Приговоренные

1. Ментор

– Сожалею, Пытливый, но у меня нет больше времени на вас, – не сводя тяжелого взгляда со слушателя, поднялся Карамельник.

– Все. Разговор окончен.

По всему декану осточертело разговаривать с ним. Что хотел сказать – он сказал. Черта подведена. Продолжать беседу не имело смысла. Долг он свой выполнил. Битый час так и эдак растолковывал: выпускник ты или нет, есть заслуги у тебя или ты без них, все равно, за обман, что в перечне непрощаемых ошибок Высшей Школы Удостоенных стоит на первом месте, он подлежит безоговорочному отчислению.

Декан не стал протягивать ему руки. С бывшего достаточно и того, что он поднялся с кресла.

– Стало быть, – угрюмо усмехается Пытливый, – приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Карамельник кивнул.

– Впрочем, об отчислении вам скорее всего объявят после обсуждения и подведения итогов результатов работ, проделанных практикантами на Земле… Я уполномочен был провести лишь предварительную беседу.

С трудом передвигая налитые свинцом ноги, Пытливый поплелся к выходу. Уже открывая дверь, он что-то вспомнил.

– Простите. Мне хотелось бы присутствовать на подведении итогов. Это мне еще можно?

Вопрос явно застал декана врасплох. Он знал, обсуждению придавалось большое значение. На нем, как сообщили преподавательскому составу, изъявил желание присутствовать сам Всевышний. И стоило ли уже, в принципе, бывшему слушателю Школы являться на столь важный форум? Из уст его чуть не вырвалось: «Не думаю, что это вам нужно». Но, поразмыслив, Карамельник сдержался. Вместо этого он потянулся к кнопке телесвязи. Экран высветил погруженного в чтиво ректора.

– Слушаю, – не отрываясь от лежащих перед ним бумаг, проговорил Ментор.

– Пытливый настаивает присутствовать на обсуждении, – передернул декан.

Оторвавшись от чтива, ректор рассеяно посмотрел на декана, а потом, заметив Пытливого, без особого удивления, как бы для самого себя, отметил:

– И ты здесь, коллега…

Обдав Пытливого взглядом полным увещеваний, мол, «Как ты мог?» – он добавил, обращаясь только к нему: – А почему бы нет, коллега?

– Спасибо, – буркнул Пытливый и, забыв о свинце в ногах, выбежал из декановского кабинета.

Объятый с ног до головы огнем стыда, он не помнил, как выскочил из Школы, запрыгнул в «стрекозу» и куда приказал ей лететь. Он не заметил даже, как она взмыла в небо. Пытливый был в шоке. Лучше еще бы час ему слушать выворачивающие душу, занудистые нравоучения Карамельника, чем один раз и всего на секунду встретиться с глазами Ментора.

Они ведь были друзьями. Было время общались почти каждый день. Он, Камея и Ментор. Если, конечно, Ментор не покидал по делам Резиденции.

Ментор и Камея любили море. Пытливый же к нему был равнодушен. Он предпочитал горы. Но из-за девушки и Ментора, которого любил слушать, забрасывать вопросами и спорить, мирился со столь не обременительным для него дискомфортом. Сколько раз, споря с Ментором, Пытливый ловил себя на том, что его заносит. Ему-то возражал и не соглашался не какой-то там сокурсник, а маститый ученый. Ментору же, по всей видимости, нравилось затевать диспуты у моря. Юноша ставил отнюдь не глупые вопросы. И не раз его возражения заставляли задумываться ученого и рассматривать обсуждаемую проблему с неожиданного для него ракурса. Он сам зачастую искал с ним встреч, чтобы подбросить ту или иную заковыку, которую начинал исследовать, чтобы обсосать ее со всех сторон. Лучшего оппонента не надо было и искать. Ученый того же уровня не годился. Он также зациклен на известных и многое объясняющих истинах. Отойти от них бывает трудно, а этому парню не надо было говорить: «Отойди от известного». Парадоксальность его мышления прямо-таки обескураживала.

