Преступники и преступления. Женщины-убийцы. Воровки. Налетчицы

БЕЛЫЕ КУДРЯШКИ

Одна из самых коварных загадок природы — несоответствие содержания форме. Среди обитательниц женских колоний нередки экземпляры, в которых восторженный поэт увидел бы гения чистой красоты. А следователь, прокурор и судья раскрывали поистине сатанинскую сущность. В колонии строгого режима под Харьковом, поддавшись веянью моды, провели конкурс красоты. И титулы мисс УИН и мисс области достались самым жестоким преступницам. 20-летняя Оля Бородина, выращенная мамой — торговым работником на колбасе салями и черной икре, органически не выносила пай-девочек. И ладно бы эта неприязнь выражалась в более-менее безобидных формах — тычках и оскорблениях. Но у Оли была непреодолимая страсть жестоким образом давить этих девочек, макать их в зловонную грязь, лицезреть униженными и раздавленными.

Сама Оля лишилась невинности в пятнадцать лет, согласившись покататься в иномарке с тремя незнакомыми парнями. То, что проделали с ней в посадке после нескольких бутылок водки эти заласканные родителями сынки, Оля, повзрослев, наблюдала в порнографическом фильме, а потом и сама выступала режиссером коллективных оргий, куда коварно заманивала самых хороших и невинных девчонок. Вначале она делала это исключительно ради морального удовлетворения, потом наладила бизнес.

Олины жертвы, боясь позора, в одиночку переживали свое горе, а секс-банда, вконец обнаглев от безнаказанности, усовершенствовала свое грязное дело. Насильники оборудовали для утех подвал одной из девятиэтажек, оснастили его ложем пыток, плетками и другими садо-мазохистскими принадлежностями.

«Сгорела» Оля Бородина неожиданно. Одна из девочек, пущенных ею на круг, не выдержав унижений, повесилась. Но, уходя из жизни, оставила покаянное письмо своей матери, где подробно описала и преступников, и то, что они с ней сделали. При обыске у 18-летней Оли, в то время учащейся техникума, обнаружили фотоальбом, где с помощью «поляроида» были запечатлены самые грязные сцены, разыгрываемые в подвале. Осудили «невинное» создание по 117-и статье (изнасилование) и, доказав соучастие в 16 эпизодах (!), приговорили к восьми годам лишения свободы.

Не менее колоритна история мисс области Евгении Коробко. 25-летняя девушка в течение трех лет работала в банде угонщиков автомобилей. Сценарий захвата машин был прост и незатейлив. Вечером с тортом и цветами милая девушка с таким же милым «женихом» голосовала на дороге и ангельским голоском уговаривала водителя отвезти их по указанному адресу, куда они опаздывают надень рождения. Простачки находились, и немало. Кто из симпатий к девушке, кто из желания подработать, а больше по доброте душевной, но водители сворачивали на окраину, где их ожидала струна на горло, камень на шею и мутные воды шламового отстойника.

Проходя медицинское обследование в психиатрической больнице, Женя разоткровенничалась с психологом и призналась, что поначалу предпочитала оставаться в машине и слушать плэйер в наушниках, когда ее друзья убивали водителей. Но однажды решила себя испытать и наблюдала сцену расправы от начала и до конца. И вот что интересно — жертва вызывала у нее не сочувствие, а только брезгливость. С того момента она не только хладнокровно взирала на заключительные акты ночных преступных пьес, но и давала душегубам дельные советы. Женя считает, что кровавое хобби пошло ей на пользу — она стала уверенней и целеустремленней. К слову сказать, в колонии эта хрупкая блондинка пользовалась всеобщим уважением, а воспитатель ее отряда, женщина опытная и зрелая, недоуменно восклицала:

— Знаю, знаю, какое это чудовище, а все равно покупаюсь. Так и хочется в ответ на милую улыбку расплыться тоже и потрепать ее светлые кудряшки.

Но легендой № 1 в той образцовой харьковской колонии, где и стенгазету выпускали, и свой театр организовали, была пианистка Люся Блиц. Свое жестокое преступление возвышенная эта натура совершила, лишь на время оторвавшись от утреннего музицирования. Закончить симфонию Баха девушке помешал опостылевший любовник, дерзнувший позвонить в скромную квартиру Люси в одной из луганских пятиэтажек. Коротенькая беседа, на которую согласилась хозяйка, вылилась в утомительное выяснение отношений. А время подбиралось к полудню, когда Люсю планировал навестить новый друг, и девушка в сердцах саданула дядю топориком. Не зная, что делать с трупом, она скоренько разрубила его на куски, сложила в мешок и вытащила на балкон. А сама, приняв душ, снова села музицировать.

Натуры художественные, да еще влюбленные, живут по своим законам. В суете концертов и любовных переживаний Люся Блиц совершенно забыла о госте в мешке, нашедшем последний приют на ее балконе. И тот сам напомнил о себе, когда наступила весна и на балкон соседей поползли толстые трупные черви.

В колонии Люся не потухла, не сникла, а развернула кипучую деятельность. Первым делом она опубликовала в городской газете трогательное эссе и завела переписку с мужчинами. Вторым — занялась самообразованием. И даже получила разрешение (в качестве эксперимента) поступить заочно на филфак. На экзамены красотка в длинном эстрадном платье приезжала в сопровождении двух милиционеров, что не помешало ей сдать их на «отлично».

