Пропавшая в Москве

Глава 6

Дима Радченко оказался в приемном покое одной из московских больниц, когда солнце уже сползало за крыши домов, а город накрыли первые сумерки. Перед визитом сюда, Радченко успел заскочить домой, сменив кожаный прикид байкера на приличный костюм и плащ, а мотоцикл на темный седан.

Дежурный врач долго разглядывал копию направления Коли Степанова, листал регистрационный журнал. Наконец поцокал языком и сказал, что ничем помочь не может. Мальчика с таким именем и фамилией в онкологическое отделение не поступал. В ответ Радченко выложил на стол удостоверение члена Московской коллегии адвокатов. А рядом бросил визитную карточку самого скандального московского журналиста, перед которым трепетали даже сильные мира сего. Этот козырь бил все карты.

– Если мальчик не найдется, мой друг приедет сюда прямо сейчас, – с мрачным видом пообещал Дима. – И вся эта темная история попадет в газеты. Легким испугом ни вы, ни ваше начальство не отделается. Это я обещаю.

Сидевший за столом врач положил в рот мятную конфетку. И стал дышать в сторону, чтобы посетителя не накрывало облако свежего водочного перегара. Он снизу вверх поглядывал на Радченко, взвешивал шансы и просчитывал варианты. Блефует этот черт или говорит правду – вот вопрос. Скорее всего, врет, как и все адвокаты. Тот журналист не станет мотаться по городским больницам в поисках сенсаций. Всем известно, что он кусает только того, кого велят тяпнуть его хозяева с Лубянки. Обливает дерьмом тех, кого велено облить дерьмом.

А если посетитель все же не блефует? Поди, разберись. Особенно с пьяных глаз. По виду этот Радченко – серьезный господин. Дежурному врачу мучительно захотелось добавить еще сто пятьдесят водки. И заполировать это дело бутылочкой пива.

– Вы вот что: садитесь на диванчик и ждите. А я сейчас… Постараюсь навести справки. Такое иногда случается: больной поступил, а в журнале регистраций отметки нету. Ну, забыли в спешке записать.

Врач решил, что в эту историю ему не надо ввязываться. Пусть отдуваются те, кто притащил сюда мальчишку. А он человек маленький, неприятности ему без надобности. Вызвав на пост медсестру, он вскочил с места и потерялся в бездонной темноте коридора.

Радченко так долго сидел на диванчике возле входной двери, что потерял счет времени. Наконец явился тот же дежурный врач и, подхватив посетителя под локоть, потащил его через бесконечный лабиринт переходов и лестниц. Оставив Диму перед дверью с табличкой «заведующий отделением», дежурный врач исчез. А Радченко, переступив порог кабинета, столкнулся с грузным человеком с черными узкими усами и глазами карточного мошенника. Человек был одет в мятый халат, на голове косо сидела медицинская шапочка.

Помяв руку посетителя в своих больших теплых ладонях, врач представился: Рахат Бесиков. В данный момент исполняющий обязанности заведующего онкологическим отделением. К месту и не к месту исполняющий обязанности заведующего кивал головой. И вставлял в разговор бессмысленную фразу «как полагается».

– Врач в отпуске, все как полагается, – Рахат все не выпускал руку Радченко. – А я так сказать… Ну, как полагается, заменяю его на этом высоком посту. Жалоб от больных, как полагается, нет.

Он внимательно прочитал удостоверение Радченко, упал в кресло, вытащил из-под стола графин толстого стекла. Нацедил в стакан желтоватой несвежей воды и прикончил сомнительную жидкость в два глотка. Дима присел на край стула, ожидая, когда Бесиков снова обретет способность говорить. Но тот молчал, только тяжело дышал, вытирая носовым платком капли воды со столешницы. Потом снял с головы шапочку и стал мять ее пальцами, как пекарь мнет лепешку свежего теста.

– Я так понимаю, что мой подопечный Николай Степанов был направлен и поступил в ваше отделение, – Радченко нарушил затянувшееся молчание. – Мне вся эта канитель кажется немного странной. Здоровый мальчик – и в одну минуту определили, что у него онкологическое заболевание. Будущие приемные родители мальчика утверждают, что он здоров. Ну, относительно здоров.

