При реках Вавилонских

31

Устроенная Капланом засада оказалась не только удачной, но и послужила еще одной цели: она предупредила израильтян на холме. Наткнувшись на смертоносный огонь, ашбалы кинулись врассыпную, но несколько человек, включая Риша и Хаммади, сохранили присутствие духа и стали отстреливаться.

Возможно, Каплан и смог бы отступить, но им уже овладело безумие боя. Расстреляв один магазин, он вставлял в разогревшийся «АК-47» другой и продолжал бить по врагу короткими очередями. Звук выстрелов, запах пороха, вырывающееся из дула оранжевое пламя словно гипнотизировали Каплана. При скорострельности двести выстрелов в минуту он выпустил не меньше тысячи патронов по рассыпавшимся на склоне ашбалам. Хоснер не призывал его к экономии, и Каплан не собирался жадничать.

Риш, Хаммади и еще несколько человек, сохранивших присутствие духа, быстро заметили, что им противостоит всего лишь один человек. Посоветовавшись, они обошли его с флангов и вышли в тыл. Из-за ветра и грохота выстрелов Каплан ничего не услышал, и арабы набросились на него сзади.

Израильтяне на холме слышали его крики, перекрывавшие завывание ветра, с такой ясностью, словно Каплан находился в соседней траншее. Он умирал долго и мучительно, и, как бывает обычно в таких случаях, смерть под пытками оказала двойной эффект: укрепила решимость стойких и поколебала волю неуверенных.

Хоснер схватил микрофон громкой связи и закричал:

– Риш! Хаммади! Скоты! Недочеловеки! Риш, тебе не жить! Я сам оторву тебе яйца!

Он так распалился, что его крики уже ничем не отличались от предсмертных воплей Каплана и дикого визга начавших собираться внизу шакалов.

Мужчины и женщины на холме старались не смотреть друг на друга, слушая излияния Хоснера, его угрозы и проклятия, мало чем отличавшиеся от вульгарных угроз и неприличных проклятий примитивного дикаря, восполняющего нехватку слов ревом, воем и скрежетом зубов. Шеф службы безопасности явно потерял контроль над собой.

Кто-то – скорее всего Берг – отобрал микрофон у Хоснера и прокричал несколько слов ободрения Каплану, но они вряд ли помогли несчастному, чьи стоны продолжались еще долго.

Израильтяне открыли огонь по склону и бросили несколько бутылок с керосином, но ветер и песок не дали пламени разгореться.

Оставшиеся ашбалы, человек сорок, снова перешли в наступление. Растянувшись по склону, подталкиваемые дувшим в спину ветром, они медленно поднимались к вершине. Поднятый в воздух песок маскировал их перемещения, и израильтянам приходилось стрелять наугад, в неясные тени, возникавшие порой в тучах серой пыли.

Автоматы то и дело отказывали из-за набивавшейся в них пыли, но арабы могли по крайней мере пользоваться машинным маслом, которого не хватало противной стороне.

На данный момент шансы обеих сторон выглядели примерно равными, но и Хоснер, и Берг, и все остальные прекрасно понимали, что положение защитников бесперспективно. Их оборонительные позиции не выглядели неприступными, все военные хитрости были исчерпаны, а боеприпасы не пополнялись. Голод и отсутствие воды снижали эффективность обороны. Отсутствие четкого руководства тоже сказывалось на моральном духе не лучшим образом.

К тому же многие, в том числе Ариэль Вейцман, полагали, что путь к отступлению еще не закрыт, что западный склон и берег Евфрата остаются неохраняемыми. На самом же деле Хаммади уже через несколько минут после потери радиосвязи с Саидом Талибом отправил к реке небольшой отряд ашбалов с инструкцией отрезать израильтянам возможный путь отступления.

Арабы, не ограниченные в боеприпасах, били длинными очередями, что позволяло им постепенно подниматься по склону, все ближе к позициям израильтян.

Хоснер и Берг стояли за насыпью. На взгляд Берга, начальник службы безопасности сумел взять себя в руки и выглядел почти как обычно. Берга раздражало лишь то, что он попросил Мириам Бернштейн быть его адъютантом и посыльной. Строго говоря, Бернштейн и Эсфирь Аронсон все еще оставались под домашним арестом, но, когда Хоснер отменил ограничения на их передвижение, никто не стал ему возражать.

– Когда патроны закончатся, наши люди побегут к реке по западному склону, – сказал Хоснер, наклонившись к Бергу.

– Не сомневаюсь, что ашбалы только этого и ждут. Необходимо еще раз повторить приказ стоять до конца. Будем драться врукопашную.

– Они не солдаты, – напомнил Хоснер. – И в конце концов сделают то, что подскажет им инстинкт самосохранения. – Он понизил голос так, чтобы его слышал только Берг: – Некоторые уже договорились, что убьют друг друга. После того, что случилось с Капланом, это представляется не самым худшим выходом. По крайней мере, я не могу их винить.

Некоторое время все молчали. Самодельное знамя все еще трепетало на ветру, но бурая пыль скрыла яркие краски, вызывавшие в памяти набережную Тель-Авива, а алюминиевое древко все сильнее клонилось вниз.

Мириам Бернштейн начала говорить что-то, но махнула рукой и замолчала.

– Что? – спросил Хоснер.

Она пожала плечами:

– Я просто подумала, что, может быть, нам стоит попытаться прорваться к реке сейчас, пока еще есть патроны? Ну чтобы отступить хоть в каком-то порядке, а не поодиночке. Вряд ли на берегу очень уж много ашбалов, и мы могли бы, пользуясь темнотой, постараться спуститься вниз по течению.

Хоснер и Берг переглянулись, потом посмотрели на женщину.

– Вы забываете о раненых, – напомнил Хоснер.

– Они все равно обречены. Мы должны думать о большинстве.

– Вам не кажется, что вы заходите слишком далеко? – спросил Берг.

– Наверное, в устах мужчины это предложение не прозвучало бы так ужасно, верно? Да, оно ужасно. Но в любом случае я останусь с добровольцами, чтобы позаботиться о раненых. Меня все равно не пощадят.

Хоснер покачал головой:

– Вы умеете смягчать самое жесткое решение, однако в данном случае я не могу с вами согласиться. Независимо от того, останемся ли мы здесь или попробуем вырваться к реке, первое, что нам придется сделать, если дело дойдет до рукопашной, это застрелить раненых. – Он поднял руку, предвидя ее возражения. – Не будьте дурой, Мириам. Мы все слышали, как они обошлись с Капланом. Одному Богу известно, что перенесла Дебора Гидеон.

– Но… им ведь нужны заложники.

– Может быть, – вмешался Берг. – А может, уже и не нужны. Сейчас ими руководит лишь жажда мести. И даже если кто-то, Риш или Хаммади – если они останутся в живых, – удержит этих зверей от бойни, пленных все равно подвергнут самым жестоким пыткам. Не забывайте, что каждый из нас знаком с теми или иными государственными секретами. Нет, мы не оставим раненых и не станем ничего предпринимать в темноте. Ночные маневры тяжелы даже для тренированных солдат. Я убежден, что любая попытка прорыва к реке ночью приведет к катастрофе.

– Тогда какие у нас есть варианты? – спросила Бернштейн. – Вы не желаете отдать приказ к отступлению, вы против капитуляции и не хотите массового самоубийства. Что еще мы можем сделать?

Хоснер отвернулся, не выдержав ее взгляда:

– Не знаю. На мой взгляд, если пути к спасению нет, то наилучший выход – смерть в бою. Конечно, все не погибнут. Кто-то сдастся в плен, кого-то захватят. Будут самоубийства, но еще больше убийств. Может быть, кому-то удастся ускользнуть под покровом темноты. В общем, будет то, что случается после каждой осады, когда осаждающие врываются в город.

Ему никто не ответил.

Бой продолжался. Обе стороны устали и понимали, что нынешняя схватка может оказаться последней. Люди двигались механически, будто исполняя обязательный ритуальный танец, исход которого предопределен заранее и наступит в назначенное время независимо от стремления участников приблизить или, наоборот, отсрочить неизбежный конец.

Ашбалы не рисковали, соблюдая дистанцию в триста – четыреста метров, неспешно маневрируя, стараясь нащупать слабые места в обороне израильтян и заставляя противника расходовать боезапас.

До рассвета оставалось больше трех часов, но Хоснер знал, что свет придет еще позже, если только ветер не стихнет и пыль не уляжется.

Как и в любом позиционном бою, многое, если не все, зависело от обеспечения воюющих. Ашбалы имели небольшое преимущество в живой силе и вооружении и подавляющее в боеприпасах, продовольствии, воде и медицинском обслуживании. Им оставалось только ждать, пока у противника закончатся патроны. Даже при самой осторожной, экономной тактике израильтяне не могли продержаться до рассвета.

Берг отчаянно перебирал возможные варианты. Что предпринять? Попробовать отступить к реке? Контратаковать? Ждать конца и идти в рукопашный бой? Убить раненых? Застрелить Хоснера? Надеяться на помощь?

– Как вы думаете, что случилось с Добкином?

Хоснер повернулся и посмотрел на юго-запад, где, как они рассчитывали, находилась деревня Умма. Потом перевел взгляд на юг, в сторону Ворот Иштар:

– У меня такое чувство, что с ним все в порядке.

Мириам, державшая Хоснера за руку, даже не попыталась отстраниться:

– Интересно, удалось ли ему связаться с кем-то?

Берг пожал плечами:

– Я уверен только в одном. Даже если бы вступил в контакт с властями, они вряд ли станут торопиться. – Он посмотрел на Хоснера, как будто ожидая от него подтверждения своих слов. Тот повернулся спиной к ветру и, взглянув на запад, протянул руку в сторону невидимого горизонта:

– Мне все же хочется верить, что Тедди Ласков сдержит слово и появится здесь вместе со своей эскадрильей. Может быть, он уже ищет нас…

Берг посмотрел на небо.

– Весьма оптимистичное заявление, Яков, – осторожно сказал он. – Надеюсь, предчувствие вас не обманывает.

Хоснер прислонился спиной к камню и сложил руки на груди.

– Знаете, Берг, я не могу примириться с мыслью, что все те умники в Тель-Авиве и Иерусалиме просто сидят и пускают слюни. Я ожидаю от них большего. Что это, патриотизм? Может быть. Наверное. Да, возможно, я ожидаю от них слишком многого. В конце концов, я и сам был одним из этих самых умников, и посмотрите, что получилось в итоге. Да, Исаак, я все испортил. Им всем пора взять небольшой отпуск.

Берг невольно усмехнулся:

– Но только не сегодня.

Он покачал головой, отдавая должное Хоснеру, который, несмотря на все свои безумства, не утратил способности рассуждать здраво.

Подошедшая Мириам взяла Хоснера за руку и слегка сжала пальцы. Она поймала себя на том, что думает о Тедди Ласкове. В последнее время это случалось все реже. После посадки Мириам лелеяла надежду, что Тедди вот-вот прилетит на своей стальной птице и спасет ее. Ее и всех остальных. Но мечты быстро развеялись под натиском жестокой реальности, и в этой реальности Тедди Ласков, вероятно, уже отстранен от командования и посажен под арест. Она понимала и то, что отчасти сама виновата в том, как Тедди повел себя в решающий момент. Поначалу Мириам упрямо гнала эту мысль, отказываясь брать на себя ответственность за его действия в воздухе, но все, кто знал об их отношениях, прекрасно видели связь между ее призывом к миролюбию и колебаниями генерала, а потому и ей пришлось признать свою вину. Затем реальность заставила Мириам Бернштейн взглянуть в лицо и другим неприятным фактам.

Отчасти это произошло под влиянием Хоснера. Он, как ни один другой мужчина в ее жизни, умел обнажать суть проблемы. Многие мужчины легко соглашались с мировосприятием Мириам, либо желая польстить ей, либо просто из вежливости. Именно такого типа мужчин всегда тянуло к ней. Мужчин в очках, сидевших рядом с ней на семинарах и заседаниях комитетов. Мужчин, говоривших на партийном жаргоне и повторявших избитые клише и надоевшие банальности с таким видом, будто все это были откровения, явленные им только что и призванные спасти человечество.

Ласков, как и ее муж, отличался от этих людей. Он принадлежал к другому типу. Если бы Мириам попросили охарактеризовать этот тип двумя словами, она повесила бы на них ярлык «благородных дикарей». Яков Хоснер был крайним проявлением этого типа. Без него она могла бы пройти нынешнее испытание, так и не изменив своего представления о мире. Хоснер заставил ее открыть глаза. Мириам не понравилось увиденное, зато она смогла объективно взвесить все «за» и «против» предложения застрелить раненых и не впасть при этом в приступ фарисейской морализации. Плохо это или хорошо? Не плохо и не хорошо. Это реальность.

– Ты хорошо знаком с Тедди Ласковым? – спросила Мириам.

– Не очень. Мы встречались несколько раз… по делам.

Она кивнула и, немного помолчав, нерешительно спросила:

– Он тебе нравится?

– Кто? – Хоснер сделал вид, что не понял вопроса. А может быть, и в самом деле не понял. – А, Ласков. Да, наверное. С ним легче общаться, чем с политиками.

Мириам улыбнулась в темноту:

– Он напоминает мне тебя.

– Кто? Ласков? Неужели?

Она крепче сжала его руку. Люди ее возраста, прошедшие лагеря, в большинстве своем разочаровались в человечестве и озлобились. У многих возникли психологические проблемы. Мириам твердо решила, что не поддастся страху, и, вероятно, переиграла. Ее оптимизму и стойкости завидовали, хотя подруга-психиатр как-то в шутку сказала, что у нее невроз. Да, конечно, ей бывало страшно. Об этом знали ее знакомые, да и сама Мириам видела это в своих глазах, когда смотрела в зеркало.

– Уверен, генерал Ласков винит во всем произошедшем себя.

– Ну что ж, значит, у нас есть кое-что общее.

– Вы оба эгоцентрики, а потому считаете, будто все доброе и все злое, что творится вокруг, является результатом ваших действий.

– А разве нет?

– Мы с Тедди были любовниками, – неожиданно для себя сказала она.

Вернувшийся к насыпи Берг услышал только последние слова. Присутствие Мириам Бернштейн и без того раздражало его. А теперь вот еще и это. Он молча повернулся и пошел прочь.

– У вас еще все впереди, – сказал Хоснер.

– Не думаю.

– Сейчас это не важно, Мириам, – с оттенком нетерпения заметил он.

– Разве ты не…

– Нет. Нисколько. Послушай. Иди к «конкорду» и узнай, как там у Беккера с радио. Если новостей нет, то останься там.

– Почему?

– Просто останься! Черт возьми, ты можешь не задавать вопросов? Я не собираюсь объяснять каждый свой приказ. Ни тебе, ни кому-либо другому!

Мириам повернулась и, сделав два шага, остановилась:

– Мы уже не увидимся, верно?

– Увидимся. Обещаю.

Она продолжала смотреть на него:

– Я больше не увижу тебя.

Хоснер не знал, что сказать.

Мириам вернулась и поцеловала его. Он взял ее за плечи и развернул лицом к самолету.

– Оставайся там. Что бы ни случилось. Хорошо?

– Мы еще увидимся?

– Да.

Они стояли несколько секунд, не говоря ни слова. Потом Мириам протянула руку, погладила Хоснера по щеке, повернулась и побежала к самолету.

Яков смотрел ей вслед, пока ее силуэт не смешался с тьмой.

Он откашлялся, сплюнул и вытер глаза. Если это испытание ниспослано ему свыше, если оно должно донести до него некую истину, то его сознание пока еще не постигло урока. Нет, Хоснер не верил ни в какие послания судьбы. У людей свой цирк, и в этом цирке одни демонстрируют храбрость, ум и милосердие, а другие – трусость, глупость и бездушие. Но при этом все они клоуны. А раз так, зачем затягивать спектакль на потеху тем, кто его наблюдает? Не лучше ли покончить со всем побыстрее? Неужели Бог дал им ум и храбрость только для того, чтобы продлить мучения, предопределив конец? У Хоснера снова появилось неприятное чувство, что все происходящее – большая шутка, направленная против него лично. Он повернулся к Бергу и крикнул:

– Это Бог наказывает меня за нарушенное обещание, я дал слово отцу, что брошу курить, и вот… – Он рассмеялся, и ветер подхватил его смех.

Берг опустил руку в карман и нащупал маленький пистолет.

32

– Вы меня слышите, Иерусалим?

– Слышим… генерал, – ответил дежурный оператор.

Премьер-министр постучал по столу карандашом, посмотрел в разложенные перед ним листки и поднял голову:

– Полагаю, многие из вас способны узнать голос генерала Добкина. – Он постарался скрыть волнение.

Несколько человек вскочили на ноги, со всех сторон посыпались вопросы. Премьер-министр еще раз постучал по столу, призывая к тишине. Восклицания стихли.

– Успокойтесь и слушайте внимательно.

Он подал знак связисту, и из динамиков на стенах донесся сильный шелест. Премьер-министр нажал кнопку на установленном перед ним пульте и пододвинул к себе микрофон:

– Кто говорит?

Добкин сразу узнал этот слегка насмешливый голос. Голова у него вдруг закружилась, но он тут же взял себя в руки и сглотнул подступивший к горлу комок.

– Это генерал Бенджамин Добкин, господин премьер-министр. – Он выдержал небольшую паузу. – Вы узнали мой голос?

– Нет.

Тем не менее, было видно, что многие из присутствующих узнали голос генерала.

Добкин откашлялся и сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться и говорить как можно естественнее:

– Там есть кто-нибудь, кто может узнать мой голос?

– Будем надеяться.

Премьер-министр окинул взглядом лица сидящих за столом. Несколько человек неуверенно кивнули. Один генерал, служивший когда-то под командой Добкина, добавил:

– По крайней мере, очень похож.

– Я вас слушаю, генерал, – сказал премьер-министр. – Откуда вы звоните?

Тедди Ласков, державший поддельные фотографии в руке, незаметно убрал их в дипломат.

– Из Вавилона, – произнес голос.

Комната снова взорвалась восклицаниями; кое-кто повернулся к Ласкову и Талману. Премьер-министр ударил по столу, но так и не добился тишины. Он взял микрофон и заговорил громче:

– Откуда вы звоните, генерал? Я имею в виду телефон? Вы можете говорить свободно?

– Да, я могу говорить свободно. Звоню из отеля. Он находится рядом с музеем.

Добкин старался говорить спокойно, но голос все равно дрожал.

Премьеру спокойствие давалось с таким же трудом.

– Хорошо, генерал. Тогда… Вы можете доложить обстановку? Что, черт возьми, происходит?

Добкин знал, что его слушает весь кабинет и высшие военные чины, а потому собрался и коротко и четко изложил все, что произошло с ними с момента потери связи над Средиземным морем.

Полдюжины адъютантов тут же сорвались со своих мест, чтобы принести и развернуть подробные карты местности, подготовить справки о полетном времени «конкорда», погодных данных в месте приземления лайнера, рельефе местности и тому подобном, то есть приготовить всю ту информацию, которая была собрана с момента заявления Ласкова и которую следовало внимательно изучить перед принятием окончательного решения.

Продолжая говорить, Добкин прислушивался к доносящимся до него голосам мужчин и женщин, проходивших через фойе за дверью. Он слышал шаги раненых. Слышал, как хлопнула входная дверь. Слышал, как заговорило радио в комнате, где закончили играть в карты. Чуть хрипловатый женский голос затянул бесконечную арабскую песню. К женщине присоединились ашбалы. Шум позволял говорить более свободно, но одновременно мешал слушать.

– Что вы предлагаете, генерал?

Добкин узнал голос генерала Гура.

– Что я предлагаю? Я предлагаю, генерал Гур, чтобы вы побыстрее вытащили нас отсюда.

– Что там с равниной на западном берегу? – спросил генерал Кацир.

– Сыро, – не стал лгать Добкин. – Но дальше от реки, по-моему, гораздо суше.

– Дорога, на которую вы сели, выдержит «Си-130»?

– Не могу сказать, генерал. Боюсь, мы изрядно ее подпортили, когда садились.

– Мы могли бы воспользоваться вертолетами, – предложил незнакомый Добкину голос.

– Нет, – сказал он. – На это нет времени. Они атакуют нас.

Еще один голос посоветовал выслать для начала эскадрилью истребителей. Добкин слышал уже нескольких человек, пытавшихся добраться до микрофона. Кто-то упомянул Тедди Ласкова. Добкин полагал, что генерала отправили в отставку, но, судя по всему, он все же присутствовал на совещании. Прислушиваясь к разгоравшимся дебатам, Добкин ответил еще на несколько вопросов.

– Господин премьер-министр, боюсь, мне придется заканчивать, – внезапно громко и решительно сказал он. – Здесь несколько гостей с автоматами, и, когда они поймут, что происходит, мне определенно не дадут договорить.

В Иерусалиме услышали неясный шум, потом сухой звук, похожий на выстрел, и… телефон замолчал.

Мириам Бернштейн сидела в пилотском кресле рядом с Давидом Беккером.