Говорят, что там, где человек оставляет свои лучшие годы, он навсегда оставляет сердце. В каждой колонии есть свой маленький музей, экспонаты которого свидетельствуют, что у самых конченых зечек случаются души прекрасные порывы. И тогда они вышивают, рисуют, лепят или выстругивают ножичком забавные фигурки. Причем таланты эти открываются внезапно и неожиданно, а чем больше срок, тем значительней успехи. Иногда срок вырастает до размеров целой жизни.

КОГДА ТРАВЯТ ЛЮБИМЫХ

В детдоме их называли сестричками, там девчонки были неразлучны. Не потеряли они контакт и вырвавшись во взрослую жизнь: снимали общую квартиру, вели одно хозяйство и доверяли друг другу самое сокровенное. За год до разлуки они устроили вечер любви, еще раз поклялись в вечной дружбе и пообещали до конца жизни помогать друг другу в трудные минуты.

Таня училась на мужского парикмахера и мечтала встретить свою любовь не отходя от рабочего кресла. Леночка ждала принца, а Ната, самая серьезная из них, она и в медучилище на одни «пятерки» училась, сказала странную фразу, врезавшуюся всем в память:

— Бывает любовь — наказание…

Прошел год, и Леночка, не успев закончить педучилище, выскочила замуж за парня из Шахтерска.

…Судьба раскидала подружек по разным городам. Лена осталась в Шахтерске. Таня устроилась в частную парикмахерскую в Донецке. А Нату чудом занесло в Симферополь. Ее заприметил в районной поликлинике состоятельный крымский бизнесмен, приехавший навестить больную родственницу. И… предложил работу фельдшера на престижном туристическом судне в Ялте. Но расстояние не разбило дружбы, сестрички переписывались, перезванивались и по-прежнему доверяли друг другу самые сокровенные тайны. Лучше всех дела шли у Наты. Ее покровитель пристроил девчонку к бизнесу, купил ей в Ялте киоск, и она забивала его ходовым товаром, который привозила из рейсов. Вот только большая и красивая любовь не попадалась девушке. А многочисленные ее поклонники делились на два сорта: слащавых альфонсов и пресыщенных старых хрычей. На новый 1995 год подружки решили собраться в Донецке.

Во-первых, сбылась у Тани мечта: она до безумия влюбилась. Сережа, атлетически сложенный скромняга, пообещал жениться сразу, как решится квартирный вопрос. Во-вторых, Алениному сыну скоро исполнится год, и в крестные мамы ему прочили преуспевающую Нату.

Елка и впрямь получилась замечательной. Ната одарила подружек заграничными тряпками, завалила стол сочными турецкими фруктами и фирменным новосветовским шампанским. Всю ночь девчонки пили за любовь, заклиная судьбу осчастливить последнюю из их неразлучного трио. Распланировали и предстоящее лето. Ната всех пригласила в Ялту, где совсем недавно купила собственный дом.

О том, что случилось в июне, Леночка узнала от рыдающей Тани, примчавшейся к ней в Шахтерск прямо из Ялты. По ее словам, она застала своего возлюбленного Сержа в постели лучшей подруги и, надавав обоим пощечин, тут же умчалась на вокзал.

А предыстория измены была такова: Ната, и впрямь создав гостям исключительные условия для отдыха, на две недели отправилась в рейс. Ее возвращение было отмечено застольем, с танцами и шампанским. Уже в тот вечер Татьяне показалось, что хозяйка смотрит на ее жениха как-то по-особому. Рано утром она внезапно проснулась и обнаружила, что Сергея рядом нет. Пошла к подруге в спальню и… увидела их в объятиях друг друга.

Леночка, девочка впечатлительная и всем сердцем верящая в хэппи-энд, тут же позвонила Нате, не сомневаясь, что услышит виноватые рыдания. Но голос в трубке был спокоен:

— Я люблю Сергея. И это сильнее меня.

— А как же Танька теперь, ты подумала?! — орала в ознобе нервного потрясения Лена. Но в ответ безжизненно прозвучало:

— Я не знаю. Пусть простит, если сможет.

Oт Тани Лена узнала, чго неверный жених быстренько рассчитался с работы и переехал в Ялту, где предприимчивая Ната нашла ему денежную и престижную работу. На их свадьбу, разумеется, никто не поехал, но Лена, сочувствуя обеим подругам, периодически звонила и той, и другой. Осенью ей пришла из Крыма посылка. Среди игрушек и яркой детской одежды лежало толстое письмо. Ну и наревелась Леночка, читая исповедь Наты о том, как та страдает из-за вынужденной своей подлости. Рассказала подружка и о той роковой ночи, когда она проснулась в постели от жарких поцелуев Сергея и не смогла им противиться.

«До этого момента он просто мне правился, и я даже в мыслях не допускала отбить Сергея, — писала Ната. — Но когда он кинулся ко мне, как безумный, причитая, что измучен страстью ко мне, я потеряла голову».

Письмо подруги Лену потрясло. Она вдруг увидела события совсем в ином свете. Не Ната, а подлый Сергей разбил сердце несчастной Танюшки и сделал это исключительно из корысти. Спеша открыть Татьяне глаза на Сергея и тем избавить ее от страданий, Леночка засобиралась в Донецк. В общагу она приехала затемно, но подружки в комнате не оказалось. Пожилая вахтерша охотно сообщила, что Танечка с женихом пошла в магазин.

