Причина смерти — расстрел: Хроника последних дней Исаака Бабеля

Илья Эренбург был первым, кто попытался понять причину гибели «мудрого Бабеля», связав это с домом Ежова. В четвертой книге «Люди, годы, жизнь» он пишет о желании Бабеля «разгадать загадку». На юбилейном вечере друга в ноябре 1964 года Эренбург уточнил формулировку: «Он знал, что он не должен ходить в дом Ежова, но ему было интересно понять разгадку нашей жизни и смерти». (Архив А. Н. Пирожковой.)

Странно, однако, что Эренбург назвал Бабеля человеком осторожным. Мы знаем: жизнь истинно осторожных людей в те страшные годы не похожа на жизнь Бабеля. Известный советский философ-марксист Михаил Александрович Лифшиц, работавший до войны редактором издательства «Academia», говорил мне, что Бабель однажды приглашал его в один салон, имея в виду вечеринку у жены Ежова. «Причем он делал это с энтузиазмом, чему я был весьма удивлен. Но я отказался, потому что не люблю подобные салонные встречи. Вообще, я очень удивился такой настойчивостью приглашения». Нужен ли другой пример классической житейской мудрости?..

Бабель жил иначе, по законам, которые сам над собой поставил. Страсть к жизни, в том числе и к трагическим ее проявлениям, неизменно брала верх у него над инстинктом самосохранения. Любопытство всегда оказывалось сильнее грозящих опасностей, подстерегающих его либо среди буденновских казаков, либо в доме всесильного сталинского сатрапа. Совсем не случайно он сказал об игре знаменитого сицилианского трагика точные слова: «…в исступлении благородной страсти больше справедливости и надежды, чем в безрадостных правилах мира» («Ди Грассо»). Ни жизнь, ни творчество Бабеля не вписывались в рамки этих правил.

Общение с четой Ежовых уже поставлено писателю если не в вину, то как главный аргумент, объясняющий причину его ареста и расстрела[184]. Рассмотрим дело с помощью документов.

1

Французская поговорка гласит: ищите женщину. Применительно к загадке смерти Бабеля она вдвойне актуальна, хотя и не исчерпывает загадку до конца. (Но знакомство Бабеля с Ежовым объясняет вполне.) Звали женщину Евгения Соломоновна Хаютина. Она родилась в 1904 году в Одессе и, как я полагаю, была эмансипированной, в духе времени, советской дамой, близкой к представителям новой власти. Биографические сведения о будущей жене наркомвнудела крайне скудны, отсюда мой вынужденный лаконизм. Возможно, в Президентском Архиве, в фонде Н. И. Ежова, необходимых документов достаточно, но я с ними не знаком.

Зато кое-что становится известно из показаний ее первого мужа — директора Харьковского станко-инструментального завода Алексея Федоровича Гладуна, арестованного, по-видимому, весной 1939 года. Фрагмент одного из них включен в постановление на арест Бабеля. Справка следственной части ГУГБ о Гладуне заслуживает внимания: «Гладун А. Ф., 1894 г. р., ур. г. Николаева Одесской области, русский, гр-н СССР, образование высшее, бывший директор Харьковского Инструментального завода. С 1911 по 1913 гг. состоял в американской социалистической партии. С 1913 г. по 1919 г. в русской федерации социалистической партии. С 1919 по 1920 гг. в русской федерации коммунистической партии Америки. С 1920 г. член ВКП(б). В октябре 1938 г. исключен из рядов партии за развал работы на заводе».

На допросе 30 апреля 1939 года Гладун показал, что в сентябре 1926 года он вместе с женой Е. С. Хаютиной-Гладун прибыл в Лондон как ответственный работник НКИДа и вскоре, в связи с налетом на «Аркос», был снят с должности, вернулся в Москву, а Евгения Соломоновна осталась работать за границей, но уже в Берлине, в советском торгпредстве под руководством Льва Хинчука. «Там, в Берлине, она подружилась со старым кадровым троцкистом Ионовым Ильей. Описывая в письмах это знакомство, она восторгалась троцкистами, Троцким. В Москву она явилась вместе с Ионовым заядлой троцкистской, хотя формально и была беспартийной».

Гладун давал свои показания уже в те дни, когда Евгении Соломоновны не было в живых. Она скончалась 21 ноября 1938 г. при загадочных обстоятельствах, а сам Ежов находился под арестом. Сталин уготовил «Ежевике» ту же участь, что и Генриху Ягоде. Вчерашний всесильный нарком в одночасье стал «врагом народа», заговорщиком и шпионом. Из показаний Гладуна следует, что сделать Ежова троцкистом и оппозиционером Евгении Соломоновне удалось благодаря Ионову (Бернштейну) — крупному издательскому работнику, поэту и литературному критику. Как сказано в протоколе допроса, Ежов появился в доме супругов Гладун в ноябре 1927 г., «в то время он работал пом. зав. распредотделом ЦК». По словам Гладуна, Ионов и Евгения Соломоновна сделали ставку на Ежова как на «самую подходящую фигуру… для борьбы против ЦК партии и его руководства». Понятно, что эту ложь из Гладуна выбили побоями, ибо в действительности Ежов всегда и во всем поддерживал Сталина, являясь слепым орудием в руках генсека. Жене Ежова было суждено разделить его судьбу: по сценариям следственной части она проходит как английская шпионка. «С того времени, — продолжал Гладун на допросе 30 апреля, — Ежов стал бывать у нас почти ежедневно, иногда не только вечером, но и днем. Для лучшей конспирации наших сборищ, Ионов посоветовал их называть „литературными вечерами“, благо нашу квартиру стал посещать писатель Бабель, который часто читал свои неопубликованные рассказы».

