Престиж

Глава 1

Все началось в поезде, следовавшем на север Англии, но вскоре мне стало ясно, что в действительности эта история тянется уже более ста лет.

Между тем в дороге мои мысли были заняты другим: я ехал в командировку, чтобы проверить полученное редакцией письмо о происшествии в какой-то религиозной секте. У меня на коленях лежала объемистая бандероль, доставленная с утренней почтой, но еще не распечатанная; когда пару дней назад отец позвонил, прежде чем отослать пакет, мне было не до того. Над ухом яростно хлопала дверь спальни: Зельда решила со мной расстаться и собирала вещи. «Хорошо, отец, – сказал я, глядя, как она проносится мимо с коробкой моих компакт-дисков. – Отправь по почте, я взгляну».

Купив у разносчика бутерброд и растворимый кофе в пластиковой чашке, я прочел утренний выпуск «Кроникл» и только после этого вскрыл присланную бандероль. В пакете оказалась внушительная книга в мягкой обложке, между страниц которой лежала записка, и отдельно – сложенный пополам использованный конверт. В записке было сказано:

Дорогой Энди, вот книга, о которой я говорил. Похоже, ее прислала именно та женщина, что мне звонила. Она выспрашивала, как тебя найти. Посылаю также конверт, в котором доставили книгу. Штемпель нечеткий, но разобрать можно. Мама ждет не дождется, когда ты к нам заедешь. Может, в ближайшие выходные?

С любовью, папа

Я не сразу вспомнил подробности нашего телефонного разговора. Отец тогда сказал, что на мое имя пришел какой-то пакет, а затем предположил, что отправительницей движут родственные чувства, поскольку она завела речь о моей прежней семье. Жаль, что я невнимательно его слушал.

Так или иначе, книга все-таки попала ко мне. Она называлась «Тайны сценической магии», и написал ее некто Альфред Борден. Судя по всему, в ней содержались описания различных манипуляций, карточных фокусов, трюков с шелковыми платками и так далее. Единственное показалось мне любопытным: недавно вышедшая книга выглядела как факсимильное воспроизведение старинного издания, что подтверждали очертания шрифта, иллюстрации и колонтитулы, вкупе с тяжеловесным стилем.

Я так и не понял, что именно должно было меня заинтересовать в этой книге, разве что имя автора – Борден; под этой фамилией я появился на свет, но в раннем детстве меня усыновила другая семья, и с тех пор я ношу фамилию приемных родителей. Теперь меня зовут Эндрю Уэстли – это мое официальное имя. Хотя из моего усыновления никто не делал тайны, я всегда считал Дункана и Джиллиан Уэстли своими настоящими родителями, относился к ним с любовью и вел себя как их сын. В наших отношениях и по сей день ничего не изменилось. К своим биологическим родителям я не питаю ровным счетом никаких чувств. Мне безразлично, что это были за люди и почему они от меня отказались; даже став взрослым, я не испытываю ни малейшего желания наводить о них справки. Что было, то прошло; они для меня ничего не значат.

Правда, с моим прошлым связан один вопрос, который грозит превратиться в навязчивую идею.

Я уверен – точнее говоря, почти уверен, – что у меня был брат-близнец, с которым нас разлучили при усыновлении. Не могу представить, какие на то были причины и куда судьба могла занести моего брата, но меня не покидает уверенность, что его усыновили одновременно со мной. Мысль о его существовании зародилась у меня лет в двенадцать-тринадцать. Как-то мне попалась книжка – кстати, приключенческая, – в которой говорилось, что близнецов нередко соединяет необъяснимая и явно мистическая связь. Даже если такие близнецы живут за сотни миль друг от друга или в разных странах, они разделяют ощущения боли, удивления, счастья, подавленности. Когда я это прочел, меня словно озарило.

Сколько я себя помню, меня не покидает смутное чувство, будто моя жизнь принадлежит не только мне. В детстве я не придавал этому особого значения и считал, в силу ограниченности своего житейского опыта, что так бывает у всех. Позднее, убедившись, что никому из моих приятелей такое не свойственно, я стал мучиться этой загадкой. Но книжка облегчила мое существование: казалось, все встало на свои места. Где-то у меня есть брат-близнец.

Наше с ним чувство единения определить довольно трудно – вроде бы ты кому-то небезразличен, даже ощущаешь на себе чей-то взгляд, – но иногда оно становится более отчетливым. В общем и целом, это некий постоянный фон, сквозь который лишь изредка проникают вполне различимые «послания», внятные и точные, хотя и не облеченные в словесную форму.

Время от времени – например, когда случается выпить лишнего, – я осознаю, как во мне зреет беспокойство моего брата, страх, что со мной случится какая-нибудь неприятность. Однажды я допоздна задержался в гостях и уже собирался сесть за руль, чтобы ехать домой, но тут меня обожгла вспышка тревоги, настолько сильная, что хмель как рукой сняло! Когда я попытался рассказать об этом приятелям, оказавшимся рядом, они только посмеялись. Тем не менее в ту ночь я ехал домой необъяснимо трезвым.

В свою очередь и мне доводилось тревожиться и переживать за брата-близнеца, а то и улавливать надвигающуюся опасность, и я «посылал» ему ободрение, сочувствие, уверенность. Я использую этот парапсихологический механизм, совершенно его не понимая. Насколько мне известно, он еще не получил удовлетворительного объяснения, хотя такие случаи не единичны и достоверно зафиксированы.

Однако мой случай представляется особенно загадочным.

Ни разу в жизни мне не удавалось напасть на след родного брата: если верить документам, у меня вообще не было братьев – что уж говорить о близнецах. Попав к приемным родителям в возрасте трех лет, я все же сохранил отрывочные воспоминания о прежней жизни – но не могу припомнить, чтобы у меня был брат. Отец с матерью ничего не знают; они говорят, что при усыновлении даже и речи не заходило ни о каких братьях.

У приемного ребенка есть определенные права. Главное из них – защита от биологических родителей: им запрещены любые официальные контакты с сыном или дочерью. Другое положение гласит, что по достижении совершеннолетия человек может ознакомиться с некоторыми обстоятельствами своего усыновления. К примеру, он вправе узнать имена своих биологических родителей, а также местонахождение суда, где было вынесено решение об усыновлении и сделаны соответствующие записи; ему не возбраняется их изучить.