— С каким? — удивилась Лена. — Вы что-то, наверное, путаете.

— С каким-каким, — обиделась тетка, — со своим, разумеется, с Сергеем. Он в гости из Крыма приехал.

То, что тетка в здравом уме, Алена убедилась через полчаса. Стоя во дворе, она увидела, как Сергей и Таня, крепко обнявшись, взошли на крыльцо общежития. Почему она не ринулась следом? Почему не позвонила Нате? Не высказала Сергею все, что думает о нем? Вмешайся Лена в события, и все бы пошло по-другому. Но любовь к обеим подругам и врожденное чувство такта подсказали в тот вечер другое. Лена тихо развернулась и отправилась назад на вокзал.

А весной случилась беда: из Крыма пришла телеграмма, что Ната отравилась. В тот же день Леночка выехала в Ялту. Сергей ее поразил: он был абсолютно спокоен, даже из вежливости не разыгрывая скорбь, и это укрепило Ленину убежденность, что Ната умерла не сама.

Ей повезло — в прокуратуре, куда она обратилась, работали профессионалы. Очень скоро они установили, что причин для суицида у Натальи не было, а мышьяк, который она употребила, Сергею прислала Татьяна, купив у знакомого стоматолога якобы для усмирения бешеной собаки. На следствии он признался, что никогда не любил Наташу, а женился на ней с единственной целью — унаследовать дом и жить в нем с любимой Таней. Гнусный план возник у влюбленных прошлым летом, когда они гостили у Наты. И удался бы без сучка и задоринки, не подними Алена шум. Родственников-то у отравленной девушки не было…

Хоронила Нату Алена, и надгробье заказывала она. На нем золотыми буквами выведена надпись: «Любовь — наказание… За что это тебе, подружка?»

А в красивом ялтинском доме теперь никто не живет. Конфискованный судом в пользу государства, он пользуется дурной славой и отпугивает покупателей.

РАЗБИТОЕ СЕРДЦЕ ХИРУРГИ НЕ ШТОПАЮТ

Над старой девой Ираидой в отделении подшучивали — то сунут в карман эротический гороскоп, то календарик с голой девкой — в книжку. А потом умирали от смеха, наблюдая ее неподдельный конфуз.

В ту ночь, когда в больницу внесли носилки с окровавленным Сергеем, как по заказу, дежурила Ираида. Она любила выхаживать безнадежных, ведь сердце ее и помыслы были свободны от посторонних страстей.

— Ну, прям, мать, случай для тебя, — хмыкнул дежурный врач. — Ножевое ранение в сердце. Говорят, на почве любви. Чертов Ромео.

Пока Серегу оперировали, Ираида не находила себе места. Бледное лицо парня в обрамлении черных кудрей напоминало пушкинского демона. Ираида знала, что разбитое сердце в хирургии не заштопаешь, его надо собирать по кусочкам, долго и терпеливо, окропляя живой водой участия и бескорыстной любви. Да-да, любви. Но в те минуты она еще не признавалась себе, что в свои 35 аскетичных лет втюрилась, как девчонка.

— Ну как? — метнулась она к хирургу, вышедшему из оперблока.

— Живуч, — подмигнул он сестричке. — Сердце большое, зашили. Хватит и на тебя.

А потом привезли «Джульетту». Ираида ее сама не видела — капельницу ставила Сергею. Но Валька со второго поста рассказала, дополняя слова красочными жестами:

— Красивая! Глаза — во, грудь — во, а талия, как у артистки. Она из того же подъезда и ранена тем же ножом!

— Тоже в сердце? — замороженно уточнила Ираида.

— Да нет, рядышком. И не сильно, только ткани задеты.

Наутро больница гудела. Кто кого порезал? За что? Кого будут судить и сколько дадут?

— Ты сам себя пырнул? — спросила она Сергея, когда тот чуть-чуть оклемался.

— Какая разница, Ира? — поморщился он. (Перевязка была болезненной, как она ни старалась!) — Я дурак и страшно ее ревновал. Когда кровь увидел, сообразил, что наделал, попросил, чтоб меня убила. Но у нее ручки слабые, музыкальные. В любви она темпераментней.

И он отогнул у рубашки ворот. На шее алел греховный след поцелуя.

Тамару из больницы выписали раньше. Ираида видела, как ночью она забегала к Сергею, а утром строила глазки врачу, когда тот осматривал грудь.

— Вот за это он ее и порезал! — решила она про себя.

Однообразные будни медиков разбавляли беседы со следователем. Опрашивая свидетелей, он «держал» невозмутимое лицо. Но Ираида как-то учуяла — он симпатизирует Джульетте. И потом, услышав его версию в суде, она совсем не удивилась. «Покушение на убийство в состоянии алкогольного опьянения». По мнению следователя, Сергей ударил ножом Тамару, а потом вложил ей в руку тот же нож и пронзил себе сердце. Идя на смерть, он хотел замарать возлюбленную таким хитроумным способом.

