18

Мне захотелось, прежде чем уехать из Карачарова, написать еще одно стихотворение. Предчувствие его уже тревожило меня. Значит, – я это знал – оно сидит во мне и уже стронулось с места в глубине души, уже всплывает, чтоб показаться на поверхности, как всплывает с речного дна цветок валиснерии, когда ему пора обогреться на солнышке и подставить себя стрекозам и бабочкам

У меня есть тут один привычный маршрут. От своего домика прямо к волжской воде, потом налево на берегу Волги до дома дяди Вани (Ивана Сергеевича Соколова-Микитова), потом, беря влево, мимо дома дяди Вани, по лесной аллее до выхода ее на травянистую солнечную поляну. И было уже пять-шесть раз, что именно на этой лесной аллее предчувствуемое и томящее стихотворение выныривало на свет. То есть уже в голове, а не только в душе возникла стихотворная ситуация и рождались первые строчки. Вспоминаю, что «Мужчины», «Я никого на свете не убил», «Листопад», «Ольха», «Синие озера», «Аргумент» проявились именно на этой дороге. Поверив в счастливую закономерность, я и на этот раз решил пройти по излюбленному кругу. Конечно, не всегда и не обязательно. А то и успевали бы вылетать из-под пера стихотворные сборники. Но все-таки, все-таки. И вот уж иней хрустит под тяжелыми башмаками и мертвые листья шуршат, ворошимые машинальной палкой. Сначала стихотворение бродило кругами. Вокруг да около. Зацепилось за известную строку из «Теркина»: «И хотя бы плюнь ей в морду, если все пришло к концу!» И начало вязаться и плестись, основываясь на этой строке.

Нет, в морду ей плевать не надо,

Сумей достойно умереть,

Воспринимая как награду

Тебе дарованную смерть.

Но никакой перспективы тут не было. Строфа не несла в себе зародыша и ростка, она сама исчерпывала себя, замыкалась сама в себе. Она могла быть концом стихотворения, а не его началом. Но она была таким концом, ради которого не хотелось городить огород.

Вскоре я потерял эту нить, погрузился в бездумное шагание по хрустящей листве, а когда очнулся и оглянулся вокруг, увидел себя уж на лесной аллее, под высокими, сводчато склоняющимися друг к дружке деревьями черной лесной ольхи, и стихотворение уже отчетливо прорисовалось. Оставалось только сесть на полдня и записать его на бумагу. То есть все остальное было, как любят говорить шахматисты, делом техники. Строки складывались такие:

Жизнь – как война. Я получил раненье.

Смертельное. На то и есть солдат.

Уйдут вперед остатки поколенья,

Я упаду, откинувшись назад.

Я упаду,

Без удальства и гнева

Приемля свой назначенный черед,

Как шаг назад упал товарищ слева,

Как через шаг и справа упадет.

Упорный гул слабеет в отдаленье,

То жизни гул спадает, словно груз,

И странно мне в последние мгновенья,

Что я к нему никак не отношусь.

Лесок, тропинка, речка, дом, деревня,

Букварь, тетрадь, доска, карандаши,

Цветы и пчелы, птицы и деревья

И теплый дождь в сиреневой глуши.

Зима, в печи трещащие поленья,

В июле земляника возле пня,

Босой ступни к земле прикосновенье

И ржавый гвоздь, чем проткнута ступня,

Грибы, мальчишки, книги и рогатки,

Семестр, зачет, каникулы, прогул,

Станки, продмаги, рельсы и палатки,

Рычанье, скрежет, содроганье, гул.

Заборы, шахты, проходные, трубы,

Собранья, общежития, табак,

Глаза, улыбки, стиснутые губы

(Теперь уже целуются не так),

Озноб, стихи, редакции, поэты,

Троллейбусы, афиши, вечера,

Гомер, Шекспир, симфонии, балеты,

Бесплоднейшие споры до утра.

Шум городов и лестничные клетки,

Бухарский зной и празднества грузин,

Настольный свет, снотворное, таблетки,

Гриппозный жар и сульфадимезин.

Стада коров, стреноженные кони,

Моих детей живые голоса,

Музеи, храмы, древние иконы,

Испорченные реки и леса.

Парижи, вены, лондоны, тираны,

Гостиницы, приемы, телефон,

Бифштексы с кровью, коньяки, бананы,

Морской прибой и колокольный звон,

В ночах любовных женские стенанья,

Базары, лыжи, шахматы, кино,

Все ликованья, но и все страданья,

Полеты ввысь и паданье на дно,

Авансы, книги, критики и темы,

Газеты утром, золото, свинец,

Китай, ближневосточные проблемы,

Судьба моей России, наконец,

И даже ты с горячим длинным телом,

Во всем величье женской красоты,

Что страсть одну взяла себе уделом,

Ты, воплощенье плоти, даже ты,

Весь мир вещей, эмоций и событий,

Далеких планов, нынешних забот,

Слепых поползновений и наитий,

Меня крутивший, как водоворот,

Весь этот мир туманится как небыль,

Слабеет в отдаленье жизни бой.

Мы остаемся только – я и небо,

Я на земле, а небо надо мной.

И прежде чем погаснет свет сознанья

В моих глазах,

Успеть бы только мне

С ко мне склоненным ликом мирозданья

Хоть миг один побыть наедине.

Ну, Агнесса Петровна, стихотворение, которого мне не хватало, написано. Пройден круг по карачаровской аллее. Берите свой скальпель.

Но я не признавался до сих пор, что выпрашивал у них лишний день не только ради того, чтобы собрать бумаги, разложенные в карачаровском доме. Была еще одна – лирическая – причина. Но чтобы объяснить ее, надо сделать небольшое отступление и перенестись на два года назад. Теоретики литературы назвали бы это место вставкой новеллой.

Загрузка...