Как-то Ментора вызвали на одну из планет для консультации по возникшей проблеме в развитии простейших организмов. Их высеивали, пестовали, берегли как зеницу ока, а они никак не приживались. Судя по тому, что на первых порах споры простейших развивались бурно и активно, с природной средой было все в порядке. По истечении времени, в период взросления, они также активно начинали хиреть. И в конце концов погибали. Что только ни делали, ничего не помогало. Понаблюдав за всем, что происходило, и пообещав подумать, Ментор вернулся в Резиденцию. Сел за компьютер. Поднял массу литературы. Он искал аналогов. Но тщетно. Ничего похожего. Мысль, как решить эту задачку, не давала ему покоя ни днем ни ночью. Ничего путного в голову не лезло. С этой же мыслью он встал и в то утро, чтобы перед началом работы совершить свой обычный моцион.

Прибой действовал на него чудодейственно. Успокаивал. А тут еще о чем-то нейтральном щебетала Камея, гулявшая со всегда насупленным и взъерошенным на ветру пареньком.

– Где ты был, Ментор? Расскажи, – заглядывая в лицо ректору просит девушка.

– Да ну! – машет он рукой, а сам, незаметно для себя, начинает рассказывать.

И так втянулся, что выложил всю донимавшую его «занозу».

– Так вот почему ты мрачный? – тянет Камея. – Тут я тебе не помощница.

– Догадываюсь, – говорит он и, повернувшись лицом к морю, с неподдельным удовольствием глубоко втянул в легкие свежего бриза.

Жмурясь и слушая волны, он скорее ради того, чтобы что-то сказать, спросил:

– Может, ты, Пытливый, сможешь помочь?

– Не знаю, – тихо отзывается тот. – Но мне кажется в этом деле нет палки.

– Что?! – переспрашивает он.

– Стержня в процессе не видно.

– Ерунда, парень. Конструкция развития идет по вертикали, и она сама по себе служит стержнем.

– Не думаю. Возьмите растущую лозу. Не приставь к ней шпалеру, что будет? Она ляжет на почву. Другая рядом тоже начнет стелиться. Между ними начнется свара.

– Да причем тут виноградники? – откровенно разочарованный говорит Ментор.

– Как причем!? – вскидывается Пытливый. – Если бы развитие простейших протекало равномерно, тогда другое дело. Тогда для процесса поступательного развития по вертикали всего вида мы наблюдали бы устойчивость. Она была бы самодостаточной. Но ведь простейшие обладают индивидуальностью. И поэтому получается следующее…

Пытливый поднимает голыш и на песке чертит разнозубую по сторонам и, устремленную вверх, зигзагообразную линию.

– Может ли такая башенка удержаться? – спрашивает он и сам же отвечает: – Ни за что! Ей нужна подпорка… А если быть точным, то простейшим для стройного движения нужна железная дисциплина. Им нужен капрал с палкой. Чтобы мог твердой рукой управлять ими.

– Капрал с палкой, – раздумчиво повторяет Ментор.

Ему эта идея уже не кажется вздорной. Что-то вроде его осенило.

– А знаешь, Пытливый, как ни странно, но над «капралом» стоит подумать, – сказал он и, словно потеряв ориентир, как сомнамбула, пошел в противоположную от парочки сторону.

В голове мало-помалу уже складывалось решение. Кое-какие концы не связывались. Но это его не беспокоило. Он знал: во время работы они соединятся сами по себе. Главное – нащупан принцип. Как дико просто, удивлялся он.

«Ай да, Пытливый! Ай да, сукин сын!» – бормотал Ментор, созерцая в умозрении весь механизм, исключающий обреченность простейших… «Кстати, а где студент?» – спросил он себя и только тут заметил, что прогуливается один.

