Президент исчез

Глава 1

Утром в пятницу, примерно часов в восемь, начался дождь. Он обильно, методично и последовательно падал на замершую столицу, на конгресс, на застывший в нерешительности кабинет министров, на оцепеневший где-то на полдороге государственный переворот. Вашингтон, так же как и вся страна, замер в сомнении, озлобленный, переполненный дикими и невероятными слухами, готовый взорваться от любой искры, бессильный против возмутительного преступления, относительно мотивов которого и лиц, совершивших его, так ничего и не прояснилось. Конгресс оказался между двумя противоборствующими и равно убийственными напастями. Угроза исходила как от людей, которые правили страной, так и от тех, кто обеспечивал в ней результаты голосования, поэтому народным избранникам не хватило смелости что-либо предпринять. Они удалились от дел. Деятельность кабинета министров зашла в тупик в силу его полной неспособности решить проблемы, связанные с исчезновением главы исполнительной власти. Утром в пятницу пресса и общество улюлюкали, высмеивая то, чему они с таким энтузиазмом аплодировали за день до этого, а именно: быстрый и решительный рейд крейсеров, имевший целью догнать «Ричард Крэнмер» и произвести на нем досмотр. И переворот зашел в тупик, потому что, как его лидеры к своему гневу и ужасу установили, вице-президент куда-то исчез или кто-то похитил его. Прозвучала одна из очень немногих самых неудачных догадок из всех когда-либо сделанных Д.Л. Ворменом; он предположил, что Моллесон перепугался до невозможности и от испуга сбежал куда подальше. В любом случае их затея могла потерпеть крушение благодаря быстрым и энергичным действиям Оливера и Каннингема, однако дезертирство Моллесона (бедняга! Он никак не заслужил подобной оплеухи от своего старого друга Вормена) расстроило все их планы и довело Дэниела Каллена до состояния безумной ярости.

Шел дождь. Он непрерывно падал из низких свинцовых небес, повисших над зашедшей в тупик страной.

Глава 2

Чику Моффету только раз не повезло в течение всех этих незабываемых, напряженных и бессонных часов, составивших три дня и три ночи, а это не так уж и много. С самого начала ему было известно, что для этого поразительного предприятия потребуются не только изобретательность, дерзость, быстрота мысли и хладнокровие, но также и везение. Он признавал, что у него все это было; однако в пятницу, в десять часов утра, когда Чик шел по коридору Белого дома и увидел в двадцати футах от себя шагавшего ему навстречу начальника Управления секретной службы, он решил, что удача отвернулась от него. Возможности свернуть или каким-то иным образом избежать встречи не было. Чик попытался проскочить мимо, поприветствовав начальника на ходу дежурным кивком.

Но Скиннер остановил его:

— Что, черт возьми, ты здесь делаешь? Насколько я помню, тебе поручено следить за Линкольном Ли.

— Так точно. Сейчас его ведет Сэм Карр. Мы один раз упустили его вчера во второй половине дня, но потом я снова напал на след. Сейчас я иду к себе домой, мы договорились, что примерно в это время Сэм позвонит мне.

— Ясно. Ну а сюда, я полагаю, ты явился на завтрак с кабинетом министров?

Моффет был невозмутим:

— За мной послала миссис Стэнли. Личное поручение. За три года, что я нахожусь здесь, это вошло у нее в привычку.

— Не сомневаюсь. — Но серые глаза Скиннера выражали полное несогласие со сказанным их владельцем. — Мне бы хотелось засвидетельствовать ей свое почтение.

Уорделл послал меня сюда побеседовать с членами кабинета. Я полагаю, она там тоже будет.

— Наверное, она уже там. Я только что попрощался с ней.

— Ладно. Увидим. Ну, пошли.

И Чик пошел, проклиная свою горькую судьбу. Дело не в том, что у него были какие-то дурные предчувствия в отношении сообразительности миссис Стэнли, но независимо от цели его прихода в Белый дом было нежелательно, если не сказать опасно, чтобы об этом посещении стало известно Скиннеру; наступал последний, самый трудный и самый опасный час из всех прошедших, если, конечно, не возникнет какой-нибудь задержки. Чик шел вслед за Скиннером и мысленно ругался ему в спину.

У дверей библиотеки на верхнем этаже стоял агент секретной службы. Скиннер приказал доложить о своем приходе миссис Стэнли и попросить ее не отказать в любезности, уделив минутку внимания. Агент скрылся в дверях библиотеки. Ждать пришлось совсем недолго. Миссис Стэнли вышла, кивнула в знак приветствия начальнику секретной службы и. с удивлением взглянула на Чика. Она была очень бледной, под глазами залегли тени, от былого очарования не осталось и следа.

— Миссис Стэнли, прошу вас извинить меня за беспокойство. В холле первого этажа я наткнулся на Моффета, и это удивило меня, поскольку я полагал, что он выполняет мое задание. Он сказал мне что-то о данном вами поручении. Я просто хотел знать, насколько это важно.

Чик, который хорошо знал, насколько проницательными могут быть глаза его начальника, когда он кажется рассеянным и равнодушным, изо все сил старался напустить на себя безразличный вид. Он не мог осуждать миссис Стэнли за то, что она какой-то миг колебалась, и мысленно заклинал ее не выдать себя. Первая леди государства великолепно справилась с этой задачей. В ее голосе Чик не смог услышать ничего, кроме досады.

— Важно? Да, но отнюдь не так важно. Личное поручение. Так что если существовали какие-то причины… право же, мне очень жаль, что я нарушила…

— Да нет, ну что вы! — произнес Скиннер извиняющимся тоном. — Просто я хотел знать, что он здесь делает. С учетом сложившихся обстоятельств существовала вероятность, что он мог соврать мне.

— Чик Моффет? — Тень улыбки мелькнула на лице миссис Стэнли. — Я назову множество других, кого гораздо легче заподозрить во лжи.

Начальник секретной службы кивнул, соглашаясь с ней.

— Это хорошая мысль — всегда нужно быть начеку.

Но вы должны меня извинить за беспокойство. Министр внутренних дел направил меня сюда, на заседание кабинета министров. Могу ли я войти?

— Сейчас узнаю. Подождите здесь, пожалуйста.

Агент, стоявший у входа, открыл дверь, и миссис Стэнли вошла в библиотеку.

А Скиннер сказал Чику:

— Ладно, продолжай работу.

— Есть, сэр. Меньше чем через час я снова сяду на хвост Ли.

— Хорошо, ступай.

Спустившись в вестибюль первого этажа, где он оставил шляпу и плащ, Чик посмотрел на часы. Они показывали пятнадцать минут одиннадцатого. Дождь на улице зарядил еще сильнее, чем раньше. Шагая по лужайке Белого дома, Моффет четырежды был остановлен стоявшими на страже военными. Последний, в чине капитана, потребовал, чтобы Чик предъявил ему пропуск.

Он предъявил — заполненный бланк Государственного департамента, подписанный секретарем президента Гарри Браунеллом.

Глава 3

Пятнадцатью минутами позже, в половине десятого, Чик, сидя за рулем своего небольшого черного седана, ехал под дождем по бедной улице с сомнительной репутацией, на которой за шесть лет до этого нашел себе квартиру, ставшую для него родным домом. Прижав машину к тротуару напротив подъезда, Чик выскочил на асфальт. Прошли два пешехода — мужчина и женщина под зонтом. На расстоянии примерно одного квартала на север стоял солдат, закутавшийся в прорезиненную накидку; в противоположной стороне маячил еще один караульный. Чик отпер дверь подъезда и взбежал по лестнице на этаж, где располагалась его квартира.

Глава 4

Еще через пятнадцать минут, без четверти одиннадцать, Чик снова вышел на улицу. Оказавшись на тротуаре, он посмотрел направо и налево, зажмурив один глаз и задрав подбородок, потому что второй глаз у него был полуприкрыт. Необходимость терпеть такие неудобства была условием начала действий по тщательно продуманной программе, которую он только что изложил в мельчайших подробностях своему сообщнику наверху, у себя в квартире. Перед тем как выйти, Чик задержался в подъезде, и его сердце отстукивало громкую дробь.

Сейчас ему, как никогда, нужна была удача. В силу характера избранной профессии Чику за всю его жизнь пришлось пережить множество напряженных моментов.

Однако сегодня он впервые почувствовал, как бьется его сердце. Этот факт был отмечен им без особого удивления — дело в том, что мужчина наверху только что сказал ему: «Чик, мне не нужно напоминать вам, что малейший наш неверный шаг оборвет жизни миллионов людей». Чик уверенно усмехнулся в ответ: «Да, сэр».

Теперь, чувствуя, как бешено колотится его сердце, он еще раз огляделся, а затем, быстро приняв решение, повернул направо. Дождь немного утих. Сделав по тротуару дюжину шагов к тому месту, где стоял солдат, Чик обратился к нему. Часовой приветствовал его как доброго знакомого — Чик успел подготовить почву и еще за день до этого нашел повод поговорить с ним.

— Ты что-нибудь понимаешь в глазных болезнях? — спросил Чик. — Что-то попало мне в глаз, такое ощущение, будто там у меня целый дуб торчит.

Солдат пожал плечами:

— Встань под этот навес. У тебя есть носовой платок?

Чик достал платок из кармана и встал лицом на север. В результате этого маневра солдат был вынужден встать к северу спиной, чего и добивался Чик. Теперь сам он мог видеть подъезд, из которого только что вышел, и тротуар на протяжении почти целого квартала; улица была пустынна. Он позволил солдату, оттянув сперва нижнее веко, а затем верхнее, открыть зажмуренный левый глаз, а после разглядывать его так и эдак и тыкать в него кончиком носового платка, сложенного уголком.

«Операция» делалась кустарным методом, но Чик этого не замечал. Правым глазом он увидел, как из подъезда здания, в котором была его квартира, вышел человек.

Его фигуру скрывал широкий плащ-накидка, а на голову была нахлобучена шляпа с огромными полями.

— Черт побери, — выругался солдат, — я ничего не вижу.

— Попробуй снова посмотреть под верхним веком.

Такое ощущение, будто соринка именно там.