– Как вы думаете, кто-нибудь услышал ваш «SOS»?

– Нет. – Он уменьшил звук, но не стал выключать радио. – «Лир» все еще на месте, но, по-моему, у них проблемы.

– Почему?

Тот факт, что Хоснер прислал женщину, а не пришел сам, свидетельствовал о его неверии в возможности пилотов. С другой стороны, Мириам Бернштейн – помощник министра транспорта, а следовательно, формальный начальник и Беккера, и Хоснера. Впрочем, теперь это уже не имело значения.

– Почему? Потому что он не может приземлиться в такой пыли, вот почему. Ему надо сесть в таком месте, где меньше пыли, чтобы заправиться. Вот тогда, возможно, у меня что-то получится. – Он искоса посмотрел на нее. – Хотите составить отчет?

– Позже. – Она смотрела прямо перед собой. – Скажите, вы не боитесь умереть?

Вопрос прозвучал совершенно неожиданно. По крайней мере, Беккер не ожидал услышать его от столь сдержанной женщины.

– Нет. Не думаю. Я… я боюсь летать, но мне не страшно умереть. Странно, да? – Он и сам не знал, почему пустился на такую откровенность с человеком, которого так плохо знал. – А вы?

– Почти все близкие мне люди умерли. – Она сменила тему: – Что вы думаете о Якове Хоснере?

Беккер оторвался от бортового журнала и внимательно посмотрел на нее. Почему-то у него сложилось мнение, что Мириам Бернштейн и Хоснер весьма сблизились за последние часы. Но это никак не отразилось на его отношении к шефу службы безопасности компании.

– Нацист.

– А вот вы ему нравитесь.

Беккер никак не мог понять, почему или для чего Мириам Бернштейн затеяла этот разговор. Возможно, сказывались напряжение и усталость, и ей просто захотелось поговорить. Люди, глядящие в лицо смерти, ведут себя порой очень странно. Он и сам только что признался, что боится летать, о чем никогда бы не сказал своему психиатру.

– Не поймите меня неправильно. Я рад, что он оказался с нами в этой переделке. Без него, возможно, все было бы уже кончено.

Беккер еще раз посмотрел на женщину. Нет, Мириам Бернштейн не казалась ни испуганной, ни напряженной. Пожалуй, она выглядела… взволнованной и даже счастливой. Беккер снова склонился над журналом.

– Я люблю его.

Он остановился.

– О!

Звуки боя стали громче. Беккер поднял голову. Отсюда, из пилотской кабины, ночь казалась более страшной, зловещей и опасной. Все страшное Беккер видел через плексиглас, а потому ужас и смерть ассоциировались у него именно с плексигласом. Даже на земле ему становилось не по себе, когда он смотрел на что-то через ветровое стекло автомобиля или окно собственного дома. Беккер никогда особенно не размышлял о причинах столь странного психологического феномена, а сейчас строить теории было уже поздно.

– О! То есть… я…

– Что вы пишете… Давид? Можно я буду называть вас так?

– Да, конечно. Это бортовой журнал.

Она наклонилась к нему:

– Бортовой журнал? То есть вы описываете все, что с нами случилось?

– Ну… это лишь сухой официальный отчет…

– Можно посмотреть?

Мириам протянула руку, и он передал ей журнал. Она откинулась на спинку кресла и принялась листать страницы.

Она перелистала несколько страниц.

Несколько секунд Мириам смотрела на эту последнюю запись, потом закрыла журнал и подняла голову:

– Нас называют Народом Книги, а мы к тому же и большие любители книг. Именно письменное слово сплачивало нас со времен Диаспоры. Странно, что никто не подумал вести хронику нашего пребывания здесь.

– Ну… – Беккер нашел окурок и закурил. – Вряд ли это можно назвать хроникой, госпожа Бернштейн.

– Мириам.

Он пожал плечами:

– Это просто моя работа, Мириам.

– В том-то и дело, Давид. Это всегда чья-то работа. Писца. Хранителя книг. Ученого. Командира корабля. На протяжении всей нашей истории кто-то всегда считал своей работой вести летопись событий, и порой эти записи становились сильнейшими документами. Эзра был простым писцом, и именно он оставил единственный письменный рассказ о возвращении наших предков из Вавилонского плена. В нынешних обстоятельствах таким летописцем вполне может стать командир корабля. – Она улыбнулась.

– Да, вы, возможно, правы.

Мириам подалась к нему:

– Я вряд ли смогу убедить вас в важности этой работы, но могу ли я убедить вас в необходимости спрятать журнал?

– Хорошая мысль.

Она протянула ему тетрадь, но почему-то не отдала сразу:

– Вы не против, если я посижу здесь еще немного и кое-что запишу? Постараюсь вас не стеснять и не занимать много места в журнале.

Беккер невесело рассмеялся:

– Уж чего-чего, а места в журнале предостаточно. Мне больше писать не о чем.

– Спасибо, Давид. У вас найдется копировальная бумага? Мне бы хотелось сделать копию. Ваш журнал мы закопаем, а мою копию оставим в самолете.

– К сожалению, по инструкции журнал должен остаться на борту, а вот вашу копию можно спрятать, – сказал Беккер, подавая ей лист копировальной бумаги.

– Это не имеет значения. Спасибо. – Мириам посмотрела на него и вздохнула.

– Знаете, их все равно уже никто не увидит.

– Давид, «Равенсбрюкская молитва» была написана на клочке бумаги.

– Она, наверное, многое для вас значит.

– Значила. – Некоторое время она молчала, всматриваясь в ночь. – Мы не знаем, кто написал ее, но большинство в лагере составляли женщины, и, исходя из этого, нетрудно предположить… Мне говорили, что в Равенсбрюке умерла моя мать. Иногда я думаю, что, может быть, это она ее написала. – Последние слова, произнесенные шепотом, едва не утонули в доносящемся снаружи шуме. – Когда-то для меня большое значение имели именно слова молитвы, но со временем главным стало то, что человек, написавший ее, верил. Верил в то, что эту молитву найдут, в то, что и после самой страшной войны в мире останутся свободные люди, которые смогут оценить ее слова. И вот сама молитва сохранилась на клочке бумаге, а ее автор, вероятно, не дождался освобождения. С тех пор она воспроизведена в тысячах копий и наверняка переживет следующий холокост. Книга Бытия была первоначально написана ламповой сажей на папирусе. Если бы тот первый писец слушал рассказ так же внимательно, как вы, мы, возможно, никогда бы и не узнали, как был создан мир.

– Вы меня убедили.

– Вот и хорошо.

Мириам взяла у него ручку и склонилась над бортовым журналом. Писала она быстро и на иврите.

Внезапно женщина остановилась, и Беккер увидел слезы в ее глазах.

– Та молитва была важна для меня, но она была молитвой прощения, призывом подставить другую щеку. Тот, кто написал ее, прошел все ужасы ада, но сохранил способность прощать. Я испытала здесь то, что не идет ни в какое сравнение с пытками концлагеря, но не собираюсь никого прощать. Вообще-то я даже рада, что так все получилось. Мне хочется выстрелить в голову тому вражескому солдату, который первым сунется сюда. Если после смерти тех, кого я убью, на земле станет больше сирот и вдов, мне будет жаль этих несчастных. Я лично не имею ничего против них. Вы меня понимаете? Вам это не кажется ужасным?

Беккер покачал головой:

– Око за око.

– Да. И зуб за зуб.

Она перевернула страницу и снова начала писать.

Даже не глядя на часы, Хоснер чувствовал, что наступает рассвет. Бой близился к концу, огонь со стороны израильтян почти прекратился.

Ашбалы продвигались вверх по склону медленно, осторожно, но уже почти весело, перекидываясь шутками, смеясь, подбадривая друг друга. Конечно, арабы допускали, что почти полное прекращение огня есть не что иное, как очередная хитрость евреев, но если так, то последние очень рисковали, подпуская противника так близко. К этому времени небольшая группа саперов уже проникла за оборонительный периметр на южном склоне и наткнулась на покинутые израильтянами траншеи.

Идти вверх, навстречу ветру, в почти полной темноте, было нелегко. Наступающие знали, что добыча близка, и уже предвкушали победу. Они преодолели завал и достигли вершины холма, где с любопытством осмотрели оставленные врагом позиции. Многие испытывали то странное, приглушенное возбуждение, которое охватывает человека, вступающего на запретную, чужую территорию.

Если не считать редких выстрелов, заставлявших ашбалов бросаться на землю и замедлявших их продвижение, и упрямо дувшего ветра, на который почти никто не обращал уже внимания, то на вершине царила тишина.

Сопротивление, говоря военным языком, было слабым и разрозненным. И все же ашбалы не забывали об осторожности и внимании. Теперь, когда они прошли столь долгий путь, никому не хотелось умирать в двух шагах от победы и упускать ее сладкие плоды.

Они не отвечали на огонь израильтян, опасаясь привлечь к себе внимание, и лишь обменивались в темноте сигналами, чтобы не сломать свою наступающую шеренгу и не дать евреям возможности просочиться им в тыл. Шедшие в центре уже различали силуэт «конкорда».

Израильтяне отступали также медленно и тихо, открывая огонь лишь для того, чтобы удержать противника на расстоянии и замедлить по возможности его продвижение. У отступавших не было никакого плана, ими никто не командовал, но тем не менее отступление проходило организованно. Примерно половина израильтян приняла решение предпринять попытку прорыва по западному склону, тогда как вторая половина вознамерилась стоять до последнего и принять смерть на поле боя.

Раненых перенесли в пастуший домик и «конкорд», где у них было больше шансов остаться в живых, чем на открытой местности. При этом некоторые продолжали настаивать на том, что раненых все же следует застрелить, чтобы спасти от неминуемых пыток и издевательств. Так или иначе, но согласия в этом пункте достичь не удалось.

Израильтяне на западном склоне иногда постреливали в сторону реки, пытаясь определить прикрывающие берег силы врага.

Ахмед Риш приказал открыть ответный огонь на западном склоне, чтобы отбить у противника желание пойти на прорыв. Евреи были нужны ему здесь, на холме.

Многие из израильтян, увидев вспышки выстрелов, поняли, что путь к отступлению отрезан. Некоторые растерялись, другие расплакались.

На связь с Хаммади вышел командир группы, находившейся в тылу обороняющихся, Аль-Бакр.

– Да, Хаммади. Что? Кто он такой? Ну так выясни! Он позвонил? Оператор в Багдаде подтверждает? О чем шла речь? Да, черт возьми, я знаю, что он не понимает иврит. Уверен, этот человек говорит по-арабски. Вырвите ему один глаз, и он сразу же заговорит! Да. Держи меня в курсе.

Хаммади отдал телефон связисту и повернулся к Ришу:

– Ахмед.

– Да, я понял, о чем речь. Теперь это уже не важно.

– Но если он дозвонился…

– Не важно!

Хаммади отвернулся. Он все больше убеждался в том, что их судьба предрешена, что они вовлечены в игру неподконтрольных им сил. Хаммади прекрасно понимал, что если скроется сейчас в темноте, то доживет до рассвета. Но уйти он не мог, как не мог, например, убить Риша.

Наблюдая за вспышками выстрелов у нижнего края западного склона, Джон Макклюр покачал головой:

– Что ж, похоже, здесь нам не спуститься. – Он достал из кармана две последние обоймы к «рюгеру». – Ну что, полковник, уже выучили, как сказать по-арабски «отведите меня к американскому послу»?

Ричардсон тщательно застегнул пуговицы кителя:

– Нам следует соблюдать осторожность, Макклюр. Следующие несколько минут будут решающими. Неправильно интерпретированное слово или неверно истолкованный жест могут стоить вам жизни.

Макклюр зарядил пистолет:

– Зачем вы это сделали, Том?

Ричардсон поправил галстук и стряхнул с плеча песок.

– Я спросил, зачем вы это сделали?

Полковник посмотрел на него:

– Сделал что?

Макклюр взвел курок и повернул барабан.

Ричардсон поднял с земли фуражку и высыпал из нее песок:

– Деньги. У меня слабость к дорогим вещам.

– О каких деньгах идет речь, Том?

– О миллионе. Миллион американских долларов.

Макклюр негромко свистнул:

– Неплохо.

– Неплохо. Они уже переведены на надежный счет в швейцарском банке. Предполагалось, что по завершении всего я получу еще миллион, но сейчас я на них не рассчитываю.

– Может быть, они еще придут, Том. У этих людей много денег.

– Верно, Джон. Денег у них столько, что они не знают, куда их деть. Нефтедоллары. Запад печатает деньги и меняет их на нефть.

– Вас интересно слушать. Но мы говорим сейчас не о нефтяных шейхах и не об израильтянах. Речь идет о вас, Том, полковнике военно-воздушных сил США. Вы продались иностранному государству. А это противозаконно… даже в Америке.

Ричардсон поправил фуражку:

– Не могу с вами спорить, Джон. Я давненько не был дома. Прежде, помнится, не было ничего плохого в публикации секретных документов Пентагона. Вы уверены, что ничего не напутали?

– Не надо ловчить, Том.

– Верно. Я приму наказание, когда вернусь домой. И мне бы хотелось, чтобы вы опустили пушку. Я не собираюсь убегать.

– Люди становятся разговорчивее под дулом пистолета. Не замечали? – Макклюр выплюнул очередную спичку. – Мне казалось, вам нравятся эти люди.

– В наше время быть открытым антисемитом не модно.

– Понятно.

Макклюр посмотрел на своего соотечественника и обнаружил в нем примечательную перемену: черты лица заострились, рот отвердел, глаза превратились в узкие щелочки.

– Все было просто. Я пошел в офицерский клуб с израильскими летчиками, которые проходили подготовку у меня в Тревисе в 1967 году. В 1973-м я посочувствовал им, когда Израиль едва не постигла катастрофа. Потом кто-то замолвил за меня словечко, и вот я уже здесь. Черт, меня чуть не стошнило, когда я узнал о назначении.

Макклюр не ответил.

Через несколько секунд, показавшихся невыносимо долгими, Ричардсон поднял голову.

– Кроме того, предполагалось, что никто не пострадает, – тихо добавил он.

– Повторяю, Том, речь идет не о них. Мне эти ребята тоже, может быть, не нравятся, но если я и предам их, то только под пытками. А знаете почему, Том? Потому что так велит поступать Дядя Сэм. Мне за это платят, Том.

Лицо Ричардсона снова смягчилось.

– Кстати, раз уж вы об этом упомянули, Джон, – негромко добавил он, – могу я вас купить?

– Нет.

– Дам хорошую цену.

– Извините.

– И все-таки?

– Нет. – Покопавшись в кармане, Макклюр нашел последнюю спичку.

– Я предлагаю вам, Джон, второй миллион, если мы выберемся отсюда. Ну как?

Ричардсон, похоже, задумался. Макклюр, сунув в рот спичку, проронил:

– Вы сказали, предполагалось, что никто не пострадает. Но ведь реально пострадало немало людей, Том. Они погибли.

– Знаю. Мне очень жаль, что так случилось. Что-то пошло не по плану. Но ведь всего нельзя предвидеть, верно? Мне действительно очень жаль. Все эти жертвы… – Полковник опустил глаза.

– Если предполагалось, что никто не пострадает, то почему вы выбрали «ноль второй»?

Ричардсон облизал пересохшие губы:

– Мне сказали, что если что-то пойдет не так, то «ноль первый»… В общем, для демонстрации был выбран он. Мы ждали неприятностей от Авидара. Не от Беккера.

Макклюр усмехнулся:

– Как вы могли ожидать? Кто может дать гарантию в таких делах? Допустим, что вопреки всем расчетам Авидар не стал бы горячиться, а Беккер дрогнул бы? Что тогда? Вы ведь еще не научились ходить по небу, а, Том?

– Это был рассчитанный риск, Джон. Видите, я ставил собственную жизнь. Я не трус. – Он продолжал смотреть себе под ноги, но вдруг встрепенулся и вскинул голову: – Слышу голоса. Ну что? Выйдем и сдадимся или останемся здесь и подождем, пока нас найдут?

– Вы чертовски волнуетесь, а, Том? Спешите сдаться этим… как их там… Неужели думаете, что вас встретят как героя? Надо же быть таким глупцом. Ричардсон, вас же просто убьют. А заодно пристрелят и меня, чтобы о вашем предательстве никто не узнал.

Полковник покачал головой и улыбнулся:

– Нет, меня не убьют. У Риша есть босс, и именно с ним мы выработали гарантии моей безопасности. Мы предвидели, что с Ришем могут возникнуть проблемы. В случае моей смерти в моем сейфе в посольстве найдут письмо с именами агентов арабских террористов в Израиле, включая мои контакты и других. Я все предусмотрел, Джон. – Он помолчал. – И не беспокойтесь, я не позволю им убить вас.

– Спасибо, Том. Вы меня обнадежили. Вот только интересно, контролирует ли Риш своих парней. Впрочем, у меня нет уверенности, что он и себя-то контролирует. – Макклюр, похоже, задумался о чем-то. – Я понимаю, Том, почему вы не боитесь возвращаться на родину. Американское правосудие стало в последнее время такое терпимое. В большинстве стран вас бы просто повесили за яйца, да так и оставили. А вот в старых добрых Соединенных Штатах вы получите от десяти до двадцати – если, конечно, дело вообще дойдет до суда – и выйдете лет через шесть. Выйдете и улетите прямиком в Швейцарию. И Америка никогда не выдаст вас Израилю, потому что не захочет поднимать шум.

– Правила устанавливаю не я, – настороженно сказал Ричардсон.

– А вот я иногда этим занимаюсь. Когда мне дают такие полномочия. – Макклюр помолчал. – Так, значит, если вы погибнете, то мир узнает имена многих террористов?

– Подождите, Джон! К чему такие разговоры? Дело не так просто, как вам представляется.

– Не сомневаюсь, что так оно и есть. Будь у нас время, мы, возможно, смогли бы найти какое-то решение, но времени у нас нет.

– Подождите! – Ричардсон выставил руки, как бы заслоняясь от пули. – Я могу гарантировать вашу безопасность. Эти люди…

Макклюр выстрелил между рук полковника, и пуля вошла в грудь в нескольких дюймах от сердца. От толчка голова Ричардсона дернулась, фуражка слетела с головы, и ее подхватил ветер.

Давид Беккер быстро сбежал по трапу, держа в руке металлическую банку с копией короткой хроники Мириам Бернштейн, завернутой в промасленную тряпку и обернутой целлофаном. Выбрав место у основания трапа, он куском алюминиевой скобы выкопал ямку. Идея спрятать письменный рассказ о случившемся казалась Беккеру довольно глупой, но Мириам настаивала, и он не стал спорить. Женщина продемонстрировала смелость и стойкость перед лицом смерти, не выказала признаков истерии, и ее не совсем рациональное упрямство в отношении рукописного листка заслуживало уважения, если не понимания. Беккер опустил банку в ямку и поспешно засыпал песком. Сам бортовой журнал с оригиналом хроники уже был спрятан в кабине. Оставляя документ там, Беккер надеялся на то, что Израиль все же добьется возвращения самолета и какой-нибудь рабочий обнаружит отчет о трагедии за обшивкой. Что касается банки, то в ее отношении оптимизма было меньше. Честно говоря, Беккер полагал, что ее вряд ли вообще когда-нибудь откопают. Хотя почему бы и нет, ведь сам же он откопал Пазузу.

Пилот выпрямился и вытер руки. Где-то неподалеку, метрах в двухстах от самолета, перекрикивались два араба. Кто-то из израильтян выстрелил наугад в направлении голосов, и ветер принес в ответ крик боли. Можно представить, в каком настроении они будут, когда попадут сюда, подумал Беккер. И все же он нисколько не жалел о том, что они решили драться, и до сих пор не слышал, чтобы об этом сожалел кто-то другой.

Беккер подошел к Питеру Кану, который упрямо возился со вспомогательной энергоустановкой:

– Хватит, Питер. Сейчас не то время. Иди в кабину.

Кан посмотрел на него снизу вверх:

– За каким чертом? Когда эти сволочи доберутся сюда, пусть видят, что Питеру Кану наплевать на них, что он занят своим делом. Может, тогда эти сукины дети пожалеют беднягу и выпишут ему обратный билет до Лода.

Беккер улыбнулся:

– Ладно. Я… В общем, пока.

Кан кивнул:

– Ладно, командир. Пока.

Беккер повернулся к трапу и медленно поднялся, не обращая внимания на свистящие вокруг пули. Чтобы добраться до кабины, ему пришлось пройти мимо раненых.

Наконец он сел в кресло рядом с Мириам:

– Сделано.

– Спасибо.

Они долго молчали. В конце концов Беккер сказал:

– Я всегда знал, что умру в этой штуке.

Мириам дотронулась до его руки:

– Мне кажется, вы самый смелый из всех, кого я знаю.