В смысле верности фактам — фантастика, а с хронологией — ошибка по крайней мере на год: ведь Бабель мог появиться в доме у Гладуна не ранее середины октября 1928 года, когда вернулся из Франции.

Более точен в датировке Семен Борисович Урицкий, человек из окружения Ежовой. На допросе 22 мая 1939 г. он показал: «Еще в 1928–1929 гг. у Гладуна я часто встречал писателя Бабеля, который принимал активное участие в нашей антисоветской работе». В чем состояла антисоветская работа Бабеля, остается, конечно, невыясненным, важно лишь обвинение.

Два слова об Урицком. Уроженец г. Черкассы, еврей, видный журналист и организатор издательского дела. С 1918 по 1925 гг. — редактор газеты железнодорожников «Гудок», затем в течение ряда лет главный редактор «Крестьянской газеты», журнала «Колхозник», ответственный секретарь горьковского журнала «Наши достижения». К моменту ареста (19 августа 1938 г.) состоял в должности директора Всесоюзной Книжной палаты. В «Обзорной справке» по архивно-следственному делу № 75049 от 28 июня 1954 г. значится, что с 1937 г. Урицкий являлся участником антисоветской правотроцкистской организации, существовавшей… в НКВД и был вовлечен туда самим Ежовым! На предварительном следствии Урицкий подтвердил, что в 1935 году его завербовала английская разведка. Мало того, он сознался также и в том, что еще в 1915 году, будучи агентом Киевской и Саратовской жандармерии, выдал полиции двух студентов-революционеров.

Все попавшие в круг Ежовых были обречены…

Евгения Соломоновна, начинавшая свою карьеру скромной машинисткой советского торгпредства, имела определенные виды на партийного чиновника из Распредотдела ЦК. Когда мужа арестовали, следователи ГБ постарались придать этим видам нужный для фальшивки политический оттенок. 30 апреля Гладун показал на допросе: «Ежов сошелся с моей женой, они стали открыто афишировать эту свою связь. На этой почве у меня с женой произошли раздоры. Она доказывала мне, что Ежов восходящая звезда и что ей выгодно быть с ним, а не со мной». Из протокола допроса Гладуна от 22 мая: «В начале 1929 года я уехал на посевную кампанию в Тульскую губернию. Когда вернулся из командировки, Хаютина рассказала мне, что после ряда бесед с Ежовым ей удалось его завербовать для работы в английскую разведку и для этого, чтобы его закрепить, она с ним вообще сошлась и что в ближайшее время они поженятся. При этом она просила меня официального развода не устраивать, но близости ее с Ежовым не мешать».

Теперь послушаем Бабеля. Из собственноручных показаний арестованного писателя:

«Перехожу к вопросу о Ежовой. Я познакомился с ней в 1927 году — в Берлине, по дороге в Париж, познакомился на квартире Ионова, состоявшего тогда представителем Международной книги для Германии. Знакомство наше быстро перешло в интимную связь, продлившуюся очень недолго, т. к. я через несколько дней уехал в Париж. Фамилия ее была тогда Гладун.

Через полтора года я снова встретил ее в Москве, и связь наша возобновилась. Служила она тогда, мне кажется, у Урицкого в „Крестьянской газете“ и вращалась в обществе троцкистов — Лашевича, Серебрякова, Пятакова, Воронского, наперебой ухаживавших за ней. Раза два или три я присутствовал на вечеринках с участием этих лиц и Е. С. Гладун. В смысле политическом она представляла, мне казалось, совершенный нуль, и была типичной „душечкой“, говорила с чужих слов и щеголяла всей троцкистской терминологией. В тридцатом году связь наша прекратилась, на некоторое время я потерял ее из виду, и по прошествии некоторого, точно не могу определить, какого времени, узнал, что она вышла замуж за ответственного работника Наркомзема Ежова. Жили они тогда в квартире на Страстном бульваре, там же я познакомился с Ежовым, но ходить туда часто избегал, так как замечал неприязненное к себе отношение со стороны Ежова. Она жаловалась мне на его пьянство, на то, что он проводит ночи в компании Конара и Пятакова, по моим наблюдениям, супружеская жизнь Ежовых первого периода была полна трений и уладилась не скоро».

К середине тридцатых годов «душечка» превратилась в фактическую хозяйку ежемесячного иллюстрированного журнала «СССР на стройке», издававшегося на четырех европейских языках. Хотя на обложке стояло имя ответственного редактора Г. Пятакова, всеми делами редакции заправляла жена Ежова, что стало особенно заметно после ареста и расстрела Пятакова. В первый состав редколлегии[185] входили М. Горький, М. Кольцов, С. Урицкий, А. Халатов и некий Федор Михайлович Конар, «который впоследствии был разоблачен и арестован как крупный резидент польской разведки» (из протокола допроса Бабеля 15 июня 1939 г.).

Резиденты, шпионы, агенты, террористы… Где еще, в какой стране возможно такое количество «врагов народа»?