Тем временем человек в плаще медленно пересек тротуар и открыл заднюю дверцу черного седана. Напрягая правый глаз, Чик старался ничего не упустить. Вот человек наклонился, вот он встал на подножку, вот он уже в салоне. Из машины высунулась рука, потянула дверцу, и та закрылась.

— В двух кварталах отсюда есть аптека, — сказал солдат, — тебе лучше пойти туда. Если я и дальше буду действовать подобным образом, ты останешься без глаза.

Чик быстро и часто заморгал, взял носовой платок и вытер стоявшие в глазах слезы. Его сердце удар за ударом — тук-тук-тук — глухо билось о ребра.

— А мне кажется, — сказал он солдату, — ты уже вытащил ее.

— Черта с два. Наверное, от моих действий у тебя там все так онемело, что ты ничего не чувствуешь.

— В любом случае очень тебе обязан. Ну, я спешу.

Если почувствую, что соринка так и осталась в глазу, зайду в аптеку.

— Тебе лучше всего так и сделать. Водить машину под дождем, да еще с больным глазом, опасно.

Чик еще раз поблагодарил его и, прижав носовой платок к глазу, без особой поспешности зашагал к своему автомобилю. Сев за руль, он, не оборачиваясь назад, завел двигатель, включил передачу и отъехал от тротуара.

На первом же перекрестке он свернул направо. Начиная с восьми часов предыдущего вечера, с тех пор как было окончательно установлено место назначения, Чик, выбирая маршрут, снова и снова анализировал каждый квартал и каждый перекресток и в конце концов решил ехать по Восьмой улице, Массачусетс-авеню, затем по Десятой улице и далее по Мэриленд-авеню до самого гаража. Ему придется сделать только два левых поворота, и на таких перекрестках, где это будет несложно. Чик заключил, что, если он поедет, не привлекая к себе внимания, то есть не слишком медленно и, уж конечно, не слишком быстро, весь путь займет не более двенадцати минут, которые покажутся ему двенадцатью веками. На самом деле все оказалось вовсе не так. Вместо того чтобы растягивать каждую секунду, его чувство времени совсем отказалось работать. Все происходило как бы вне времени. Чик отчетливо воспринимал окружающее, он видел и те машины, что приближались, и те, что пролетали мимо него, и дождь, и мокрое покрытие дороги, и пешеходов на перекрестке. Однако больше всего его внимание занимали контакты трамблера, называемого еще распределителем-прерывателем. За месяц до этого они с Альмой как-то поехали покататься, и внезапно автомобиль закапризничал, начал дергаться, замедлять ход и ворчать. Механик в гараже сказал, что подгорели контакты трамблера, и что-то сделал с ними. Теперь Чик думал о том, что все это предприятие, вся эта безумная авантюра, оказывается в зависимости от горстки каких-то контактов в этом чертовом трамблере, а он даже не знает, что это такое. Шурша шинами по мокрой мостовой, мимо промчался автомобиль, и Чик, чуть повернув руль, направил машину поближе к тротуару.

Ожидая зеленого сигнала светофора на втором и последнем перекрестке, который ему предстояло пересечь, он бросил взгляд на заднее сиденье. Оно было пустым, человек лежал на полу, укрытый складками плаща.

Чику было неизвестно, находится ли гараж на Мэриленд-авеню по-прежнему под наблюдением или уже нет, но это не слишком заботило его, потому что в любом случае не стоило и пытаться останавливать и проверять все въезжающие автомобили. Воротник у его плаща был поднят, поля шляпы опущены, и если вдруг окажется, что здесь дежурит агент секретной службы, которому он знаком, весьма маловероятно, что его смогут узнать. Конечно, определенная доля риска существовала, но тут уж ничего не поделаешь.

Когда, проехав наконец всю Мэриленд-авеню, Чик сбросил скорость перед гаражом и, обшарив глазами все закоулки у въезда, не увидел никого, кто мог бы вызвать подозрение. Сделав поворот, он въехал в широкие ворота. В гараже находились два-три служителя да еще какие-то бездельники, и Чик, не останавливаясь, повел машину к пандусу. Включив вторую передачу и заставив мотор седана взреветь, он покатился по виражу на второй этаж, а затем на третий, и так до самого верхнего этажа. Там он резко повернул направо и двинулся по центральному проезду к передней части здания. По пути Чик никого не заметил, за исключением дежурного по этажу; тот поднял голову, перестал чистить бампер автомобиля и направился вслед за седаном Чика.

Прежде чем выйти из машины, Чик развернул ее и поставил носом туда, откуда приехал.

Дежурный подошел к Чику и сказал:

— Привет.

Чик кивнул в ответ и представился:

— Я из телефонной компании. — Он открыл правую переднюю дверцу седана и вытащил оттуда небольшой черный ящик. — Где здесь телефон?

Чик надеялся, что это сработает. Хоть и случилось так, что, кроме дежурного, на этаже никого не было, что сам дежурный отнюдь не выглядел впечатляюще, однако попытка отправить этого типа в нокаут будет, по все видимости, сопровождаться отчаянными воплями.

— А зачем он вам нужен? — спросил дежурный.

Чик был краток:

— Начальник сказал, что у нас есть приказ от министерства юстиции отключить этот номер.

— Ясно, — дежурный не излучал оптимизма, — приказ так приказ. Пойдемте.

Они протиснулись между рядами машин; было темно, дежурный на ощупь нашел дверь в стене и открыл ее. Слушая, как он шаркает ногами в комнате, Чик ждал его снаружи. Наконец за дверью вспыхнул свет, и Чик вошел.

— Телефон на столе, — сказал ему дежурный.

— Порядок.

Какое-то время он стоял и наблюдал, как Чик открывает ящик с инструментами и достает оттуда отвертку, а потом повернулся и вышел. Чик посмотрел на телефон, на проложенные по потолку провода и на укрепленную на стене соединительную колодку. Затем его взгляд скользнул по комнате, по обитым пробковыми панелями стенам, по стульям, столу, а также по крючкам для одежды на одной из стен. Все было так, как он и представлял себе по описаниям одного из своих приятелей, который участововал в налете на гараж, проведенном утром в среду. Оглядев комнату еще раз, Чик кивнул, поставил черный ящик на стол, вынул из него панель с гнездами для крепления инструментов и заглянул внутрь. Там находились аккуратные мотки веревки и небольшой сверток. Чик опустил в ящик панель и на цыпочках подошел к выходу из комнаты; здесь он встал и прислушался. Не доносилось ни звука. Тогда Чик вышел, пересек пространство, отделявшее его от машин, нашел между ними проход, добрался до своего седана и открыл заднюю дверцу. Заглянув в кузов, он прошептал:

— Кивните, если слышите меня.

Под его взглядом человек пошевелился. Чик продолжил:

— Как только я закончу говорить, начинайте считать.

Через десять секунд идите. Не торопитесь, но и не медлите. Свет включен, и дверь открыта.

С этими словами он повернулся и быстро зашагал вдоль проезда. Нигде не было видно дежурного по этажу, и только когда Чик оказался у самого пандуса, он обнаружил его между парой автомобилей, тот по-прежнему протирал бампер. Чик подошел ближе.

— У этого аппарата есть связь с остальными телефонами гаража или у него самостоятельный ввод? — спросил он.

Дежурный даже не потрудился поднять голову.

— А сами-то по схеме определить не можете? — ответил он вопросом на вопрос.

— Я спрашиваю вас.

— Насколько мне известно, у него свой ввод.

— Премного благодарен.

Чик повернулся и пошел обратно по проезду, нырнул в проход между автомобилями, пробрался к стене и вошел в комнату, облицованную пробковыми панелями.

Теперь, закрывая дверь и заклинивая ее стулом, он действовал очень быстро.

Глава 5

В двадцать минут двенадцатого Чик, сидя в своем седане, выехал из гаража, повернул налево и на приличной скорости промчался по Мэриленд-авеню. На Десятой улице он повернул на Массачусетс-авеню, а проехав пару кварталов, остановился перед аптекой, вошел в нее и направился к телефонной будке. Он чувствовал, как сильно дрожит у него рука, сжимавшая трубку. Ему потребовалось некоторое услилие, чтобы унять эту дрожь.

— Алло, — сказали на другом конце провода.

— Это гараж на Мэриленд-авеню? С вами говорит телефонист… Телефонист! Я только что был у вас по поводу аппарата, установленного на верхнем этаже, в обитой пробковыми панелями комнате. Я забыл выключить освещение… Ну, дежурный вам все объяснит.

Я подумал, что, может быть, вы не захотите зря жечь свет.

Глава 6

Эд Грир, управляющий и совладелец гаража на Мэриленд-авеню, сидел за письменным столом в своем кабинете, расположенном на первом этаже в передней части здания, и пытался проверять ведомости ремонтных работ. Обычно он делал это быстро и аккуратно, однако сегодня работалось тяжело и непродуктивно. То обстоятельство, что он находился здесь, уже было данью его упорству, ибо обычный человек, получив в качестве напоминания о шести часах, проведенных им в подвале министерства юстиции, сотни синяков и ушибов в комплекте с забинтованной и ноющей от постоянной боли спиной, вывихнутой лопаткой и ребрами, протестовавшими против каждого вдоха, давно бы лежал на больничной койке. К физическим переживаниям и беспокойству по поводу потери клиентуры вследствие получивших огласку событий двух последних дней добавилась еще одна, менее досадная, зато совершенно новая проблема. Кто-то пять минут назад позвонил и сообщил, что он только что был наверху в облицованной пробковыми панелями комнате и оставил там непогашенным освещение. «До чего же вежливо с его стороны!» — подумал Грир и по внутреннему телефону позвонил дежурному по этажу, чтобы тот выключил свет.

Все, что хоть как-то напоминало ему об облицованной пробковыми панелями комнате, было, вне всякого сомнения, фактором достаточно раздражающим, чтобы еще ухудшить способность Грира проверять ремонтные ведомости. Он потянулся за следующей папкой и невольно застонал.

За спиной открылась дверь, и кто-то вошел в кабинет. Обернуться, чтобы посмотреть, кто пришел, было свыше возможностей Грира, поэтому он ждал, пока вошедший сам заявит о себе. Но голос гостя все-таки заставил его обернуться.

