Преступления и призраки (сборник)

Благотворительная ярмарка

– Я бы непременно это сделал, – ни с того ни с сего произнес Холмс.

Я уставился на него в непонимании, поскольку секунду назад мой товарищ был полностью поглощен двумя важными делами – завтраком и газетой, которая была раскрыта перед ним на столе, закрывая кофейник. Теперь же его глаза уперлись в меня с тем уже знакомым мне полувопросительным, полунасмешливым выражением, которое обычно означало, что в мозгу его родилась очередная цепочка умозаключений.

– Что именно? – спросил я.

Улыбнувшись, он взял с каминной полки кисет и набил свою любимую старую глиняную трубку крепким табаком. Этим неизменным ритуалом всегда завершался его завтрак.

– Это очень характерный для вас вопрос, Ватсон. Уверен, что вы не обидитесь, если я скажу, что своей репутацией проницательного человека я обязан исключительно вам. Можно провести аналогию между нами и юными особами, которые, впервые выходя в свет, специально выбирают себе компаньонок попроще.

Наше совместное существование на Бейкер-стрит стерло рамки условностей между нами, и уже давно наше общение преодолело некую грань, за которой риск обидеть друг друга резким словом практически сходил на нет. Тем не менее меня задело его замечание.

– Должно быть, я действительно туго соображаю, – ответил я, – но должен признать, что не вижу никакого объяснения тому, как вы узнали, что я… что меня…

– Что вас попросили помочь в организации ярмарки для Эдинбургского университета.

– Именно так. Это письмо только пришло, и я еще не говорил с вами о нем.

– И тем не менее, – спокойно ответил Холмс, откинувшись в кресле и сплетя пальцы рук, – могу биться об заклад, что эта ярмарка нужна для расширения крикетного поля вашего Университета.

Я потрясенно уставился на него в таком безмерном удивлении, что он затрясся от тихого смеха.

– Право, вы идеальный объект для наблюдений, мой дорогой Ватсон. Вы всегда непосредственно реагируете на все внешние раздражители. Может быть, вы немного медленно соображаете, но все ваши мысли всегда четко отражаются на вашем лице. За завтраком я заметил, что вас значительно легче читать, чем передовицу «Таймс», которая лежала передо мной.

– И все же, Холмс, мне бы очень хотелось услышать увлекательную историю о том, как вы пришли к таким выводам.

– Я подозреваю, что моя доброта и неумение отказать вам наносят большой вред моей репутации. Но в данном случае мои выводы основаны на столь очевидных фактах, что я не боюсь открыть карты. Вы вошли в комнату с весьма задумчивым лицом, какое бывает у человека, который взвешивает все «за» и «против» какого-то спорного вопроса. В руках у вас было одно-единственное письмо. Накануне вечером вы находились в прекрасном расположении духа, и было понятно, что именно это письмо стало причиной такой смены настроения.

– Ну это совершенно понятно.

– Это все становится «совершенно понятным» после того, как я вам объяснил. Конечно же, я спросил себя, что могло быть в этом письме такого, что так бы подействовало на вас. Когда вы вошли, вы держали конверт так, что я увидел такую же эмблему в форме щита, какую видел раньше на вашей старой крикетной кепке университетских времен. Стало понятно, что письмо пришло из Эдинбургского университета или из связанного с ним клуба. Когда вы подошли к столу, вы положили конверт возле себя адресом вверх и направились к фотографии на каминной полке.

Я не уставал поражаться тому, как пристально, оказывается, наблюдал он за каждым моим движением.

– И что дальше?

– Даже с расстояния в шесть футов я могу сказать, что письмо было неофициальным. На конверте стояло слово «Доктор», тогда как ваше официальное звание – «Бакалавр медицины». Я знаю, что официальные представители университета всегда очень педантичны в отношении званий и титулов, поэтому с уверенностью можно было сказать, что письмо неофициальное. Вернувшись к столу, вы перевернули письмо, и я увидел, что оно напечатано, а не написано от руки – тогда мне первый раз пришла в голову мысль о благотворительной ярмарке. Я также обдумывал версию о каких-либо политических переговорах, но она казалась маловероятной при нынешней политической ситуации.

Когда вы остановились у стола, ваше лицо все еще выражало сомнения, и было понятно, что фотография не повлияла на ход ваших мыслей. Иначе бы это непременно отразилось на вас. Я посмотрел на фотографию – это оказался снимок ваших студенческих времен, когда вы были членом университетской команды по крикету: вы стояли там на фоне крикетного поля. Мое поверхностное знакомство с крикетными клубами дает мне основания думать, что после церквей и кавалерийских частей они являются самыми бедными организациями на земле. Когда вы вернулись к столу, я смотрел, как вы чертите на конверте карандашом какие-то линии. Это значило, что вы пытаетесь продумать некие улучшения, которые можно было бы осуществить благодаря благотворительной ярмарке. Ваше лицо все еще выражало некоторые сомнения, поэтому я и решился нарушить молчание и высказать свое мнение относительно вашего участия в таком нужном мероприятии.

Я не мог удержаться от улыбки после такого объяснения.

– Да, действительно, это оказалось проще простого.

Мое замечание задело его.

– Могу также добавить, что вас просили написать что-нибудь для их альбома, и вы уже решили, что именно этот последний случай будет положен в основу вашей статьи.

– Но как?!.

– Это ведь «проще простого». Поэтому я оставляю эту загадку вам, дорогой друг. Надеюсь, вы извините меня, если я вернусь к этой интереснейшей статье о деревьях Кремоны и о том, какое огромное преимущество они дают местным производителям скрипок. Это одна из тех немногих проблем внешнего мира, которые иногда привлекают мое внимание.

Как Ватсон учился делать «фокусы»

С самого начала завтрака Ватсон пристально наблюдал за своим другом. Наконец Холмс поймал его взгляд.

– Скажите, Ватсон, о чем вы так сосредоточенно думаете?

– О вас.

– Неужели?

– Да, Холмс. Я думаю о том, насколько удивительно, что ваши элементарные фокусы так долго не надоедают людям.

– Совершенно с вами согласен. Я припоминаю, что и мне приходила в голову похожая мысль.

– Вашим методам, – строго заметил Ватсон, – очень легко научиться.

– Без сомнения, мой друг, – улыбнулся Холмс. – Не будете ли вы столь любезны привести мне пример подобного применения моего метода дедукции?

– С превеликим удовольствием. К примеру, сегодня утром ваши мысли были заняты чем-то очень важным.

– Превосходно! И как вы об этом узнали?

– Вы всегда очень заботитесь о своей внешности, а сегодня даже забыли побриться.

– Бог мой! Поразительно! – воскликнул Холмс. – Я и не догадывался, дорогой Ватсон, что у меня есть такой способный ученик. Что еще подметил ваш острый глаз?

– Еще, Холмс, я знаю, что у вас есть клиент по имени Барлоу и что вы не совсем успешно ведете его дело.

– Помилуйте, но как вы узнали?

– Я видел имя на конверте. Вы открыли письмо, тяжело вздохнули и с гримасой недовольства засунули его в карман.

– Просто великолепно! Вы удивительно наблюдательны. Я уверен, что и это еще не все.

– Еще, мой дорогой друг, мне кажется, что вы играете на бирже!

– А это-то вам откуда известно?..

– Вы открыли газету на странице финансовых новостей и издали восклицание, выражавшее заинтересованность.

– Меня поражают ваши способности, Ватсон. Я полагаю, это еще не все ваши наблюдения?

– Вы правы, Холмс. Поскольку вместо обычного домашнего халата вы надели черный сюртук, смею предположить, что вы ожидаете важного посетителя.

– Что-нибудь еще?..

– Безусловно, я мог бы найти множество подобных мелочей, Холмс, но я хотел лишь показать вам, что вы не единственный умный человек на свете.

– Не единственный. Но боюсь, милый Ватсон, что не могу причислить вас к их числу.

– Что это значит, Холмс?

– Мой друг, боюсь, что ваши умозаключения не совсем верны…

– Вы хотите сказать, что я в чем-то ошибся?..

– Да, совсем немного. Давайте по порядку. Я не брился, потому что отправил свою бритву к точильщику. Я надел сюртук, потому что, к сожалению, сегодня утром я иду к дантисту. Его зовут Барлоу, и в этом письме было подтверждение встречи. Страница с новостями о крикете находится сразу за финансовой страницей, и я открыл ее, чтобы посмотреть, кто выиграл – Суррей или Кент. Но, дорогой Ватсон, не останавливайтесь на достигнутом! Это элементарный трюк, и я не сомневаюсь, что скоро вы в совершенстве овладеете им.

Бриллиант английской короны

На Бейкер-стрит все оставалось по-прежнему, только глубокий эркер[2] в гостиной был сейчас скрыт за плотным занавесом. Доктор Ватсон, войдя в свое прошлое жилище, сперва уставился на карниз (латунный прут в восьми футах от пола), к которому крепился этот занавес, потом на свисающую складками ткань и лишь потом – на Билли.

Билли тоже входил в число «новинок», появившихся здесь спустя много времени после того, как доктор, став семейным человеком, обзавелся собственным домом и переехал с Бейкер-стрит. «Новинкой» Билли являлся еще по одной причине: он действительно был очень молод и явно ощущал себя не просто слугой, но словно бы верным оруженосцем из рыцарского романа.

– Итак, юноша, когда он вернется?

– Боюсь, что не могу этого сказать, сэр.

– Ну хорошо, а когда, по крайней мере, ты видел его в последний раз?

– И этого не могу сказать вам, сэр, – Билли удрученно покачал головой.

– Как же так, молодой человек? – Ватсон в недоумении воззрился на слугу.

– Ну… так уж получается, сэр. Кто к нам только не входил, кто не выходил от нас в последнее время… Последним, вчера, был священник, до него – пожилой букмекер, а еще раньше заходил какой-то разнорабочий. Но…

– Но?

– …Но я не уверен, был ли всеми ими мистер Холмс или все-таки нет, – продолжил Билли после короткой неловкой паузы. – Он ведь сейчас, как говорится, идет по горячему следу – сами понимаете, сэр, что это значит…

– О да! – коротко хмыкнул доктор.

– Не ест, не спит… Да что я вам рассказываю, сэр: вы ведь его знаете дольше, чем я. Вам ли не помнить, какой он в таких случаях бывает!

– О да! – повторил доктор тем же тоном.

– Он, сэр, прямо весь извелся, вот чтоб мне не встать с этого места! И я за него извожусь, как же иначе… Давеча спросил его, что и когда на обед ему приготовить, так он отвечает: «Отлично, мой мальчик: на обед приготовь отбивные и картофельное суфле, к завтраку пораньше, ровно в семь тридцать утра на послезавтра». «А до послезавтрашнего завтрака что же, так ни разу и не пообедаете, сэр?» – спрашиваю. «У меня, Билли, на такую ерунду сейчас нет времени: я, видишь ли, занят!» – отвечает. Совсем худой стал, сэр, и бледный до ужаса, одни глаза на лице остались… Прямо-таки ужас, сэр.

– Верю… – Ватсон нахмурился. – Увы, я никогда не мог внушить моему другу простую мудрость: «Всей работы не переделаешь». Похоже, мне придется вмешаться, чтобы положить край этому губительному для организма безумию… Во всяком случае, произвести медицинский осмотр я прямо-таки обязан!

– Уж пожалуйста, сэр. Этим бы вы, сэр, сняли прямо не знаю какой камень с моей души!

– А чем он вообще сейчас занимается? – спросил доктор Ватсон, понизив голос.

– Да это же, как его, – Билли тоже перешел почти на шепот. – Дело о коронном бриллианте.

– Что, о том пропавшем алмазе из короны? Ценой сто тысяч фунтов?!

– О нем, сэр. Там, наверху, втемяшили себе в голову, что эту штуку необходимо разыскать – и никак иначе. К нам тут сразу после этого забегáли сам премьер-министр и министр внутренних дел, сидели оба вот на этом диване, где вы, сэр, сейчас сидите. Мистер Холмс принял их очень великодушно, прямо-таки как равных, – Билли покровительственно ухмыльнулся: он-то знал, что равных его хозяину нет вообще. – Пообещал, что сделает все возможное. Как он это сказал – их аж попустило разом…

– М-да, – доктор предпочел не комментировать сказанное. – Я, конечно, читал в газетах об этой краже. Ладно, молодой человек, а что это за нововведение? Я имею в виду занавес. Зачем он, собственно, тут нужен?

– Занавес? Мистер Холмс его повесил – не знаю зачем. Три дня назад это было. А вот за ним, то есть занавесом, сэр, и вправду есть одна потешная штука.

– Потешная штука?

– Да, сэр, – молодой слуга не сдержал смеха. – Именно штука, причем потешная. Специально для мистера Холмса сделали.

Подойдя к эркеру, он одернул занавес, с легким шорохом отъехавший в сторону по латунному карнизу. И (доктор, воскликнув «О Боже!», едва сумел удержаться от гораздо более крепкого высказывания) их глазам открылась сухощавая фигура Шерлока Холмса. Великий детектив сидел, не шевелясь, спиной к ним, лицом же – в сторону улицы. Точнее, в сторону другой половины занавеса, продолжающей закрывать окно: доктор лишь сейчас рассмотрел, что карниз двойной и слуга сдвинул только внутреннюю часть плотной шторы.

– Билли, это… – Ватсон уже догадался, каков будет ответ.

– Да, сэр. То, что вы думаете, сэр. Восковая кукла, сэр, манекен. Правда, точь-в-точь как он, сэр?

– По-тря-са-ю-ще, – медленно произнес Ватсон, не в силах оторвать взгляд от ужасного зрелища: Билли, нахваливая куклу, небрежно снял ее голову с плеч и теперь держал в руках, так что лицо Шерлока Холмса смотрело прямо на доктора, тогда как сама фигура по-прежнему была обращена к нему спиной.

– Вам правда нравится, сэр? – юноша расплылся в улыбке.

– Да. Но, Билли… зачем это?

– Ну, сэр, мистер Холмс считает, что за ним сейчас могут наблюдать. И ежели так – то пусть они думают, что он дома, когда он совсем не… О сэр: звонок! Пойду открою.

Прежде чем спуститься к входной двери, Билли аккуратно водрузил восковую голову на прежнее место и задвинул штору. Доктор Ватсон передернул плечами. Потом, оглянувшись по сторонам – да, все, кроме занавешенного эркера, оставалось прежним! – уютно устроился в привычном кресле, закурил сигару, потянулся к полке за книгой…

В этот момент на пороге возник посетитель, очевидно, впущенный Билли. Точнее, посетительница: это была длинная, тощая старуха, вся какая-то черная: в траурно-черном платье, под траурной вуалью и даже длинные локоны, видневшиеся из-под черной шляпки, сохраняли, несмотря на густую седину, немало черных прядей.

– Добрый день, мэм, – Ватсон привстал, растерянно вертя в пальцах сигару.

– Вы не мистер Холмс? – полувопросительно, полуутвердительно произнесла старуха.

– Нет, мэм. Я его друг, доктор Ватсон.

