Приди, полюби незнакомца

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Утро стояло тихое, но Леноре было не по себе. Она знала, что Эштон рядом, но чувствовала себя очень одиноко. Она хотела быть с ним и не сомневалась, что стоит ей уступить собственному желанию и позвать его, как он сразу откликнется. Все чаще и чаще мысли ее обращались к ребенку. Хотелось поговорить неспешно, поделиться с человеком, которому так дороги были и она, и будущее дитя, но как позовешь его, когда с нее глаз не спускают двое стражей, пусть даже — она в этом уже не сомневалась — Эштон способен справиться с любой преградой.

Роберт уехал по делам в Новый Орлеан и собирался пробыть там несколько дней. Малкольм оставался в этих краях, но снова уехал в город и, как обычно, не сказал, когда вернется. И хоть в свои планы он Ленору не посвящал, казалось, что теперь он уделяет ей больше внимания — может, потому, что боится потерять.

Пришло приглашение на «Русалку», и, к немалому удивлению Леноры, Малкольм охотно на него откликнулся. Он даже предложил ей сшить новое платье, чтобы явиться гостям во всей красе. А предполагалось, что там будут самые преуспевающие люди. Самой ей, конечно, в Билокси ездить не нужно, он пришлет портного сюда. Мероприятие предстояло незаурядное, и Малкольм не хотел показаться скрягой в глазах гостей, пусть даже они могут оказаться друзьями этого несносного Эштона Уингейта.

Ленора бесцельно слонялась по комнатам, мечтая хоть о чем-нибудь, что может занять ее или ее мысли. Малкольм предложил ей найти иголку и нитки и заняться шитьем. Такая перспектива ее не привлекала, но она пристрастилась к чтению в гостиной. Она нашла в столовой сборник пьес, оставленный там отцом, и осторожно открыла изрядно потрепанный том. С удивлением обнаружив на обороте титула какие-то закорючки, она внимательно всмотрелась в них и в конце концов поняла, что это всего лишь автограф.

Но имя ей ничего не сказало. Она никогда не слышала об Эдварде Гейтлинге. Впрочем, многие имена стерлись у нее из памяти; может, это было одно из них, а может, имя актера, который надписал том для какого-нибудь любителя Шекспира.

Чтение навеяло на нее дремоту, и, положив книгу на колени, она отпила чаю, который Мейган принесла ей. Случайно подняв глаза, она засмотрелась на пейзаж, висящий над камином, и нахмурилась. Ленора никак не могла понять, откуда он здесь появился, — картина явно не шла к обстановке.

Уступив любопытству, Ленора поднялась и подошла поближе.

Картина, писанная маслом, отличалась немалыми размерами, но в салоне за нее вряд дали бы большую цену.

Ленора прижала пальцы к вискам, стараясь сосредоточиться. Откуда ей, собственно, знать. Она что, так часто бывала в салонах, что в курсе цен на живопись?

Она вспомнила набросок, который отец показывал ей в Бель Шен. Он говорил, что это ее работа. Выходит, она в этом деле разбирается и может сказать, что хорошо, а что плохо.

Мысль, что она может быть художницей, заставила Ленору помчаться к письменному столу в гостиной, где были ручка и чернила. В узком длинном ящике обнаружился пергамент, а сбоку — тщательно перевязанный лентой рулон, с виду похожий на собрание незаконченных набросков, которыми явно кто-то дорожил, иначе бы не хранил так тщательно. Осторожно развязав ленту, Ленора начала один за другим просматривать листы в надежде найти рисунки, которые расскажут ей что-нибудь о ней самой. Нашлось несколько набросков, похожих на тот, что показывал ей раньше отец, и несколько пейзажей, ничего ей не говоривших, но сделанных, как ей показалось, вполне добротно. Интересно, она что, сама себя хвалит? С особенным интересом она вгляделась в мастерски выполненный портрет женщины, облаченной в костюм наездницы. Она стояла в позе несколько вызывающей, слегка расставив ноги. Шляпа с пером была надета набекрень, в руках зажат хлыст. Впрочем, Ленору заинтересовала не столько поза, сколько лицо, ибо оно было очень похоже на ее... или на Лирин. В надежде разобраться в этом она тщательнейшим образом исследовала рисунок и обнаружила на складках юбки имя. Ленора! Вряд ли она с таким тщанием писала автопортрет, следовательно, можно предположить, что здесь изображена Лирин. Судя по всему, рисунок был сделан несколько лет назад.

Она поставила рисунок напротив керосиновой лампы и, обмакнув гусиное перо в чернила, стала перерисовывать. С величайшим усердием Ленора пыталась воспроизвести свободные линии старого рисунка, но ничего не получалось: перо отказывалось подчиняться ей. Получались какие-то размазанные пятна и неровные полосы. В отчаянии она смяла лист и бросила его в корзину.