— Грир!

Грир не поверил своим ушам. Он отодвинул стул, встал и повернулся, раскрыв рот от удивления:

— Боже мой… вы… Боже правый!

— Я жду, Грир! — резко потребовал вошедший.

— Единение, — сказал Грир.

— Единение, — повторил Линкольн Ли и удовлетворенно кивнул, — а могло ли быть иначе? Вы — настоящий мужчина, Грир. Я знал это.

Грир вспыхнул от удовольствия. Принимая во внимание все, что произошло, подобное казалось невероятным, оно служило весомым свидетельством силы и обаяния личности Линкольна Ли.

— Сам по себе я — пешка, — проговорил Грир. — Но таких, как я, много. Командир, вам не следует оставаться здесь. Вы должны уехать. Ведь это же ваш собственный приказ: рисковать только тогда, когда в этом есть смысл, и никак иначе. Этим утром Беннет сказал мне, что вы уехали на север.

— Уеду через час. В настоящее время мне нечего делать в Вашингтоне. — Взгляд Ли был открытым и властным; он был чисто выбрит и стоял прямо, в любую минуту готовый к схватке; капли дождевой воды собирались на полях его фетровой шляпы и падали вниз; распахнутые лацканы дождевика позволяли убедиться, что он не расстался со своей серой рубашкой. — Этот город, которому подобает звание столицы мира, сейчас является не чем иным, как зловонной клоакой. За мной по пятам идут и тявкают ищейки Уорделла, я не стану тратить время, чтобы прятаться от них. Шпион прокрался за мной и сюда. Ну и пусть! Я пришел, чтобы сказать вам, что я уезжаю, что списки у Беннета и что Фэллон, как и ранее, будет руководить вами. Я с Фэллоном встречался вчера и…

Услышав за спиной скрип открываемой двери и увидев выражение лица Грира, Ли замолчал. Он не стал поворачиваться. Дверь захлопнулась.

— Ну? — отрывисто произнес Грир, глядя куда-то поверх плеча Ли.

Ответа не последовало. Грир заговорил снова:

— Ну? Что случилось?

Ли обернулся. Прислонившись спиной к закрытой двери, стоял мужчина. Лицо его было мертвенно-бледным, губы дрожали.

— Черт возьми, да что с тобой стряслось? Ты что, не видишь, что здесь присутствует командир? Ну же, говори!

Однако мужчина — тот самый дежурный с верхнего этажа, — очевидно, был не в том состоянии, чтобы произнести положенный по уставу девиз «Единение!». Наконец он смог выговорить только одно:

— Там, наверху. В комнате. Пойдите и посмотрите сами.

— Ради бога, что же это такое?! — воскликнул Грир с раздражением. — В чем дело?

Дежурный не ответил. Вместо этого, к изумлению смотревших на него Грира и Ли, он внезапно повернулся, распахнул дверь и, выскочив из кабинета, промчался по бетонному полу, затем сквозь широко распахнутые ворота выскочил на улицу и под дождем побежал по тротуару, словно за ним гнались убийцы.

Ли вопросительно посмотрел на Грира.

— Это невероятно. — сказал Грир в ответ на его взгляд. — Джо не трус, должно быть, он сошел с ума.

Я поднимусь и посмотрю, что там такое.

— Я пойду с вами.

— Вам нельзя терять время. Будет лучше, если вы отправитесь в путь.

— Я пойду с вами. Где здесь лестница?

Указывая дорогу, Грир шагал впереди. Они свернули за угол и преодолели три узких и темных пролета. Заканчивая подъем, Грир, тяжело ступая, плотно стискивал зубы, чтобы не застонать, в то время как Линкольн Ли шел легко, едва касаясь ногами ступеней. На верхнем этаже лестница вывела их на открытое пространство позади проезда для машин и менее чем в двадцати футах от облицованной пробковыми панелями комнаты. Дверь в нее была открыта, и оттуда падал свет. Грир вошел первым, за ним последовал Ли.

Войдя, Грир замер как вкопанный. Стало очень тихо.

Грир не сводил глаз с мужчины, который с кляпом во рту сидел, привязанный к стулу, у противоположного конца стола. Молчание становилось невыносимым, и Грир выдохнул:

— Господи, помилуй!

Линкольн Ли не сказал ни слова. Грир сделал шаг по направлению к столу, потом остановился и повернулся на сто восемьдесят градусов.

— Это он, — произнес Грир чуть слышно. — Ведь это же он?

Ли кивнул. Грир увидел, как напряглись его мышцы, а в глазах застыла пугающая сосредоточенность, и сказал:

— Ей-богу, это он! Послушайте. Будет лучше выключить свет, выйти отсюда, закрыть дверь и принять какое-то решение.

С этими словами он направился к выключателю, но его остановил голос Ли:

— Нет. Мы не можем покидать это место. А кто этот мужчина, который убежал из гаража?

— Джо Дэннерс. Он — один из наших, но сейчас это уже не имеет значения.

На Грира, который опять стоял лицом к Ли, было страшно смотреть: от волнения кровь прилила к его голове, и все многочисленные ушибы проступили еще отчетливее, приобрели жуткий сизо-багровый оттенок.

— Послушайте, — снова заговорил он, — если бы у нас было время, мы смогли бы что-нибудь придумать.

Но у нас времени нет. Тот парень, который приехал снимать телефон… Это он привез его сюда. Он позвонил мне потом. А кому еще он мог позвонить? Один Бог знает. За ним могут приехать в любую минуту. И Джо сбежал от нас. Мы повязаны, командир, нам не двинуться, мы влипли. Послушайте, есть только одно, что мы можем сделать. Нужно позвонить в секретную службу и сказать им, что он здесь. И надо сделать это быстро. В любом случае они постараются повесить на нас это дело, они скажут, что все следы ведут к нам…

Командир! Нет! Боже правый, нет!

Без сомнения, быстрый и безжалостный ум Линкольна Ли уже раз десять успел проанализировать сложившееся положение, еще до того как Грир закончил излагать свою единственную версию. Отчаянный крик ужаса, вырвавшийся у Грира, был вызван безумной яростью, вспыхнувшей в глазах Ли. Предводитель «Серых рубашек» сунул правую руку под лацкан пиджака. Медленно и неумолимо он достал отливающий синевой вороненый автоматический пистолет.

— Не стреляйте! — заорал Грир.

Но Ли плавно и осторожно поднял ствол, нацелив его в грудь мужчины, привязанного к стулу.

Собрав все силы, которые только остались в его избитых, превращенных в сплошной синяк мышцах, Грир бросился на Ли.

Глава 7

В половине первого Чик Моффет припарковал седан у подъезда своего дома, взбежал по лестнице, вошел в квартиру и запер за собой дверь.

Альма Кронин вскочила с обитого красной кожей кресла, стоявшего возле письменного стола. Все это время она страшилась услышать звонок телефона.

— Чик! Ну же, рассказывай.

— Он там. Связан и с кляпом во рту. Телефон по-прежнему подключен к линии. Трубка была привязана к аппарату бечевкой. В надежде, что в случае непредвиденных обстоятельств он сможет сбросить трубку с рычага — головой, плечом, чем угодно, — я перерезал бечевку и поставил телефон поближе к нему. Наверное, отдал бы все на свете, лишь бы мне разрешили позвонить на телефонную станцию и сказать: «Как только услышите сигнал от этого номера, сразу посылайте по этому адресу армейские подразделения».

— Чик, тебе не следовало везти его туда, тебе не следовало оставлять его там. Ты вообще не должен был позволять ему…

— Замолчи.

Чик снял плащ и шляпу и положил их на стул. Потом он подошел к девушке и встал напротив нее:

— Послушай, Альма. Учитывая то, что мне пришлось пережить за прошедшие три дня, в том числе необходимость садануть тебя в челюсть, я меньше всего расположен по-джентльменски реагировать на критику. Да и в любом случае я не джентльмен. Я спорил, я был против того, чтобы отвозить его туда. Ты сама это слышала. Я предложил десятки других вариантов, и некоторые из них могли бы сработать, но он их отверг. В конце концов я вынужден был уступить по двум причинам: во-первых, он — славный малый и заслуживает того, чтобы с ним считались, а во-вторых, потому, что его план оказался самым лучшим и разумным из всех остальных.

— И самым опасным.

— Это верно. Сэм Карр звонил мне?

— Нет. Я молила Бога, чтобы телефон молчал, в страхе, что позвонишь ты… что случилась авария или что-то в этом духе… что все раскрыто…

— Ну, ты зря беспокоилась. И еще, Альма. — Чик попытался улыбнуться. — Не так уж это опасно, как кажется на первый взгляд. Этот человек — Грир — на самом деле тот, кем себя считает, то есть добропорядочный гражданин. Просто у него все перепуталось в голове.

Дежурный пойдет выключить свет, а потом сообщит об увиденном Гриру; Грир поднимется на этаж, посмотрит и первым делом бросится звонить в Государственный департамент. Вот увидишь. Не пройдет и получаса…

— Но если это так, чего же ты потеешь?

Чик приложил руку ко лбу и почувствовал, что он влажный.

— Это не пот, — сказал он, — это дождь.

— Мне так не кажется.

Альма огляделась и увидела, что на письменном столе лежит ее платок. Она взяла его и снова подошла к Чику.

— Ты разрешишь? — спросила она.

— Ни в чем не могу отказать тебе.

Встав на цыпочки, девушка провела надушенным платком по лбу Чика и по его векам. «Пахнет прекрасно», — подумал Чик. Он еще раз попытался улыбнуться ей, но не смог, отстранился от Альмы, подошел к окну и выглянул из него: серые струи дождя, пустынные улицы и его автомобиль прямо под окном. Чик посмотрел на часы — было одиннадцать часов тридцать восемь минут. Он повернулся и вновь подошел к Альме:

— Господи, до тех пор пока я был чем-то занят, время шло нормально, а те…

Не договорив, Чик вздрогнул как ужаленный — зазвонил телефон. Молодой человек бросился к нему, схватил трубку и услышал голос Сэма Карра:

— Чик? Я по-прежнему сижу у него на хвосте. Надеюсь, я не разбудил тебя. Он засек, что я пасу его, но мне не кажется, чтобы его это особенно волновало. Я тоже подумал — а какого черта? — и сел с ним в один трамвай.

