При царе Сервии

ГЛАВА III Неудачный брак

Сын или усыновленный внук умершего Приска Люций Тарквиний и Туллия, одна из дочерей Сервия, были горды, честолюбивы, хитры и с самых юных лет проявляли замечательную силу воли, редкую в таком возрасте.

Схожие наклонностями, молодые люди, выросшие вместе, естественно сочувствовали друг другу, возненавидев пару сверстников, которые, – брат Люция, Арунс, и сестра Туллии, звавшаяся тоже Туллией[2] имели робкий, добрый характер.

Видя такую разницу, проявлявшуюся резко во всем, пустом и важном, старый Сервий не придумал ничего лучшего, как женить гордого Люция на своей доброй дочери, а злую отдать за робкого Арунса.

– Они будут добавлять одни другим то, чего у тех недостает, – говорил он некоторым из близких к нему особ, когда те осмеливались указывать ему неподходящие черты составленных пар.

Знатный старшина латинского городка Ариция, принятый в число римских граждан, патриций-сенатор Турн Гердоний и его тесть, верховный начальник всего жречества Эмилий Скавр – люди близкие царю Сервию, любимые им, – откровеннее всех порицали решенный им неравный брак воспитанников с дочерьми, осмелились прямо предрекать всякие беды в грядущем, но Сервий не послушал и их, даже ускорил назначение дня свадьбы, чтобы положить конец всем подобным приставаньям любимцев с отговариваниями, советами, мрачными угрозами.

Не имея жены, царь пригласил быть посаженою матерью невест одну из пожилых родственниц Тарквиниев.

Это также не понравилось Турну и Скавру; они предполагали, что царь изберет в матери невест кого-либо из их близких особ.

– Ты понимаешь, кто это ему надул в уши? – спросил Скавр своего зятя при таком известии, – Виргиний Руф.

– Возможно, – согласился Турн с мнением тестя, – он же, может быть, навел его и на всю эту злосчастную затею; весь Рим знает, что царевич Люций рабствует перед фламином. Чего ему надо? – попасть в цари после Сервия? – но ведь не жрецы избирают властителей.

Скавр вместо ответа двусмысленно пожал плечами, сам еще не убежденный в том, что такое гнездится в его сердце, нашептывая с некоторого времени его чуткой душе всякие недобрые предчувствия, – поэтому Публий Эмилий Скавр их не решался кому-либо высказывать.

Великий Понтифекс Рима, будучи жрецом всех алтарей, в то же время был человеком светским, состоял на гражданской или военной службе; его не посвящали в сан, а просто назначали по выбору Сената из самых знатных особ для контроля религиозных дел[3].

Фламин Юпитера Децим Виргиний Руф явно был заклятым врагом Скавра, не только потому, что тот был его начальником, надзирателем, но и по соперничеству в царских милостях.

Сервий не любил юпитерова жреца за мрачный фанатизм, слепую приверженность к старине; не любил за то, что он и подобные ему люди, как гнилые, старые дубы, непомерно разросшиеся ветвями, не впускали в римский лес никакого свежего дуновения извне, никакого луча света, – не допускали в жизнь народа никаких нововведений, хороших заимствований у более культурных соседей, тогда как Скавр был человеком светлых идей, доброго характера, хороший полководец, много путешествовал, был по-тогдашнему высокообразованный, умственно развитой римлянин.

Он стоял за идею объединения Италии с Римом не мечом и огнем завоеваний, а мирным расширением торговли и кровного родства с населявшими ее племенами.

Проводя свои идеи из теории в практику, Скавр вторым браком женился на взятой им пленнице, самнитской княжне, которую потом, в силу международных прав и договоров, должен был отпустить домой в Самний, но оставил у себя рожденного ею сына.

Он любил его больше, чем свою единственную дочь, но по римскому закону, тем не менее, этот Арпин считался за раба в доме отца.

Скавру не нравилась дружба Арпина с внуком фламина Руфа.

– Этот бесхарактерный мямля-нытик Виргиний доведет тебя до беды, – говорил он.

– Но Виргиний один из всей римской патрицианской молодежи не считает меня за раба, – возражал Арпин, – это невольно заставляет меня любить его, прощать слабости и недостатки его женоподобного характера. Он к тебе подделывается, потому что дед так велел, и если не остережешься, быть беде... я уверен, тут кроются недобрые сети.

– Какие?

– Я еще не совсем разгадал, но отлично знаю, что они есть перед тобой, расставлены тебе, мой богатырь, этим ничтожным щенком. Виргиний, может статься, и сам-то о том не знает, потому что недалек умом, а ты в них завязнешь, как недогадливый медведь, подружившийся с охотничьей собакой.

Скавр, не объяснивший своих затаенных идей Турну, еще меньше был склонен выдавать их мальчику и тоже лишь двусмысленно пожал плечами, оглядев с усмешкой могучую фигуру сына.

Арпин, воспитанный без неги, среди рабов, был непомерною силой похож именно на медведя, но «недогадливым» Скавр называл его напрасно. Арпин был, напротив, предусмотрительным и осторожным человеком, каким редко бывает юноша 18-ти лет, и соединял с этими качествами еще более редкую беззаветную удаль, беспредельную смелость, доходившую до презрительного отношения ко всем бесчисленным страшилищам римской мифологии.

Так как ни один человек бороться с ним не мог, то Арпин желал померяться силой в поединке с каким-нибудь косматым Сильваном, сатиром, Фавном, даже с самим странным Инвой-лешим, жившим, по поверью, в гроте Палатинского холма.

Опасаясь гнева отца, Арпин не высказывал таких желаний никому, кроме своего друга; один Виргиний знал их и ужасался, уверяя, что Инва способен одолеть всякого богатыря одним своим взглядом, окаменяющим, наводящим столбняк, как на зайца взгляд змеи.

– Ну вот!.. – возражал Арпин, – прежде чем он успеет напустить мне страха, я его схвачу в охапку и принесу на Форум... принес же Геркулес Цербера из преисподней... леший уж, конечно, не сильнее адского трехголового пса.