Беккер перевел взгляд на приборную панель. Он предпочел бы делать что-то другое, но Хоснер строго-настрого приказал находиться в кабине до самого конца. Беккер включил радио и стал медленно крутить ручку настройки, зная, что будет делать так до тех пор, пока кто-нибудь не пустит пулю ему в голову. Ему было жаль Мириам Бернштейн и, если уж на то пошло, всех женщин. Он не сомневался, что для них ашбалы приготовили нечто особенное.

– Уверены, что хотите остаться здесь? Я имею в виду…

Мириам улыбнулась:

– Мне тоже дан приказ.

Беккер кивнул:

– У домика пастуха собираются люди. По-моему, они…

– Да, вижу. Но мне хочется остаться с вами. Если, конечно, вы не против.

Он нерешительно кивнул, потом молча пожал ей руку.

Группа израильтян, вознамерившихся покончить с собой, собралась в перепачканной и пропахшей кровью хижине пастуха после того, как оттуда убрали раненых.

Арабы вообще не склонны совершать самоубийства, но никто из евреев не удивился, когда к ним присоединились Абдель Маджид Джабари и Ибрагим Ариф. Все прекрасно понимали, что у этих двоих предостаточно причин выбрать смерть.

В домике было темно, но от этого собравшимся было почему-то легче. Люди почти не разговаривали, лишь иногда перебрасываясь с входящими короткими фразами.

Через некоторое время стало ясно, что пополнения не будет, но никто из присутствующих не знал, как быть дальше, и в хижине повисло тяжелое ожидание.

Одиннадцать человек, мужчин и женщин, сами собой разделились на три группы, каждая из которых обосновалась в своем углу. В первую группу входил Иешуа Рубин, один из главных сторонников этого, как назвал его кто-то, пакта самоубийц. Рядом с ним на полу лежал Игель Текоа, все еще сожалевший о том, что остался жив после обстрела арабами его аванпоста. Теперь ему снова приходилось смотреть в лицо смерти. В этой же группе были четверо молодых служащих кнессета – две женщины и два мужчины. Все они входили в Лигу Обороны Масада.

В другом углу разместились стюард Яков Лейбер и две стюардессы, Бет Абрамс и Рахиль Баум. Два последних дня Бет Абрамс ухаживала за ранеными и постоянно видела их страдания. Этого короткого времени хватило, чтобы веселая и довольная жизнью девушка превратилась в подавленную горем, неулыбчивую и тихую молодую женщину. Рахиль Баум лежала на полу между Бет Абрамс и Яковом Лейбером. Как и Текоа, она отказалась перейти в «конкорд» вместе с остальными ранеными, полагая, что на самолете раны не станут болеть меньше, чем в домике. Смерть Каштана произвела на девушку очень сильное впечатление, так что она даже боялась выходить за дверь.

У Якова Лейбера оставалось трое детей, и решение покончить жизнь самоубийством давалось ему особенно трудно. Возможно, он так и не принял бы его, если бы не Рубин, убедивший стюарда в том, что ашбалы в любом случае не пощадят никого. И все же сомнения не покидали его. Не исключено, что Лейбер и передумал бы, но он видел, как плохо стюардессам, и знал, что нужен им. Рахиль Баум держалась спокойно, а вот Бет Абрамс плакала не переставая. Яков был рядом, держа ее за руку.

В третьем углу сидели на корточках Абдель Джабари и Ибрагим Ариф. Тридцать лет прожили они среди этих людей и вот теперь готовились встретить смерть вместе с ними.

Джабари закурил последнюю сигарету и прошептал:

– Знаешь, Ибрагим, мне всегда казалось, что я не умру естественной смертью.

Ариф был бледен и заметно дрожал. Он тоже закурил сигарету и глубоко затянулся:

– А вот у меня все еще есть шанс умереть от сердечного приступа. – Понимая, что шутка не удалась, он снова затянулся. – Как мы это устроим?

– По-моему, здесь есть два-три пистолета. Наверное, люди просто будут передавать их друг другу.

Руки у Арифа дрожали так, что он уже с трудом мог держать сигарету. А пистолет?

– Боюсь, не смогу, Абдель. – Он поднялся.

Джабари схватил его за руку и дернул к себе.

– Не будь глупцом, – прошипел он. – Ты слышал, что они сделали с Моше Капланом? А теперь постарайся представить, что ждет тебя. Нет, дружище, не обрекай себя на такие муки.

Ариф расплакался, и Джабари принялся утешать соотечественника. Сам он жалел лишь о том, что не попрощался с Мириам Бернштейн. Она вообще почти не попадалась ему на глаза в эти последние два дня. Он не хотел докучать Мириам своим обществом, но теперь все же переживал из-за того, что провел с ней так мало времени. Джабари подозревал, что Мириам влюбилась в Хоснера, и этот ее выбор беспокоил его. Он искренне верил в существование рая, столь красочно описанного в Коране, и считал, что обязательно попадет туда, но не надеялся увидеть там Мириам.

– Перестань, Ариф. Успокойся. Там не хуже, чем здесь. Прохладные сады, фонтаны, виноградники и юные девы. Разве это причина, чтобы плакать?

Игель Текоа, человек, не питавший симпатии к арабам и возражавший против включения их в состав мирной делегации, негромко проговорил:

– Абдель, Ибрагим, наберитесь мужества.

– У нас все в порядке, Игель, – отозвался Джабари. – Спасибо.

Ему никак не давала покоя мысль, что он больше не увидит Мириам. Наверное, надо было бы выйти и поискать ее, но он не мог оставить Арифа. Ашбалы совсем близко. Джабари должен сделать все возможное, чтобы лишить Риша удовольствия предать их мучительной смерти. Но затянувшееся ожидание само превращалось в пытку. Наконец он не выдержал и, нарушив тишину, спросил, есть ли у кого-нибудь какой-то план. Никто не ответил.

Звуки боя становились все ближе. Державшие оборону израильтяне отступили к самому домику. Пули все чаще попадали в ветхую стену хижины. Обстоятельства подталкивали к действию, и Рубин вышел на середину комнаты.

– Нужно что-то решать. – Он откашлялся, подождал и, не услышав предложений, добавил: – Если кому-то будет трудно сделать это самому, я могу помочь. У меня есть два пистолета.

Джабари быстро поднялся и подошел к нему:

– Пожалуйста. Только быстро.

Рубин не ответил, но поднял пистолет и направил оружие на лоб араба, между двумя светлыми точками, которые, по его представлению, были глазами. Поднеся пистолет поближе, но не касаясь Джабари, он выстрелил ему в лоб.

Когда звук выстрела замер, из всех углов донеслись всхлипы и тихие слова молитвы.

Рубин почувствовал, что вспотел, и инстинктивно вытер лоб и руки. Его начало трясти, и он не стал ничего говорить, боясь, что голос выдаст его состояние. Что делать дальше? Прежняя решимость довести работу до конца покинула Рубина, и он выстрелил себе в сердце. Тело упало в угол, где лежали четверо молодых людей. Одна из девушек вскрикнула и потеряла сознание. Трое других бережно уложили тело в угол. Юноши взяли пистолеты, коротко переговорили между собой, поднялись и направились к тому углу, где сидели, держа друг друга за руки, Лейбер, Абрамс и Баум. Молодые люди щелкнули зажигалками, прицелились и начали стрелять. Бет Абрамс застонала, и Лейбер бросился вперед, заслоняя собой женщин. Один из юношей выстрелил еще раз, но, похоже, ни в кого не попал, а второй снова щелкнул зажигалкой, чтобы получше прицелиться.

Зажигалка еще горела, когда дверь распахнулась и в домик ворвался раввин Левин. Увидев, что происходит, он схватил обоих палачей за воротники и швырнул на пол. Пиная в темноте лежащих, раввин осыпал их проклятиями:

– Думали, перехитрили меня? Я нашел вас! Я знал, что вы задумали! Вон! Вон! Вон отсюда! – Левин принялся носиться по тесной комнате, размахивая руками и выталкивая всех за дверь. Несколько раз он споткнулся о тела Джабари и Рубина и, лишь наградив мертвых парой пинков, осознал, что имеет дело с покойниками. – Вон! Вон! Прочь! Как вы посмели! Как вы смогли так поступить! Уносите раненых к самолету. Быстро!

С появлением раввина странные, жуткие чары, овладевшие собравшимися в домике, развеялись, и люди зашевелились, задвигались, словно стряхнули оцепенение.

Раввин Левин остался один посреди комнаты. Тело его содрогалось, по лицу катились слезы. Он сделал то, что должен был сделать, но совсем не был уверен, что поступил правильно. Времени оставалось совсем мало, а ему еще предстояло предать земле два тела. Левин не знал, кто они.

Министр иностранных дел Ариэль Вейцман собрал небольшую группку защитников на западной стороне периметра, возле окопа Макклюра. Вейцман уже заметил лежавшее на дне и слегка припорошенное песком тело полковника Ричардсона, но у него не было времени раздумывать над тем, почему на американце синий китель и куда исчез Макклюр.

Министр уже решил, что поведет свой отряд по склону к реке, то есть повторит то, что сделал Добкин. Без раненых у них могло что-то получиться. Министр сожалел о том, что Мириам Бернштейн нет с ними, но она попала под влияние Хоснера и не показывалась из «конкорда». Вейцман выстроил своих людей, каждый из которых уже надел на себя оранжевый спасательный жилет, на самом краю обрыва.

– Бежим, как только я скажу «три». Приготовились. По моей команде.

Приказы с командного пункта уже не поступали. Посыльные, все еще курсировавшие между лайнером и Хоснером и Бергом, не приносили добрых вестей, а лишь передавали предложения и слова поддержки.

Хоснер и Берг решили, что пришло время, когда лучше не отдавать никаких приказов, а предоставить каждому возможность руководствоваться в своих индивидуальных действиях инстинктом самосохранения.

Хоснер повернулся к Бергу:

– Не хочешь принять командование на себя, Исаак? Я готов уступить.

Берг сухо усмехнулся и покачал головой:

– Нет, спасибо.

– Считаешь, я не сделал чего-то, что следовало сделать?

Берг немного подумал:

– Нет. Откровенно говоря, ты проделал отличную работу. Может быть, стоило проявить чуть больше дипломатичности, хотя… – Он прислушался к выстрелам, звучавшим уже совсем близко. – Все наши люди вели себя достойно.

– Да, ты прав.

К ним подошли двое из оставшихся в строю парней Хоснера: Маркус и Альперн.

– Что нам теперь делать, босс? – спросил Маркус.

Хоснер не знал, что сказать. Он понимал, что ребята ждут, но не мог ни придумать очередной приказ, ни найти слова благодарности.

– Постарайтесь продержаться как можно дольше. И спасибо вам всем. – Он помолчал. – Оборона держалась только благодаря вам. Вы отлично себя показали. Те, кто останется в живых, не забудут этого.

Маркус и Альперн кивнули, козырнули, повернулись и ушли.

Берг положил руку на плечо Хоснеру:

– Пока еще не поздно, тебе стоило бы сходить на «конкорд». Ты обещал, и она ждет. Я останусь здесь и сделаю что смогу.

Хоснер покачал головой:

– Нет. Я не хочу видеть, что они сделают с ней. А она не хочет видеть, что сделают со мной. Мы оба знаем это, так что она меня не ждет.

– Понятно. Ты собираешься… ну…

– Нет. Самоубийство не для меня. Кроме того, мне еще надо сказать кое-что Ришу.

Берг кивнул и криво усмехнулся:

– А все-таки мы немало их положили, а?

– Да уж, черт возьми… Слушай!

– Что?

– Ты слышал?

– Да. Да!

Хоснер посмотрел в небо и увидел вспышку света. Где-то вдалеке пронзительно выли реактивные двигатели. Он повернулся к Бергу:

– Они нашли нас, Исаак. Черт побери, они нашли нас!

Берг отчаянно замахал руками:

– Здесь! Мы здесь!

Хоснер улыбнулся:

– Нас они, пожалуй, уже не спасут, а вот Ришу с его бандой теперь не уйти. Знаешь, мое уважение к израильской разведке значительно выросло.

Берг так разволновался, что не сразу понял, о чем говорит Хоснер. Потом до него дошло. Помощь – израильская или иракская – пришла слишком поздно. Ноги у него вдруг ослабели, и он тяжело осел на землю.

– Надеюсь, это Добкин.

Они вместе посмотрели вверх и увидели огненный след прочертившей небо ракеты.

33

Первое, что сделал Ласков, это выполнил обещание, данное Беккеру. Зафиксировав «лир» на своем радаре, он выпустил «феникс» с расстояния ста шестидесяти километров.

Пилот «лира», сонно позевывая, смотрел перед собой. Самолет кружил на автопилоте, и у летчика уже началось головокружение. Землю скрывали пыльные вихри, но вверху, под звездным небом, было чисто. Персия встречала рассвет, и день обещал быть хорошим. Оставалось только слетать для заправки в лагерь, расположенный в пустыне Шамийя, и быстро вернуться. Если только эти придурки на земле успеют все закончить…

Пилот снова зевнул.

Его внимание привлекло что-то, мелькнувшее слева. Пилот повернулся и с удивлением обнаружил приближающуюся световую точку. Он дернул за рукав дремавшего рядом второго пилота, и оба увидели, что точка меняет курс, следуя за идущим по кругу «лиром». Летчики вскрикнули, с опозданием осознав, что к ним приближается ракета. На какое-то мгновение «феникс» словно завис перед кабиной. Нарисованная на ракете птица как будто улыбалась первым лучам восходящего солнца, подмигивая застывшим от ужаса пилотам. В следующую секунду и хищник, и его жертва исчезли в страшном оранжево-красном огненном шаре.

Ласков посмотрел на радар. Ночью эскадрилья шла на автопилоте, потом ее приняли радары Иордании и Ирака. Перед вылетом у них не было времени на инструктаж, но каждый пилот знал, что при желании и внимании обнаружит цель самостоятельно. Набрав скорость 2 Маха, они преодолели расстояние в тысячу километров менее чем за сорок пять минут. За исключением Ласкова, имевшего на вооружении две ракеты «феникс», все остальные несли лишь ракеты «воздух – земля». Едва «лир» исчез с радара, Ласков приступил ко второй задаче.

– «Конкорд-02», это «Гавриил-32». Слышишь меня?

Мириам Бернштейн услышала прозвучавший где-то высоко взрыв, сидя одна в кабине, но не обратила на это никакого внимания.

– «Конкорд-02», «конкорд-02», это «Гавриил-32». Слышишь меня?

Она посмотрела на радио так, как будто видела его впервые.

– «Конкорд-02», «конкорд-02», это «Гавриил-32», слышишь меня?

Далекий голос показался Мириам странно знакомым.

– «Конкорд-02», «конкорд-02», это «Гавриил-32». Слышишь меня?

Мириам принялась крутить ручки и щелкать тумблерами, но у нее ничего не получалось.

– Тедди! Тедди! Я слышу тебя! – закричала она.

– «Конкорд-02», «конкорд-02», это «Гавриил-32». Слышишь меня?

Она в отчаянии отшвырнула микрофон и бросилась из кабины. Раненые и те, кто ухаживал за ними, изумленно уставились на нее.

– Они здесь! Наши самолеты! Наши самолеты!

Салон наполнился радостными криками, и Мириам на мгновение остановилась. За ее спиной звучал голос Тедди Ласкова:

– «Конкорд-02», «конкорд-02», это «Гавриил-32». Слышишь меня? Слышишь меня?

Мириам выскочила на крыло и закричала:

– Давид! Капитан Беккер!

Несколькими минутами ранее Беккер отправился к Питеру Кану, собираясь уговорить его подняться в кабину или, если из этого ничего не выйдет, попрощаться. Услышав взрыв ракеты, он сразу понял, в чем дело, и был уже на полпути к кабине, когда натолкнулся на Мириам Бернштейн. Не останавливаясь, он пробежал через салон по узкому проходу, ворвался в кабину и схватил микрофон.

– «Конкорд-02», «конкорд-02», это «Гавриил-32». Слышишь меня?

Сжимая микрофон дрожащей рукой, Беккер торопливо щелкал тумблерами:

– «Гавриил», это «конкорд-02». Слышу тебя! Очень хорошо слышу! Положение критическое! Повторяю, положение критическое! Арабы прорвали периметр! Ты понял, «Гавриил»?

Ласков едва не соскочил с кресла.

– Слышу тебя, «конкорд-02»! Слышу хорошо! Ситуация критическая – понял. Держитесь! Держитесь! Чарли-один-три-ноль с коммандос на подходе. Сможете продержаться?

Голос у Беккера дрогнул:

– Да. Нет. Не знаю. Ты можешь меня поддержать?

– Я пока еще не дошел. Мне приходится сбрасывать скорость. Буду на месте через… четыре минуты. Можешь показать свою позицию?

– Да, я включу бортовые фары.

– Понял. Как насчет Джей-Пи-4?

– Да. Да. У нас есть «молотовские коктейли»! Я отмечу границы нашей позиции. И ориентируйся на трассеры!

– Понял.

В кабину уже набилось несколько легкораненых. Один из них, парень из группы службы безопасности по имени Яффе, протолкался в салон и выбежал на крыло:

– Самолеты! Идут наши самолеты! Отметьте позицию! Подожгите керосин! Где Хоснер? Где Берг? Держитесь! Помощь идет!

Эсфирь Аронсон выскочила вслед за ним и спрыгнула с крыла на землю. Она упала, но тут же поднялась и побежала к западному склону, куда ушел со своей маленькой группой министр Ариэль Вейцман.

Все кричали, передавая друг другу счастливую новость, и через несколько минут ее знали уже не только израильтяне, но и ашбалы.

Риш и Хаммади подгоняли оставшихся бойцов, заставляя их идти к «конкорду», который становился теперь оплотом оборонявшихся.

Ашбалы, потерявшие немало своих товарищей, шли вперед неохотно. Каждый удачный выстрел со стороны израильтян вызывал в их рядах проклятия и недовольство. Многие не знали, что делать: идти вперед, чтобы завершить начатое, рискуя при этом оказаться в числе «потерь», или отступить, чтобы сохранить себе жизнь, но при этом, возможно, упустить шанс на участие в дележе добычи. Прибытие израильских самолетов резко изменило ситуацию. Ничего не оставалось, как захватить живьем по крайней мере нескольких израильтян, чтобы обменять их на свою жизнь, но сделать это следовало как можно быстрее.

Они вели огонь по самолету, когда Беккер включил бортовые фары. Опасаясь взрыва топлива, после которого заложников могло вообще не остаться, Риш приказал вести огонь только по пилотской кабине.

После того, как израильтяне уничтожили «лир», ашбалы поняли, что времени у них совсем мало. По иронии судьбы самым безопасным местом для них теперь стал лайнер с находившимися в нем потенциальными заложниками. На то, чтобы попасть туда, оставалось несколько минут.

Министр иностранных дел вел свой отряд назад к «конкорду». С собой они несли тело полковника Томаса Ричардсона. Что касается Макклюра, то его искали, но не нашли. Вейцман уже поговорил с раввином Левином, который рассказал о том, что произошло в хижине. Вместе они приняли решение перенести раненых, включая Лейбера, из пастушьей хижины в багажное отделение лайнера, а остальных взять под строгую охрану.

Двое парней из Лиги Обороны Масада перенесли тело Иешуа Рубина в специально отрытую траншею.

Ибрагим Ариф сам вынес тело Абделя Джабари на руках, как спящего ребенка. На пороге он пошатнулся, но только покачал головой, когда ему предложили помощь. В глазах араба стояли слезы.

Сидевшая на крыле «конкорда» Мириам увидела своего погибшего друга и зажмурилась, чтобы не расплакаться. Потом поднялась и крикнула:

– Ариф!

Ибрагим, не знавший, что делать с покойником, поднял голову.

Мириам подошла к нему:

– Ариф, я любила его, как, я знаю, любил его и ты. Но теперь Абдель мертв, и мы должны похоронить его. Этого требуют обе наши религии. Пожалуйста, пойми меня. Сделай так, как они говорят.

Ариф попытался что-то сказать, но не смог совладать с голосом. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поддаться отчаянию:

– Абдель любил вас…

Ариф отвернулся и, пошатываясь под тяжестью ноши, зашагал прочь. Дойдя до траншеи, он остановился и посмотрел на уже лежавшее там тело Иешуа Рубина. Потом заглянул в открытые, но неживые глаза Джабари:

– Прощай, старый друг.

Ариф бережно положил тело араба на тело еврея и присыпал обоих землей. В этот момент два израильтянина с винтовками спрыгнули в узкую траншею. Сначала они почувствовали под собой что-то, потом увидели тела, но менять позицию было уже некогда, а другого укрытия рядом не оказалось.

– Если у вас нет оружия, вам лучше уйти, – сказал один из израильтян, сделав несколько выстрелов в пыльную завесу. – Они уже близко.

Ариф молча кивнул и направился к лайнеру. Жизнь, размышлял он, складывается из равных долей идиотизма, страха, иронии и боли. Как хорошо теперь, должно быть, Абделю, попавшему в прохладный сад, где течет вино и танцуют красавицы.

