При дамах

II

Позавтракавъ очень хорошо у Вассы Андреевны, Бобылковъ взялъ извозчика и поѣхалъ къ Сатиру Никитичу Ерогину. Всю дорогу онъ улыбался, причмокивалъ губами и весело подымалъ и опускалъ брови. Ему уже удалось заработать на часикахъ больше ста рублей, и кроме того самый фактъ ссоры Ужовой съ Ерогинымъ открывалъ ему нѣкоторыя дальнѣйшія перспективы.

Бобылковъ чрезвычайно любилъ всѣ такія ссоры. Можно сказать, что онъ существовалъ ими. Если бы «дамы» перестали безпрерывно ссориться съ своими друзьями, для Бобылкова въ нѣкоторой степени изсякли бы источники жизни. Онъ чувствовалъ себя на высотѣ своего положенія именно тогда, когда колебались сложившіяся сочетанія, или обрисовывались новыя. Тутъ онъ былъ необходимъ. За нимъ посылали, изливали передъ нимъ душу, посвящали его во всѣ подробности, знаніемъ которыхъ онъ потомъ любилъ поражать и мужчинъ, и женщинъ. Онъ принималъ во всѣхъ этихъ дѣлахъ живѣйшее, почти сердечное участіе, проливалъ бальзамъ во взволнованныя сердца, и своимъ ободряющимъ сочувственнымъ спокойствіемъ дѣйствовалъ на взбудораженные нервы. Случалось ему попадать въ такія горячія минуты, когда тарелки и бутылки летѣли черезъ его голову, и ухо его ловило почти чудовищныя въ дамскихъ устахъ словечки. Но Бобылковъ любилъ это. Онъ любилъ сознавать себя въ безпритязательной интимности съ этимъ міромъ. Ему нравилось, что «дамы» принимали его, вотъ какъ сегодня Васса Андреевна, въ грязноватомъ халатикѣ, съ причесанной на половину головой, называли его Денисушкой, таскали съ собой въ ложу и ресторанные кабинеты, и держали его при себѣ на побѣгушкахъ.

Такое не совсѣмъ опредѣленное положеніе въ петербургской жизни Бобылковъ занималъ уже давно. Существовало преданіе, что раньше онъ былъ художникомъ; но всѣ помнили его не иначе, какъ въ его нынѣшней роли «при дамахъ». И Бобылковъ, можно думать, такъ освоился съ этой ролью, что гордился ею. Съ несомнѣннымъ сознаніемъ своего преимущества, онъ говаривалъ:

– Меня, батеньки мои, еще мальчишкой знаменитая Минна Ивановна въ свою ложу брала! Правда, она тогда уже не у дѣлъ состояла.

Онъ былъ искренно увѣренъ, что какъ тамъ ни говори, а вотъ эта самая Васса Андреевна, или Елена Николаевна, или Фофочка Зайчикъ, – личности безспорно знаменитыя. Ему было несказанно пріятно чувствовать себя въ лучахъ этихъ столь ярко горѣвшихъ звѣздъ.

Въ его прошломъ были моменты, воспоминанія о которыхъ чрезвычайно возвышало его въ собственныхъ глазахъ.

– Когда я, батеньки мои, помирилъ покойнаго фонъ-Крезиса съ Миминой 1-й, онъ при мнѣ ей съ рукъ на руки сто тысячъ передалъ, – разсказывалъ онъ иногда за ужиномъ. – Такъ-таки вынулъ изъ стола сто тысячъ облигаціями «Всемірнаго мореходства», и съ рукъ на руки передалъ ей. А она свернула ихъ трубочкой, и говоритъ мнѣ: – «Ужъ вы, Денисъ Ивановичъ, поѣзжайте со мною домой, а то я боюсь одна съ такой суммой ѣхать». Такъ мы вмѣстѣ и везли въ каретѣ свертокъ: я его держалъ рукой за одинъ конецъ, а она за другой.

Погруженный въ такія историческія воспоминанія и въ пріятную озабоченность, Бобылковъ и не замѣтилъ, какъ доѣхалъ до подъѣзда дома Ерогина.

Сатиръ Никитичъ только что отзавтракалъ съ какими-то прихлебателями, которые постоянно около него терлись, и оставивъ ихъ въ столовой допивать начатыя бутылки, увелъ Бобылкова въ кабинетъ.

Наружность Сатира Никитича нисколько не отвѣчала его имени. Это былъ совершенно обыкновенный сорокалѣтній блондинъ, съ короткимъ круглымъ носомъ, голубыми глазами и подстриженной бородкой. Усы и бакены росли у него кустиками, и это придавало ему какъ будто болѣзненный видъ, несмотря на его плечистое сложеніе и закруглившееся брюшко.

Бобылковъ вошелъ мѣрными шагами, и остановившись прямо предъ Ерогинымъ, соединилъ руки ладонями, широко разставивъ локти.

– Голубчикъ, Сатиръ Никитичъ, что же это вы надѣлали! – произнесъ онъ своимъ полу-шутовскимъ тономъ, и укоризненно воззрился на Ерогина.