Всеми этими правами я и воспользовался по достижении восемнадцати лет. Мне не терпелось отыскать сведения о брате. Из агентства по усыновлению меня направили в суд графства Илинг, где хранились документы, и я узнал, что в приемную семью меня отдавал отец, которого звали Клайв Александр Борден. Моя мать, Диана Рут Борден (в девичестве Эллингтон), умерла вскоре после моего рождения. Сперва я подумал, что из-за этого от меня и отказались, но выходило, что между ее кончиной и моим усыновлением прошло более двух лет и в течение этого срока отец растил меня в одиночку. При рождении мне было дано имя Николас Джулиус Борден. В документах ни слова не говорилось о другом ребенке – усыновленном или каком-то еще.

Впоследствии я ознакомился с актами регистрации рождений в архиве лондонской больницы Св. Екатерины, но в них утверждалось, что у четы Борденов других детей не было.

Однако, несмотря ни на что, моя духовная связь с братом-близнецом не прервалась и существует по сей день.

Книга, выпущенная американским издательством «Доувер пабликейшнз», была оформлена броско и со знанием дела. На мягкой глянцевой обложке красовался фокусник в смокинге, выразительно протягивающий руки к деревянному ящику, из которого, сверкая ослепительной улыбкой, выходила юная девушка; ее сценический костюм по тем временам считался, надо думать, весьма откровенным. Строчкой ниже имени автора было написано: «Под общей редакцией и с комментариями лорда Колдердейла». По нижнему краю обложки шла четкая, выразительная надпись крупными белыми буквами: «Знаменитое собрание секретов, защищенных клятвой». Текст на задней стороне обложки был гораздо содержательнее:

Эта книга, первоначально опубликованная в Лондоне в 1905 г. чрезвычайно малым тиражом, распространялась исключительно среди профессиональных фокусников, которые соглашались принести клятву о неразглашении ее содержания. Экземпляры первого издания, ставшие библиографической редкостью, сегодня практически недоступны широкому читателю.

Текст данной книги, впервые выходящей массовым тиражом, воспроизводится без сокращений и сопровождается всеми оригинальными иллюстрациями. Книга снабжена комментарием и примечаниями графа Колдердейла, известного в свое время знатока сценической магии.

Автор книги, Альфред Борден, прославился как изобретатель легендарного трюка «Новая транспортация человека». Он выступал под псевдонимом Le Professeur de la Magie[1] и был ведущим иллюзионистом начала ХХ века. На заре своей сценической карьеры Борден снискал похвалу Джона Генри Андерсона и благосклонность Невила Маскелайна; его современниками были Гудини, Дэвид Девант, Чун Лин-Су и Бюатье де Кольта. Он жил в Лондоне, но часто гастролировал в Соединенных Штатах и Европе.

В строгом смысле слова его книгу нельзя считать учебным пособием, однако содержащиеся в ней обширные сведения о приемах сценических фокусов привлекут как любителей, так и профессионалов – всех, кому интересен опыт выдающегося мастера иллюзионного жанра.

Забавно, что среди моих предков оказался иллюзионист, только мне от этого было ни жарко, ни холодно. Фокусы, в особенности карточные, да и многие другие, навевают на меня тоску. По телевидению нередко показывают грандиозные шоу, но меня никогда не тянуло узнать, как достигаются все эти эффекты. Помню, кто-то при мне высказал такую мысль: чем ревностнее охраняет фокусник свои секреты, тем тривиальнее оказывается их сущность.

В книгу Альфреда Бордена входила пространная глава о карточных фокусах; в другой главе, такой же затянутой, говорилось о фокусах с папиросами и монетами. Все это сопровождалось инструкциями и пояснительными схемами. Последняя глава посвящалась сценическим трюкам; на многочисленных рисунках были изображены кабинеты с потайными отсеками, ящики с двойным дном, столы с подъемным механизмом, спрятанным за кулисами, и прочий реквизит. Я бегло пролистал несколько десятков страниц.

В первой половине книги иллюстраций не было вообще: там излагались подробности жизни автора и общие сведения о жанре иллюзии. Эта часть начиналась так:

Начато в 1901 году.

Мое имя – мое настоящее имя – Альфред Борден. История моей жизни – это история тайн, на которых зиждется моя жизнь. На этих страницах они будут описаны в первый и последний раз; другой рукописи не существует.

Я появился на свет восьмого дня мая месяца 1856 года в приморском городе Гастингсе, рос крепышом и непоседой. Отец мой был известным на всю округу бондарем и колесных дел мастером. Наш дом…

На мгновение я вообразил, как автор этой книги садится писать мемуары. Почему-то мне виделся темноволосый неулыбчивый бородач, который, слегка ссутулившись и нацепив на нос узкие очки, зажигает у локтя яркую настольную лампу. Все домашние удаляются в благоговейном молчании, чтобы хозяин мог без помех взяться за перо. Скорее всего, эта картина не имела ничего общего с действительностью, но перечеркнуть наши стереотипные представления о предках довольно трудно.

Потом я задумался о степени нашего родства. Если я прямой потомок Альфреда Бордена, то он, вероятно, приходился мне прадедом, а то и прапрадедом. Учитывая, что он родился в 1856 году, во время написания этой книги ему было лет сорок пять; стало быть, моему отцу он едва ли приходился отцом – вероятно, их разделяло не одно поколение.

Предисловие было написано практически в том же духе, что и авторский текст; оно изобиловало длинными экскурсами в историю создания книги. Как выяснилось, в основе повествования лежали дневниковые записи Бордена, не предназначавшиеся для публикации. Колдердейл существенно расширил эти заметки, добавил разъяснения непонятных мест и ввел описания большинства трюков. Дополнительных сведений о жизни Бордена в предисловии не оказалось, но я рассчитывал найти их в тексте книги.

Впрочем, вряд ли из этого опуса можно было почерпнуть сведения о моем брате. А никто другой из кровных родственников меня не интересовал.

Эти размышления очень скоро были прерваны писком моего мобильного телефона. Я ответил почти мгновенно, чтобы не раздражать других пассажиров. Звонила Соня, секретарша моего редактора. Не иначе как сам Лен Уикем и велел ей набрать номер – удостовериться, что я уже в дороге.