Второй пилот, Дэнни Лавон, первым заметил сигнальные огни. Позиция осажденных имела форму овала. С востока лайнер обстреливали зелеными трассирующими пулями. Ответный огонь со стороны «конкорда» был значительно слабее. Время от времени особенно густое облако пыли скрывало огни, и тогда ориентироваться приходилось по памяти. Находясь высоко над землей, Лавон видел солнце, уже поднявшееся над вершинами гор Загрос, но его лучи еще не коснулись Вавилона; отраженный же свет был слишком слаб, чтобы пробить поднятые ветром в воздух пыль и песок.

– Вижу огни. Направление – один час, – доложил он командиру. – В излучине реки. Мы почти над ними.

– Понял, я тоже их вижу.

Ласков приказал эскадрилье пройти над целью, не открывая огня.

Двенадцать «Ф-14» один за другим начали снижение. Они проносились над землей как огромные хищные птицы, появившиеся с запада, и круто сворачивали вправо. Ласков шел первым, доверившись компьютеру. Истребитель промчался на высоте не более двадцати метров от вершины холма. Рев двенадцати следующих одна за другой машин оглушал и вселял страх в сердца арабов, песок и мусор взметнулись вверх серыми вихрями, и даже сама земля содрогнулась.

Все, кто находился на холме, инстинктивно пригнулись или попадали на землю, оглушенные, ошеломленные, напуганные.

Завершив маневр, Ласков приказал половине эскадрильи дожидаться появления с юга «Си-130», с тем чтобы прикрыть высадку коммандос и обеспечить безопасность посадочной полосы.

Хоснер опустился на колено и помог Бергу подняться.

– Исаак, они едва не выбили трубку у тебя изо рта. Что ж, дружище, здесь наши пути расходятся. Возвращайся к самолету и позаботься о «конкорде» и людях. А я постараюсь сделать то, что надо было сделать уже давно.

– Я бы попробовал тебя переубедить, но, боюсь, у нас слишком мало времени. Прощай, Яков. Удачи тебе. – Он похлопал Хоснера по спине и побежал к лайнеру.

Хоснер уже слышал шаги приближающихся к его позиции ашбалов. Голоса, доносившиеся с юга, свидетельствовали о том, что арабы предприняли обходной маневр. Он достал пистолет, опустился на колени и стал ждать.

Из-за пылевой завесы вынырнули Маркус и Альперн. Хоснер окликнул их, и они подбежали к нему.

– Дайте мне один «Калашников» и все патроны. Здесь у меня неплохая позиция, и я смогу на какое-то время задержать их. Вы же возвращайтесь к «конкорду» и помогите Бергу организовать оборону там. Используйте обшивку и трапы. Укрепите ими домик. Нам следовало построить вторую линию обороны вокруг самолета, но теперь думать об этом слишком поздно. Все. Приказы будете получать от Берга. Не спорить. Выполняйте.

Они передали ему один «АК-47» и два полупустых магазина. Хоснер выдернул из земли погнувшееся древко их самодельного флага с футболкой, на которой была изображена набережная Тель-Авива, и передал ее Альперну:

– Сувенир, Сэм. Надевай, когда будешь рассказывать эту историю своим внукам. Они подумают, что ты полный придурок.

Альперн улыбнулся и взял знамя. Мужчины сдержанно кивнули Хоснеру и ушли. Вот и все прощание.

Яков улегся на холмике и несколько раз выстрелил в направлении арабов, получив в ответ пару длинных очередей.

Появление Ласкова обрадовало Хоснера так, как ничто другое в жизни. Однако помощь пришла слишком поздно. Даже если «Си-130», о котором рассказал Яффе, совершил посадку, и коммандос уже на пути сюда, все равно поздно. Надо произвести выгрузку, надуть плоты, переправиться через Евфрат. Если же самолет сел не в грязи на том берегу, а на дороге, куда садился и «конкорд», им придется пройти не меньше километра. К тому же пока что Яков не слышал гула моторов тяжелого транспортника.

Положение могли бы спасти парашютисты, но бросать десантников ночью, в бурю, на незнакомой территории… Нет, слишком рискованно. Половина окажется в Евфрате. Да, демонстрация силы получилась бы убедительная, но она мало что изменит. Скорее положение только ухудшиться. Цель ашбалов состояла в том, чтобы учинить бойню. Этим, по крайней мере, все бы и закончилось. Теперь арабы постараются захватить заложников, чтобы выторговать себе жизнь. Как только пассажиры «конкорда» станут пленниками, для них все начнется сначала. Хоснер надеялся, что Ласков тоже понимает ситуацию и после завершения операции не остановится перед тем, чтобы сжечь весь этот холм напалмом. По крайней мере, они избавятся от Риша и Хаммади, которых Хоснер считал самыми опасными врагами Израиля.

Мысленно Хоснер уже попрощался с Мириам Бернштейн.

Работая со вспомогательной энергоустановкой, Питер Кан прислушивался ко всему, что происходило вокруг. Он слышал крики и шаги бегущих, а когда выглянул из-за переднего носового колеса, то увидел нескольких безоружных человек, торопливо поднимавшихся по трапу на крыло «конкорда». Чуть в стороне от лайнера еще двое или трое стреляли с колен по невидимым ему целям. Пули то и дело впивались в глинобитную стену домика. Какая-то девушка залегла едва ли не рядом с ним, укрывшись за небольшой земляной насыпью. Конец, каким бы он ни был, приближался, но Питер Кан упрямо продолжал заниматься своим делом.

Внезапно он поднялся, перешагнул через распростертую на земле девушку, вытер руки и лицо и быстро зашагал к трапу. Поднявшись на крыло, Кан едва не натолкнулся на Мириам Бернштейн, которая схватила его за руку:

– Вы видели Якова Хоснера?

– Нет, госпожа Бернштейн. Я работал под передним колесом и сам его ищу. – Оглядевшись, он заметил, что вдоль стен установлены бронированные пластины переборки. Ему понравилось, что люди не теряют присутствия духа даже в эти последние минуты. Лучше делать хоть что-то, чем не делать ничего. – Послушайте, вам лучше пройти внутрь самолета. Здесь мы вызываем огонь на себя.

Мириам не ответила, и Кан прошел дальше, к самому концу правого крыла, где стоял Берг. Тут же лежали с полдюжины мужчин и женщин, продолжавших стрелять в сторону предполагаемого противника.

Берг уже понял, что ашбалы не рискуют вести огонь по крыльям, опасаясь взрыва и гибели заложников, а потому крылья стали относительно безопасным местом.

Кан положил руку на плечо Бергу:

– Извините.

Берг обернулся:

– О Питер! Ты молодец, что попытался наладить установку.

– Да. Конечно. Как раз об этом я и хотел поговорить с Хоснером… или с вами.

– Хоснер там. – Берг протянул руку в направлении холмика, откуда еще доносились выстрелы. – Так что расскажи мне.

– Хорошо. Видите ли, я ее починил.

– Ты ее… починил? – Берг вдруг рассмеялся. – Кому теперь нужна эта чертова установка, сынок? Залезай в салон и держи голову пониже.

Но Кан не сдвинулся с места:

– Похоже, вы меня не поняли. Они не успеют спасти нас. Мы можем…

Громкий взрыв поверг их обоих на землю. Вверху мелькнула тень истребителя. Второй «Ф-14» ударил из пушек. Третий, появившийся из-за Евфрата, выпустил над «конкордом» пару ракет «воздух – земля», которые взорвались в районе недавно покинутых траншей. Следующий сбросил бомбу с лазерным наведением. Она упала на западный склон, сорвав тысячелетнюю корку земли, подняв в воздух древние камни и тонны песка и глины. Все это спустя мгновение обрушилось вниз, похоронив нескольких ашбалов.

Бомбежка продолжалась. Взрывы сотрясали землю, ударные волны накатывались одна за другой, вздымая древние руины крепости, которая на протяжении тысячи лет охраняла северные подступы к Вавилону, а потом еще два тысячелетия не охраняла ничего.

Земля раскалывалась и стонала, оранжевые вспышки разрывов обжигали песок, и порожденные человеком вихри сталкивались с порывами древнего шержи. Красные полосы прочерчивали воздух, словно метеориты, так смущавшие когда-то астрологов Вавилона. Подобного спектакля древний город еще не видел. Но спектакль оставался спектаклем. Не более того. Ласков не мог позволить себе действовать более эффективно из опасения ударить по своим. Тем не менее огонь с воздуха заставил арабов приостановить наступление. Целью этих мер было выиграть время, необходимое для прибытия коммандос.

Лежа там, где упал, Берг повернулся к Кану.

– Что? – крикнул он. – Что ты хотел сказать?

– Думаю, мы можем запустить установку и включить двигатели, – прокричал в ответ Кан.

– Зачем? Что это нам даст? Кондиционеры нам сейчас ни к чему. Так что…

– Мы сможем убраться отсюда! Вот зачем!

– Ты не рехнулся?

Упавшая поблизости ракета вспахала землю и взорвалась недалеко от хвоста, забросав «конкорд» градом осколков и камней.

Кан поднял голову.

– Нет, не рехнулся. Мы сможем сдвинуть эту птичку с места.

– Сдвинуть? И куда?

– Да какая, к черту, разница! Куда угодно! Лишь бы унести задницы из этого пекла!

Берг посмотрел мимо Кана, в сторону насыпи, надеясь увидеть Хоснера, но увидел лишь распластавшуюся на крыле Мириам Бернштейн, которая тоже искала кого-то взглядом. Он уже собрался крикнуть ей, но подумал, что она все равно не услышит. Берг снова обернулся к Кану:

– Идите и скажите капитану, пусть включает двигатели.

Он хотел добавить кое-что еще, но Кан уже вскочил и метнулся к запасному входу:

– Давид!

Беккер, разговаривавший в этот момент по радио с Ласковым, жестом попросил его помолчать. Он занимался тем, что корректировал воздушный огонь, и, надо сказать, весьма успешно. Конечно, видно из кабины было немного, но кое-что все же лучше, чем ничего. К тому же Беккеру это нравилось.

– Отлично, «Гавриил». А теперь, если у вас еще остались бомбы с лазерным наведением, было бы неплохо пустить их в дело. Сбросьте одну на западный склон, поближе к берегу. Не исключено, что мы еще попытаемся прорваться, так что пусть там будем чисто. А вот вторую уроните метрах в двухстах справа от меня. Сейчас я подам сигнал…

– Понял насчет реки, «ноль второй». А вот другой вариант отпадает. Слишком близко.

Кан схватил Беккера за плечо и тряхнул.

– Вы даже не слушаете, черт бы вас побрал! – прокричал он на английском, их родном языке. – Я починил эту гребаную установку! – Ему нравились некоторые словечки, эквивалента которым не было в иврите. – Заводите эту драную пташку и давайте сваливать отсюда к чертовой матери!

Беккер справился с изумлением за пару секунд:

– Починил?

– Починил. Починил.

Может быть, подумал Кан.

Пальцы Беккера уже лежали на тумблере зажигания ВЭУ. Напряжение в аккумуляторах было, вероятно, уже недостаточным, чтобы запустить установку, но попробовать стоило. Он щелкнул тумблером и посмотрел на панель, напрягая слух, надеясь услышать за взрывами и шумом ветра знакомое гудение. Нет, ничего. Беккер погасил все огни. Ну же! Стоявший у него за спиной Кан тоже не сводил глаз с приборов, следя за температурной шкалой. Если бы только стрелка сдвинулась хоть чуть-чуть… Но стрелка упрямо и неколебимо стояла на месте.

Беккер попробовал свою излюбленную хитрость:

– Господи, ну еще один раз. Только один раз.

Но и это не помогло.

34

Два огромных грузовых самолета «Си-130» шли на небольшой высоте над западной пустыней. Они вылетели из Израиля раньше «Ф-14», но при скорости пятьсот восемьдесят пять километров в час полет занял почти два часа.

Король Иордании быстро откликнулся на просьбу Израиля предоставить воздушный коридор до иракской границы. А вот добиться согласия Ирака на пропуск невооруженных грузовых самолетов удалось только после того, как правительство восточного соседа Иордании было поставлено перед фактом присутствия израильских истребителей в его воздушном пространстве. Альтернатива сводилась к тому, чтобы не пустить «Си-130» и столкнуться с неприятной необходимостью объяснять, как «Ф-14» сумели беспрепятственно забраться так далеко от границы.

После долгих телефонных переговоров, в ходе которых звучали весьма грозные обещания, Багдад согласился с тем, что обе страны проводят совместную операцию, по окончании которой премьер-министр Израиля и президент Ирака выступят с согласованным заявлением. Для придания видимости достоверности этому заявлению Багдад выслал вверх по реке небольшой отряд из Хашимии и привел в состояние боевой готовности гарнизон в Хиллахе, хотя оба правительства прекрасно понимали, что рассчитывать на помощь этих войск не приходится.

Несколько офицеров, а также гражданские специалисты аэродромной службы выехали на автомобиле из Хиллаха в направлении Вавилона. На дороге Хиллах – Багдад, южнее того места, где приземлился «конкорд», они перекрыли движение и установили сигнальные огни для обозначения шоссе. Другая группа, перебравшись через Евфрат на моторной лодке, осветила посадочную полосу на равнине. Израильтяне вполне могли обойтись без всех этих услуг, но все же присутствие иракских военнослужащих значительно сокращало возможный риск.

Иракцы внесли свой вклад, и Багдаду ничего не оставалось, как ожидать исхода операции. Военная неудача израильтян стала бы трагедией и для некоторых кругов в Ираке, тогда как их успех мог бы быть объяснен, в том числе и его участием. При любом исходе Багдад ничего не терял. Конечно, его могли осудить некоторые палестинские группировки и, возможно, отдельные арабские правительства, но общее мнение складывалось в пользу гуманитарного сотрудничества. Кроме того, Ирак рассчитывал на благодарность Запада, благодарность, которую впоследствии было бы нетрудно обратить в нечто более конкретное. Учитывая все обстоятельства, Багдад пришел к выводу, что игра стоит свеч. Тем более, что из-за действий Израиля путь назад уже был отрезан.

Увидев обозначавшие дорогу огни, капитан Ишмаэль Блох и лейтенант Эфраим Герцель, пилотировавшие первый «Си-130», сбавили газ и повернули влево. Три истребителя, обеспечивавшие безопасность посадки, пристроились рядом.

Грузовой самолет, как и предписывалось инструкцией, быстро снизился.

Сидевшие в салоне пятьдесят израильских коммандос подтянули ремни, готовясь к неизбежному в условиях экстренной посадки толчку. Кроме коммандос, в салоне находились два джипа, на одном из которых было установлено 106-миллиметровое безоткатное орудие, а на другом спаренный пулемет.

Врачи и медсестры еще раз проверили передвижную операционную установку.

Капитан Блох бросил взгляд на приборы. Потом повернулся к лейтенанту Герцелю:

– Когда мы бросали монетку, выбирая, где садиться, в поле или на дороге, и я выиграл, почему ты ничего не сказал?

Громадный грузовой самолет словно завис в нескольких метрах над полотном шоссе. Блох старался удержать машину над дорогой, между сигнальными огнями, но сильный боковой ветер сносил ее влево. Блох попытался сманеврировать, и самолет качнуло.

Герцель не сводил глаз с приборной доски:

– Я подумал, что ты выбрал дорогу, потому что предпочитаешь трудности.

Подумав, Блох решил немного приподняться, но в этот момент ветер внезапно стих, и капитан резко отжал штурвал.

Колеса ударились о щебеночно-асфальтовое покрытие, и машина задрожала. Ветер снова качнул «Си-130» влево, а когда Блох попытался выровнять самолет, транспортник понесло по дороге.

– Трудности – это моя жена. Трудности – это моя подружка. Зачем мне дополнительные?

Он включил реверсивную тягу и налег на тормоза. Рев двигателей и скрежет колес заставили сидевших в салоне заткнуть уши.

Герцель выглянул в боковой иллюминатор. Как раз в этот момент самолет делал поворот, и лейтенант увидел, что они сделали с шоссе.

– Иззи, поаккуратнее! – крикнул он. – Нам же еще взлетать.

– Какое, к черту, взлетать! – огрызнулся Блох. – Вот закончим здесь и покатим прямо в Багдад.

В свете посадочных огней мелькали стоявшие вдоль дороги с большими интервалами иракские грузовики. Некоторые из солдат махали руками, и летчики помахали им в ответ.

– Дружелюбные туземцы, да? – заметил Герцель.

– Очень дружелюбные. Они же знают, что у нас в кузове пятьдесят коммандос, – проворчал Блох.

«Си-130» остановился, совсем немного не дотянув до того места, где начал садиться «конкорд», и пилоты увидели, как сильно пострадало полотно. Транспортный самолет рассчитан на такой тип покрытия, а вот лайнеру требовалась более широкая полоса. Вдалеке уже вырисовывался силуэт холма, отчетливо проступавший на фоне посветлевшего неба.

– Вавилон.

– Вавилон… Вавилон… – повторил Герцель.

Рампа открылась еще до того, как самолет остановился, и коммандос начали выпрыгивать и выстраиваться по обе стороны дороги. За их действиями с любопытством наблюдала группа иракских военных и правительственных чиновников, сидевших в раскрашенных защитной краской автомобилях на невысоком холмике. Обе стороны потратили некоторое время на необходимые в таких случаях приветствия и дружеские жесты.

Два джипа скатились по рампе и проехали под громадными крыльями «Си-130», стараясь не съезжать с дороги. Отделение коммандос образовало вокруг самолета периметр безопасности, а оставшийся на борту медицинский персонал начал готовиться к приему раненых.

Три отделения, каждое под командованием лейтенанта, развернулись веером по обе стороны от дороги и побежали вслед за джипами, стараясь не отставать. Их первой целью были Ворота Иштар, гостиница и музей.

Капитан Блох наблюдал за ними из пилотской кабины.

– Быть пехотинцем – удовольствия мало.

Лейтенант Герцель, занятый послепосадочной проверкой систем, поднял голову и тоже посмотрел вниз:

– Ребята проспали всю дорогу сюда и проспят всю дорогу обратно. Хоть бы раз ты посочувствовал второму пилоту.

Блох перевел взгляд на Северную крепость, туда, где то и дело вспыхивали желтые, оранжевые, красные и белые цветы разрывов. Громовые раскаты сотрясали воздух.

– Кого мне жаль, так это тех бедолаг на холме. Знаешь, Эф, когда они вылетали в пятницу, я им даже позавидовал. Подумал, вот счастливчики, скатаются за государственный счет в Нью-Йорк, все оплачено и спешить не надо – только привези домой бумажку со словом «мир».

Герцель задумчиво посмотрел на окутанную облаком пыли и дыма возвышенность:

– Похоже, участвовать в мирной миссии – тоже удовольствие небольшое.

Капитан Барух Гейс и лейтенант Иосиф Штерн так и не смогли обнаружить иракские маяки на равнине. Не удалось это и трем приданным им истребителям. Поначалу Гейс решил было подождать, пока солнце выглянет из-за гор, но потом, слушая переговоры между Ласковым и Беккером и наблюдая впечатляющие последствия этих переговоров, пришел к выводу, что времени на ожидание не остается. Возможно, они и без того прибыли слишком поздно, но в любом случае Гейс знал, что обязан выполнить свою часть миссии.

План капитана Гейса заключался в том, чтобы подойти как можно ближе к району боя, избегая до поры прямого столкновения с противником. Отказавшись от дальнейшего поиска маяков, он выбрал место примерно в километре к югу от холма, обозначенное на карте как Умма. Странно, подумал Гейс, арабский так похож на иврит. Умма. Община. Он связался по радио с командиром воздушного звена:

– Я хочу сесть так, чтобы остановиться возле местечка, обозначенного как Умма. Вы можете мне посветить?

– Понял, – ответил лейтенант Герман Шафран. – Посвечу. Конец связи.

Зайдя по оси запад – восток, «Ф-14» выбросил осветительную ракету. Парашют раскрылся, и в тот же миг земля и небо чудесным образом преобразились в ярком призрачном сиянии.

Гейс развернул самолет против ветра и начал убавлять тягу. Впереди, прямо по курсу, показались очертания Уммы. Капитан повернул машины чуть в сторону от поселка и выпустил закрылки. Шержи подхватил транспорт, и самолет словно воспарил над равниной.

Лейтенант Штерн, повернувшись вполоборота, выглянул в боковой иллюминатор. В домах Уммы развели огонь. Наверное, люди готовят завтрак. Ветер уносил осветительную ракету к западу, и она раскачивалась наподобие маятника под куполом парашюта, отбрасывая на землю прыгающие, искаженные тени. В какой-то момент ракета проплыла прямо перед ними, и оба пилота невольно отвернулись. Кабину залило ослепительно ярким светом. «Ф-14» выпустил еще одну ракету, и она неторопливо поплыла над рекой, сносимая к западному берегу.

Сидевшие в салоне пятьдесят коммандос прислушивались к завываниям ветра и натужному реву моторов. Вместо джипов сюда загрузили дюжину снабженных двигателями резиновых плотов. Все чувствовали, как самолет то проваливается вниз, то зависает в воздухе, подхваченный порывом ветра, и почти не продвигается вперед. Все испытывали напряжение, и когда за иллюминаторами вспыхивал свет, на лицах людей можно было увидеть капли пота.