Придя в Школу, Ментор распорядился вызвать к себе третьекурсника по имени Пытливый, освободив его на месяц от занятий.

Спустя четверть часа вопросительная физиономия слушателя всунулась к нему в кабинет и робко испросила разрешения войти. Ухватив его за ворот, он затащил к себе. – Сколько тебе лет, коллега?

– Двадцать восемь.

– Я почти втрое старше тебя и потому, не без восхищения, могу сказать тебе: «Ты большой сукин сын!» Пытливый рассмеялся.

– Отлично! А теперь пошли в мою лабораторию.

2. «Эффект капрала»

Дней двадцать пять два фаната – молодой и старый – почти не покидали лаборатории. Дневали и ночевали в ней. Ментор все больше и больше поражался природной смекалке этого зеленого, в сравнении с ним, парня. Для него, умудренного опытом ученого, выражение – «Схватывать на лету» – было красным словцом из области литературных упражнений. А вот, оказалось, заблуждался. Есть значит такие. Одного он имел честь лицезреть перед собой. Приступил к незнакомой, казалось бы, работе, а делал ее так, будто занимался этим не впервые… Если сталкивался с какой-либо теоретической трудностью, брал его нимб, находил нужное ему, прочитывал, а потом с новым рвением набрасывался в оставленное дело.

Именно тогда Пытливый впервые по достоинству оценил громадные возможности нимба. Без него на всю работу, включая и теоретическую часть, ушло бы месяца три. Если не больше. Мог он обходиться и без нимба. Ментор не преминул проэкспериментировать это. Под видом того, что его ждут неотложные дела, Ментор, прихватив нимб, спустился к себе в кабинет. Уже оттуда позвонив, сказал:

– Я очень извиняюсь, коллега, но, судя по всему, я буду здесь пришит до вечера. Надеюсь, тот узелок, что мы с тобой начали, ты к этому времени завершишь?

– Постараюсь, – пробухтел Пытливый.

Ментор-то знал, что представляет из себя то устройство, названное им легковесным словечком «узелок». Что правда, то правда, устройство должно было быть небольшим по размеру, зато важнейшим для функционирования всей системы.

Чтобы сварганить такой «аппаратик» без помощи нимба, не без добродушной издевки думал ректор, мальчику понадобится в лучшем случае два полных дня. Ментор хотел, чтобы Пытливый как можно дольше ломал голову. Ему же на пользу. Ученый на все сто был уверен, что его молодой коллега ни за что не дойдет до уже придуманного ими механического принципа действия аппарата.

Ректор предвкушал неудачу своего молодого партнера. Видел выражение беспомощности на его лице. Слышал себя, как он подтрунивает над ним. «Вот что значит не знать механики», – скажет он ему. А потом усадит рядом и по своим чертежам они вместе соберут этот злосчастный аппарат.

Понемногу все эти мысли отодвинулись на задний план. И он все чаще и чаще обращался к бумагам на письменном столе, пока не ушел в них с головой…

Разногласия в Ученом Совете… Звонки из учебных заведений Венечных планет с просьбой принять участие в научно-практических конференциях… Жалобы на несвоевременное исполнение заявок, каждая из которых представлялась заказчикам жизненно важной, чрезвычайно срочной. Действительно, пара таких заказов как выяснилось, не исполнены. Ментор стал разбираться почему. И в самый разгар разборки пропел зуммер. Ментор машинально ударил по клавише и, не глядя на экран, бросил:

– Слушаю!

– Я, наверное, не вовремя? – спросили с экрана.

– Конечно! – раздраженно было начал он и, подняв голову, лицом к лицу встретился с торжествующими глазами Пытливого.

– Узелок готов, Ментор!

Пытливый поворотом головы показал на аппарат, стоявший на стенде. Собранный вчерне, он представлял из себя цепочку расставленных по всему стенду и соединенных между собой механических приспособлений. Внешне все вкривь и вкось. Жалкое зрелище. Но оно работало. На самой середине пульта, что стоял под рукой юноши, маячком голубого пламени горел огонек.