Ираида сидела в суде и тянула отчаянно руку. Она надеялась исправить ошибку так, как это делала в школе. Выходит, зря она говорила следователю и даже писала о том, как в бреду Сергей заклинал: «Ну бей же, бей, только в самое сердце, Тома!» Ей вспомнился вечер перед выпиской Сергея. Он подставил руку, перетянутую жгутом, для укола и неожиданно сказал: «А ты красивая, Ирочка». Она тогда просто опешила. Красивая? Она? С этими жуткими бедрами и короткими ногами? С этим издевательским именем, хлопающим, как фанера по стеклу?. С этим толстым носом-картошкой? Ну, полная противоположность его грациозной Тамаре. Впрочем, в одном она явно давала ей фору. Тамарины «стеклянные» глаза не шли ни в какое сравнение с черным бархатом Ираидиных очей. Впрочем, следователь думал иначе. Выслушав взволнованную медсестру, он лишь иронично щелкнул языком: «Подлец, пытается оговорить девчонку!»

На суде было много свидетелей: соседи, сослуживцы, первый муж Тамары и жена Сергея. Она не скрывала своих антипатий:

— Эта бесстыжая разбила нашу семью. Муж хотел вернуться, но она явилась к нам в дом и потребовала отдать Сергея.

Ираиду била дрожь. Она видела, какими глазами смотрит этот балбес на свою непутевую Джульетту. И поэтому не удивилась, когда, получив слово, он заявил с блаженной улыбкой: «Я порезал себя и ее. Она ни в чем не виновата».

На суде вдруг выяснилось, что у Сергея уже есть судимость. Два года назад он получил условно за то, что сломал Тамаре челюсть.

— Боже, какой садист! — сокрушалась в коридоре какая-то толстушка. А Тамарина мать дополнила портрет «садиста» убийственными деталями:

— И вот она в гипсе сидит на балконе, а он ей с соседнего тянет кружку с вином, в которой торчит соломинка. Спаивал, подлюга. Слышу, она Баха на пианино как-то не так играет, а это она «набахалась». Так что вы думаете? Только тот гипс ей сняли, домой ночевать не пришла. Опять он к себе заманил и не выпустил.

Суд приговорил Сергея к 8 годам лишения свободы. Когда его уводили из зала, Тамара пальчиком послала поцелуй.

— Признайся, Ираида, Ромео ранил и твое сердце? — попробовали повеселиться в отделении. Но тихая медсестра закричала вдруг бешеным голосом:

— Да что вы понимаете в любви! Вы объелись ее суррогатами. Любовь — это подснежник, а ваш нос отравлен табаком!

Получилось несколько высокопарно, но всех задело за живое, и о Ромео с Джульеттой стали забывать. Это было нетрудно — жизнь подбрасывала новые сюжеты.

На Восьмое марта Ираиде пришло письмо на больницу. Она прочитала и запьянела, как от шампанского. Сергей ей делал комплименты с изяществом грузчика, танцующего па-де-де. Она ответила тут же — лучистым стремительным слогом, едва просвеченным нежностью и мягкой самоиронией. «Чуткий ко всему красивому, он не мог меня не оценить. Но, оценив, должно быть, испугался. Сложная женщина не менее опасна, чем красивая». Его молчание и неразвившуюся переписку Ираида объяснила себе именно так.

Прошло семь лет. В холостяцкой квартирке больничной медсестры скопилось 34 открытки — 34 скупых привета из зоны, приуроченных к праздникам. А на день рождения в июле открытка почему-то не пришла. Ираида ждала до августа. Потом еще две недели. И ранним утром в субботу отправилась с дежурства не домой, а в противоположную сторону города. Деревья возле девятиэтажки еще хранили ночную прохладу. В тени на скамейке сидели две женщины, молодая — с коляской и пожилая — в рабочем халате.

— Как мне найти Тамару? — спросила у них Ираида.

— Тамару? — удивилась та, что в халате, и сразила ее проницательностью: — А вы — медсестра из больницы?

— Нет, — засуетилась Ираида. — Я из газеты. Была на суде. Хочу узнать, как сложилась судьба «героев».

— Тамара уехала. Замуж вышла, родила второго и поменяла квартиру.

Женщина в халате отвернулась. Она потеряла к ней интерес.

— А за что он ее порезал? — вырвался у Ираиды давно наболевший вопрос.

— Вы не видали Тамару? — подключилась вдруг «молодая». — Мимо нее не пройдешь. Говорят, что у нее бешенство, сами понимаете, какое… Они как в наш дом переехали, так Сергей и свихнулся. А Тамаре что! За ней вечный хвост кавалеров. Появился какой-то Саша… Сергей уже в тюрьме сидел, когда Петр, ее новый мужик, тоже с ножом бросался. Сама ж его подзадоривала: «Если ревнуешь, зарежь!»

«Молодая», довольная «интервью», ушла по своим делам, а женщина в халате будто застыла на лавке.

— Вы, наверное, мать Сергея? — догадалась Ираида. Та кивнула и задрожала лицом.

— Меня ведь парализовало вначале, — пожаловалась она. — Муж выходил. А теперь его парализовало.

— Ничего, осталось уже немного, — попыталась утешить Ираида. — Выйдет через год, жизнь свою устроит. Хорошо, что Тамара уехала. Где она теперь?

— В Харькове, с четвертым мужем.

— А где Сергей отбывает срок?