– Понимаю, понимаю: у Вассы Андреевны сейчасъ были, – сказалъ тотъ усмѣхнувшись и по-купечески скусывая зубами кончикъ сигары.

– Да вѣдь какъ же: присылала за мной, – продолжалъ Бобылковъ. – Вы ее въ совершенное разстройство привели. Право, вчужѣ жалко смотрѣть.

– Ну, и жалѣйте, коли вамъ больше нечего дѣлать, – спокойно сказалъ Ерогинъ, плюхнувшись всей своей плотной фигурой на диванъ.

– Да и вы пожалѣйте, Сатиръ Никитичъ, – говорилъ Бобылковъ, держа предъ собой сжатыя ладонями руки. – Вѣдь Васса Андреевна всегда такъ сердечно относились къ вамъ…

– Э-ва! А юнкера то зачѣмъ же завела? – возразилъ, слегка краснѣя въ лицѣ, Ерогинъ.

Бобылковъ склонилъ голову и развелъ руками, но тотчасъ опять сжалъ ихъ ладонями.

– Ахъ, Сатиръ Никитичъ, да вѣдь вы разсудите, что такое юнкеръ? Вѣдь это дитя, ребенокъ… Стоитъ ли изъ-за этого ревностью себя безпокоить? – произнесъ онъ убѣжденнымъ тономъ.

– Ну, подите вы! – отозвался Ерогинъ, и нѣсколько разъ усиленно потянулъ изъ сигары. – Съ Вассой Андреевной у меня все покончено, вы лучше и не толкуйте объ этомъ. Мы съ ней ловко посчитались.

Бобылковъ съ сокрушеннымъ видомъ сѣлъ.

– Жалко, ей-Богу жалко, – сказалъ онъ. – Такая милая женщина, сердечная. Теперь, говоритъ, съ чѣмъ я осталась? Дачу дорогую наняла, коляску заказала, и какъ же это будетъ? Вамъ, Сатиръ Никитичъ, надо бы успокоить ее.

– Бросьте это. Вотъ Елена Николаевна – другое дѣло, – прервалъ его Ерогинъ. – Вотъ тутъ я не прочь похлопотать.

Бобылковъ словно почувствовалъ толчокъ во всемъ существѣ своемъ. Но онъ не подалъ виду, какъ глубоко заинтересовали его слова Сатира Никитича, и проговорилъ довольно равнодушно:

– Да, эта помоложе будетъ, и воспитанія больше. Только вѣдь она съ Козичевымъ.

– Эка невидаль Козичевъ вашъ. И не у такихъ отбивали, – самоувѣренно возразилъ Ерогинъ.

Бобылковъ плутовато прищурился на него и подмигнулъ.

– Вашу репутацію мы знаемъ, – сказалъ онъ, хихикнувъ. – А только и злодѣй же вы, Сатиръ Никитичъ, ей-Богу злодѣй. Такого баловника, какъ вы, поискать надо.

Два пальца его правой руки опустились при этомъ въ жилетный карманъ, и что-то тамъ нащупывали и перебирали.

– Мнѣ, кстати, надо будетъ сейчасъ заѣхать къ Еленѣ Николаевнѣ, дѣльце маленькое есть, – продолжалъ онъ. – Увидѣла она у меня какъ-то бирюзу замѣчательную, такъ купить хочетъ. Дѣйствительно, рѣдкій случай; я отъ одного персіянина за большія деньги досталъ.

И онъ вытащилъ изъ жилетки два бирюзовыхъ камня и прикинулъ ихъ на ладони. Ерогинъ взялъ ихъ по очереди кончиками пальцевъ и осмотрелъ, наморщивая складки на переносицѣ – Сколько? – спросилъ онъ кратко.

– Вотъ бы вамъ, Сатиръ Никитичъ, дать оправить, да поднести Еленѣ Николаевнѣ, – замѣтилъ Бобылковъ, уклоняясь отъ прямого отвѣта. – Она бирюзу больше всѣхъ камней любитъ.

– Да сколько стоитъ? – повторилъ свой вопросъ Ерогинъ.

Бобылковъ простодушно махнулъ рукою.

– Ну, что для васъ цѣна! Была бы охота, – сказалъ онъ. – Я, если желаете, самъ завезу къ Фаберже и велю оправить. Брилліантами кругомъ обложить…

– Пожалуй, свезите; только чтобъ не дорого все вышло, – согласился Ерогинъ.

Бобылковъ съ притворнымъ равнодушіемъ сунулъ бирюзу обратно въ жилетку, и тотчасъ сталъ прощаться.

– А Еленѣ Николаевнѣ я намекну объ этомъ, а? – произнесъ онъ нѣсколько таинственно, и снова подмигнулъ.

– Пригласите-ка ее завтра пообѣдать въ ресторанѣ: вы, я, да она, – сказалъ Ерогинъ.