– Так, – объяснял Пытливый, – он работает от солнечных лучей И точно так же… Посмотрите…

Пытливый щелкает тумблером. Лаборатория наполнилась ломким золотистым светом. И в аппарате снова вспыхивает голубой огонек.

– Точно так же работает при искусственном освещении… Но это еще не все. Вот где фокус!

Во входной паз устройства Пытливый вставляет кристалл. Обычный воспроизводящий кристалл. Нажимает прилаженную под термометром кнопку. Считает: «Один, два, три…» Убирает палец с кнопки и кладет ладонь на лежащий в гнезде кристалл. И аппарат мгновенно отзывается голубой вспышкой.

– Элементарная энергия человеческого излучения, – торжествует студент.

Ментор сражен был наповал.

– Не может быть! – выдохнул он.

– Тем не менее, – не преминул съехидничать Пытливый.

– Как это?!

– По наитию. Это же так просто.

– Ты так думаешь?

– Угу, – бурчит он.

– Хорошо. Я сейчас поднимусь.

Дав нагоняй нерадивцам и определив им жесткие сроки, Ментор отпустил их. Потом, подперев подбородок, долго смотрел на серый овал экрана, откуда несколько минут назад сиял Пытливый.

– Боже! – воскликнул он. – Это же аномалия!

Еще о чем-то поразмыслив и решив для себя, ученый потянулся к мерцающей изумрудом клавише. Связь со Всевышним. И комнату заполнил негромкий голос усталого, но готового выслушать тебя человека.

– Излагайте.

Ученый стал рассказывать. Лаконично. Коротко. И о своей командировке, и о проблеме, и о парадоксальной идее, высказанной Пытливым, и об их совместной работе, и о последнем эпизоде, повергшим его в изумление…

– Признаться, аппарат тот мне виделся другим. Я полагал заложить в него совершенно иную методу функционирования. Механическую. Но предложенное им меня прямо-таки потрясло. Он замкнул аппарат на биосреду. Такая мозговая выкрутаса… Просто…

Ментор не находил эпитета.

Всевышний его не перебивал. Слушал внимательно. Только после заминки с эпитетом, бесстрастно спросил:

– Пытливый – это тот из двух?

Ректор запнулся. «Что он имеет в виду?» – лихорадочно думал он. И… вспомнил.

– Да, – поспешно ответил Ментор, – он один из тех самых двух. Но, по правде, я об этом забыл. Контакт с ним получился случайный…

Всевышний не стал слушать излияний ректора.

– Слушаю вопрос, – не меняя тональности потребовал Он.

– Я хотел бы перевести его с третьего на пятый курс. Тем более, что все эти годы изучаются технологические дисциплины. А он этой работой…

– Не возражаю! – сказал Всевышний.

Поблагодарив за поддержку, Ментор вновь обратился к Нему:

– Творческая энергия нашего мальчика на грани чуда. Откуда это у него?

Ответа не последовало. Очевидно, вопрос был из разряда праздных. Хотя кристалл связи, казалось, среагировал. Вроде прошелестел: «…тя…рр…го…ха».

Ментор покосился на клавишу кристалла связи. Она вновь светилась ровным зеленым светом.

«Отключился», – догадался он.

В кабинете его больше ничего не задерживало. И Ментор ринулся в лабораторию.

– Поздравляю, коллега! – крикнул он с порога. – Решение – гениальное. Теперь садись и описывай все что мы делали.

– Дайте нимб. С ним быстрее.

Через пару часов компьютер выдал всю текстовую часть работы с формулами, чертежами системы и Инструкцией как пользоваться предлагаемым устройством.

– Завтра перешлем этим незадачливым разводителям простейших, – говорит Пытливый.

– Нет, не завтра. А после того, как Ученый Совет даст свое резюме.

– Значит, придется ждать, – разочарованно протянул слушатель.