– Энди, с машиной планы поменялись, – проворковала Соня. – Тормоза отказали. Эрик Ламберт отогнал ее в автосервис.

Она продиктовала мне адрес станции техобслуживания. Понадеявшись на этот рыдван – видавший виды «форд», вечно требующий ремонта, – я не поехал в Шеффилд на своем собственном автомобиле. Лен ни за что не утвердил бы мои расходы при наличии служебной машины.

– Больше Дядюшка ничего не хочет мне передать?

– Например?

– Отбоя тревоги не было?

– Нет.

– А что говорят правоохранительные органы?

– Пришел факс из тюрьмы штата Калифорния. Франклин как сидел, так и сидит.

– Ясно.

Мы закончили разговор. Я тут же набрал номер родителей и поговорил с отцом. Сказал, что направляюсь в Шеффилд, оттуда поеду в Скалистый край и могу, если они не против (конечно же, они не против), завернуть к ним переночевать. Отец обрадовался. Они с Джиллиан по-прежнему обитали в Уилмслоу, в графстве Чешир, а я теперь работал в Лондоне и выбирался к ним довольно редко.

Я сказал, что получил переправленную им бандероль.

– Как по-твоему, зачем тебе прислали эту книжку? – спросил отец.

– Понятия не имею.

– Читать-то ее собираешься?

– Чтиво, откровенно говоря, не в моем вкусе. Ну, полистаю как-нибудь на досуге.

– Мне бросилась в глаза фамилия автора: Борден.

– Мне тоже. Та женщина что-нибудь об этом говорила?

– Вроде бы нет.

Когда мы распрощались, я положил книгу поверх кейса, лежавшего у меня на коленях, и стал разглядывать проплывающую за окном местность. Небо заволокло свинцовыми тучами, по стеклу барабанил дождь. Мне требовалось сосредоточиться на деле, из-за которого я и отправился в эту командировку. В газете «Кроникл» я числился литературным сотрудником отдела новостей, но такое громкое название должности ровным счетом ничего не значило. Дело в том, что мой отец тоже был журналистом и в свое время состоял в штате манчестерской «Ивнинг пост», принадлежавшей тому же конгломерату, что и «Кроникл». Он гордился, что его сына взяли на работу в Лондоне, хотя, как я подозреваю, здесь не обошлось без его личных связей. Не могу сказать, что у меня бойкое перо, да и за время стажировки я никак себя не проявил. Меня давно гнетет мысль о том, что в один прекрасный день придется объяснять отцу, почему я оставил престижное, по его понятиям, место в редакции одной из крупнейших британских газет.

Но пока я тяну свою лямку. Нынешняя поездка стала, можно сказать, следствием материала, написанного мною пару месяцев назад, – о группе энтузиастов-уфологов. С тех пор редактор Лен Уикем, под началом которого я работаю, поручает мне освещать шабаши ведьм, случаи левитации, самовозгорания, возникновения выдавленных кругов среди посевов и прочие паранормальные явления. При ближайшем рассмотрении, как я убедился, такие эпизоды не стоят выеденного яйца, и мои материалы в большинстве своем так и не попадали на газетную полосу. Тем не менее Уикем раз за разом отправляет меня в командировки для выяснения подобных обстоятельств.

Впрочем, на этот раз дело обстояло не совсем так, как обычно. Уикем с тайным злорадством сообщил, что ему звонили представители секты, которые спрашивали, собирается ли «Кроникл» освещать недавнее происшествие, а услышав положительный ответ, настояли, чтобы это задание было поручено мне и только мне. Они читали мои предыдущие материалы и нашли, что в них присутствует необходимая доля здорового скептицизма, а это давало им повод надеяться на объективное изложение фактов. Несмотря на это – или вследствие этого, – история на поверку грозила обернуться очередной пустышкой.

Итак, в большом загородном особняке где-то в Дербишире обосновалась калифорнийская секта, называющая себя «Церковь ликования во имя Христа Иисуса». С неделю назад одна из прихожанок умерла естественной смертью, что засвидетельствовали лечащий врач и дочка покойной. Перед самой ее кончиной, когда она лежала без движения, в комнате появился неизвестный. Он встал у кровати и начал делать успокоительные пассы. Как только больная отошла в мир иной, незнакомец исчез, не сказав ни слова. Больше его не видели. Однако дочь покойницы и еще двое прихожан, которые зашли в комнату, когда он стоял у постели, опознали в нем основателя секты, священника по имени Патрик Франклин. Ему удалось привлечь в секту немало людей, поскольку он якобы обладал способностью к билокации, то есть мог находиться сразу в двух местах.

Происшествие заслуживало внимания по двум причинам. Во-первых, это был единственный случай, когда билокацию Франклина подтвердили лица, не входящие в его секту, причем среди этих свидетелей оказалась весьма образованная дама, известная в округе. Во-вторых, местонахождение Франклина в тот знаменательный день можно было установить с полной достоверностью: он отбывал срок в тюрьме штата Калифорния и, как только что сообщила мне на трубку Соня, не покидал пределов своей камеры.

Глава 2

Секта обосновалась на границе Скалистого края, в деревне Колдлоу, которая некогда процветала благодаря добыче сланца, а теперь жила только за счет экскурсантов. В центре деревни находились местные достопримечательности – старинная лавка, взятая под охрану государства, клуб конного туризма, несколько сувенирных магазинчиков и гостиница. Моросящий осенний дождь не позволил мне разглядеть горные хребты, обступившие долину.

Я задержался в деревне, чтобы выпить чашку чаю и, если повезет, разузнать у кого-нибудь из местных жителей про «Церковь ликования», но в кафе не было ни души, а буфетчица, как оказалось, приезжала сюда на работу из Честерфилда.

Пока я сидел за столиком и раздумывал, не заказать ли чего-нибудь посытнее, мой брат неожиданно установил со мной контакт. Я ощутил это столь явственно, столь отчетливо, что даже обернулся, словно на чей-то зов. Потом, опустив голову и прикрыв глаза, стал прислушиваться.

Ни слова. Ни знака. Не на что ответить, нечего записать или хотя бы облечь в слова. Только какое-то предчувствие, восторг, радостное волнение, прилив сил.

Я попытался спросить: что это значит? Почему ты так радуешься моему приезду? К чему меня подталкиваешь? Не связано ли это с общиной сектантов?