– Я так и знала, что вы не Холмс! – в голосе женщины прорезались злобные и при этом торжествующие ноты. – Мне говорили, что Холмс – джентльмен приятной наружности…

(«Ну, знаете ли!» – нет, этого, конечно, Ватсон не сказал вслух: не так он был воспитан, чтобы говорить такое даме в глаза. Однако на лице у него буквально появилась именно эта фраза.)

– …Но, так или иначе, я пришла именно к Шерлоку Холмсу, – бесцеремонно продолжила гостья. – И намерена его увидеть. Немедленно.

– Уверяю вас, мэм, его сейчас нет дома!

– Я вам не верю, – отрезала старуха.

– Но позвольте, мэм!

– Даже не подумаю позволить. Вы отказываетесь мне помочь – что ж, придется обойтись без вашей помощи! Он там, да? Я знаю!

Старая леди, лавируя между мебелью, решительно устремилась к дверям спальни Холмса.

– Мэм, вы нарушаете неприкосновенность жилища! – воскликнул Ватсон, пытаясь преградить ей путь. Бесполезно: посетительница уже распахнула дверь.

– Ага! Сейф! Что, хотела бы я знать, он держит в этом сейфе?!

– Мэм… – потрясенно выговорил Ватсон.

Назойливая гостья шагнула к сейфу – и в следующий миг на нем вспыхнула яркими лампочками красная надпись «Не прикасаться!», задребезжал электрический звонок… Окна были занавешены, комната окутана полумраком, какое-то время Ватсон не различал ничего, кроме багряно сияющей надписи, – поэтому он далеко не сразу понял, что никакой старухи рядом с ним нет, а вместо нее высится мужская фигура.

– Боже мой, Холмс!

– Элементарно, дорогой Ватсон: передовое слово современной науки. Компактное, но, согласитесь, впечатляющее устройство: должен похвастаться, моей собственной конструкции, – Шерлок Холмс положил на сейф шляпу «старухи» вместе с прикрепленными к ней седыми буклями парика и закрывающей лицо вуалью. – Наступив на вот эту половицу перед сейфом, вы замыкаете электрическую цепь и тем самым включаете сигнал тревоги. Кстати, аналогичный сигнал я могу включить и сам: в кабинете есть специальная кнопка. Своего рода страховка, Ватсон, предупреждение любопытным посетителям не быть слишком уж любопытными. Вас раздражает этот шум и свет? Не волнуйтесь: сейчас сигнал тревоги автоматически отключится… вот так… Но все эти включения столь же автоматически фиксируются – и, вернувшись после длительной отлучки, я всегда могу точно узнать, не пытался ли кто-то порыться в моих секретах.

– Но, мой дорогой друг, к чему вся эта маскировка? – Ватсон указал на наряд старухи.

– В случае с вами – просто для комического эффекта, Ватсон. Когда я, осторожно заглянув в прихожую, увидел вас в кресле, с сигарой, оценил ваш неприступно-торжественный вид и понял, что это вы ждете меня для серьезного разговора… Честно сказать, попросту не сумел сдержаться – за что искренне прошу прощения. В том деле, которым я сейчас занимаюсь, веселого мало! О черт!

– Что? – Доктор Ватсон не сразу понял, с чем связана последняя реплика. Но Шерлок Холмс, ничего не объясняя, стремительно метнулся к эркеру и задернул уголок внешнего занавеса, видимо, случайно сместившийся и открывший тем самым путь дневному свету.

– Не смотрите на меня так, Ватсон. Снаружи действительно исходит опасность. В каждое из окон сейчас может целиться ствол духового ружья. Ближе к вечеру я кое-чего ожидаю…

– Чего же, Холмс?

Холмс не спеша закурил трубку, выпустил кольцо дыма. И лишь потом ответил:

– Убийства, Ватсон.

– И кто же будет убит?

– Возможно, я.

– Холмс! Вы, конечно, шутите?!

– Чувство юмора у меня, как вы знаете, развито слабо, но все-таки вздумай я шутить – сумел бы сделать это удачнее. Увы, мой друг, то, что я сказал об убийстве – печальная, но вполне вероятная возможность. Впрочем, мы, конечно, можем сорвать планы убийцы. Наши шансы даже предпочтительны: я бы оценил их примерно как два к одному. Но если судьба сегодня сыграет не за нас, а за убийцу – полагаю, вы должны заранее обременить свою память его именем и адресом.

– Холмс!!!

– Да, мой дорогой друг. Случись что – передайте эту информацию в Скотленд-Ярд, сопроводив ее моим общим благословлением и, отдельно, пожеланием успеха в этом конкретном расследовании. Имя – Моран. Полковник Себастьян Моран: записывайте, Ватсон, записывайте, у меня нет желания уйти на тот свет неотомщенным из-за ошибки вашей памяти! Дом 136, Морсайд-Гарденс, северо-западный почтовый департамент. Записали?

– Друг мой! Но если вы так хорошо его знаете – отчего бы не предпринять встречные меры? Например, арестовать его. Или это по каким-то причинам невозможно?

– Вполне возможно, Ватсон. Его, во всяком случае, эта возможность чрезвычайно обеспокоила – отчего я и жду покушения на убийство…

– Почему же этот человек до сих пор не арестован?!

– Потому что я не знаю, где алмаз.

– Какой алмаз?

– Алмаз из британской короны. Замечательно ограненный экземпляр, в семьдесят семь карат, желтой воды, без единого изъяна. Так что в моей сети сейчас бьется пойманная рыбина, даже целых две – но вот бриллианта там нет. Есть ли в таком случае смысл вылавливать этих рыбин? Как и где после ареста преступника искать бриллиант?

– Полковник Моран – одна из этих рыбин в вашей сети?

– Да. Из этих двоих он – акула, кусаться будет только он. Другая рыба – Сэм Мертон, профессиональный боксер. Сам-то по себе он сносный малый: при всей своей силе – не акула, а всего лишь пескарь. Так что, если бы он не попал под влияние полковника… Но он попал, поэтому и трепыхается в моих сетях бок о бок с Мораном.

– И где сейчас полковник?

– Все сегодняшнее утро я держался к нему вплотную, только что локтями мы не соприкасались. Он меня, конечно, видел, один раз даже подал мне зонт – «Вы уронили, мэм», – но не узнал. Да, в жизни случается и такое, но не слишком удивляйтесь, Ватсон: я ведь, собственно, был в том же наряде старухи, в котором предстал перед вами. Так что я без помех проследовал за ним до мастерской старого Штраубензее, что на улице Минориток[3]. А почтенный герр Штраубензее, да будет вам известно, специализируется на изготовлении пневматического оружия – и в этом деле является общепризнанным лидером, так сказать, старейшиной этого цеха…

– Пневматическое оружие?

– А почему, как вы думаете, я занавешиваю окна? Мощное духовое ружье – штука почти бесшумная, но при этом вполне смертоносная. Кстати, настало время поднять занавес. Вы видели манекен?

Ватсон молча кивнул, наблюдая, как Холмс, осторожно встав сбоку от эркера, отодвигает плотную ткань.

– Понятно. Конечно, Билли не утерпел и показал вам эту «достопримечательность». Дело не в том, мой друг, чтобы кто-то думал, что Шерлок Холмс дома, тогда как на самом деле я в это время скитаюсь по Лондону. Просто раз уж ситуация такова, что великолепную голову Шерлока Холмса ежеминутно может пробить влетевшая в окно бесшумная пуля, пусть лучше это будет восковая голова, а не настоящая… Итак, Билли?

Холмс уставился куда-то через плечо Ватсона. Обернувшись, доктор увидел, что юный слуга стоит за его спиной.

– Полковник Себастьян Моран, сэр! – произнес Билли, копируя интонации вышколенного дворецкого, что в его исполнении выглядело почти пародийно.

– О! Наш собственной персоной. Не думал, что он изберет такой путь… Что ж, верно говорится: хвост собаке рубят за один раз. Полковник занервничал, ощутив, что я плотно иду по его следу – и, как видно, предпочел двинуться навстречу опасности.

Все-таки соблюдая некоторую осторожность, Холмс выглянул из окна. Удовлетворенно кивнул:

– А вот и вторая рыбина: Сэм Мертон. Верный своему хозяину, но совсем не премудрый пескарь… Где сейчас полковник, Билли?

– В приемной, сэр.

– Впустишь его сюда, когда я позвоню.

– Да, сэр.

– И вот еще что, Билли… Если, открывая дверь, ты обнаружишь, что меня нет в этой комнате – ты понял? – не обращай на это внимания: пусть полковник входит…

– Будет исполнено, сэр!

Билли повернулся через левое плечо – теперь уже не как дворецкий, а как опытный дисциплинированный солдат, – и вышел. На сей раз его движения ни у кого не вызвали бы улыбки.

– Я останусь с вами, мой друг! – с той же солдатской прямотой отчеканил Ватсон.

– Ни в коем случае, мой друг, – Холмс покачал головой. – Ваше присутствие окажется крайне некстати.

Он подошел к столу и спокойно уселся за ним, начав просматривать какие-то бумаги.

– Но ведь этот человек может не остановиться даже перед убийством!

В глазах Холмса блеснул иронический огонек (правда, абсолютно проигнорированный доктором):

– Вы думаете, это умозаключение меня очень удивит?

– Как бы там ни было, Холмс, я отказываюсь вас покинуть!

– Не откажетесь, дорогой Ватсон. Вы не хуже меня знаете правила игры – и, я не сомневаюсь, сумеете ее поддержать. Но именно для этого вы мне нужны не здесь: отнесите вот эту записку в Скотленд-Ярд – и возвращайтесь с полицией. Уверяю вас, когда вы вернетесь, полковник будет арестован немедленно…

– В таком случае немедленно бегу! – пылко заявил Ватсон, даже не заметив, что его друг еще продолжает говорить.

– …потому что к тому времени я уже буду знать, где он прячет алмаз, – Холмс невозмутимо закончил прерванную фразу. – А сейчас удаляемся вместе, мой друг. Вы – черным ходом, в полицию, а я… Я для начала понаблюдаю за этой акулой в полковничьем звании: интересно, как она себя поведет, думая, что я ее не вижу?

В воздухе едва успел стихнуть звук колокольчика, как Билли распахнул дверь в гостиную.

– Полковник Моран, сэр! – возгласил он. И посторонился, впуская посетителя.

Полковник, рослый человек с жесткими чертами загорелого лица, выглядел, по лондонским меркам, довольно неуместно. Чувствовалось, что мундир ему носить гораздо привычнее, чем штатскую одежду, поэтому костюм его скорее отличался кричащей роскошью, чем отвечал требованиям хорошего вкуса. В руках у полковника была трость из твердого дерева, столь массивная, что за пределами цивилизованного общества ее можно было бы назвать боевой дубинкой.

Одним быстрым, цепким взглядом Моран окинул обстановку комнаты – и моментально уяснил два обстоятельства. Первое: тот, к кому он пришел, сейчас сидит спиной к нему, уставившись на что-то за окном. Второе: слуга, доложив о приходе посетителя, тут же удалился, закрыв за собой дверь.

Неотрывно глядя в затылок Холмса, словно взяв его на прицел, полковник перехватил трость-палицу поудобней и мягким крадущимся шагом двинулся вперед. Оказавшись прямо за спиной сидящей в кресле фигуры, он плавно занес свое оружие…

– Осторожней, полковник! Не разбейте ее: это довольно хрупкая вещица, – прозвучал голос сзади.

– Боже правый, черт побери! – Моран стремительно обернулся. Холмс (он уже успел сменить наряд старухи на домашний костюм – точь-в-точь такой, в который была облачена расположившаяся у эркера фигура), скрестив руки на груди, стоял у входа в спальню.

– Да, хрупкая и довольно ценная. Мне ее выполнил по особому заказу некий Тавернье, французский модельер. Не знаете? Между тем он в своем деле столь же известен, как некий Штраубензее – в изготовлении духовых ружей.

– Вы сказали – «духовых ружей», сэр? – полковник, моментально взяв себя в руки, теперь смотрел на своего собеседника с невозмутимым спокойствием. – Духовые ружья… Да, слышал я о таких устройствах. И что из этого, сэр?

– Ничего, – Холмс вновь одернул занавеску, закрывая восковой манекен. – Присаживайтесь, полковник. Положите свою шляпу и… гм, трость на столик, вот с этой стороны. О, благодарю. Может быть, вам будет благоугодно присоединить к ним и револьвер? Нет-нет, я не настаиваю: если вам удобнее сидеть на нем – это ваше право. Наш разговор будет короток: полагаю, мне хватит пяти минут.

– Полагаю, и мне хватит пяти минут, – светским тоном произнес Моран. – Что ж, не стану отрицать очевидного: замахнувшись на вас – точнее, на ваш манекен, – я действительно намеревался нанести удар.

Шерлок Холмс присел напротив полковника в свободной позе, заложив ногу за ногу.

– Да, я тоже заподозрил, что у вас была такая цель.

– И цель, сэр, и причина для этой цели!

– Вот как? Чем же я заслужил такое внимание?

– Тем, что вы превысили пределы допустимого! Когда вы сами следите за мной – это еще полбеды, к этому я даже привык; но когда вы начали подсылать для этих целей своих агентов…

– Моих агентов?

– Да, они мне все пятки оттоптали. Так что не сомневаюсь: вам отлично известно, где я был!

– Уверяю вас, не от агентов.

– Чушь, сэр! Не думайте, что только вы способны видеть, а остальные вокруг – слепцы! Вчера за мной повсюду следовал этакий бодренький старикашка, а сегодня и того похлеще: пожилая леди… Признаюсь, я даже хотел, просто ради интереса, от них скрыться, но это оказалось не так-то просто!

– В самом деле? Приятно слышать! Между прочим, кое-кого вы все же упустили. Был, например, еще водопроводчик, заглянувший в ваш дом, чтобы спросить, не нуждаются ли трубы в починке… Похоже, прав был старина Доусон по прозвищу Барон: прежде чем отправиться на виселицу в Тайберне[4], он нашел в себе силы оценить мое мастерство – и признать, что, когда я избрал профессию сыщика, закон от этого, может быть, выиграл, но сцена уж точно проиграла. Так что рад принять ваши комплименты от имени спортивного старца и назойливой старухи, но никак не согласен с тем, что вы проигнорировали водопроводчика: это был шедевр актерской игры, мечта, а не роль, сэр!

– Вы хотите сказать… что все это были – вы?!

– К вашим услугам! Если не верите – оглянитесь: вон там, рядом с диваном, тот зонтик, который вы мне так любезно подали на улице Минориток.

– Тысяча чертей! Да если бы я вас узнал, вы бы никогда…

– …Никогда бы не вернулся в это скромное жилище на Бейкер-стрит? Разумеется. Однако так уж вышло, что вы меня не узнали. Поэтому сейчас мы сидим здесь, разговариваем на несущественные темы и помаленьку подходим к главному вопросу.

Полковник свирепо нахмурился:

– Тем хуже для вас. Значит, это не вашим агентам, а вам самому приходится шпионить за мной, рискуя своей шкурой. Ну и зачем вам это нужно?!

– Отвечу вопросом на вопрос. В вашу бытность в Индии вам случалось охотиться на тигров?

– Разумеется!

– И зачем же вам это было нужно?