– Ничего подобного! Сейчас двадцать часов ноль пять минут. В двадцать часов двадцать минут их визы будут у нас на руках. А в двадцать часов тридцать минут мы отправим свою работу по назначению… Но прежде всего давай подумаем, как назвать наше исследование.

Пытливый пожал плечами.

– Предлагаю: «Эффект капрала».

Пытливый расхохотался.

– Я вполне серьезно, – по-деловому, сухо бросает ученый.

– Согласен, – говорит слушатель.

– Отлично… А теперь фамилии авторов. – И с этими словами Ментор сдвигает к его рукам всю стопку бумаг с изложением работы. – Подписывай первым ты.

– Ни за что! – искренне возмутился Пытливый. – Что мною здесь сделано?! Только сердечник. Это же ерунда… В остальном же, коллега, я, как первоклашка, вместе с учителем прошел азбуку процесса исследования…

За все время, что они провели в лаборатории вместе, Пытливый впервые, в один присест, выдал такую длинную речь.

– Нет, Ментор! Первой моя фамилия не пойдет.

Обняв своего молодого партнера за плечи, он, вкладывая в каждое слово силу внушения, проговорил:

– Не умаляй своей роли. Это не тот случай. Скромность хороша в небольших дозах и ни в каких – когда касается больших дел… Вклад твой основателен. Главное, тебе это больше нужно. У меня же одних монографий столько, сколько тебе лет. А статьям – нет счета. В твоей же биографии эта работа первая. Ты ею еще будешь гордиться. Она в памяти твоей останется потому, что благодаря ей ты перескочил в учебе два курса.

– Что? Не понял? – облизнув языком враз высохший рот, прошептал Пытливый.

– С этой минуты ты слушатель пятого курса. Ознакомься с приказом, – Ментор протянул ему только что вынутый из принтера листок бумаги.

– Вот под ним я подписываюсь. Здесь я не прошу твоего автографа…

– Спасибо, Ментор. И за пятый курс. И за приоритет в авторстве.

Ректор махнул рукой, дескать, пустое. Затем, соединившись со всеми членами Ученого Совета и назвав код работы, записанной на видеокристалл, просил рассмотреть ее в срочном порядке.

– В практических рекомендациях, что содержатся в ней, имеется незамедлительная нужда, – добавил он, заключая свой разговор с каждым из членов Совета.

3. Подарок, который в нас

Пытливый в то утро проснулся знаменитым. Проснулся от поцелуя. Так целовала его мама. Она всегда так его будила. Мама включала музыку и вместе с приглушенно звучащей мелодией, подсаживалась на край кровати и губами теребила ухо.

– Чаруша, не буди. Не надо, – прохрипел он.

Но мама молчала. Нежные пальцы ее с ласковой трепетностью пробегали по волосам. Они поглаживали висок, обводили торчавшее из-под одеяла ухо и спускались к затылку, нежно массируя его. Пытливому становилось хорошо-хорошо. Он улыбался.

– Я люблю тебя, Чаруша, – сладко потягиваясь и не открывая глаз, простонал он.

Сон был некрепким. То ли сон, то ли забытье с видениями наяву. Мозг как во хмелю. По комнате плывет блюз. Мама сидит рядом. Он чувствует ее бедро. Губы пожевывают его топорщащееся ухо. Прохладная ладонь ложится на лоб. «Чаруша, я люблю тебя», – повторяет он… Рука взлетает со лба. Губы вспархивают с уха. И не мамин, но такой же дорогой ему голос, смешавшись с блюзом, робко спрашивает:

– Какая Чаруша?

Сладко потягиваясь, Пытливый блаженно улыбается, открывает глаза и видит склонившуюся над ним Камею. Он тянет к ней руки:

– А мне снился дом… Мама…

– Не заговаривай зубы. Кто такая Чаруша? – поймав его руки, настаивает она.