Врачи и медсестры шепотом переговаривались между собой. Каждый «Си-130» мог принять двадцать пять раненых. Но если их окажется больше только среди членов делегации? А ведь наверняка будут раненые и среди коммандос. И что делать с ранеными пленными?

Капитану Гейсу удалось наконец опустить машину на землю и даже удержать ее на ней. Тысячи кубометров грязи облепили фюзеляж самолета за то время, пока он катился по трясине в направлении поселка. Осветительная ракета начала меркнуть, и равнину снова окутала тьма.

В бледном свете наступающего утра проступали глинобитные лачуги. За Уммой капитан видел Евфрат. Он включил обратную тягу и надавил на тормоза. Самолет остановился и качнулся назад. До ближайшего домика оставалось не более сотни метров.

По опущенной рампе сбежали коммандос и, построившись в колонну, зашагали к деревне. Четвертое отделение окружило самолет. Солдаты тут же приступили к рытью окопов.

Майор Самуил Барток выстрелил из «узи» в воздух. Ответного огня не последовало. Севернее, за рекой, шел бой, и майор слышал глухие разрывы бомб и видел вспышки. Он взглянул на карту. Если они не встретят сопротивления в деревне и удачно переправятся через реку, то все равно прибудут к месту боя не ранее чем через двадцать минут. Но даже тогда у него не будет гарантии, что арабы, сдерживая его подразделение, не успеют захватить «конкорд». Сколько там палестинцев? По словам пилота лайнера, из примерно ста пятидесяти бойцов осталось сейчас около трех десятков. Трудно поверить, что мирная делегация смогла нанести террористам такой значительный урон. Майор Барток невесело улыбнулся. Нет, этого не может быть. Надо готовиться к тому, что силы противника намного больше.

Колонна коммандос изогнулась, обходя деревню. Севернее первое отделение уже вышло к Евфрату. Первым на берегу оказался рядовой Ирвин Фельд, который первым делом отправил в реку содержимое своего мочевого пузыря.

Через несколько минут поступило донесение от третьего отделения, достигшего Евфрата южнее Уммы.

Третье отделение, которое вел сам майор Барток, подошло к окраинным домам поселка.

На кривоватой, грязной улочке появился старик. Оглядевшись, он медленно направился к израильтянам. Его взгляд скользнул по застывшему в отдалении громадному самолету, на хвосте которого в лучах восходящего солнца отчетливо виднелась Звезда Давида. Старик поднял правую руку.

– Шалом алехем.

– Салам, – ответил по-арабски майор.

– Шалом, – настойчиво повторил старик.

Майор Барток немного удивился. Ему говорили, что где-то неподалеку от Вавилона может проживать еврейская община. Будь у него время, майор непременно поговорил бы со стариком, но времени не было. Он помахал рукой.

– Алехем шалом. – Исходя из числа жилищ он предположил, что в деревне обитает не более пятидесяти человек. – Сообщи в Иерусалим, что мы обнаружили еврейский поселок, – крикнул майор связисту, шагая во главе колонны по улице поселка. – Умма. Спроси, можем ли мы забрать их домой. Если не успеем на помощь «конкорду», то хотя бы вывезем этих.

Приняв сообщение Бартока, капитан Гейс тут же передал его по радио в Иерусалим.

Премьер-министр выслушал доклад капитана Гейса и задумчиво кивнул. Евреи Вавилона. Но они граждане Ирака.

Похищение чужих подданных вряд ли будет воспринято как дружественный жест. Если он санкционирует их эвакуацию, Багдад, конечно, узнает об этом, и тогда вся операция окажется под угрозой. И все же в законе о возвращении ясно говорилось, что любой еврей, желающий приехать в Израиль, может это сделать. Иногда для этого людям требовалась небольшая помощь. Прецедентов хватало.

Премьер-министр оглядел собравшихся. Некоторые кивали. Другие качали головами. Лица многих выражали неуверенность. Трудная дилемма. Но решение должен принять он. Времени для дебатов не оставалось.

Премьер-министр взял микрофон:

– У вас найдется место?

Капитан Гейс улыбнулся:

– Как может не найтись места для этих людей?

– Хорошо… что ж, если они пожелают… вернуться домой, то возьмите их с собой. Все.

Он опустился на стул. Вот так делается история. Или, может быть, подготавливается катастрофа. Он зашел так далеко, что мог уже не обращать внимания на возможные губительные последствия своих решений. Трудно сделать первый шаг, а потом уже легче. Премьер попросил чашку кофе.

35

Первые лучи солнца выскользнули из-за гор и осветили равнину. Пролетая над Вавилоном, Ласков представил, каково сейчас тем, кто сражается там, внизу. У него снова возникло то нестерпимое желание приземлиться, которое он впервые испытал, когда смотрел сверху на египетские пирамиды. Но вероятно, судьба распорядилась так, что генералу оставалось только взирать на мир с высоты, сидя в обтянутом кожей кресле и вдыхая запах гидравлики. Слишком большую часть своей жизни он провел в воздухе, наблюдая землю как бы со стороны, и теперь его тянуло вниз, тянуло смешаться с людьми.

В наушниках прозвучало сообщение, поступившее от пилота, охранявшего оба «Си-130».

– Понял. Смена задания. Огонь по холму, но не расходуйте все до последнего. Будьте осторожны.

Он развернул истребитель на последний заход. Небо было чистым, однако внизу по-прежнему бушевала песчаная буря, и видимость ограничивалась несколькими сотнями метров, а может, и того меньше.

Ласков вдавил кнопку, и его двадцатимиллиметровая пушка выпустила очередь снарядов, взрывших землю от внешней стены до восточного склона. Вести по арабам более эффективный огонь было невозможно именно из-за плохой видимости.

Прямо по курсу появился «конкорд», и Ласков резко потянул штурвал на себя. В этот короткий миг он успел заметить женщину на крыле лайнера. Может быть, Мириам Бернштейн? Она, похоже, звала кого-то.

Ласкову очень хотелось спросить Беккера о Мириам. Сотни людей в Израиле не меньше его хотели бы узнать о судьбе своих любимых, родных и близких. Надо подождать своей очереди.

Он вошел в крутой вираж, разворачиваясь над Евфратом, чтобы поменяться местами со второй половиной эскадрильи. Сейчас и у них будет возможность избавиться от груза. Ласков посмотрел на указатель топлива. При полетах на низкой высоте и на больших скоростях его расходовалось особенно много. А впереди еще путь домой. Он ткнул пальцем в кнопку интеркома:

– Посмотри, на этой улице не видно заправки?

– Есть, – отозвался Дэнни Лавон. – Сверните налево, потом тысячу километров прямо и притормозите в Лоде. Принимаются кредитные карточки.

Ласков улыбнулся. Конечно, Лавон и без его напоминаний следит за расходом горючего. И почему летчики так падки на дурацкие шутки? Этот идиотизм проник даже в Красную Армию. Но настоящие мастера, конечно, американцы. Вероятно, от них все и пошло.

Пролетая над «Си-130», он заметил, что коммандос у края деревни начали спускать на воду резиновые плоты, и бросил взгляд на часы. С момента посадки транспорта прошло семь минут. Неплохо. Ласков вызвал капитана Гейса.

– Это «Гавриил-32». Хорошая посадка. Огней до сих пор нет. Не беспокойся, мы присмотрим, чтобы все было чисто.

– Понял, «тридцать второй». Впечатляющая работа в Вавилоне. Что там у них, внизу?

– Играют в салки. Конец связи.

Один из истребителей отделился от группы и вышел на круг над «Си-130», два других взяли под наблюдение плоты.

Ласков пролетал над восточным берегом. Транспорт на дороге в Хиллах лежал прямо под ним. Ветер бил в фюзеляж, и пилоту пришлось оставить двигатели в рабочем режиме, чтобы контролировать самолет на земле.

Глядя вниз, Ласков довольно быстро обнаружил гостиницу, музей и башни Ворот Иштар. Он с удовольствием сбросил бы бомбу на гостиницу, но Иерусалим наложил строгое вето на какие бы то ни было самовольные действия. В верхах все еще надеялись, что Добкин жив. Ласкову такой вариант представлялся крайне маловероятным. Некоторые также высказывали предположение, основанное на докладе Добкина и информации Беккера, что в гостинице содержится в качестве пленницы какая-то женщина. В этом Ласков тоже сомневался.

Впрочем, вскоре все должно проясниться. Ласков видел приближавшиеся к гостинице джипы и колонну коммандос. Он знал, что там будет бой, и имел разрешение уничтожить и гостиницу, и музей, если сопротивление окажется достаточно упорным и солдаты задержатся более чем на десять минут. Израильские пленники, если они там есть, поймут такую меру. Он сам понял бы, если бы оказался на их месте. И Добкин тоже понял бы. Ведь он солдат.

Давид Беккер еще раз попытался включить вспомогательную энергоустановку. И снова неудачно. Аккумуляторы сели, и зажигание не срабатывало. Он повернулся к сидевшему рядом Кану:

– Извини, Питер.

В стену кабины ударила пуля, и оба пилота инстинктивно пригнулись. Беккер почувствовал запах керосина и понял, что пробит либо топливный бак, либо фидер.

– Попробуй еще раз, Давид, – сказал Кан. – Попробуй еще раз. Терять нам все равно нечего.

– Ошибаешься! – крикнул Беккер. – Потерять мы можем все. Разве ты не чувствуешь запах керосина?

– Я не чувствую ничего, кроме запаха раскаленного свинца. Давай, Давид, жми!

– Не хочу посадить аккумуляторы. Мне нужно держать радиосвязь.

– Ради Бога, Давид, попробуй еще раз.

Беккер никогда еще не видел Кана таким упрямым. Питер всегда был вежливым и лаконичным. Удивительная перемена удивляла Беккера. Он посмотрел на панель, потом выглянул в боковой иллюминатор. Метрах в ста от «конкорда» бежали три или четыре ашбала. Кто-то – похоже, это был Маркус – выстрелил в них из «Калашникова», и арабы упали на землю, обхватив головы руками. Солнце уже взошло, его лучи пробивались через завесу пыли, и видимость улучшилась. Беккер даже различал двигавшиеся за серой дымкой фигуры. Интересно, кто бы это мог быть?

«Ф-14» пронесся так низко, что «конкорд» содрогнулся. Иллюминаторы заволокло пылью, по фюзеляжу застучали камни. Беккер раздраженно ткнул пальцем в злосчастную кнопку и искоса посмотрел на Кана:

– Кажется, у меня слуховые галлюцинации. А у тебя?

Кан ничего не слышал, но зато чувствовал. Точнее, ощущал тем местом, на котором сидел.

– Есть! – заорал он, перекрывая грохот разорвавшейся ракеты. – Зажигание! Я починил эту хреновину с помощью отвертки и гаечного ключа! Я ее починил! Где Хоснер?

Беккеру показалось, что Кану сейчас наплевать на то, что будет дальше. Он починил установку, а все остальное его не волновало. Теперь дело за капитаном. Беккер дал установке немного поработать, с замиранием сердца ожидая, что пары керосина вот-вот взорвутся. Но по-видимому, их уносил ветер. Беккер немного расслабился. Генератор зарядил батареи, заработала основная система. В кабине стало светлее, на приборной панели ожили датчики и индикаторы.

Беккер утер лицо и провел ладонями по рубашке. Потом быстро проверил правый внешний двигатель. Он включился легко, как будто только вышел из ремонтного цеха «Эль-Аль». Беккер взглянул на Кана, и тот поднял вверх большой палец. Что с топливом? Стрелки индикаторов не прыгали. Они лежали, как мертвые, в красной зоне, на нуле. Между тем единственный работающий двигатель пожирал это самое несуществующее топливо в огромных количествах. Странно. Возможно, все дело в неисправном датчике. Так или иначе, но в одном из тринадцати баков самолета плескался керосин. Беккер включил левый внешний двигатель, и тот отозвался почти моментально, без колебаний. Уже не терзаясь сомнениями и предчувствиями, Беккер оживил правый внутренний двигатель. Получилось!

Кан поднялся со своего места и пересел в кресло бортинженера, где сейчас толку от него могло быть больше. Проверив показания приборов, он убедился в том, что многие системы вышли из строя. Летная песенка «конкорда» была спета, но прокатиться по земле он еще мог.

– Ну же, старая кляча!

Правый внутренний двигатель работал, но звучал плохо.

Беккер попробовал включить левый, но безуспешно. Все равно что поворачивать ключ зажигания в автомобиле без карбюратора.

– Не мучайся! – крикнул Кан. – Наверное, провода порвались. Оставь его в покое.

– Ты прав. – Беккер заблокировал тормоза и включил три оставшихся двигателя. Все могло закончиться в любую минуту из-за попадающего в моторы песка или нехватки горючего, но отпускать тормоза он пока не хотел. – Пусть все поднимаются на борт!

Кан открыл дверь кабины. Раненые лежали вдоль стен, те, кто мог, сидели, прижимая к стене бронированные пластины.

Несколько человек, мужчин и женщин, держали в руках винтовки, готовясь открыть огонь через разбитые иллюминаторы, если ашбалы пойдут на штурм.

Проскользнув через аварийную дверь, Кан выбежал на крыло. На этой широкой алюминиевой плоскости расположились около дюжины мужчин и женщин, продолжавших стрелять в почти непроницаемую стену песка. Некоторые из лежавших на земле только делали вид, что стреляют, потому что израсходовали все патроны. Стоявшие рядом кассетные магнитофоны продолжали изрыгать из динамиков звуки отчаянной пальбы, но этот трюк был последним из набора военных хитростей, имевшихся в распоряжении израильтян. Увидев стоящего на конце крыла Берга, Кан побежал к нему, крича на ходу:

– Уходим! Прикажите всем убраться в салон!

Берг махнул рукой в знак того, что понял. Он никак не мог пересчитать людей. Группа министра иностранных дел собралась в полном составе. Приведенные из домика пастуха «самоубийцы» были посажены в багажный отсек и находились под охраной. Все раненые уже на борту, а остальные держали оборону либо здесь, либо у хижины. Отсутствовали только Хоснер и Джон Макклюр, причем обоих не видели уже давно.

Берг крикнул, чтобы все вернулись в салон, хотя люди и так уже знали, что происходит. Из тучи песка вынырнул Альперн, тащивший безжизненное тело Маркуса. За ним следовали последние пять человек, державшие оборону возле хижины. Берг снова провел перекличку. Все вроде бы сходилось. Коммандос эксгумируют тех, кто похоронен. Они же найдут тело Каплана и, возможно, тела Деборы Гидеон и Бена Добкина. В общем, не хватало только Хоснера и Макклюра, и все же Берг терзался сомнениями. Сделав наспех короткую запись в блокноте, он снял ботинок, засунул в него блокнот и швырнул в сторону от самолета. Если «конкорд» сгорит, то солдаты, прочесывая холм, найдут его отчет обо всем, что здесь случилось, и получат список погибших.

Берг подбежал к Альперну, пытавшемуся погрузить в самолет тело убитого друга:

– Где Хоснер?

Альперн пожал плечами:

– Вы же сами знаете, что он не собирался возвращаться.

Берг кивнул и в тот же миг перехватил взгляд Мириам Бернштейн. Она слышала, что сказал Альперн.

Мириам вскочила, подбежала к краю крыла и попыталась спрыгнуть на землю. Берг схватил ее за руку и рванул к себе. Женщина брыкалась и отталкивала его руками, но на помощь Бергу пришел кто-то из женщин, и они вдвоем втащили ее в салон. Мириам кричала, чтобы ее отпустили, но Берг остался непреклонен.

Ашбалы знали, что израильские коммандос приближаются к ним с тыла. От их храбрости почти ничего не осталось, а некоторые исчерпали и запас физических сил. Усталость и жажда сказывались на всех, многие уже плохо понимали, где они и что делают. Песок забивал уши, нос и рот, глаза слезились, ноги отказывались идти. Теперь они думали не столько об израильтянах впереди, сколько об израильтянах позади. Каждый составлял план личного спасения на случай, если не удастся захватить заложников. Попадать в руки коммандос не хотел никто.

И все-таки они шли вперед, не столько увлекаемые желанием захватить заложников и тем самым гарантировать себе жизнь, сколько подгоняемые криками и угрозами Ахмеда Риша и Салема Хаммади. Даже в своем нынешнем, далеко не лучшем состоянии ашбалы представляли серьезную, грозную силу. Их можно было бы сравнить с ранеными тиграми и тигрицами, ослабленными, но все еще опасными и заслуживающими внимания.

Риш поймал двух девушек, сестер, отбившихся от группы. Они плакали и умоляли его пощадить их, утверждая, что просто устали и потеряли ориентацию в темноте из-за стрельбы и песчаной бури. Но Риш решил воспользоваться представившейся возможностью, чтобы укрепить дисциплину. Он заставил девушек стать на колени и выстрелил каждой в затылок из пистолета.

В какой-то момент Хаммади подумал, что чрезмерно суровое наказание станет тем самым перышком, которое сломало спину верблюда, но казнь произвела именно тот эффект, на который и рассчитывал Риш. Небольшой отряд, насчитывавший теперь не более двух десятков человек, с удвоенной энергией двинулся к ревущему «конкорду». Хаммади подумал, что люди скорее готовы терпеть, чем рисковать жизнью, восставая против нее. Полезный урок для человека, готовящегося принять бремя руководства.

Хоснер удивился, услышав работающие двигатели «конкорда». Потом вспомнил, с какой решимостью взялся за работу Кан, и улыбнулся. Он не верил, что в баках самолета осталось топливо и что Беккеру удастся сдвинуть с места тяжелый лайнер с зарывшимся в песок носом и спущенными покрышками. И все же сама попытка была достойна уважения. Коммандос не успеют, даже если двигаются с предельной скоростью. Другое дело, если Беккер сдвинет самолет с места и встретит их на восточном склоне. Это стало бы сюрпризом для всех, включая, как подозревал Хоснер, самого Беккера. Кан же всегда был уверен, что починит установку.

Якову то и дело приходилось падать на колено, стрелять, отбегать или отползать. Иногда в него стреляли свои же, но он понимал, что это естественно в условиях боя при плохой видимости. Однако постепенно огонь израильтян ослабевал, а потом и вообще почти прекратился. Внезапно взвыли двигатели, и Хоснер догадался, что Беккер собирается отпустить тормоза. Оглянувшись, он увидел красное мерцание сопел. Совсем неподалеку раздался громкий, перекрывающий все прочие звуки, голос Риша:

– Быстрее! Быстрее, мои «тигрята»! Добыча близка, не упустите ее! Еще один бросок! Сейчас или никогда!

Хоснер понимал тех мужчин и женщин, которые шли за Ришем и беспрекословно подчинялись ему. Даже сам голос Риша, высокий, пронзительный, с истерическими нотками, казался знакомым, как будто террорист говорил не на арабском, а по-немецки. Некоторые люди рождены повелевать, а если у них еще и с мозгами не все в порядке, то результат получается страшный.

Видя бегущих на него арабов, Хоснер отступил к траншее, отрытой теми, кто собирался превратить ее в свою могилу. Спрыгнув в нее, он почувствовал под ногами тела. Кто бы это мог быть? Впрочем, раздумывать над этим было некогда.

Яков притаился и стал ждать Ахмеда Риша.

Лейтенант Иешуа Гиддел остался со своим отделением возле небольшого музея, тогда как два других, с джипом, обошли его стороной и двинулись по Дороге Процессий.

Отряд Гиддела развернулся в шеренгу по пять человек с каждой стороны своего джипа с установленным на нем безоткатным орудием калибра 106 миллиметров и выступил в направлении гостиницы, отделенной от музея плоской пыльной равниной.

Кроме Гиддела, в джипе находились водитель, расчет из двух человек и доктор Аль-Танни, куратор музея. Последний, устроившись у себя в кабинете, проводил весеннюю ревизию, не обращая никакого внимания на то, что происходило прямо у него под окном. Именно там и нашел его лейтенант Гиддел.

Сцена в кабинете напомнила офицеру рассказ об Архимеде, решавшем математическую задачу в то время, когда римляне осаждали его родной город. Ученый грек не позволял внешним событиям вмешиваться в ход его мыслей, и разъяренный солдат убил изобретателя. Таким образом, размышлял Гиддел, Архимед в одно мгновение превратился в героя и мученика в глазах всех интеллектуалов, а военные получили вечное клеймо душителей свободной мысли. Гиддел совладал с порывом, которому поддался древний римлянин, и ограничился тем, что сбросил инвентарные списки на пол.

И вот теперь куратор сидел в джипе, который медленно преодолевал расстояние в несколько сотен метров, отделявшее лейтенанта от его следующей цели. При этом Гиддел пытался разговаривать с доктором:

– По вашей оценке, сколько ашбалов может быть в гостинице?