— Действительно, а почему бы и нет? — Чик старался настроить себя и интонации своего голоса на деловой лад. — Да хоть в триктрак с ним играй, если тебе так хочется. Послушай, Сэм, не окажешь ли мне одну услугу? Не мог бы ты еще часок последить за ним, а потом позвонить мне снова? Не возражаешь, а?

— Конечно нет. Сколько угодно. Я на этом деле не переутомился. Так что можешь не спешить! Я буду вести его до тех пор, пока не передам тебе. Сейчас я нахожусь довольно близко, в табачном магазине, расположенном на другой стороне улицы, как раз напротив входа в гараж, в который он направился. Так что, если он не затаится в выезжающем грузовике…

— В гараж? В какой гараж?

— В гараж на Мэриленд-авеню.

— Боже… — Чик вовремя остановился и постарался справиться с волнением. — Понял тебя. Однако у него нервы хоть куда. И давно он туда вошел?

— Да всего пару минут назад.

— Не нравится мне все это. Еду к тебе. Выйди на тротуар перед гаражом и смотри в оба.

— Да чего ты в самом деле? Куда спешить…

Но Чик уже положил трубку и устремился к двери.

Альма бросилась за ним:

— Чик! Что случилось?

— Самое паршивое, что только может быть. Линкольн Ли пришел в гараж.

С этими словами он выскочил в коридор. Альма долго смотрела то на распахнутую дверь, то на брошенные на стул шляпу и плащ Чика.

— Боженька… сделай так, чтобы ничего не случилось!..

Глава 8

На этот раз, двигаясь по тому же маршруту, Чик не обращал никакого внимания на мелкие помехи, что встречались на пути. Пешеходы на перекрестках бросались врассыпную из-под колес его седана и посылали ему вслед проклятия; ни одна машина не смогла обогнать автомобиль Чика и обдать его водой. На пересечении Десятой улицы и Массачусетс-авеню ему что-то прокричал полисмен, но Чик и его проигнорировал.

Когда он, вырулив на Мэриленд-авеню, круто повернул налево, машину занесло, и она ударилась колесом о поребрик. Чик выровнял курс и устремился вперед. Осталось проехать только три квартала.

Затормозив и выскочив из машины, Чик сразу увидел Сэма Карра. Тот стоял возле широких подъездных ворот, разговаривая с мужчиной в комбинезоне. Стараясь не сорваться на бег, Чик направился к ним. Сэм приветствовал его словами:

— Боже правый, у твоей тачки крылья выросли?

Чик улыбнулся в ответ и спросил:

— Он все еще там?

Сэм Карр кивнул:

— Минуту назад какой-то чокнутый вылетел из конторы и рванул вдоль по улице, но это был не Ли. Он гараж не покидал. Машины оттуда тоже не выезжали. Этот джентльмен говорит, что он не знает, как выглядит Ли.

— Ясно, — сказал Чик, посмотрел на мужчину в комбинезоне и спросил: — А где здесь у вас лестница?

— Во-он там. — Служащий ткнул большим пальцем в нужном направлении.

— Да из-за чего такой шум? — спросил Сэм Карр. — И кто стащил твою шляпу? Я же пасу его, так что ты мог бы спокойно съесть еще миску икры.

— Не нравится мне все это. Мне не нравится, что Ли пришел сюда. Я пойду наверх, жди меня здесь. Не выпускай ни одной машины, не позволяй никому выходить из гаража.

— Ну так и быть, раз ты такой любопытный…

Но Чик уже не слышал его. Как и обещал мужчина в комбинезоне, справа за углом оказалась лестничная клетка. Чик перепрыгивал сразу через несколько ступенек, заставив мышцы работать с полной отдачей, и слушал то, что говорил ему внутренний голос: «Черт возьми, теперь я тоже оказываюсь вовлеченным во все это, но я на добром пути. Боже, надеюсь, что поступаю правильно, что не разрушу все построение».

Вот и последний пролет. Чик преодолел его одним прыжком. Из открытой двери комнаты падал сноп света, и в глубине ее кто-то громко крикнул: «Не стреляйте!» Услышав это, Чик бросился вперед, одновременно выхватывая из кармана пистолет. Еще с порога ему бросилась в глаза рука Линкольна Ли, твердая и уверенная, она была вытянута параллельно полу; он также увидел Грира, готового броситься на Ли, к сожалению, Грир явно запаздывал. На всякие любезности, вроде того чтобы стрелять в руку или в предплечье, времени уже не оставалось. Нацелив пистолет прямо в спину Ли, Чик дважды нажал на спусковой крючок.

Ноги у Линкольна Ли подкосились, он рухнул на пол и больше не двигался. Его автоматический пистолет так и не выстрелил, он выпал у него из руки. Грир, нетвердо ступая, сделал несколько шагов назад, наткнулся на стол да так и остался стоять, упираясь копчиком в столешницу. Чик повернулся к нему и скомандовал:

— Руки вверх!

Однако Грир не пошевелился. Тогда Чик подошел и обыскал его, похлопав ладонью по груди, бокам и бедрам.

— Ладно, — сказал он, — просто стой так и не двигайся.

После этого Чик левой рукой подтянул телефон поближе и снял трубку, думая с мрачной решимостью:

«Сейчас-то мы и положим конец этой маленькой комедии, ей-богу, положим». Он назвал телефонистке номер, посмотрел на мужчину, который сидел, привязанный к стулу и с кляпом во рту, не более чем в пяти футах от него, и показал ему язык.

— Алло, — раздалось в трубке.

— Управление секретной службы? Это Моффет… Да.

У меня есть сообщение для министра внутренних дел Уорделла… Ну хорошо, тогда свяжите меня с мистером Скиннером… Конечно, я знаю это, разве я не говорил, что у меня есть сообщение?.. Хорошо. Скажите ему, чтобы он направил автомашину и пару агентов в гараж на Мэриленд-авеню, верхний этаж. Мне удалось обнаружить здесь президента… Разве я говорю не по-английски?.. Да, президента Соединенных Штатов Америки!

Глава 9

Начальник Управления секретной службы Скиннер сидел в своем кабинете. Бутылка бурбона, уже почти пустая, и стакан стояли на письменном столе возле его локтя. Глаза его были налиты кровью, волосы всклокочены, и ему бы не помешало побриться. Дождь прекратился, ветер изменил направление и погнал облака к океану через Мэриленд и Делавэр. Теперь, в конце дня, светило солнце, его косые лучи заглядывали в окна, падали на бутылку с бурбоном, на стакан и били прямо в лицо Чику Моффету, который сидел в кресле напротив своего начальника.

— Хорошо, — вздохнул Чик, — но мне хотелось бы пойти домой и помыться. Мне сегодня еще предстоит обед, а к девяти часам я хочу попасть к себе, чтобы послушать вечерние новости.

Скиннер прищурился и спросил:

— Ну, тогда, может быть, завтра? Сегодня я и так пьян.

— Завтра я дежурю в Белом доме, — усмехнулся Чик. — Мне поручено охранять президента.

— Да, знаю. Послушай, Моффет. Возможно, ты и герой, но я в любом случае хочу с тобой малость поболтать.

— Но мне кажется, мы уже все обсудили. И я уже написал отчет.

Начальник секретной службы хотел было отпустить агента, но передумал: его осенила новая идея. Он повернулся к столу, взял бутылку с остатками бурбона, наполнил стакан и выпил одним глотком. Дважды прочистив глотку, он откинулся на спинку кресла и посмотрел на Чика с еще большим сомнением, чем раньше.

— Моффет, — сказал Скиннер, — я слишком стар и слишком пьян, чтобы меня пичкали глупостями. Давай повторим, вернее, давай еще раз рассмотрим ситуацию.

Два часа назад министр внутренних дел Уорделл вызвал меня в Белый дом и пригласил на встречу с президентом, который лежал в своем кабинете на кушетке и пил чай. Президент сказал мне, что он не желает демонстрировать какую-либо мстительность и не хочет, чтобы я занимался этим делом. Если я найду того дежурного с верхнего этажа гаража, мне следует поправить ему галстук и подарить коробку конфет. Грир тоже не подлежит преследованию, его нужно поблагодарить за то, что он так стремился спасти жизнь президента. И так далее.

Единственное, чего мне не приказал президент, — это похоронить Линкольна Ли на Арлингтонском кладбище и накрыть его могилу мраморной плитой.

— Это было бы прекрасно.

Начальник секретной службы снова откашлялся и прищурился.

— Конечно было бы, — продолжил он. — Вся соль в том, что терпимость — это лучшее оружие борьбы с недовольными меньшинствами, как сказал президент, во всяком случае, до тех пор, пока ими не будет совершено очевидное противоправное деяние. Он не хочет рассматривать это похищение как очевидное противоправное деяние, поскольку ему удалось вернуться назад живым и невредимым. Он сказал, что, несмотря на мои огромные способности, найти преступников будет невозможно. Что ты сказал?

— Ничего, сэр.

— Вот и я говорю: ничего, то есть невозможно. Он сказал, что, несмотря на мои огромные способности, вероятнее всего, будет невозможно найти истинных виновников преступления. Он сказал, что выложит кабинету министров все известные ему подробности похищения и что любая попытка секретных служб провести расследование по тем немногим данным, которыми он располагает, приведет только к появлению новых тупиковых версий. Короче говоря, Моффет, давай посмотрим, сможешь ли ты проглотить это и не подавиться: президент Стэнли не имеет никакого намерения сказать мне даже одного-единственного словечка по поводу обстоятельств его похищения. Он поставит в известность кабинет министров, то есть собственного секретаря Браунелла, и Браунелл состряпает роскошное блюдо для прессы.

— Я хорошо понимаю ваше разочарование, — отозвался Чик.

— Да уж, ты понимаешь. — С этими словами Скиннер налил себе еще виски и выпил. — Я пью только потому, — мрачно сообщил он, — что мне страшно хочется доказать тебе: я не дурак и никогда им не буду.

— Командир, я уже знаю это. Мне бы хотелось пойти домой и помыться.