Полковник фыркнул:

– Вопрос профана. Зачем человек вообще охотится на тигра?! Сильные ощущения, опасность…

– …Плюс, несомненно, еще и чувство удовлетворения от того, что вашей рукой уничтожен еще один опасный хищник, который опустошает страну, похищая скот у местных жителей, да и их самих при случае может сожрать?

– Так и есть!

– Вот, если вкратце, и мои мотивы тоже.

– Ах ты, наглая тварь… – прорычал полковник Моран, вскакивая в ярости.

– Сядьте, сэр, сядьте! В данном случае важнее другая причина, куда более прагматическая.

– Да ну? – опасный гость, мгновенно обуздав свои чувства, посмотрел на Холмса с насмешкой.

– Представьте, именно так. Сейчас мне нужен некий алмаз: желтой воды, безупречной огранки. Бриллиант из английской короны.

– И всего-то навсего? – Моран опасно улыбнулся. – Что ж, слушаю вас.

– Нет, это я готов выслушать вас. Вам отлично известно, по какой причине за вами в эти дни могла вестись слежка. Вы пришли сюда, на Бейкер-стрит, только потому, что хотели разузнать, насколько я в курсе ваших дел. Давайте сэкономим время: мне известно о вас все. Кроме одной недостающей подробности.

– Подумать только! – глумливым голосом произнес полковник, вновь развалившись в кресле. – Я, конечно, должен спросить – «какой именно»?

– Где алмаз?

– Вы имеете в виду тот похищенный бриллиант, о котором столько писали? Все хотят знать, где он, вы, значит, тоже… Но какого дьявола вы решили, что я должен знать об этом больше, скажем, вас?

– Вы не только знаете. Вы еще и собираетесь рассказать это мне.

– Да ну?

– Можете блефовать с кем угодно, только не со мной, полковник. Допускаю, что для большинства людей ваше прошлое – наглухо закрытая дверь. Но для меня оно прозрачно, как оконное стекло.

– Раз так – всмотритесь в это «окно» повнимательней и скажите, где находится тот алмаз!

– Что ж, даже если бы я сомневался, что вам известно его местонахождение, то теперь, когда вы сами признались…

– Признался? Кто? В чем?

– …Теперь, когда вы сами признались, мы можем заключить взаимовыгодную договоренность. В противном случае вам придется худо.

– Ха! И это вы меня давеча обвиняли в блефе?

На столе между собеседниками лежал толстый гроссбух. Холмс придвинул его к себе и демонстративно взял в руки.

– Полковник, вам известно, что у меня в этой тетради?

– Не могу знать, сэр. И не хочу.

– Вы.

– Я?!

– Да, сэр, вы! Вы – и каждый эпизод вашей жизни, наполненной мерзостями и преступлениями.

– Будьте вы прокляты, Холмс! Остерегитесь так шутить со мной! – в эти мгновения полковник и сам напоминал индийского тигра.

– Тогда начнем перечень. Вот на этой странице – факты, проливающие свет на странные обстоятельства смерти мисс Минни Уоррендер, поместье Лабурнум-Гроув. Картина, полковник, складывается совсем не такая, как в официальных документах…

– Вы – вы сам дьявол!

– А вот история молодого Арбутнота, которого нашли утонувшим в Регентском канале сразу после того, как он при свидетелях выразил намерение рассказать о ваших шулерских приемах во время карточной игры.

– Я… Я никогда не желал юноше зла, но…

– …Но его на редкость своевременная смерть послужила вам во благо, не так ли? Хотите еще несколько примеров, полковник? Их вообще-то вполне достаточно. Скажем, чрезвычайно удачное ограбление в вагоне класса «люкс» пассажирского поезда, следующего на Ривьеру, – поправьте меня, если я ошибаюсь: кажется, это было тринадцатого февраля тысяча восемьсот девяносто второго года, не так ли? А через несколько месяцев – подделанный кредитный чек Лионского банка…

– Вот чего не было, того не было!

– Значит, было все остальное. Полковник, я же предлагал: давайте сэкономим время. Вы ведь карточный игрок, пускай даже шулер. Надо ли вам объяснять, что это такое – когда все козыри на руках у противника?

Какое-то время полковник Моран сидел неподвижно. Затем он поднял голову:

– Если бы вы могли доказать хоть слово из сказанного – объясните мне, почему я оставался на свободе все эти годы?!

– Ответ прост: полиция не обращалась ко мне, – Холмс пожал плечами. – В ее распоряжении есть все необходимые звенья-факты, но только я обладаю искусством сковать из них неразрывную цепь. А теперь мы можем произвести своего рода обмен. Полиция не получает эту тетрадь – я же получаю от вас…

Полковник решительно замотал головой:

– Э, нет, мистер Холмс! Я тоже умею распознавать блеф!

– Вы считаете мое предложение блефом? Хорошо, поставим вопрос таким образом: как только я дерну за шнурок этого звонка, дело переходит из моих рук в руки полиции. Так что же, звонить?

– Какое отношение имеет все то, что вы мне только что сказали, к тому алмазу? – напористо спросил Моран.

– Полегче, полковник! Вы, как я вижу, остаетесь любителем экспромтов – позвольте же противопоставить им мой метод, базирующийся на вдумчивой, даже скучной методичности. Как вы имели удовольствие увидеть, я собрал улики по разным этапам вашего преступного пути. Так что, поверьте, есть они и по последнему преступлению, связанному с похищением бриллианта из короны британских монархов. Против вас и против вашего громилы.

– Да неужели? – в голосе Морана опять прозвучало деланное равнодушие.

– Будьте уверены. Вас хорошо запомнили два кебмена: тот, что привез вас в Уайтхолл, и другой, который забрал вас оттуда. Также вас готов опознать швейцар, оставивший подробное описание человека, которого он видел неподалеку. Наконец, против вас свидетельствует Айки Коэн, отказавшийся распилить алмаз по вашему требованию. Собственно, после того как Айки дал показания, игра может считаться сыгранной, не так ли?

– Тысяча чертей! – воскликнул полковник Моран громовым голосом.

– Вот какой колодой я играю. Но в ней отсутствует одна карта. Я по-прежнему не знаю, где находится королевский бриллиант.

– И не узнаете! – свирепо отрезал Моран.

– Ну-ну, злоба – плохой советчик. Рассмотрим альтернативу. Неужели вас больше устраивает провести за решеткой два десятка лет? Сэму Мертону гарантирован не меньший срок, если это вас интересует. Так будет ли вам польза от того, что вы все-таки утаите местонахождение алмаза? Никоим образом. Но если вы сообщите его мне – я избавлю вас от уголовного преследования. Вы не нужны нам: ни вы лично, ни тем более Сэм. Нам нужен бриллиант. Отдайте его – и обещаю вам свободу: во всяком случае, до тех пор пока не совершите следующего преступления. Если же вы его действительно совершите, уповайте на помощь Господа, больше никто вас не спасет. Но в данный момент моя миссия сводится к тому, чтобы заполучить камень, а не вас.

– А если я откажусь?

– Тогда – увы – закону достанетесь вы, а не камень.

Холмс потянул за шнурок звонка: другой, не тот, что он только что демонстрировал Морану. На звон колокольчика вошел Билли.

– Да, сэр?

– Полагаю, настало время пригласить для участия в этом совещании и вашего друга Сэма, – Шерлок Холмс произнес это, глядя в сторону полковника. И лишь потом повернулся к Билли:

– Возле нашей парадной двери караулит очень крупный и столь же уродливый джентльмен. Пожалуйста, пригласи его сюда.

– Слушаюсь, сэр! Если он откажется, я вправе применить силу? – юноша решительно выпрямился во весь свой невеликий рост. При взгляде на его довольно-таки хрупкую фигуру Моран презрительно фыркнул, Холмс же мягко улыбнулся:

– Нет-нет, никакого насилия, Билли. Обращайся с ним как можно более вежливо. Просто скажи, что его зовет полковник Моран. Он придет сам.

– Будет исполнено, сэр!

– Ну, и что же это значит? – полковник подался вперед. Шерлок Холмс только пожал плечами:

– Могу повторить вам лишь то, что совсем недавно сказал моему другу Ватсону: в мою сеть попались две рыбы, акула и пескарь. Сейчас я потихоньку начинаю эту сеть выбирать – и обеим рыбинам предстоит затрепыхаться.

Моран сделал такое движение, будто собирался вскочить. Его собеседник продолжал сидеть, как будто не напрягаясь ни одним мускулом, но те, кто знал Холмса по-настоящему, поняли бы: он ежесекундно готов к обороне.

– Клянусь всем святым: вы не умрете в своей постели! – сейчас тигриный оскал полковника мог бы напугать даже очень смелого человека. Холмс вновь пожал плечами:

– Знаете ли, меня часто посещала подобная мысль. Но, пожалуй, в этом смысле мы равны, ведь и вы, полковник, с большей вероятностью встретите смерть в положении, перпендикулярном земле, а не параллельном ей. Тем не менее к чему беспокоиться о таких вещах прежде, чем они произошли, вы согласны со мной? А пока мы оба живы – позвольте дать вам один бесплатный совет. Я вижу, что вы сейчас украдкой пытаетесь нащупать револьвер. Фи, мой друг! Невозможно поверить, что человек с вашим опытом вздумает использовать эту вещь в центре Лондона. Даже если вам удастся пустить его в ход – вам ведь ясны последствия: отвратительно много шума, неизбежное внимание нежелательных свидетелей… Не изменяйте своим прежним привязанностям, полковник Моран, держитесь духовых ружей. А! Я, кажется, слышу на лестнице некую слоновью поступь. Вряд ли ошибусь, предположив, что это, по зову Билли, явился ваш сообщник – и сейчас он поднимается по ступенькам, искренне считая, что делает это легким крадущимся шагом.

И действительно: через секунду дверь распахнулась. Юный Билли, встав на пороге, торжественно представил нового посетителя («Мистер Мертон, сэр!») – и удалился вниз по лестнице.

Описание, несколько минут назад данное Холмсом («очень крупный и столь же уродливый джентльмен»), практически полностью соответствовало внешности профессионального боксера, за исключением разве лишь того, что слово «джентльмен» было явно неуместно. Впрочем, Мертон, сопровождая своего патрона на Бейкер-стрит, действительно постарался нарядиться как джентльмен – но, конечно, лишь в меру своих представлений. Если костюм полковника только намекал на отсутствие у его хозяина хорошего вкуса, то одеяние Мертона свидетельствовало об этом издали и в полный голос. Яркий галстук, особенно странно выглядевший поверх серой клетчатой рубашки, сверкал попугайными цветами, а лимонно-желтый кожаный пиджак чуть не лопался на могучих плечах.

– Добрый день, мистер Мертон, – Холмс приветствовал боксера с даже несколько преувеличенной сердечностью. – Сегодня на улице чуть слишком влажно, вы не находите?

– Э… – совершенно не представляя, что ответить, молодой громила повернулся не к Холмсу, а к полковнику. – Это… Что тут, это самое, за игра? Чего вообще творится?

– С вашего позволения, отвечу все же я, – Холмс вежливо, но решительно взял нить разговора в свои руки. – Вкратце дело обстоит так: ваша игра проиграна.

– Это чего, тип этот – он шутит, что ли? Или как? – Мертон по-прежнему обращался к полковнику. – Так вот, он, это, значит, пусть учтет: я таких шуточек не люблю.

– Легко представить. Но обещаю, что сегодня же к вечеру у вас появится возможность в полной мере проявить эту нелюбовь, хотя уже и не передо мной. Ладно, полковник, давайте окончательно проясним ситуацию. Я, как вам известно, весьма занятой человек и потратил на вас уже достаточно много своего времени. Теперь позволю себе ненадолго удалиться в другую комнату. Чувствуйте себя как дома, но не более пяти минут. Надеюсь, что этого времени вам хватит, чтобы объяснить своему мощному другу, насколько далеко зашло дело. А мне, в свою очередь, этих минут хватит, чтобы сыграть на скрипке баркаролу[5]. Надеюсь, к моменту моего возвращения вы уже будете готовы сделать правильный выбор. Альтернатива остается прежней: вы или камень. На этот счет никаких иллюзий быть не должно.

С этими словами Шерлок Холмс взял в руки скрипку и, достаточно демонстративно посмотрев на часы, удалился в спальню. Дверь за ним закрылась.

– Так, это, чего это? – растерянность явно не прибавила Мертону красноречия. – Он чего, знает о камне?

Только на последних звуках боксер догадался понизить голос и оглядеться по сторонам. Впрочем, они с полковником действительно оставались в комнате одни.

– Судя по тому, что он мне сказал, он знает даже слишком много, – с ненавистью процедил сквозь зубы полковник. – А если учесть, что он мог рассказать далеко не все, что знает… Придется исходить из того, что мы у него под колпаком.

– Боже правый, черт побери!

– Айки раскололся.

– Что?! Ах он… Ну, я его в мешок с костями превращу, он у меня…

– Нам это в любом случае не поможет. Давай думать, как выпутаться.

– Тссс!

– Что?

– А он нас, это, не подслушивает, часом? – Мертон со всей возможной осторожностью подкрался к двери спальни, оглядел ее. – Он точно вошел сюда? Дверь-то, гляжу, вроде как всерьез закрыта, без дураков. И выглядит так, что через нее черта с два что услышишь. Но если он юркнул куда за одну из этих чертовых ширм…

В этот момент из-за двери донеслись звуки музыки. Мертон, разумеется, не понял, что это баркарола, но ситуацию оценить сумел:

– Он так-таки за дверью. И, пока играет, черта лысого сможет подслушать, так что мы, это, в безопасности.

Боксер сделал шаг в сторону полковника – и вдруг замер. С молниеносной быстротой метнулся к эркеру, отшвырнул ниспадающую ткань…

– Вот он! Да вот же он, чтоб мне лопнуть!!!

Полковник нетерпеливо мотнул подбородком:

– Не бери в голову. Это восковой манекен.

– То есть это… не настоящее?! – громила, уже протянувший руки к шее сидящей в кресле фигуры, внимательно осмотрел восковое подобие Холмса, повертел его вправо-влево – и на миг вздрогнул, когда в результате этих манипуляций лицо восковой куклы вдруг оказалось там, где только что был затылок. – Ишь ты, вращается… Эх, вот бы ему самому так башку скрутить! А вообще работа – высший класс: эта самая, как ее, мадам Тюссо отдыхает.

Как раз в это мгновение погас свет: на секунду-другую, не больше. А сверху, со стороны спальни, на миг блеснул красный огонек (надо думать, сквозь щель под дверью) и зазвенел зуммер электрического звонка. Двое, остававшиеся в гостиной, не могли связать эти события с сигнализацией, установленной в комнате Холмса, да и надпись «Не прикасаться» на сейфе была им не видна. Тем не менее оба застыли на месте, всматриваясь и прислушиваясь. Произошло ли в темноте какое-либо движение за пределами того участка квартиры (двери в спальню, окаймленной тонкими полосками багряных лучиков), куда было устремлено их внимание, сторонний наблюдатель не смог бы – но не смог бы он и отрицать такую возможность.