В распоряжении Аль-Танни была комната в гостинице, но он предпочитал ночевать в музее на расстеленном на полу матрасе. В гостиницу он приходил только для того, чтобы воспользоваться ее удобствами и кухней.

– Они мне не докладывают, молодой человек, – ответил куратор, поправляя сползшие очки.

Лейтенант придал своему взгляду необходимую суровость.

– Но я могу предположить, что там находятся примерно пятьдесят человек с ранениями различной степени, около десятка санитаров и один врач. Есть еще часовые и дежурный.

– В доме имеется подвал?

– Нет.

– Стены бетонные?

– Да.

– Постояльцы? Служащие гостиницы?

– Нет. Сезон еще не открылся.

– Другие гражданские лица?

– Иногда бывают деревенские девушки. Ну, вы понимаете…

– Там есть радио? Они поддерживают связь с другими ашбалами, теми, что на холме?

– Да, радио есть. В фойе. Там где сидит дежурный.

– Оружие у раненых с собой?

– Да.

– Тяжелое вооружение? Пулеметы? Ракетные установки? Минометы? Гранатометы?

– Я ничего такого не видел.

– Где они держат пленных?

– У них была пленная девушка. Они держали ее в кабинете управляющего.

– Израильтянка?

О пленной девушке в Иерусалиме узнали от Добкина.

– Думаю, что да.

– Как насчет генерала? – Гиддел уже рассказал куратору о генерале, но по выражению лица доктора понял, что тот ему не поверил. Наверное, решил, что израильтяне ведут с ним какую-то игру, делая ставку на его дружбу с Добкином. – Впрочем, вы ведь его не видели, верно?

– Я уже сказал, что не видел.

– И вы ничего о нем не слышали?

– Я бы вам сообщил.

– Где еще они могут держать пленника?

– Не знаю. Не в комнатах. Там полно раненых. Не в кухне. В столовой обедают. Есть еще комната отдыха, но ее тоже для чего-то используют. По всей вероятности, в кабинете управляющего. Я не был в гостинице с того времени, когда генерал, как вы утверждаете, позвонил вам, так что, возможно, его держат именно в кабинете.

Гиддел посмотрел на гостиницу. Он уже различал ее очертания и видел свет в окнах.

– Где находится кабинет управляющего?

– Слева от фойе. Первая дверь по левой стороне. Окна с фасада.

– Кто там старший?

– Человек по имени Аль-Бакр.

– С ним можно договориться?

Доктор Аль-Танни позволил себе усмехнуться.

– Я имею в виду, предпочтет ли он договориться или позволит раненым сгореть?

– Спросите его сами.

Лейтенант Гиддел посмотрел на приземистое строение. Невероятно, но, похоже, приближение израильтян все еще оставалось незамеченным. Джип продолжал двигаться со скоростью пять километров в час, и солдаты поспевали за ним шагом. Видимость улучшилась, и лейтенант поднес к глазам полевой бинокль. Возле входа в гостиницу лежали сложенные палатки. Растущие у дома эвкалипты частично заслоняли веранду. Слева от дома стояло несколько машин. В окнах горел свет, а из труб тянулись тонкие струйки дыма. Завтрак. На верандах обоих этажей сидели люди. Никто не обращал внимания на ползущий по равнине джип и бегущих рядом с ним солдат. Лейтенант повернулся к Аль-Танни:

– По-вашему, он способен прислушаться к голосу рассудка? Вы можете как-то повлиять на Аль-Бакра?

– Я? – Доктор покачал головой. – Я ведь их пленник. Точнее, был им. Вы ошибаетесь, если думаете иначе. У меня нет с ними ничего общего.

Гиддел снова посмотрел на гостиницу.

Доктор Аль-Танни осторожно дотронулся до его плеча:

– Молодой человек, если бы я знал, что мой друг, генерал Добкин, находится в руках этих людей, то сделал бы все, что в моих силах, чтобы освободить его. Но, поверьте, они бы меня не послушали. Я видел, что они сделали с пленницей. Уверен, если они схватили генерала, то он уже мертв. Не рискуйте понапрасну своими людьми и не тратьте попусту время.

Лейтенант подстроил резкость. Несколько человек стояли у перил веранды и пристально смотрели куда-то. На них были белые одежды, на некоторых – повязки. Гиддел понял, что их взгляды обращены в сторону Северной крепости, откуда доносились звуки разрывов. Какое-то время они не замечали приблизившихся израильтян, но потом два или три человека повернулись в его сторону. Лейтенант взглянул на Аль-Танни:

– Спасибо, доктор. А теперь, пожалуйста, соскакивайте с джипа и уходите. Если только не хотите остаться с нами.

– Нет, благодарю вас. Желаю удачи.

Он спрыгнул на землю и откатился от движущейся машины.

Гиддел увидел, как несколько человек быстро вбежали в дом.

– Побыстрее! – Джип рванулся вперед, и коммандос перешли с ходьбы на бег. – Зарядить бронебойный! Приготовиться.

Расчет быстро выполнил команду. Внезапно со стороны гостиницы послышалась стрельба. Пули прошли выше. Лейтенант понял, что надежды на мирные переговоры безосновательны. Между тем за первой очередью последовала вторая. Ашбалы начали пристреливаться. Водитель джипа передал Гидделу радиотелефон:

– Это воздушное прикрытие.

Лейтенант нажал кнопку:

– Восточный берег два-шесть, слушаю.

– На связи «Гавриил-32». Я могу сделать так, что этот домик исчезнет.

– Ответ отрицательный, «Гавриил». Возможно, внутри есть наши. Попробуем взять его сами.

– Понял. Если передумаете, только свистни.

– Понял. Спасибо. – Гиддел повернулся к орудийному расчету: – Берите подальше от левой входной двери. Огонь!

Снаряд ударил в стену второго этажа примерно в метре от главного входа. Раздался оглушительный взрыв, бетон раскололся. Из ближайших окон вырвалось пламя, повалил дым и полетел мусор. Свет во всем здании моментально погас, и лейтенант приказал водителю прибавить скорости. Коммандос, не останавливаясь, открыли огонь из гранатометов «М-16», автоматов и винтовок. Артиллеристы выстрелили еще раз. Снаряд пробил входную дверь и разорвался в фойе. Двое из наступавших остановились и, установив легкий пулемет «М-60», принялись поливать гостиницу длинными очередями.

Джип и коммандос находились метрах в двухстах от цели. Стрельба из здания прекратилась сразу же после первого орудийного выстрела. Третий снаряд влетел в разбитое окно справа от главного входа, и правая часть строения осела. Внутри начался пожар, окна заволокло дымом, верхняя веранда обрушилась. Мужчины и женщины в белых одеждах выскакивали из окон и неслись к автомобилям. Пулеметчики перенесли огонь на машины, которые стали взрываться одна за другой. Те, кто остался в живых, пустились наутек.

Лейтенанту не доставляло удовольствия вести огонь по зданию, в котором находились раненые, но там же были и пленные, там же размещался штаб, и оттуда ашбалы первыми начали стрелять по противнику. Арабы сами нарушили одно из главных правил войны, совместив военный пункт с медицинским, и теперь расплачивались за это дорогой ценой.

С расстояния пятьдесят метров орудие ударило еще раз. Теперь снаряд содержал не только взрывчатку, но и слезоточивый газ «Си-Эс».

Весь фасад был изрешечен пулями, расщепленные деревянные ставни горели. Дым валил из каждого окна, в воздухе стоял тяжелый запах кордита. Отовсюду доносились стоны.

Перекатившись через валявшиеся у входа тенты, джип, не сбавляя скорости, пронесся по двору, преодолел невысокие ступеньки и въехал в фойе. Водитель включил фары. Коммандос вошли в гостиницу через окна.

Раненые и убитые лежали среди мусора и обломков. Часть потолка в фойе обвалилась, и в углу образовалась целая куча из горящих кроватей и людей. Израильтяне уже натянули противогазы и теперь выкуривали тех, кто еще находился в комнатах. Двое солдат стреляли из гранатомета по ведущей на второй этаж лестнице. Еще двое выбежали через заднюю дверь на террасу, но увидели лишь исчезавших в серых сумерках рассвета беглецов. Преследовать их не стали. Сверху спускались люди в окровавленных одеждах или белье. Бледные от страха, растерянные, надсадно кашляющие, они тем не менее держали руки за головой. Некоторых рвало.

Лейтенант Гиддел ворвался в кабинет управляющего. Комната не пострадала, если не считать трещин на потолке и стенах. В воздухе стояла тяжелая серая пыль. Она же покрывала пол и все, что здесь находилось. Сначала Гиддел заметил девушку и, рванувшись к ней, споткнулся о тело. Мужчина лежал лицом вниз со связанными руками и ногами. По фигуре и росту лейтенант узнал генерала Добкина. Он осторожно перевернул его на спину. Лицо генерала было перепачкано кровью, левый глаз вырван. Он висел на зрительном нерве, касаясь щеки. Гидделу пришлось отвернуться. Сделав глубокий вдох, лейтенант снова повернулся к Добкину. Истязатели, должно быть, не успели закончить свою работу, когда в гостиницу ударил снаряд. Сначала Гиддел не мог понять, жив генерал или нет, но потом увидел кровавые пузыри на губах и под носом.

Вбежавший в комнату санитар метнулся к девушке.

– Жива. В шоке. – Он наклонился над Добкином. – Генерал плох. Трудно сказать, какие у него внутренние повреждения. Давайте перенесем обоих в джип и отправим на «Си-130».

– Верно. – Гиддел подошел к окну и позвал водителя: – Свяжись с «Си-130». Пусть подготовятся к приему двух раненых. Шок и кровоизлияние. И пусть свяжутся с Иерусалимом. Первые два вавилонских пленника… живы. – Он повернулся к санитару: – Надеюсь, остальные в лучшей форме. – Его взгляд задержался на стоявших во дворе несчастных мужчинах и женщинах. – Да, скажи, что у нас тут и несколько вавилонян.

36

Два ашбала, оставленные у основания холма, увидели израильтян в тот момент, когда те поднимались вверх по реке на надувных плотах. Израильтян было по меньшей мере человек тридцать, но соблазн пострелять по столь ясно видимой цели перевесил осторожность. Укрывшись за земляной насыпью, они ударили из автоматов по ближайшим плотам. Три из них получили пробоины, несколько человек были ранены. Коммандос незамедлительно открыли ответный огонь, но в тактическом отношении их положение было крайне невыгодным. Майор Барток приказал отвести плот к восточному берегу.

Израильтяне высадились и, вытянувшись в линию, пошли вперед по болотистой равнине. От места, где начинался крутой склон, их отделяло не менее полукилометра, и Барток сильно сомневался, что ашбалов удастся выбить из их укрытия раньше чем через десять минут. Выиграть время можно было за счет обходного маневра, который позволил бы выйти к старой крепости с юга. При удачном стечении обстоятельств они достигнут «конкорда» через пятнадцать минут. Пробежав вдоль вытянувшихся в цепочку солдат, Барток приказал связисту вызвать майора Арнона:

– Восточный берег шесть, это западный берег шесть. Как там у вас дела, Йони?

Судя по голосу Арнона, он не стоял на месте, а потому и предложения получились короткие, рубленые:

– Прошли внешнюю стену… Нашли одного нашего убитого… Обезображен… Тринадцать убитых противника… Очевидно, попали в засаду… Держим направление на восточный склон… Еще полкилометра… Стоп. – Арнон, по-видимому, остановился. – Слышу что-то похожее на звук реактивных двигателей. Они могли запустить двигатели?

– Попробую узнать. – Барток переключился на частоту «Эль-Аль», на которой вели переговоры Беккер и Ласков. Немного послушав, снова вызвал Арнона: – Так и есть. Не знаю, что у них за план, но будем надеяться.

– Понял. Конец связи.

Сменив одного из своих пилотов над «конкордом», Ласков сразу вызвал Беккера.

– Что, черт возьми, ты там делаешь, «ноль второй»? – сердито спросил он.

Беккер только что надел свою форменную фуражку и пребывал в хорошем настроении:

– Собираюсь убраться из этого ада.

– Не надо! Ты всех убьешь!

– По этому поводу я только что разговаривал с моим чудесным компьютером, и он сказал мне: «Делай что хочешь, идиот, только вытащи меня отсюда». Вот я и решил воспользоваться его советом. Извини, «Гавриил».

– Ты всех угробишь, черт бы тебя побрал! – закричал Ласков, теряя самообладание, и, сделав глубокий вдох, уже спокойнее добавил: – Послушай, Давид…

Беккер отключил связь. Ласков вызвал его снова:

– Давид…

– Нас все равно перестреляют, разве ты не понял? Помощь запоздала. Все. Слишком поздно.

– Нет, я…

– Извините, генерал, – уже мягче сказал Беккер. – Вы отлично поработали. А теперь пожелайте нам удачи. Конец связи.

– Удачи. Конец связи.

Давид Беккер отпустил тормоза и подождал. Ничего. Он смотрел на панель, зная, что сделать ничего уже не может. Самолет словно напрягся, чтобы совершить рывок, и задрожал. Беккер через плечо оглянулся на Кана.

– Не выключай, Давид. Надо подождать.

Беккер кивнул. Так или иначе «конкорд» все равно развалится. Если удастся довести его до восточного склона на тяге трех двигателей, самолет либо рассыплется при спуске, либо разобьется внизу. Впрочем, разрушение из-за стационарной вибрации могло произойти даже раньше, до того, как машина проползет хотя бы сантиметр. И самое страшное – а может быть, самое лучшее, – вытекающее где-то топливо могло воспламениться, и тогда взрыв уничтожит все в одно мгновение. В глубине души Беккер надеялся, что так и случится, и не понимал, почему взрыв не произошел раньше.

Спокойно и равнодушно он смотрел на людей, стрелявших по его самолету. Одна пуля влетела в кабину и ударилась о приборную доску.

«Конкорд» не шелохнулся.

Кан пытался разобраться в показаниях приборов, но повреждений было слишком много, из строя вышли целые системы.

Два внешних двигателя работали нормально, с максимальной тягой, но правый внутренний едва тянул на пятьдесят процентов мощности. Пытаясь выжать из него больше, Кан перепробовал все, что в его силах. Если бы только каким-то образом преодолеть инерцию. Если бы только привести лайнер в движение.

Ну же, сукин сын, давай!

И тут его осенило:

– Давид, отключи внешний левый двигатель.

Беккер сразу понял и кивнул. Если самолет не желает идти вперед, то, может быть, он согласится развернуться влево. Два правых двигателя натужно взвыли. Медленно, поначалу почти незаметно, правое крыло начало двигаться вперед.

«Конкорд» поворачивался влево, взрывая носом песок. Правое крыло задело крышу домика пастуха, а правое колесо наехало на земляную насыпь. Самолет едва не остановился, но теперь ему помогла уже инерция движения – колесо все же проскочило.

Беккер решил, что пора включить левый двигатель. Лайнер двинулся вперед, но при этом продолжал сползать влево. Беккер инстинктивно попытался повернуть направляющий руль, но потом вспомнил, что у него нет ни хвоста, ни передней стойки шасси. Он вздохнул.

Заметивший его попытку Кан улыбнулся:

– Я бы очень удивился, если бы у тебя получилось.

Беккер смущенно пожал плечами:

– Как видишь, ничего не вышло. Послушай, я хочу поздравить тебя с отличной работой. Другой возможности может и не представиться. Если… – Он оглянулся. – В общем… – Кан упал на панель лицом. Его белая рубашка быстро пропитывалась кровью. – О Боже!

Яков Хоснер бежал рядом с тяжелым, медлительным, неповоротливым «конкордом», прячась в пыли, поднятой его двигателями, отстреливаясь короткими очередями. Ему так и не удалось добраться до Риша из засады, потому что его главный враг шел в середине группы из семи-восьми человек, прикрытый со всех сторон. Хоснер мог бы подстрелить Хаммади, но это предполагало слишком большой риск, а он не мог позволить себе рисковать, не рассчитавшись с Ришем. Пришлось отступить в домик пастуха, и это едва не стоило Якову жизни, когда ашбалы окружили хижину. Теперь Хоснер бежал рядом с лайнером, пользуясь им как прикрытием и выжидая удобного момента, чтобы проскочить на борт. Он вовсе не отказался от намерения лично уничтожить Риша, но для этого требовались выдержка и терпение.

«Конкорд» набирал скорость, и с десяток мужчин и женщин, расположившихся на крыльях, открыли по ашбалам яростный, но малоэффективный огонь. Альперн бил по арабам, держась за покореженные скобы хвоста.

Сидевшие на крыле кричали Хоснеру, чтобы он поспешил, потому что самолет набирал скорость, но тот, похоже, не слышал. Они даже связали рубашки, чтобы он мог ухватиться за них, но и это не привлекло внимания Якова.

Решившие покончить с собой по-прежнему держались вместе, сбившись в кучку в багажном отделении. К ним поместили и находившуюся на грани истерики Мириам Бернштейн. Бет Абрамс пыталась успокоить ее, обняв за плечи и держа за руку.

Ибрагим Ариф сидел у самого края отделения, прижатый к погнутой переборке. Внезапно он увидел бегущего за самолетом человека с автоматом и позвал молодого переводчика, Эзекиля Раббата, которому поручили приглядывать за ними. Пробравшись к концу отсека, Раббат осторожно высунул голову в пролом и поднял автомат. Он уже приготовился стрелять, когда узнал в бегущем грязном, босом оборванце начальника службы безопасности «Эль-Аль».

– Да это же Яков Хоснер!

Услышав его возглас, Мириам Бернштейн пробилась в конец багажного отделения, протиснулась между Раббатом и Арифом и попыталась выбраться наружу. Растерявшиеся мужчины лишь в последний момент успели схватить ее за ноги. Мириам ожесточенно отбивалась и, наверное, преуспела бы в своем намерении, если бы на помощь Ибрагиму и Эзекилю не поспешил Яков Лейбер. Втроем они с трудом втащили женщину в отсек, и тут на них набросилась Бет Абрамс:

– Отпустите ее! Пусть делает что хочет!

После некоторой сумятицы Бет Абрамс тоже удалось унять.

– Яков! Яков! – кричала Мириам Бернштейн, вцепившись мертвой хваткой в металлические скобы.

Мужчины никак не могли справиться с ней, но и у нее не хватало сил освободиться от них.

«Конкорд» набирал скорость, и Хоснер стал отставать. Потом он споткнулся и упал, глядя вслед удаляющемуся лайнеру. Лежа в пыли, Хоснер поднял руку и помахал, как будто прощаясь со всеми. Мириам Бернштейн решила, что он увидел ее и прощался с ней.

– Яков! Яков! – повторяла она сквозь слезы.

Каждый раз, когда Беккер пытался хоть как-то управлять самолетом, переключаясь с одного двигателя на другой, лайнер начинал угрожающе быстро терять скорость, заставляя его снова переходить на оба двигателя. В результате «конкорд» продолжало заносить влево. Беккер опасался, что главное шасси просто не выдержит нагрузки, сломается, и тогда они остановятся окончательно. Он то и дело оглядывался на Кана, но тот по-прежнему не подавал признаков жизни.

Иногда в поле зрения возникал какой-нибудь араб, но тут же исчезал в клубах пыли. Самолет медленно, но неуклонно двигался на запад, все дальше от того склона, который они выбрали.

Число раненых увеличивалось, и у Беккера все чаще мелькала мысль, что к тому моменту, когда лайнер наконец остановится, в живых не останется уже никого. Перед глазами вставала картина: разбросанные по салону тела… кровь, стекающая через дырки в алюминиевой обшивке… черные, пустые глаза… В такие моменты он покрывался холодным потом, а сжимавшие штурвал руки начинали трястись. Беккер знал, что обязан увести самолет к склону. Лучше умереть при падении с холма, чем здесь.

Слева показался западный склон. Что будет, подумал он, если направить самолет туда? Развалится ли лайнер при падении или сползет в реку? Какая там глубина? Утонет ли он быстро? Чтобы получить ответы на все эти вопросы, нужно было принять нелегкое, но единственно возможное решение. Воспользовавшись моментом, Беккер отключил левый двигатель. Правое крыло быстро пошло вперед, и тогда он снова включил левый двигатель, одновременно заглушив правый внутренний. Теперь оба крыла получили одинаковую тягу, и нос «конкорда» оказался направленным строго на обрыв. Сила инерции несла лайнер вперед. Наевшиеся песка двигатели недовольно застучали и заскрипели.

«Конкорд» достиг края холма в нескольких метрах от того места, где находилась позиция Ричардсона и Макклюра. Беккер надеялся, что колесо не попадет в отрытый ими окоп. Справа промелькнул небольшой холмик, обозначавший могилу Моисея Гесса. Он сам выбрал для него именно это место с видом на Евфрат.

– Всем в салоне! – крикнул Беккер. – Приготовиться! Подушки! Лечь на пол! Головы вниз!

Мужчины и женщины, лежавшие на крыльях, уже заползали внутрь. Сидевшие в салоне повернулись лицом к хвосту или легли на пол. Здоровые обхватили раненых.