В ответ Бесиков дважды кивнул головой, мол, все правильно.

– Я представляю интересы Коли, – продолжил Радченко. – Теперь я хочу узнать, что за болезнь у ребенка. По какому, так сказать, поводу затеяли обследование.

– Ну, мне ответить трудно, какие у ребенка были жалобы, – разговор давался врачу тяжело. Рука тянулась к стакану, другой рукой он вытирал со лба испарину. – Мальчик ведь поступил к нам только вчера. Мы, как полагается, не успели сделать никаких анализов. Ничего ровным счетом. Теперь на ваши вопросы наверняка ответит только патологоанатом. Как полагается.

– То есть?

– Этой ночью у ребенка развился отек легких. Он потерял сознание. И скончался. Несмотря на все старания наших врачей.

Минуту Радченко сидел с полуоткрытым ртом.

– Так вы не знали? – спросил Бесиков. – Ну, не знали об этом? Надо же… А я думал, знаете. Думал, все как полагается.

Радченко промолчал. Бесиков, влив в горло еще один стакан воды, рассказал скупые подробности смерти ребенка. И добавил, что о причинах трагедии можно только догадываться. Все произошло слишком быстро. Начались боли в области груди, развился отек легких… У детей с отягощенной наследственностью опухоли мозга могут развиваться быстро, очень быстро. Такого рода злокачественные образования дают много побочных весьма болезненных эффектов. Летальный исход в этом случае – скорее закономерный финал, чем исключение из общего правила. Труп мальчика отправлен в городской морг, поскольку больничный морг в данный момент на ремонте.

– Вы только не волнуйтесь, – добавил врач. – Вскрытие произведут в срок. Все как полагается. Только не волнуйтесь. Как адвокат, вы наверняка сможете присутствовать при вскрытии. Ну, если, конечно, захотите… А тот известный журналист и вправду ваш друг?

Радченко кивнул и вышел в коридор.

Через пару дней Джейн сидела в том же кабинете, где некоторое время назад разговаривала с симпатичным мужчиной по имени Алексей. На этот раз ее собеседником оказался сухопарый дядька лет пятидесяти пяти, седой, с вытянутым лицом и высокими лобными залысинами. Человека звали Николаем Макаровичем. Беспокойными пальцами он теребил узел галстука, будто тот сильно сдавливал шею, и поправлял очки в металлической оправе.

– Вчера с одной знакомой ужинали в ресторане «Одонис», это в центре Москвы, – Николай Макарович смежил веки, будто представил вчерашнее застолье и сексапильную брюнетку в платье с вырезом до пупка. Девчонка оправдала все его ожидания, даже сверх того. – Омары там просто чудесные. Свежайшие. Очень рекомендую это заведение. Вы какую кухню предпочитаете? Французскую?

– Мне можно не отвечать или… Или я обязана поддерживать светскую беседу?

– Можете не отвечать. Просто хотел с вами познакомиться поближе. Разговор удобно начинать с кулинарии.

– Особенно с человеком, который вот-вот упадет в голодный обморок. У вас есть чувство юмора. Специфическое.

– Скоро вы убедитесь, что мы не враги. Скорее наоборот.

– Долго ждать придется.

Человек не торопился с вопросами. Некоторое время разговор топтался на теме погоды, которая в Москве совсем испортилась. Зимы сделались слякотными, а весна – лишь продолжение зимы. Собеседник оказался человеком информированным, он вскользь упомянул отца Джейн. Сказал, что джентльмен в его-то годы не отошел от дел. Отлично выглядит и до сих пор играет в гольф. Джейн подумала, что сейчас они коснуться выкупа, который старик должен заплатить за дочь, если, конечно не хочет, чтобы она умерла страшной смертью. А иначе – видеозапись ее казни попадет в руки отца. Когда он посмотрит это кино с кровью и криками, наверняка надолго потеряет спортивную форму. И еще не скоро выйдет на поле для гольфа. Неужели Джейн так жестока, так бессердечна?