— Можешь идти. Через минуту. Моффет, ты — подлый двуликий мерзавец. Ты — мерзкий лгун. Ты — гадюка, коварная и предательская.

— Да, сэр.

— Ты это и сам знаешь. Я уже задал пару вопросов Сэму Карру. Этим утром ты, чтобы добраться до гаража на Мэриленд-авеню, несмотря на бурное уличное движение, проехал более двух миль за четыре минуты. У тебя был пропуск в Белый дом, подписанный в четверг секретарем президента Браунеллом, который вечером в понедельник покупал хлороформ. Работая над этим делом, я наткнулся на два или три обстоятельства, которым я могу дать объяснения только в том случае, если предположу, что, вместо того чтобы быть похищенным силой, президент просто решил, что ему нужно отдохнуть. В этом случае к кому он, по-твоему, поедет в гости? Ну а теперь попробуй доказать, что я — дурак.

Слова начальника нисколько не удивили Чика. Он посмотрел на бутылку с виски, потом снова на Скиннера. Наконец он сказал:

— Послушайте, командир. Давайте в порядке допущения при споре скажем, что вы больны. Как вы думаете, много ли людей страдают подобной болезнью?

Скиннер с одобрением закивал:

— Вот это ближе к делу, Моффет, пока мы понимаем друг друга. Никто, только я один.

— Вы уверены в этом?

— Да. Нисколько не сомневаюсь.

— А Уорделл?

— Нет, черт возьми. Он настолько запутался, что по-прежнему подозревает японцев.

— Вы сильно пьяны?

— Обо мне не беспокойтесь. Я пьян настолько, насколько мне этого хочется. Сейчас я поеду домой, съем пять бифштексов и просплю пять дней кряду.

— Вы не будете слушать выступление президента по радио?

— Я смогу прочитать его завтра утром в газетах. Спокойной ночи, Моффет. Конечно, я мог бы держать свой рот на замке, но ведь я не национальный герой вроде тебя, я — простой сыщик.

Глава 10

Стрелки часов показывали восемь пятьдесят; часы стояли на каминной полке в гостиной дома, который принадлежал семейству Деллинг и был отделен от их аптеки одним незастроенным участком. Однако точное время было без двух минут девять, и Виоле Деллинг было известно об этом, она знала, что ее часы на восемь минут отстают, поэтому радио у нее было уже включено.

«…слушали программу, выпуск которой обеспечен химической корпорацией „Олимпус“, изготавливающей „Ночное очарование“ — слабительное в виде леденцов с фруктовым вкусом, прекрасное лакомство для детей и хорошее средство для их отцов и ма…»

— Надеюсь, что никто не опоздал, — сказала Виола Деллинг, обнося собравшихся блюдом с домашним печеньем.

Чернокожая служанка наполнила стаканы грейпфрутовым соком.

— Надеюсь, — продолжила миссис Деллинг, — никто не будет отвлекать нас, ведь это историческое событие, как бы мы ни смотрели на него. То есть я хочу сказать, что это критический момент в жизни нашей великой нации, в особенности в моей жизни, поскольку мне была дарована возможность заглянуть по ту сторону занавеса, скрывающего великие события…

— То есть вы хотите сказать, что были арестованы, — хихикнула Гарриет Грин.

— Я была задержана как важный свидетель, — поправила Виола Деллинг и благодушно посмотрела на гостью.

Однако при этом было отмечено, что блюдо в ее руках дрогнуло и накренилось так, что два или три печенья соскользнули на пол.

— Конечно. Вот почему детективы обходили всех нас подряд, задавая про вас очень интересные вопросы.

«…говорит Федеральная радиостанция. Нам хочется поблагодарить изготовителя сигарет „Бэкингем“ табачную компанию „Пьедмонт“ за то, что она в этот час любезно уступила нам свое время на радио, чтобы дать возможность…»

Миссис Оркатт, пухлая и сияющая, поспешно затолкала в рот остатки печенья и ущипнула за руку Гарриет Грин:

— Придержите язык, Гарриет. Ну конечно, она была арестована. Но разве вы не у нее в гостях, разве вы не пьете ее грейпфрутовый сок? Мой сын, Вэл, вот он-то вовсе не был арестован. Просто до сегодняшнего дня его держали в больнице из-за травмы головы. Он уже признан…

«…обратится к вам из своего кабинета в Белом доме, и через мгновение вы услышите его…»

— Ш-ш-ш! Сейчас он будет говорить! Тише! — Последние замечания были адресованы главным образом миссис Оркатт, которая самодовольно кивнула и потянулась за следующим печеньем. Виола Деллинг поставила блюдо на стол, произнесла на одном вздохе: «Историческое событие!» — и села.

«Граждане Соединенных Штатов, друзья мои! — Президент говорил по радио, как будто беседовал с ними, голосом приятным и непринужденным. Мэрион Вотер закашлялась, и все сердито посмотрели на нее. — Надеюсь, вы не подумаете, что я слишком злоупотребляю возможностями, которые это современное изобретение, радио, предоставляет мне для общения с вами. Мне известно, что у всех вас есть собственные серьезные дела и насущные проблемы; мне известно и то, что я один из множества слуг общества, которых вы нанимаете для управления повседневной жизнью государства и для проведения внешней политики. Будучи главой исполнительной власти, я стараюсь не только не жалеть сил и способностей ради того, что, как я считаю, в наибольшей степени отвечает высшим интересам правительства и государства, но также учитывать ваши представления о правах и правосудии. До тех пор пока вы знаете, что я намерен делать, и я имею достаточно четкое представление о том, что вы думаете об этом, подобная система будет работать эффективно; однако иногда происходят некоторые события, в результате которых у меня возникает неприятное чувство, что мы больше не понимаем друг друга, и мне необходимо убедиться, что вы имеете четкое представление о целях и намерениях моей работы и, таким образом, в свою очередь можете информировать меня и других наших слуг общества о вашем мнении по тому или иному поводу. Для этой цели радио — самый простой и удобный механизм.

Сегодня вечером мне хотелось бы поговорить с вами о войне. Большая часть великих народов в Европе и Азии, с которыми мы и дружественные нам страны этого полушария связаны сложными узами, называемыми современной цивилизацией, уже более года вовлечены в свирепый, кровавый, братоубийственный конфликт.

Даже если бы мне подобало давать оценки, я бы не смог разумно истолковать поднятые данным конфликтом вопросы: кто здесь прав, кто виноват и где проходит грань между обороной и агрессией. Но если бы мне было по силам дать разумное толкование, я конечно же не смог бы предложить на этой основе разумное решение.

Я не способен ответить на вопрос, кто начал эту войну и кто несет ответственность. Несомненно только одно: они воюют».

Послышался грохот, а затем сдавленный вздох ужаса: миссис Оркатт уронила свой стакан с грейпфрутовым соком.

— Умоляю, простите меня!.. — театрально воскликнула она. Раздалось «ш-ш-ш-ш!», и миссис Оркатт умолкла.

«Таковы факты. Они воюют, и волны, порожденные этим гигантским столкновением, сотрясают весь мир.

Наша страна — часть системы, политической и экономической, к которой приложен импульс силы, и рано или поздно мы неизбежно почувствуем его. В любом месте Земли, там, где стреляют пушки или с самолетов падают бомбы, будет подвергнуто разрушению и что-то принадлежащее американскому гражданину; там, где пойдет на дно корабль, волны поглотят и американскую собственность; в любом месте, где терпит крах правительство, возникает опасность для американских капиталовложений».

Глава 11

— Боже, да он выступает за войну! — ахнул сенатор Коркоран.

Сенатор Рейд, хозяин огромной, богато украшенной гостиной, пыхнул сигарой и ничего не сказал. Бронсон Тилни кончиками пальцев рассеянно водил по хорошенькому запястью миссис Уилкокс, чья рука покоилась на подлокотнике кресла. Остальные расположились кто где, всех одолевала послеобеденная лень, глаза беспокойно бегали туда-сюда или смотрели вообще неизвестно куда, поскольку это было до невозможности глупо — сидеть, уставившись в радиоприемник, даже в обставленной в стиле Людовика XVI гостиной сенатора Рейда и его супруги.

— Джим, хватайся за соломинку и тони вместе с ней, — обращаясь к Коркорану, сказал сенатор Стерлинг.

«И что хуже всего, друзья мои, в этой войне погибнут граждане Америки. Нет, наши жертвы будут небольшими, но ведь и один человек — это очень много. С начала войны мы уже потеряли более восьмисот наших соотечественников. Из них примерно семьсот пересекли океан и воевали добровольцами на той или иной стороне, это были солдаты; остальные погибшие — мирное население, главным образом пассажиры судов, ставших жертвами подводных лодок и бомбардировщиков.

В виде займов граждане Америки предоставили воюющим нациям колоссальные деньги, и, если их должники проиграют войну, мы, скорее всего, потеряем их. Теперь несколько слов о нашей свободе передвижения. У нас есть граждане, достаточно взрослые, чтобы стать избирателями, которые даже не слышали о существовании древнего положения о свободе мореплавания, и мы пользуемся свободой воздушного пространства только потому, что небо над нами принадлежит только нам, потому, что мы находимся в безопасности, отделенные большим расстоянием от войны. Жизнь наших друзей и родственников за границей подвергается постоянной опасности, и мы не можем связаться с ними, а они с нами; наша внешняя торговля полностью разрушена, поскольку те, кто мог бы купить наши товары, не имеют на то возможности в силу блокад, установленных их противниками; те товары, которые мы привыкли получать из-за границы, оказываются недоступными для нас в силу ограничений, произвольно навязанных нам зарубежными недружественными силами.

Одна нью-йоркская газета в течение нескольких месяцев печатала на своей первой полосе рубрику с броским заголовком «Посмотрим фактам в лицо»; там подробно приводились все допущенные в отношении нас нарушения закона, ограничения и провокационные оскорбления, о которых я только что сообщил вам в самых общих чертах.