Длинный покореженный носовой обтекатель навис над краем холма. Беккер представил, как это выглядит со стороны: огромное, похожее на гигантскую птицу существо, склонившееся над пропастью… крылья раскинуты… сейчас оно либо рухнет вниз, либо воспарит в небо.

Беккер включил поврежденный двигатель – дополнительная тяга не повредит. «Конкорд» застыл, словно в нерешительности или сомнении относительно здравомыслия пилота. Внизу протянулась широкая лента реки.

Беккер взглянул на приборы. Правый внешний двигатель работал вхолостую. То ли кончилось горючее, то ли его забило песком, в общем, двигатель умирал. Внешний левый внезапно вспыхнул, а из внутреннего левого повалил черный дым. Самолет покачнулся.

Подгоняемые криками полубезумного Ахмеда Риша, ашбалы упорно, хотя и без прежнего рвения, гонялись за мечущимся по возвышенности «конкордом», как охотничьи собаки за раненой птицей. Огонь из самолета прекратился почти полностью, лишь время от времени кто-то постреливал из иллюминаторов, словно давая понять, что внутри еще есть живые. Но подойти близко ашбалам все же не удавалось, потому что в покореженной хвостовой секции прятался один-единственный стрелок, который не скрылся в салоне вместе со всеми. Риш приказал сосредоточить весь огонь на этом смельчаке, но тот продолжал держать оборону.

Последним напряжением сил ашбалы, ведомые Салемом Хаммади, все же окружили истерзанный самолет. Ахмед Риш бежал сзади, подгоняя отстававших то выстрелом под ноги, то тычком приклада в спину. Ошалевшие от усталости, жары и криков двух безумцев оставшиеся, числом не более двух десятков человек, шли вперед, спотыкаясь, падая и поднимаясь.

Человеку, знакомому с мифологией, эта сцена могла бы напомнить рассказ о Хароне, жестоком перевозчике в Ад, колотящем несчастных веслом. Крепкое боевое подразделение из полутора сотен мужчин и женщин уменьшилось до двух десятков жалких, запуганных и униженных человеческих существ, скорее напоминающих презренных шакалов, чем воинственных и гордых тигрят.

Риш пристрелил мужчину, который имел несчастье упасть и недостаточно быстро подняться. Преследуя «конкорд», он уже слышал за спиной выстрелы израильских коммандос, преследовавших его самого.

Сверху за происходящим наблюдал Ласков. Он с удовольствием расстрелял бы ашбалов, но последние держались слишком близко к «конкорду», не позволяя генералу как следует прицелиться. Скорость истребителя была слишком высока для того, чтобы оказать эффективную поддержку. Именно по причине скорости и большого радиуса действия «Ф-14» и выбрали для данной миссии. Пытаться сбросить бомбу или выпустить ракету в условиях сильного бокового ветра, недостаточно хорошей видимости да еще на скорости как минимум сто девяносто пять километров в час было бы слишком рискованно. Кроме того, теперь на холме находились уже и коммандос. У Ласкова даже мелькнула мысль попросить солдат отступить, но он тут же одернул себя – в конце концов главную роль в спасательной операции играли именно они.

Стараясь отсечь ашбалов от лайнера, Ласков выпустил шесть ракет и израсходовал двести оставшихся снарядов.

Хоснер лежал в низине, зарывшись в песок, и вслушивался в приближающиеся разрывы снарядов. Ашбалы не заметили, как он упал, и пробежали мимо.

Лежа в укрытии, Яков услышал, как замолкают один за другим двигатели «конкорда», и осторожно поднял голову. Лайнер опасно повис над краем обрыва. В неярком свете утра было видно, как умирают огни его огромных двигателей. Ашбалы, окружив самолет, подходили все ближе. С восточного склона, по которому поднимались коммандос, доносились только отдельные выстрелы. Привстав на колено, Хоснер проверил затвор «Калашникова», вставил новый рожок и, оглядевшись, понял, что совершенно случайно попал в ту самую низину, где они с Мириам занимались любовью. Он провел ладонью по песку, служившему им постелью.

Убедившись, что с «АК-47» все в порядке, Хоснер еще раз взглянул на «конкорд». План заключался в том, чтобы убить Риша, и Яков понимал, что независимо от результата дело закончится его смертью. Теперь же все выглядело так, что он мог остаться в живых, а смерть грозила всем остальным, причем не от рук Риша, а в результате безрассудной попытки спуститься к реке по крутому склону. Хоснеру же ничего не оставалось, как ждать, пока коммандос доберутся до него и отправят домой. Такой вариант его никак не устраивал. Он поднялся и, пригнувшись, побежал по направлению к «конкорду».

Беккер никак не мог решить, что опаснее и рискованнее: головоломный спуск по отвесному склону или осаждающие лайнер ашбалы. Чем дольше он смотрел на реку, тем более далекой она ему казалась.

Вошедший в кабину Берг начал пристегивать Кана к креслу. Второй пилот дышал, но рана в груди все более затрудняла этот процесс. Берг огляделся и, заметив карту, приложил се к входному отверстию.

Беккер подождал еще секунду и крикнул Бергу:

– Переведите десяток человек в переднюю кухню!

Берг выбежал из кабины, и из салона донесся его решительный голос. Десять человек поспешно поднялись и втиснулись в переднюю кухню, рассчитанную максимум на двоих, «конкорд» медленно наклонился, качнулся и соскользнул вниз. Берг едва успел запрыгнуть в кресло и пристегнуться.

Салем Хаммади, шедший впереди небольшого отряда едва держащихся на ногах ашбалов, рванулся к застывшему над обрывом «конкорду» и, когда до крыла оставалось не более двух метров, прыгнул. Он упал плашмя, раскинув руки и ноги, отчаянно стараясь хоть за что-то удержаться, но гладкая поверхность суперобтекаемого крыла не давала ему такой возможности. Наконец нога попала в выбоину от пули, и Хаммади, найдя опору, изловчился, развернулся и, оттолкнувшись, прыгнул к двери аварийного выхода. Он ухватился за раму, подтянулся и вполз в салон. Никто не обратил на него никакого внимания.

Самолет снова качнулся на ненадежной опоре, накренился и устремился вниз, к Евфрату. Сверху он походил на пытающуюся взлететь огромную серебристую птицу.

Хаммади увидел, что люди в салоне сидят так, словно приготовились к жесткой посадке: опустив голову к коленям и держа перед собой подушки и одеяла. Он отпустил раму, за которую держался, и в этот момент лайнер дернулся, и араба бросило вперед, к пилотской кабине. Хаммади ударился о дверь и прижался к ней, ожидая толчка. Он не знал, что будет дальше и какая судьба его ждет – смерть в реке, пуля в голову, плен или тяжелое увечье, – но зато точно знал, что не желает находиться рядом с Ахмедом Ришем, когда наступит конец.

Беккер видел пролетевшие с левой стороны обгоревшие заросли клещевины, видел двух бегущих по берегу в противоположном направлении ашбалов. Он почувствовал, как подломилось переднее шасси и лайнер упал на брюхо, что, однако, не уменьшило скорости движения. Нос прорезал береговую насыпь, и задняя часть самолета слегка приподнялась, как бывает с санками, когда они налетают на кочку. В следующий момент «конкорд» нырнул в реку, и Беккер не только почувствовал, но и ощутил удар. Вода поднялась, стекло козырька лопнуло, и мутные потоки хлынули в кабину. Потом все потемнело.

Горячие двигатели «конкорда» в одно мгновение испарили тысячи литров воды, и над местом падения поднялись клубы белого пара. Некоторое время в салоне слышался похожий на шелест звук – это вода проникала в корпус. Потом она заполнила нижнюю его часть и остановилась. В салоне наступила тишина. Люди начали поднимать головы.

Салем Хаммади быстро проскользнул в пилотскую кабину. Первым, кого он увидел, был парень в кресле бортинженера. Из раны на груди стекала кровь, окрашивая воду в розовый цвет. Пилот в форменной фуражке навис над приборной панелью, едва не касаясь ее головой. Рядом с ним, в кресле второго пилота, сидел мужчина постарше в штатской одежде. Повсюду валялись осколки плексигласа. Пока Хаммади осматривался, огоньки на приборной панели постепенно погасли. Потом погас и верхний свет.

Хаммади вытащил длинный, острый кинжал. Он инстинктивно понял, что человек в штатском важная птица, и шагнул к нему.

37

Яков Хоснер подобрался совсем близко к ашбалам, которые, стоя на краю холма, били длинными очередями по плывущему внизу «конкорду». Он поднял автомат и попытался отыскать среди стреляющих Риша, но все выглядели одинаково в серых от пыли одеждах.

Круживший над равниной «Ф-14» Ласкова внезапно резко спикировал и устремился к обрыву, прямо на ашбалов. Ласков уже попросил майора Арнона приостановить наступление и укрыться до дальнейших указаний. Отряд майора Бартока изменил направление движения и спешно возвращался к плотам, чтобы попытаться перехватить лайнер.

Небо заметно посветлело, ветер почти стих, и ашбалы вдруг обнаружили, что лишились двух своих союзников – пыли и темноты. Истребитель выпустил последние четыре ракеты и круто ушел вверх. Люди, стоявшие на склоне, исчезли в пламени взрывов и вихре осколков.

Хоснера сбило с ног взрывной волной, а когда он пришел в себя, то увидел одного Ахмеда Риша, стоящего среди изуродованных тел своих солдат. В воздухе пахло жжеными волосами и горелым мясом.

Хоснер поднялся и огляделся. Насколько он мог видеть, кроме них двоих, поблизости никого больше не было. Риш стоял к нему спиной, вероятно, обдумывая наиболее безопасный маршрут отступления. Хоснер осторожно подошел к нему сзади:

– Привет, Ахмед.

Риш не обернулся:

– Привет, Яков Хоснер.

– Мы победили, Риш.

Араб покачал головой:

– Не совсем. Хаммади в самолете. К тому же «конкорд» может затонуть. Уверен, что никакой мирной конференции уже не будет. И не забывай об убитых и раненых. Так что предлагаю ничью. Согласен?

Хоснер стиснул автомат:

– Брось оружие и медленно повернись, сукин сын. Руки на голову.

Риш сделал то, что от него требовали, и спокойно улыбнулся своему смертельному врагу:

– А ты ужасно выглядишь. Попить не хочешь? – Он указал взглядом на фляжку, висевшую у него на ремне.

– Заткни свой поганый рот.

Руки Хоснера дрожали, и мушка автомата все время дергалась. Он никак не мог решить, что делать дальше.

Риш снова улыбнулся:

– Знаешь, а ведь это ты во всем виноват. Да-да, именно ты. Ничего бы не случилось и не могло случиться, если бы не твоя полная некомпетентность. Ты даже представить себе не можешь, сколько раз я просыпался по ночам, представляя, что в эту вот самую минуту Яков Хоснер отдает приказ проверить свой «конкорд» от носа до хвоста. Легендарный гений службы безопасности «Эль-Аль». Как мы волновались, как беспокоились. А что в итоге? – Он рассмеялся. – Никто не сказал нам, что Яков Хоснер – миф, созданный и раздутый израильскими газетами. У настоящего, реального Якова Хоснера мозгов не больше, чем у верблюда. – Риш плюнул на землю. – Пусть ты останешься в живых, а я умру, но я ни за что не соглашусь поменяться с тобой местами. – Он усмехнулся.

Хоснер стер пыль с губ и бровей. Он понимал, что Риш пытается вывести его из себя, заставить спустить курок. Террорист хотел быстрой смерти.

– Ты закончил?

– Да. Я сказал тебе все, что хотел сказать. А теперь пристрели меня. Не тяни.

– Боюсь, у меня немного другие планы. – Хоснер заметил, как побледнел его противник. – Вы схватили генерала Добкина? А как насчет той девушки на посту? Они у вас? Ну же, Риш! Отвечай! Скажи правду и умрешь быстро и без мучений. Иначе…

Риш пожал плечами:

– Да, мы захватили их обоих. Последний раз, когда я их видел, они были живы. Но недавно мне сообщили, что ваши солдаты расстреляли гостиницу из пушки и перебили всех раненых. – Он еще раз пожал плечами. – Так что, может быть, живых там уже и не осталось.

– Штаб и медицинский пункт не размещают в одном месте, так что не корми меня этим дерьмом, – возразил Хоснер и, откашлявшись, сплюнул.

– Водички?

– Заткнись.

Конечно, разумнее всего взять Риша в плен, размышлял Хоснер. Это был бы крупнейший успех за последнее десятилетие. Риш мог бы дать ответы на вопросы, которые уже давно беспокоили израильские секретные службы. Но прежде ему хотелось получить ответы на те вопросы, которые мучили его самого.

– Кто дал тебе информацию о полете?

– Полковник Ричардсон.

Хоснер кивнул:

– А муж Мириам Бернштейн? Другие? Что с ними?

Риш улыбнулся:

– Думаю, это та информация, которую я унесу с собой в могилу.

Хоснер положил палец на спусковой крючок. Если он возьмет Риша живым, тот всю оставшуюся жизнь проведет за решеткой тюрьмы в Рамле. Пожизненное заключение – наказание куда более суровое, чем пуля в голову. Но на другом, примитивном уровне Хоснер руководствовался древним принципом «око за око». Ему было плевать на правосудие закона, Яков хотел видеть кровь врага. Кроме того, Риш являл собой неоспоримое зло, и даже колючая проволока не гарантировала, что когда-нибудь это зло не окажется снова на свободе. Пока Риш жив, он представляет собой опасность и угрозу.

– Мы ведь убили твою любовницу, да? Двойной удар, ведь она была к тому же и твоей сестрой?

В досье об этом говорилось весьма туманно, но Хоснер почти не сомневался, что попал в точку.

Риш не ответил, но оскалился так, что по спине у Хоснера пробежал холодок. Стоя на краю обрыва с разведенными в стороны руками, в пропыленной серой одежде, с лицом цвета мертвой земли и холодным, злым блеском в глазах, он вызывал ассоциацию с Пазузу, восточным ветром, вестником беды. Хоснер почувствовал, что дрожит от переполнявших его чувств и усталости. Он опустил дуло автомата и выстрелил.

Пуля раздробила коленную чашечку, и Риш упал на землю, взвыв от боли:

– Ты обещал быструю смерть!

Вид валяющегося в пыли врага, крови и раздробленных костей принес Хоснеру странное облегчение. Он почему-то боялся, что ни крови, ни этого жалобного воя не будет. Оказывается, Риш такой же, как все. И ему тоже бывает больно.

– Ты обещал!

– Разве мы когда-либо сдерживали данные друг другу обещания?

Хоснер выстрелил еще раз, в другую ногу.

Риш завыл, как дикий зверь. Лежа на земле, он колотил по ней кулаками и кусал губы, на которых уже появилась кровь:

– Ради Аллаха! Хоснер, ради Бога!

– Разве твои предки не были вавилонянами? Разве мои не были у них в плену? Разве не поэтому мы оказались здесь через столько веков? Разве не в этом была твоя цель?

Он выстрелил еще дважды, в правое запястье и правый локоть.

Риш зарылся лицом в песок:

– Сжалься, Хоснер! Пожалуйста!

– Сжалиться? Пожалеть тебя? Мы, семиты, никогда не жалели друг друга. Разве вы пожалели Моше Каплана? И, если уж на то пошло, разве он пожалел вас? Наши народы занимались взаимоистреблением со времен Потопа, а может быть, и раньше. Пространство между Тигром и Средиземным морем – самое большое кладбище на земле, и таким сделали его мы. Если мертвые восстанут в Судный день, то на всех просто не хватит места.

Он выпустил длинную очередь в левую руку Риша, и та повисла на ниточках сухожилий.

Араб потерял сознание. Хоснер подошел к нему, вставил новый магазин и выстрелил в последний раз, в затылок.

Он изо всей силы пнул безжизненное тело ногой, и оно, скатившись по склону, упало в Евфрат.

Глядя вниз, Хоснер заметил двух ашбалов, которые вели огонь по плывущему «конкорду». Он поднял автомат и краем глаза заметил пикирующий прямо на него «Ф-14». Наверное, если бы он отбросил оружие и поднял руки, пилот не стал бы стрелять. Хоснер заколебался, потом все же выпустил по ашбалам длинную очередь.

Тедди Ласков нажал кнопку и выпустил последнюю ракету.

Затвор сухо щелкнул: патроны кончились. На берегу никто уже не шевелился, и по лайнеру никто не стрелял. Через плечо он увидел несущуюся к нему ракету и уходящий к реке истребитель. Хоснер знал, что все его действия – не только в последние дни, но и в последние годы – вели к самоуничтожению. Бог – не благосклонный и великодушный, а злой и непрощающий – только и ждал, пока Хоснер вообразит, будто ему есть для чего жить, чтобы тут же выдернуть из-под него коврик. Он знал, что рано или поздно все будет именно так, а потому не испытывал ни печали, ни злости. Если ему и было чего-то или кого-то жаль, то лишь Мириам Бернштейн.

Последнее, что увидел Хоснер, был номер на хвосте «Ф-14» – 32. «Гавриил-32». Вспышка ослепительного света поглотила Якова Хоснера, а в сознании промелькнуло странное видение: Мириам, торжественная и серьезная, за обеденным столом в залитой теплым золотистым светом комнате.

Ласков оглянулся: вершина западного склона взорвалась оранжевым пламенем.

Салем Хаммади двигался очень быстро. Подойдя сзади к креслу, в котором сидел Берг, он схватил его за редкие седые волосы и оттянул голову назад. Взглянув в лицо старику, Хаммади узнал главу ненавистного «Мивцан Элохим» и ощутил дрожь в руках. Чувство было такое, словно в его власти оказался сам сатана. Он провел лезвием по коже, оставив узкую красную полоску, и уже собирался перерезать яремную вену и горло, когда уловил какое-то движение слева от себя.

Хаммади повернулся и увидел, что Беккер очнулся и смотрит на него. В глазах пилота не было ничего, кроме презрения и отвращения. Ни малейшего страха. Хаммади стало не по себе. Он посмотрел на Берга и подумал, что смерть этого человека никак не отразится на конечном результате всей игры. Если же сохранить ему жизнь, то, возможно, это как-то повлияет на его собственную судьбу. Раньше Хаммади всегда убивал врага, когда предоставлялась такая возможность. Не пора ли изменить традиции? Он отвел руку с кинжалом.

Беккер молча указал в сторону разбитого козырька.

Хаммади кивнул.

– Скажи там, в Израиле, что Салем Хаммади не стал отбирать у него жизнь, – медленно произнес он на иврите. – Скажи Исааку Бергу, что он у меня в долгу. – Может быть, когда-нибудь ему это зачтется. Кто знает? Многие агенты обеих сторон дорожили такого рода «долгами» как самой надежной страховкой. – Салем Хаммади. Запомни.

Он протиснулся между Беккером и Бергом, перелез через приборную доску и выскользнул наружу. Через секунду террорист исчез в мутной воде Евфрата.

Беккер уже полностью пришел в себя. Он знал, что араб в кабине ему не приснился, потому что на шее Берга отчетливо виднелась красная полоска. Странный случай. Слишком странный, чтобы анализировать его сейчас. Хаммади. Салем Хаммади. Что ж, он передаст слова Хаммади, если только вернется когда-нибудь в Иерусалим.

Беккер повернулся и посмотрел на Кана:

– Питер!

Ему никто не ответил. Пузырей на груди Кана не было. Это означало одно из двух: либо рана закрылась, либо Питер перестал дышать.

«Конкорд» держался на плаву главным образом благодаря большой площади крыльев, но Беккер понимал, что долго так продолжаться не может. Вода, скопившаяся в нижней части фюзеляжа, тянула лайнер вниз, а тяжелые двигатели, расположенные ближе к разбитой задней части, смещали центр тяжести. Беккер видел, что нос уже начал подниматься, тогда как хвост уходил все глубже.

Дверь открылась, и в кабину заглянул Яков Лейбер:

– Капитан, багажный отсек… – Он осекся, увидев беспомощно повисших на ремнях безопасности Кана и Берга.

Беккер заметил, что старший стюард вполне владеет собой, и одобрительно кивнул:

– Докладывайте, Лейбер, что там в салоне.

– Да, сэр. Заднее багажное отделение и кухня затоплены. Я эвакуировал… потенциальных самоубийц и… да, вода поднимается и в салоне. Кроме того, не удалось обнаружить Альперна. Думаю, когда мы свалились, он находился возле хвоста.

Беккер кивнул:

– Хорошо. Пришлите сюда Бет Абрамс и кого-нибудь еще. Надо оказать помощь господину Бергу и Питеру Кану. Проверьте, чтобы все, кто еще не надел спасательные жилеты, незамедлительно сделали это. И подготовьте более подробный отчет о повреждениях.

– Будет сделано.

Лейбер поспешно вернулся в салон. Пассажиры пережили спуск и падение в реку относительно легко, лишь несколько человек получили незначительные ушибы. Теперь все с беспокойством поглядывали на шесть выходов, а некоторые уже подтягивались к ним. Бет Абрамс Лейбер нашел возле кухни, где она сидела рядом с Мириам Бернштейн. Он шепотом передал ей распоряжение капитана, затем подошел к Эсфирь Аронсон и министру иностранных дел.