Монолог продолжался, но слова «деньги» и «выкуп» не прозвучали. Николай Макарович вспомнил, что дочь Джейн Кристина – прекрасный ребенок. Она красива и талантлива, видимо, это наследственные черты. Кристина ждет мамочку дома в Чикаго, наверное, она, бедняжка, очень соскучилась. Закруглив лирическое отступление, Николай Макарович подергал галстук и перешел к делу.

– У вас было время подумать, – сказал он. – Все взвесить и принять верное решение. Итак, нам нужны план или схема того дома. Расположение комнат, ходов, подземных галерей. Вам не составит труда восстановить по памяти чертежи. Вся эта музыка займет три-четыре дня. А потом – свобода. Вы вернетесь обратно к своей жизни, к своим делам. К своей дочери и отцу. И забудете все плохое. Согласитесь, это достойное предложение. Хотел бы услышать ответ прямо сейчас. Утвердительный ответ.

– А если я скажу «нет»?

– Мы дадим вам еще время на раздумье. Скажем, дня два-три. Но это крайний срок.

– Через пару дней я сойду с ума. Я не могу думать, не могу есть, не могу спать. В комнате совсем нет воздуха. Воняет свежей краской и мазутом.

– Сочувствую, – Николай Макарович сердито подергал узел галстука. – Если через три дня вы ничего не вспомните, вам введут в вену так называемую «сыворотку искренности». Наверное, слышали об этом препарате. Он снимает все внутренние запреты, все табу. Человек отвечает на вопросы правдиво. В этом состоянии вы будете допрошены. А затем с помощью моего помощника выполните все чертежи. «Сыворотка искренности» – это химическое соединение. Лично я не поклонник химии. Предпочитаю старые проверенные методы. Молоток, зубило, щипцы…

– Я не помню точное расположения комнат и подземных галерей. А приблизительные данные вас наверняка не интересуют.

– У вас феноменальная память. Вы помните не только расположение проклятых комнат. Вы помните все мелочи, любой закоулок этого дома. На какой стене висит ковер ручной работы, где стоит напольная ваза и прочее. У нас есть другой источник информации. Все ваши данные будут перепроверены.

– Я еще не сказала «да».

– Лучше подумайте вот о чем: по существу, я скрываю от правосудия убийцу. И сам становлюсь соучастником гнусного преступления. Да-да, в какой-то мере я сам – преступник… Викторию или как там, ее убили вы. Не я, а вы. Представления не имею, на какой почве возникла ссора. Мне не известен мотив убийства. Но факт остается фактом: вы зарезали несчастную всеми брошенную женщину. Говорят, она работала тут кочегаром. И некоторое время жила с вами в одной комнате. М-да… Паршивая история. Паршивей некуда.

Надо что-то отвечать, Джейн подумала, что она плохо понимает вопросы и плохо слышит свои же ответы. Будто говорит вовсе не она, а чужой человек. Душой завладело чувство близкой опасности. Казалось, будто она стоит над самым краем пропасти, боится глянуть себе под ноги, потому что дна у пропасти нет. Только где-то внизу плавают легкие прозрачные облака, похожие на клочья тумана. Тело налилось такой тяжестью, но отступить от края, сделать шаг назад она не в силах. Под башмаками крошится и сыплется рыхлый грунт, летят вниз мелкие камушки. В спину дует ветер. Он налетает порывами и толкает вперед. И нет уже сомнений, – сейчас сорвешься вниз. Но что-то еще держит, что-то не дает ногам подогнуться.

– Я не помню момент убийства, – сказала она. – Погас свет, я потеряла сознание. Очнулась на полу комнаты, вся залитая кровью. Свет горел. Рядом лежала эта женщина. Я даже не поняла, жива она или… Ножа нигде не было. Потом появились какие-то люди и выволокли тело в коридор. На следующий день в камеру принесли вещи, которые сейчас на мне. Я смогла помыться в корыте. Потом перевернула всю комнату вверх дном. Но ножа не нашла.

– Нож у меня, на нем ваши пальцы. И запекшаяся кровь. Еще есть видеозапись вашей драки с погибшей женщиной. В момент, когда вы ударили ее ножом, погас свет. Но это не имеет значения. Нож и пленка – прямые неоспоримые доказательства вашей вины. Можно устроить так, что орудие убийства окажется в следственном комитете МВД. У нас в стране есть колония, где отбывают срок иностранцы. Условия содержания заключенных там ничем не лучше, чем в обычных тюрьмах и лагерях. Такой женщине как вы будет чертовски трудно выдержать даже короткий срок. А вы останетесь там надолго.