— Под Харьковом…

«Утро тает быстро, как сосулька, — подумалось Ираиде. — И в тени уже, как в аду».

Она опустила глаза и увидела, что руки женщины покрылись мурашками озноба.

— Что с вами? — всполошилась она. — Вам плохо?

— Я недавно была у сына, — едва слышно сказала мать. — К нему приезжала Тамара. На краткое свидание.

Ночью Ираида сожгла открытки и сложила пепел в конверт. «Ты спалил мое сердце, Сережа» — написала она на листочке.

«Господи, какая мелодрама, — мелькнуло в голове. — Как, наверное, смешно».

Ираида заплакала и выбросила конверт в помойное ведро.

ОН ШЕЛ, КАК БЫК, НА КРАСНЫЙ СВЕТ

Говорят, сексуальный контакт между мужчиной и женщиной зарождается в первые семь минут. Васин организм заявил о своих намерениях в первые семь секунд. А когда девчонка согласилась дать телефон и написала на клочке бумаги «Пригласить Ларису Тычину», он понял, что это судьба.

— Ну, звонил ты своей тезке? — выспрашивал на следующее утро Стае. А Василий отшучивался, мысленно млея от воспоминаний прошедшей ночи. Он помнил Ларису губами, глазами, ушами и кончиками огрубелых пальцев. И с ужасом думал о том, как вернется теперь домой. Семейная жизнь, такая устоявшаяся и размеренная, казалась далеким прошлым, а некогда родная и уютная Любаня — досадной обузой. Даже дети — Игорек и Маринка, его многолетняя забава и гордость — навевали теперь тоску.

Нет ничего мучительней для человека честного, чем раздвоение личности. Двадцать лет прожив в согласии с женой, Василий сделал жуткое открытие, что никогда ее не любил. Ну разве носил он ее на руках, целовал с упоением пальчики, ревновал ко всему живому! А Люба, словно чуя неладное, была как никогда заботлива. И просто убивала наповал великодушием, вскакивая заполночь с постели, чтоб подогреть чай непутевому, одуревшему от Ларисиного темперамента. Прошел месяц, показавшийся Василию годом. И он первым нарушил табу.

— Ты что, ничего не видишь? — спросил он как-то жену. А она все крутилась на кухне, стараясь повернуться спиной. — Я люблю другую женщину, понимаешь, другую! — заорал он неожиданно для себя. — И жить без нее не могу.

Он уходил из дома в гробовой тишине. Люба молча лежала в спальне. А дети, прильнув друг к дружке, смотрели, как на покойника, — со страхом, тоской и болью. Разве кто из них мог представить, что этот вечер — эпиграф к кровавой трагедии, уже спланированной для них судьбой!

Лариса Тычина принадлежала к тем редким женщинам, которые всего добиваются сами. Смешно, но даже собственную внешность она изваяла сама, нос изменила хирургически, а фигуру — упорным шейпингом. Для полного счастья требовалась престижная работа, и Лариса поступила в торговый институт. Надежный муж — и она вышла замуж за самого ловкого из одноклассников. Но дальше случился сбой — муж разбился на мотоцикле, оставив ее с сынишкой. И вот уже три года Лариса вдовствовала, урывая время от времени кусочки чужого счастья. Василий ей понравился сразу — крепкий, мускулистый, работящий, бабами не избалован и старше ее лет на десять, а значит, будет носить на руках.

— Берем, — решила Лариса и поставила цель — отбить. Самоотверженный труд соблазнительницы вознагражден был поистине царски: охотясь за скромной синицей, она умудрилась поймать журавля. Порывая со старой семьей, Василий купил для новой уютный собственный дом.

Прошел год. Знакомые и друзья смотрели на Тычину с жалостью. Большая любовь прошлась по нему с наглостью самосвала. Теперь он только и делал, что зарабатывал и доставал, доставал и зарабатывал. Поизносился при этом изрядно, в глазах появилась угрюмость.

— Не ладится, что ли, чи шо? — посочувствовал как-то Стае. Василия как прорвало — битый час выкладывал другу о своих семейных неурядицах.

— Да врежь ты ей, Вася, в дыню! — посоветовал Стае. И Тычина внезапно понял, что очень не прочь это сделать, он, ни разу и пальцем не тронувший Любу.

Отношения в семье вступили в новую фазу. Теперь аргументом в споре Василий нередко использовал свою тяжелую пятерню. Особенно если был пьян. А пить он стал чаще и чаще. Однажды в магазине он встретил бывшую жену. И поразился приливу неожиданной нежности. Словно долго-долго жил на чужбине и вот вернулся в родные края.

Супруги спали на импортном гарнитуре, ели из японского сервиза, но противостояние двух характеров порой доходило до ненависти.

— Пора разбегаться! — бросил однажды Василий. А Лариса неожиданно поддержала:

— Давай. Тебе дом, мне все, что в доме.

Добро паковали дня два. Прощаясь, обменялись расписками, что претензий друг к другу не имеют.