Бобылковъ сдѣлалъ серьезное лицо и задумался, какъ бы въ виду трудности и сложности предлагаемой задачи.

– Я переговорю, – многозначительно вымолвилъ онъ наконецъ, и простился.

Онъ спѣшилъ, зная, что Елену Николаевну Мамышеву позднѣе нельзя застать дома.

– Мамочка! голубушка! вѣдь все хорошѣете! – привѣтствовалъ онъ ее, когда она вышла къ нему въ громадной шляпкѣ, совсѣмъ собравшаяся ѣхать кататься. – Вы ужъ извините, на минутку задержу васъ, потому что дѣло есть.

Хорошенькая, тоненькая брюнетка очень мило улыбнулась ему. Она знала, что когда Бобылковъ заходить по дѣлу, то всегда оказывается что-нибудь пріятное: или ужинъ, или пикникъ, или нѣчто болѣе существенное.

– Садитесь и разсказывайте, – пригласила она, и сама присѣла бокомъ на диванчикъ, какъ разъ противъ зеркала, на которое и направила свои слегка подрисованные глазки.

– Да что, мнѣ изъ-за васъ Ерогинъ проходу не даетъ: врѣзался въ васъ по-уши, – объяснилъ Бобылковъ.

Мамышева сдѣлала презрительную улыбку.

– Ну, ужъ вашъ Ерогинъ… мужикъ такой! – произнесла она.

Бобылковъ замахалъ руками.

– Что вы, что вы! Сатиръ Никитичъ? Отличнѣйшій человѣкъ, – возразилъ онъ.

– Вы знаете, я совсѣмъ не привыкла къ такимъ знакомствамъ, – продолжала Мамышева. – Вамъ извѣстно мое общество: князь Малмыжскій, князь Давидзе, баронъ Айзикъ… онъ сейчасъ былъ у меня, и такъ сплетничалъ, такъ сплетничалъ, что я его прогнала. Но представьте, Юлій Павловичъ на-дняхъ тридцать тысячъ выигралъ, и ничего мнѣ не сказалъ.

– Козичевъ? Вотъ видите, а еще вы влюблены въ него, – укоризненно замѣтилъ Бобылковъ. А я вамъ вотъ что сообщу: Ерогинъ поручилъ мнѣ выбрать для васъ кое-что у Фаберже. Вотъ какая исторія.

Мамышева слегка вспыхнула, и хорошенькія глазки ея совсѣмъ заблестѣли.

– Что это ему вздумалось? – какъ будто удивилась она.

Бобылковъ самодовольно подмигнулъ ей.

– А на то есть Денисъ Ивановичъ, чтобъ вздумалось, – загадочно пояснилъ онъ. – Только вы, мамочка, ужъ не подведите меня: я ему далъ слово за васъ. Завтра мы маленькій обѣдикъ устроимъ: вы, онъ, да я. Ни, ни, никакихъ возраженій. Бѣгу сейчасъ прямо къ Фаберже. И Бобылковъ дѣйствительно убѣжалъ. Часъ спустя онъ, совсемъ сіяющій, прогуливался по Большой Морской. Онъ чрезвычайно любилъ толкаться тутъ въ это время дня, пожимать руки фланирующимъ и раскланиваться поминутно съ проѣзжающими мимо нарядными дамами. Онъ ихъ всѣхъ, рѣшительно всѣхъ зналъ, и ко всѣмъ питалъ почти родственное чувство. И онѣ тоже считали его своимъ, совсѣмъ своимъ, и хотя кивали ему съ нѣкоторою небрежностью, но не безъ дружескаго выраженія.

– Здравствуйте, мой дорогой! – вдругъ остановилъ онъ высокаго, красиваго господина лѣтъ тридцати, съ голубымъ кашне вокругъ шеи и тросточкой въ рукѣ, медленно пробиравшагося по узкой панели. – Кстати, мнѣ вамъ два словечка сказать надо. Слыхали новость?

Козичевъ – это былъ онъ – съ снисходительнымъ любопытствомъ наклонилъ голову.

– Что такое? – спросилъ онъ.

– Васса Андреевна поссорилась съ Ерогинымъ, – объяснилъ Бобылковъ. – И такъ, бѣдная, скучаетъ, жалко смотрѣть на нее.

– Можетъ ли быть? – видимо заинтересовался Козичевъ.

– Безъ шутокъ. Я теперь придумываю, какъ бы развлечь ее. Пригласимъ-ка ее завтра обѣдать въ ресторанѣ, а?

– А она поѣдетъ безъ своего Сатира?

– Я же вамъ говорю: расплевались! Теперь для васъ самый настоящій моментъ поухаживать за нею.

Козичевъ описалъ тросточкой кругъ въ воздухѣ и улыбнулся, показавъ свои отличные зубы.

– Я не прочь, – сказалъ онъ, – мнѣ Васса Андреевна всегда нравилась. Такъ завтра, здѣсь?

И онъ указалъ глазами на ресторанъ, мимо котораго они проходили.

– Въ семь часовъ, – подтвердилъ Бобылковъ.