Таковы факты, и мне это известно. Автор статьи приводит эти факты, а затем снова и снова повторяет, что мы должны вступить в войну. Об этом же заявляют многие другие газеты и иные средства массовой информации. Тысячи граждан Америки, и среди них признанные вожди нации, заявляют, что мы должны вступить в войну. Что же касается меня лично, то я, выступая по различным поводам, достаточно четко выражал свое отношение к войне. Но очевидно, сейчас я должен прямо и недвусмысленно, так, чтобы не возникало и тени непонимания, изложить свою позицию по данному вопросу. Друзья мои, я утверждаю, что мы не должны вступать в войну».

Сенатор Стерлинг взвился с кресла.

— Ну как? — закричал он. — Джим, да теперь ему все печенки исклюют, а? А что будет с вашей собственной печенью?

Коркоран даже не взглянул в его сторону. Бронсон Тилни поглаживал запястье Сьюзен Уилкокс.

Глава 12

— Вот с этого места он и запел свою лебединую песню, — проворчал Мартин Дрю.

Он сидел в самом удобном кресле, какое только было в библиотеке Гриннела, его раненая нога покоилась на табурете с подушкой, пара костылей лежала на полу в непосредственной близости от него. Старый, убеленный сединой Джордж Милтон возлежал на диване, Вормен стоял возле окна, а Дэниел Каллен и Калеб Рейнер тоже сидели в креслах. Нигде не было видно радиоприемника: миссис Хартли Гриннел, дочь Джорджа Милтона, распорядилась поставить его в книжный шкаф и закрыть решеткой.

Услышав замечание Мартина Дрю, Вормен покачал головой, повернулся к пепельнице, стряхнул в нее пепел с сигареты и вновь уставился в окно.

«…Такова моя позиция: мы не должны вступать в войну. Мне бы хотелось защищать или утверждать правоту моей позиции двумя способами. Во-первых, те, кто по ряду различных причин требует войны и с этой целью приводит самые разные аргументы, заслуживают того, чтобы им ответили.

Есть немало людей, утверждающих, что войну начала Япония, что это аморально и что она должна быть наказана. Я уже как-то отвечал на этот вопрос. У меня нет никакого сомнения, что спустя двадцать лет историки будут спорить о том, кто начал войну. Поэтому я не имею никакого желания вести крестовый поход за чистоту морали в условиях, когда не только мораль, но и самые факты не могут быть признаны бесспорными.

Есть и те, кто говорит о бессмысленной гибели американских граждан. Я отвечаю: конечно, подобное имеет место, но надеюсь, что лаконичность моего ответа не будет использоваться как доказательство моей неспособности к состраданию. Все дело в том, что в данном случае сострадание — это все, что нам остается. Вообразите, что было бы, если бы мирный гражданин нейтральной страны отправился погулять по Ватерлоо в разгар великой битвы? Был бы он при этом убит? Да. Выразило бы правительство его страны протест против такого акта жестокости? Конечно нет, ведь он оказался на поле боя в момент сражения, следовательно, ответственность за последствия ложится на него. Однако битва при Ватерлоо состоялась более ста двадцати лет тому назад. В четвертом десятилетии двадцатого века поле боя больше не представляет собой холм, долину и излучину реки; теперь полем боя становится континент, земное полушарие, океаны и небеса. Если государства Европы ведут войну и если гражданин Америки садится на корабль с тем, чтобы пересечь океан, он в полном смысле слова оказывается на поле боя, как тот гипотетический любитель прогулок по Ватерлоо. Неоспоримо очевидным является то обстоятельство, что современные методы ведения войны растянули границы поля боя до такой степени, что они охватывают все моря и сушу Земли, затихая только у границ нейтральных государств, в отношении которых есть уверенность, что они смогут защитить свой нейтралитет; и как бы яростно мы ни пытались протестовать против этого расширения владений войны, и что бы мы ни сделали или ни сказали, нам не по силам изменить такое положение вещей. Мы можем воевать, если мы так решим, и победить врага; однако воевать в попытке загнать все ужасы войны на уютное поле боя девятнадцатого столетия — это донкихотство.

Американские граждане рискнули прогуляться по полю боя и были убиты. Я оплакиваю их и сострадаю всем тем, кто любил их. Вы все сострадаете им, друзья мои.

Есть также и те, кто говорит — одни открыто, другие намеками, — что мы должны вступить в войну, чтобы защитить нашу внешнюю торговлю, наши зарубежные капиталовложения и гигантские деньги, которые были предоставлены определенным воюющим сторонам. Я полагаю, что для кого-то из вас подобная позиция выглядит вполне разумной. Мне же кажется, что она не выдерживает никакой критики, и мне трудно говорить на эту тему с должной сдержанностью и терпением. Разве то, что мы вступим в войну, обеспечит желаемый результат? Как было в той последней войне, в которой мы приняли участие? Тогда мы тоже предоставили гигантские займы. А потом начали воевать и предоставили дополнительные займы. Мы и наши союзники победили.

Восхитительно, мы спасли свои займы и капиталовложения, а также внешнюю торговлю, и всего-то это обошлось нам в какие-то жалкие пятьдесят тысяч молодых американцев убитыми и ранеными. Восхитительно! Но вернули ли нам тогда деньги, полученные в порядке займа? Мы получили их? Получим ли мы их хоть когда-нибудь? Нет. Наши расчеты не оправдались. Однако в основе моего возражения лежит другой аргумент. Этот, я полагаю, тоже довольно неплох, но, по моему мнению, есть более веские доводы. Даже если можно было бы надеяться, что наше участие в войне сохранит наши капиталовложения, я все равно сказал бы «нет»! Когда человек, будь он американцем, англичанином или кем угодно, дает взаймы или вкладывает деньги в чужую страну, ему следует знать, что среди прочих возможных опасностей существует риск, что эта страна может оказаться ввергнутой в войну. Но это его риск; если он при этом выиграет, это его выигрыш; если проиграет — его потеря. Говорю вам, друзья мои, я не жалел сил и времени, чтобы рассмотреть эту проблему со всех сторон.. И теперь могу сказать только одно: пока я остаюсь на посту главы исполнительной власти вашего правительства, ни один американский мальчик, вооруженный винтовкой и готовый к смерти, не будет послан на чужую землю, чтобы пролить там свою кровь в качестве залога под ваши займы. Ни один займ на земле не стоит этого!»

Пристраивая раненую ногу поудобнее, Мартин Дрю хмыкнул и свирепо проворчал: «Умен, умен, ублюдок».

Подобно паре комедиантов, с комической синхронностью реагирующих на поданную реплику, Дэниел Каллен и Калеб Рейнер одновременно начали жевать свои сигары. Д.Л. Вормен швырнул окурок сигареты в распахнутое окно, повернулся, молча пересек библиотеку, подошел к дивану, на котором лежал старый Джордж Милтон, и остановился, глядя на него.

Джордж Милтон храпел.

Глава 13

— Старик дело говорит. Ты отдаешь себе отчет в том, что сидишь за столом, за которым он написал все это? — спросил Чик Моффет.

— Помолчи, — буркнула Альма Кронин.

Чик подошел к радиоприемнику и повернул регулятор, чтобы чуть-чуть увеличить громкость. К столику была прислонена толстая трость для прогулок. Глядя на нее, Чик улыбнулся. Наверное, он оставит ее себе как сувенир. Было бы очень сложно взять ее с собой в гараж на Мэриленд-авеню, да и в любом случае у президента тростей много.

«…Есть и такие, кто говорит, что брошен вызов нашему суверенитету и что мы должны подтвердить его.

Это я полностью отрицаю. Не нарушены ни целостность нашей территории, ни наши границы; никто не посягает на нашу собственность. Также не было нарушено ни одно из наших прав как суверенного государства. Я уже говорил о громадной протяженности театра военных действий, обусловленной современными средствами и способами ведения боя. Это — факт, на природу которого не в силах повлиять ни одна из возможных побед, одержанных нами. По этой причине теперь перестали существовать некоторые из прав, которые ранее присущи суверенной нации. Но поскольку они не являются жизненно важными, мы, и я в этом уверен, вполне обойдемся без них.

Слышал я и тех, кто утверждает, что под сомнение поставлены наша честь и наше национальное достоинство. Что же, представления о чести и достоинстве — понятия глубоко субъективные. По отношению к тем, кто искренне думает так, к тем, для кого патриотизм не является последним прибежищем негодяев, я испытываю самые теплые и сердечные чувства, но я не разделяю их точку зрения. Могу сказать только одно: я не считаю, что опозорены звание и институт президентства Соединенных Штатов Америки, я не считаю, что опозорена моя страна. А вы? Скажите честно, вы так считаете? С тех пор как началась эта война, скажите, случилось ли что-нибудь такое, сделал ли кто-нибудь из нас то, после чего нам будет стыдно смотреть в глаза немцу, англичанину, русскому или японцу и говорить: «Я — американец»? Но я могу сказать, что мне не стыдно смотреть людям в глаза, надеюсь, и вам тоже.

Я говорил, что хотел бы защищать или же отстаивать правоту своей позиции двумя способами. С первым я покончил. Перейдем ко второму.

Я не отношусь к тем, кого часто рассматривают в качестве объекта для насмешек и кого принято называть пацифистом. Я не согласен с ними в том, что нельзя ничего решить с помощью насилия. Если на меня набросится какой-то безумец и я или же кто-то другой застрелит его, этот акт насилия определенно решит, что я не умру, во всяком случае, в данной ситуации. Если неизбежен выбор между тем, жить ли мне или тому безумцу, я не стану колебаться. Точно так же в случае, если какой-то внешний противник создаст угрозу нашим правам и свободам, земле, на которой мы живем, или же самому нашему существованию как единой нации, я буду горд тем, что мой пост Верховного главнокомандующего нашей армией и военно-морским флотом предоставляет мне возможность управлять насилием, необходимым, чтобы подавить и уничтожить противника. Я уверен, что, если применение силы становится неизбежным, ею нужно воспользоваться без промедления, решительно и безжалостно. Я уверен, друзья мои, что, если, не дай бог, подобный случай представится, вам не в чем будет упрекнуть меня.

Сейчас же я говорю, что время еще не пришло. Я верю и надеюсь, что оно не придет, если воюющие страны поймут, что мы не станем проливать свою кровь, чтобы защищать собственность, которая оказалась на пути бушующего в Европе урагана ненависти и зависти, а также свою честь, при том, что у нас нет оснований считать ее опозоренной; если они также поймут, что мы быстро отразим любую попытку напасть на нашу землю.

