Преторианцы

Глава третья

После ухода консулов Пертинакс еще некоторое время сидел один на троне в пустом зале дворца, глядя на базальтовые статуи предыдущих императоров. Все они происходили из аристократических семей, многих обожествили, и теперь они взирают на него с небесной высоты престола Юпитера. Пертинакс всегда помнил, кто он и откуда, хотя ко временам юности в последние годы в мыслях возвращался редко – богатая жизнь человека с высшими государственными постами отодвигала назад в далекое прошлое момент начала пути.

Вот уже две недели как Пертинакса объявили императором. За плечами его были шестьдесят шесть лет жизни, которая показала, что Рим вступил в новую фазу развития. Если раньше императорами становились по праву крови или по праву древности рода, то теперь на троне цезарей сидит сын вольноотпущенника. Правильно ли это? – тайком задавал себе вопрос Пертинакс. Не прогневаются ли боги, что миропорядок нарушен, или так они сами задумали? Новые времена требуют других решений. Верным является престолонаследие не по праву крови, а по праву здравомыслия и таланта к управлению. Это доказали императоры, начиная от Нервы до Антонина Пия, усыновлявшие наиболее способных людей из своего окружения. Но все они были аристократами. Теперь же история вышла на другой виток, более честный и справедливый. Даже сын вольноотпущенника отныне может управлять величайшей империей. Пусть он и занял трон благодаря убийству безумного и всеми ненавидимого Коммода и помощи преторианцев, но Пертинакс твердо был уверен, что, несмотря на преклонный возраст, успеет доказать – смена власти призошла во благо.

В молодости он начал свою жизнь с преподавания грамматики, которой обучался у Гая Сульпиция Апполинария. Отец Пертинакса с помощью своего патрона – богача Лоллиана Авита, будущего консула, устроил сына к знаменитому учителю грамматики. Пертинакс, проживший раннее детство в лигурийской глуши, приехал ребенком в Рим, пленивший его своим величием.

Воспоминания заставили императора улыбнуться. Он сошел с трона и хлопком ладоней позвал раба. Закутавшись в теплый плащ, Пертинакс отправился в соседний дворец.

Дворец Тиберия стоял через дорогу от дворцового комплекса Флавиев. Не такой роскошный, как творение Домициана, много раз перестраиваемый, этот, некогда первый императорский дворец Рима, вызывал у Пертинакса самые теплые воспоминания.

Сюда он приходил вместе со своим учителем, так как библиотека, собранная в стенах дворца Тиберия, пользовалась большой популярностью среди сенаторов и была практически государственным учреждением.

Пертинакс шел мимо внутреннего двора дворца, окруженного аркадами, в глубине которых находились многочисленные комнаты. Император пытался вспомнить, где именно он, будучи ребенком, смиренно прижимая к себе навощенные таблички и стилус, брел за Сульпицием Апполинарием среди других ребят. Видимо, как раз здесь это и было. Вон рыбный садок со ступеньками внутри. Император заглянул туда. Рыб не было, а тогда, много лет назад, здесь плавали крупные рыбы, чешуя которых отдавала золотистым отливом, и красные рыбы, названия их он не помнил. Пертинакс взял себе на заметку, что надо бы выяснить у смотрителя дворца, почему в садке сейчас нет рыб.

А вот уже и вход в библиотеку. Пертинакс остановился. Его товарищ по учебе и игре сенаторский сын по имени Порций (полного имени его уже не вспомнить) как-то, балуясь, нацарапал внизу на стене у входа в библиотеку неприличное слово, означавшее в просторечии мужской половой орган. Пертинакс усмехнулся при воспоминании. Порций тогда рассмеялся и, все еще ухмыляясь, довольный своей проделкой, вошел в библиотеку, за что его выбранил строгий грамматик Апполинарий. Пертинакс нагнулся и увидел это слово. Красная краска стен за много десятилетий значительно потускнела, но слово виднелось отчетливо. Он пытался вспомнить, но не мог, при каких обстоятельствах погиб Порций. Парень только-только надел тогу взрослого и вскоре отправился к праотцам. Воистину, написанные, накарябанные, выбитые слова проживут намного дольше любого человека. Пертинакс подумал, что и после него, через века, кто-нибудь обнаружит проказу Порция и так же улыбнется.

Император вошел в библиотеку. Большая комната с деревянными стеллажами, заполненными свитками в футлярах, пергаментными книгами и навощенными табличками. По углам комнаты и между стеллажами на подставках бюсты мыслителей и писателей. Мраморный пол. Скамьи. Рабы из дворца Тиберия, услужливо шедшие за императором, стали наперебой спрашивать, какую книгу ему достать, но Пертинакс велел всем им выйти, оставив его одного. Геродот, Платон, Аристотель, Софокл, Аристофан, Эсхил, Эзоп, Менандр, Анаксимен, Анаксимандр, Пифагор, Эвклид, Ксенофонт, Диоген, Демокрит, Страбон, Плутарх и еще множество имен греческих авторов манили к себе. Пертинакс повернулся к противоположной стене. Здесь обитель римской мысли. И авторов тоже немало. Император отыскал книги Плиния Старшего и, взяв одну из них, полистал страницы. Все сочинения Плиния он прочел еще в детстве. Ему остро захотелось еще раз перечитать этого писателя-эрудита, быть может, он найдет в его текстах примеры из прошлого, что помогут ему принимать правильные решения в настоящем? Пертинакс, крикнув раба-библиотекаря, сказал, что ждет сочинения Плиния у себя во дворце. Еще он пошарил глазами по стеллажам и нашел Горация, его он так же велел принести. Гораций, как помнил Пертинакс, тоже был сыном вольноотпущенника и добрался, благодаря своему таланту, до невиданных высот. Здесь, в этой библиотеке, Сульпиций Апполинарий диктовал ученикам стихи Горация на слух, а они тщательно записывали их на таблички, практикуясь в правильности писания. Пертинакс осмотрел комнату, вспоминая, где он сидел тогда, но сейчас уже стояли другие скамьи, новые, и совершенно точно в другом порядке. Он хотел было уже уйти, но неожиданно вспомнил Авла Геллия. Есть ли его «Аттические ночи» в этой библиотеке? Авл Геллий поступил в ученики к Апполинарию, когда Пертинакс уже закончил обучение и стал сам преподавать грамматику. Этого сопливого мальчишку он наставлял, как вести себя со знаменитым учителем, какие авторы больше всего нравятся Сульпицию Апполинарию, в какие таберны он обыкновенно любит заходить, чтобы съесть рыбу или мясо, выпить вина, какие термы предпочитает, в каких книжных лавках чаще покупает книги. Авл Геллий стал знаменитым писателем, прославился как честный и опытный судья. Служа в разных уголках империи, Пертинакс не раз слышал, как ученые люди упоминали Авла Геллия и читали его «Аттические ночи», и тогда он сам говорил, что знаком с этим человеком. Теперь Авл Геллий давно умер, но его мысль жива и еще послужит потомкам. Сочинение Геллия отыскалось без труда – новых писателей, пользующихся популярностью, библиотекарь клал на самое видное место.