Новая попытка — тот же результат. Бросающееся в глаза различие между оригиналом и копией навело ее на мысль, что, может, надо воспользоваться другим инструментом. Перо явно отказывалось ей повиноваться.

Она поднялась и пошла наверх, заставляя себя не думать о живописи. В холле она задержалась. Читать не хотелось, ложиться — тоже. Эштон разжег ее женское начало, и забыть его было трудно. Стоило лечь, как на память приходила его широкая грудь, мускулистые ноги, плоский, твердый живот. И это было только начало мучительных воспоминаний.

Она растерянно оглядывалась, ища, чем бы отвлечься.

Тут внимание ее привлекла одна деталь. Все двери, выходившие в коридор, были парные, но в противоположном от ее спальни конце холла, напротив пустующей комнаты, было три двери подряд. Довольная, что есть чем заняться, Лирин двинулась в ту сторону.

Куда, интересно, ведут эти двери? С разочарованием она убедилась, что все они заперты, и ключей поблизости не видно. Впрочем, скорее всего, должны подойти какие-нибудь другие. Она принесла ключ от собственной комнаты, как выяснилось, не напрасно: замок подался. Она с любопытством повернула ручку, и дверь со скрипом открылась. Это было узкое длинное помещение. У одной из стен начиналась крутая лестница, упиравшаяся прямо в люк, вделанный в потолок. У двери, через которую она вошла, болталась веревка. Ленора потянула за нее, и люк немного приоткрылся. Ей вдруг представился темный чердак, на котором полно летучих мышей. Впечатлительную женщину это должно привести в дрожь. Но пробившаяся сквозь щель тонкая полоска света добавила ей храбрости. Она снова потянула за веревку, на сей раз наматывая ее на вделанный в стену крюк, и люк медленно открылся.

Лестница была крутая и неудобная, однако же достаточно прочная, чтобы выдержать ее вес. Осторожно поднимаясь, Ленора чутко вслушивалась, ожидая характерного шума крыльев и готовая в любой момент ринуться вниз. Но все было тихо, и, достигнув последней ступени, Ленора убедилась, что страхи ее были напрасны. Никаких летучих мышей здесь не было. Квадратные щели под фронтонами были плотно перегорожены деревянными планками, так что влететь сюда просто никто не мог. Не видно было, как ни странно, пыли и паутины; скорее всего, слуги тщательно убирали чердак. На полу валялись разные вещи. В одном из углов были свалены чемоданы и дорожные сундуки. Тут же стояла привинченная к полу кровать. К перекладинам были прислонены картины, завешенные холстиной, а в деревянные коробки сложены разные безделушки.

Из-за спертого воздуха у Леноры выступили на лбу капельки пота. Она осторожно принялась постукивать по стенкам сундуков и чемоданов. В ответ неизменно раздавался глухой звук, пока она не добралась до того, что выглядел поновее. Было в нем что-то отдаленно знакомое. «Что бы там могло быть?» — подумала Ленора. Она ослабила ремни и попыталась приподнять крышку, но выяснилось, что он заперт. Растущая уверенность, что когда-то этот сундук принадлежал ей, заставила Ленору порыться в коробках в поисках какого-нибудь инструмента, с помощью которого можно было бы открыть эту штуку. Но ничего лучшего, чем сломанный нож для вскрытия конвертов, не нашлось. Изрядно попотев, Ленора наконец оставила бесплодные попытки. Пока не отыщется что-нибудь покрепче, содержимое сундука останется тайной.

Ленора продолжала осмотр. На очереди были картины. На глаза ей поначалу попались обычные пейзажи, но позади была какая-то картина, накрытая относительно свежей простыней. Она сняла ее, подвинула картину к свету. На ней был изображен пожилой человек примерно возраста Роберта. Лицо было довольно заурядным, но с правильными чертами. Венчалось оно гривой растрепанных седых волос. Хоть выглядел человек весьма суровым и недоступным, было что-то в выражении его зеленых глаз, свидетельствующее о его достоинстве и справедливости. Ленора рассмотрела портрет со всех сторон, но никаких воспоминаний он в ней не пробудил. Она поставила картину и отступила. Но тут ей неожиданно вспомнился пейзаж, висящий в гостиной. Что-то в нем напоминало фон, на котором был изображен человек на портрете.

Она вернулась, взяла картину и осторожно спустилась вниз. Отставив ее в сторону, она подтащила к камину высокий стул. Сняв висевшую над камином картину, она поставила ее рядом с портретом и отступила немного назад. Пейзаж был сам по себе похож на большую проплешину на древесной коре; в гостиной он был совершенно не к месту и ничего, кроме недоумения, не вызывал. Но стоило поставить его рядом с портретом, как вся комната обрела гармонию. В таком соседстве он точно вписывался и в обстановку дома. Леноре хотелось оставить портрет висеть здесь, внизу. Но, не зная, откуда взялся пейзаж, она не захотела огорчать Малкольма на тот случай, если это его подарок.