Когда по прошествии этих секунд свет вновь загорелся, полковник и боксер некоторое время тревожно озирались по сторонам. Но вокруг них, похоже, ничего не изменилось.

– Что это?! – Мертон сопроводил вопрос несколькими крепкими словами на англосаксонском диалекте. – И без того нервы на взводе, – последовала еще одна реплика на англосаксонском, – так еще и… – снова англосаксонский[6].

– Это как раз ерунда: Холмс, будь он трижды неладен, обожает такие вот методы «психологического воздействия»… мальчишки мы, что ли, чтобы нас этим можно было запугать?! Давай лучше думать, как выкрутиться. Черт, времени совсем нет! Из-за этого проклятого алмаза он нас может арестовать прямо сегодня.

– Хрен там! А пупок у него не развяжется?!

– …С другой стороны, – задумчиво продолжил Моран, не обращая никакого внимания на показное бахвальство своего помощника, – если мы скажем ему, где находится камушек, он позволит нам без помех ускользнуть…

– Чего?! Бросить ТАКУЮ добычу? Целых сто тысяч?!

– Он предложил нам на выбор одно из двух.

– Ну, не знаю, старшóй…[7] Думать – это не по моей части, на такие дела у нас ты мастак. Может, чего сообразишь?

– Ну-ка, ну-ка, обожди, – полковник не глядя отмахнулся от слов Мертона. – Так… Болван он, этот всезнайка: я и не таких обводил вокруг пальца! Слушай сюда: он думает, что камень спрятан в каком-то тайнике, откуда его так сразу не достанешь. А на самом-то деле этот «тайник» – вот здесь, прямо на мне: потайной карман. Если мы сделаем все как надо, камушек уже сегодня вечером будет за пределами Англии, и еще прежде, чем наступит суббота, нас будет ждать в Амстердаме уже не этот приметный бриллиант, а четыре алмазика поменьше – правда, той же желтой воды, но ни один эксперт уже не опознает, что раньше они составляли единое целое. Этот тип ничего не знает о ван Седдоре…

– Ван Седдор? Я так думал, что он, это, вступит в игру через неделю…

– Так и планировалось. Но теперь планы меняются. Он отправится первым же пароходом. Кто-то из нас, ты или я, прямо сейчас поспешит к нему в Эксцельсиор-отель и передаст камень.

– Но ведь он, того, должен был везти его в шляпной коробке – ну, той, с двойным дном. А она, это, не готова еще.

– Что поделать: пусть везет как есть. Ждать – еще больший риск, каждая минута на счету.

– А этот тип? Ну, у которого мы сейчас сидим…

– Его-то одурачить куда проще, чем он сам думает. Ему ведь, во избежание скандала, даны четкие инструкции: не трогать нас, если есть возможность получить камень. Ну так и отправим его по ложному пути, а прежде, чем он поймет, что это неверный след, камушек уже будет за границей, в Амстердаме, да и мы там же.

– Хорошо бы, старшой… Особенно чтоб вот с этим, последним, осечки не вышло!

– Не выйдет, если мы оба сделаем свою часть дела, как должно. Ты прямо сейчас берешь камушек и отправляешься к ван Седдору: пусть поторопится изо всех сил. А я пока запудрю мозги этому краснобаю. Разыграю притворное признание, скажу, что алмаз сейчас у одного моего сообщника в Ливерпуле… в это он должен поверить… А когда разберется, что его пустили по ложному следу, мы уже будем в открытом море, а вместо одного бриллианта окажется четыре. И – поди сыщи концы…

Полковник еще раз внимательно оглянулся, не заметил ничего подозрительного – и вынул из потайного кармана небольшой кожаный футляр. Раскрыл его и на мгновение замер, любуясь:

– Вот он, бриллиант из английской короны…

– С вашего позволения…

Мертон и Моран ошеломленно отпрянули: узкая, но сильная рука великого детектива, просунувшись между ними, выхватила бриллиант. Главной же причиной этого ошеломления послужил тот факт, что Холмс – настоящий, живой Холмс – встал из того кресла, в котором, как преступники недавно удостоверились совершенно точно, располагался не он, а восковой манекен. При этом из-за двери в спальню продолжала доноситься мелодия баркаролы.

Впрочем, изумление длилось недолго.

– Да будь ты проклят! – воскликнул полковник, кошачьим движением отпрянув назад и потянувшись к карману, где, совершенно очевидно, был револьвер.

– Отправляйся в ад! – одновременно выкрикнул боксер, принимая стойку, характерную не для спортсмена, а для уличного бойца.

– Джентльмены, убедительно прошу вас: воздержитесь от сопротивления… повторяю, воздержитесь от сопротивления, оно абсолютно бесполезно. Наряд полиции с нетерпением ждет вас этажом ниже.

Неизвестно, что остановило боксера и полковника: упоминание о полиции или то, что Моран только потянулся к карману, а правая рука Шерлока Холмса уже была в кармане. Впрочем, полковник, похоже, всего лишь изобразил покорность судьбе:

– Дьявол вас забери, Холмс – да вы, похоже, сам дьявол и есть! Как вы тут оказались?!

– Элементарно, полковник: опять-таки простое, но эффективное устройство, позволяющее на миг выключить один свет и включить другой. Все остальное вам подскажет здравый смысл – и прозорливая реплика вашего коллеги по несчастью насчет «этих чертовых ширм», которых в квартире сейчас действительно больше, чем требует обстановка. Вот так у меня появился шанс подслушать вашу откровенную беседу, которая, знай вы о моем присутствии, оказалась бы куда менее откровенной, не так ли? Нет-нет, полковник: берите пример с Сэма! Вы совершенно правильно смотрите на карман моего халата, однако уверяю вас: там не просто один из этих вошедших сейчас в моду миниатюрных пистолетиков, но «Дерринджер-450»[8]. Так что я в самом деле держу вас обоих на прицеле, а выстрелить могу и прямо через ткань.

С этими словами Шерлок Холмс дернул за шнур одного из звонков. По лестнице с нижнего этажа загрохотали тяжелые шаги множества ног. Однако первыми появились не служители закона, а, как и прежде, юный Билли, успевший церемонно раскрыть перед ними дверь:

– Полиция, сэр!

– Передай в ее руки двух этих джентльменов, мой мальчик.

Полковник Моран, как завзятый картежник (пускай даже шулер), умел проигрывать. Он сам протянул навстречу полицейским сведенные вместе запястья, чтобы на них было легче надеть наручники.

Огромный Сэм тоже не сопротивлялся. Он, как-то сразу обмякнув, позволил надеть на себя наручники – и, лишь когда его выводили, сокрушенно покачал головой:

– Взят с поличным – это ж надо… А эта, как ее, скрипочка (далее боксер охарактеризовал музыкальный инструмент эпитетом, близким к англосаксонскому), – все еще пилит и пилит!

– О да, мой друг, – Шерлок Холмс кивнул ему на прощание. – Вы, возможно, еще не слышали о такой новинке современной науки и техники, как граммофон, но будьте уверены: у нее блестящее будущее!

Разыскиваемый

Поздней осенью девяносто пятого года удачный случай не только привел меня на Бейкер-стрит, но и позволил принять участие в расследовании преступления, более того – одном из элегантнейших, не побоюсь этого слова, расследований, которое производил мой друг Шерлок Холмс.

Моя жена в то время испытывала постоянное недомогание, и в конце концов я убедил ее предпринять оздоровительную поездку по Швейцарии. Она уехала, сопровождаемая своей школьной подругой Кейт Уитни: читатель, возможно, помнит имя последней, упоминавшееся в связи с одним странным случаем, который в хронике моих рассказов фигурирует под названием «Человек с рассеченной губой». Я бы и сам с радостью сопровождал ее, тем более что уже давно нуждался в отдыхе, моя практика на тот момент значительно выросла, и последние месяцы работа требовала от меня крайнего напряжения. Однако именно поэтому мне и не удавалось устроить себе хоть какое-то подобие отпуска, хотя я и обещал супруге, что вскоре все-таки непременно выберусь к ней в Швейцарию дней на десять или, в самом крайнем случае, на неделю (только после этого она и согласилась поехать). Увы, обстоятельства сложились так, что я, пускай и из лучших чувств, выступил в роли обманщика. Один из моих наиболее постоянных (и, добавлю, высокооплачиваемых) пациентов как раз в эти недели находился буквально между жизнью и смертью, так что мое присутствие было поистине необходимо. Лишь в конце августа кризис болезни миновал и во всяком случае жизнь пациента наконец оказалась вне опасности, а осенью наступило и выздоровление. Только после этого я почувствовал, что с достаточно спокойной совестью могу оставить свою практику в руках locum tenens[9] и задумался о том, где и как лучше всего провести краткое время отдыха, в котором мой организм уже настоятельно нуждался.

Первая же мысль, пришедшая мне в голову, была о том, чтобы навестить своего старого друга Шерлока Холмса. Из-за сложившихся обстоятельств я не имел о нем никаких известий вот уже несколько месяцев. Возможно, он сейчас не занят каким-либо особо срочным или длительным делом и у него возникнет желание присоединиться ко мне в поездке по Швейцарии?

Не прошло и получаса, как я уже стоял в дверном проеме нашего прежнего общего жилища на Бейкер-стрит, с ностальгией осматривая знакомую обстановку и принюхиваясь к знакомому запаху табака. Холмс в знакомом домашнем халате, покуривая знакомую трубку, возлежал на кушетке спиной ко мне. Он, разумеется, слышал, как открылась дверь, а до этого слышал мои шаги на лестнице, но не обернулся.

– Входите, Ватсон! – воскликнул он, по-прежнему не оборачиваясь. – Входите и рассказывайте, каким ветром – не сомневаюсь, самым благоприятным! – вас сюда занесло.

– У вас замечательный слух и столь же выдающаяся слуховая память, Холмс! – сказал я. – Не думаю, что даже после куда более короткого расставания мне удалось бы так же безошибочно узнать вашу походку…

– Равно как и мне вашу, – возразил мой друг. – Но когда вы преодолели лестничный пролет – по-прежнему, как и все эти годы, ужасно освещенный, – бодрым шагом, перескакивая через ступеньки, это, конечно, выдало человека, бывавшего здесь более чем многократно. Но все-таки не обязательно вас: даже тогда я мог лишь предполагать, но не утверждать. Однако когда тот, кто столь уверенно проделал весь этот путь, вдруг возле самой двери спотыкается о циновку, которая появилась там лишь чуть менее трех месяцев назад… Право же, это все равно что предъявить свою визитную карточку.

Не вставая, Холмс дотянулся до пары диванных подушек и с завидной меткостью швырнул их через всю комнату в глубокое кресло.

– Присаживайтесь поудобней, Ватсон. Сигареты в коробке – вон там, за настольными часами.

Я безропотно повиновался. Холмс бросил на меня мимолетный взгляд, и почти сразу же в глазах его возникло чувство, напоминающее досаду.

– Боюсь, что должен буду разочаровать вас, друг мой. Не далее как полчаса назад я получил предложение, которое, увы, помешает мне принять участие в той небольшой заграничной поездке, в каковую вы, если не ошибаюсь, намерены меня вовлечь.

– Право слово, Холмс, не кажется ли вам, что сейчас это нечто большее, чем дедукция?! Я чуть ли не готов заподозрить, что все ваши рассуждения о дедуктивном методе – всего лишь маскировка, на самом же деле вы являетесь самым что ни на есть злостным и отъявленным ясновидцем и нужные сведения получаете исключительно спиритическим путем! Это, конечно, шутка, но…

– Если человеку известно о его друге столько же, сколько мне известно о вас, – хмыкнул Холмс, – абсурдно предполагать спиритизм там, где достаточно простой логики. От пяти до семи вечера – стандартные часы, предназначеные для хирургической части вашей практики. Тем не менее в шесть часов вы появляетесь на моем пороге, причем появляетесь с улыбкой. Ясно, что бремя практики перенял ваш locum. При всем своем довольстве вы выглядите достаточно усталым. Стало быть, ваше намерение – отправиться в отпуск. Из вашего жилетного кармана торчит термометр, значит, вы ко мне явились прямо с обхода пациентов, так что по-настоящему ваш отпуск начинается, видимо, с завтрашнего дня. А если вспомнить тот уже обсуждавшийся нами факт, что по лестнице вы поднялись фактически вприпрыжку, что в левом кармане пиджака у вас новый «Брэдшоу»[10], а из правого выглядывает континентальное расписание туристических экскурсий… Право же, мне трудно было бы прийти к иному выводу. Особенно в свете того, что вы, повторяю, сегодня навестили меня впервые за три месяца.

– Вы, как всегда, правы, мой друг… – сказал я. После чего вкратце изложил ему свои планы, не скрыв своего крайнего огорчения тем, что Холмс, как теперь выяснилось, не сможет ко мне присоединиться.

Последовала короткая пауза. Затем Холмс поднял со стола телеграмму и задумчиво на нее посмотрел.

– Видите ли, Ватсон, это пока только приглашение, никаких подробностей оно не содержит. Если окажется, что этим делом можно пренебречь, уверяю: для меня не будет большей радости, чем составить вам компанию в заграничной поездке. Однако боюсь, что это расследование – судя по всему, довольно банальное – все-таки потребует моего участия. И займет при этом много если не интеллектуальных сил, то времени…

Он скатал телеграмму в шарик и перебросил его мне через комнату. Я разгладил бумагу и прочитал: «Холмсу, 221 Б, Бейкер-стрит, Лондон. Пожалуйста, приезжайте в Шеффилд как можно скорее. Необходимость расследования случая банковского мошенничества. Джервис, управляющий Британского Объединенного банка».

– Я уже отправил им телеграмму, что выезжаю в час тридцать с Сент-Панкрас[11]. В час тридцать ночи, Ватсон. Конечно, есть и более удобные рейсы, но сегодня вечером мне предстоит быть в Ист-Энде, чтобы завершить небольшое дело, связанное с одним дерзким похищением из Британского музея. Я говорю об этом с такой уверенностью потому, что собственно расследование уже проведено, остается только уладить вопрос так, чтобы избежать скандала. Ах, Ватсон, если бы вы только знали, что это за странное явление: представитель одной из славнейших фамилий в стране, обладатель звучного титула и при этом одержимый неконтролируемой страстью, почти манией к коллекционированию уникальных древних рукописей… даже если они являются музейным достоянием… и даже если для этого приходится иметь дело с уголовниками из ист-эндских трущоб… Ну да ладно, все это не имеет отношения к шеффилдскому случаю. Кстати, прежде чем ехать в Шеффилд, стоит поинтересоваться, не прояснят ли ситуацию вечерние газеты?

Холмс дернул за шнурок звонка. Мгновение спустя в комнате появился его юный слуга, очевидно, заранее знавший, что от него может сейчас потребоваться: в руках у юноши были газеты.

– Ага, – произнес через некоторое время мой друг, последовательно просмотрев колонку новостей в «Ивнинг Ньюс», «Стандард», «Глоуб» и «Стар». – По-видимому, вот эта заметка проливает некоторый свет на сущность дела.

Я взял газету из его рук и прочитал:

– Дальше там следует подробное описание подозреваемого, – Холмс указал на нижнюю часть страницы. – Я его пока не читал, но в дальнейшем, конечно, пригодится.