Забрав «Аттические ночи» и дав себе зарок регулярно заглядывать сюда, Пертинакс покинул библиотеку. Передав книгу рабу, император прошел в переднюю часть дворца, фасад ее нависал над Форумом. Говорили, что этот многоэтажный участок дворца Тиберия построил его преемник Гай Германик по прозвищу Калигула. Пертинакс поднялся по мраморным лестницам на самый верхний этаж и, войдя в первую же комнату, раскрыл окно. Холодный ветер растрепал бороду императора. Раб подобострастно спросил, не нужно ли еще теплой одежды, но ответа не получил.

Действительно, здесь был лучший вид с Палатина на Форум да и на весь Рим. Появился смотритель дворца – толстый, запыхавшийся от подъема по лестнице, мужчина средних лет, в небрежно надетой тоге, что говорило о быстром одевании, зато весь в золотых браслетах с драгоценными камнями и перстнях почти на каждом пальце рук.

– Я Секст Умидий Амиций! – провозгласил угодливо толстяк. – Смотритель дворца! Приветствую тебя, август! Прости, что не встретил тебя, мне поздно сообщили о твоем приходе, важные дела задержали меня.

Пертинакс оглянулся на него и сразу понял, что важными делами, судя по одежде и помятому, немного опухшему лицу, были выпивка и сон. За смотрителем шел молодой человек, по-видимому, вольноотпущенник, тоже весь в украшениях. По тому, какой нежный взгляд бросал на парня Амиций, ожидая распоряжений императора, Пертинаксу стало понятно, что это его любовник. Сколько таких сладострастных развратников, расхитителей государственной казны, наполняло Вектилианскую виллу Коммода!

Пертинакс указал пальцем на браслеты и кольца смотрителя.

– Вижу, что себя ты держишь в блеске и великолепии, Секст Амиций, да и своего друга тоже, а дворец в запустении. В садке нет рыб, краска на стенах облупилась – посмотри, вот хотя бы здесь, и так во многих местах, а ведь я не прошел и половины дворца, во многих углах мусор. Чем заняты рабы? А если пристрастно обращать внимание на все мелочи в каждой комнате, то наверняка общая картина станет похожей на хлев. Давно ты здесь смотритель?

– Пять лет! – дрожа от страха, произнес Амиций, а друг спрятался за его широкой спиной.

– Коммоду было наплевать на все. Я не удивлен, что здесь такое запустение, но вы оба в золоте. Деньги, которые вы сами просили на содержание дворца, конечно же, брали себе.

– О, император! – взмолился Амиций, падая на колени, и гримаса ужаса, исказила его толстое лицо. – Это не так. Коммод ничего не давал. Казной он распоряжался для своих удовольствий, я боялся его и попросить…

Пертинакс видел, что Амиций лжет.

– Не надо валяться, поднимайся, смотритель дворца. Украшения свои и дружка своего сдай в казну, вели рабам все привести в порядок – и можешь дальше служить здесь.

Амиций, ожидавший, что по приказу императора рабы сразу его казнят, ведь именно так все обычно и происходило при Коммоде, безумно обрадовался милости Пертинакса и тут же стал отстегивать браслеты и стягивать с пальцев перстни. Но жирные пальцы сопротивлялись, не хотели отдавать перстни. Любовник смотрителя носил золотые браслеты и на голенях и, усевшись на полу, снимал их. Вид этих двух человек показался Пертинаксу настолько жалким и отвратительным, что он велел им избавить его от этого зрелища и сейчас же, не мешкая, все снять в другом помещении и отнести в эрарий храма Сатурна.

Когда Амиций с дружком исчезли, Пертинакс вновь стал созерцать Рим из окна. Он вспомнил, что сенаторы как-то рассказывали ему о совершенно безумном проекте императора Калигулы по постройке воздушного моста от дворца Тиберия к Капитолию. Какие траты! При мысли о миллионах бездарно потраченных сестерциев как в далеком прошлом, так и при Коммоде у Пертинакса сжималось сердце.

Храмы, термы, театры, дороги, рынки – важные и необходимые постройки, на которые не то что не жалко, обязательно надо тратить деньги. Но, хвала богам, предыдущие императоры все в Риме уже построили до него – думал Пертинакс. Ему не надо будет вкладывать в строительство государственные средства. Зрелища в амфитеатре несут огромные траты – значит, следует их резко сократить, приурочив только к самым крупным праздникам. Почти весь холм Палатин уже застроен дворцами – еще одна бездонная статья трат отклонена. Однако наверняка есть много зданий, нуждающихся в ремонте, как Форум Мира, а ремонт подчас дороже строительства. Пертинакс поморщился. Надо поручить городскому префекту, а по совместительству императорскому тестю, подать ему весь перечень общественных зданий, нуждающихся в подновлении.

Пертинакс увидел Амиция, бежавшего мимо храма Кастора и Поллукса и оглядывавшегося на дворец – не смотрит ли за ним из окна император. Император смотрел, и потому смотритель дворца припустился сильнее, крепче сжимая в руках драгоценности. Четыре вооруженных раба следовали за ним в качестве охраны. Амиций скрылся за углом храма, и дальнейший его путь до эрария был не виден, так как мешала крыша базилики Юлия. Вообще следовало бы проследить, точно ли он отнесет драгоценности в казну и в каком количестве. Но Пертинакс решил, что это слишком мелочно – посылать за ним соглядатаев, достаточно будет потом узнать у хранителя казны. Амиция обуял страх, и он не посмеет утаить драгоценности. Слишком жив еще в памяти римлян Коммод, и пока его жестокий образ переносится также на нового императора, ведь никто еще не знает, чего ожидать от Пертинакса. Император предполагал, что браслеты и перстни такой художественной отделки и с камнями безупречной чистоты и редкости могут стоить как жалованье целого легиона, и потому считал, что их потери для Амиция будет достаточно. Крутых мер по конфискации имущества, как это практиковали такие деспоты, как Калигула, Нерон, Домициан, он не хотел. Народ должен видеть только благо в смене императорской власти.

Даже бывшие дружки Коммода – порочные и наглые сластолюбцы, кормившиеся за счет императора, обиравшие не только плебс, но даже сенаторов и всадников, имевшие огромные поместья по всей Италии и за ее пределами, были пощажены Пертинаксом. Конечно, только те, чьи жизни до этого случайно пощадил народный гнев. Всех выживших дружков Коммода император выгнал из Рима, конфисковав все их земли и виллы. Кое-что бывшие фавориты сохранили за собой, но это были такие крохи по сравнению с тем, чем они владели раньше, что не приходилось сомневаться – справедливость восторжествовала.

На Вектилианской вилле Коммода был устроен грандиозный аукцион, все деньги от которого пошли на пополнение казны. Сенаторы и всадники, жившие в Риме, и заблаговременно прослышавшие о нем богатые жители ближайших к столице итальянских городов заняли почти всю виллу. Народу было столько, что возникали драки за лоты, когда из-за скученности и галдежа не были слышны ставки и на одну из вещей претендовало сразу много желающих.