Пытливый смеется. Изловчившись, он ловит ее за талию и валит на себя. Она лежит у него в руках, мягкая, желанная, потрясающе красивая. Отливающая старым серебром, пепельная от природы ее грива тяжело падает на матрац. Раздуваясь розовыми лепестками, подрагивают ноздри ее точеного носика. Сочные, совсем не крашеные губы лопаются от избытка малинового сока. Он пытается дотянуться до них, но Камея успевает закрыть ладонью ему рот.

– Что? – шепчет Пытливый.

– Чаруша – кто?

– Так зовут мою маму.

– Правда?!

Она отстраняет руку, и он окунается в горсть, наполненную до краев малиной…

И сорвался рысак с удил. И влетел он в звездную ночь. И припал он к золотым сотам лунного света. И в беспамятстве пил он сладчайший из медов. И стонала разомлевшая степь. И пьянила она его ароматом волшебных трав. И увлекала под ажурную попону, вытканную из серебряных нитей ковыля. И спеленал рысака высокий ковыль. И замутился звездной пылью взор его. И казалось ему, что парит он в поднебесье, широко распластав крылья. И не степь то стонет, а миры поют…

Первой от грез очнулась Камея.

– Надо вставать, – говорит она, накидывая на себя простыню.

– Ты что так смотришь на меня? – спрашивает Пытливый.

– Эта родинка. У меня такое чувство будто я ее однажды уже вот так разглядывала, – задумчиво проводя по ней указательным пальцем говорит она.

Пытливый пытается куснуть ее за палец. Она успевает отдернуть его. Он нарочно звонко клацает зубами.

– Варвар! – кричит Камея, бросившись на него. И ему вдруг тоже показалось, что он когда-то уже слышал этот ее возглас. И с таким же восхищением и любовью когда-то уже смотрел на нее.

– Ты что так смотришь на меня? – теперь уже спрашивает Камея.

– Любуюсь.

– Нет, – не верит она. – Что-то другое. Скажи, – кокетливо тормошит девушка.

– Ну и чутье у тебя!.. Видишь ли, ты очень красива… Но два года ты здесь была без меня. Целых два года. Неужели за это время никто не влюбился в тебя? Или ты в кого?

– Я – нет. А тайный воздыхатель у меня есть. Ты его знаешь… Дрема.

– Есть и получше Дремы… Что у них глаз не было?

– Не знаю, – говорит она и тут же вскидывается:

– Чего ты добиваешься?

– Я ревную. Даже к несуществующему. Даже к самому себе… Объявился какой-то замухрышка первокурсник и красавица с третьего курса предпочла его всем другим.

Камея приподнялась на локоть. Внимательно разглядывая его, спросила:

– Ты, серьезно?

– Угу.

– Балда ты. Как моя мама. Она все мне говорила, что здесь, в Резиденции, собраны лучшие экземпляры мужских особей, а ты, то есть я, ни в кого не влюбилась.

– Вот-вот! И твоя мама тоже…

– Не зли меня, – потребовала девушка, дернув его за волосы на груди.

– Садистка! – взвизгнул Пытливый.

– Слушай, ревнивец. Любовь так просто, по желанию, не получается. Она – от Него. И неизвестно подарком ли она обернется или бедой. В любом случае – подарок, который мы носим в себе. Он в тебе – к ней. И в ней – к нему… И потом, для меня ты не замухрышка. Ты для меня самый умный, самый сильный, самый смешной. И мне порой кажется, что ты хочешь отвязаться от меня. Особенно, когда ты не обращаешь на меня внимание. Ходишь как под гипнозом…

– Такого не бывает.

– Нет, бывает, – шаловливо говорит она.

– Может быть, – соглашается он. – Но не ты этому причина.

– Да! – вдруг вскрикивает она что-то вспомнив. – Я совсем забыла зачем пришла.