Он взял у меня газету, сложил ее пополам. Потом испытывающе посмотрел мне в глаза:

– Похоже, Ватсон, это действительно интересное дело, серьезная разминка для интеллекта. Не думаю, что этого Бута удастся поймать так легко, как утверждают газетчики. Да, у него было не так уж много времени, чтобы замести следы после преступления, но зато перед этим имелась возможность потратить на планирование преступления целый год. И на планирование, так сказать, путей отхода – тоже. Однако это, конечно, мое первое впечатление, которое может оказаться и обманчивым. А что скажете об этом вы? Мы с вами отлично помним, как часто расследования, начинавшиеся крайне необычно, вскоре сводились к обыкновеннейшей рутине. Но случалось им и превращаться в подлинные бриллианты расследования, такие, справиться с которыми нам удавалось лишь вместе…

– …А если кто-нибудь скажет, что это не так, – ответил я, перефразируя Сэма Уэллера, – тот скажет неправду, которая на правду не только не совсем похожа, но и совсем непохожа[12]. В любом случае, коль скоро дело касается меня, буду только счастлив присоединиться к вам, друг мой!

– Значит, давайте считать, что по этому поводу мы договорились. Тогда я оставляю вас. Мне, как вы помните, вскоре предстоит нанести визит в ист-эндские трущобы и уладить то небольшое дельце о краже в музее. Не забудьте: наш поезд отходит от Сент-Панкрас в час тридцать ночи!

За несколько минут до названного времени я уже стоял на платформе, но Холмса не было. Его высокая фигура возникла рядом со мной буквально в последние мгновения, когда минутная стрелка больших вокзальных часов указывала ровно половину второго и проводники начали шумно захлопывать двери вагонов.

– Вот мы и отправляемся, Ватсон! – выкрикнул мой друг с веселым легкомыслием, когда нам все-таки удалось вскочить в поезд. – Бьюсь об заклад: вы были уверены, что я опоздаю. У меня сегодня действительно был чрезвычайно напряженный вечер, буквально ни минуты свободной с тех пор, как мы расстались, но всеми имеющимися минутами я распорядился с толком. Что ж, по мнению одного француза, так и должен поступать настоящий англичанин: «Хорошо использованный минимум вполне достаточен!»

– Кто это сказал?

– Англичанин Филеас Фогг. Точнее, все-таки француз Жюль Верн. Роман «Вокруг света за восемьдесят дней» – слыхали?

– Доводилось. Но, Холмс, вы напрасно думаете, будто меня так уж смутило ваше появление за миг до отхода поезда. Это предпоследнее, чем меня можно удивить!

– А последнее?

– Последнее – если вы окажетесь на платформе не просто вовремя, но на десять минут раньше.

– Да, если уж выбирать между двумя из этих зол… – пробормотал Холмс. – Ладно, давайте устраиваться на отдых. Очень кстати получилось, что в вагоне первого класса мы оказались одни. Нам надо как следует выспаться: завтра, судя по всему, нас ожидает тяжелый день.

Он опустил непрозрачный абажур, пригасив свет электрического ночника у своего изголовья, откинулся на спинку сидения – и прошло не более минуты, как мерное дыхание убедило меня, что мой друг крепко спит.

Одной из особенностей Холмса была способность мгновенно засыпать в любой выбранный им свободный момент. Правда, он обладал и прямо противоположными способностями, позволявшими ему очень долго воздерживаться от сна, чем, к сожалению, часто злоупотреблял, несмотря на мои возражения. В результате ему порой действительно удавалось за несколько бессонных суток распутывать очень сложные и необычные дела, однако, утверждаю это как врач, такая бессонница все-таки действительно вредна для здоровья.

Не наделенный тем же даром, что Холмс, я тоже постарался последовать его примеру. Поезд стремительно несся сквозь ночь, вагон ритмично потряхивало на стыках, иногда мы пролетали сквозь освещенные станции или мимо рядов горящих во тьме фонарей… Заснуть мне все никак не удавалось, я с завистью поглядывал на безмятежно дремлющего Холмса, но сам сумел погрузиться в дрему лишь через несколько часов. Во всяком случае, отчетливо помню, как мы миновали Ноттингем, и я уже уверился было, что меня ожидает бессонная ночь…

Проснулся я от того, что вагон чуть накренился на повороте. Через секунду в глаза мне ударил солнечный свет, хотя в миг моего пробуждения, готов поклясться, вокруг царил полумрак. Холмс, сидя напротив, внимательно штудировал «Брэдшоу», время от времени сверяясь с расписанием пароходных рейсов. Заметив, что я пошевелился, он перевел взгляд на меня.

– С вашим зрением все в порядке, Ватсон, и утро по-прежнему не наступает мгновенно. Просто мы уже миновали Доур, а сейчас как раз вынырнули из Тотлейского туннеля[13]. Стало быть, приготовьтесь: поезд будет в Шеффилде через несколько минут.

– Вижу, вы не тратите время впустую.

– Да, сейчас я окончательно убедился: «Брэдшоу» – полезнейшее издание всех времен и народов. Во всяком случае, для людей моей профессии.

– И чем этот справочник прямо сейчас помог вам в расследовании? – спросил я с легким удивлением.

– Пока, допускаю, и не помог, но в любом случае он позволяет, так сказать, держать в руках весь объем информации, которая ежеминутно может оказаться полезной. Весьма вероятно, что этот человек, Джейбс Бут, решил уехать из страны. Если эта моя гипотеза правильна, то он, несомненно, окажется просто вынужден будет черпать информацию из тех же источников. Судя по сведениям, сообщаемым утренней «Шеффилд Телеграф»…

– Холмс! Как вы, не выходя из поезда, сумели узнать, что пишут в сегодняшней газете?!

– Никакого спиритизма, Ватсон: я купил ее на остановке в Лестере, когда вы все еще изволили безмятежно почивать… Так вот, в «Шеффилд Телеграф» сообщается, что наличные по последним из подделанных чеков мистер Бут получил в Северо-Британском банке, что на Сэвил-стрит. При этом время самой последней из этих банковских операций установлено с точностью до минуты: она произведена ровно в четверть третьего пополудни в среду. Он нанял кеб и в нем проделал маршрут с остановками у всех намеченных банков, причем финальная точка этого маршрута, Сэвил-стрит, находится совсем неподалеку от железнодорожной пассажирской станции. Отпустив кебмена, Бут мог пешком добраться до этой точки… так… примерно через три минуты после того, как покинул Северо-Британский банк. А теперь открываем справочник и видим, что, согласно расписанию, в четырнадцать двадцать два оттуда следует скоростной экспресс по маршруту Шеффилд – Ливерпуль. На конечную станцию он прибывает менее чем через два часа, в шестнадцать двадцать. Этот рейс рассчитан специально на тех, кто хочет успеть к отправлению пассажирского лайнера «Эмпресс Квин», линия «Уайт Стар»[14], который в восемнадцать тридцать выходит из Ливерпульской гавани и берет курс на Нью-Йорк. Не исключен и другой вариант: специальный поезд, маршруты которого согласованы с Гульским пароходством, отбывает с этой же шеффилдской станции в четырнадцать сорок пять и приходит в Гуль всего через два с четвертью часа, как раз успевая к рейсу «Кометы». Это голландский паровой пакебот, он отправляется по маршруту Гуль – Амстердам ровно в восемнадцать тридцать, так что у пассажиров есть время без спешки добраться от вокзала в порт.

– Вы, безусловно, правы, Холмс. Это два равновероятных пути бегства!

– На мой взгляд, первый все же более вероятен. Но возможны, конечно, оба.

Едва Холмс произнес эту фразу, как наш поезд затормозил у шеффилдского вокзала.

– Пять минут пятого, – я посмотрел на часы. – Без нескольких секунд…

– По сравнению с расписанием мы опоздали почти на полторы минуты, – Холмс покачал головой. – Мистер Фогг был бы недоволен, но планам мистера Бута столь малые несовпадения вряд ли помешают. Нам – тем более. У нас остается вполне достаточно времени, чтобы как следует позавтракать и выпить крепкого кофе, прежде чем отправляться по делам.

После завтрака мы первым делом посетили центральное отделение полиции. Каких-либо новых сведений по интересующему нас вопросу к тому времени не поступило, нам сообщили только, что официально дело теперь ведет инспектор Лестрейд из Скотленд-Ярда, который прибыл в Шеффилд еще прошлым вечером. Кроме того, мы узнали в полиции адрес мистера Джервиса, управляющего того банка, где работал Бут, а также адрес дома, в котором Бут ранее проживал. Последний располагался в Брумхилле, на окраине Шеффилда, так что сначала мы заехали к управляющему.

Кебмен доставил нас на место в семь тридцать. Судя по всему, банкир первоначально хотел обсудить вопрос с одним только Холмсом, но тот настоял на моем присутствии, поэтому в роскошно обставленную гостиную мы проследовали вместе. Ждать пришлось недолго: мистер Джервис, крепкий полнокровный джентльмен примерно пятидесяти лет, спустился к нам почти сразу. Весь его облик распространял вокруг себя неуловимый аромат финансового процветания, но по тяжелому дыханию банкира и его раскрасневшемуся лицу (в комнату, где мы находились, он даже не вошел, а буквально вбежал), было видно, каким ударом для него стала эта история.

– Извините, джентльмены, что вам все-таки пришлось меня дожидаться, – отдуваясь, произнес хозяин. – Мистер Холмс, я получил вашу телеграмму и ждал вашего приезда, но вы и вправду прибыли быстрее, чем я мог предполагать.

– Право слово, мистер Джервис, – мой друг покачал головой. – В извинениях нет никакой необходимости, скорее, нам должно быть неловко за столь неурочный визит. Именно поэтому давайте сразу перейдем к делу мистера Бута, которое, строго говоря, и является источником всех этих затруднений. Надеюсь, нам удастся с ним разобраться.

– Буду счастлив помочь вам в этом расследовании, мистер Холмс, – банкир, не зная, куда девать руки, нервно теребил золотую цепочку часов, массивную, словно якорная цепь. – Спрашивайте все, что считаете нужным.

– Когда мистер Бут начал работать в вашем банке?

– В январе тысяча восемьсот восемьдесят первого.

– Вам известен его первый адрес, по которому он поселился в Шеффилде?

– Он снял жилье на Ашгейт-роуд и, насколько я знаю, живет там до сих пор. То есть жил…

– Вы что-нибудь знаете о нем, его семье и вообще о его жизни до того момента, как он поступил к вам в качестве служащего?

– Увы, очень мало. Он холостяк, родителей его, кажется, нет в живых – и, боюсь, это все, что мне известно. Но до этого он работал в филиале нашего банка в Лидсе, где получил наилучшие рекомендации. К сожалению, больше ничего не могу об этом сказать.

– Эти рекомендации подтвердились? Он был толковым работником?

– Безусловно, мистер Холмс! Лучшим банковским работником на моей памяти!

– Он владел каким-либо языком, кроме английского?

– Практически уверен, что нет. У нас есть специальный клерк, который ведает иноязычной корреспонденцией – и я точно знаю, что Бут обращался к нему за помощью, когда ему приходилось иметь дело с документами или письмами из других стран Европы.

– Мистер Джервис, вы – банковский работник с большим опытом; Бут, полагаю, тоже. Как вы думаете, мог ли он хотя бы приблизительно вычислить, как скоро будет обнаружен подлог?

– Ну, это зависит от многих обстоятельств. Впрочем… – банкир задумался. – Будь это один чек – могла пройти неделя, даже две. По крайней мере, если востребованная сумма оказалась бы не слишком велика. В противном случае это непременно привлекло бы внимание, а при таких обстоятельствах тщательная проверка неизбежна. Так что столь крупную сумму, как в конечном счете похитил Бут, подобным образом снять со счета вообще нельзя: банк заподозрит неладное сразу, еще до того, как выдаст деньги. Разбив всю сумму на двенадцать долей, эти чеки обналичить можно, но замести следы после этого гораздо труднее. Я бы сказал, что это невозможно даже теоретически. Действительно трудно поверить, как опытный банковский работник подался на такую авантюру: будучи в здравом уме, он должен был понимать, что его мошенничество будет обнаружено самое позднее через двадцать четыре часа – и полиция тут же отправится по его следам!

– Благодарю вас за столь подробную информацию, мистер Джервис. Благодаря вам я получил ответ на все вопросы, которые мне доселе были неясны. Обещаю, что буду держать вас в курсе расследования. – Шерлок Холмс поднялся с кресла. Я тоже встал, понимая, что наш визит близок к завершению.

– Буду вам очень обязан, мистер Холмс. Этот прискорбный случай, как вы понимаете, вызывает у всех нас большое беспокойство – и не только из-за похищенных денег. Какие именно шаги лучше всего предпринять в первую очередь, оставляем полностью на ваше усмотрение. Да, кстати, я послал домохозяйке Бута просьбу ничего не переставлять и вообще не трогать в его комнатах до тех пор, пока у вас не появится возможность тщательно обследовать их.

– Чрезвычайно мудрое решение, – Холмс кивнул. – Это может очень помочь делу.

– Насчет накладных расходов не беспокойтесь. Я проинструктировал своих помощников, можете обращаться в банк в любое время – затраты вам возместят немедленно.

Банкир вежливо проводил нас до дверей и мы откланялись.

Вскоре мы уже были в Брумхилле, у входа в дом на Ашгейт-роуд, где Бут квартировал последние семь лет[15]. На звонок вышла горничная, которая и сказала, что хозяйка, миссис Парнелл, сейчас как раз показывает квартиру некому джентльмену. Когда мы объяснили девушке, по какому делу пришли, она тут же провела нас в кабинет бывшего жильца, располагавшийся на первом этаже. Там мы увидели миссис Парнелл (невысокую, пухленькую, миловидную и донельзя разговорчивую даму лет сорока) и «некого джентльмена», оказавшегося нашим давним знакомцем Лестрейдом. Инспектор как раз заканчивал осмотр помещения.

– Доброе утро, Холмс, – по лицу Лестрейда блуждала чрезвычайно самодовольная улыбка. – Вы, как то частенько случается, прибываете к месту действия чуть слишком поздно. Похоже, что я уже получил всю информацию, необходимую, чтобы поймать этого субчика!

– Искренне рад слышать это, – сухо сказал Холмс. – И столь же искренне готов буду поздравить вас, если этой информации действительно окажется достаточно. Возможно, после того как я произведу хотя бы беглый осмотр, мы сможем сверить свои мнения.

– Как пожелаете, – ответил инспектор с вальяжностью человека, успехи которого столь велики, что он может позволить себе великодушие. – Лично я думаю, что вы просто зря потратите время. Может быть, сразу сказать вам, что именно я обнаружил? Просто для экономии ваших сил?

– Нет-нет, давайте пока обождем. Если угодно, отнеситесь к этому как к моей прихоти.

Прислонившись спиной к каминной доске, Холмс, негромко посвистывая, оглядел комнату. Через минуту его взгляд вернулся к миссис Парнелл.

– Ваш жилец, наверное, снял комнату уже меблированной? Вся обстановка принадлежит вам?