Коммод носил самые дорогие вещи и окружал себя самыми выдающимися художественными работами. Тоги, туники, мантии из шелка с золотым шитьем, пурпурные плащи с драгоценными камнями, конская сбруя с золотыми украшениями тончайшей работы восточных ювелиров, мечи и кинжалы, чьи рукоятки из слоновой кости и золота украшала резьба удивительного мастерства на темы мифов и истории – все это разбиралось быстро, с максимальными ставками. Люди жаждали иметь у себя вещи и одежды умершего императора, ведь все они являлись штучными и сделанными исключительно на заказ Коммодом. Презирая Коммода за выступления в роли гладиатора на арене амфитеатра, патриции с удовольствием покупали его гладиаторские доспехи и оружие, в основном имевшие ценность только как вещи убитого знаменитого сумасброда. Золотая, серебряная, янтарная, стеклянная посуда бесподобной красоты расходилась особенно хорошо, ведь продавалась целыми наборами и была очень древней – многими столовыми приборами пользовались цари еще времен Александра Великого и его диадохов. Драгоценные чаши в форме фаллосов, в большом количестве имевшиеся у Коммода, несмотря на соперничество с древними шедеврами, тоже расходились очень бойко.

Но главными лотами на этом императорском аукционе были колесницы и дорожные крытые повозки. Над их созданием трудились лучшие мастера со всего света: столяры, создававшие из драгоценных пород дерева прочные каркасы; художники, расписывающие их масштабными картинами; скульпторы, украшавшие их небольшими статуями, по больше части – копиями знаменитых греческих работ; ювелиры, удачно вкраплявшие в общую сюжетную канву той или иной повозки или колесницы самоцветы и золото; стекольщики, вставлявшие цветные стекла в окна повозок. По некоторым оценкам, одна такая повозка могла стоить дохода целой провинции. Приобретение их сразу указывало на исключительное богатство покупателя. Во времена правления Коммода многие сенаторы старались не показывать свою роскошь, чтобы не вызвать зависть императора, которая быстро привела бы их к гибели. Зато теперь сенаторы могли не опасаясь сорить деньгами и покупать главные лоты аукциона. Одну из колесниц купил себе сенатор Дидий Юлиан. Пертинакс усмехнулся, вспомнив, как Юлиан уезжал с аукциона на купленной колеснице и, накинув также приобретенный пурпурный плащ, действительно имел настоящий императорский вид.

Пертинакс оставил себе совсем малую часть накопленных Коммодом богатств, за что подвергся критике от жены и тестя. Тесть, Клавдий Сульпициан, назначенный префектом Рима, также поучаствовал в торгах, и выигранные браслеты и перстни перешли к нему не совсем законно, ведь их он оплатил только своим словом, обязуясь в скором будущем внести за эти драгоценности деньги в казну. Впрочем, Пертинакс не торопил тестя с оплатой и готов был даже посмотреть сквозь пальцы на то, что срок оплаты отодвигался на неопределенное время.

Продали с торгов также всех наложниц и наложников Коммода, живших на Вектилианской вилле. Искусные по части доставления самых невообразимых наслаждений, эти воплощения сладострастия уходили по очень высокой цене. Случалось, что кто-нибудь отказывался выкупать уже проданный ему золотой кувшин или дорогое оружие, лишь бы заполучить прекрасного юношу или девушку, готовых на все, дабы услужить своему новому господину.

Сотни миллионов сестерциев в одночасье, за один этот небывалый раньше аукцион, наполнили императорскую казну.

Пертинакс еще некоторое время смотрел на Рим из окна, потом стал спускаться вниз. Раб с книгами шел за ним. Навстречу ему попался Сириск – раб, который уже двадцать лет жил у Пертинакса и пользовался его большим доверием.

Сириск поклонился императору, на лице его Пертинакс увидел беспокойство.

– Что случилось? – спросил император. – Зачем ты здесь?

– О, мой август! – отвечал Сириск. – Префект преторианцев Эмилий Лет ищет тебя повсюду. Он пришел во дворец и распоряжается, как будто сам император.

Пертинакс нахмурился. В постановке слов грамотный Сириск не ошибся. «Префект преторианцев ищет тебя повсюду». Ищет императора! Не спрашивает, не просит выслушать его, не пришел с докладом, а именно ищет! Какое имеет право преторианский префект так относиться к императору?! Пертинакс попытался успокоиться и молча пошел в свой дворец. Сириск и раб с книгами быстро шли за ним, многозначительно переглядываясь.

Император широкими решительными шагами вошел в тронный зал дворца Флавиев, но он оказался пуст. Эмилия Лета там не было. Из бокового помещения, рядом с тронным залом, где находилась караульня преторианцев, доносился шум. Пертинакс направился туда, рассуждая, что логично префекту преторианцев быть среди своих подчиненных. Но, открыв дверь, он увидел комнату, полностью заполненную преторианцами. Их было намного больше, чем обычно. Это Эмилий Лет пришел с такой внушительной силой. Преторианцы громко разговаривали, смеялись, пили вино. Один из них, самый пьяный, показывал свой детородный орган, имевший большие размеры, и призывал помериться с ним других преторианцев.

Когда неожиданно вошел император, все сразу умолкли, некоторые потупились и спрятали за спину сосуды с вином, а пьяного преторианца с большим органом быстро закрыли собой его товарищи.

Пертинакс молча смотрел на императорскую гвардию – цвет нации, и желваки, частично скрытые густой бородой, ходили ходуном. Он видел в глазах многих из них вызов. Лишь некоторые смутились тем, что император застал их в виде, не надлежащем к службе. Один из преторианцев за спинами других потихоньку допивал вино из чаши. Немая сцена продолжалась всего несколько секунд, пока наконец гвардейский трибун громко не поприветствовал Пертинакса, за ним хором последовали все остальные.

Император не удостоил приветствием свою гвардию и, еле сдерживая гнев, спросил:

– Каков сегодня пароль?

– Как и прежде: «Будем воинами!» – отвечал трибун.

– А вы кто? – глухо произнес, почти прорычал Пертинакс.

– Твоя гвардия, август! – уверенно произнес трибун, и в интонации его голоса Пертинаксу послышалась насмешка.

– Моя гвардия?! Да любой легионер поразит вас в бою один на один, да что легионер – ауксиларий! Если завтра война и я отправлюсь на границу, разве вы способны противостоять варварам? Вы пьяны, разгульны и думаете только о наслаждении и праздности. Здесь вам не лупанар, чтобы махать своими членами! Это что за поведение в присутствии императора?! – Пертинакс вышел из себя и перешел на крик, что случалось с ним чрезвычайно редко. – Коммод, который вам потворствовал, мертв, а я не позволю вам…

Пертинакс почувствовал, что задыхается от гнева. Еще в первый день своего правления, когда его только объявили императором и он пришел во дворец Флавиев, он обнаружил, что преторианцы, охраняющие дворец, пьяны, некоторые из них играли в кости и еле оторвали взгляд от игры, когда Пертинакс подошел к ним. Тогда новоиспеченный император посмотрел на это снисходительно, зная, что при Коммоде разнузданность и безделье преторианцев стали нормой. Коммод их не наказывал, а только осыпал подарками и сквозь пальцы смотрел на их подчас преступное поведение, что способствовало еще большему разложению в рядах гвардии. Пертинакс сразу дал понять, введя пароль «Будем воинами!», что прошлые времена прошли безвозвратно и дисциплина должна вернуться к преторианцам в самое ближайшее время. Но за две недели мало что изменилось.