Прекрасно зная, что такие контакты не перерастают в диалог и вопросы всегда остаются без ответа, я все же решил подождать, не придет ли от него еще какой-нибудь сигнал. Всеми мыслями я устремился к нему, предполагая, что он хочет вызвать меня на связь и что-то услышать, – но в этом смысле попытка не удалась.

Видимо, у меня на лице отразилось смятение, потому что буфетчица уставилась на меня с нескрываемым любопытством. Мне ничего не оставалось, как торопливо допить чай, с вежливой улыбкой отнести чашку с блюдцем на стойку и удалиться. Сев за руль и захлопнув дверцу автомобиля, я получил еще одно сообщение от брата. Оно ничем не отличалось от первого – настойчивый зов: приезжай, будь со мной. Как и прежде, выразить это словами я не мог.

Чтобы попасть к «Церкви ликования», нужно было свернуть с главной дороги и ехать в гору. Путь преграждали кованые чугунные ворота; по одну сторону от них виднелась сторожевая будка, а по другую – калитка с надписью «Вход воспрещен». Между двумя входами было достаточно места, чтобы припарковать машину. Я подошел к сторожке, остановился у крыльца и увидел вполне современную кнопку звонка, а под ней объявление, напечатанное на лазерном принтере:

Я дважды нажал на кнопку, но ничего не услышал.

На полуоткрытом стенде стояли какие-то брошюры, а под ними – запертый металлический ящичек с прорезью для монет, крепко-накрепко привинченный к стене. Взяв одну из брошюр, я опустил в щель пятьдесят пенсов, вернулся к машине и, опершись на крыло, приступил к чтению. На первой странице излагалась краткая история секты, сопровождаемая портретом отца Франклина. Остальные три страницы занимали библейские цитаты.

Когда я в очередной раз бросил взгляд на ворота, их створки бесшумно ползли в стороны, подчиняясь дистанционному управлению; сев за руль, я повел машину по крутой гравиевой дорожке, которая опоясывала холм с округлым, слегка выпуклым газоном на склоне. Редко посаженные декоративные деревья и кустарники уныло опустили ветви в туманной завесе дождя. С нижней стороны дорожки темнели густые купы рододендронов. Посмотрев в зеркало заднего вида, я успел заметить, что ворота уже закрылись. Вскоре показалось главное здание – огромная несуразная постройка в несколько этажей с черной шиферной кровлей и массивными стенами из угрюмо-темного кирпича и камня. В узких, вытянутых окнах смутно отражалось свинцовое небо. Меня пробрал зловещий холод, но, достигнув стоянки, устроенной в конце подъездного пути, я нутром ощутил присутствие брата: он настаивал, чтобы я двигался дальше.

По стрелке-указателю «Вход для посетителей» я ступил на грунтовую дорожку и двинулся вдоль здания, где мне пришлось уворачиваться от капель, падающих с веток дикого винограда, густо увившего главный фасад. Толкнув какую-то дверь, я вошел в узкий, пропахший пылью и старой древесиной коридор, сразу напомнивший мне о школе, где я учился. В этом здании витал тот же дух казенного учреждения, но, в отличие от школы, здесь царила полная тишина.

У таблички «Приемная» я остановился и постучал. Не получив ответа, просунул голову в дверь комнаты, но там никого не оказалось. Мое внимание привлекли два допотопных металлических стола, на одном из которых робко примостился компьютер.

Заслышав шаги, я ретировался в коридор и вскоре увидел на верхней площадке лестницы сухопарую даму средних лет, которая несла под мышкой несколько канцелярских папок. Ее каблуки стучали по голым деревянным ступеням. При виде меня она изобразила удивление.

– Я ищу миссис Холлоуэй, – сказал я. – Наверно, это вы и есть?

– Да, это я. Чем обязана?

Вопреки ожиданиям, я не услышал в ее речи американского акцента.

– Разрешите представиться: Эндрю Уэстли, газета «Кроникл». – Мое журналистское удостоверение не вызвало ни малейшего интереса. – Не могли бы вы ответить на несколько вопросов касательно отца Франклина?

– Отец Франклин сейчас в Калифорнии.

– Я понимаю, но на прошлой неделе произошел случай…

– Какой именно? – перебила миссис Холлоуэй.

– Насколько я понимаю, отца Франклина видели здесь.

Загораживая спиной дверь в свой кабинет, она медленно покачала головой.

– Полагаю, это какая-то ошибка, мистер Уэстли.

– А вы сами видели отца Франклина, когда он тут появился? – спросил я.

– Нет, не видела. Потому что его здесь не было. – Она явно хотела от меня избавиться, чего я никак не ожидал. – Вы обращались в нашу пресс-службу?

– Это здесь же?

– Это в Лондоне – там наш офис. По поводу интервью – пожалуйста, в пресс-службу.

– Но мне сказали явиться прямо сюда.

– Кто именно? Наш пресс-секретарь?

– Нет… Насколько я понимаю, просьба поступила в редакцию «Кроникл» после явления отца Франклина. Значит, вы отрицаете этот факт?

– Отрицаю ли я факт обращения в вашу газету? Никакой просьбы от нас не поступало. Если же вас интересует явление отца Франклина, этот факт я также отрицаю.

Мы в упор смотрели друг на друга. Я испытывал двойственное чувство: злость на нее и досаду на себя. Когда у меня что-то не получается, я виню в этом только себя самого – за неопытность и робость. Ни один из наших журналистов, наверно, не спасовал бы перед конторской крысой вроде миссис Холлоуэй.

– Нельзя ли позвать кого-нибудь из начальства? – сделал я очередную попытку.

– Главный администратор здесь я. Все остальные – преподавательский состав.

Теряя последнюю надежду, я спросил:

– Неужели мое имя вам ничего не говорит?

– Почему оно должно мне что-то говорить?

– Да потому, что оно фигурирует в обращении в редакцию.

– Возможно, обращение направили из пресс-службы; мы к этому отношения не имели.

– Одну минутку, – сказал я.

Материалы, накануне полученные мною от Уикема, остались в машине. Когда я вернулся, неся их с собой, миссис Холлоуэй стояла у лестницы в той же позе, только успела избавиться от канцелярских папок.