Хозяйка многословно подтвердила эту догадку.

– А картина, которая до утра прошлой среды висела вот здесь… – мой друг, не оборачиваясь, указал на стену за своей спиной. – Она, наверно, принадлежала мистеру Буту?

Присмотревшись, я увидел прямо над каминной полкой, чуть повыше головы Холмса, прямоугольный участок обоев, до недавнего времени защищенный от солнечного света и потому менее выцветший. За многие годы я хорошо изучил рабочие методы своего друга, поэтому ни на миг не усомнился, что этот прямоугольник он заметил сразу же, как только вошел в комнату. С несколько большим трудом, но все же удалось понять, как Холмс сумел столь точно определить время: на стене не было и следов паутины, которая неизбежно должна была скопиться за рамой, висевшей несколько лет, – следовательно, сама миссис Парнелл или служанка успели пройтись по этому прямоугольнику метелкой от пыли. А поскольку мистер Джервис уже днем в среду предупредил хозяйку, чтобы в квартире ни к чему не прикасались, значит, уборка была произведена до этого, а картина снята со стены еще раньше.

Но это мне удалось проследовать за логикой Холмса; полицейский же и домохозяйка буквально замерли с открытыми ртами.

– Д-действительно, мистер Бут снял ее со стены в среду утром, – запинаясь, произнесла женщина. – Это была даже не просто его собственная картина, а картина, которую он собственноручно нарисовал. Этот, ну, эскиз – незавершенная работа: он сам так говорил. Правда, он, кажется, и не пытался ее завершить. Так вот, мистер Бут ее взял и унес с собой. Объяснил – мол, собрался другу подарить. Сказать, что я была удивлена – это, сэр, еще слишком слабо сказано будет: я ведь знала, как он ею дорожит, у меня ни тени сомнения не было, что он с этим эскизом никогда в жизни не расстанется. Ну, если подумать, то понятно, отчего он решил избавиться от своего имущества, но я-то этого не знала и удивилась, сэр, вот право же слово – ну так удивилась, что…

– Хорошо-хорошо, – Холмс сделал нетерпеливый жест. – Эскиз, если я правильно понял, был совсем небольшой. Акварель?

– Она самая, сэр, миленький такой рисунок, хотя и мрачный. Вересковая пустошь, холм, и на голой его вершине – три или четыре стоячих камня, а поверх них другие глыбы положены, на манер стола, сэр. Мистер Бут это еще называл как-то… вроде как «дружеский круг»…

– Скорее, «друидический», но дело не в этом. А что, он часто рисовал такие акварельки?

– Ни разу, сэр, во всяком случае, пока жил здесь. Говорил, в отрочестве много занимался живописью, пока еще родители были живы, а потом не до того стало, он и забросил это дело…

– Понятно…

Холмс снова осмотрел комнату – и я увидел, как глаза его вспыхнули, когда он заметил какой-то предмет, стоящий на фортепьяно. Это была фотография в рамке.

– Надо думать, это и есть ваш жилец, миссис Парнелл? Во всяком случае, черты его лица совпадают с тем описанием, которое я получил.

– Да, сэр, это его фотография. И очень хорошая, если хотите знать мое мнение: мистер Бут на ней ну прямо как живой!

– Как давно она была снята? – Холмс взял фотографию в руки.

– О, совсем недавно: всего несколько недель, сэр. Я как раз была здесь, стояла на этом самом месте, когда прибежал мальчишка-посыльный от фотографа с пакетом. Мистер Бут сразу же при мне и вскрыл его, то есть пакет, а не мальчишку. Там было только две фотографии, вот эта и еще другая. Ту, вторую, он подарил мне, не знаю уж зачем, а эту оставил здесь.

– Вы меня чрезвычайно заинтриговали, – Холмс внимательно посмотрел на хозяйку. – Этот полосатый пиджачный костюм, в который ваш жилец одет на этом снимке… Скажите, когда он уехал от вас в среду, на нем действительно была эта же самая одежда?

– Да, сэр, насколько я могу припомнить, он был одет точно так же, как тут.

– Спасибо, миссис Парнелл. Не припомните ли: когда ваш жилец уходил отсюда в тот последний раз – он, случайно, не сказал чего-то необычного?

– Ох, сэр, я, право, и не вспомню ничего такого. Да мы тогда почти и не разговаривали. Разве только утром, когда я приготовила ему чашку горячего шоколада, он сказал…

– Одну минуту. Мистер Бут всегда пил поутру горячий шоколад?

– Ой, сэр, что да, то да. И зимой, и летом. Уж такая у него была привычка: сразу, как проснется, еще до завтрака, звонит мне – и я ему готовлю. Мне так кажется, он скорее бы на службу без всего другого пошел, а вот про шоколад не забыл бы. Да, так вот, в среду утром, как я эту чашку ему принесла, он сперва что-то сказал о погоде, а потом вдруг заявляет: «О, между прочим, миссис Парнелл, забыл вам сказать: сегодня вечером я уезжаю на пару недель. Багаж свой я уже упаковал, после обеда пришлю за ним носильщика».

– И вы, вне всякого сомнения, были очень удивлены этим? – понимающе кивнул Холмс.

– Да, честно-то говоря, не так чтобы очень, сэр. Он ведь по службе часто ездил с ревизией или, уж не знаю, не разбираюсь в этом, по иным делам во всякие там банковские филиалы. Такая уж у него была работа: чуть ли не ежедневно могут приказать – и сорвешься с места, что делать-то. Особенно в последнее время его, бедняжку, все время в командировки посылали. Такого, чтоб он аж на несколько недель уезжал – этого, сэр, не было, разве что в отпуск. Но на несколько-то дней – запросто. Тут уж привыкнешь не удивляться…

– Вот оно как… А позвольте поинтересоваться, миссис Парнелл: «последнее время», когда мистер Бут постоянно ездил в служебные командировки, – это пару месяцев назад, не так ли?

– Больше, сэр. Сразу после рождественских праздников началось. Уж так его заваливали работой, так заваливали…

– Понятно… – казалось, что этот разговор Холмса совершенно не интересует и продолжает он его исключительно из вежливости. – Да, конечно, кому такое понравится, когда работодатель постоянно придумывает новые поручения, к тому же связанные с отъездами из дома…

– И не говорите, сэр. Да еще и вечерняя работа, после службы: он тогда же брал на дом какие-то документы, сидел за ними дотемна… буквально с ног валился. А ведь мистер Бут – он не здоровяк какой: тихий такой джентльмен, необщительный, из породы домоседов…

– Он, как я погляжу, все свое имущество, кроме картины, так и оставил в вашем доме?

– Какое там имущество, сэр… Ничего он толком не скопил, а если что и было – так разве только старье всякое, от которого проку чуть. Сейчас все идет к тому, что мистер Бут – вор; но если даже и так, то он – самый честный вор во всей Англии, сэр! – хозяйка даже не заметила, что произнесла афоризм. – Уезжая в среду, он мне заплатил за жилье на остаток недели вперед и на всю следующую неделю, потому что, мол, до выходных точно не вернется. А ведь я от него ничего такого и не требовала!

– Да, это, конечно, говорит в его пользу, – улыбнулся Холмс. – Так, значит, никакого ценного имущества у него и не было?

– Ну, раз уж вы спрашиваете, сэр, то были еще книги, но он их в основном уже продал. Давно, еще несколько месяцев назад. Наверно, бóльшую часть – каким-то серьезным покупателям, потому что вывозил по многу за один раз.

– Среди этих книг были старинные издания?

– Были, сэр. Я в этом не смыслю, но мистер Бут смыслил: он мне сам как-то раз сказал, что в его коллекции есть экземпляры, стóящие немалых денег.

Все время, пока длилась эта беседа, инспектор Лестрейд нетерпеливо барабанил пальцами по столешнице. Теперь он встал:

– Простите, Холмс, если вам охота и дальше собирать сплетни – воля ваша. А я, к сожалению, должен вас покинуть. Мне еще надлежит отправить телеграмму по поводу ареста этого нашего «честного вора». Ей-богу, Холмс, вам сперва все-таки стоило ознакомиться с моей находкой. Если бы вы прочли, что написано на этом обрывке промокательной бумаги, которую я нашел в корзине для бумаг, вы бы избавили себя от множества лишних хлопот!

Он торжествующе швырнул на стол измятый листок.

Холмс поднял бумагу, осторожно разгладил ее и поднес к зеркалу, стоящему на буфете. Заглянув через его плечо, я сумел прочесть отражение написанного, складывающееся в осмысленные строчки. Почерк принадлежал, несомненно, Буту: Холмсу уже успели выдать ознакомительные образцы, которые я просмотрел с не меньшим вниманием, чем он сам.

Это было письмо в одно ливерпульское агентство, занимающееся предварительным заказом билетов на трансокеанские линии. В письме содержались инструкции: корабль – «Эмпресс Квин», маршрут – от Ливерпуля до Нью-Йорка, каюта – отдельная, класс – первый. Некоторые слова и даже целые строки оказались смазаны, но в целом можно было понять, что оплата предполагается чеком, который отправлен вместе с письмом. Внизу стояла подпись: «Дж. Бут».

Текст Холмс прочел сразу, гораздо больше внимания он уделил самой бумаге. По-видимому, ею промокали далеко не одно только это письмо, но, к счастью, нужные нам строки попали на самый центр промокашки, а кляксы и неясные помарки располагались в основном по краям. В одном из углов даже удалось обнаружить адрес ливерпульского агентства: по всей видимости, Бут этим же листом промокнул и запечатанный конверт.

– Мой дорогой Лестрейд, вам действительно очень повезло: даже более, чем я мог вообразить, – церемонно произнес Холмс, возвращая инспектору бумагу. – Могу ли я узнать, какие шаги вы теперь намерены предпринять?

– Безусловно, первым делом я отправлю телеграмму нью-йоркской полиции: пусть арестуют этого умника сразу по прибытии, – сказал Лестрейд. – Есть и другое, столь же первоочередное дело: следует твердо убедиться, что корабль не делает остановки в Куинстауне[16]. И если это имеет место – я должен принять все меры, чтобы мошенник не смог сойти на берег и скрыться.

– В Куинстаун судно не заходит, – спокойно сказал Холмс. – Я это проверил первым делом, когда рассматривал возможные пути, которыми мистер Бут может воспользоваться для бегства. И узнав, что «Эмпресс Квин» отправляется прямым курсом в Нью-Йорк, сразу подумал: нет, вряд ли наш беглец будет спасаться столь предсказуемым способом…

Это замечание Лестрейд совершенно проигнорировал. Уходя, он заговорщически подмигнул мне: было совершенно ясно, что инспектор не поверил Холмсу, сочтя его последние слова попыткой «сохранить лицо». По правде говоря, я был готов присоединиться к этому мнению, хотя у меня, безусловно, защемило сердце при мысли о том, что гений моего друга спасовал перед случайной находкой Лестрейда, которому, строго говоря, просто посчастливилось.

Холмс с невозмутимым видом повернулся к миссис Парнелл и поблагодарил ее за помощь, оказанную следствию.

– Не стоит благодарности, сэр, – грустно ответила она. – Если уж мистер Бут решил, что он имеет право совершить кражу, то он имеет право и быть пойманным, даже если – это я должна сказать со всей определенностью! – по отношению ко мне он всегда был истинным джентльменом. Мне только жаль, что я, кажется, так и не смогла сообщить вам ничего мало-мальски полезного.

– Напротив, – Холмс покачал головой. – Уверяю вас: то, что вы сказали нам, на самом деле имеет огромное значение и, видимо, существенно поможет следствию. Во всяком случае, лично меня вы натолкнули на очень плодотворную мысль. Между прочим, коль скоро мистер Бут, в чем нет сомнений, перестал быть вашим съемщиком, не найдете ли вы возможность приютить в этой же квартире меня и моего друга доктора Ватсона? Нам, по-видимому, придется провести здесь еще несколько дней, чтобы окончательно прояснить ряд обстоятельств, связанных с этим делом…

– Конечно, сэр, я буду только счастлива.

– Отлично! Тогда ждите нас сегодня к обеду. Точнее, примерно к семи вечера, раньше мы вряд ли сумеем освободиться.

Хотя Лестрейд только что всячески демонстрировал, до чего ему некогда, он все же нашел возможность дождаться, пока мы выйдем из дома миссис Парнелл, и поинтересоваться планами Шерлока Холмса. Когда мой друг не сообщил ему ничего конкретного, сказав только, что намерен задержаться в Брумхилле и кое-что уточнить, инспектор тут же вспомнил, что очень спешит и умчался в участок, чтобы оттуда отправить телеграмму главе нью-йоркской полиции.

К моему глубокому разочарованию, «кое-что уточнять» мой друг отправился в одиночку. Объяснил он это так:

– Помните, Ватсон: вы сейчас в отпуске. Значит, вам нужно отдыхать и развлекаться – а я, могу вас уверить, сейчас намерен заниматься вещами донельзя скучными и утомительными. Поэтому вам действительно совершенно незачем оставаться со мной. Более того, я категорически настаиваю на том, чтобы вы нашли максимально интересный способ провести время до вечера. Никогда не прощу себе, если вы этого не сделаете!

Весь мой прошлый опыт подсказывал, что протестовать и вообще как-то спорить с Холмсом, раз уж он настроился на такой лад, в высшей степени бесполезно. Поэтому я заверил Холмса, что ему не придется уговаривать меня дважды, после чего поймал кеб и отбыл на поиски развлечений.

Я провел несколько часов в художественной галерее, посетил местный музей, после ланча не спеша прогулялся вдоль древнего тракта, ведущего в направлении Манчестера. Эта прогулка и в самом деле дала возможность если не развлечься, то отдохнуть, вдоволь наслаждаясь свежим воздухом и романтическим видом на вересковые пустоши, правда, без друидических кругов. Должен признать, что мой друг оказался прав: к дому на Ашгейт-роуд я возвращался в превосходном состоянии духа и с много лучшим аппетитом, чем то мне было свойственно уже добрых полгода.

Холмс возвратился не в семь, как обещал, но по меньшей мере в половине восьмого. Я сразу заметил, что он не в духе. На вопросы по поводу того, как продвигается расследование, мой друг ничего не ответил и вообще за весь вечер не произнес почти ни единого слова, устроившись в мягком кресле и задумчиво попыхивая трубкой. Впрочем, меня это не слишком встревожило. Такие приступы замкнутости для Холмса были весьма характерны – и они никоим образом не позволяли судить, близок ли он к разоблачению преступника или, наоборот, последний сумел на некоторое время увеличить дистанцию между собой и правосудием. Одно можно было сказать точно: в такие часы остро отточенный ум моего друга весь целиком сосредоточен на решении стоящей перед ним задачи.

На следующее утро, сразу после завтрака, горничная принесла письмо от мистера Джервиса, сообщив, что посыльный сразу же ушел и ответа не требуется.

Холмс, обычно вскрывавший письма аккуратно, на сей раз, вопреки своему обыкновению, разорвал конверт резким движением. Пока он читал, я видел, как по его бледному от усталости лицу растекается краска досады.

– Черт бы побрал его наглость, – пробормотал он. – Прочтите-ка, Ватсон. Не припомню случая, чтобы клиент обращался ко мне в подобном тоне.