Она запомнила точное место в гостиной, где он только что стоял, и отнесла назад, на чердак. Снова спустившись, она размотала веревку, и люк закрылся. Выйдя в холл, Ленора закрыла дверь, ведущую в коридор.

Вернувшись в гостиную, она почувствовала, как тоска вновь наваливается на нее. Легкий свежий ветерок, дувший с залива, шевелил шторы и мягко остужал кожу. Ленора взяла томик пьес и уселась рядом с застекленной дверью, где было всего прохладнее.

Через какое-то время книга соскользнула ей на колени, а взгляд устремился куда-то вдаль, в сторону океана. Постепенно перед ее внутренним взором выплывало некое лицо, но не то, которое она ожидала. Это был человек с портрета, и выражение его лица постоянно менялось. То оно смеется, то хмурится, то погружается в раздумье, то светится нежностью.

Ленора сдвинула брови. Где-то за непроницаемой стеной в ее сознании хранилась память об этом человеке, и казалось, что он хорошо ей знаком.

Некоторое время спустя вернулся Малкольм. Его лошадь черной масти, проделав длинный путь от самого города, была вся в пене, но наезднику, казалось, это было все равно, и он направил измученное животное в сторону палатки Эштона. Описав перед ней несколько кругов, Малкольм наконец остановился у входа. Натянув поводья, он иронически окликнул:

— Выбирайтесь из своего укрытия, мистер Уингейт. Я хочу поговорить с вами.

Гадая, что бы такое мог задумать этот тип, Эштон откинул полу шатра; Ленора тоже не смогла сдержать любопытства и вышла на крыльцо. Прищурив от солнца глаза и беспокойно закусив губу, она смотрела, как Эштон приближается к Малкольму.

— Ну, что вы сегодня задумали, Малкольм? — непринужденно спросил Эштон, поглядывая на визитера и покусывая кончик сигары.

Малкольм ответил не сразу, он поглаживал круп лошади и словно демонстрировал таким образом вообще-то несвойственную ему любовь к животным. Как правило, он загонял их до изнеможения, а затем менял одну лошадь на другую, готовя ей ту же судьбу.

— В городе мне сказали, что вы ищете лошадь в подарок некой даме.

— Верно, — согласился Эштон, закуривая новую сигару.

— Могу я поинтересоваться, для кого именно?

Разминая туго скрученные табачные листья, Эштон прищурился и, только убедившись, что сигара раскурилась, вынул ее изо рта и ответил:

— В свое время Лирин была отличной наездницей. — Он выковырял попавшую в зубы крошку табака и добавил: — Мне кажется, ей понравится такой подарок.

Взгляд у Малкольма сделался ледяным.

— Ленора тоже не последняя в этом деле, — злобно усмехнулся он, — но если вы думаете, что я позволю своей жене принимать подарки от чужих мужчин, то глубоко заблуждаетесь.

Эштон равнодушно пожал плечами.

— А я и не собираюсь загонять эту лошадь в вашу конюшню, Малкольм. Я для этого слишком хорошо к ней отношусь. — Эштон выразительно указал кончиком сигары на беспокойно переступающую кобылу. — Если с лошадьми обращаться так, долго они не протянут.

Малкольм и не подумал оправдываться.

— Я беру от них все, что мне нужно. — Он широко осклабился. — То же самое можно сказать и о женщинах.

У Эштона потемнели глаза. Он медленно провел пальцем по щеке.

— Да, мне приходилось видеть женщин, с которыми вы имеете дело, в таверне Руби. Вид у них примерно такой же, как у этой лошади.

Малкольм привстал в стременах, собираясь соскочить на землю, но здравый смысл возобладал, и он снова опустился на круп лошади, пожав тяжелыми плечами.

— По крайней мере, в одном случае наши вкусы совпадают.

— Восхищаться такой женщиной, как Лирин, нетрудно, — Эштон снова сунул сигару в рот и с наслаждением затянулся. Прицокнув языком, он добавил: — Не могу только понять, что в вас нашла Ленора.

Малкольм побагровел от злости и вновь с трудом удержался, чтобы не спешиться. С презрительной усмешкой он парировал:

— Тем же вопросом я задавался применительно к вам и пришел к выводу, что вы просто заставили Лирин выйти за себя. В этих краях вы стали просто чумой.

— Для вас — может быть, — усмехнулся Эштон.