Подойдя к ней, я развернул листок с сообщением, которое Уикем получил по факсу. В нем говорилось:

Мистеру Уикему, редактору отдела новостей газеты «Кроникл»

В ответ на ваш запрос сообщаем следующее. «Церковь ликования во имя Христа Иисуса». Деревня Колдлоу, графство Дербишир. Полмили к северу от дер. Колдлоу по шоссе А-623. Место для стоянки автотранспорта – у главных ворот или на территории. Администратор, миссис Холлоуэй, сообщит необходимые сведения вашему сотруднику Эндрю Уэстли.

К. Энджер

– К нам это не имеет никакого отношения, – процедила миссис Холлоуэй. – Так что извините.

– А кто это – К. Энджер? – спросил я. – Мужчина? Женщина?

– Она занимает восточный флигель, но никак не связана с церковью. Благодарю за посещение.

Ее пальцы легли на мой локоть и вежливо направили меня к выходу. Она объяснила, что в конце грунтовой дорожки, огибающей здание, будет калитка, а за ней – вход в восточное крыло.

– Извините за недоразумение, – произнес я. – Не понимаю, как такое могло случиться.

– Если вам понадобится дополнительная информация о церкви, советую обращаться в нашу пресс-службу. Она для того и существует.

– Разумеется. – Дождь усилился, а я был без плаща. – Позвольте задать вам самый последний вопрос. Сейчас в доме есть кто-нибудь, кроме вас?

– Да, у нас все в сборе. На этой неделе здесь обучаются более двухсот человек.

– А кажется, будто здание пустует.

– Мы ликуем молча. При свете дня только мне одной дозволено разговаривать. Всего наилучшего.

Она скользнула через порог и плотно закрыла дверь.

Когда стало ясно, что сенсация, за которой меня командировали, не состоится, я решил сообщить об этом редактору. Остановившись под мокрыми плетями дикого винограда и наблюдая, как ветер гонит по долине непроглядную пелену дождя, я с тягостным чувством набрал прямой номер Лена Уикема. Он ответил не сразу. Я рассказал ему о неувязке.

– А того, кто нам писал, ты нашел? – спросил Лен. – Некоего Энджера?

– Как раз стою под дверью, – ответил я и объяснил, какой тут расклад. – Здесь, похоже, ловить нечего. Думаю, это просто склока между соседями. Сам понимаешь: то одно им не так, то другое.

«Вот только на шум не жалуются», – добавил я про себя.

Повисла тяжелая пауза.

Наконец Лен Уикем сказал:

– Сходи к этой Энджер и, если что-нибудь откопаешь, перезвони. А если нет – сразу возвращайся, и чтобы вечером был в Лондоне.

– Но сегодня пятница, – возразил я. – Я собирался проведать родителей.

В ответ Уикем бросил трубку.

Глава 3

У главного входа во флигель меня встретила женщина преклонных лет, к которой я обратился «миссис Энджер»; она только спросила мое имя, внимательно изучила редакционное удостоверение, провела меня в ближайшую комнату. В этих апартаментах, обставленных просто, но привлекательно – индийские ковры, старомодные стулья и полированный стол, – я почувствовал себя как бродяга: мой костюм изрядно помялся в дороге, а потом еще и промок. Минут через пять женщина вернулась и произнесла фразу, от которой я похолодел:

– Леди[2] Кэтрин готова вас принять.

Последовав за ней на второй этаж, я оказался в просторной, уютной гостиной с видом на долину и островерхие скалы, которые сейчас едва угадывались за пеленой дождя.

У камина, где полыхали и дымились поленья, стояла, протягивая мне руку, молодая женщина. Известие о том, что хозяйка дома принадлежит к аристократическому роду, застало меня врасплох, но она держалась без тени высокомерия. Меня приятно поразила ее внешность: высокий рост, широкие скулы, волевой подбородок. Темные волосы, уложенные с таким расчетом, чтобы смягчить резковатые черты лица. Широко раскрытые глаза. Выражение нервической сосредоточенности – словно она беспокоилась, как бы я не сказал или не подумал чего-нибудь неподобающего.

Ее приветствие прозвучало суховато, но стоило прислуге оставить нас одних, как манеры хозяйки переменились. Она представилась мне как Кейт Энджер, а не леди Кэтрин, и попросила обходиться без титула, о котором, по ее словам, вспоминала редко. Ей хотелось удостовериться, что меня в самом деле зовут Эндрю Уэстли. Я это подтвердил.

– Наверно, вы побывали в главном здании?

– В «Церкви ликования»? Дальше двери меня не пустили.

– Боюсь, это моя вина. Я предупредила о вашем возможном приезде, но миссис Холлоуэй не выказала особой радости.

– Значит, это вы прислали письмо в нашу газету?

– Мне нужно было с вами встретиться.

– Я так и понял. Но откуда вам обо мне известно?

– Непременно расскажу. Только я еще не обедала. А вы?

Я признался, что сделал остановку в деревне, но вообще-то с утра ничего не ел. Мы спустились на первый этаж, где хлопотала экономка – леди Кэтрин называла ее миссис Мэйкин; она готовила незамысловатый ланч – ломтики холодного мяса, сыр и салат. Когда мы сели за стол, я спросил Кейт Энджер, зачем ей понадобилось вызывать меня из Лондона в такую даль, да еще под надуманным предлогом.

– По-моему, предлог не надуманный, – ответила она.

– Мне нужно за сегодняшний вечер подготовить репортаж.

– Ну, это будет затруднительно. Вы едите мясо, мистер Уэстли?

Она передала мне тарелку с ломтиками говядины. За едой мы поддерживали вежливую беседу, Кейт задавала вопросы о газете, о моей карьере, о том, где я живу, и так далее. Меня все еще немного отпугивал ее титул, он создавал между нами невидимую преграду, но чем дальше, тем непринужденнее становилось наше общение. В ее поведении сквозила настороженность, почти нервозность, и, слушая меня, она то и дело отводила глаза и оглядывалась. Я решил, что это не признак отсутствия интереса, а просто свойство ее натуры. У нее, например, дрожали руки, когда она брала что-нибудь со стола. Выждав немного для приличия, я попросил ее рассказать о себе, и она поведала, что этот дом принадлежит их роду более трех столетий. Почти вся долина входит в состав поместья, а земля сдается в аренду фермерам. Ее отец носит графский титул, но обосновался за пределами Англии. Мать умерла, из близкой родни осталась только старшая сестра, которая с мужем и детьми проживает в Бристоле.