Меня не пришлось упрашивать. Послание было кратким – и действительно почти оскорбительным:

– Довольно холодная отповедь, не так ли, Ватсон? – с большим облегчением я обнаружил, что мой друг не просто сумел преодолеть гнев, но неожиданно развеселился. – Я буду очень удивлен, если в ближайшее время этот «Совет» не примется горько сожалеть о своем решении, потому что дело ни в коем случае не является столь простым, как думает наш приятель Лестрейд. Как бы там ни было – поздно: теперь я, конечно, откажусь представлять интересы этих банкиров даже в том случае, если они приползут на брюхе. Единственно, о чем можно сожалеть, так это о том, что мы не довели до конца это расследование: уже сейчас ясно, что оно содержит ряд совершенно необычных и очень интересных особенностей.

– То есть вы не считаете, что Лестрейд сумел взять правильный след?! – воскликнул я в изумлении.

– Поживем – увидим, Ватсон… – на лице Холмса появилось загадочное выражение. – Помните: Бут еще отнюдь не арестован, даже если Лестрейд свято уверен, что это лишь вопрос времени.

Больше мне так ничего и не удалось из него выжать…

В результате того что шеффилдские банкиры столь грубо отказались от услуг моего друга, мы вместо расследования провели замечательную неделю в маленькой деревушке Хэйтерсайдж на окраине Дербиширских торфяных болот. Это отличная местность, сочетающая лучшие достоинства курортных и туристских краев, так что в Лондон мы возвратились по-настоящему отдохнувшими. Я даже подумал, что нет особых причин сетовать на бестактность мистера Джервиса, раз уж из-за его письма импровизированный отпуск превратился в настоящий.

Моя жена еще не возвратилась из Швейцарии, а у Холмса, как выяснилось, пока что не было новых дел. Прежде мне в таких случаях случалось переселяться на Бейкер-стрит, но на этот раз я, наоборот, уговорил Холмса погостить в моем доме.

Конечно, мы внимательнейшим образом продолжали следить за новостями о деле Джейбса Бута, которое журналисты уже успели окрестить «Шеффилдским подлогом». В газетах регулярно публиковались так называемые «отчеты о преследовании преступника», которые создавали впечатление, будто полиция и вправду следует по пятам за похитителем шести тысяч, но на самом-то деле подлинных новостей не было, как не было и преследования – да и не могло быть: во всяком случае, до тех пор пока корабль не прибыл в Нью-Йорк. В основном на газетных страницах содержались умозрительные описания душевных мук виновника, который, «нервно озираясь и скрывая внутреннюю дрожь, расхаживает по палубе «Эмпресс Квин». Горделивое судно неостановимо движется сквозь безжизненные просторы Атлантики – а рука правосудия, столь же неумолимая, уже протянулась над ним, готовая схватить преступника в тот самый миг, как он ступит на землю Нового Света». После очередного прочтения подобной заметки Холмс улыбался все более и более загадочно.

Наконец настал день, когда «Эмпресс Квин» должен был достигнуть Нью-Йорка; я не мог не заметить, что на лице Холмса, обычно столь непроницаемом, все-таки проступило потаенное беспокойство, когда он развернул вечернюю газету. Но случай распорядился так, что нашему неведению суждено было продлиться: газета коротко извещала читателей, что судно благополучно прибыло к Лонг-Айленду в шесть утра, однако на борту был зафиксирован случай холеры, поэтому нью-йоркские власти, в соответствии с установленной процедурой, оказались вынуждены поместить лайнер в карантин, и ни одному из пассажиров или членов команды не будет разрешено сойти на берег ранее чем через двенадцать дней.

Но уже два дня спустя в газетах появилась более полная информация. Отныне можно было считать твердо установленным, что Бут находился на борту «Эмпресс Квин». Дело не только в том, что его имя присутствовало в списке пассажиров: Бута опознал один из инспекторов санитарной службы, посещавших корабль. Инспектор не только видел этого человека на близком расстоянии, но и разговаривал с ним. Все приметы, список которых был отправлен по телеграфу, совпадали, ошибка исключена.

Кроме того, газеты превозносили действия инспектора Лестрейда из Скотленд-Ярда, который «не только с величайшей прозорливостью вычислил единственно возможный маршрут побега и своевременно предупредил американскую полицию, но и сам немедленно ринулся вслед за подозреваемым, забронировав место на ближайшем по времени отправления лайнере, едва лишь пришли вести из Нью-Йорка. Инспектор прибудет на место даже раньше десятого числа, когда будет снят карантин, так что он не только лично осуществит арест, но и доставит преступника в Англию!»

Мне нередко приходилось видеть моего друга удивленным, но не помню ни единого случая, чтобы что-либо поразило его так, как содержание этой газетной заметки. Причины этого остались за пределами моего понимания, ведь, на мой взгляд, именно такого развития событий и следовало ожидать. Тем не менее Холмс весь день просидел почти неподвижно, с застывшим лицом, уставившись в одну точку. Даже свою любимую старую трубку он так ни разу и не закурил, хотя все время вертел ее в руках.

– Знаете, Ватсон, – сказал он ближе к вечеру. – Кажется, это даже хорошо, что меня вынудили устраниться от расследования того шеффилдского случая. Судя по тому, как там все обстоит на самом деле, я имел шанс выставить себя беспросветным глупцом!

– Мой дорогой друг! Почему?! – изумился я.

– Потому что я с самого начала определил, как не должен был поступать наш подозреваемый. А поскольку он, вопреки всем моим выводам, на самом деле, видимо, поступил именно так – то, получается, я катастрофически ошибся…

В течение нескольких следующих дней Холмс выглядел чрезвычайно подавленным. Я не удивлялся этому: разумеется, осознание того, что в своих выводах он допустил серьезную ошибку и, более того, выстроил на ее основе ложную цепь рассуждений – все это могло крайне расстроить и менее уверенного в своем интеллекте человека.

Наконец наступило роковое десятое сентября: день, когда Бут должен был вместе с другими пассажирами выйти из карантина и сразу же подвергнуться аресту[17]. Нетерпеливо, но напрасно мы просматривали все вечерние газеты: ни в одной из них не было ни единого слова по интересующему нас поводу. Утро одиннадцатого сентября тоже не принесло каких-либо новостей. В вечерних газетах информация все-таки появилась, но совсем не та, которую ждали: там была опубликована короткая заметка, в которой содержался намек, что преступнику снова удалось скрыться.

В течение нескольких следующих дней газеты были полны самых противоречивых слухов. Фактов не было ни у кого, поэтому репортеры дружно ударились в область догадок. Единственное, на чем сходились все (и немудрено: только этот факт был подтвержден по трансатлантическому телеграфу!), – это информация, что инспектор Лестрейд возвращается домой один, без арестанта. Ожидалось, что он прибудет в Ливерпуль семнадцатого или восемнадцатого.

К тому времени Холмс уже вернулся на Бейкер-стрит. Я как раз сидел у него, когда вошел уже знакомый мне юный слуга и сообщил, что «Инспектор Лестрейд из Скотленд-Ярда просил передать: он сейчас ждет внизу, в приемной, и прямо-таки умоляет о встрече хотя бы на несколько минут.

– Попроси его подняться! – воскликнул Холмс, возбужденно потирая руки.

Инспектор удрученно поздоровался и, сохраняя все тот же удрученный вид, остановился было на пороге, но, повинуясь жесту Холмса, тяжело опустился в кресло.

– Вы же знаете, мистер Холмс, – начал он. – Вообще-то я не часто ошибаюсь… – при этих словах мой друг хмыкнул, но промолчал, – однако в этом шеффилдском деле я, что называется, был разбит наголову.

– Да неужели?! – с изумлением произнес мой друг. – Уж не хотите ли вы мне сказать, что упустили подозреваемого?

– Сказать-то я этого, положим, действительно не хочу. Но приходится… – Лестрейд тяжело вздохнул. – Да, я упустил подозреваемого – и не думаю, что мне удастся когда-либо его найти.

– Ну, ну, не спешите отчаиваться, – ободряюще сказал Холмс. – После того как вы в подробностях расскажете мне, что произошло, я, не исключено, смогу дать вам некоторую подсказку. Разумеется, не могу этого гарантировать – но ведь вероятность этого сохраняется, вы согласны?

После этих слов Лестрейд, немного поколебавшись, поведал нам крайне странную историю. Мы выслушали его не перебивая.

– …Конечно, нет нужды описывать вам первые этапы расследования: вы ведь сами были их свидетелями. Вы знаете, что мне удалось обнаружить в Шеффилде – и помните, как я сразу уцепился за мысль, что наш беглец отбыл в Нью-Йорк на «Эмпресс Квин». Я лихорадочно ждал сообщений о его аресте. Нужно ли удивляться, что когда лайнер, на котором он путешествовал, был поставлен в карантин и, следовательно, у меня появилась возможность прибыть на место вовремя – я так и поступил. Не то чтобы я не доверял американским коллегам, у нас уже давно налажены отличные рабочие отношения, но всегда спокойнее себя чувствуешь, когда все дело находится в твоих руках.

Пять суток, которые потребовались мне, чтобы пересечь Атлантику, были самыми длинными днями в моей жизни. Мы прибыли в Нью-Йорк вечером девятого, и я сразу же помчался в центральное отделение тамошней полиции. Там уже все знали и были готовы к сотрудничеству. Мне сразу же было сообщено, что мистер Джейбс Бут, без сомнения, находится на борту стоящего в карантине лайнера. До сих пор корабль фактически никто, кроме санитарных инспекторов, и не посещал, но как раз один из них не только видел нашего, так сказать, «клиента», но и общался с ним. Этот инспектор дал точное описание Бута, соответствующее переданному в Нью-Йорк словесному портрету, так что ошибка исключалась… Впрочем, вы это, конечно, тоже знаете: газетчики все расписали в подробностях.

В рамках этих санитарных контактов нью-йоркская полиция даже решилась послать на борт одного из своих детективов, чтобы тот исподволь задал пассажирам несколько вопросов и конфиденциально сообщил капитану, за кем именно хорошо бы на всякий случай присмотреть, чтобы не возникло проблем с арестом. Оказалось, что Джейбс Бут был либо безрассудно смел, либо беспробудно глуп: он не только заказал билет на свое подлинное имя, но и в ходе рейса даже не пытался прибегнуть к маскировке.

Надо сказать, у команды к тому времени уже появились некоторые подозрения. Этот пассажир чуждался всякого общения, почти безвылазно сидел у себя в каюте, даже пищу ему в основном туда и подавали – в кают-компании с другими пассажирами первого класса он почти не встречался, да и на палубе его видели считанное число раз. Как видите, на «безрассудную смелость» это не очень похоже. Было более чем очевидно, что этот джентльмен избегает показываться на людях и вообще желал бы привлечь к себе как можно меньше внимания. Результат, правда, получился обратный. Он, конечно, пытался изобразить из себя эксцентричного богатого бездельника, всячески избегающего даже малейшего беспокойства – но у команды на эту категорию пассажиров глаз наметанный: богатые бездельники, даже самые эксцентричные, все-таки держатся не совсем так. Словом, к концу поездки уже все стюарды, приносившие ему обеды в каюту, заподозрили неладное. Да и кое-кто из пассажиров (с ними мне удалось переговорить позднее) тоже разделял их мнение.

В общем, все шло по плану. Как только карантин завершится, этот тип будет немедленно арестован и никакого шума это не вызовет…

Лестрейд умолк: в комнату вошел все тот же юный слуга с телеграммой в руках. Холмс просмотрел ее – и я увидел, что по его губам скользнула едва заметная улыбка.

– Ответа не будет, – сказал он. И вновь повернулся к Лестрейду. – Прошу вас, инспектор, продолжайте. История крайне интригующая – правда, главным образом с учетом уже известного финала: вам так и не удалось задержать этого странного пассажира, прямо-таки напрашивающегося на арест.

– Увы, вы абсолютно правы… – Лестрейд понурился. – Утром десятого числа я в сопровождении старшего инспектора нью-йоркской уголовной полиции и еще одного детектива (его фамилия была Форсайт, если это имеет отношение к делу) взошел на борт «Эмпресс Квин». Все пассажиры были на месте, до официального снятия карантина оставалось еще полчаса.

Корабельный эконом (он тоже был посвящен в курс дела) сообщил нам, что пятнадцать минут назад мистер Бут показался на палубе, но почти сразу же зашел обратно в свою каюту. Эконом проследил за этим особенно внимательно: он специально задержался на трапе, провожая подозрительного пассажира взглядом, и своими глазами видел, как за тем захлопнулась дверь.

«Наконец-то!» – прошептал я. Эконом повел нас прямо к каюте. На стук никто не отозвался, дверь оказалась заперта на ключ. Нам уже сообщили, что Бут всегда запирал дверь: и когда он находился внутри (стюарды, приученные к этому, оставляли судки с обедом на столике перед входом в каюту), и в тех редких случаях, когда все-таки показывался на палубе.

Дело было совершенно ясное, мы с нью-йоркскими полицейскими переглянулись, два хороших удара – и дверь слетела с петель. Вообразите же наше удивление, когда каюта оказалась пустой. Конечно, мы не ограничились поверхностным осмотром и тщательно все обыскали; и, конечно, ничего не нашли – ни подозреваемого, ни шести тысяч фунтов…

– Одну минуту, – Холмс предостерегающе поднял руку. – Ключ был вставлен в замок изнутри?

– Нет, не был. Это я помню точно, хотя в те минуты мне, признаться, было не до мелочей: корабль уже направлялся к пассажирскому причалу, вот-вот, через считанные минуты, начнется высадка – и что нам тогда делать? Ясно, что подозреваемый ухитрился выскользнуть из каюты и смешаться с остальными пассажирами. Но как его теперь отыскать в этой толпе, спешащей сойти на берег после столь затянувшейся поездки?!

Мы все-таки успели переговорить с капитаном – и, поскольку ситуация действительно была экстраординарная, он распорядился, чтобы высадка проводилась по одному-единственному трапу. Представители нью-йоркской полиции встали возле этого трапа и отмечали каждого проходящего пассажира: не только джентльменов, но даже леди. Нам помогали и те члены команды, которым довелось, пускай кратко, видеть Бута в лицо. Мы осматривали всех очень внимательно, так что, если бы преступник за эти минуты и успел прибегнуть к какой-либо маскировке, это все равно бы ему не помогло: у каждого из нас был список пассажиров и, если бы в очередь затесался кто-то посторонний – это, независимо от его внешности, обнаружилось бы немедленно.

Короче говоря, капитан и команда оказали нам содействие в полной мере. Мы расположились по обе стороны сходней, пассажиры проходили между нами по одному – и у Бута не было даже малейшей возможности скрыться. Тем не менее пассажиров оставалось все меньше, а подозреваемого среди них все не было…

Всего на борту «Эмпресс Квин» находилось, согласно списку, сто девяносто три пассажира первого и второго класса, включая Бута. Сто девяносто два из них были опознаны со всей однозначностью и пропущены. И только против одной фамилии – самого Бута! – ни один из наблюдателей не поставил галочку.