– У меня будет хороший адвокат…

– Хороший адвокат вряд ли поможет. В любом случае ваше будущее видится мне только в темном свете. Пока будет идти следствие, а эта процедура у нас растягивается на долгие месяцы, даже на годы, вы будете сидеть в тюрьме. Ждать суда. А в тюрьмах женщины частенько накладывают на себя руки. Или быстро угасают от болезней. Неужели вам хочется болтаться в петле? Или умереть другой, еще более мучительной смертью? И ради кого, ради Аносова? Этого маргинала, преступника… Вы покрываете убийцу, террориста… Зачем? И кто вам больше дорог: этот отброс общества или старик отец и ваша дочка. Ее сердце разобьется, когда она узнает о смерти матери.

Николай Макарович прикурил сигарету и, пустив в потолок струю дыма, наблюдал за эффектом, который произвели его слова. Из глаза Джейн выкатилась слезинка и, прочертив по щеке блестящую полоску, повисла на подбородке.

– Не могу смотреть на женские слезы. Это для меня – самая изощренная пытка. Приведите себя в порядок. Умойтесь. В углу раковина и полотенце.

Николай Макарович поднялся с места, положил перед Джейн безупречно чистый носовой платок. Лязгнул дверной засов и наступила тишина.

Территорию морга отделял от внешнего мира забор из почерневшего от времени кирпича и ворота, сваренные из кусков листового железа. Радченко жал на кнопку звонка до тех пор, пока скрипнули петли. Появился человек в несвежем медицинском халате, поверх которого был надет клеенчатый фартук. Человек спросил имя посетителя, поманил его пальцем за собой.

За воротами стоял приземистый двухэтажный корпус, похожий на старинный особняк. На ходу Радченко достал бумажник и вложил в лапу санитара пару крупных купюр. Тот сунул деньги за пазуху и, остановившись под козырьком парадного подъезда, сказал:

– Здесь нельзя находиться посторонним. Не допускаем родственников и знакомых на пушечный выстрел. Даже если мент приехал, нужна специальная бумага. В случае чего, ну, если спросят, скажете, что вы ассистент профессора Казанцева. А теперь пошли.

– В подвал?

– Что, уже бывали здесь? – обернувшись, спросил санитар и оскалил в улыбке порченные табаком мелкие зубки. – Невеселое местечко. Только побыстрее, пожалуйста. У меня сегодня еще три вскрытия.

– Что, много работы?

– Точно, работы через край, – кивнул санитар. – Особенно в последнее время. Мертвяков везут пачками. Как мусор на свалку. Бродяжки, бомжи, – эти нам достаются. А приличные люди сюда не часто попадают.

Спустились в полутемный подвал и медленно двинулись по коридору. Буквально полчаса назад давний клиент Радченко, знаменитый на всю страну врач позвонил в морг и попросил, чтобы адвокату оказали всю возможную помощь, которую только можно оказать хорошему человеку. Санитар остановился, взмахнул руками, как дирижер на репетиции оркестра. Сказал, что вернется через минуту, и пропал. Радченко присел на деревянную скамью, стал смотреть в одинокое окошко под потолком. Санитар появился только через полчаса.

– Такая история получилась, странная, – сказал он. – Труп Коли Степанова числился у нас под номером тридцать три дробь два. Так вот, откуда-то позвонили, видимо, большие начальники или еще кто. Короче, попросили, чтобы этого Степанова перевезли в другой морг.

– Почему, в чем дело?

Санитар был немного растерян. Он не мог решить, что делать с полученными деньгами. Человеку он не помог. Значит, нужно возвращать премиальные. Но этого делать не хотелось. Санитар подумал, что потратил полчаса личного времени. Ходил, выяснял, разбирался. Значит, заслужил свой бонус. Нет, он не вернет ни рубля, даже если адвокат того потребует. Придя к этому выводу, санитар заметно повеселел и заговорил быстрее.