Возвышение Евгении Ежовой казалось невероятным. Даже Бабель сказал однажды: «Подумать только, — наша одесская девчонка стала первой дамой королевства». Евгения Соломоновна явно тяготела к покровительству людям искусства, стараясь сделать свой дом неким подобием советского художественного «салона». Былые лавры Лили Брик и Лидии Сейфуллиной не давали ей покоя. На вечеринках у Ежовой можно было встретить знаменитых артистов, писателей, журналистов, видных руководителей театра и кино, влиятельных партийных и государственных чиновников. Обстановка в доме создавалась самая непринужденная. Артисты пели и декламировали, литераторы говорили о творческих планах и сплетничали. Попутно гости решали здесь какие-то житейские проблемы, обсуждали новости. Встречи, как правило, сопровождались шумным застольем и танцами под патефон.

А. В. Грановская в беседе со мной отозвалась о хозяйке сановного дома так: «Она почему-то считалась либеральной, ей все доверяли. И, знаете, Ежова помогла Бабелю увидеть чекистские кабинеты, где допрашивали арестованных. „Она дала мне такую возможность“, — это он мне сам сказал».

Дополню картину показаниями Семена Урицкого: «Я часто присутствовал при их встречах, которые происходили у нее на квартире (в Кисельном переулке), куда Бабель иногда приводил с собой артиста Л. Утесова. Эти встречи происходили также в „салоне“ Зины Гликиной, в редакции журнала „СССР на стройке“. Общаясь при этом непосредственно с Бабелем, я убедился, что Бабель — человек троцкистских воззрений.

Когда я его как-то спросил, почему он ничего не пишет, Бабель мне ответил: „Писатель должен писать искренне, а то, что у него (Бабеля) есть искренне, то напечатано быть не может, так как оно не созвучно с линией партии, хотя и понимает, что его молчание становится опасно „красноречивым““.

Помню еще одну встречу в „салоне“ у Зины Гликиной вскоре после процесса военно-фашистского заговора в 1937 году. Бабель был очень плохо настроен. Я спросил его, что с ним? За него ответила Евгения Соломоновна, сказав: „Среди осужденных есть очень близкие Бабелю люди“.

Позже она рассказывала, что Бабель был очень близок к многим украинским военным троцкистам, что эта близость была крепкой, политической и что поэтому арест каждого такого видного заговорщика предрешает возможность ареста Бабеля и что последнего может спасти только его европейская известность. Вот все, что мне известно о Бабеле»[186].

2

Николай Ежов интересовал Бабеля как фанатик новой формации, получивший в руки все рычаги страшной репрессивной машины. Карьера партийного функционера типична для сталинской эпохи. Вождь отлично разбирался в психологии людей, и потому ставка на Ежова принесла желанные Сталину плоды.

Маленький человечек с необъятной властью проявил незаурядные способности палача в сочетании с настоящим полицейским рвением. Как выяснили современные архивисты, Ежов еще до своего назначения на пост шефа НКВД, будучи заведующим Отделом кадров ЦК ВКП(б), сосредоточил у себя «громадный компрометирующий материал на лиц, неугодных режиму», приблизительно на каждого пятого члена партии[187]. Он пустит в дело этот материал с приходом на Лубянку.

О знакомстве Бабеля с Ежовым свидетельствуют протоколы майских допросов.

«Познакомился я с Н. Ежовым не то в 1932, не то в 1933 году, когда он являлся уже заместителем заведующего Орграспредотделом ЦК ВКП(б).

Вопрос: Гладун вас познакомила с Ежовым?

Ответ: Да, но часто ходить к ним я избегал, так как замечал неприязненное к себе отношение со стороны Н. Ежова. Мне казалось, что он знает о моей связи с его женой и что моя излишняя навязчивость покажется ему подозрительной. Виделся я с Ежовым в моей жизни раз пять или шесть, а последний раз летом 1936 года у него на даче, куда я привез своего приятеля — артиста Утесова.

Никаких разговоров на политические темы при встречах с Ежовым у меня не было, точно так же, как и с его женой, которая по мере продвижения своего мужа внешне усваивала манеры на все сто процентов выдержанной советской женщины».

Рассказ Л. Утесова о поездке с Бабелем на дачу к Ежову мне довелось услышать в октябре 1970 года. Леонид Осипович вспоминал: «Однажды я выступал в саду Красной Армии, кажется, это было летом, где-то недалеко от Ново-Басманной. Утром Бабель позвонил мне и предупредил, что после выступления зайдет за мной и мы поедем в один дом. Действительно, вечером Бабель приехал к саду на машине, и мы отправились. Я спросил его: „Куда мы едем?“ — „Не ваше дело“. Больше я к нему с этим вопросом не обращался. Ехали мы долго, и я успел заметить, что оказались уже за городом. Стемнело. Наконец, машина остановилась возле загородной дачи. Дом отличный. Нас встретили какие-то две женщины и провели внутрь. Всюду ковры, прекрасная мебель, отдельная комната для бильярда. Нас пригласили за стол, уже накрытый, но Бабель сказал: „Нет, подождем хозяина“. Так мы сидели, болтая о чем-то, и вскоре появился хозяин — маленький человек такой в полувоенной форме. Волосы стриженные, а глаза показались мне чуть раскосыми, „японскими“. Сели за стол. Все отменное: икра, балыки, водка. Поугощались мы, а после ужина пошли в бильярдную (Утесов улыбается). Ну, я же тогда сыпал анекдотами! — один за одним. Была у меня целая серия грузинских анекдотов. Я, стало быть, рассказываю, а Бабель хохочет, — он ведь был необычайный хохотун… Он смеялся так, как никто в жизни, аж слезы текли из глаз… Значит, Бабель смеется, а этот человек делает только так (здесь Утесов показывает улыбку хозяина: едва заметное движение уголками губ книзу, и получается страшноватая гримаса манекена).