— Нет нужды уверять, что мы не испытываем друг к другу симпатии, — холодно заметил Малкольм. — Полагаю, ни у кого из нас иллюзий на этот счет нет.

— Похоже, что так, — согласился Эштон.

— Тогда вам должно быть понятно, — криво улыбнулся Малкольм, — что я не позволю Леноре принимать от вас подарки. Так что лучше поберегите свои денежки.

— Я не нуждался в вашем одобрении, Малкольм, когда начал искать Лирин, — невозмутимо ответил Эштон. — Не нуждаюсь и сейчас. Я уже нашел лошадь для дамы. Скоро ее приведут сюда!

— И все равно я не позволю Леноре принять ее! — крикнул Малкольм. — Вы что, не понимаете меня?

Эштон лениво пожал плечами.

— Кобылу будут держать здесь. Хикори позаботится о том, чтобы в любой момент Лирин могла ею воспользоваться.

Едва сдерживаясь, Малкольм еще глубже вдавился в седло.

— Ушам своим не верю. С таким упрямством я еще никогда не сталкивался. У вас что, в голове вместо мозгов солома? Похоже, что так, если вы полагаете, что я разрешу Леноре сесть на эту кобылу. Солома!

— А вы, не иначе, собираетесь ее сделать пленницей этого дома? — в ответ заметил Эштон. — Вы не разрешаете ей выходить, пока я здесь...

— И ничего удивительного! — отрывисто заявил Малкольм. — Именно потому, что вы здесь! Я не хочу, чтобы она разделила судьбу Мэри. А ведь с ней случилось несчастье сразу, как вы приехали! Отчего бы это? Здесь было тихо и покойно, пока не появились вы!

— Ну разумеется, — иронически откликнулся Эштон. — Тут вам никто не смел перечить. А что касается Мэри, вам так же хорошо, как и мне, известно, что ни я, ни кто другой из моей команды не имеют к ее гибели никакого отношения.

— Вовсе нет! — запротестовал Малкольм.

— Я думал, вы умнее, — засмеялся Эштон. — Наверное, я заблуждался. Впрочем, понятно, почему вы хотите, чтобы меня обвинили в убийстве. Вы спите и видите, чтобы избавиться от меня и чтобы Лирин навсегда осталась в этом доме! — При этой мысли Эштон вышел из себя и, махнув рукой в сторону деревянного строения, заявил: — Вы боитесь дать ей свободу, потому что боитесь потерять ее или то, что рассчитываете получить от нее.

— Это еще что такое? — взвизгнул Малкольм.

Эштон бросил на соперника ледяной взгляд.

— Ее отец стареет. К тому же он пьет, и с ним в любой момент может что угодно случиться. Тогда вы станете богатым человеком. А пока вы просто выжидаете, позволяя природе делать свое дело.

— У меня есть собственные доходы! — крикнул Малкольм.

— Откуда? Откуда, скажите на милость? — настойчиво спросил Эштон. — Насколько я понимаю, ничего у вас нет. Вы не плантатор. У вас нет земли. Вы, как воробей, прыгаете с ветки на ветку, задерживаясь в тепленьких местечках и не оставляя за собой ничего, кроме помета.

— Ну ладно, хватит, мне это надоело, — сказал Малкольм, яростно натягивая поводья. Лошадь дернула головой, словно в нее впился овод, с места взяла в карьер. Перед тем как направить ее к дому, Малкольм описал круг и крикнул напоследок: — Забудьте про кобылу, Уингейт, и не тратьтесь понапрасну. Я не позволю Леноре сесть на нее.

Он пришпорил лошадь, и через мгновенье осадил ее уже у крыльца собственного дома. Спрыгнув на землю, он бросил поводья мальчишке из конюшни и поднялся по ступенькам. Грохоча сапогами по деревянному полу, едва сдерживая ярость, он прошагал в дальний конец веранды, где стояла Ленора. Малкольм даже не заметил, что она вся дрожит, а в глазах застыла тревога. Он был слишком поглощен тем ультиматумом, который собирался ей предъявить и настоять на его выполнении.

— Этот негодяй, что обосновался в палатке, купил тебе кобылу. — Малкольм остановился, презрительно усмехнувшись в ответ на изумленный взгляд Леноры. — Но только тебе не следует так уж радоваться его щедрости, дорогая. Я запрещаю тебе принимать этот подарок. — Взгляд его сделался жестоким, в глазах появился опасный блеск. — И не смей мне перечить.

Он круто повернулся и вошел в дом. Стук захлопнувшейся за ним двери заставил Ленору вздрогнуть. После его ухода наступила тишина. Переждав немного, Ленора с облегчением вздохнула, решив, что приступ гнева у Малкольма прошел.

