… о господи, неужели все-таки лифчик?

Софрония грустно улыбнулась.

— В таких нарядах цыганки танцуют на ярмарках. А «гаджо» — то есть деревенские парни — любуются на них и бросают им монеты.

— Откуда ты знаешь? — Мэри заглянула в сундучок сама. Взору ее представилась шелковая шаль, множество браслетов для рук и ног, а также баночка помады, краска для век и духи, такие сильные, что стоило открыть флакон, как запах их распространился по всей кухне.

— Софи, а ты знаешь, как все это… одним словом, что куда надевать?

— Мама мне ничего не рассказывала — она умерла, когда я была еще совсем маленькой, — ответила девушка. — Но догадаться нетрудно. Я пару раз примеряла этот костюм. В шаль надо закутаться с головы до ног перед началом танца — тогда ты будешь выглядеть загадочной.

Она широко улыбнулась.

— А потом сбрасываешь шаль и предстаешь перед зрителями во всем своем великолепии!

— Мэри, — восклицала Пенни, от волнения чуть не прыгая на стуле, — неужели ты и вправду это наденешь? Ты только посмотри — на этой юбке такие разрезы, что видно… э-э… ну, вообще все видно! А лифчик? Я вообще не понимаю, на чем он держится! Разврат, да и только! Господи боже, — вдруг взвизгнула она, — хотела бы я посмотреть, как ты в этом наряде соблазняешь Уэстермира!

— Ну и кто же из нас развратница? — улыбнулась Мэри. — А теперь, Пенни, пойдем к тебе, и ты дашь мне книги, о которых говорила. Как ты сказала — «Невинные шалости»?

— Да, как-то в этом роде, — ответила Пенни, не сводя мечтательных глаз с цыганского наряда. — И еще «Ночные забавы» и «История девственницы». Ах, Мэри, там та-акое написано… ты и представить не можешь!

— Будем надеяться, что герцог этого тоже представить не может, — сухо заметила Софрония.

Часом позже, около полуночи, Пенелопа и Мэри прокрались окольными улочками к дому учителя Макдугала. Мэри притаилась в тени у задней двери; Пенни отправилась внутрь за «Ночными забавами» и «Историей девственницы».

Она скоро вернулась.

— Удачи тебе, подруга! — прошептала она, вручая книги Мэри. — Только постарайся их вернуть, ладно? Если они пропадут, бедный папочка придет в ужас!

Мэри обещала так и сделать. Подруги обнялись.

— Просто не верится, что мы с тобой видимся в последний раз, — со слезами на глазах пробормотала Пенелопа.

— Вовсе не в последний! — горячо возразила Мэри. — Уэстермир не посмеет нас разлучить. Вы с Софронией будете приезжать ко мне в гости — и пусть он только попробует возразить!

С сундучком Софронии под мышкой, прижимая к животу книги Пенелопы, Мэри пустилась в обратный путь. Она держалась темной стороны и не выходила из-под деревьев: молодым девушкам не положено гулять одним поздней ночью, и, если кто-то ее увидит, пойдут новые сплетни — а их, видит бог, и так ходит о ней больше чем достаточно. Наконец она обогнула мельницу и увидела невдалеке блистающий в лунном свете шпиль церкви Святого Дунстана.

Мэри снова была дома.

Но, увы, только на одну ночь.

Бледный лик луны навис над Воинским лесом. Великолепный жеребец игреневой масти шел по тропе шагом; всадник его, отпустив поводья, погрузился в раздумья.

Робинсон Пархем возвращался из Хоббса, где провел чудный вечерок в трактире «Золотое руно». Он был рад хотя бы на несколько часов вырваться из Стоксберри-Хаттона.

В последнее время жизнь Пархема сильно осложнилась. А все этот проклятый герцог Уэстермир! Словно с цепи сорвался, ей-богу, — с чего это ему вздумалось проверять своего верного приказчика, чей дед служил еще его деду?

Герцог был резок и придирчив, и Пархем побаивался, что хозяин просто прикажет закрыть и шахту, и фабрику — а что тогда останется делать приказчику? Сниматься с насиженного места и искать новую работу? Да где же еще он найдет такое непыльное и доходное местечко?

Но Пархем надеялся, что все обойдется. Через несколько дней герцог возвращается в Лондон. Надо стиснуть зубы и перетерпеть. В конце концов, могло быть и хуже.

Герцог умен — гораздо умнее многих столичных щеголей, с которыми приходилось иметь дело Пархему. Это, безусловно, минус. Зато не интересуется деньгами, а хозяйственные вопросы нагоняют на него скуку — это несомненный плюс.

Конечно, Стоксберри-Хаттон — не курорт. Но герцог, как умный человек, понимает, что шахта и фабрика не могут быть похожи на Лазурный берег. Тем более что стараниями Пархема с Хетфилдом и та и другая приведены в относительно приличный вид. А деревенский судья, хорошо знающий, с какой стороны у бутерброда масло, пообещал, что никаких делегаций недовольных герцог не увидит.

«Так что все выйдет по-моему, — довольно думал Робинсон Пархем. — И даже эти три мерзавки дела не испортят!»

Да, девчонки больше не опасны. Самую задиристую и наглую — дочь Фенвика — герцог забирает с собой в Лондон, а остальные без нее присмиреют.

«Повезло герцогу, — думал Пархем, — лакомый кусочек отхватил! Хороша девка! Но все же не лучше моей цыганочки».

Черт побери, вспомнить только, как девица шипела на него, словно кошка, и черные глаза ее пылали огнем ненависти! Пархем ехал дальше, в голове его рождались самые дикие похотливые фантазии.

Он мог заполучить любую женщину с фабрики или с шахты, но с недавних пор власть над этими несчастными, запуганными созданиями его больше не привлекала. Ему надоели тощие тела, бледные лица, слезы и жалобные мольбы. Что толку истязать тех, кто привык к покорности? Сломать сильный характер, превратить смелую и гордую женщину в бессловесную рабыню — вот истинное наслаждение!

Пархем представлял себе Софронию, распростертую перед ним во прахе: волосы ее, черные как ночь, разметались по земле; униженно целуя ему ноги, она молит — нет, не о пощаде, а о том, чтобы господин поскорее сделал с нею все, что хочет…

Мысли Пархема прервал какой-то шорох в кустах. Конь шарахнулся в сторону, и на дорогу вышел человек. Свет луны едва проникал сквозь густые ветви деревьев, но Пархем разглядел на незнакомце странный мешковатый плаще каким-то узором. Лицо ночного путника надежно скрывалось под капюшоном.

Пархем уже полез в карман за пистолетом, но в этот миг прохожий откинул капюшон, и взгляду приказчика открылось знакомое лицо.

— А, это ты! — протянул он с явным облегчением. — Какого черта ты шляешься по лесу среди ночи?

Это были последние слова Робинсона Пархема.