Шли вторые сутки разлуки. Лариса лежала на роскошной белой кровати, пытаясь превозмочь глухую тоску. То, чему она радовалась и к чему стремилась, — наряды, мебель, сервизы, — превратилось в груду ненужного хлама. Ей хотелось просто любви. Почему их брак развалился? Ведь Василии совсем стал ручной. Но вдруг растворился в водке и вытек в маленькую щелочку. Когда расстаются двое, кому-то всегда больней. Уходя, Лариса считала, что Васе. А теперь тяжелые догадки оседали в крови. Вспомнилось, как во время ссор он стал вспоминать свою Любу, как детям звонил украдкой… Она вскочила с кровати. Сердце колотилось, как маятник настенных часов. Дура, наивная дура! Сама подарила мужа. И сохнет теперь в одиночестве, а он ласкает Любку-сардельку!

На кухне мать выговаривала Вадику:

— Не трогай маму, пусть побудет одна.

Спасибо за пожелание. Она и так осталась одна. Одна-одинешенька, как березка в поле, о которую каждый кобель норовит почесаться, а потом нырнуть в свою теплую будку. Лариса взяла телефон и набрала Василия. Интересно, что делает он сейчас? Водку пьет? Ее вспоминает? А вдруг закричит сейчас в трубку, что любит ее безумно, что жить без нее не может?!

— Алло, я вас слушаю, — пропел женский голос в ухо. Счастливый, расслабленный голос.

— Молчат, — засмеялась трубка. — Наверное, проверка связи.

«Ошиблась номером, что ли?» — успела подумать Лариса, но подключился голос Василия:

— Ну, кто там молчит? Делать не хрен!

Ей показалось, что гарнитур поставили разом на грудь. Так вот, значит, как он страдает!

— Дочка, иди обедать, — заглянула в комнату мать. — Борщ — объеденье, хоть и варила на костях.

«На костях, — усмехнулась Лариса. — На моих костях хотят сварить свой семейный борщ. Ну нет уж, дудки, это я разберу вас по косточкам… Наваристый борщ получится, особенно из толстой Любки».

— Уйди! — заорала она. И пантерой метнулась в кладовку. Там, на крючке, висела старенькая одежда для огорода, а на крашеной синим полке лежало много полезных вещей — топор, сапожная лапа, клещи, щипцы, домкратик. Лариса выбрала топор и положила его в корзинку. Потом скинула махровый халат и влезла в рабочую одежду.

— Куда? Зачем? — за спиной причитала мать и пыталась схватить ее за руки.

— Пойду убивать Василия, — ответила ей Лариса. И оттого, что черная муть в душе оформилась в эти слова, почувствовала облегчение.

От материного дома до улицы Федосова — 12 минут ходьбы. Ларисе понадобилось мгновение. Вот и калитка бордового цвета, вот дворик, вымощенный кирпичом, окно за легкой занавеской. Они сидели за столом — Василий и Люба, счастливые, обновленные, как будто вернулись в юность. Напротив — соседская пара, на столе — закуска, шампанское.

«Свадьбу празднуют, видно, — усмехнулась ехидно Лариса. — Ну-ну, веселитесь, родные».

В сарае, на старой тахте, она свернулась, как кошка, клубочком. Спешить было некуда. Двигаться не хотелось. В доме играла музыка. Вспомнилось, как на этой тахте была по-настоящему счастливая с Василием. Как он обнимал и покусывал сзади, когда она так отворачивалась…

Уже стемнело, голоса соседей выплыли во двор. Василий и Люба провожали их до калитки. Потом прошли в обнимку назад, хлопнули дверью, щелкнули замком. Последним звуком захлебнулся магнитофон, и стало слышно, как забарабанила в ванну вода. Сквозь ажурный тюлевый узор виднелись пустые комнаты. Значит, моются в ванной вместе. Какая все-таки гадость, какой примитив мужики — со всеми у них одинаково! Сквозь дробь воды донесся смех и шум возни, так что с полки грохнулся таз, и, наконец, блаженные звуки любви, которые не спутаешь ни с чем.

«Ну-ну, — усмехнулась Лариса. — Сношайтесь в последний раз». Теперь вся она, от головы до пят, была наполнена горячей клокочущей ненавистью.

Время тянулось, как патока. Распаренные супруги не смеша попили чайку, пошептались в постели и отошли ко сну. Только тут Лариса заметила огромную зловещую луну, как дьявольский фонарь услужливо освещавшую ей путь. Она открыла своим ключом квартиру. Прислушалась, прошла на цыпочках в спальню. Так и есть — Василий лежит на спине, курчавая грудь наружу, а Люба — на сильной руке. И она так любила спать. Любила, да больше не будет. Она вытащила из корзинки топор и занесла его над Василием.

Хрясь! — первый удар пришелся по золотистым пушистым кольцам. Кровь из глубокой раны хлынула на живот. Василий открыл глаза и зарычал от боли. Люба, как дикая кошка, вихрем слетела с кровати.

— Пощади! — взмолилась она. Но не жалость, а отвращение тошнотой подкатило к горлу. Та опять взмахнула топором, и Люба осела с мучительным стоном. Лариса рубила обоих — по рукам, по груди, по голове, а они стонали и корчились, все меньше походя на людей. Наконец все было закончено — ее топор не мог больше сделать больно. Лариса сняла полотенце и замотала лезвие. Потом закрыла двери на ключ и бесшумно сошла с крыльца.

В доме у матери горел ослепительный свет.