Вплоть до Второй мировой войны в доме держали немногочисленную прислугу и сохраняли семейный уклад. Потом министерство обороны реквизировало большую часть комнат и разместило в них региональный штаб транспортного управления Королевских военно-воздушных сил. Тогда-то семья и переместилась в восточный флигель, который так или иначе всегда был самой любимой частью дома. После войны Королевские ВВС отбыли восвояси, и освободившиеся помещения занял Совет графства Дербишир. Что же касается нынешних арендаторов (как называла их Кейт), то они вселились сюда в 1980 году. Поначалу ее родители были обеспокоены соседством американской религиозной секты – о сектантах чего только не говорят, – но семья нуждалась в средствах, да и устроилось все наилучшим образом. Занятия в церкви проходили без всякого шума, сектанты оказались людьми вежливыми и приятными в общении, так что в последнее время ни Кейт, ни жители деревни не задумывались о том, чего можно ожидать – или опасаться – от новых соседей.

Мы закончили ланч, и миссис Мэйкин подала кофе. Тут я решился:

– Значит, билокация священника, ради которой я сюда приехал, – не более чем выдумка?

– И да и нет. Служители этого культа не скрывают, что в основе их учения лежат слова духовного лидера. Отец Франклин – стигматик, к тому же считается, что у него есть способность к билокации, но этого ни разу не подтвердили сторонние наблюдатели – во всяком случае, в контролируемых условиях.

– И все-таки: это выдумка или нет?

– Даже не знаю. Свидетельницей последнего эпизода стала одна женщина, местный врач, которая зачем-то дала интервью дешевой газетенке, и журналисты раздули целую историю. Я узнала об этом буквально на днях, когда ходила в деревню. Не понимаю, как можно этому верить, ведь глава секты отбывает срок заключения в Америке, верно?

– Но если такой случай действительно имел место, это тем более любопытно.

– Это скорее подозрительно. Ну, например, откуда доктору Эллис известно, как выглядит священник? Выходит, она поверила на слово одной из сектанток.

– Но из вашего письма следовало, что это чистая правда.

– Я же сказала: мне важно было встретиться с вами. А то, что он питает страсть к билокации, – грех не воспользоваться таким совпадением.

Она рассмеялась – так обычно смеются, когда ожидают, что собеседник оценит удачную шутку. Я понятия не имел, к чему она клонит.

– Разве нельзя было просто позвонить в редакцию? – спросил я. – Или написать мне лично?

– Почему же нельзя?.. Просто у меня не было уверенности, что вы – тот, кто мне нужен. Для начала требовалось с вами познакомиться.

– Не могу понять, почему вы связали мою персону с каким-то религиозным фанатиком, а тем более – склонным к билокации?

– Так уж совпало. Ну, понимаете, эта полемика о природе магии и прочее. – Она выжидающе смотрела мне в лицо.

– По-моему, вы меня с кем-то перепутали.

– Нет. Вы сын Клайва Бордена. Верно?

Она старалась не отводить взгляда, но ее глаза, словно повинуясь неодолимой силе, опять стрельнули в сторону. Из-за того что она ерзала и уходила от прямых ответов, между нами возникло напряжение – ничем другим, казалось бы, не обусловленное. На столе все еще стояли тарелки с остатками холодных закусок.

– Человек по имени Клайв Борден был моим биологическим отцом, – подтвердил я. – Но в возрасте трех лет меня усыновила другая семья.

– Так. Значит, я была права. Мы с вами уже встречались – давным-давно, в раннем детстве. В то время вас называли Ники.

– Не помню, – бросил я. – Видимо, был слишком мал. Где же мы встречались?

– Здесь, в этом самом доме. Вы действительно ничего не помните?

– Нет.

– Может, у вас от тех времен сохранились какие-нибудь другие воспоминания?

– Только обрывочные. Но этот дом я совершенно не помню. Хотя он способен поразить детское воображение, правда?

– Безусловно. Вы не первый это говорите. Моя сестра – она терпеть не может этот дом – только и ждала случая отсюда уехать. – Отвернувшись, Кейт взяла с подставки небольшой колокольчик и дважды позвонила. – На десерт люблю что-нибудь согревающее. Составите мне компанию?

– С удовольствием.

Вскоре на пороге появилась миссис Мэйкин, и леди Кэтрин поднялась из-за стола.

– Мы с мистером Уэстли перейдем в гостиную, миссис Мэйкин.

Шагая по широким ступеням, я испытал внезапное желание сбежать, унести ноги из этого дома. Его хозяйка знала обо мне больше, чем я сам, причем именно о том времени, которое я вовсе не жаждал восстанавливать в памяти. По-видимому, настал тот день, когда мне суждено было вновь превратиться в Бордена, хочу я этого или нет. Сначала его книга, а теперь и это. Все было как-то взаимосвязано, но интриги, которые плела Кейт, меня не касались. Какое мне дело до человека, который меня бросил, и до всей его родни?

Мы вернулись в ту комнату, где я впервые увидел Кейт, и она решительно закрыла за нами дверь. Можно было подумать, она угадала мое желание уехать и хотела удержать меня как можно дольше. На низком столике между креслами и длинным канапе красовался серебряный поднос, а на нем – несколько бутылок, стаканы и ведерко со льдом. Один стакан был наполнен какой-то янтарной смесью – не иначе как ее приготовила миссис Мэйкин. Кейт жестом пригласила меня садиться и спросила:

– Что вы будете пить?

По правде говоря, я бы предпочел пиво, но на подносе стояли только крепкие напитки.

– То же, что и вы, – ответил я.

– Это американское виски с содовой. Не возражаете?

Я не возражал, и она у меня на глазах смешала такую же порцию.

Потом Кейт устроилась на диване-канапе, поджав под себя ноги, и разом опрокинула в себя полстакана.

– Сколько у вас есть времени? – спросила она.

– Наверно, как раз успею допить виски.

– Мне нужно с вами побеседовать. И задать множество вопросов.

– С чем это связано?

– С событиями нашего детства.

– Боюсь, от меня будет мало толку, – сказал я.