Все мы, как нетрудно догадаться, были крайне озабочены. Потом настала очередь и третьего класса: триста десять человек, опять-таки по списку. Результат по-прежнему оставался нулевым.

Мы коротко посовещались. Подозреваемый не мог оказаться в числе сошедших на берег пассажиров, с этим были согласны все. Не мог он проскользнуть и каким-либо иным путем. Значит, он все еще остается на корабле.

Это, несомненно, был единственный сколько-нибудь реалистичный вариант, но я вдруг подался панике, представив, как Бут оказывается на берегу, условно выражаясь, контрабандным путем, спрятавшись в одном из баулов, которые как раз сейчас перегружали на пирс: не по трапу, а при помощи грузовых кранов.

Я поделился этим опасением с Форсайтом, он отдал распоряжение – и груду багажа окружили таможенники. Обычно в таких случаях осмотр багажа производится выборочно, но они внимательно проверили все сколько-нибудь крупные саквояжи, сундуки и прочее, где в принципе, хотя бы даже с большим трудом, мог поместиться человек. На это потребовалось два часа. Конечно же, нашего подозреваемого не было и там.

Стало быть, нам все-таки предстоит осмотреть корабль, потому что Бут предпочел не бежать немедленно, а укрыться…

«Эмпресс Квин» по-прежнему держали под наблюдением, на причал не могла проскользнуть даже мышь. Начальник полиции выделил нам в помощь двадцать своих подчиненных, и – опять-таки с любезного согласия капитана, распорядившегося, чтобы вся команда, как и раньше, оказывала нам посильное содействие – обыск начался.

Мы обшарили корабль буквально от киля до клотика. Не оставалось ни единого закоулка, который бы не проверили дважды и трижды. Уверяю вас, мистер Холмс: ни одно живое существо размером крупнее кошки не нашло бы, где спрятаться. Но…

Вот, собственно, и все. Разгадать эту тайну мне не удалось. Мистер Бут, безусловно, взошел на борт лайнера в Англии, был на борту, когда лайнер пересекал Атлантический океан и стоял в карантине, оставался на борту вплоть до одиннадцати утра десятого сентября… А потом он исчез, хотя исчезнуть никак не мог.

Таковы факты. А уж интерпретация их – дело, как видно, не полицейского инспектора. Может быть, вам это удастся?

Закончив рассказ, Лестрейд безнадежно поник. Чувствовалось: он все же не верит, что кто-то, пусть даже сам Шерлок Холмс, способен справиться с этой загадкой.

Надо полагать, на моем лице тоже отражались сходные чувства. Однако Холмс, закинув ногу за ногу, поудобнее устроился в кресле – и вдруг буквально затрясся от беззвучного смеха.

– Хорошо, инспектор: факты вы установили совершенно правильно. Но неужели у вас и в самом деле нет никакой их интерпретации, кроме лепета о «таинственном исчезновении»?!

– Даже представить не могу, что мне по этому поводу думать. А уж что делать – тем более… Все, что случилось, просто невозможно, совершенно и никак невозможно; непостижимая тайна, сэр! Я приехал к вам, надеясь, что, может быть, вы сумеете подсказать мне какую-нибудь совершенно новую, парадоксальную версию, которая послужит отправной точкой… Такие версии – это ведь ваш конек, мистер Холмс!

– «Новую, парадоксальную версию»… Понятно. Скажите, инспектор: а не устроит ли вас, если вместо этого я сообщу адрес, по которому проживает ваш подозреваемый?

– Сообщите – что?!

– Его теперешний адрес, – терпеливо повторил Холмс. – Но прежде, чем я назову его, мой дорогой Лестрейд, давайте заключим с вами одну небольшую договоренность. Мистер Джервис, сперва попросивший меня принять участие в расследовании, впоследствии повел себя, чтобы не искать других слов, крайне непорядочно. Поэтому я не хотел бы, чтобы мое имя каким-либо образом было связано с этим делом. Следовательно, наша сделка будет выглядеть так: я сообщаю вам адрес мистера Бута – а вы вольны распорядиться этой информацией как угодно, но обязуетесь держать в секрете ее источник. Согласны?

– Да… – пробормотал Лестрейд, явно пребывавший в состоянии изумленного ступора.

Холмс вырвал лист из записной книжки и написал на нем несколько слов: «Мистер Винтер, дом миссис Такери, Глоссоп-роуд, Брумхилл, Шеффилд».

– Вот так выглядит сегодняшнее имя и адрес того человека, в поисках которого вам пришлось дважды пересечь океан, – сказал он. – Настоятельно советую вам поторопиться, хотя мистер Винтер, по моим сведениям (их мне доставили буквально только что, прямо во время вашего замечательного рассказа), как раз сегодня «снова вернулся домой после временного отсутствия» и, более чем вероятно, вскоре в очередной раз сменит адрес. Я, во всяком случае, на его месте не тянул бы с этим дольше нескольких дней.

Инспектор выпрямился во весь рост.

– Мистер Холмс, вы – лучший человек в мире! – горячо воскликнул он (я никогда прежде не слышал, чтобы Лестрейд говорил с таким пылом). – Вы не просто спасаете мою репутацию в тот самый момент, когда я уже готовился предстать перед всей Англией в роли патентованного, законченного дурака: вы еще и отдаете в мои руки весь выигрыш, хотя я из него не заслужил ни полупенни! Разумеется, я прямо сейчас побегу давать телеграмму в шеффилдское отделение полиции и сегодня же сам выеду туда – причем торжественно обещаю никогда не спрашивать у вас, как вы сумели раскрыть эту тайну!!! Хотя, как по мне, это еще бóльшая загадка, чем сама тайна…

– Отчего же, – Холмс пожал плечами. – Тут как раз никакого секрета нет: я охотно поделюсь с вами этими сведениями, но чуть позже, когда вы будете не так заняты. Заодно можно будет прояснить кое-какие детали, которые я просчитал умозрительно, а вы, видевший многое своими глазами, смогли бы, возможно, внести некоторые уточнения. Правда, на общий результат это все равно не повлияет…

Лестрейд, все еще сохраняющий потрясенный вид, повернулся, чтобы идти.

– Да, вот еще что, – голос Холмса остановил инспектора. – Вы, наверное, и сами сможете принять участие в опознании преступника. Не удивляйтесь: у меня есть основания полагать, что вы, хоть и очень поверхностно, знакомы с тем Арчибальдом Винтером, который на самом деле является Джейбсом Бутом. Дело в том, что из Америки вы возвращались, судя по всему, на одном пароходе. Это тоже умозрительное рассуждение, однако довольно логичное: он приехал в Шеффилд буквально за несколько часов до того, как вы прибыли в Лондон, а поскольку «Винтер», подобно вам, возвращался не откуда-то, но именно из Нью-Йорка, то трудно предположить, что вы не раскланивались с ним, встречаясь на одной палубе. Приметы его таковы: он носит пышные черные усы, а глаза его скрыты за очками с затемненными стеклами.

Лестрейд, остолбенев, издал невнятный возглас.

– Что, вспомнили такого, инспектор?

– Да! Был человек, подпадающий под это описание – и фамилия его именно мистер Винтер! Я его сразу же опознаю… Все, лечу на телеграф – тут уж и вправду нельзя задерживаться!

– Вижу, Ватсон, вас эта ситуация изумила не меньше, чем нашего дражайшего инспектора, – сказал Холмс, едва за Лестрейдом захлопнулась дверь.

– Должен признаться – да. Более того, скажу: пожалуй, ни одно из ваших дел, в расследовании которых мне довелось участвовать, не выглядит столь необъяснимым. Особенно в свете отчета Лестрейда. Ведь исчезновение Бута с «Эмпресс Квин» – это установленный факт?

– Да, это было очень ловко проделано. Но я готов вам рассказать, в чем тут секрет. А вы готовы меня выслушать? Это довольно длинная история…

– Холмс! Вы еще спрашиваете?!

– Ладно, Ватсон, не сердитесь… Итак, первое действие, с которого необходимо начинать в любом случае – это оценка ума, знаний и степени изворотливости преступника. А мистера Бута, несомненно, можно назвать умным человеком. Как вы помните, мистер Джервис это утверждал с полной уверенностью, причем в таких обстоятельствах, когда у него уже совершенно не было причин расточать своему бывшему сотруднику похвалы. Бут, готовясь совершить преступление, открыл для этого специальные банковские счета за двенадцать месяцев до того, как перевел на них деньги. Это доказывает, что преступление было тщательно обдумано заранее. Поэтому в нашем случае исходные данные таковы: умный человек, абсолютно не желающий быть пойманным, имеет по меньшей мере год для того, чтобы спланировать не только кражу, но и свое спасение после этого.

Первый из ключей к этому делу я получил в разговоре с миссис Парнелл. Помните, как домохозяйка, сочувствуя своему жильцу, всячески расписывала, как бессердечные работодатели, начиная с Рождества, то и дело посылали Бута в бесконечные ревизии, связанные с длительными разъездами? Я сразу почуял неладное, а запрос в банк только укрепил мои подозрения: в эти месяцы мистеру Буту не поручали никакой дополнительной работы. Почему же он солгал своей хозяйке? Вариантов тут два: либо его длительное регулярное отсутствие было связано с подготовкой самого преступления, либо с организацией пути отхода после него.

Ну, суть преступления нам известна: мошенничество с банковскими счетами. Оно такого рода, что длительные отлучки тут совершенно не требуются. Значит, принимаем второй вариант: подготовка пути отхода.

Почти сразу я задумался над тем, что все последние месяцы преступник жил двойной жизнью, намереваясь в нужный момент сбросить с себя привычную личину и надеть новую: личину человека, которого никто не связывает ни с Бутом, ни с совершенным им преступлением. При некоторых обстоятельствах этот способ чрезвычайно эффективен. Но в данном случае скрываться под чужой личиной было, пожалуй, слишком рискованно, во всяком случае – сразу, в первые же дни, когда все ищут преступника и потому обращают особое внимание на малознакомых «новичков», чье прошлое вызывает сомнения. Пойти по этому пути в чистом его виде было бы наивностью, которой я от Бута не ждал.

Другим ключом к разгадке стала судьба картины и книг. Я попытался стать на место преступника. Эту часть своего имущества он ценил очень высоко; весит она немного, места тоже занимает мало, следовательно, без особых затруднений может быть скрыта и перемещена. Почему же Бут решил расстаться со всем этим? Ведь тому не существовало решительно никакой серьезной причины!

Гораздо логичней предположить другое: Бут не распродал книги и не подарил картину. Он где-то спрятал их, а скорее – переслал куда-то в несколько приемов. С тем, чтобы впоследствии, уже надев маску непричастного к преступлению человека, снова вступить в права владения.

Оставалось только узнать, куда это движимое имущество перекочевало. Если это удастся, то появится неплохой шанс поймать его нового владельца, который, по моей логике, будет все тем же Бутом.

Начать предстояло с поисков акварели. Причина этого очевидна: акварель покинула своего владельца в последний момент, утром того самого дня, когда он уже начал операцию по перебросу денег на счета – и следы ее могли еще не успеть затеряться.

Не буду утомлять вас подробностями этого поиска. Скажу лишь, что мне потребовалась всего лишь пара часов, чтобы установить, куда отправилась картина. Да, Ватсон, вы правы: она даже не покинула пределы Брумхилла, оказавшись на Глоссоп-роуд, в доме миссис Такери…

Я без труда нашел благовидный предлог, позволивший нанести туда визит и переговорить с хозяйкой. Миссис Т. оказалась легковернейшей из смертных. Не прошло и получаса, как я уже знал все необходимое: да, у нее есть квартирант, зовут его мистер Винтер, он сейчас в отъезде – он, будучи коммивояжером, вообще постоянно отсутствует, что поделать, бедняжка, такая работа… Описание его достаточно хорошо совпадало с приметами Бута, за исключением двух броских особенностей: большие усы и темные очки, которые Винтер носил постоянно, якобы из-за какой-то болезни глаз.

Надеюсь, вы помните, Ватсон: я всегда говорил вам, что главное в моей работе – постоянно учитывать мелкие, вроде бы незначительные детали. Так, я с большим удовольствием услышал, что мистер Винтер по утрам еще до завтрака обязательно выпивает чашку горячего шоколада. Не менее интересна и история появления в этом доме акварели – той, по следу которой я шел: в среду утром, когда мистер Винтер уже был в отъезде, ее принес какой-то джентльмен (миссис Такери его не узнала), попросивший передать эту картину жильцу, когда он вернется. Кроме того, у Винтера было много книг, причем из каждой своей поездки он привозил очередной их запас. А поселился он у миссис Такери в прошлом декабре…

Суммировав эти факты, я окончательно перестал сомневаться, что Бут и Винтер – одно и то же лицо. И, по-видимому, беглый банковский работник не превратится в законопослушного коммивояжера сразу; нет, сначала он направит погоню по ложному пути – и лишь потом вернется, чтобы снова обрести свою картину и книги, которые, судя по всему, ценит наравне с сокровищами.

Недавно снятая фотография, на которой Бут предстал в довольно приметном и будто бы единственном своем костюме, явно была предназначена для отвода глаз. Равно как и «забытый» листок промокательной бумаги. Не говоря уже о том, что сохранившаяся на нем информация пришлась уж слишком кстати, все-таки этой информации было чересчур много: и письмо с просьбой заказать билет, и адрес агентства… Между прочим, для адреса на этом листе уже почти не оставалось свободного места, так что, хотя наш подозреваемый все-таки ухитрился промокнуть конверт единственным неиспользованным участком бумаги, при этом смазал пару строк – слегка, но достаточно, чтобы полиция не сумела прочесть их с полной уверенностью. Пришлось ему некоторые буквы осторожно дорисовать прямо на промокашке. Он сделал это с большим искусством (банковский работник все-таки!), но мой опыт тоже чего-то стоит и распознавать такие поправки я умею.

Так что я пришел к выводу: Бут, он же Винтер, даже не собирается отправляться через океан на «Эмпресс Квин». Но я недооценил его изобретательность. Очевидно, он заранее заказал не один, а два билета: один на свое имя, другой – на вымышленное. И, что гораздо трудней, смог очень умело и успешно создать у всех иллюзию, что под этими именами на корабле едут два разных пассажира. Большую часть времени он изображал из себя Винтера, из-за чего Буту пришлось стать нелюдимым до эксцентричности человеком, почти все время пребывающим в каюте. Между прочим, это имело еще одно следствие: выходящая за все обычные пределы скрытность этого богатого эксцентрика только привлекла к себе дополнительное внимание, так что его присутствие на борту сделалось хорошо известным фактом – именно потому, что видели его мало, редко и почти не имели возможности как следует рассмотреть.

Тем не менее, допустив на этом промежуточном этапе серьезную ошибку, я оказался прав в главном. И миссис Такери, конечно же, ничего не зная о подоплеке дела, сочла возможным выполнить мою просьбу: известить меня, когда ее жилец вновь вернется домой из своей коммивояжерской поездки.

Так что случайностью во всем этом деле было только одно: телеграмма из Шеффилда пришла в тот самый момент, когда нас навестил Лестрейд. Но, согласитесь, Ватсон, это оказалась в высшей степени удачная случайность!