Лариса глянула в зеркало — волосы, лицо, рубашка — все было в бурой сыпи пятен. Она прошла в ванную, помылась, переоделась и, запихав одежду к топору, сурово кинула матери:

— Я убила обоих. А это нужно закопать. Поможешь мне?

О том, как они ползали по кладбищу, выискивая яму понадежнее, как прятали туда улики, как дома пили водку, не пьянея, и сочиняли алиби, мать рассказывала потом, на третий день следствия, когда, устав от пар, допросов и вранья, Лариса во всем призналась. Хоронили Тычин соседи. Ихдети — 14-летняя Маринка и 17-летний Игорек, — придя поутру к родителям со старой квартиры и обнаружив их в луже крови, надолго попали в больницу…

Из судебного приговора по делу Ларисы Тычины, обвиняемой в убийстве двух лиц с особой жестокостью:

«По заключению эксперта-психолога, обвиняемая находилась в состоянии фрустрации, т. е. эмоционального напряжения. Но данное расстройство не является тем состоянием, которое характерно для сильного душевного волнения (физиологического аффекта), т. к. внезапно возникший умысел совершить убийство был реализован не сразу, а через большой промежуток времени…

Заключение экспертизы, а также показания подсудимой, которая пояснила, что во время нанесения ударов потерпевшие стонали, руками закрывши голову, свидетелствуют о мучительном способе убийства… Согласно санкции данной статьи 93 УК Украины мера наказания предусмотрена в виде лишения свободы сроком от 8 до 15 лет или смертной казнью… Однако исключительная мера наказания к Тычине Л. не может быть применена, так как во время совершения преступления она была в состоянии беременности сроком в 1,5 месяца».

Суд приговорил Ларису к 10 годам лишения свободы. Через восемь месяцев после ареста, за несколько дней до суда, она родила дочь в тюремной больнице. В кричащем кулечке, переданном Ларисиной матери, лежала короткая записка: «Я назвала ее Любовью».

ЛЕЗВИЕ БРИТВЫ

Лариса изящна. Для нашего конкретного Донбасса явление не столь уж обычное. И все, за что бы она ни бралась, делает тоже изящно. Разливает по чашечкам чай. Выкладывает кекс на блюдце. Режет тоненько колбасу. А я, ее уважаемая гостья, не могу отделаться от тайной нехорошей мысли — вот так же, должно быть, изящно она перерезала горло своему любимому мужчине. Правильно перерезала — считают подруги. В состоянии сильного душевного волнения — установила экспертиза. И только сама Лариса — безутешная вдова и невольная убийца — не находит себе прощения.

Быть может, потому, что в 26 так хочется любви, а ее интимный опыт по-прежнему исчерпывается короткой семейной жизнью. Вот и остается перебирать воспоминания, как цветные детские стеклышки. Ведь несмотря на то, что она на виду, мужчины к Ларисе относятся с опаской. В их маленьком городе, где заседание народного суда превратилось в заманчивый спектакль для обывателей, слава опасной женщины — как пожизненное клеймо. Встреча с журналистом для нее — долгожданная возможность исповедаться. А еще — редкий шанс взглянуть на себя со стороны. И вот мы в се квартире. «В фамильном склепе Гончаров», — как сказала сама Лариса.

Вечером за Натальей заехал муж. И пока девчата убирали с прилавка товар, он небрежно поигрывал браслетом, поблескивающим из-под кожаной куртки.

«Для меня старается!» — подумала с усмешкой Лариса. В последнее время она стала болезненно-обидчива и часто в разных мелочах подозревала издевку в свой адрес.

— Мать, тебя подбросить? — великодушно предложила Наталья. И от этой заботы у Ларисы заныло сердце.

Сидя на заднем сиденье новеньких «Жигулей», она с грустью размышляла о превратностях судьбы. Каких-то паршивых шесть лет назад ее адъютант Наташка не смела даже мечтать, что выйдет на первые роли в их дружбе. Потому что со школьной скамьи уступала Ларисе во всем — в способностях, энергии, деловой хватке и уж тем более во внешности. И когда обе, поступив в торговый техникум, влюбились в Лешку Гончара из горного, сюрпризов не было, тот предпочел Ларису. На свадьбе Наташка плакала, а через полгода поспешно выскочила за Петю, парня неказистого, но резвого. И вот итог — Лариса уже разведена, ее красавец-шахтер пропил семейное счастье, а Наташкин заморыш — в СП и богатеет день ото дня.

Где-то Лариса читала, что зло нужно давить в зародыше. Упустишь момент, сама станешь жертвой. О том, что Лешка — потенциальный алкоголик, можно было догадаться давно. Еще до свадьбы, когда он приходил на свиданье «под мухой». С его же слов, когда хвастался, как лихо «уговаривает» с батей литровую бутылку самогона. Но в 19 лет голос крови сильнее разума, а самоуверенности нет границ. Женится — бросит пить, считала Лариса. А получилось иначе. Она ждала ребенка, когда он в первый раз ее избил. Срок был маленький — 10 недель, мама тогда так плакала, убеждала идти на аборт. А она, униженная и раздавленная, все цеплялась за глупую сказку, которую сама себе сочинила. И когда ее протрезвевший Ромео попросил на коленях прощения, посчитала, что этого достаточно.