Теперь она почти успокоилась, и я смог оценить ее внешность более объективно: не лишенная привлекательности женщина, примерно моего возраста. Судя по всему, она знала толк в спиртных напитках и пить умела. Уже одно это примиряло меня с действительностью – по выходным я и сам частенько выпивал с приятелями. Однако под ее взглядом мне по-прежнему было не по себе: она то сверлила меня глазами, то косилась в сторону, и от этого создавалось впечатление, будто у меня за спиной, вне поля зрения, расхаживает кто-то неведомый.

– Короткий ответ на простой вопрос может сберечь уйму времени, – изрекла она.

– Согласен.

– У вас есть брат-близнец? Или когда-то был, но умер в раннем детстве?

От неожиданности я вздрогнул и пролил виски на брюки. Пришлось поставить стакан на стол и промокнуть жидкость салфеткой.

– Почему вы спрашиваете? – вырвалось у меня.

– Так есть? Или был?

– Толком не знаю. Думаю, что был, но не могу напасть на его след. В том смысле, что… Короче, я не уверен.

– Пожалуй, такой ответ я и ожидала услышать, – произнесла Кейт. – Хотя надеялась на другой.

– Если речь идет о семействе Борденов, – сказал я, – должен сразу предупредить: мне ничего не известно. Понимаете?

– Понимаю. Но ведь вы – один из них.

– Был одним из них; для меня это имя – пустой звук. – Передо мной вдруг промелькнула история ее семьи, уходящая на три столетия назад непрерывной чередой поколений: общая фамилия, общий дом, общее прошлое. А моя собственная семейная история ведется лишь с трехлетнего возраста. – Мне кажется, вы плохо представляете, что значит быть приемным ребенком. Когда я был совсем крохой, трех лет от роду, отец вышвырнул меня из своей жизни. Но если бы я на этом зациклился, ни на что другое меня бы не хватило. Эту тему я закрыл давным-давно, потому что иначе нельзя. Моими родителями стали совершенно другие люди.

– Но ваш брат по-прежнему носит фамилию Борден.

При каждом упоминании о брате я чувствовал укол совести, тревоги и любопытства. Похоже, Кейт этим пользовалась, чтобы сокрушить мою линию обороны. Существование брата всегда оставалось моей сокровенной убежденностью, частью меня самого, закрытой для других. Но сейчас передо мною сидела совершенно посторонняя женщина, которая запросто рассуждала о моем брате.

– Почему вас это занимает? – спросил я.

– Когда вы впервые услышали мою фамилию, она не вызвала у вас никаких ассоциаций?

– Нет.

– Вам что-нибудь говорит имя Руперт Энджер?

– Нет.

– А Великий Дантон, фокусник?

– Нет. Если моя прежняя семья и представляет для меня какой-то интерес, то лишь потому, что через нее я, возможно, когда-нибудь сумею разыскать брата.

За разговором Кейт часто прикладывалась к стакану, который вскоре опустел. Она подалась вперед, чтобы смешать очередную порцию, а потом решила добавить виски и мне. Памятуя о том, что ближе к вечеру надо будет садиться за руль, я поспешил отвести руку со стаканом, прежде чем она наполнила его до краев.

– Мне кажется, – проговорила она, – судьба вашего брата связана с событиями столетней давности. Точнее, с Рупертом Энджером, одним из моих предков. Вы утверждаете, что никогда о нем не слышали, и это неудивительно, но в конце прошлого века он прославился под псевдонимом Великий Дантон. В то время все фокусники брали себе звучные сценические имена. Он подвергался злобным нападкам другого иллюзиониста, которого звали Альфред Борден. Это был ваш прадед. Хотите сказать, вам и об этом ничего не известно?

– Только то, что он написал книгу. Полагаю, прислали ее именно вы.

Она кивнула.

– Их непримиримая вражда тянулась долгие годы. Каждый не упускал случая навредить другому, и нередко – прямо на сцене. История этой вражды описана в книге Бордена – разумеется, с его позиций. Вы успели ее прочесть?

– Нет, не успел: бандероль доставили только сегодня утром…

– Я подумала, вам это будет небезразлично.

У меня снова возник тот же вопрос: к чему ворошить прошлое? Бордены остались где-то далеко, мне о них почти ничего не известно. Весь этот разговор представлял интерес для Кейт, но не для меня. Я слушал ее только из вежливости; она и не подозревала, что наткнулась на невидимое сопротивление, на тот защитный механизм, который безотчетно вырабатывает в себе брошенный ребенок. Чтобы освоиться в новой семье, мне пришлось забыть прошлое. Ну сколько можно повторять?

Кейт объявила, что хочет мне кое-что показать, поставила стакан и направилась к письменному столу, стоявшему у стены как раз позади меня. Когда она нагнулась, чтобы выдвинуть нижний ящик, открытый ворот ее платья чуть отстал от шеи; украдкой приглядевшись, я заметил в вырезе белоснежную бретельку и красиво очерченную грудь, поддерживаемую кружевной чашечкой бюстгальтера. Просовывая руку в глубь ящика, она вынуждена была отвернуться, и я разглядел изящную линию спины, все те же бретельки, обозначившиеся под тонкой материей, и струящиеся пряди волос. Она собиралась вовлечь меня во что-то неведомое, а я тем временем беззастенчиво оценивал ее достоинства, лениво прикидывая, какова она в постели. Захотелось потискать титул – так бы выразились доморощенные остряки у нас в редакции. Как бы то ни было, моя собственная жизнь рисовалась мне интереснее и сложнее, чем замшелые истории про каких-то фокусников. Кейт поинтересовалась, в каком районе Лондона я живу, но не спросила с кем, поэтому я ни словом не обмолвился про Зельду. Восхитительная и возмутительная Зельда: стрижка ежиком, серьга в ноздре, сапоги с заклепками и сказочная фигура. Три дня назад она объявила, что ей нужны свободные отношения, и ушла в половине двенадцатого ночи, прихватив изрядную долю моих книг и почти все музыкальные компакт-диски. С тех пор она как в воду канула, и я уже начал беспокоиться, хотя она выкидывала такие номера и прежде. Я бы с удовольствием побеседовал о Зельде с этой аристократкой – не потому, что меня интересовало ее мнение, а потому, что Зельда – это моя реальность. Не скажете ли, как, по-вашему, можно ее вернуть? Или вот еще что: как бы мне уйти из газеты, не обидев отца? Куда податься, если Зельда и вправду меня бросит, – ведь я обретаюсь в квартире ее родителей? На что я буду жить, оставшись без работы? И если у меня действительно есть брат, где и как его искать?