– Ну, я сам сюда недавно устроился. Друзья помогли. Место хлебное, много желающих попасть в санитары. Но репутация у морга еще та… Говорят, что у жмуриков, которые скоропостижно скончались на улице, в метро или в такси и были доставлены сюда, пропадали вещи. Мобильные телефоны, деньги, кольца… А при вскрытии изо рта мертвяков санитары и врачи выламывают золотые коронки.

– Это правда?

– Слухи я оставляю без комментариев.

Санитар лукаво подмигнул собеседнику и добавил:

– Поэтому последнее время нам и достается так много бомжей и нищих бродяжек. Видно, друзья этого Коли волновались, чтобы чего не пропало. И золотые коронки оказались на месте. Вот и похлопотали, чтобы тело перевезли в другой морг.

– Коля Степанов – это семилетний мальчик, – Радченко почувствовал первые приступы мигрени. Боль начиналась в области затылка и сдавливала голову, словно железным обручем. – У него нет и быть не может ценных вещей. Он просто не мог, не успел их завести. Он всю жизнь прожил в детском доме. И золотых зубов во рту тоже нет и быть не может.

– Тогда не знаю, – санитар поскреб ногтями затылок. – В карточке регистрации было сказано, что во рту труппа – четыре коронки желтого металла. Я думал, что из-за этих вставных зубов весь сыр-бор. Кто-то звонил дежурному врачу. А потом приехала машина, труп забрали. Такая история…

– Можете выяснить, куда увезли тело?

Санитар вернулся через пару минут и назвал номер другого морга.

Николай Макарович появился в кабинете только через час. Джейн сидела на том же месте, разглядывая носки своих башмаков. Ботинки она нашла на табурете вместе с новой одеждой. Обувь поношенная, но сделана из толстой кожи, поэтому развалится еще нескоро. Кажется, такие же башмаки носила Королева Виктория.

Джейн подумала, что до безумия ей осталось рукой подать. Бессонница и голод свое дело сделали. До сих пор ей кажется, что руки, грудь и шея перепачканы человеческой кровью, горячей и густой, как масляная краска. Эту кровь нельзя смыть ни струей воды из-под крана, ни растворителем. Разве только что концентратом серной или азотной кислоты. Смыть кровь вместе с кожей.

Лихно сел за стол и сказал:

– Аносов – это не человек, а зверь. И вы получите тому доказательства. В случае отказа вы заставите меня сделать страшные вещи, которые я совсем не хочу делать. Я даже говорить об этом не хочу, потому что по натуре неисправимый либерал. Ну, подумайте о своем ребенке, об отце. Много ли ему осталось?

Джейн почувствовала, как в груди оборвалась какая-то ниточка. Оборвалась и ударила по сердцу. А сердце, словно бокал тонкого стекла, треснуло, а потом рассыпалось на мелкие осколки. Она подумала, что на свете существуют сотни, тысячи приемов изощренного давления на человека. Когда живое существо, ломают словно пластмассовую куклу. Из книг она знает некоторые приемы психологического воздействия на людей. Изощренного, крайне жестокого. Сейчас ее ломают, это мучение будет продолжаться, пока садисты не добьются своего. Как долго она еще выдержит такую пытку? Пару дней? Неделю? Один час? Она сделана не из железа, слеплена из мягкого теста…

Или ее уже сломали?

– Вы даете слово, что меня отпустят, как только я начерчу план того дома?

– Я даю слово офицера. Старшего офицера, что вас отпустят немедленно. Вы не проведете здесь ни одной лишней минуты. А мое слово дорогого стоит.

– Но чем вы докажете…

– Что вам не отрежут голову, а тело не зальют бетоном? – оборвал Николай Макарович. – Тут и доказывать ничего не надо. Как свидетель обвинения вы не опасны. Если захотите рассказать о своем приключении милиционерам, очнетесь в сумасшедшем доме или в тюрьме. Кто поверит в историю про вашу жизнь в подвале вместе с женщиной-кочегаром? Про чертежи дома, которые от вас якобы неизвестно кто требовал? Про Королеву Викторию…

Джейн помолчала минуту.