Конечно, трезвенником после этого он не стал, но где-то с месяц крепился. А уж когда родился Дениска, душу отвел как следует. Неделю не просыхал на радостях. Но ведь любили его, черта, на шахте, все прощали, на все закрывали глаза. И по службе продвигался быстрей остальных. Рецидив случился через год. К тому времени Лариса не то чтобы забыла историю с побоями, но стала ощущать ее опосредованно, как бы услышанную со стороны. Ведь ласковый, преданный Леша хоть и продолжал заглядывать в бутылку, но из берегов не выходил.

В тот день в доме было шумно — праздновали первый годик Дениски. Пришли кумовья, родители, Лешины товарищи с шахты. Один, такой длинный, нескладный, смешной, ходил за Ларисой как тень. Рядом с мужем он выглядел пародией, но Ларисе, располневшей после родов, льстило его внимание. Они пошли танцевать, когда Лешка обнял ее за плечи и ласково ушко: «Пошли-ка сына проведаем». В спальне, где спал безмятежно ребенок, Лариса очутилась на кровати с горящей от пощечины щекой.

— Я что, тебя плохо трахаю? — свирепо шипел Алексеи. Она попыталась встать, но ошеломляющей силы оплеуха пригвоздила ее к подушке.

Дальнейшее было в тумане. Кричал, обезумев, ребенок. Падали с полки игрушки. В изорванной одежде и с окровавленным лицом она вырвалась в зал, где гремела музыка. Ощущение позора навалилось потом. А тогда с ней случилась истерика. И гости, не желая расходиться, мирили их водкой — мужу наливая в рюмочку, ей — протирая разбитое лицо.

«Жигуленок» прыгнул на ухабе, и Петр сердито чертыхнулся:

— О, и в окно смотреть не надо. Сразу твой хутор чувствуется.

— Слушай, Ларис, а может, у нас переночуешь? — застрекотала вдруг Наташка. — Дениска все равно у матери, а ты одна в здоровенном домище, не страшно?

— Кого мне бояться, не Леху ж? — фыркнула Лариса.

— Пять лет прожили — не убил. А теперь он далеко и не опасен.

— Не слишком и далеко, — сказал свое слово Петр.

— Наташка говорила, что опять объявился, звонил на работу, выспрашивал девок, нет ли у тебя кавалеров.

— Да что вы такие заботливые? — неожиданно рассердилась Лариса. — Так бережете мое одиночество!

Дома разрывался телефон. В холодном сумраке комнаты, похожей сейчас на склеп, он показался ей последней ниточкой жизни.

— Але, я слушаю вас, — выдохнула она со смутной надеждой на чудо. Но трубка в ответ молчала. Это мог быть только один человек — Алексей. И Лариса сказала с неожиданной для себя нежностью:

— Мне плохо сейчас. Говори. Скажи что-нибудь хорошее.

Но тут же пожалела о сказанном, услышав полный сарказма голос:

— Пардон, дорогая. Это не тот, кого ты ждала. Что, завела любовничка?

— Дурак, — парировала Лариса. — И никогда не поумнеешь.

Она успела принять ванну и готовилась лечь в постель, когда в окно тихонько постучали. Так стучал только Алеша, когда забывал ключи. В пронзительной тишине звуки были отчетливы и красноречивы. Вот чиркнула спичка, потухла. Вот он затянулся сигаретой.

— Чего тебе? — спросила она с бешено бьющимся сердцем.

Пусти, я хочу извиниться.

— Извиняйся так, через дверь.

— Лариса, Ларчик, прости, я очень тебя люблю. Я искалечил нам жизнь. Не пустишь, я вскрою вены.

Не в силах больше противиться, Лариса загремела замком. На влажном после дождя крыльце Алексей стоял на коленях. В черном бездонном небе висела апельсиновая луна. Он вошел, потупившись, в дом, прислонился спиною к двери. И вдруг, горько-горько вздохнув, схватил ее в крепкие объятия.

— Я не знаю, почему назвала его Петькою. Так зовут мужа моей близкой подруги, мы спорили накануне в машине… Леша сжал меня очень сильно, я хотела сказать «пусти-ка», а получилось «Петька», — спустя полгода объясняла Лариса в суде. Но тогда все было именно так. Смиренному, полному любви Лехе она прошептала: «Петька», — и он вздрогнул, как от удара хлыста. Потом он мучил ее полночи, бил, насиловал, оскорблял, выкручивал руки и требовал только одного: признаться, кто этот Петя. Под утро Лариса сломалась и призналась во всех несуществующих грехах. И тогда он придумал ей казнь — побрить наголо, чтоб отбить кавалеров. Привязал ремнями к стулу, обрезал ножницами косу, намылил кисточкой темя. А когда подсунул ей зеркало, чтобы последний раз на себя полюбовалась, Лариса вырвала бритву и полоснула ею по горлу…

Врачи хирургического отделения больницы, не успевшие прооперировать истекающего кровью парня, долго не могли поверить, что его милая, нежная жена, так искренне убивающаяся над покойником, собственноручно перерезала ему горло. Впрочем, как сказал се адвокат, только ангельское терпение этой женщины столь долго удерживало ее от вынужденного шага самообороны. Суд разделил эту точку зрения. Лариса Гончар продолжает работать продавцом в одном из донбасских универмагов. Ее близкие подруги утверждают, что она по-прежнему любит Леху.