Переваривая новость, принесенную Малкольмом, Ленора обернулась и посмотрела на Эштона, все еще остававшегося на берегу. Он стоял, слегка расставив ноги и скрестив руки. В зубах дымилась сигара. Она почти видела, как, перекатывая во рту сигару, он смотрит на нее сквозь струйку дыма и подмигивает. Даже на расстоянии Ленора чувствовала его любящий взгляд. Зная, о чем он думает, Ленора слегка зарделась, и это не имело никакого отношения к Малкольму.

Лошадь привели на следующий день, к счастью, в отсутствие Малкольма. Ее неторопливо вел за собой какой-то человек, ехавший впереди на другой кобыле. Когда они проходили мимо дома, на крыльцо, захваченная видом этого конного парада, выбежала Ленора. Когда гнедая, с длинной развевающейся гривой лошадь неспешно, словно боясь перейти на рысь, проходила мимо дома, хвост ее, до того болтавшийся свободно, высоко поднялся. Ноги у лошади были длинные, кобыла представляла великолепный образец, и Ленора с уверенностью подумала, что скорее подогнутся эти изящные ноги, нежели надломится дух.

Не обращая ни малейшего внимания на двух стражей, вышедших на дорожку, чтобы не допустить процессию ближе к дому, конюх невозмутимо продолжал свой путь и остановился только возле палатки. Эштон вышел и приветствовал его широкой улыбкой. Незнакомец спешился, обменялся рукопожатием с хозяином и кивнул, выслушав, что ему сказали. Судя по всему, Эштон велел отвести лошадь на заранее приготовленное место, в опасной близости от пограничной полосы, разделяющей его владения и дорожку, которую он выделил Малкольму. Конюх повиновался; видя это, стражи, обмениваясь возбужденными репликами и нервно жестикулируя, устремилась навстречу, дабы предотвратить возможное вторжение. Когда ездовой показывал лошадь Эштону, Ленора подошла к самым перилам, но все равно отсюда было не разглядеть. Подняв юбки, она пробежала через веранду и устремилась к тому месту, где собралось небольшое общество — стражи по одну сторону границы, Эштон, незнакомец и лошадь — по другую. Один из стражей, оглянувшись, увидел приближающуюся Ленору и поспешил ей навстречу. Готовый вмешаться, Эштон выступил вперед, но Ленора и сама продемонстрировала твердость характера.

— Либо вы будете настолько любезны, чтобы освободить мне дорогу, — угрожающе произнесла она, — либо я пройду сквозь вас, мимо вас, через вас - как угодно, но пройду. Если вы все же будете настаивать, вам придется меня связать, потому что иначе мне трудно будет побороть искушение вцепиться в вас и выцарапать вам глаза. Ясно?

Эштон едва удержался от смеха, глядя, как этот тип изумленно оборачивается на товарищей в ожидании поддержки и не находит ее. Одно дело — схватиться с мужчиной, другое — вступить в борьбу с женщиной, особенно если она в такой ярости. Что-то бормоча, страж отступил и дал Леноре пройти.

— О, Эштон, она такая красивая! — воскликнула Ленора, обходя лошадь со всех сторон и то и дело нарушая при этом границу, которую так свято блюли мужчины. — А как ее зовут?

— Красотка, — с улыбкой ответил Эштон.

Ленора засмеялась, любовно поглаживая лошадь по холке.

— Весьма подходящее имя.

— И я так думаю, — ответил Эштон, поглядывая на нее исподлобья и широко улыбаясь. — Она ведь такая необыкновенная, вроде тебя. Ты прекрасно будешь на ней смотреться.

Вспомнив распоряжение Малкольма, Ленора вздохнула.

— Но я же не могу принять ее, Эштон. Поднимется слишком большой скандал.

Эштон ожидал этого.

— Я буду держать ее здесь. Тут ей будет хорошо. И когда ты захочешь полюбоваться на нее, либо проехаться, она к твоим услугам.

Искушение было велико.

— Может, если мне иногда захочется прокатиться, Малкольм не будет возражать? — сказала Ленора и тут же, сама себе не веря, грустно покачала головой и тяжело вздохнула. — Мне так тоскливо в этом доме, хочется чем-нибудь заняться, а что может быть лучше прогулки верхом!

Ленора хитро прищурилась.

— Слушай, а можно ее оседлать... прямо сейчас?

Один из стражников шагнул вперед.

— Ну! — взмахнув рукой, Ленора заставила его замолчать. — Я буду поступать так, как мне угодно, а если Малкольму это не нравится... тем хуже для него.

Усмехаясь, Эштон повел лошадь к маленькой палатке, где Хикори уже стоял наготове. Ленора тем временем, не обращая внимания на приличия, подхватила юбку и побежала к дому.

— Мейган, — крикнула она, взбегая по лестнице. — Мейган, принесите мне костюм для верховой езды. Я еду кататься!