Печально отмечать этот недостаток человеческого мышления, согласно которому намерение совершить насилие и готовность к этому признаются необходимыми. Однако нам приходится оставить подобные рассуждения для философствований в часы досуга, а сейчас мы должны быть уверены в том, что все американцы морально и физически готовы ответить насилием на насилие, если нас к этому вынудят. Но к насилию мы прибегнем лишь тогда, когда у нас не останется иных доступных и достойных способов решения конфликта. Если мы и возьмем в руки оружие, то отнюдь не волею себялюбивых и алчных, живущих среди нас, не в силу ложно понятой гордости, не из-за элементарной обиды по поводу чужого вмешательства в течение каких-то процессов. Видит бог, здесь, дома, перед нами стоит задача, такая сложная, что для ее решения нам нужно использовать весь наш интеллектуальный багаж и энергию, — так устроить нашу жизнь, чтобы достаток стал всеобщим достоянием. Эта работа вполне достойна нашего творческого гения, и награда за нее превысит все мыслимые пределы.

Это, друзья мои, все, что я хочу сказать о войне. Я надеюсь и верю, что вы согласитесь со мной. В заключение мне также хотелось бы сказать слова признательности тысячам людей за их полные добрых пожеланий и выражений сочувствия письма, которые я получил сегодня в полдень, после возвращения в Белый дом. Я от всего сердца благодарю вас. Думается, нет нужды говорить о том, что мне пришлось пережить, достаточно сказать, что я счастлив вернуться и рад тому, что остался цел и невредим. Еще раз благодарю вас».

«…говорит Федеральная радиостанция. Вы слушали в прямом включении, из Белого дома, Вашингтон, округ Колумбия, выступление…»

Чик подошел к приемнику и выключил его. Затем он взял трость и, помахивая ею, подошел к письменному столу, на краю которого сидела Альма. Она не смотрела на Чика.

Наконец девушка вздохнула и сказала:

— Великолепная речь. В самом деле великолепная.

— А как же иначе? — усмехнулся Чик. — Ведь он написал ее, сидя за моим столом.

— Чик, а разве ты сам не считаешь ее великолепной?

— Да. Думаю, что да. Я не особенно разбираюсь в речах, мне никогда не доводилось слышать выступления, которые не звучали бы как откровенная чушь.

— Про эту речь такого не скажешь.

— Действительно, не скажешь, признаю. Здесь все по делу. Во всяком случае, она свою задачу несомненно выполнила, и это все, чего можно ожидать от выступления, от бифштекса, от карт, оказавшихся у тебя на руках при игре в покер, — словом, от чего угодно.

— Чик, мне кажется, ты за войну.

— Нет. Даже если я и был за нее, теперь я против.

После этих трех суток война показалась бы цирковым представлением. В течение трех коротких дней я успел прострелить ногу миллиардеру, связать президента и сунуть ему в рот кляп, а также двинуть по челюсти прекрасной даме.

— А еще убить человека.

— Да. Но здесь у меня не было выбора.

— А синяк у меня на челюсти так и не прошел.

Чик наклонился, внимательно посмотрел на Альму, на ее щеки и подбородок. Затем он покачал головой:

— Ни малейших следов удара. Можно даже сказать, что ты выглядишь еще лучше, чем раньше.

— Благодарю. Сколько с меня за услугу? Если ты останешься без работы в Белом доме, можешь открыть салон красоты. Эксклюзивная методика ухода за лицом.

Чик, как ты думаешь, это выступление спасет нас от войны?

— Конечно спасет. Правда, не знаю надолго ли, но, уж во всяком случае, на несколько минут это точно.

— А имела бы эта речь такой же эффект, если бы президент выступил в конгрессе во вторник или же по радио вечером в понедельник?

— Не знаю. Зато президент думал, что в этих случаях его выступление было бы безрезультатным. Он не сомневался, что расклад не в его пользу и ему ничего не светит. Потому и перетасовал колоду. — Чик усмехнулся. — Это была та еще перетасовка! Еще три таких дня меня бы просто убили. Самым миленьким потрясением, которое я испытал, было известие о том, что Линкольн Ли пришел в гараж. Это была сногсшибательная новость. Она и еще часы. Правда, накладка с часами президента — это целиком моя вина, держать их у себя в кармане было исключительной глупостью с моей стороны.

— Ты бы вряд ли смог что-либо изменить. Ведь это миссис Стэнли заставила тебя взять их.

— Ну да! Если она оказалась настолько глупой, что могла подумать, будто ее муж потеряет аппетит из-за того, что оставил свои часы дома, с моей стороны не было никакого резона уступать ей. Мне совсем не нужно было брать эти часы с собой. Я нес ответственность, мне надлежало решать, что надо делать, что нет, и я должен был сказать ей: никаких часов.

— Во всяком случае я рада, что они оказались у тебя.

— Ты рада? — Чик поднял брови от удивления. — Я думал, манеры пещерного человека не вызывают у тебя одобрения.

— Не вызывают. Но если бы не эти часы, ты никогда бы не привел меня туда, где скрывался президент, и я бы никогда не узнала хоть что-либо об этом событии. Ведь ты же никогда бы не рассказал мне о нем, верно ведь?

Конечно рассказал бы. В день нашей золотой свадьбы.

— Вот как… — Альма оставила последнюю фразу без внимания. — Что ж, я не намерена ждать так долго твоего рассказа о том, что произошло на самом деле.

— Ты знаешь, что произошло на самом деле.

— Нет, не знаю. Взять хотя бы то, что случилось во вторник утром. Если ты не скажешь мне сам, я все равно заставлю тебя сказать. Ты знаешь, как это бывает: я стану заигрывать с тобой.

— О боже! В таком случае вот тебе мой отчет. Во вторник я проснулся около десяти, и дворецкий раздвинул на окнах шторы, а затем принес мне чай…

— Чик, не надо паясничать. Ну пожалуйста, расскажи мне!

— Ладно, но тогда мне придется немного пофантазировать. Ну вот хотя бы так: в девять часов утра во вторник Вэл Оркатт поставил пустые корзины из-под провизии в кузов своего грузовика. К машине подошел президент, они с Вэлом внимательно осмотрелись, чтобы убедиться, что никто не видит их, и президент через заднюю дверцу забрался в кузов. Подъехав к воротам, Вэл сбросил скорость и, выждав момент, когда внимание часового будет отвлечено на что-то еще, выехал. Это не самая важная часть дела. Он свернул в боковой проезд и остановился в том месте, где я оставил свой автомобиль.

Президент выбрался из грузовика, сел в седан, приехал по этому адресу и вошел в эту квартиру, воспользовавшись моим ключом.

Забравшись в кузов грузовика, я немного подгримировался, надел старую кепку и, сев на место водителя, подкатил к парку. Выбрав подходящий момент, мы с Вэлом спрятались в зарослях кустарника. Я взял эту трость и треснул Вэла по виску, вот здесь ты можешь видеть метку, оставшуюся на ней. Мне потребовалось крепко стиснуть зубы, чтобы решиться на это, — видела бы ты выражение лица Вэла, когда он понял, что я собираюсь ударить его, хотя, конечно, все было условлено заранее. Но Вэл — настоящий мужчина. Я оставил его лежать на земле и вернулся в грузовик. Да, забыл сказать, мы остановились у табачной лавки, там Вэл позвонил своему начальнику и сообщил, что он растянул щиколотку и что грузовик отгонит в гараж, а сам на службу сегодня больше не выйдет.

Подыскивая подходящее место, я немного поездил по городу и в конце концов остановился на Пятнадцатой улице, перед незаселенным домом. Дождавшись, когда на улице никого не будет, я вылез из грузовика, пересек двор, а затем прошел по аллее до остановки, сел в трамвай, приехал сюда и вскоре ел сандвичи с президентом.

И ты знаешь что? Поверишь мне или нет? Я едва не забыл стереть отпечатки пальцев Вэла с перочинного ножа президента, который мы намеренно оставили в кузове грузовика! Вот было бы здорово, а?

— А как же твои собственные отпечатки?

— Я был в перчатках. Я не собирался оставлять следы, которые могли бы навести на меня, нет уж, благодарю покорно!

Альма смотрела на Чика. Восхищение, которое читалось в ее глазах, было смешано с нежностью. Наконец она сказала:

— А как же ты смог хладнокровно ударить палкой Вэла Оркатта так, что он потерял сознание? Это гораздо хуже, чем то, что ты ударил меня, потому что в последнем случае ты действовал так, как диктовали тебе обстоятельства. Конечно, я понимаю, тебе надо было каким-то образом нейтрализовать Вэла, но палкой… Бр-рр!.. Не могу себе представить, как ты мог сделать такое.

Почему ты не усыпил его хлороформом?

— Я не анестезиолог. Применив хлороформ, я мог бы убить его. Ну и кроме того, Вэл нуждался в хорошем синяке — это делало его показания более достоверными.

— А кто подбросил пропитанный хлороформом платок на лужайку Белого дома?

— Это сделал Браунелл, когда отправился на поиски президента. Платок все время лежал у него в кармане.

— Хорошо. — Альма вздохнула, еще раз посмотрела на Чика и медленно обвела взглядом всю комнату. — Очень жаль, — продолжила она, — что никто и никогда не узнает ничего об этом… об этой квартире. Она вполне заслуживает того, чтобы здесь был создан исторический музей. Это — очаровательная квартира, Чик. Ты сделал ее очень уютной.

— Да-а, она и самому мне нравится.

— Наверное, даже мысль о том, чтобы расстаться с ней, для тебя невыносима.

— В каком-то смысле — да. Не потому, что эта квартира могла бы стать историческим музеем. Воспоминание о ней будет одним из самых моих любимых воспоминаний, потому что до свадьбы я и моя жена жили здесь в атмосфере секретности и полной безвестности.

— Ох! Мне кажется, это похоже на шантаж, — засмеялась Альма. — Но в любом случае тебе придется согласиться, что опекун у нас был далеко не безвестный.