Обернувшись в простыню, как в тогу, Камея во весь рост встала на тахту. Вскинув вверх руку, она, вероятно, собиралась произнести заранее подготовленную ею шутливую речь. Но все, как назло, повылетело из памяти.

– Минутку. Сейчас вспомню, – попросила она.

Камея закрыв глаза, потерла лоб. Но… увы! Пропавшее не находилось. И она с досадой проговорила:

– Забыла. Все забыла. Но ничего, – тряхнула она роскошной гривой. – Скажу без всяких… Вообщем… Я поздравляю тебя. Вся Школа гудит. Все кто знает и не знает Пытливого, хотят посмотреть на него. Ты же знаменитость…

– Я?! С чего бы? – слукавил он.

– Ты что не знаешь?

Пытливый мотает головой. Ему страсть как хочется все услышать от нее.

Это самое лучшее, что было в его славе.

– Слушай, мы с тобой теперь однокурсники!

– Как это?

– Очень просто. Твоя работа не то «Палка капрала», не то «Метод…», – точно не запомнила, высоко оценена Ученым Советом Школы. Очень высоко… А теперь, если ты такой умный, догадайся, что они решили?

– Пожалуйста… Во-первых, исследование называется «Эффект капрала». Во-вторых, – Пытливый задумался, вспоминая прочитанный им вчера приказ. И наизусть, слово в слово выдал его текст.

Она оторопела.

– Ты знал?

– Еще вчера, – как можно равнодушней обронил он, испытывая от этого необычайное удовольствие.

Камея гневно сверкнула глазами, изогнула спинку и кошкой прыгнула на него. Ее кулачки забарабанили ему по груди, а потом, артистически по-хищному вытянув пальцы, она сомкнула их на горле Пытливого.

– Артист из погорелого театра. Замухрышковый гений! – кричала она.

И снова высокий ковыль полыхнул серебром. И затомилась ароматами дурманных трав степь. И снова конь, взбив звездную пыль, взмыл в небеса. И золотые соты луны вновь наполнились сладчайшим из медов…

4. Дело о первородном грехе

У Ментора сжалось сердце. Он чувствовал боль Пытливого. Понимал объявший его стыд. Но что он мог поделать? Закон – не переступить. Не было случая, чтобы Сам Всевышний, хотя бы раз, отступил от его буквы.

Минимальное наказание за обман от одного до десяти лет высылки из ВКМ. Это, если у обвиняемого имелись веские, смягчающие тяжесть вины, аргументы. Предельное наказание пятьдесят лет принудительного труда или от одного до трех отправок в Кругооборот. В обоих случаях программа жизни осужденному устанавливалась Всевышним.

Вина Пытливого усугублялась еще тем, что многие правоведы квалифицировали его проступок, как обман с явными признаками подлога. По этому поводу между ними возникли споры. Одни приводили в пример аналоги из практики, утверждая, что обвиняемому должна инкриминироваться иная, более жесткая статья, по которой:

а) осужденный лишается права на получение диплома учебного заведения и права поступления в него после возвращения из Кругооборота (Кругооборотов);

б) осужденному запрещается после возвращения из назначенных ему приговором Кругооборотов жить на Венечных планетах…

Другие, ссылаясь на Комментарий к Кодексу, доказывали, что вина слушателя должна рассматриваться под углом требований правопорядка, содержащихся в Уставе Школы, постольку поскольку Школа имеет особый статус автономного образования, приравненный к Венечным планетам ВКМ. Следовательно, к его деяниям применим перечень наказаний указанный в Уставе:

а) отчисление с последующим восстановлением через год;

б) исправительные работы от одного до трех лет с возможным восстановлением на столько курсов ниже, сколько осужденный провел в местах наказания.

Ментора устраивал пункт «а» Устава. И был категорически против тех, кто настаивал на применении более жесткой статьи Закона. Однако он хорошо понимал, что Устав в случае с Пытливым применить будет достаточно сложно. Вся загвоздка заключалась в том, что Пытливый был выпускником. Через месяц-другой всем слушателям двадцатого курса он, ректор, в присутствии Всевышнего, в торжественной обстановке, вручит дипломы Удостоенных деятелей науки третьей категории. А тем, кто вернулся из командировки с планеты Земля предполагалось вручить дипломы не далее как через пару дней.