Пертинакс побагровел, ему не хватало воздуха. Если бы сейчас он мог убить каждого из этих гвардейцев, то, скорее всего, так бы и поступил. Но выдержки и самообладания ему хватило, чтобы вести себя благоразумно.

– Прости нас, август! – отвечал за всех трибун, припав на одно колено и сделав знак своим людям склониться, как и он. – Мы готовы понести любое наказание.

– Да, вы все обязательно будете наказаны. Где Эмилий Лет?

– Префект во дворце, август!

Пертинаксу показалось, что прозвучало «префект в своем дворце августов», но он отогнал наваждение.

– Он должен ждать императора в тронном зале! – жестко сказал Пертинакс.

– Прости, император, мы не можем точно сказать, где префект. Эмилий Лет привел нас и велел ждать здесь, а сам пошел искать тебя.

«Искать тебя!» – неприятным эхом раздалось в голове императора.

– Как твое имя, трибун?

– Марк Квинтиллиан.

– Принеси мне сегодня же список всех преторианцев, что сейчас здесь присутствуют, Марк Квинтиллиан! Вы позорите славные традиции преторианской гвардии – лучших воинов империи!

Марк Квинтиллиан склонил голову перед императором, прижав кулак к груди.

Пертинакс вернулся в тронный зал, и тут к нему подошел раб, сказав, что префект претория в базилике.

В базилике – помещении рядом с тронным залом, противоположном от караульни, собирались судьи под началом самого императора, чтобы вершить самый высокий суд. Уже много лет здесь никто не собирался с этой целью, так как Коммод вообще не интересовался судами, а его собственный суд был скорым и всегда однозначным.

Два ряда тонких изящных колонн с коринфскими капителями разделяли все пространство базилики на три нефа. В апсиде базилики стоял императорский трон. Пертинакс, вошедший в зал суда довольно шумно, сразу заметил, что префект претория стоит рядом с троном, повернувшись к входу спиной. Пертинакс отпустил раба и, встав за одной из колонн, стал наблюдать за Эмилием Летом, сам стараясь успокоиться, ведь волнение перед высокопоставленным подчиненным претило ему.

Префект был в меховом плаще, надетом поверх туники, под которой угадывался мускульный доспех – лорика мускулата. Одну руку он держал на рукояти меча, другую положил на вырезанную из слоновой кости ручку императорского трона, украшенную головами львов. Он глубоко задумался, о чем говорили его неподвижная поза и взгляд, направленный куда-то в невидимое пространство за троном. Смуглокожий пятидесятилетний уроженец Ливии, чьи черные вьющиеся волосы даже не тронула седина, был подтянут, широк в плечах, носил короткую бороду. В молодости перебитый на переносице нос несколько портил его приятное лицо с правильными чертами.

Пертинакс не стал дожидаться, когда Эмилий Лет догадается обернуться, а ведь наверняка слышал, что кто-то вошел в зал, поэтому император сам двинулся ему навстречу. Префект претория повернул голову, только когда императора отделяло от него всего несколько шагов.

– Император! – воскликнул Лет, угодливо улыбаясь и склоняя голову. – Рад видеть тебя в добром здравии!

– Что ты здесь делаешь? – сурово спросил его Пертинакс.

– Я хотел поговорить с тобой о наших делах.

Эмилий Лет красноречиво поглядел сначала на трон, а потом перевел взгляд на императора, как бы предлагая ему занять подобающее место для беседы. Но Пертинакс не хотел сейчас садиться на трон и оставил знак префекта без ответа.

– Я слушаю.

– И все же, август, я не зря ждал тебя именно в базилике. Ты еще не успел рассудить здесь ни одно дело. Поэтому я и пришел с первой, очень важной и неотложной, проблемой. Я всего лишь проситель и не могу говорить, когда император находится вровень со мной, а не на положенном ему троне.

Пертинакс немного подобрел и положил руку на плечо префекта претория.

– Обычно императоры судят здесь в присутствии сенаторов и судей. А ты просишь, чтобы я лично во всем разобрался?

– Да, август, ибо это дело не требует широкой огласки.

– Нет таких дел, префект, все должно быть открыто, людям важно знать, что их ни в чем не обманывают.

– Вот-вот, я об этом и хотел говорить! Вверенным мне людям важно знать, что их не обманывают.

– Не понимаю тебя, Лет!

– Преторианцы доверяют мне, но в последние дни я слышу их глухой ропот.

Пертинакс сразу вспомнил случай в караульне и помрачнел.

– Я тоже сейчас видел, что преторианцы плохо исполняют свои обязанности. Твой долг – навести порядок в когортах. И немедленно. Когда я был еще префектом Рима, ко мне стекались многочисленные жалобы от людей как простых, так и патрициев. И как ты думаешь, на кого были эти жалобы? Правильно, на преторианцев! Случаи их нападения на римлян вопиющие! В банях Тита преторианец насмехался над всадником, а потом пнул его, и тот упал не в бассейн, а рядом, на мраморный пол, сломав себе ногу. Еще припоминаю коллективный иск от торговцев рынка Траяна. Преторианцы взяли много разной еды и не заплатили, а когда торговцы стали кричать, те их избили, да так, что один из торговцев потом скончался. Повторюсь, подобных жалоб было много.

– Так что ж мешало тебе дать ход этим жалобам, император?

– Как будто ты не понимаешь, Лет! – вспоминая свое бессилие, с отвращением ответил Пертинакс. – Заступничество Коммода мешало! Да и наше дело основывалось на помощи твоих преторианцев, я не мог бить по руке, которая меня готовилась поддержать. Но теперь я решительно говорю – хватит! Преторианцы издавна были гордостью империи, и я хочу, чтобы в мое правление они вновь стали этой гордостью! А сейчас что? Несколько дней назад ко мне в письме обратился всадник, Публий Азиний, кажется. Так вот он сообщил, что его жену изнасиловал преторианец и все это произошло прямо здесь, в сердце Рима, ночью у храма Кастора. Преторианец затащил ее в лавку цирюльника, что в подиуме храма, предварительно взломав дверь лавки. Получатся, он совершил даже не одно, а целых три преступления. Пострадали честь жены Публия Азиния, лавка цирюльника, а ведь он платит за помещение аренду, и что не менее важно, а, может, и более – святость храма! И пусть все произошло не внутри храма, не у алтаря и статуй богов, но тем не менее! И даже не проси меня, Лет, о снисхождении, дело вопиющее, я лично буду следить за его ходом в суде. И вот еще! Преторианцы поддержали меня, но почему они возмущаются уничтожению бюстов и статуй Коммода? Народ справедливо стал их уничтожать, но до меня, опять же, дошли слухи, что многие преторианцы мешали этому, пытались защитить бюсты, унести их, избивали людей. Что это такое? Ты в курсе этих событий, Лет? Ты и твои люди вроде бы определились, с кем вы – со мной или с Коммодом. Но происходящее говорит об обратном.

– Коммода любили за его благосклонность к гвардии, – ответил Эмилий Лет. – Все помнят его щедрые подарки.

– Как бы то ни было – я приказываю навести порядок в гвардии. Используй любые наказания – от телесных до лишения жалованья и даже казни.