Не прошло и десяти минут, как Ленора, одетая в жемчужного цвета амазонку, вернулась. Пересекая пограничную линию, она заметила, что жеребец Эштона тоже оседлан и стоит недалеко под присмотром Хикори. Эштон попрощался с конюхом, доставившим кобылу и, шагнув к Красотке, помог Леноре сесть в седло. Мальчик-коновод придерживал лошадь под уздцы.

— Давай-ка сначала посмотрим, не забыла ли ты, как это делается, — сказал Эштон, передавая ей поводья. — Меньше всего я бы хотел, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Ленора повиновалась и пустила лошадь по широкому кругу между домом и палаткой, переходя с рыси на галоп, с галопа на рысь и обратно. Лошадь чутко откликалась на все ее посылы, и Эштон, одобрительно кивнув, сел на своего жеребца. К немалому неудовольствию стражников Ленора поскакала прочь от дома, увлекая за собой Эштона к берегу, подальше от их назойливых взглядов.

Верховая прогулка, да еще в таком сопровождении, мигом привела Ленору в отличное расположение духа. Ей нужно было о многом поговорить с Эштоном, и ему тоже, судя по всему, не терпелось расспросить о ее состоянии, о том, когда должен родиться ребенок, и где он, скорее всего, был зачат.

— Мне кажется, еще до того, как мы ездили в Новый Орлеан, — сказал Ленора и бросила на Эштона встревоженный взгляд. — О ребенке знаете только ты и Мейган.

— Ради Бога, ничего не говори Малкольму, — попросил Эштон. — По крайней мере, пока ты с ним в этом доме. — Ему не хотелось даже думать о том, что может этот тип выкинуть, если узнает. — Мне будет куда спокойнее, если ты позволишь отослать его и этих двух болванов куда-нибудь подальше. А ты, если хочешь, останешься в доме с отцом, и я даже не буду просить, чтобы ты пускала меня... или уговаривать вернуться к себе домой.

Ленора искоса посмотрела на него и рассмеялась.

— Но ты уже уговариваешь!

Эштон поднял руки и откинулся в седло.

— Ладно, признаю! Но просто ничего не могу с собой поделать.

— Спасибо, — прошептала Ленора с мягкой улыбкой.

Под ее благодарным, ласкающим взглядом, проникающим в самое сердце, Эштон приглушенно застонал. Отдает ли она себе отчет в том, что с ним творится, когда она так смотрит на него?

— Ты просто убиваешь меня, женщина, — беспомощно улыбнулся он. — Я становлюсь игрушкой в твоих руках.

— Не думаю, — Ленора покачала головой и, оглянувшись, убедилась, что они уже отъехали довольно далеко от дома. — Пора возвращаться. — Она засмеялась, вспомнив растерянность стражников. — Боюсь, если Малкольм окажется дома раньше меня, он пристрелит этих двоих.

— Небольшая потеря, — живо откликнулся Эштон.

— Право, Эштон, не надо так шутить. — Эштон энергично затряс головой, и она снова рассмеялась. — А, впрочем, может, ты прав.

Они повернули лошадей и направились к дому, но вскоре Эштон остановился у самой кромки берега и спешился. Ленора натянула поводья и с любопытством смотрела, как он шагает по мокрому песку, вглядываясь под ноги. Вот он остановился, поскреб песок ногой, резко нагнулся, схватил что-то и вернулся, протягивая ей раскрытую ладонь.

— Краб, — сказал он, мягко поддевая пальцем крохотное существо.

— Он, похоже, сильно испугался, — сказала Ленора, наблюдая, как тонкие лапки подтягиваются к тельцу.

— Ну конечно, испугался. — Легким щелчком Эштон сбил крабика на песок.

Отряхнув руку, он выпрямился и посмотрел на Ленору. В глазах ее застыло выражение, слишком хорошо ему знакомое: то же нетерпение, что и сам он в последнее время ощущал. Боясь пошевелиться, он опустил ей руку на бедро и замер. Медленно, очень медленно Ленора склонилась к нему и прижалась губами. В воздухе разлился сладкий запах нектара, голова у Эштона закружилась, а сердце подпрыгнуло от переполнивших его чувств.

— Стоит кошке отвернуться...

Сзади послышался шум, и они резко отпрянули друг от друга. Вблизи, сидя верхом на своем жеребце и злобно ухмыляясь, появился Малкольм. Он резко послал лошадь вперед и тут же остановился между Ленорой и Эштоном, не заботясь о том, что едва не придавил последнего. Эштон подался назад от тяжелых копыт нервно рывшей песок лошади. Отступив на безопасное расстояние, он поднял глаза на Малкольма, который всем своим видом говорил, что готов защищать Ленору до конца. В глазах его горела ненависть.

— Я же говорил, чтобы вы не думали покупать моей жене лошадь, — крикнул Малкольм и, буравя глазами жену, стиснув зубы, добавил: - А тебе я велел ни в коем случае не принимать подарка!

— А я не принимала... пока, — сердито откликнулась Ленора. — Я просто решила немного покататься.

— Ну так это в последний раз. — Малкольм указал рукой в сторону дома. — Немедленно отправляйся назад. Потом поговорим.

— Хорошо, но только потому, что я и так уже возвращалась. — Надменно вскинув подбородок, Ленора пустила лошадь мелкой рысью.

Малкольм снова повернулся к Эштону. Глаза его метали молнии.

— Я знаю, что вы хотели поразвлечься с моей женой, но запомните: еще одна попытка — и я вырву у вас сердце и кину его на корм рыбам.

— Ну что ж, попытайтесь, — бросил Эштон.

Малкольм злобно ухмыльнулся.

— Я уверен, что мои люди не откажутся мне помочь.

— А они что, делают все, что вы велите?

— Разумеется, — хвастливо ответил Малкольм. - Я их знаю не первый год, и у меня нет оснований сомневаться в их преданности.

— Тогда хотелось бы узнать, что делал один из них года два назад на моем пароходе?

Малкольм изумленно уставился на Эштона.

— Это правда?

— Когда это было в точности, вспомнить не могу, но одно время он явно у меня работал.

— Похоже, вы ему не слишком понравились, иначе зачем бы он уволился?

— А может, у него были иные причины?

— Например?

— Пока точно не знаю, — пожал плечами Эштон. — Когда выясню, не премину сообщить вам.

— Сделайте одолжение, — глумливо сказал Малкольм. — А до тех пор держите лошадь при себе и не распускайте руки.

Эштон невозмутимо улыбнулся.

— Повторяю, Малкольм, вам не удастся вечно держать ее в плену.

Малкольм сунул руку в карман, вытащил пистолет и взвел курок. Эштон отступил на шаг. Безоружный оказался против вооруженного. В любой момент он мог ощутить смертельный ожог. Оставалось только ждать. Любое движение — и Малкольм выстрелит.

Малкольм наслаждался своей властью над врагом, угрожающе помахивая дулом перед его носом. Нельзя сказать, что Эштон оставался равнодушен, но ни одного умоляющего взгляда он на Малкольма не бросил. А тому так хотелось этого! Что может быть слаще, чем увидеть на коленях этого надутого выскочку Уингейта.

— Ну? — резко спросил Эштон. — Вы будете стрелять?

— Я бы с наслаждением, — самодовольно улыбнулся Малкольм, растягивая миг торжества, затем тяжело вздохнул и опустил пистолет обратно в карман. - Я бы с большим наслаждением, да только пуля мне пригодится для этой кобылы.

Злобно ухмыляясь, он пришпорил лошадь и припустил во весь опор. Эштон кинулся к своему жеребцу, в мгновенье взлетел на него и, подхватив болтающиеся поводья, помчался вдогонку. Это была настоящая гонка, а в этом деле Малкольм знал толк. Он умел выжать из лошади все возможное. Почти прижавшись к холке, он яростно нахлестывал бедное животное и уже злорадно ухмылялся про себя, представляя, как гнедая валяется в луже крови у ног Эштона. Так этому подлецу и надо. Он это заслужил.

Поглощенный своими кровожадными замыслами, Малкольм был неприятно поражен, услышав позади нарастающий цокот копыт. Сначала он решил было, что это всего лишь игра воображения, но, завидев быстро приближающего Эштона, едва не вскрикнул. С громкими проклятьями он принялся еще яростнее нахлестывать лошадь, так что в конце концов у нее проступила на боках кровь. И все равно Эштон на своем жеребце неумолимо приближался и в конце концов поравнялся с Малкольмом. Тот искоса бросил взгляд на него, и на какой-то момент ему показалось, что Эштон наслаждается гонкой, летит ради самого удовольствия лететь. Ему не нужен был хлыст, он рвался вперед потому, что был брошен вызов. Надо принять его и победить.

Услышав позади топот копыт, Ленора обернулась и увидела, как Эштон, подняв руку, указывает ей дорогу в сторону от дома.

— К палатке! Скорее! — закричал он. — И спрячь лошадь!

— Остановите ее! — не своим голосом крикнул Малкольм стражникам. — Остановите ее и лошадь тоже!

Ленора не могла понять, что происходит, но достаточно доверяла Эштону, чтобы без лишних вопросов повиноваться. Она пустила гнедую в галоп и увернулась от одного из людей Малкольма, который бросился наперерез, стараясь перехватить ее. Миновав этого, она заметила, что второй уже бежит к дорожке, чтобы подстраховать напарника. Но, увидев, что лошадь мчится прямо на него, он попятился назад. А когда лошадь приблизилась, глаза у него и вовсе расширились: он понял, что наездница вовсе не собирается сворачивать в сторону. Если он немедленно не уберется с дороги, то просто попадет под копыта.

Стражник резко отпрыгнул в сторону и покатился по газону, сдирая себе в кровь кожу. Хикори пританцовывал у палатки, жестами подгоняя Ленору, а она неслась во весь опор и, наконец, резко остановилась у самого входа. Хикори помог ей спешиться, и, взяв кобылу под уздцы, ввел ее внутрь. Ленора заколебалась было, следовать ли за ним, но тут как раз подскакал Эштон. Малкольм следовал за ним по пятам и, когда Эштон замедлил ход, резко наклонился и рывком стащил его с седла. Увидев, что оба покатились по земле, Ленора испуганно вскрикнула и подалась назад. Малкольм оказался наверху и, пользуясь преимуществом своего веса, придавил Эштона к земле. Одной рукой сдавил ему горло, а другой изо всех сил потянул за волосы и принялся душить.

— Малкольм, остановись! — закричала Ленора, стараясь оттянуть его от Эштона.

Малкольм яростно отшвырнул ее в сторону. Но этого оказалось достаточно, чтобы хватка ослабла, и Эштон мог освободить руку. Он нанес противнику мощный удар в челюсть, и тот откатился в сторону. Мгновенно вскочив, он бросился к Малкольму, который только еще поднимался на ноги, и двинул ему коленом в подбородок. Голова у Малкольма резко откинулась назад, но, не замечая боли, он снова бросился на Эштона и, не совсем еще придя в себя после полученного удара, обхватил его за пояс. Ничто бы не прозвучало для его ушей такой сладкой музыкой, как хруст ребер противника, и, не обращая внимания на сыплющиеся удары, он начал изо всех сил сжимать его. Чувствуя, что дышать становится все труднее, Эштон встряхнул головой и решил изменить тактику. Он нащупал глазные яблоки противника и надавил на них с такой силой, что Малкольм не мог вытерпеть боли.

Он закричал и дернулся назад, плотно прижав руки к лицу. Эштон ринулся за ним и стал наносить ему сильные удары ногой под ребра. Малкольм рухнул на землю. С трудом открыв глаза, он, как в тумане, увидел жену. Она с понурым видом стояла у входа в палатку, а рядом с нею Хикори, которому тоже было явно не по себе. За ними он разглядел силуэт лошади, которая и стала причиной всего происходящего. Чтобы это не повторилось, надо действовать, мелькнула мысль у Малкольма.

Забыв про боль в глазах, он принялся нашаривать пистолет, который выпал из кармана при первом нападении на Эштона. На песке что-то блеснуло, и Малкольм мгновенно вытянул руку и схватился за дуло. Он прицелился и уже нажал было на курок, как рядом мелькнула тень и на него обрушился еще один удар кованого башмака; удар пришелся как раз в руку, и пистолет отлетел в сторону. Пролетев по дуге, он стукнулся о землю и тут же раздался оглушительный выстрел. Почувствовав, как по руке что-то остро полоснуло, Малкольм закричал от боли и покатился по песку, зажимая рану свободной рукой.

— Меня ранили! — закричал он. — Эй, кто-нибудь, на помощь!

Эштон сделал шаг вперед, стал на колено и, рванув рукав куртки, а затем и рубашки Малкольма, добрался до места, откуда обильно текла кровь. Он быстро осмотрел рану. Рядом уже была Ленора. Она опустилась рядом с Эштоном.

— Только кожу задело, — небрежно бросил он. — Ничего страшного. Всего лишь царапина. Через день-другой поправится.

Малкольм побагровел и зажал платком руку, чтобы только не видеть раны. Бросив быстрый взгляд на Эштона, он сказал:

— Да если бы я даже умирал, он сказал бы, что ничего страшного.

— Я надеюсь, что когда-нибудь будет и посерьезнее, — колко заметил Эштон. Он встал на ноги и, поддерживая Ленору под локоть, помог подняться и ей. — Промой, перевяжи, а там пусть злобствует наедине с собою. Не думаю, что он снова попытается застрелить лошадь, если только, — Эштон со значением посмотрел на Малкольма, — ему не хочется иметь дело с шерифом.

Не обращая внимания на Ленору, которая хотела помочь ему, Малкольм с трудом поднялся на ноги и медленно побрел к дому.

Эштон подобрал отлетевший в сторону пистолет и улыбнулся. Какою мудростью руководствуется это оружие? Среди других оно безошибочно нашло этого дурака.