Закончился вечер, мы уехали. Когда оказались рядом с „Метрополем“, я спросил Бабеля: „Так у кого же мы были? Кто он, человек в форме?“ Но Бабель молчал загадочно и продолжал выпытывать меня про впечатление. Я говорю тогда о хозяине дачи: „Рыбников! Штабс-капитан Рыбников“[188]. На что Бабель ответил мне со смехом: „Когда ваш штабс-капитан вызывает к себе членов ЦК, то у них от этого полные штаны“.

Так я узнал, что мы провели вечер у Ежова».

— Но почему же Бабель всю дорогу молчал и не открыл Вам тайну сразу? — спросил я Леонида Осиповича.

— А чтобы все законспирировать, чтобы я потом расспрашивал, как да что, и чтобы удивлялся.

Играя с огнем, Бабель забывал, что в его пламени могут сгореть и другие люди.

Поездка к Ежову состоялась летом 1936 года, незадолго до его назначения наркомом внутренних дел. Через год имя нового Генерального комиссара государственной безопасности узнает вся страна. За расправу над маршалами и, как писали в газетах, «за выдающиеся успехи в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных заданий» карлик будет награжден орденом Ленина.

Еще один отрывок из майского протокола.

«Вопрос: В каких целях вы были привлечены Ежовой к сотрудничеству в журнале „СССР на стройке“?

Ответ: К сотрудничеству в журнале „СССР на стройке“ меня действительно привлекла Ежова, являвшаяся фактическим редактором этого издания. С перерывами я проработал в этом журнале с 1936 года по день моего ареста.

С Ежовой я встречался главным образом в официальной обстановке, в редакции. С лета 1936 года на дом к себе она меня больше не приглашала и никаких антисоветских разговоров со мной не вела. Помню лишь, что однажды я передал Ежовой письмо вдовы поэта Багрицкого с просьбой похлопотать об арестованном муже ее сестры Владимире Нарбуте.

Однако на эту просьбу Ежова ответила мне отказом, сказав, что муж ее якобы не разговаривает с ней по делам Наркомвнудела.

Должен добавить, что за последние годы я дважды виделся с Ежовой на квартире у ее подруги Зинаиды Гликиной. Один раз была устроена шуточная „свадьба“ Гликиной с писателем Л. Соболевым. На этой вечеринке, помнится, присутствовали Калмыков и Урицкий. Второй раз я был приглашен Ежовой на квартиру Гликиной, где в присутствии артиста театра Вахтангова Горюнова и того же Урицкого артист Журавлев читал отрывки из Толстого и Тургенева.

Вот все, что я могу сообщить о своих отношениях с семьей Ежовых».

15 июня 1939 года Сериков и Кулешов вновь с пристрастием допрашивают Бабеля и вновь обращаются к теме антисоветской заговорщической группы, якобы организованной Е. С. Ежовой. В собственноручных показаниях писателя об этом нет ни слова, поэтому я лишен возможности сравнить авторский текст с текстом сохранившегося сценария. Цель последующего цитирования — показать ход допроса, в паутине которого вязнут разные люди, а крупицы правды густо обволакиваются чудовищными измышлениями.

«Вопрос: Назовите персональный состав этой группы.

Ответ: Со слов Ежовой мне известно, что в ее антисоветскую группу входили писатель Иван Катаев (арестован в 1937 году), работник Комиссии Партийного Контроля Евгения Цехер и ее муж Цехер, сотрудничающий в одном из московских издательств, видные комсомольские работники братья Бобрышевы (арестованы), два брата Урицких, один из них Семен — бывший редактор „Крестьянской газеты“ и второй Владимир — заместитель заведующего издательством „Искусство“ (оба арестованы).

Ближайшими помощниками Ежовой по антисоветской группе были: ее подруга Фаина Школьникова и Гликина Зинаида. В близких отношениях с Ежовой находился также писатель Леонид Соболев, однако о его причастности к антисоветской организации мне ничего не известно. Все названные мною лица были связаны с Ежовой по ее прежней троцкистской работе. Должен добавить, что Ежова была связана по заговорщической работе с бывшим секретарем ЦК ВЛКСМ Косаревым и бывшим секретарем Кабардино-Балкарского обкома ВКП(б) Беталом Калмыковым, о чем мне сообщила сама Ежова в середине 1937 года.

Вопрос: В какой связи вам говорила об этом Ежова?

Ответ: Как-то раз, когда зашел разговор о конкретных задачах нашей антисоветской работы, Ежова мне сказала, что всем нам нужно осуществлять новые вербовки, вести пораженческую работу среди молодежи и не останавливаться перед крайними средствами в борьбе против партии и советской власти, вплоть до террора. Я спросил Ежову, где те кадры, на которые мы можем рассчитывать в осуществлении наших террористических планов. Ежова на это сказала, что она связана с Косаревым, который ведет конкретную террористическую работу и подготовил в этом направлении своих людей, однако, персонально кто эти люди, Ежова мне не назвала.

Вопрос: И это все ваши террористические разговоры с Ежовой?

Ответ: Нет. В другой раз, в том же 1937 году, когда в кабинете редакции журнала „СССР на стройке“ мы остались одни, Ежова мне сказала, что в осуществлении террористических планов особую роль должна сыграть молодежная группа Косарева. Тут же она сообщила, что практическую работу в этом направлении ведет также Иван Катаев, который признавал только острые методы борьбы — террор.