– Казни и лишение денег? – удивился префект претория. – Такими методами можно добиться только бунта. Увы, император, навести порядок будет трудно, преторианцы не доверяют мне.

– Почему?

– Я обещал им по двенадцать тысяч сестерциев за то, что тебя поддержат, но они получили только по шесть.

– Но ведь эти деньги дал им я! – возразил Пертинакс.

– Конечно, ты, император! Но передал им префект претория. Значит, и спрос с меня. Я не удивлюсь, что они думают – я не отдаю им их положенные деньги потому, что я попросту их обокрал.

– Не придумывай, Лет!

Пертинакс понял, куда клонит префект претория, и чтобы его слова имели большую весомость, решительно сел на трон.

– Я пойду завтра в преторианский лагерь и поговорю с ними. Они успокоятся и ни в чем не будут тебя подозревать.

– Благодарю тебя, император! Но будет ли с тобой нужная сумма или ты ограничишься красноречием?

– Я скажу, что ты честный человек и я лично доверяю тебе. Но не могу же я сам говорить с преторианцами о деньгах за оказанную мне поддержку? Это недостойно, тем более тогда, когда я уже много раз уличил их в нарушении дисциплины. Ты скажешь им подождать еще месяц, может, два.

Эмилий Лет погрустнел.

– Боюсь, август, обещаний недостаточно. Нужны деньги. Помнишь, когда третьего января преторианцы узнали, что ты не сразу выплатишь им обещанные двенадцать тысяч сестерциев на каждого, а только после аукциона имущества Коммода, они пошли к сенатору Триарию Матерну Лацивию и предложили ему стать императором?

– Это было предательство! – мрачно проговорил Пертинакс. – Первого января в казне находилась ничтожная сумма – всего один миллион сестерциев. Из каких денег я бы им сразу заплатил? Поступок той группы преторианцев – настоящее предательство, на которое я закрыл глаза. Бедный сенатор Ласцивий, он еле спасся от них! Зачем они так поступили? Думали, что Ласцивий даст им обещанные деньги? Неужели сложно было подождать несколько дней до аукциона?

– Клянусь, я не был в этом замешан. Но я смог убедить их, что деньги обязательно будут, и потому все быстро успокоились и недоразумение с сенатором Ласцивием почти забылось.

– Кому забылось? Я помню, словно это было только сейчас! Почтенный сенатор, весь в сединах, умнейший, всеми любимый и уважаемый человек, прибежал замерзший, в одной тунике, у него зуб на зуб не попадал от волнения и холода, он аж заикаться начал, говорил, что боялся, если не примет предложения преторианцев стать императором, то они его убьют. Но он не изменил, потому что клялся мне в верности. Боги спасли его.

– Боги? – усмехнулся Эмилий Лет. – Клянусь честью, это я сделал так, что он смог уйти живым и невредимым, а ты до сих пор на троне, август. Когда преторианцы почти вытащили сенатора из его дома, чтобы отвести в преторианский лагерь и там провозгласить императором, я вовремя подоспел ему на помощь и отвлек своих людей. Наверное, сенатору показалось, что мое появление указывает на то, что я заодно с заговорщиками и он лишь по счастливой случайности сбежал, но это не так.

– Правда? – удивился Пертинакс.

– Я поклялся честью, а что может быть важнее?! Да, это нескромно, но как еще мне доказать, что я верен тебе, август? Жду только одного – чтобы я мог доказать честность своих обещаний гвардии. Прошу, заплати не мешкая еще по шесть тысяч каждому преторианцу, и все закончится.

– Ты смеешь вымогать у императора деньги? – Голос Пертинакса задрожал от гнева.

– Нет, боги – свидетели, я и не мог помыслить! Но преторианцев тяжело держать в узде. Они разгневаны и плохо управляемы. Кто знает, если я потеряю у них авторитет, то в следующий раз не смогу помочь очередному сенатору, которого преторианцам вздумается наградить троном, и либо умрет он, отказавшись, либо…

– Замолчи, префект претория! Твои слова – это измена. Думаешь, что, кроме преторианцев, императору не на кого опереться? В Риме корпус сингуляриев, не забывай о нем! И хоть германских телохранителей много меньше, чем твоих преторианцев, зато они смелы, свирепы и преданы! А еще три городские когорты, подчиняющиеся не тебе, а моему тестю Сульпициану! Если ты не справляешься со своими обязанностями, Лет, то, может, тебе найти замену? Коммод делал это регулярно. Наверно, это единственное, в чем он был прав.

Лицо Эмилия Лета стало каменным.

– Ты император и твоя воля нерушима. Но, несмотря на непокорность, преторианцы все еще любят меня и не позволят убить или изгнать с должности.

– Ты угрожаешь мне? – воскликнул Пертинакс.

– Я просто хотел напомнить историю. Ведь ты, август, прочитал много книг. Рабы сказали, что, пока я ждал тебя, ты был во дворце Тиберия. Не там ли преторианцы провозгласили императором Клавдия?..

– Договаривай, Лет, давай! Провозгласили Клавдия императором, убив перед этим Гая Калигулу! Вспомни еще Гальбу, ну! Наглец! Коммод был бы прав, казнив тебя!

– Возможно, но тогда ты не стал бы императором, Публий Гельвий Пертинакс! И, скорее всего, тебя убили бы так же, как и меня. Я и мои преторианцы возвели тебя на трон! А ты выдал им только жалкие шесть тысяч!

– Шесть тысяч сестерциев на каждого преторианца – это жалкие деньги?! – вышел из себя Пертинакс, и голос его сорвался на крик. Но он тут же взял себя в руки, понимая, что эхо – плохой друг и его могут услышать, а столь щекотливый разговор не стоит разглашать. – Да каждый преторианец получает в год двадцать тысяч сестерциев против двенадцати тысяч у обычного легионера, хотя легионеры проливают кровь за империю!

– И преторианцы отдадут с радостью свои жизни за Рим и тебя, император! Но им больно, что ты забыл их в своей милости.

– Я ничего не забыл, Лет! Но сейчас денег нет.

– Странно, но ты столько конфисковал у бывших любимцев и прихлебателей Коммода и получил огромные суммы с аукциона! Куда же все это ушло?

– В казну, префект! Коммод ее опустошил, а я наполняю.

– Но ведь ты выплатил по четыреста сестерциев на каждого жителя Рима. Зачем такие траты? Чтобы завоевать популярность народа? Потраченных на плебс денег хватило бы покрыть оставшуюся задолженность перед гвардией. Гвардия, а не народ привели тебя к власти.

– Не смей лезть в императорские расходы, Лет! Народ при Коммоде обнищал, тем более сейчас, зимой, у многих нет и крыши над головой и куска хлеба. На эти деньги бедняки смогут выжить, а те, у кого хоть что-то есть, открыть свою лавку, заплатить долги, покрыть задолженность по налогам. Большая часть этих выплат так или иначе вернется в казну. Скоро я все выплачу преторианцам, как и обещал.

– По всей видимости, эти времена уже настали, ведь собираешься же ты увеличить вес денария, а сколько для этого необходимо серебра!

Пертинакс сразу понял, что проболтался кто-то из консулов, кроме них о своем проекте он еще не говорил никому. Наверняка либо Вибиан, либо Фалькон в близкой дружбе с Эмилием Летом. Но как быстро префект претория узнал! Значит, кто-то из консулов сразу сообщил ему, и именно поэтому Лет примчался во дворец выпрашивать денег.

– Разве ты не понимаешь, – постарался все разъяснить император, – как важно поддерживать денарий на нормальном весе? Сейчас денарий – тонкая пластинка серебра. До меня много раз доходили слухи о ропоте торговцев – они не хотят принимать такие денарии, боясь убытков. Империя легко скатится в жесточайший кризис, если деньги обесценятся. А денарий, урезанный Коммодом из-за растраты казны, уже обесценен. Пока только страх перед безумным императором или чудесное благоволение богов держало наши финансы на краю, но сейчас они легко могут свалиться в пропасть. Цены на все товары станут недоступными сначала для обычных граждан, а потом и для богачей. Голод, восстания и бунты не заставят себя ждать. На Востоке, где чеканят собственные драхмы, уже давно возмущены насильно вводимым нашей администрацией курсом обмена денариев на драхмы.

– Армия не допустит беспорядков! – возразил Эмилий Лет, понимавший, что император сильно сгущает краски.

– А что, если армия сама и станет их центром, ты не подумал, префект? Ты говоришь, что тебе тяжело сдерживать преторианцев, а легко ли будет Септимию Северу или Песценнию Нигеру или другим сдерживать легионы, если они взбунтуются? Крепкий денарий – здоровая экономика. Завтра я выступлю с этим предложением в сенате. Через месяц или два новые налоги, поступившие в казну, позволят мне отплатить преторианцам за их преданность и терпение. Я и тебя не обижу, префект. Ведь не откажешься ты от виллы в Байях?

– Щедрость августа безгранична! – притворно улыбнулся Эмилий Лет и поклонился, чтобы скрыть досаду на лице.

Скупость Пертинакса была ему известна. Он не сорил деньгами, когда был консулом или легатом в провинциях, а став императором, не изменил своих привычек. Если бы не страх быть убитым Коммодом, Эмилий Лет ни за что бы не поставил на Пертинакса. Но Пертинакс являлся единственным в окружении Коммода, которого бы приняли и сенат, и армия, и народ. Конечно, в казне уже есть деньги и на реформу денария, и на многочисленные государственные нужды и на выплату преторианцам. Сколько налогов поступает в Рим со всей необъятной империи! Но Пертинакс просто не хочет их тратить.

Что ж, на этот раз префект претория уйдет к своим подчиненным только с голыми обещаниями. И совершенно точно не будет никого увещевать, просто передаст слова императора подождать два месяца. И пусть будет то, что будет. Согласятся преторианцы ждать – хорошо, нет – тоже неплохо. Пусть Пертинакс знает, что трон под ним держится только верностью гвардии.

Оставшись один, император в сильном раздражении стал ходить между колонн базилики. Не только поведение Эмилия Лета возмущало его, но и собственная беспомощность. Человек умный, честный, рассудительный, Пертинакс с трудом переносил тупость, корысть и хамство вокруг себя. И если страх перед Коммодом заставлял его поступиться своими принципами, молча совсем соглашаться, то сейчас, когда он стал императором, сносить все это от человека, стоящего далеко внизу, по сравнению с ним, Пертинакс не хотел. Он специально вспоминал, как жестко обошелся с восставшими легионерами, будучи наместником в Британии, чтобы придать себе твердость духа и наказать Эмилия Лета. Но ничего не выходило. Разум вновь возобладал над чувствами. Одно дело – действовать как наместник провинции, и совсем другое – как император, не чудовище, как Коммод, а мудрый отец отечества, как Марк Аврелий. Закончилась эпоха казней, должно наступить время справедливости и благоденствия. Необходимо не наказывать префекта претория, которому он, Пертинакс, действительно всем обязан, а раз за разом постараться убеждать в своей правоте, и пусть сейчас Эмилий Лет возмущен задержкой выплат, но разве доброе отношение к нему, несмотря на его дерзость, не окажет воздействия?

И вроде бы Пертинакс немного успокоился. Поразмыслив над поведением префекта, разгуливавшего во дворце, словно у себя дома, решил, что, видимо, он сам виноват, раз дал возможность охраняющим его преторианцам, пускать префекта претория без доклада. Действительно, необходимо ужесточить дисциплину среди охраны и рабов.

Почувствовав голод, император собрался уйти в триклиний дворца, но вошедший раб доложил, что Марция Аврелия Цейония Деметрия просит августа ее принять. Пертинакс немного растерялся. Бывшая любовница Коммода, главная участница заговора против безумного императора, появилась сейчас совсем некстати. В отличие от Эмилия Лета ей не нужны были деньги от Пертинакса. Она хотела другого. И если выплаты преторианцам рано или поздно все равно произойдут, то желание Марции невозможно исполнить. И тем не менее Пертинакс не мог ее отослать. Если Эмилию Лету он был обязан поддержкой преторианцев, то Марции – самой возможностью занять трон да и просто жить. Именно Марция дала отраву своему любовнику.

Пертинакс устало сел на трон в нише базилики и стал ждать гостью.

Марция вошла решительным шагом, развязывая тесемки плаща с мехом и скидывая назад капюшон.

– Мой император! – воскликнула она, и ее нежный голос болью отозвался в сердце Пертинакса.

Марция подошла к трону и низко поклонилась. Под наполовину снятым плащом Пертинакс увидел полные груди девушки, туго выпирающие из-под нескольких надетых друг на друга туник.

– Рад тебя видеть, Марция! – отозвался Пертинакс, но лицо его по-прежнему выражало усталость.

– Я очень замерзла, сегодня так холодно! – произнесла девушка, с надеждой глядя на императора своими большими голубыми глазами.

– Не стоило выходить из дома, Марция. Ради чего ты решила морозить свои красивые ножки?

– Чтобы увидеть тебя, август!

– Мы виделись четыре дня назад, и если ты пришла напомнить мне о прошлом разговоре, то не стоило.

– Но мы его не закончили! – возразила Марция, поеживаясь.

Пертинакс сошел с трона и укутал Марцию в ее плащ. Он подхватил ее на руки и усадил на трон.

– Здесь ветер не дует по ногам, – сказал он. – Подогни их под себя – и сразу согреешься.

Марция очаровательно улыбнулась.

– Я думала, ты позовешь меня в триклиний или перистиль, август. Во внутренних покоях дворца всегда жарко натоплено. Но мне и здесь хорошо! Я прямо как императрица.

Пертинакс улыбнулся в ответ, но улыбка получилась вымученной.

– Это все, что я могу для тебя сделать, Марция, – промолвил Пертинакс, стараясь не глядеть в манящее сладострастием лицо девушки, опять нарочно распахнувшей плащ, чтобы император видел ее томно колышущиеся при дыхании груди.

– Ты странный, Публий… – произнесла она, гладя рукой бороду императора.

– Я твой август, Марция, Публием называет меня моя жена. Тебе следует быть почтительней.

Марция резко отдернула руку, словно укололась.

– Возвращайся на Вектилианскую виллу, если ты мне понадобишься, я обязательно дам тебе знать.

– А я не хочу туда возвращаться! – воскликнула Марция. – Мне все время кажется, что я вижу там Коммода, и не его труп, а живого, ухмыляющегося, задумавшего меня убить!

– Это твоя фантазия. Ты еще под впечатлением последних декабрьских дней. Но ведь его уже нет. Ничто и никто не угрожает тебе. Если хочешь, я дам тебе дополнительную охрану. Пусть преторианцы всюду следуют за тобой.

– Нет уж, спасибо, август. Такое сопровождение еще сильнее будет напоминать мне о Коммоде.

– Тогда я просто не знаю, чем тебе помочь.

– Твой управляющий дворцом Эклект вчера сделал мне предложение выйти за него замуж.

Стрела была пущена ловко – неожиданно, с близкого расстояния и точно поразила бы цель, если бы император не надел непробиваемый панцирь невозмутимости.

– Эклект не теряет времени даром. Ты согласилась? Его можно поздравить?

– Я обещала подумать! – с надеждой глядя на Пертинакса, произнесла Марция, и голос ее задрожал.

– Зачем думать? Соглашайся. Я устал от притворств, Марция. Пока на этом троне сидел Коммод я только и делал, что врал и изворачивался. Но теперь я могу жить так, как следует. Я стар. Мне шестьдесят шесть лет. Я многое видел и разбираюсь в жизни. Не надо изображать влюбленность, Марция. Возможно, будь я другим человеком, я пошел бы тебе навстречу, но я таков, какой есть. Старика можно любить только за его богатство или власть, и никак иначе. Я знаю тебя, знаю, что тебе надо, и меня не обманешь. Мы сделали друг для друга все, что могли. Ты избавилась от Коммода, и его смерть дала возможность всем нам жить дальше. Я, ты, Эклект, Эмилий Лет связаны навсегда, но только смертью Коммода, более ничем. Надеюсь, мы не вернемся к подобным разговорам. Если ты хочешь жить здесь, во дворце, а я вижу, ты именно этого хочешь, потому что к другому и не привыкла, тогда принимай предложение Эклекта. Возможно, постель дворцового управляющего не такая притягательная, как императорская, зато ты в ней будешь спать живой и невредимой. Ведь именно это самая простая причина – остаться в живых, и подвигла нас на переворот, а уже потом интересы римского народа.

Марция опустила ноги с трона и задержалась немного на нем, как бы стараясь запомнить этот момент. Больше не глядя на императора, она закуталась в плащ и лишь прошептав: «Прощай, август!», медленно, с достоинством сошла с трона и прошествовала к выходу, не как человек, потерпевший поражение, а словно победитель, гордо подняв голову, устремляя взгляд через строй колонн базилики в будущее.

Оставшись один, Пертинакс подумал, что в этой базилике, предназначенной для императорского суда, сегодня он принял очень важные, судьбоносные решения – не поддаваться влиянию и угрозам префекта претория и не заводить любовницу. И пусть эти решения оказались не прилюдными, и возможно, никто их никогда не узнает и не оценит, но от этого они только возрастут в значимости. Марция уже несколько месяцев будоражила Пертинакса. С того самого времени, когда созрел заговор и они стали встречаться не в обществе, а тайно, вдвоем или с Эмилием Летом. Пертинакс вновь почувствовал себя мужчиной, желавшим и знающим, как добиться женщины, словно ветер молодости ворвался в его сердце и мысли. И, возможно, именно эта невысказанная страсть подтолкнула его укрепиться в замысле устранить Коммода, рискнуть всем. Но к страсти примешивалось и низменное желание, обладая Марцией, отомстить ненавистному императору за годы несправедливости, унижений и лизоблюдства.

Однако была и другая женщина, память о которой толкнула Пертинакса к действию. В совсем недалеком прошлом у него была любовница – Анния Корнифиция – дочь Марка Аврелия и сестра Коммода. Они познакомились вскоре после расправы Коммода над ее мужем – Марком Петронием Сурой Мамертином и их маленьким сыном. Заподозренный в заговоре Сура Мамертин был убит не только вместе с сыном, но и с братом и другими членами семьи. Свою сестру Коммод не тронул. Анния, как и жена Пертинакса Флавия Тициана, была более чем вдвое младше него, но при этом очень красива и несчастна из-за потери близких. Пертинакс принялся ее утешать и сразу почувствовал, что не сможет дальше спокойно жить, если не станет обладать ею. Много лет назад он видел дочь Марка Аврелия совсем маленькой девочкой и не мог представить себе, что в будущем она вырастет такой красавицей. Пертинакс не знал, что заставило Аннию Корнифицию без колебаний разделить с ним ложе, и не один раз, но предполагал, что это из-за внутреннего надлома. Так она пыталась забыться после зверств ее брата. Анния, столь искусная в любви, заставляла Пертинакса напрягаться в постели так много и долго, что у него шла носом кровь. Вскоре их тайные свидания стали пищей для пересудов всего Рима. Узнав об их связи, Коммод как-то на одной из оргий, на которую пригласил Пертинакса, посоветовал ему побыстрее развестись с Флавией Тицианой и жениться на его сестре. На вопрос Пертинакса, почему император так озабочен его жизнью, Коммод, смеясь, ответил, что его друг Пертинакс и его сестра Анния могут дать трону наследника, которого он усыновит и сделает цезарем. Такая шутка Коммода говорила об очень многом. Пертинакс понял: Коммод думает, что с помощью своей связи с Аннией Пертинакс хочет заполучить место его преемника. А такие мысли в голове безумного императора очень легко могли привести к обвинению в измене, в заговоре и потому к неминуемой гибели, как несчастного Марка Петрония Суру Мамертина. И как бы ни жалко было расставаться с Аннией, но пришлось. Причем ему было это намного тяжелее, ведь он, старик, думал, что влюбился. Анния же очень быстро забыла своего любовника и нашла себе другого.

Но сейчас, заняв трон империи, Пертинакс возвысился не только над всем римским народом, но и над собой. Думы и заботы о судьбе государства, так соответствующие умудренному в жизни человеку преклонных лет, возобладали над сиюминутными порывами. И он был этому рад. Ноша, которую взвалил на себя сын вольноотпущенника, торговца шерстью, оказалась довольно тяжела. Разоренная Коммодом казна, пошатнувшийся авторитет императорской власти и огромное количество проблем из многочисленных провинций, которыми годами никто не занимался, одномоментно свалились на него. Стопки различных докладов о недоимках налогов, о храмах, разрушенных пожарами, землетрясениями, обветшавших от времени и потому требующих денег для починки, жалоб на проворовавшихся магистратов, доносах об оскорблении императора и многие другие по разным причинам нерешенные наместниками вопросы пылились и занимали уже несколько стеллажей.

Пертинакс не жаждал, чтобы после смерти его объявили богом, как это было с другими императорами, но хотел прежде, чем уйти к богам, сделать так, чтобы оставить после себя процветающую империю и доброе имя. А когда есть такая труднодостижимая цель и старость не позволяет оставлять что-то на потом, тратить время и силы на любовниц неразумно.

Довольный принятыми решениями, Пертинакс отправился во дворец Августов – ту часть огромного дворцового комплекса на Палатине, где традиционно жили императоры. Ему захотелось посмотреть, как сын упражняется в греческом языке и математике, после чего позвать писцов и заняться разбором дел.

В комнате, смежной с его собственной и выходящей окнами на Большой Цирк, сын императора – Пертинакс-младший корпел над пергаментом, решая задачу. Император осторожно вошел в комнату, чтобы не помешать занятиям, но учитель – грек Деметрий – поднялся со скамьи и стал гнуть старую спину в глубоком поклоне, а 12-летний ученик сразу оставил пергамент и побежал навстречу отцу, радуясь возможности прервать надоевший урок.

– Что сегодня изучаете? – мягко осведомился император.

– Евклидову геометрию! – со вздохом ответил Пертинакс-младший, почесывая затылок.

– Юный господин преувеличивает! – отозвался Деметрий, разгибаясь. – Только лишь теорему Пифагора – начало начал!

– Не стоит каждый раз склоняться передо мной, Деметрий! – сказал ему император. – В прошлый раз у тебя так сильно закружилась голова, что ты чуть было не упал. А твою голову я очень ценю.

– Благодарю, император!

– Ты следи за здоровьем, Деметрий! Ты ведь один из немногих оставшихся орфиков. Кстати, приходи сегодня на ужин ко мне, поговорим о твоей философии. Как успехи, сынок, удается постичь математику или грамматика тебе больше нравится?

Пертинакс-младший смутился. Как и любой мальчишка, он желал подвижных игр со сверстниками, а не скучных часов в компании старика-философа. Очень привязанный к отцу, хотя в связи с постоянной занятостью Пертинакса-старшего он проводил с ним мало времени, сын старался во всем походить на родителя – копировал его манеру речи, жесты и, конечно же, всегда хотел его одобрения.

– Я стараюсь, папа! – гордо ответил мальчик.

– Молодец! – Император улыбнулся и погладил сына по голове. Сегодняшний долгий и неприятный разговор с Эмилием Летом и поведение преторианцев держали его мысли, словно церберы, и потому, глядя на сына, Пертинакс сказал: – А теперь послушай. Я считаю, что тебе не нужно жить во дворце. Завтра тебе следует отправиться на виллу к своему деду.

– Но почему, папа?! – удивился неприятному сообщению мальчик.

– Дворец не то место, где можно воспитать умного, честного и порядочного человека, верного Риму и своему роду. Ты будешь жить у деда со своей сестрой. Мы с твоей мамой будем тебя навещать. Твой дед Клавдий Сульпициан присмотрит за тобой, а Деметрий не даст скучать без уроков.

– Но ведь дед – префект Рима, он тоже вечно занят! – возразил мальчик, надеясь, что еще сможет остаться рядом с отцом.

– Да, ты прав, он весь в государственных делах, как и я. Но его дом более тих, спокоен и безопасен, чем этот огромный дворец.

– Ты чего-то опасаешься, папа?

– Я опасаюсь только одного, сын мой, чтобы роскошь и власть не развратили тебя, не сбили с пути справедливости. Ведь я надеюсь, ты, возмужав, станешь цезарем, предводителем молодежи, будешь всем примером.

Рядом появился раб Сириск и сообщил, что преторианский трибун Марк Квинтиллиан пришел с докладом. Пертинакс закрыл дверь в комнату сына и, приняв суровый вид, велел Сириску привести трибуна.

Рослый, широкоплечий Марк Квинтиллиан вошел в коридор спокойной, твердой поступью уверенного в себе человека, держа шлем в левой подмышке, а правую руку держа прямо, по шву. Узкое лицо, высокий открытый лоб, нос с легкой горбинкой, черные волосы – настоящий италик.

– Приветствую тебя, император! – произнес трибун и приложил к сердцу кулак.

– Слушаю тебя, трибун.

– Как ты и приказал, август, среди преторианцев наведен порядок. Вот список с именами всех, кто сегодня был в караульне.

Пертинакс взял протянутую ему навощенную табличку и бегло пробежал ее глазами.

– Завтра же все эти люди будут вычеркнуты из списков моей гвардии! – процедил он.

Огонь полыхнул в глазах Марка Квинтиллиана.

– Прошу тебя, август, во имя всех богов, не делай этого! Исключение из гвардии станет черным пятном на роду каждого преторианца. Мои подчиненные раскаялись. Если хочешь наказать, то лучше меня, так как именно на мне как на их командире лежит вина в их неподобающем поведении. Я допустил это, мне и отвечать!

Пертинакс с уважением посмотрел на честного трибуна и ответил:

– Эти слова мне по сердцу, трибун. Так поступали римляне в нашем далеком и славном прошлом, жертвуя собой ради других. Хорошо. Ты один ответишь за всех своих воинов. Но именно потому, что ты закрываешь собой друзей, я не стану наказывать тебя строго. Завтра ты навсегда оставишь дворец и будешь нести службу, не покидая каструм, но не трибуном, а простым преторианцем. Я уведомлю префекта претория о своем решении.

Ни один мускул не дрогнул на лице трибуна. Оно осталось бесстрастным. Марк Квинтиллиан молча приложил кулак к сердцу и ушел.

Трибун не спешил в караульню. С загадочной улыбкой на губах он медленно брел по коридорам и залам огромного дворцового комплекса, созерцая его красоту и шикарное убранство. Трибун понимал, что времена действительно изменились. На смену полной безнаказанности и свободе преторианцев при Коммоде пришло время строгости и дисциплины. Марк Квинтиллиан признавал только силу, и потому требовательность старика Пертинакса ему даже нравилась, он уважал его за это. Однако Коммод отличался исключительной жестокостью, поэтому его боялись, а Пертинакс хочет взять справедливостью и рассудительностью, но после многих лет страха такой подход к политике и жизни воспринимается как слабость. Это понимал Марк Квинтиллиан и знал, что именно так думают и все преторианцы, а возможно, и большинство римлян. Эмилий Лет уже успел рассказать о нежелании Пертинакса немедленно выплачивать обещанную преторианцам сумму. Значит, ближайшее будущее должно показать – либо Пертинакс поддастся на угрозы Эмилия Лета и станет возможно дальше требовать от императора все новых и новых денежных выплат и подарков, или он заартачится, и тогда его необходимо сменить. Убийство Коммода показало, что, как и сотню лет назад, императоров можно и нужно менять именно так. Вряд ли кто-то вступится за старика. Марк Квинтиллиан по-настоящему ждал наказания от императора, но именно для того, чтобы его преторианцы и преторианцы других когорт возмутились этим наказанием и выказали свое недовольство императору. Весьма вероятно, эти события повлияли бы на выплату обещанных Пертинаксом денег или же поскорее решили участь августа. Трибун не беспокоился о себе. Приказ императора был для него пустым звуком. Возможно, на время придется стать простым преторианцем, но префект претория не забудет о нем, Эмилий Лет обязательно выхлопочет ему помилование, да и его товарищи по оружию обязательно поспособствуют восстановлению его в должности трибуна. Марк Квинтиллиан знал: преторианцы – это братство, где каждый стоит друг за друга. Что же касается отлучения от дворца, то как раз на Палатин он собрался возвратиться в самое ближайшее время. Ведь Марция, эта прекрасная амазонка, бывшая любовница Коммода, собралась замуж за смотрителя дворца Эклекта и уже заранее пригласила к себе в кубикул Марка Квинтиллиана.