Глава 14

Субботним вечером в девять часов тридцать минут четыре человека шли по холлу второго этажа Белого дома. Им всем было назначено прийти в одно время, и они заранее встретились в комнате на первом этаже. Теперь же они прошли мимо открытой двери слева, закрытой двери справа и, наконец, подошли еще к одной — она вела в гостиную миссис Стэнли. Все остановились, и Гарри Браунелл постучал. До них донесся голос супруги президента: «Входите!» Мужчины вошли, и, будучи последним, Чик Моффет закрыл дверь.

Миссис Стэнли стояла у стола, пытаясь оживить поникшую розу. В расположенном поблизости кресле сидел президент. Он выглядел усталым и измученным, но при этом весело улыбался, а когда приветствовал вошедших, в глазах его вспыхнул огонек признательности.

— Очень рад, — теперь президент улыбнулся каждому в отдельности, — Альма, Гарри, Чик, Вэл, подходите поближе.

Браунелл заявил, что, по его мнению, не следует злоупотреблять гостеприимством президента, поскольку тот очень нуждается в отдыхе. Но президент только отмахнулся от этого заявления, и тогда Чик и Браунелл пододвинули кресла поближе. Вэл Оркатт следил за тем, что делает Чик, и, увидев, что он откинулся на спинку кресла и устроился поудобнее, поступил точно так же.

— Как ваша голова, Вэл? — спросил президент.

Вэл коснулся рукой повязки.

— Да все в порядке, — ответил он, — еще чуть-чуть побаливает, но в целом все нормально. В понедельник я выйду на работу.

— Хорошо, — кивнул президент, а потом оглядел всех и сказал: — Альма, Чик, Гарри, Вэл, хоть я еще не раз увижу вас, а вы меня, я рад, что мы устроили эту короткую встречу. — Он улыбнулся жене: — Лилиан, я очень признателен тебе за то, что ты все организовала.

Не знаю, стоит ли мне благодарить всех вас или нет. По опыту знаю, что, когда я испытываю особенно глубокие и теплые чувства, мне лучше не стараться выразить их словами. Нет никакого сомнения, что никогда еще мои чувства не были более глубокими и более теплыми, чем те, что я испытываю по отношению к вам четверым, сидящим здесь. Так что если вы воспримете благодарность как нечто само собой разумеющееся…

Все закивали, а Альма сказала:

— Господин президент, вам не нужно благодарить меня, потому что я-то ничего не сделала. Но уж коль скоро вы спросили Вэла Оркатта о состоянии его головы, вы могли бы также спросить меня о состоянии моей челюсти.

Миссис Стэнли захохотала. Президент улыбнулся и покачал головой:

— Извините меня, Альма, но то, что с ней все в порядке, очевидно. Однако не нужно утверждать, что вы ничего не делали; стоит мне закрыть глаза, и я чувствую во рту божественный вкус вашего омлета с грибами. Но, — продолжил президент, — хоть я и не стану пытаться выразить словами всю меру моей благодарности, мне хотелось бы сделать для вас что-нибудь такое, что запомнится надолго. Какой-то знак на память, какое-то доброе дело для каждого из вас… Мы с миссис Стэнли уже обсуждали этот вопрос. Она хотела бы, чтобы я сам сделал каждому из вас подарок — она обожает делать людям подарки и не видит лучшего способа отблагодарить. Но я бы предпочел, чтобы выбор остался за вами. Это — последняя услуга, о которой я попрошу вас, во всяком случае на этой неделе. — С этими словами президент улыбнулся. — Ну, Альма?

Девушка улыбнулась ему в ответ:

— Господин президент, это изумительно! Я надеялась… Знаете, я сирота. Мне хотелось бы, чтобы на моей свадьбе вы были посаженым отцом.

— Вот как! И когда состоится свадьба?

— Ну… — Альма залилась краской смущения, и все засмеялись. — Скоро, конечно скоро. Как только будет возможность, — с вызовом бросила она.

— Хорошо. Я с огромным удовольствием выполню вашу просьбу, и ничто не помешает мне сделать это. А вы, Гарри?

Браунелл скрестил руки на груди и уставился на розы, явно обдумывая что-то. Наконец он сказал:

— Пожалуй, меня могло бы устроить вот что: я прошу разрешить мне отрезать нос вице-президенту Моллесону.

— Ого! Гарри, я и сам об этом мечтаю. Однако такое невозможно. Просите что-нибудь еще.

— Очень хорошо, сэр. Мне нужны наручные часы.

— Вы их получите. Миссис Стэнли сама выберет их для вас. Силы небесные, кстати о часах. — С этими словами президент повернулся к Чику: — Мои часы снова остановились. Должно быть, в них что-то сломалось, когда вы их уронили.

— Да, сэр, я в этом не сомневаюсь.

— Надеюсь, их можно починить. Ведь это подарок. — Президент улыбнулся жене, а потом спросил: — А теперь вы, Вэл, что вы позволите мне сделать для вас?

Вэл Оркатт откашлялся. Дело не в том, что он испытывал священный трепет, ему и раньше приходилось говорить с президентом; но то, что происходило сейчас, настраивало на торжественный лад.

— Видите ли, мистер президент, когда я сегодня вечером ехал сюда, все время говорил себе, что случай, подобный этому, выпадает только раз в жизни. Конечно, я не знал, будете ли вы спрашивать, чего нам хочется, только все равно у меня не было причины не упомянуть об этом. Позавчера, когда я находился в больнице, ко мне пришел какой-то парень и предложил пятьсот тысяч долларов за то, что я расскажу ему все, что мне известно про то, как вас украли.

Взгляды всех присутствующих устремились на Оркатта.

— А кто это был? — спросил Браунелл.

— Что и говорить, Вэл, это — очень большие деньги, — заметил президент.

— Да, сэр. Именно так я и сказал ему. Натурально, я еще сказал ему, что ровным счетом ничего не знаю.

— Вэл, я не ошибся в вас. Очень жаль, что у нас нет возможности сделать так, чтобы вами гордились все граждане Соединенных Штатов.

— Да, сэр, — кивнул Вэл и продолжил: — Я не знаю, кто был тот человек, но он сказал, что платить мне будет Джордж Милтон.

Президент задумался.

— Уверяю вас, — подал голос Браунелл, — что и на том свете Джордж Милтон будет самым проницательным пройдохой. Но как бы то ни было, мы все здесь гордимся вами, Вэл.

— Спасибо, сэр. Значит, то, что мне было известно, и впрямь чего-то стоит, и это как раз и есть единственный шанс в жизни. Я все обдумал и решил, что попрошу у вас три вещи.

— Хорошо, Вэл Но только если это в моей власти.

— Да, сэр, это и вашей власти. Первое: мне хочется, чтобы у меня была ваша большая фотография и чтобы вы написали на ней: «Моему верному подданному Бэлу Оркатту» — и подписались.

Никто не засмеялся, однако своевременно скрыть улыбку слушателям тоже не удалось. Чтобы не сконфузить молодого человека, миссис Стэнли закусили губу, а дружеская улыбка президента совсем не была обескураживающей.

— Вэл, — сказал он, — но вы не являетесь моим подданным. Подданные бывают только у королей, а у нас республика.

— Да, сэр, мне это известно. Но я хочу, чтобы там была такая надпись.

— Тогда даю вам слово, что именно эта надпись и будет на подаренной вам фотографии. Ваше следующее желание?

— Благодарю вас, сэр. Второе желание касается обустройства подвала Белого дома. Там должно быть больше полок. Когда я привожу новые продукты, каждый раз оказывается, что пустые корзины свалены на бетонный пол и покрыты пылью. Тогда мне приходится их чистить, но и после этого на них без слез не взглянешь.

Следует сделать еще несколько полок, слева, если войти в подвал, аккурат за двумя тачками.

На этот раз никто не улыбнулся. Взглянув на миссис Стэнли, Альма увидела, что у той в глазах стоят слезы, и поспешила отвернуться, чтобы самой не заплакать.

— Будет сделано, Вэл, — пообещал президент. — Как мне представляется, человеку, только что отказавшемуся от полумиллиона долларов, должно быть даровано право на несколько полок. Хорошо, Вэл.

— Благодарю вас, сэр. — Вэл откашлялся. — Моя последняя просьба немного не похожа на две первые.

Наверное, мне не хватает образованности, но я надеюсь, что вы без особого труда справитесь с этим и поможете мне. Конечно, в конце концов, может, мы и не будем воевать. Но если война начнется, я бы хотел быть на ней не рядовым, а офицером. Могли бы вы сделать такое?

Все, включая самого президента, разразились хохотом.

Теперь у Альмы слезы все-таки брызнули из глаз, побежали веселыми ручейками по щекам. Но президент внезапно посерьезнел:

— Так вы — милитарист, Вэл? Вы считаете, что нам следует вступить в войну?

Вэл озадаченно поскреб затылок:

— Не знаю, сэр, я думаю, тут все дело в том, что мне просто хотелось бы оказаться на войне.

— Да, я полагаю, так оно и есть, — кивнул президент и обвел взглядом присутствовавших. — Вот в этом-то и заключается сила тех, кто выступает за войну, будь они прокляты. Они используют таких ребят, как Вэл. — Тут он расправил плечи. — Ну что ж, посмотрим, кто сильнее. Вэл, если мы вступим в войну, вы точно будете офицером, и хорошим офицером к тому же.

— Да, сэр. Очень вам благодарен. Больше мне ничего не надо.

— По моему разумению, вы могли бы желать и большего. Судя по всему, я не смогу удержать миссис Стэнли от того, чтобы она сделала вам небольшой подарок.

А теперь ваша очередь, Чик.

Чику не потребовалось долго думать.

— У меня, мистер президент, такое желание, — быстро сказал он. — Я хочу, чтобы вы были шафером на моей свадьбе.

Президент посмотрел на Чика, на его радостную улыбку, а затем на сияющее лицо Альмы. Он тоже улыбнулся — широко, с искренним дружелюбием:

— Боюсь, мне придется отказать вам, Чик. Дело в том, что на этот раз я буду занят. Я не акробат, и поэтому не смогу быть посаженым отцом невесты и одновременно шафером жениха на одной и той же свадьбе.