Через Школьникову и Гликину, встречавшихся с немцами, Ежова осуществляла закордонные связи нашей антисоветской группы. Кроме того, Ежова старалась прибрать к своим рукам возможно большее количество печатных органов. Она была редактором журнала „СССР на стройке“, подавляющий тираж которого отправлялся за границу. Она же пробралась в редакцию „Правды“, сделавшись руководителем издававшейся при „Правде“ „Иллюстрированной газеты“. Ежова в свое время убедила Орджоникидзе ввести ее в состав редакционной коллегии журнала „Общественница“ и, наконец, через Гликину и Школьникову, которых она определила на работу в издательство „Интернациональная литература“, Ежова контролировала литературные связи этого издательства за границей.

Вопрос: Часто ли вы виделись с Ежовой?

Ответ: Я встречался с ней часто, сотрудничая в редактируемом ею журнале „СССР на стройке“.

Вопрос: Воспроизведите содержание ваших последних бесед с Ежовой.

Ответ: В разговоре со мной в конце 1937 года Ежова заявила, что нельзя теперь рассчитывать на длительное существование какой-либо антисоветской организации при той бдительности и остроте, которую проявляет советское правительство и партия в борьбе с врагами. Она сказала, что недовольство горсточки обиженных не может оказать сколь-нибудь заметного влияния на массы, которые, как это исторически доказано, не пойдут за заговорщиками. На успех заговорщических планов можно рассчитывать только в том случае, если обезглавить существующее руководство. Таким путем Ежова обосновывала необходимость применения террора в борьбе против советской власти.

Вопрос: И как вы реагировали на эти высказывания?

Ответ: Я разделял точку зрения Ежовой.

Вопрос: Были ли у вас конкретные террористические планы?

Ответ: Были.

Вопрос: Изложите существо этих подлых террористических планов.

Ответ: В конце 1937 года Ежова, с которой я встретился в ее кабинете в редакции „СССР на стройке“, заявила мне, что Косаревым ведется практическая подготовка к совершению террористических актов против Сталина и Ворошилова, указав, что Косарев подбирает исполнителей из среды спортсменов общества „Спартак“, делами которого он вплотную занимался.

Вопрос: Кто персонально был привлечен Косаревым к осуществлению ваших террористических замыслов?

Ответ: Об этом мне Ежова не говорила. Далее Ежова сообщила, что практическую террористическую работу ведет и Бетал Калмыков, который в течение многих лет добивается приезда Сталина в Нальчик. Пребывание Сталина в Нальчике, сказала Ежова, дало бы возможность Калмыкову к осуществлению его террористических намерений.

Таким образом существовало два плана совершения террористического акта: один в расчете на приезд Сталина в Нальчик и другой, который предусматривал квартиру Ежовых в Кремле как место, дававшее большие возможности для осуществления террористического акта. Провести исполнителей в Кремль должна была Ежова или Косарев, обладавшие всеми видами нужных для этого пропусков. В случае невозможности совершить террористический акт в Кремле предполагалось перенести его исполнение на дачи, где проживают Сталин и Ворошилов.

Вопрос: Когда предполагалось осуществить террористический акт?

Ответ: Точного срока установлено не было, но Ежова в разговоре со мной в конце 1937 года говорила о том, что осуществление террористического акта намечается на лето 1938 года и что срок будет окончательно намечен ею и Косаревым.

Вопрос: В чем заключалось ваше личное участие в подготовке к осуществлению этих террористических планов?

Ответ: Ежова в начале 1938 года поручила мне вербовку кадров для террористической работы из литературного молодняка, с которым я был связан.

Вопрос: Вы выполнили это задание Ежовой?

Ответ: Я наметил к вербовке резко антисоветски настроенных участников литературной бригады, с которой я занимался в Гослитиздате.

Вопрос: Кого персонально?

Ответ: Я наметил к вербовке студента института философии и литературы Григория Коновалова и начинающую писательницу Марию Файерович, по мужу Меньшикову, исключенную из комсомола.

Я вел с Коноваловым и Файерович антисоветские разговоры, в которых высказывал клевету по адресу партии, говоря о том, что советская литература обречена на прозябание, что выход из создавшегося положения надо искать в решительных мерах, но разговора о конкретных террористических планах и о существовании заговорщической организации я с ними еще не имел.

Других заданий по террору от Ежовой я не получал».

Теракт против вождя и других членов советского правительства (статья 58-8 УК РСФСР) — излюбленное обвинение в чекистско-правовой практике сталинизма. Оно предъявлялось многим, в том числе, например, поэту Павлу Васильеву, расстрелянному в июле 1937 года. Чаша сия не миновала и Бабеля.

Под пытками следователи-палачи вырвали у него новые имена, дабы сценарий следствия приобрел необходимые для высшего руководства формы. Так, еще в протоколе майских допросов он назвал двух своих добрых знакомых, с которыми вел доверительные разговоры на политические темы, в частности — о процессах над Каменевым, Зиновьевым, Пятаковым и Радеком. Ни профессор математики Л. А. Тумерман, ни врач О. И. Бродская не понимали и, разумеется, не одобряли расправу. Бабель сказал, что в одном из писем к А. Мальро он привел «конкретные данные, которыми располагал, о настроениях людей разных профессий, и, не называя фамилий, процитировал два отрицательных отзыва о процессе — профессора математики и женщины-врача».

«Вопрос: Кто были этот профессор математики и женщина-врач?

Ответ: Я в данном случае привел разговор о процессе, состоявшийся в один из выходных дней на бегах с моим знакомым — профессором математики Львом Абрамовичем Тумерман и женщиной-врачом Ольгой Ильиничной Бродской.

В этом же письме я просил Андре Мальро убрать из Москвы его вконец разложившегося брата, который своим поведением может лишь навлечь подозрения и скомпрометировать связанных с ним лиц, в том числе и меня.

Вопрос: Назовите всех известных вам лиц, связанных с Ролланом Мальро, и приведите известные вам факты его морально-бытового разложения».

Июньский протокол расширяет круг названных Бабелем лиц. Отредактированные следователями показания звучат так:

«По поручению редакций многих журналов и газет я выезжал в различные края Советского Союза, побывал в колхозах Украины, на предприятиях Днепропетровска, бывал и на московских предприятиях. Я старался не порывать имевшиеся у меня связи с московскими журналистами Николаем Бобровым, Татьяной Тэсс, Вермонтом и Гарри, узнавал от них конкретные, не попадающие в печать сведения о военных новостях, о состоянии авиации, интересовался секретными сведениями ТАСС, материалами о состоянии Красной Армии, впечатлениями журналистов от пребывания на маневрах, о подробностях технического оснащения и структуры Красной Армии».

На сей раз примечательно стремление увязать арест Бабеля с мифической молодежной группой Александра Косарева, арестованного лично Берией 27 ноября 1938 года и в феврале 1939-го расстрелянного. Вожак советского комсомола раздражал Сталина своей честностью и пассивностью в репрессиях. «Вы не хотите возглавить эту работу», — зло сказал он Косареву в разгар террора[189]. Секретарь ЦК ВЛКСМ В. Пикина, схваченная одновременно с Косаревым, вспоминала потом, что Берия считал комсомол «кузницей шпионов» и, возможно, фабриковал по указанию Сталина «молодежный процесс»[190].

Проблема большого террора не сводится только к загадке Сталина, имевшего, как полагают К. Эндрю и О. Гордлевский, «параноидальные наклонности»[191]. Самая грандиозная тайна заключается в том, как Сталину — если он действительно был психически ненормален, — удалось сломить волю сотен тысяч здоровых людей, подмять под себя партию и, в конечном счете, на протяжении тридцати лет успешно вести жесточайшую войну с собственным народом. Не так-то просто понять, почему многомиллионная Россия оказалась заложницей одного преступника. Ближе всех сегодня к разгадке Александр Солженицын, не устающий разъяснять миру пагубность большевистской идеологии насилия. Трагический парадокс истории состоит также и в том, что эта идеология беззастенчиво паразитировала на принципах классического коммунизма, сохранив его фразеологию, но отбросив сущность. Результаты известны.

Сталин использовал фанатически преданных ему исполнителей до тех пор, пока они не исчерпывали отведенный им человеческий и политический ресурс. Затем он уничтожал их как свидетелей преступлений, взваливая всю ответственность за пролитую кровь (это именовалось либо «ошибками», либо «перегибами»). Должность очередного шефа ОГПУ — НКВД таким образом являлась потенциально должностью смертника. На определенном этапе Ежов выполнил волю «хозяина» и потому обязан был уйти в небытие.

…Вспоминаю наш разговор с Виктором Борисовичем Шкловским в октябре 1975-го. Я расспрашивал о Бабеле, мэтр охотно откликался на мои вопросы. Неожиданно в монологе Шкловского прозвучало имя Ежова. Он сказал, что видел его всего один раз, на каком-то высоком партийном собрании. Запомнились слова Сталина, сказанные о Ежове: «Здесь просит слова один ответственный товарищ, который не оправдал наших ожиданий. Я думаю, что слова ему давать не стоит». Шел XVIII съезд партии (март 1939 г.). Понял ли Ежов, что реплика вождя означала смертный приговор?..

Не пройдет и месяца, как он будет арестован, заключен в Сухановку (следственную спецтюрьму НКВД) и «взят на раскол». На суде просил: «Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах»[192]. Железного сталинского наркома расстреляли 4 февраля 1940 года.

3

С точки зрения ГБ покойная жена бывшего наркомвнудела представляла для обвинения Бабеля фигуру идеальную. Конечно, мертвые сраму не имут, но и защитить себя тоже не могут. Очень удобно, когда занимаешься фальсификацией следственных дел.

Успех ждал и в том случае, если арестованный уличен в связях (знакомстве) с лицом, проживающим за границей. Лицо это без малейшего труда превращалось в шпиона, разведчика, резидента и проч. Сконструированный в кабинетах НКВД тандем покойника с уехавшим из СССР иностранцем давал возможность сочинять фантастические коллизии, не поддающиеся проверке и не требующие доказательств. В деле Бабеля такой тандем составили Е. С. Ежова и австрийский инженер Бруно Алоизович Штайнер, с которым Бабель жил в одном доме на Николо-Воробинском.

Жена писателя А. Н. Пирожкова в своих воспоминаниях посвятила Штайнеру несколько страниц, весьма интересных, ярко написанных. Ей, разумеется, и в голову не могло прийти, что в 1939 году из Штайнера на Лубянке делали матерого разведчика. Снова открываю протокол, датированный 15 июня.

«Вопрос: Что это за Штайнер?

Ответ: Штайнер — в прошлом пленный офицер австрийской армии, который долгое время проживал на территории СССР в качестве члена правления акционерного общества „Русавсторг“. После ликвидации этого общества Штайнер принял представительство от известной австрийской фирмы „Элин“ и распространял в СССР ее изделия.

Вопрос: Каким образом вы познакомились с Штайнером?

Ответ: Меня познакомила со Штайнером писательница Сейфуллина, представив его как своего давнишнего приятеля. Сейфуллина указала мне на освободившуюся в его квартире комнату, заявив, что я могу поселиться у Штайнера.

Вопрос: Вы приняли это предложение?

Ответ: Да, я поселился у Штайнера, причем мы стали вести общее хозяйство, а расходы по дому делили пополам, причем свою долю я платил советскими деньгами, а Штайнер покупал за валюту боны в Торгсине. Несколько раз по моей просьбе он посылал валюту моей матери, которая проживает в Брюсселе, а я возмещал эту валюту по так называемому курсу дня. Все эти обстоятельства очень сближали нас, причем не последнюю роль в этом сближении сыграла Сейфуллина и ее муж Правдухин.

Вопрос: Сейфуллина встречалась со Штайнером?

Ответ: Со Штайнером встречалась не только Сейфуллина, но и ее муж Правдухин. При всех своих приездах из-за границы Штайнер привозил Сейфуллиной в большом количестве заграничные вещи, имел с ней какие-то валютные операции, а Сейфуллина часто говорила мне, что тот является наиболее близким ее другом. При мне Сейфуллина и Правдухин вели с ним контрреволюционные разговоры о положении в СССР, а я также не скрывал от Штайнера своих антисоветских взглядов.

Вопрос: Из ваших показаний не видно, каким образом привлек вас Штайнер к шпионской работе.

Ответ: После того, как наши отношения зашли далеко и я целиком попал в зависимость к Штайнеру, он имел со мной разговор, в котором пояснил мне, что он не зря проживает так долго в Советском Союзе, что ведет здесь определенную работу, о характере которой мне не трудно догадаться. Затем Штайнер предложил мне выполнять при нем роль осведомителя, предупредив, что в случае моего отказа он сумеет нанести вред интересам моей матери, проживающей в Брюсселе. Я дал свое согласие.

Вопрос: Вы согласились на шпионскую работу?

Ответ: Да.

Вопрос: Какие сведения вы передавали Штайнеру?

Ответ: Штайнер от имени австрийской разведки использовал меня для получения подробной информации о положении и настроениях советской интеллигенции, в частности писателей, о всех политических новостях дня, об арестах, происходивших в стране, о настроениях колхозников и рабочих».

Парадный сценарий! Вся эта дребедень стряпалась в угоду начальству. Ложь выступала в обличье мрачноватой правды, что соответствовало общему стилю эпохи. Лучшее объяснение причин охватившей страну болезни дал Николай Бердяев в статье «Парадокс лжи» (1939). «В чем причина исключительной роли лжи в нашу эпоху? — спрашивал выдающийся мыслитель и отвечал: — Это связано с изменением структуры сознания. <…> Личная совесть, личное нравственное суждение не только парализуются, но от них требуют паралича. <…> Перерождение структуры сознания выражается в том, что за индивидуальным сознанием отрицается право даже определять реальности и отличать их от фикций; это право признается лишь за коллективным сознанием. <…> Для личного сознания и совести ясно, что расстрелянные в СССР старые коммунисты были убежденными коммунистами до конца, а не фашистами и не шпионами. Но для коллективного сознания генеральной линии коммунистической партии ложь о старых коммунистах есть реальность, необходимая в диалектике борьбы».

Фанатики борьбы, циничные прагматики, превратившиеся в профессиональных убийц, сделали все, чтобы торжествовало «коллективное» или, говоря словами Льва Толстого, «роевое» сознание. Подмеченное Бердяевым «изъятие личной совести из глубины личности» и замена ее некоей общей идеологизированной химерой, — страшная примета всех тоталитарных режимов XX века, как бы они себя не называли. Русские большевики-сталинцы, нацистские штурмовики, красные кхмеры, китайские хунвейбины — не что иное, как одна и та же социальная популяция, исповедующая, несмотря на малосущественные различия, единую философию насилия. «Но это не значит, — говорит далее Бердяев, — что вообще совесть исчезает, она меняет свой характер. Кристаллизуется коллективная совесть с такой силой и в таких размерах, что она совершенно подавляет в человеке личную совесть. Человек принуждается ко лжи во имя того или иного понимания коллективного блага. Ложь всегда есть в значительной степени явление социального порядка»[193].

В НКВД это знали не хуже философа и потому пользовались ложью, как говорится, на всю катушку. Тем удивительнее, что в деле Бабеля сохранились его собственноручные показания, где он пишет (в связи с вопросами о Штайнере) прямо противоположное тому, что есть в сценарии.

«Одновременно я отвечаю отрицательно на вопрос судебного следствия о шпионской связи с моим соседом по квартире австрийским инженером Бруно Штайнером (подданным чехословацкой республики). Квартиру эту мне рекомендовала старинная приятельница Штайнера — Л. Н. Сейфуллина; об участии ее в шпионской организации мне не только ничего не известно, но, хорошо зная ее, убежден, что этот вопрос и ставиться не может.

Л. Н. Сейфуллина была связана с Штайнером многолетней дружбой и рекомендовала его мне как друга Советского Союза и в высшей степени порядочного человека.

У меня не было случая убедиться в противном. За четыре прожитые в одной квартире года, при общем домашнем хозяйстве, я несколько раз покупал у него валюту для моей первой жены и матери. Это были единственные наши деловые отношения.

Пользуясь соседством по квартире и личными нашими хорошими отношениями, он мог легчайшим образом сделать меня невольным орудием шпионской своей деятельности, нисколько об этом не заявляя.

Наоборот, при первом же сигнале об этом я немедленно уклонился бы от сомнительного удовольствия жить в центре Москвы в таком опасном соседстве. Пользование общей столовой облегчало для него возможность знакомиться со всеми приходившими ко мне людьми; звание его, члена (или председателя) общества культурной связи с Австрией делало законными вопросы его о советском искусстве — области, которой в моем присутствии он больше всего интересовался».

Следствие подходило если не к концу, то по крайней мере к некоему, печальному для Бабеля, результату, заранее предрешенному. Нужны ли здесь еще какие-то ссылки на документы? Пожалуй, нет. Картина ясна. И все же я еще раз обращаюсь к июньскому протоколу-сценарию, где Бабелю отведена роль… австрийского шпиона. Что ни говори, авторы и режиссеры были мастерами своего грязного дела.

«Вопрос: Передачей военных и других государственных тайн ограничилась ваша связь с Штайнером?

Ответ: Нет, Штайнер использовал меня для завязывания широких знакомств в писательском и журналистском мире, а также среди работников искусств. Я познакомил Штайнера с работниками кино Эйзенштейном, Александровым, Райзманом, с артистами Ливановым и Михоэлсом, с работником НКВД Горожаниным, с Е. С. Ежовой и ее подругой Гликиной.

Вопрос: С кем еще был связан Штайнер?

Ответ: Штайнер был связан личной дружбой с австрийским журналистом Бассехесом, впоследствии высланным за пределы СССР, и служащим австрийского посольства Елушичем. Помню, что к Штайнеру приезжал также коммерсант Мюллер и австрийская писательница, автор книги „Положение женщины в СССР“, написанной частично на основании материалов, переданных ей Сейфуллиной. Эта писательница (фамилию которой я вспомню и назову дополнительно) во время своих приездов в СССР останавливалась у Сейфуллиной, которая в свое время жила у нее в Вене.

Вопрос: Вы назвали иностранцев, постоянно связанных со Штайнером. А с кем из советских граждан он был связан?

Ответ: Постоянное окружение Штайнера в Москве составляли его секретарь Елена Ивановна Лепинг, советская гражданка, по национальности немка, родом из Риги. Эта Лепинг была посвящена и в мои денежные операции со Штайнером. Вторым близким к Штайнеру лицом являлась его неофициальная жена Янина Людвиговна Журавская, инженер-химик, работавшая в различных химико-фармацевтических предприятиях Советского Союза. У этой Журавской была сестра Эрика, муж которой Петров служил ведущим инженером на ЦАГИ. Знаю, что Штайнер бывал на дому у сестры Журавской. Обе сестры по национальности польки. Должен добавить, что своих домашних работниц Штайнер выписывал всегда из республики немцев Поволжья.

Вопрос: Укажите фамилии этих домработниц.

Ответ: На моей памяти у него были две домработницы. Одна (фамилию вспомню и назову дополнительно), вышедшая замуж за техника Ивана Цыганова, в настоящее время проживает где-то в Филях, и Мина Фриц, проработавшая недолго и уехавшая затем обратно в гор. Марксштат (республика немцев Поволжья). Из приходивших к Штайнеру я помню также некую Нину Николаевну, которой он всегда привозил вещи из-за границы. Нина Николаевна была постоянной посетительницей ресторана „Метрополь“, имела широкое знакомство в кругу иностранцев.

Вопрос: А Штайнер не связывал вас с кем-либо по шпионской работе?

Ответ: Штайнер меня связал с директором одного из австрийских вагоностроительных заводов Фишером, который во время своих приездов в Москву постоянно останавливался у него на квартире. Штайнер мне говорил, что через Фишера он осуществляет свою шпионскую связь с австрийской разведкой, предупредив, что в случае приезда Фишера в его отсутствие я должен буду дать ему все требуемые сведения. Однако Фишер в отсутствие Штайнера ни разу в СССР не приезжал.

Вопрос: С кем еще вас связал Штайнер?

Ответ: Второй связью, указанной мне Штайнером, был представитель фирмы „Зоненберг“ по фамилии Вестерборг. Встречи мои с Вестерборгом происходили как на квартире Штайнера, так и в гостинице „Метрополь“.

Вопрос: Где находится в данное время Штайнер?

Ответ: Штайнер проживал в СССР до 1936 года, уехал в отпуск, но вернуться не смог, т. к. обратно не получил визы на въезд в СССР.

Вопрос: С кем вы связались после отъезда Штайнера?

Ответ: С венгерским политэмигрантом Эрвином Шинко, выдававшим себя за писателя-антифашиста. Шинко я передавал шпионские сведения до его отъезда в Париж в начале 1938 года.

Вопрос: Кто из ваших сообщников был осведомлен о вашей шпионской связи со Штайнером?

Ответ: Я рассказал о своей связи со Штайнером только одному человеку — Е. С. Ежовой».

Дознание фактически завершено. «Вина» Бабеля тянет на несколько пунктов 58-й статьи Уголовного кодекса РСФСР. Он знает об этом и не намерен сдаваться без боя. Неравный бой длился несколько месяцев…