Все трое сразу же поднялись и быстро прошли в пилотскую кабину. Женщины занялись Питером Каном и Исааком Бергом. Отстегнув ремни, они перенесли раненых в салон.

Министр наклонился к Беккеру и негромко спросил:

– Мы тонем?

Беккер подождал, пока женщины унесут Берга, и утвердительно кивнул:

– Да. Мы тонем. При резком погружении погибнуть могут все. Вам стоит начать эвакуацию.

– Но раненые…

– Наденьте на них спасательные жилеты. Здесь им оставаться нельзя.

– Можно ли как-то подойти к берегу?

Беккер посмотрел влево. Мимо проплывали холмы Вавилона. Его взгляд задержался на древней крепости. Все могло закончиться еще там. Сейчас на краю холма стояли коммандос. Солдаты на берегу махали ему руками. Несколько человек пустились вдогонку за «конкордом» на резиновых плотах. Впереди, на западном берегу, виднелись деревня и земляной причал. Там, похоже, тоже были коммандос. Помощь пришла, но толку от нее было столько же, как если бы она все еще была в Иерусалиме. Самолет захватило течение, и Беккер не видел возможности пристать к берегу. Нельзя сказать, что он совсем не думал об этом перед тем, как направить лайнер вниз с холма. Думал. Но тогда, десять минут назад, этот вопрос представлялся совершенно мелким и незначительным. Беккер посмотрел вправо. «Конкорд», возможно, сам собой подойдет к берегу, если продержится еще какое-то время. Но…

– Нас отнесло слишком далеко.

– И мы так близки к спасению, – сказал Ариэль Вейцман. – Неужели мы проделали такой путь, чтобы утонуть подобно крысам в этой проклятой реке нашей печали?..

Беккер кивнул:

– Как Мириам… госпожа Бернштейн?

Вейцман бросил на Беккера настороженный взгляд.

– С ней все будет в порядке, капитан, – официальным тоном ответил он.

Беккер повернулся и посмотрел на женщин, выносивших из кабины Питера Кана. На полу, возле кресла, осталась лужица с розовой от крови водой. Вода вытекала в салон по мере того, как нос самолета поднимался все выше.

– Здесь был Салем Хаммади.

– Что?

– Ничего, господин министр. Просто мысли вслух.

Берега почти остановились: лайнер набирал все больше воды и терял скорость. Думать нужно быстрее. Но кому? Ему? Коммандос? Пилотам истребителей?

Беккер откинулся на спинку кресла. Только привык сидеть в кабине с опущенным носом – и нате вам, надо привыкать сидеть в кабине с задранным носом. Интересно, как мелкие неприятности становятся раздражающе крупными в кризисное время. Он включил радио – просто так, на всякий случай, – но оно молчало, как и все остальное, что было связано с электричеством.

Беккер перевел взгляд на министра, занявшего место в кресле второго пилота:

– Я командир и распоряжусь об эвакуации, даже если вы предпочитаете не отдавать такого приказа.

Ариэль Вейцман смотрел прямо перед собой:

– Мы получим какое-то предупреждение, если самолет начнет тонуть?

Беккер повернулся и посмотрел на Ариэля Вейцмана:

– Он уже тонет. Вопрос только в том, с какой скоростью он погружается. Если эта скорость не увеличится, мы проплывем немного дальше. Но лайнер может уйти под воду и сразу. И тогда мы уже ничего не сделаем.

Взгляд министра задержался на земляной пристани, потом перешел на постепенно приближающиеся резиновые плоты.

– Мы немного подождем, – нерешительно сказал он.

– Хорошо.

Беккер устроился поудобнее. Наступал новый день. Они выстояли, продержались, но теперь ни изобретательность, ни ум не могли помочь уже ничем. Серебристая птица просто не умеет плавать.

Мириам Бернштейн смотрела на мутные воды Евфрата. Слева тянулся пустынный восточный берег. Застывшие в глазах слезы и разбитое стекло искажали пейзаж, но она знала, что смотрит на Вавилон. В поле зрения возникла деревушка. Люди, вытянувшись в линию вдоль реки, смотрели на проплывающий самолет. Благодаря призматическому эффекту, создаваемому разбитым стеклом, черные длинные рубахи, галабии, и тускло-коричневые лачуги обрели радужный оттенок. Как Вавилон из цветного кирпича. Мириам чувствовала себя так, как чувствовали себя, наверное, евреи, давным-давно гнувшие спины на этих берегах.

Женщина судорожно вздохнула и прижалась лбом к стеклу. Слезы бежали по ее лицу. Она знала, что его уже нет среди живых. Все было предрешено. Его встреча с Ахмедом Ришем или кем-то другим, таким же. Ей лишь хотелось надеяться, что он обрел наконец покой.

– Горючее, генерал, – предупредил Дэнни Лавон.

Ласков бросил взгляд на приборную доску. Боевые маневры потребовали больше топлива, чем он предполагал.

– Передай всем, чтобы уходили домой. Мы еще немного задержимся.

– Понял.

Получив приказ, эскадрилья перестроилась и прошла мимо Ласкова. Пролетая на бреющем над рекой, истребители покачали крыльями и повернули на запад.

Ласков посмотрел им вслед и отвернулся. Солнце висело над высочайшим пиком Ирана, и его лучи, приходя в Месопотамию, превращали землю из серой в золотистую. Ветер стих, и лишь кое-где над топкой равниной кружили облачка пыли. Глядя вниз, Ласков видел транспортные самолеты, дымящуюся гостиницу, руины Вавилона и устроившуюся между ними арабскую деревушку. На другом берегу теснились домики еврейской деревни, к которой медленно плыл огромный, белый, похожий на раненую морскую птицу «конкорд».

– Невероятно, – проговорил он.

– Невероятно, – согласился Дэнни Лавон.

Ласков надеялся, что она там, на борту. Крылья самолета уже скрылись под водой, значит, времени у них совсем немного. Он переключился на частоту «Эль-Аль».

– «Конкорд-02». Это «Гавриил-32». Ты меня слышишь? Эвакуируйтесь! Срочно эвакуируйтесь, черт бы вас побрал!

Ответа не было. Сзади к тонущему лайнеру приближались пять резиновых плотов. Интересно, знает ли о них Беккер, подумал Ласков. Большой помощи от них не было, но по крайней мере они могли бы взять часть раненых. Остальным придется добираться до берега самим, если у них есть спасательные жилеты. Какого черта? Почему они не эвакуируются?

Ласков переговорил с майорами и пилотами обоих «Си-130». Каждый предлагал собственное объяснение, но никто не знал, как поступить. Башковитые ребята в штабах Тель-Авива разработали планы действия в чрезвычайных ситуациях, но даже они не предусмотрели такой возможности. Пожалуй, ближе других к решению проблемы подошел майор Барток, выславший плоты. Командир отделения в Умме рекрутировал местных жителей, и многие отправились на перехват «конкорда» на утлых лодчонках.

Министр иностранных дел кивнул:

– Потери неизбежны, но другого выхода у нас нет. Давайте эвакуироваться.

– Минутку.

Беккер неотрывно наблюдал за маневрами Ласкова. Резкий поворот. Поворот вправо. Он посмотрел на потухшую, «мертвую» панель. Двигатели умолкли. Генератор отключился. Аккумуляторы под водой. Гидравлические помпы вышли из строя. И все же остался еще один источник энергии, о котором он почему-то позабыл. Беккер опустил руку под сиденье и потянул рычаг, которым никогда в жизни не пользовался и не хотел пользоваться в воздухе. Не электрическая гидравлическая помпа активировалась сама, крышка на брюхе лайнера открылась, выпуская небольшой пропеллер.

Пропеллер закрутился и оживил генератор. Стрелки на нескольких индикаторах пришли в движение. Действуя как аварийная гидравлическая помпа, пропеллер также подал давление в некоторые системы. Самолет получил энергию от водяного колеса. Шаг, продиктованный отчаянием. Если бы Кан сидел на своем месте, то, наверное, сказал бы, что все выглядит очень даже неплохо.

Беккер знал, что в его распоряжении всего несколько секунд, что вода вот-вот остановит и аварийную систему. Электроприборы уже выходили из строя, но гидравлическое давление пока не падало. Он повернул штурвал, и элерон правого борта опустился, тогда как элерон левого поднялся. Правое крыло ушло под воду, а левое начало поворачиваться.

Министр схватил его за плечо:

– Давид! Я же сказал…

– Подождите!

«Конкорд» начал двигаться, разворачиваться вправо. Теперь его сносило к западному берегу. Впереди Беккер видел земляной причал Уммы. План заключался в том, чтобы достичь этого причала.

Самолет теперь не только сносило вниз, но и поворачивало. Вода наполняла лайнер быстрее. Беккер с такой силой сжал штурвал, что побелели костяшки пальцев. Поглядывая на приборную панель, он видел, что вслед за электрикой отказывает и гидравлика. Индикаторы мигали, элероны начали выпрямляться и вскоре снова заняли горизонтальное положение, напоминая плавники дохлой рыбы. Беккер выругался по-английски.

Тем не менее поворот произошел, и теперь все зависело от того, какая из сил – инерции или реки – возьмет верх.

Разумеется, движение в воде отличается от движения в воздухе, и вскоре «конкорд» опять занял положение наименьшего сопротивления, при котором его нос и хвост расположились параллельно течению. И все же они приблизились к берегу, и более сильное течение придало лайнеру немного дополнительной плавучести. У Беккера появилась надежда, что они дотянут до земляного выступа.

За спиной у него послышались радостные возгласы и аплодисменты. Беккер оглянулся и увидел вбежавшего в кабину Якова Лейбера.

– Что там такое?

– Коммандос! Они нас догнали! Плывут рядом.

Министр иностранных дел вопросительно посмотрел на Беккера:

– Наверное, стоит попытаться эвакуировать раненых.

– Всем оставаться на местах, – приказал Беккер. – Никаких перемещений. Стоит нам осесть на хвост еще на пять градусов, и нас унесет на середину реки.

Лейбер осторожно вышел из кабины и передал распоряжение командира. Все притихли.

Слева появился плот с майором Бартоком, который кричал что-то насчет эвакуации. Беккер покачал головой и жестом показал, что положение лайнера крайне неустойчивое.

Барток понимающе кивнул и поднял вверх большой палец.

До причала оставалось примерно сто пятьдесят метров, что составляло две длины «конкорда». По обе стороны от лайнера скользили примитивные лодки, гуфа, и Беккер мог видеть лица евреев, предки которых прожили здесь, на чужбине, многие сотни лет. Он вдруг почувствовал, что все испытания сейчас закончатся, что беды и несчастья остались позади. Беккер не знал, откуда взялось такое чувство, но впервые за последние дни им овладело полное спокойствие. Глядя через разбитое стекло на покрытую легкой рябью гладь реки, ощущая ветерок на влажном от пота лице, Беккер улыбнулся и вдруг заметил, как «конкорд» наклонился вправо. Возможно, это была оптическая иллюзия, вызванная игрой света. Возможно, их подхватило какое-то прибрежное течение.

Правое крыло «конкорда» скользнуло по берегу, прочерчивая широкую дугу, захватившую и несколько глинобитных лачуг. Самолет резко развернуло вправо, и он, продолжая движение, стал все сильнее крениться на левый борт.

Выдающаяся в реку земляная насыпь быстро приближалась. Стоявшие на ней люди, коммандос и солдаты, отступили назад и подались в стороны, но никто не ушел. Сначала в насыпь ткнулся обтекатель лайнера, похожий на древнеримский корабельный таран. Причал задрожал и рассыпался – древние глиняные кирпичи не выдержали удара. Прямо перед Беккером, на расстоянии менее метра, возникли чьи-то ботинки, «конкорд» медленно опустился, и Беккер почувствовал, как шасси, точнее, то, что осталось от него после спуска с холма, встало на грунт.

Люди облепили самолет со всех сторон. Он слышал, как они карабкаются на фюзеляж, ползут по крылу, открывают двери. Кто-то кричал, кто-то плакал, кто-то обнимался. Все это Беккер воспринимал весьма смутно. Он и сам не знал, как оказался вдруг на причале, но помнил, что отдавал честь своему самолету, когда кто-то взял его за руку и увел с насыпи.

38

Мириам Бернштейн и Ариэль Вейцман вместе подошли к майору Бартоку, в растерянности стоявшему на пристани.

– Что с конференцией? – быстро спросил министр иностранных дел.

Майор улыбнулся и кивнул:

– В Нью-Йорке все еще ждут израильскую делегацию.

На борту «Си-130» кто-то из членов экипажа спросил Беккера, как они все это время обходились без воды.

– Конечно, было нелегко, – ответил Беккер. – Вы же видите, как люди хотят пить.

– Вижу, но скажите, почему все мужчины чисто выбриты?

– Выбриты? – Беккер провел ладонью по щеке. – Он заставил нас побриться.

Раввин Левин догнал майора Бартока на краю насыпи и безапелляционно потребовал, чтобы его немедленно отвезли к находящемуся на холме майору Арнону для эксгумации тел похороненных. Барток попытался уверить раввина, что в этом нет необходимости, потому что Арнон сделает все сам, но Левин не сдавался.

Деревня Умма никогда еще не видела, чтобы по ее кривой улочке шествовала такая процессия. Жители не только помогали нести носилки, но и подавали пищу и вино всем, кто этого желал. Слезы смешивались с радостными криками и проклятиями, люди пели и плясали. Откуда-то взялись скрипки, и их пронзительно-щемящие звуки разнеслись от причала до поселка, сопровождая вереницу бывших пассажиров «конкорда». Один старик протянул Мириам Бернштейн арфу.

Оставшиеся в живых еще не пришли в себя, и их сознание не переключилось с одной ситуации на другую. Все задавали им вопросы – коммандос, местные жители, летчики. Но еще больше вопросов они задавали сами себе.

Майор Барток связался по радиотелефону с капитаном Гейсом, наблюдавшим за происходящим из кабины «Си-130»:

– Передай в Иерусалим… Скажи, что они сами вырвались из плена. Мы доставим их домой. Доклад о потерях немного позже.

– Понял, – ответил Гейс и вызвал Иерусалим.

Премьер-министр откинулся на спинку стула и вытер глаза. Из динамиков доносился голос Гейса. Премьер думал о том, как они, все, кто сидел сейчас в этом кабинете, сомневались и колебались. Но в конце сошлись в едином мнении, и это важнее всего. Сейчас его беспокоило, кто остался в живых и кто умер. Жив ли министр иностранных дел? Бернштейн? Текоа? Тамир? Шапир? Джабари? Ариф? Что с Бергом? Как Добкин?

И Хоснер. Великая загадка и проблема. Если он выжил, ему придется ответить на много вопросов. Премьер-министр открыл глаза и оглядел сидевших за столом:

– Герои, мученики, идиоты и трусы. Нам понадобится по меньшей мере месяц, чтобы разобраться, кто есть кто.

Капитан Ишмаэль Блох вел «Си-130» по дороге Багдад – Хиллах. На борту находились коммандос майора Арнона, пятнадцать эксгумированных и незахороненных тел с холма, включая тело Альперна, и еще одно изуродованное, которое нашли у реки. Коммандос наткнулись на ботинок Берга со спрятанным в ней блокнотом, и это помогло им быстрее завершить неприятную процедуру.

Было еще одно тело, иссеченное шрапнелью, которое приняли поначалу за тело какого-то араба, но потом кто-то заметил на шее убитого тяжелую цепь с надписью на иврите. Взяли на борт и тридцать пять раненых ашбалов вместе с дюжиной трупов опознанных и разыскиваемых террористов. Ахмеда Риша и Салема Хаммади обнаружить не удалось.

На операционных столах лежали генерал Добкин и Дебора Гидеон. Два хирурга ждали, когда самолет взлетит, чтобы продолжить свою работу.

Раввин Левин, проявивший настойчивость и все же побывавший на холме, подошел к врачам. Мужчина, занимавшийся Деборой Гидеон, взглянул на него и коротко кивнул. Женщина, оперировавшая генерала Добкина, сняла хирургическую маску и покачала головой:

– Никогда не видела такой жестокости. – Она помолчала. – Но он выживет. Вам не обязательно здесь находиться, рабби. – Она улыбнулась и снова натянула маску на лицо.

Левин повернулся и прошел в хвостовой отсек, чтобы продолжить с лейтенантом Гидделом спор о необходимости употреблять во время боевых действий только кошерную пищу.

«Си-130» затягивал со взлетом, и капитан Блох не сдержал раздражения:

– Я же говорил, что мы докатимся до самого Багдада.

– Надеюсь, дорога не платная.

Наконец самолет оторвался от земли, и Блох резко повернул его влево, над Евфратом. Внизу, почти прямо под ними, лежал «конкорд».

– Знаешь, Эф, хотелось бы мне познакомиться с тем парнем, который прилетел на этой птичке и спустил ее на воду.

– Беккер. Я летал с ним на тренировочных сборах. Хороший пилот.

Блох улыбнулся:

– Эй, та еще была операция, разве нет?

Майор Барток наблюдал за стариком на осле, который неспешно пересекал равнину по направлению к «Си-130». Погрузка уже почти закончилась, двигатели оглушительно гудели, но старик не обращал на них никакого внимания. Майор терпеливо ждал его у заднего откидного люка.

Ни Шер-яшуб, ни его осел, похоже, не испытывали никакого страха перед чудовищной машиной и остановились только перед трапом. Старик не стал слезать с осла, только резко спросил:

– Что с Алуфом Добкином?

– Он на этом самолете, рабби. – Майор кивнул за спину. – С ним все в порядке.

Старик кивнул:

– Ты передашь ему мой ответ?

– Конечно.

– Это также и ответ на твой вопрос. – Шер-яшуб гордо выпрямил спину. – Мы, жители Уммы, благодарим вас за доброе предложение, но не можем отправиться с вами в Израиль.

Майор разочарованно покачал головой:

– Но почему? Здесь у вас нет никакого будущего.

– Мы здесь и не беспокоимся о будущем, – ответил Шер-яшуб, сделав ударение на втором слове.

– Возвращайтесь с нами на родину, рабби, в Иерусалим. Места хватит. Приводите всех прямо сейчас. Бояться совершенно нечего. Давайте. Соберите своих людей. Возьмите имущество и, если хотите, домашних животных. Вся Умма прекрасно поместится в брюхе этой большой птички. Не упускайте такой шанс, Шер-яшуб. Плен закончился. Мы увезем вас из Вавилона.

Старик заглянул в темное нутро самолета. Странный свет и странные звуки шли оттуда. Он видел других евреев, израильтян. Они плакали и смеялись, сидели и ходили. Не все из того, что случилось здесь, было понятно ему, но старик все же осознал главное: эти люди представляли сильный народ и могучую страну, и они, жители Уммы, могли присоединиться к этому народу и этой стране. Тогда сыны и дочери Уммы могли бы стать такими же, как эти люди.

– У нас много друзей и родственников в Хиллахе и Багдаде. Что они подумают, когда мы исчезнем? Так поступать нельзя.

Барток нетерпеливо покачал головой:

– Мне просто не верится, что вы действительно хотите остаться здесь. Это же ужасное место.

– Но мы здесь живем. Позволь, я скажу тебе то, что сказал Добкину. Кому-то нужно остаться. Здесь. В других местах. Среди каждого народа должны быть мы, Диаспора. Никто больше не получит нас всех, захватив Иерусалим. Ты меня понимаешь?

Майор Барток взглянул на унылую равнину, потом снова посмотрел на старика:

– Да, я вас понимаю. Но эта земля не такая, как другие. Здесь… здесь обитает зло. Вы, живущие здесь, пришли сюда рабами, и вас до сих пор считают рабами. – Он понял, что не находит нужных слов, и устало вздохнул. Последних раненых уже перенесли на борт, и майор знал, что не может ждать. У него тоже были обязательства. Барток принужденно улыбнулся. – Рабби, запомните вот что. Если этот «Брит шалом», о котором столько говорят, пройдет хорошо, тогда все евреи смогут приезжать в Израиль, когда только захотят. Передайте вашим друзьям и родственникам в Хиллахе и Багдаде то, что я сказал. Мы ждем вас. Всех.

– Я запомню и передам.

Майор Барток кивнул:

– Жаль, я так и не смог убедить вас. Может быть, если бы здесь был Алуф… Нам надо лететь в Иерусалим.

Старик улыбнулся, услышав славное название древнего города.

– Иерусалим… Теперь это могучий и сильный город.

– Да.

– Прощай.

Шер-яшуб развернул осла и направился домой.

Несколько секунд майор Барток смотрел ему вслед, потом подал знак закрыть люк. Тяжелая стальная рампа начала медленно подниматься, и майор быстро вскочил в грузовой отсек:

– Передайте пилотам, что мы готовы.

Кто-то из сидевших у него за спиной начал вслух читать из Книги пророка Иеремии: