Доктор Мышкин. Приемное отделение

Доктор из Мышкина

– Ну, здравствуй, Москва! – сказал человек, выйдя на площадь.

Человеку на вид было лет тридцать или чуть больше. Ничем не примечательный худощавый блондин. Неглубокие залысины, высокий, слегка выпуклый лоб, выступающие скулы, курносый нос, короткая ухоженная борода, на свету отдающая рыжеватым цветом. Зеленая футболка, вытертые до белесой голубизны джинсы, новенькие «безымянные» кроссовки, большой и явно тяжелый рюкзак за спиной. Любопытство во взгляде выдавало приезжего. Ни один москвич не станет наслаждаться видом площади трех вокзалов. Чего он там не видел? Суеты да приезжих?

– Ваши документы, гражданин! – тут же откликнулась столица.

Сержанту Захарову показались подозрительными приветливый взгляд и не менее приветливая улыбка мужика с рюкзаком. Подобное абстрактное добродушие несвойственно нормальным людям, а свойственно только что ширнувшимся наркоманам. Интуиция с опытом, оттолкнувшись от несообразной приветливости и только что прибывшего рыбинского поезда, позволили заподозрить курьера. Вон какой рюкзак здоровущий! Сейчас многие едут кружными путями, пытаясь проникнуть с товаром в Москву с севера или даже с запада. На этих направлениях контроль слабее, не то что на юго-восточном. Кривая дорожка нередко оказывается надежнее, чем прямая.

– Вот, пожалуйста! – Подозрительный гражданин достал из поясной сумки паспорт и протянул его Захарову.

Захарову не понравился взгляд гражданина – пристальный, но не цепкий, ментовский, а какой-то изучающий, что ли. На всякий случай он вскинул руку к козырьку фуражки и привычно невнятно «представился»:

– Сржа-ат Зыхрыв, мскоясское ловэдэ.

Гражданин смотрел все так же. Захаров покосился на напарника, проверявшего документы у двух толстых крикливых теток, обвешанных баулами, раскрыл паспорт, сверил «на личность», то есть сличил фотографию с оригиналом, и спросил, придав голосу максимальную строгость:

– Фамилия?

Недалекий и скорый в выводах наблюдатель решил бы, что сержант полиции Захаров Николай Александрович, одна тысяча восемьдесят первого года рождения, не умеет читать, раз, держа паспорт в руках, задает подобные вопросы. Знал бы он, этот наблюдатель, сколько людей, раздобыв поддельные или краденые документы, не удосуживается выучить то, что в них написано. Предъявит такой фрукт паспорт уроженца солнечной Молдавии на фамилию Струлосяну, а назовется Ивановым. Тут-то ему и капец!

– Боткин, – ответил улыбчивый гражданин и, не дожидаясь дальнейших вопросов, добавил: – Алексей Иванович. Родился первого июня восьмидесятого года…

– Одна тысяча девятьсот восьмидесятого года, – поправил въедливый и дотошный сержант и перелистнул странички. – Место жительства?

– Город Мышкин Ярославской области, – на сей раз гражданин отвечал обстоятельно, – улица Штабская…

Фамилия гражданина показалась Захарову знакомой. Первым делом он подумал про ориентировки, но потом вспомнил, что в Москве, кажется, есть институт имени Боткина. Нет, не институт, а больница, институт – это Склиф, имени Склифосовского. Или не больница, а болезнь? Болезнь Боткина – что-то такое доводилось слышать…

Окончательно запутавшись в медицинской теме, Захаров закрыл паспорт, но гражданину не отдал.

– Цель приезда?

Напарник отпустил теток и остановил двух небритых брюнетов восточной наружности.

– Работать! – Гражданин улыбнулся еще шире. – А вот вам, батенька, надо менять работу.

– Какого х…, – попробовал возмутиться Захаров, которого никто никогда не называл «батенькой», но, сам того не ожидая, осекся на нецензурном слове и спросил цензурно: – Почему?

– Лицо у вас одутловатое, мешочки под глазами и цвет нездоровый. Почки вам проверять надо и избегать работы, связанной с переохлаждением. Летом-то еще ничего, а в остальное время чревато…

– А вы что – доктор? – недоверчиво повел головой сержант.

– Доктор, – кивнул гражданин и снова полез правой рукой в сумку. – Могу диплом показать.

Врачебных дипломов сержант Захаров никогда не видел, хотя работал в милиции-полиции не первый год. Ничего особенного. Синие дерматиновые «корочки», двуцветный разворот, по краям голубой, в середине – желтый. Слева – герб, справа – данные. Ярославская государственная медицинская академия… номер… присуждена квалификация «врач по специальности «лечебное дело». Чудное название у квалификации.

– Добро пожаловать в Москву! – сказал Захаров, возвращая документы.

Козырнул и поспешил к напарнику. Во-первых, там наступала кульминация – оба брюнета синхронно полезли во внутренние карманы своих мятых черных пиджаков, а во-вторых, развивать тему здоровья не хотелось. По этим докторам только начни ходить – не отвяжешься. Как говорится – коготок увяз, всей птичке хана.

– Прикинь, Сань, а я сейчас доктора Боткина остановил! – похвастался Захаров, когда брюнеты были отпущены. – Наверное, потомок того самого, который…

– Желтуху изобрел?!

– Изобрел! – хмыкнул Захаров. – Ты еще скажи «вывел»!

– А как надо?

– Открыл, – назидательно ответил Захаров. – Она ж была, эта желтуха, а Боткин просто симптомы записал и лечение придумал. Что, не слышал по телику такого выражения: «Ученые открыли интересное явление…»?

– А кто мне дает смотреть телик?! – неожиданно, как человек, которому наступили на больную мозоль, завелся напарник. – Знал бы ты, Коль, как осточертело мне приходить домой с работы выжатым, как лимон, и голодным, как волк, и вместо ужина обсуждать с женой наши отношения…

Напарник изливал душу долго. За это время доктор Боткин успел доехать до Проспекта мира и перейти с кольцевой линии на радиальную. На станции «Свиблово» он вышел из поезда и поинтересовался у строгой дамы в красной шапочке, в какую сторону выходить к Ленинской улице. Вместо того чтобы молча и царственно ткнуть своим «жезлом» в светящийся указатель, читай, мол, а меня не отвлекай, Красная Шапочка указала направление, сказав:

– Туда, пожалуйста.

Доктор Боткин располагал к себе людей с первого взгляда. Не прикладывал к тому никаких усилий, не стремился произвести впечатление, просто располагал – и все, причем не только людей, но и животных. Его никогда не кусали собаки и не царапали кошки. «Мне бы еще с комарами пакт о ненападении заключить», – шутил он иногда…

Виктория Васильевна работала заместителем главного врача по медицинской части уже восьмой год и давно выработала стереотип общения с иногородними докторами, желающими устроиться на работу в городскую клиническую больницу номер шестьдесят пять. Именно с докторами, потому что заму по медицинской части заниматься медсестрами и санитарками не по чину, их нанимает, учит жизни и увольняет главная медсестра.

Первым делом следовало поинтересоваться причинами, заставившими человека сорваться с насиженного места и приехать в Третий Рим. Имели значение не столько причины, причины эти, точнее даже, причина у всех одна – нужны деньги, сколько личность кандидата, прекрасно раскрывавшаяся во время ответа на вопрос. Если человек просто скажет, что ему нужны деньги, то это одно. А если там, дома, вокруг одни сволочи, которые зажимают талантливого человека и не дают ему возможности реализоваться, то это другое. Непризнанные «гении» и вечно и всеми зажимаемые «таланты» никому не нужны, работать эти склочники не умеют и не желают, но ожидания и требования у них всегда запредельные. Слава богу, кадровые реки, текущие в Москву со всей России, не иссякают. Есть из чего, то есть из кого, выбирать.

Затем Виктория Васильевна интересовалась, где живет семья кандидата. Если семья осталась дома, то неизбежны внезапные отъезды по различным причинам – кто-то заболел, что-то случилось. К тому же переезд без семьи – это не переезд, а только «примерка», проба сил. Смогу – не смогу, устроюсь – не устроюсь, пойдет – не пойдет. Не исключено, что через пару месяцев, так толком и не вработавшись, сотрудник или сотрудница уволится. Перебравшиеся в Москву всем семейством, обычно действуют более продуманно и обстоятельно. Работой дорожат сильнее, да и денег им нужно больше, оттого они вменяемы и покладисты.

В завершение своего «рекрутингового сканирования» Виктория Васильевна непременно просила перечислить свои сильные и слабые стороны. В отличие от москвичей, поднаторевших в этом вопросе, благодаря различным пособиям на тему: «Как создавать о себе ложное впечатление», и к слабым сторонам относивших только «чрезмерное увлечение работой», провинциалы терялись и могли сказать что-то ценное. Ценное для Виктории Васильевны и вредное для них. Виктория Васильевна вообще умела вызвать на откровенность своим показным добродушием. Пухленькая, улыбчивая, доверчиво смотрящая из-под очков, она напоминала классический образ доброй тетушки, столь нещадно эксплуатируемый в сериалах, и не только в них одних. И слушала Виктория Васильевна уютно – подопрет щеку рукой, улыбается и кивает время от времени. А потом вдруг теплота во взгляде сменится холодным металлическим блеском, брови устремятся к переносице, голос станет резким, не терпящим возражений, и даже ямочки на щеках разгладятся, потому что улыбаться больше незачем. И прозвучит вердикт: «Извините, но вы нам не подходите!» Дальше в кабинете наступала тишина, потому что собеседники, обескураженные столь разительной переменой, безропотно спешили удалиться. Понимали, что спорить бесполезно. Добрая тетушка превратилась в железную леди, того и гляди стальные клыки обнажит. Лучше не доводить.

– Кравцова умеет, – лаконично говорил о Виктории Васильевне главный врач Александр Брониславович, вкладывая в слово «умеет» все свое восхищение. – На нее можно спокойно оставлять больницу.

Тыл у главного врача был крепкий – он приходился двоюродным братом заместителю руководителя департамента здравоохранения и потому мог в прямом смысле слова спокойно оставлять больницу на Викторию Васильевну, потому что «подсидеть» она его не могла. Может, и хотела бы (главным врачом быть лучше, чем заместителем), да не выйдет ничего, руки коротки.

На вопрос о причинах доктор с неожиданно звучной фамилией Боткин улыбнулся и ответил просто:

– Подзаработать надо.

– Семья большая, Алексей Иванович? – понимающе уточнила Виктория Васильевна.

– Нет, – улыбка стала смущенной. – Двое нас – я и мама.

– Не торопитесь?

– Жду, – ответил Боткин и уточнил: – Пока не встретил ту самую.

«Ну, наши-то тебя быстро захомутают, – подумала Виктория Васильевна. – Не дадут пропасть без внимания. У нас «тех самых» – батальон и одна другой акулистее». Ишь ты, какой застенчивый скромник, как замечательно потупляет взор и краснеет ушами. Но по всему видать – человек добрый, покладистый. На первый взгляд.

– Маме-то без вас трудно придется, – полувопросительно-полуутвердительно сказала Виктория Васильевна, желая выяснить состояние здоровья матери Боткина, чтобы понять не будет ли тот постоянно «срываться» домой.

– Она у меня молодец, – гордо ответил Боткин. – И здоровье ничего, для шестидесяти трех лет можно сказать – отменное. Главное, на огороде не надрываться, ненужных трудовых подвигов не совершать. Но на этот счет у меня с соседями уговор. Соседи хорошие, помогут и вскопать, и прополоть, и вообще…

– Хорошие соседи – лучше любого родственника, – поддакнула Виктория Васильевна.

– С родственниками у нас не очень. – Это была первая фраза, которую Боткин не стал сопровождать улыбкой. – Нет у нас родственников, одни мы на белом свете.

«Оно и к лучшему», – подумала Виктория Васильевна, уже более четверти века осаждаемая многочисленными украинскими родственниками мужа, считавшими трехкомнатную квартиру московской родни чем-то вроде бесплатного и безразмерного постоялого двора. Виктория Васильевна негодовала, пилила мужа, по молодости, бывало, даже разводом угрожала, но муж только разводил руками и вздыхал – куда, мол, деваться, свои же, не чужие. Постепенно Виктория Васильевна свыклась и начала воспринимать гостящую родню более спокойно. У каждой замужней женщины свой крест, и назойливые родственники еще не самый плохой вариант.

– А фамилия ваша…

– С фамилией пока не ясно, – перебил Боткин, но сделал это как-то уместно и совсем не грубо. – На сегодняшний день мое родство с Сергеем Петровичем Боткиным не подтверждено, но я пытаюсь докопаться до своих корней. История, вообще-то, мое хобби.

– И глубоко уже докопались? – поощряюще улыбнулась Виктория Васильевна.

– Не очень, – признался Боткин. – Приходится искать по разным архивам, практически вслепую. Прабабка, отцовская бабушка, уничтожила небольшой семейный архив в смутное время, что можно считать косвенным подтверждением…

Виктория Васильевна взглянула на часы. Собеседник понял намек и тут же умолк. Виктория Васильевна попросила поподробнее рассказать о том, чем приходилось заниматься в центральной районной больнице.

– Всем, – ответил Боткин. – По принципу: «я и швец, я и жнец, я на дудочке игрец». Первый год трудно было, а когда опыта набрался, полегчало. У нас же с узкими специалистами туго, вот и приходилось и за невропатолога, и за эндокринолога, и за дерматолога, и за инфекциониста… Не в полном объеме, конечно, по мере возможности. Заведующую терапией часто замещать приходилось…

– У нас на заведование не рассчитывайте, – тут же отбила пробный шар Виктория Васильевна. – Все места заведующих отделениями заняты.

– Оно и к лучшему! – Кажется, собеседник обрадовался искренне. – Меня административная работа угнетает. Не умею я людьми командовать и не люблю. Мне это исполнение обязанностей всегда было в тягость.

– Почему же тогда соглашались?

– А куда ж мне было деваться, если больше некому? – удивился Боткин. – Медсестру же не поставишь на заведование…

– Как же они теперь без вас, Алексей Иванович? – с легкой укоризной сказала Виктория Васильевна.

– Я долго решиться уехать не мог, до тех пор, пока к нам сразу двое терапевтов не переехали. Один Кузовлев чего стоит – отставной майор, вернулся на родину после службы врачом на флоте. Грамотный, опытный, один троих врачей стоит. И из Узбекистана семья врачей переехала, невропатолог и терапевт. Вот я и собрался… Если бы не мама, то, может бы, и не собрался, много ли мне надо, но мама меня вырастила, в люди вывела и вправе рассчитывать не только на признательность, но и на обеспеченную старость в капитально отремонтированном доме. Со всеми положенными удобствами.

Забота о родителях в качестве мотива для переезда звучала редко, народ все больше напирал на собственные проблемы. Виктория Васильевна зашла в тупик, не понимая, к какому типу людей отнести сидевшего перед ней Алексея Ивановича Боткина – то ли к простодушным провинциалам, то ли к коварным хитрецам с незаурядными актерскими данными. Хитрецов за всю жизнь перед ней прошли тысячи, опыт переплавился в интуицию, которая в случае чего сразу же откликалась, предостерегала. Сейчас интуиция молчала, но слегка обеспокоился разум, безуспешно пытавшийся нащупать в милом провинциальном докторе двойное дно или скрытую пружину, чреватую какими-нибудь неприятностями. От того, нащупает или нет, зависела судьба доктора Боткина.

Человеку проблемному светило терапевтическое отделение с его вечными, неразгребаемыми «завалами» и истеричной заведующей Инной Валерьевной, за свою худобу и вспыльчивость прозванной Спичкой. Терапевтическое отделение – вечная дыра, вечная кадровая проблема, своего рода Молох, постоянно требующий новых жертв. Мало того, что работы невпроворот, да еще заведующая все нервы выматывает. За исключением самой Инны Валерьевны, средний врачебный стаж работы в терапии равнялся восьми месяцам. Средний, потому что кого-то на год хватало, а кто-то сбегал уже через месяц.

Трудолюбивого, вменяемого и покладистого «пахаря» с нетерпением ждали в приемном отделении. Трудолюбивого – потому что работа в приемном отделении изматывающая. Очень тяжело «сидеть на потоке», осматривать, оценивать, распределять… Постоянных больных нет, лечением заниматься не приходится, только приемом поступающих и их распределением по отделениям. Круговерть. Здесь надо быстро соображать и хорошо разбираться в медицине, чтобы принимать правильные решения. Здесь надо уметь общаться с людьми так, чтобы тебя понимали и умные, и не очень. Здесь надо уметь ускорять темпы без потерь качества. Здесь надо держать ушки на макушке, а свой интерес в уме. Добрая треть главных врачей вместе с заместителями лишилась своих должностей по вине дежурного врача приемного отделения. Кого-то напрасно развернул, кого-то положил не туда, к кому-то срочно консультанта не вызвал, кого-то толком не осмотрел, кого-то послал подальше… А потом поднялась Большая Волна и смыла к чертям собачьим всю больничную администрацию.

– Алексей Иванович, а какие свои стороны вы считаете сильными и какие – слабыми?

– Стороны? – немного даже растерялся Алексей Иванович. – Ну с сильными сторонами у меня провал – я обычный, ничем не выдающийся человек… Может, любовь к чтению? Но для врача это естественно…

Виктория Васильевна стрельнула глазами в сторону висевших колонной книжных полок, одна из которых была уставлена детективами Донцовой и Марининой, и подумала, что художественную литературу в рабочем кабинете лучше не держать на виду, надо бы ее назад, а спереди заставить медицинскими справочниками и руководствами.

– …Ну, привычек вредных у меня нет, – продолжал самоанализ Алексей Иванович, – но это же не достоинство, это нормально… Ну, расхождений диагнозов никогда не было…

– За последний месяц? – поддела Виктория Васильевна.

Расхождение диагнозов – это когда клинический, прижизненный диагноз не совпадает с патологоанатомическим, посмертным. Грубо (и упрощенно) говоря – лечили от одного, а умер от другого. Расхождения диагнозов случаются у любого врача, непосредственно занимающегося диагностикой и лечением. Время от времени. У кого-то чаще, у кого-то реже. Даже в Москве, напичканной светлыми «остепененными» умами и компьютерными томографами, случаются, чего же говорить о глубинке с ее узкими возможностями? А доктор Боткин хвастунишка, определенно хвастунишка.

– За все время, – глядя прямо в глаза Виктории Васильевне, ответил Боткин. – Начиная с ординатуры.

– Ни разу? – откровенно усомнилась Виктория Васильевна.

– Ни разу.

– У вас там что, Алексей Иванович, всех умерших без вскрытия хоронят или патанатомией ваш лучший друг заведует? – Виктория Васильевна не любила, когда ей откровенно вешали, что называется, лапшу на уши, вот и посуровела.

– Патанатомией у нас заведует Павел Захарович, человек исключительно дотошный и принципиальный, – принялся обстоятельно объяснять Боткин. – Дружбы с ним у меня никогда не было, да и быть не могло из-за тридцатилетней разницы в возрасте и расхождения во взглядах…

– В каких, позвольте узнать, взглядах? – сразу же уцепилась Виктория Васильевна.

– Во взглядах на жизнь. Павел Захарович пессимист, а я стараюсь смотреть на жизнь реалистично…

– И оттого вы оптимист? – Виктория Васильевна удивилась еще сильнее.

– Да, а как же иначе? – в свой черед удивился Боткин. – Ведь хорошего в жизни гораздо больше, чем плохого. Так что, если вы, Виктория Васильевна, думаете, что Павел Захарович мог закрывать глаза на мои ошибки, то ошибаетесь. И вскрывают большинство умерших в стационаре, главный врач старается без вскрытия никого не отдавать. Просто мне везет, наверное, я пока еще не ошибался…

Доктор Боткин потянулся было рукой к железной ножке стула, на котором он сидел, но ножка оказалась металлической, и пришлось Боткину стучать по выступающей столешнице рабочего стола заместителя главного врача. Стучал он едва слышно, смутившись от своего нахальства. Виктория Васильевна отнеслась к этому поступку с пониманием, потому что сама тоже была суеверной.

– А слабых сторон у меня много. Я неспортивный, немного ленивый, в музыке совсем не разбираюсь… – Как ни странно, но свои слабые стороны Боткин перечислял куда охотнее, чем сильные. – Руки у меня не из того места растут, я ведь на первом и втором курсах хирургом хотел стать, но даже узлы толком вязать не научился, руки корявые, к ювелирной работе неспособные…

– В приемное отделение дежурным врачом пойдете? – перебила Виктория Васильевна.

– С удовольствием! – не раздумывая, ответил Боткин.

– У нас в приемном не санаторий, а конвейер. Учтите, Алексей Иванович.

Кто знает, какие там поступления в мышкинской ЦРБ?[1] Может, там норма три человека в сутки?

– Я понимаю, Виктория Васильевна, – кивнул Боткин. – Одно слово – Москва!

– Временную регистрацию вы уже оформили?

– Нет, еще не успел, я же к вам сразу явился, прямо с поезда. Решил сначала устроиться, а потом уже комнатку поискать поблизости. Чтобы ходить на работу пешком, как дома. У меня и пятнадцать тысяч отложено на это дело, чтобы за первый месяц заплатить…

Виктория Васильевна окончательно поняла, что никакого двойного дна у доктора Боткина нет. Простак из провинции – любимый герой комедий. Пятнадцать тысяч он отложил, ха-ха!

– Алексей Иванович, с пятнадцатью тысячами вы поблизости никакую комнатку не снимете. Для этого вам нужно тысяч шестьдесят.

– Что – так взлетели цены? – ахнул Алексей Иванович, мгновенно меняясь в лице. – Как так? Я же перед самым отъездом смотрел, комнаты в «Свиблово» от двенадцати тысяч предлагались… Что, опять кризис?

Растерянным видом, особенно округлившимися от непонимания глазами, доктор Боткин напомнил Виктории Васильевне сына Борю, студента Московской медицинской академии, но не нынешнего двухметрового оболтуса, а маленького, трехлетнего. Когда у заигравшегося Бори отбирали игрушки и отправляли в кроватку, он точно так же недоумевал, удивляясь несовершенству мира.

– Никакого кризиса. Да, комнаты так и стоят, как вы говорите, но для того, чтобы снять комнату за пятнадцать тысяч, вам надо будет дать задаток за три месяца вперед и заплатить комиссионные агенту в размере месячной арендной платы. Пятнадцать на три – сорок пять, плюс еще пятнадцать, получается шестьдесят.

– Ничего себе! – сокрушенно покачал головой Боткин. – За три месяца! Агент! Комиссионные! Где ж мне взять шестьдесят тысяч? У меня всего двадцать с собой – пять на житье…

– Простите, а как вы собирались снять комнату?

– Да я думал – похожу по окрестным дворам, у бабушек поспрашиваю…

– Ходить и спрашивать вам никто не запрещает, но боюсь, что вы только зря потеряете время, – жестко сказала Виктория Васильевна. – Имейте в виду, Алексей Иванович, что в окрестностях нашей больницы с комнатами напряженно. Два рынка, Экономическая академия, наша больница – хватает желающих снять недорогое жилье. Но даже если вам повезет и вы найдете что-нибудь приемлемое, то задаток с вас потребуют непременно. Хотя бы за два месяца. Так что тридцать тысяч – это минимум миниморум[2] в самом удачном случае.

Доктор Боткин совсем расстроился, даже голову руками обхватил. Виктории Васильевне стало его жаль, чисто по-человечески. По отношению к посторонним, не бывшим членами семьи, она испытывала это чувство крайне редко. А тут вот – накатило.

– Из любого положения есть выход, Алексей Иванович…

Алексей Иванович отнял руки от головы, уперся ладонями в колени, поднял голову и с надеждой посмотрел на Викторию Васильевну.

– Это, конечно, не практикуется, – сказала Виктория Васильевна, давая ему возможность проникнуться и осознать, – но для вас мы, вероятно, сможем сделать исключение. Думаю, что в приемном отделении найдется свободная каморка и списанная койка. А Надежда Тимофеевна, старшая медсестра приемного отделения, поможет вам с регистрацией. У нее муж в миграционной службе работает, она многим помогает.

– Виктория Васильевна! – просиял доктор Боткин. – Спасительница вы моя! Как же мне вас отблагодарить?..

– Хорошей работой, – ответила Виктория Васильевна.

Пройдет совсем немного времени, и Виктория Васильевна будет проклинать свою минутную слабость, жалея о том, что вообще связалась с доктором Боткиным, а не дала ему от ворот поворот. Но это будет потом, а пока что Виктория Васильевна имела все основания гордиться собой. Делать добрые дела всегда приятно, а если они еще и ничего тебе не стоят, то приятно вдвойне. В шестьдесят пятой больнице была далеко не одна такая «каморка», предназначенная для проживания сотрудников, большей частью врачей. Тяжелая ситуация с кадрами вынуждает администрацию идти на различные ухищрения (в том числе и на нарушения), лишь бы обеспечить бесперебойное функционирование родного учреждения. Иначе прозвучит свыше грозное, раскатисто-громоподобное: «Не справляетесь, так проваливайте!» – и придется покидать теплые, выслуженные и насиженные места.

«Какая славная женщина, – думал Алексей Иванович, идя из шестого, административного, корпуса в пятый, на первом этаже которого находилось приемное отделение. – Впервые в жизни меня видит – и сразу же входит в положение! А кто ей я? Никто! Олух из Ярославской губернии. Нет, ну надо же было так сплоховать! Пятнадцать тысяч положил на жилье и успокоился. Господи, а откуда ж взять так вот сразу шестьдесят тысяч, чтобы задаток за три месяца и комиссионные? Шестьдесят тысяч – это же не просто деньги, а весьма приличная сумма, чтобы просто так ее выложить за комнату… За комнату на три месяца! Ох…»

В Мышкине тысяч за восемьдесят можно было купить небольшой домишко в состоянии, близком к аварийному, но тем не менее это был дом с каким-то, пусть и крошечным, участком, и он покупался, а не арендовался.

Сказать, что Алексей Иванович был счастлив, означало не сказать ничего. Это ж мало кому так везет в столице. Не успел приехать, как устроился на работу, да не куда-нибудь, а в одну из крупнейших московских больниц, и вдобавок обзавелся бесплатным жильем (услышав вопрос о размере арендной платы, Виктория Васильевна подняла брови так высоко, что Алексей Иванович сразу понял – глупость сморозил). Удобство-то какое – прямо в больнице, даже еще удобнее – прямо в отделении. Это не какая-нибудь убогая комнатенка с непонятными соседями. Алексея Ивановича немного коробил сам факт предстоящего нелегального проживания на территории больницы, но коробил немножко, совсем чуть-чуть. В конце концов, в переносном смысле больница для доктора – дом родной. Так пусть будет не только в переносном, но и в прямом.

Комната Алексею Ивановичу понравилась. Расположена она была не на проходе, где круглосуточно дребезжат каталки и топает народ, а в закуточке, рядом с бельевой, где сестра-хозяйка приемного отделения хранила чистое белье, матрацы и подушки. Светлая такая комната, чистенькая, окнами на двухэтажный соседний корпус.

– Что там, не скажете? – спросил Алексей Иванович у старшей медсестры, занимавшейся его размещением, и указал пальцем в окно.

– Девятый корпус – местный клуб самоубийц, – ответила та. – Психосоматическое и кризисное отделения, после патанатомии самое тихое место в нашей больнице.

– А какое самое шумное? – полюбопытствовал Алексей Иванович.

– Роддом, разумеется! Внутри дети с матерями орут, снаружи отцы пытаются докричаться до матерей, потому что к видеофонам вечно очередь. А в девятом корпусе благодать – проснутся, пообщаются с докторами, получат таблетки с уколами и снова спят.