Большинство членов Ученого Совета Школы предлагали представленные практикантами отчеты приравнять к итоговой диссертационной работе. О том, что они из зала, где состоится заслушивание отчетов, могут выйти в ранге ученых, держалось пока в секрете. Потому что на это еще не было получено добро Совета Избранных. Все будет зависеть от уровня представленных отчетов…

И еще он знал, что Пытливый единственный из вернувшихся, кто до сих пор не сдал своего исследования в компьютерную службу. Но у него еще есть время. Последний срок приема работ – день завтрашний. Срок приема истечет послезавтра в полдень. Правда, в связи с непростой ситуацией, создавшейся вокруг слушателя, Ментор мог дать указание не принимать к рассмотрению его исследования. Но что-то удерживало его от этого шага.

И теперь, оцепенело глядя на дверь, за которой поспешно скрылся Пытливый, ректор всерьез задумался, а правильно ли он поступает? Ведь если запретил бы, то Пытливый осуждался бы как студент. То есть находился бы под юрисдикцией Устава Школы. В обратном случае он должен быть аттестован. И уже как специалист, он подпадал под действие Свода законов граждан ВКМ…

Зная Пытливого, Ментор был уверен, что тот обязательно сдаст свою работу. Не станет взвешивать: выгодно ему или нет. Во искупление вины своей пойдет до конца. И поступит честно… Во всяком случае, сердца судей – не камень. Хотя выше Закона никто из них не прыгнет. Всевышний не пощадил даже Строптивого, которого любил как сына. Но получилось так, что Строптивый оказался на скамье подсудимых. Кстати, тоже по статье обмана. Судьи не склонны были выносить ему приговор по максимуму. Они хотели присудить ему десять лет ссылки. Однако Всевышний не позволил им даже удалиться в совещательную комнату для выработки окончательного вердикта…

В ушах Ментора, стоит ему только вспомнить тот процесс, до сих пор доносится, прозвучавший страшным громом, негромкий голос Всевышнего:

– Осуждаем по максимуму. Пятьдесят лет принудительных работ.

Как Верховный судья и Главный Обвинитель Он имел на это право. Хотя бы потому, что неоднократно предупреждал и Строптивого, и всю его команду не иметь отношений с женщинами планеты Земля пока род человеческий находился под силовой оболочкой. Строптивый тем не менее нарушил запрет. Как утверждали члены его руководящего ядра – и Озаренный, и Верный, и Кроткий – Строптивый без памяти влюбился в ту земляночку. Перед тем как все открылось, Всевышний спрашивал Строптивого, не было ли отступлений от каких-либо Его рекомендаций, и тот категорически ответил: «Нет!»

В канун снятия силового колпака с планеты Земля Всевышний без предупреждения объявился в доме, где размещались Строптивый с руководящей группой своих соратников. И лицом к лицу столкнулся с женщиной, которая на вопрос: «Кто вы?» – ответила: «Жена Ведуна…»

Строптивого на планете Земля называли Ведун.

Строптивый готов был провалиться сквозь Землю.

«О, Боже! Отец мой, – сказал он, – суди меня жестоко, как ты можешь. Я не достоин даже презренья Твоего… Но она ни в чем не виновата. И на товарищах моих нет вины. Они меня предупреждали…»

Потом, уже после суда, поговаривали, что не окажись женщина беременной, Всевышний не был бы так суров со своим любимцем. И поговаривали, что Всевышний все-таки пощадил фаворита. Он, дескать, дал возможность Строптивому работать в его команде, а не отправил в Кругообороты. Значит, ценил Строптивого. Не хотел, чтобы его знания пропадали всуе…