– Скажите своим… Ну, этим людям. Скажите им, чтобы принесли большие листы ватмана, – пробормотала она скороговоркой. – Штук десять-пятнадцать. Набор фломастеров. Простые карандаши. И чертежные инструменты, доску на подставке.

– Ну, наконец-то. Есть хороший компьютер со специальной программой…

– Я работаю по старинке. Большие чертежи удобнее делать на бумаге.

– Скоро вы все получите, – отчеканил Николай Макарович.

На его физиономии появилась гримаса, отдаленно напоминающая улыбку.

Когда Джейн привели обратно, в комнате было прибрано. Исчезло пальто, изъеденное молью, грязные обноски, что Королева Виктория надевала на работу. Бетонный пол тщательно отскоблили, бурых пятен запекшейся крови не видно. Не осталось никаких следов пребывания здесь безумной женщины. Только голая железная койка и цветная фотография журнальной красавицы, прилепленная к стене хлебным мякишем. На топчане Джейн лежал новый матрас, теплое одеяло и комплект свежего постельного белья. Пахло стиральным порошком и хлоркой. Для полного счастья не хватало вазы с весенними цветами и томика лирических стихов.

Вместо цветов на столе пять банок тушенки, рыбные консервы, круг копченой колбасы и краюха свежего хлеба. Джейн застелила постель, подумала, что надо бы помыться в корыте и хоть немного поесть. Но сил хватило лишь на то, чтобы лечь и провалиться в космическую пустоту сна.

– Степанов Николай? – переспросила хрупкая миловидная женщина и перевернула страницу регистрационного журнала.

Она поднялась из-за стола и поправила лацканы белого халата.

– Николай, – как эхо отозвался Радченко.

– Идите за мной, – женщина, цокая каблуками, быстро зашагала по коридору. – Между нами, по поводу этого Николая звонили уже несколько раз. И не только ваш знакомый профессор. Кстати, у него я училась. Правильно сказать, моя учеба продолжается. Осталось полгода интернатуры – и я дипломированный специалист.

– Кто же еще звонил?

– Один чиновник из комитета здравоохранения при мэрии Москвы. Он посоветовал поскорее провести вскрытие и кремировать тело. Ну, по его данным покойный был болен опасной вирусной болезнью. Позже звонили из милиции, спрашивали, когда будет кремировано тело. И почему мы так долго тянем. Я ответила, что вскрытия еще не проводили. Они ответили, что нет никакой нужды это вскрытие делать…

– И что вы?

– У меня ночное дежурство, – ответила врач. – Я сказала, что закончу вскрытие приблизительно в три часа утра.

– Вы не спросили: к чему такая спешка?

– Я всего лишь врач-интерн. И мне вопросы задавать не полагается.

Радченко шагал по коридору и думал о том, что успел повидать в этой жизни немало разных видов. Пожалуй, на свете не осталось вещей, которыми можно поразить его воображение. Как выяснилось, удивляться есть чему. В этот морг на далекой городской окраине он добирался на машине более часа. За это время Дима дважды успел переговорить по телефону с известным профессором медицины. А тот связался с дежурным врачом морга и уладил все формальности. Если бы Радченко отложил визит до утра, то не увидел даже горки пепла, что осталась бы от Коли Степанова.

– На трупе есть синяки, гематомы?

– Синяков хватает. Ему сильно досталось перед смертью. Все лицо разбито.

– Есть ножевые раны? Следы удушения?

– Этого нет, – покачала головой врач. – Я осмотрела пострадавшего. Ножевых или пулевых ранений не наблюдается. Несмотря на все эти синяки и ссадины, я думаю, что смерть ненасильственная.

Врач распахнула дверь ярко освещенного зала, летящей походкой прошла мимо пустых секционных столов к дальнему угловому столу. Сдернула простыню с тела. Радченко шагнул вперед, остановился и замер. Перед ним на гладкой мраморной поверхности стола лежал крупный мужчина лет пятидесяти. Физиономия распухла от побоев, на губах запеклась бардовая корка. Седые волосы на груди стояли дыбом словно от холода. К большому пальцу правой ноги привязана клеенчатая бирка. На ней химическим карандашом написали: «Николай Петрович Степанов. Предположительно – бродяга».