Каждый из этих вопросов занимал меня куда больше, нежели вражда между прадедами, о которых я слыхом не слыхивал. Правда, один из них написал книгу. Об этом и то интереснее было бы услышать.

– Сто лет до них не дотрагивалась. – Кейт рылась в столе, и голос ее звучал приглушенно. Она вытащила какие-то семейные альбомы, сложила их стопкой на полу и полезла в дальний угол ящика. – Вот, нашла.

Она сжимала в руке кое-как сложенную пачку бумаг разной величины, выцветших и обтрепавшихся. Положив их на канапе рядом с собой, Кейт потянулась за стаканом и только после этого начала перебирать листы.

– Мой прадед отличался патологической аккуратностью, – сообщила она. – Он никогда ничего не выбрасывал; более того, наклеивал ярлычки, составлял списки, для каждой мелочи отводил место в особом шкафу. Когда я была маленькой, родители говорили: «Это дедушкины вещи». К ним никто не прикасался, нам даже не позволяли их рассматривать. Но искушение было слишком велико, и мы с Розали тайком нарушали запрет. Когда она вышла замуж и уехала, я осталась одна и в конце концов решила заняться этим имуществом. Кое-что из реквизита и костюмов удалось продать, причем за хорошую цену. А вот эти афиши я нашла в его бывшем кабинете.

Рассказывая, она перебирала афиши и наконец протянула мне ветхий, пожелтевший лист. Афиша протерлась на сгибах и готова была вот-вот рассыпаться. Она возвещала о представлении в «Театре Императрицы» на Эверинг-роуд в Сток-Ньюингтоне. Над списком исполнителей было напечатано, что число представлений ограничено, а даваться они будут в дневное и вечернее время с 14 по 21 апреля («Следите за объявлениями»). Гвоздем программы был ирландский тенор Деннис О’Канаган («Открой свое сердце Ирландии милой»), чье имя было напечатано красным. Также выступали сестры Макки («Трио прелестных певуний»), Сэмми Ренальдо («Боитесь щекотки, ваше высочество?»), Роберт и Роберта Франк («Декламация»). В середине списка – склонившись ко мне, Кейт указала пальцем – обнаружился Великий Дантон («Величайший в мире иллюзионист»).

– На самом деле до таких высот ему было еще далеко, – объяснила она. – Большую часть жизни он прожил весьма скромно и лишь за несколько лет до смерти узнал настоящую славу. Эта афиша датирована тысяча восемьсот восемьдесят первым годом, когда он только-только начал пользоваться известностью.

– А это что за пометки? – спросил я, разглядывая аккуратно выведенную чернилами колонку цифр на полях афиши. Такие же колонки виднелись на обороте.

– Это Учетно-маниакальная Система Великого Дантона, – ответила Кейт. Она переместилась с дивана на ковер и непринужденно устроилась на коленях рядом с моим креслом. Склонившись к афише, которую я держал в руках, она продолжила: – Я еще не полностью в ней разобралась, но первая цифра обозначает ангажемент. Где-то должен быть его гроссбух с полным перечнем всех гастролей. Ниже записано, сколько у него было выходов, сколько из них дневных и сколько вечерних. Далее следуют порядковые номера фокусов, имевшихся в его репертуаре. Помимо этого, у него в кабинете остался добрый десяток записных книжек с описаниями всех его трюков. Пара таких книжек лежит здесь; можно посмотреть, какие фокусы он показывал в Сток-Ньюингтоне. Но и это еще не все: для большинства фокусов разработаны варианты, и на каждый имеются перекрестные ссылки. А вот здесь проставлено «10 г» – видимо, его гонорар за выступление: десять гиней.

– Это приличная ставка?

– Если за один выход – то просто великолепная. Но подозреваю, что это за неделю, – тогда сумма весьма средняя. Думаю, театрик был скромный.

Я потянулся за остальными афишами – как и сказала Кейт, на каждой имелся замысловатый цифровой код.

– У него и реквизит был помечен ярлычками, – сообщила она. – Ума не приложу, как он находил время общаться с внешним миром да еще зарабатывать на жизнь! Но, расчищая подвал, я обнаружила, что каждая мелочь пронумерована, занесена в реестр и снабжена отсылками к записным книжкам.

– Может, он поручил учет кому-то другому.

– Нет, почерк всюду один.

– В каком году он умер? – спросил я.

– Как ни странно, на этот счет есть некоторые сомнения. В газетах называют тысяча девятьсот третий год, «Таймс» даже поместила некролог, однако в деревне утверждают, что годом позже он еще жил в этом доме. Но что самое удивительное – этот некролог я обнаружила в альбоме с газетными вырезками: наклеенный, пронумерованный и внесенный в реестр, как и все прочие материалы.

– И как вы это объясняете?

– Никак. Альфред Борден упоминает об этом в своей книге. Собственно, оттуда мне и стало об этом известно, а уж потом я попыталась выяснить, что же между ними произошло.

– А еще что-нибудь интересное после него осталось?

Она потянулась за альбомами с вырезками, а я плеснул себе новую порцию американского виски – я такого еще не пробовал, но этот сорт начинал мне нравиться. А еще мне нравилось, что Кейт сидит у моих ног, посматривает на меня снизу вверх и время от времени наклоняется ко мне, а я при этом получаю возможность заглянуть – не исключено, что с ее полного ведома, – в вырез ее платья. В этом была какая-то странность: не вполне отдавая себе отчет в происходящем, я беседовал о всяких фокусниках и встречах в далеком детстве, вместо того чтобы писать репортаж, как того требовал служебный долг, или ехать в гости к родителям, как планировалось.

Впрочем, часть моего сознания, подвластная брату, прониклась спокойствием, какого он мне еще никогда не посылал. Он убеждал меня остаться.

За окном смеркалось, а над Пеннинскими горами по-прежнему лил холодный дождь. Из окна тянуло ледяным сквозняком. Кейт подбросила очередное полено в горящий камин.