Приговоренный жить

I. Ивановы

…Следующий удар был очень сильным. Перед глазами поплыли желто-розовые круги, во рту появился солоноватый привкус крови. Иванов качнулся и потерял равновесие. Через мгновение еще один удар – в челюсть, от которого Иванов не смог увернуться, сбил его с ног. В драке Иванов мог постоять за себя, и четыре предыдущих удара он держал, но сегодня реакция была не та – подвела выпитая за вечер водка. «Будут убивать», – понял Иванов, когда почувствовал затылком твердую неровность мерзлого асфальта. Его били ногами. Больно и жестоко. Иванову ничего не оставалось, как сгруппироваться, вспоминая пройденную когда-то школу выживания: прикрыть коленями живот, локтями – грудь, руками – голову. Но спина оставалась открытой, поэтому Иванов, катаясь по земле, делал все, чтобы убрать из-под ударов почки. Если бы ему противостоял один противник, то Иванов, раскрывшись, попытался бы вскочить на ноги, и тогда еще не известно, как бы закончилась драка. Но врагов было трое. Трое крепких, хорошо тренированных спортивных парней. Оставались только обида за свою беспомощность и задача: не дать себя изувечить, и только бы не отключилось сознание! С каждой секундой Иванов все яснее чувствовал приближение рубежа, за которым уже не будет ничего – ни света, ни боли. Он уже почти не сопротивлялся трем парам ног, обутым в жесткие ботинки, когда вдруг что-то изменилось.

– Хватит с него! – неожиданно прозвучал властный голос, и град сыпавшихся ударов прекратился.

«Сволочи! Сволочи!» – в ритм ударов сердца тупо стучало в голове Иванова, но он не произнес ни звука, все еще не до конца понимая, что происходит.

Превозмогая боль во всем теле, Иванов попытался сесть. Рядом оказалась машина, на которой приехали нападавшие, и Иванов припал спиной к заднему колесу. Над ним нависла четверка верзил. «За что?» – возник в затуманенном сознании вопрос…

Иванов пришел на темную безлюдную остановку, чтобы поймать такси. Эти четверо вышли из остановившейся иномарки, молча оттеснили его от остановки и неожиданно стали бить. Бить слишком жестоко…

– Сами справитесь или помочь? – издалека дошел до сознания Иванова вопрос, адресованный троим верзилам. – Только не нужно никакого оружия, пацаны. С ним должен произойти случай справедливой мести. Это не мы – это наци его так отделали и грохнули. Ясно? На заборе там накалякайте что-нибудь в их духе и листовочку их ему в пасть не забудьте запихать!

Иванов поднял глаза. Голос, остановивший драку, принадлежал четвертому верзиле – не участвовавшему в ней.

– Ехай, Хасан! Все будет в масть, – заверил один из парней и пнул сидящего Иванова в грудь. Удар был не очень сильным, но сбил дыхание, и Иванов закашлялся, выплюнув кровь в грязный снег. Тот, кого звали Хасаном, нагнулся и, заглядывая в лицо Иванову, злобно проронил:

– Слышь, ты, стукач, а тебе, считай, не повезло…

Хасан не успел закончить фразу, Иванов схватил его за грудки, пытаясь дотянуться головой до ненавистного рта врага, но в этот момент сильный удар в висок отключил сознание…

…Группа вертолетов, разбившись на две пары, шла на высоте шестьсот метров над пересеченным рельефом местности. Иванов держал максимальную скорость, так как на хвосте висели бронированные «двадцатьчетверки», имевшие по скорости больший запас. Справа и выше, обгоняя группу, в сторону гор проплыла пара штурмовиков «Су-25». Встающее в зенит чеченское солнце уже нагревало кабину, мешая Иванову осматривать левый сектор. Вертолеты держали правый пеленг.

Правый летчик дал отсчет – пять минут расчетного времени полета до цели, – Иванов уменьшил скорость по прибору и снова вышел в эфир:

– «284-й», я «282-й». Выполняйте задание.

– Понял, – отозвался в наушниках измененный эфиром спокойный голос ведущего пары «двадцатьчетверок».

Увеличив скорость, вертолеты-штурмовики ушли вперед. С высоты полета у края леса уже хорошо просматривалась ферма – цель их задания. Иванов, включив блок вооружения, привел в готовность ракеты и пулемет.

– Внимательнее! Пулемет к бою! – не отвлекаясь от управления винтокрылой машиной, скомандовал он борттехнику.

Ушедшая вперед пара «двадцатьчетверок», уменьшив интервал между вертолетами, зашла в крутое пикирование, имитируя атаку. На высоте около двухсот метров, перед самой фермой, «двадцатьчетверки» стали выходить из пикирования, поднимая острые носы к небу. «Низковато», – подумал Иванов, хотя ферма и не подавала признаков жизни.

– «282-й», я «284-й», – в наушниках прозвучал голос ведущего вертолетов-штурмовиков, – над целью чисто. Захожу на повторный.

– Понял тебя, – ответил Иванов. – Разрешаю повторный.

Иванов посмотрел на командира десантников:

– Садимся?

– Давай! – коротко взмахнул рукой тот.

– «283-й», я «282-й», – вызвал Иванов командира ведомого транспортного вертолета. – Заходим парой. Ветер встречный, три-пять метров. Быть внимательными.

– Понял, – отозвался ведомый.

– Ну, с Богом! – Иванов перевел вертолет в режим гашения скорости до скорости планирования.

В пилотской кабине снова появился Быстров.

– Ну как там, тихо? – поинтересовался он, внимательно вглядываясь в приближающуюся ферму.

– Пока тихо, – ответил Иванов, плавным движением вниз рычага «шаг газа» уменьшая мощность двигателей и переводя вертолет на снижение.

– Подходи ближе и садись справа, – приказал спецназовец.

– Сделаем, – ответил Иванов, подбирая место для посадки.

Прямо по курсу «двадцатьчетверки» правым крутым разворотом перешли в набор высоты. До места посадки «восьмеркам» оставалось меньше трех километров. Вертолет Иванова шел по пологой траектории.

– Держи ее на прицеле, – напомнил он припавшему к пулемету борттехнику, затем обратился к правому летчику:

– Андрей, спокойнее. Все нормально.

– Нормально… – механически повторил «правак», вглядываясь в приближающиеся строения.

Иванов уже выбрал место посадки и стал поднимать нос вертолета, гася скорость.

В этот момент на ближайшей крыше мелькнула яркая вспышка, как будто там заработал сварочный аппарат.

– Пулемет на крыше! – резко крикнул Иванов в эфир, прерывая заход на посадку и энергично давая двигателям дополнительную мощность. – Всем на пол! – в следующую секунду крикнул он в грузовую кабину.

Пара вертолетов-штурмовиков впереди резко увеличила крен и с максимальным набором высоты уже уходила из-под обстрела крутым боевым разворотом.

– Атакую! – коротко бросил в эфир Иванов.

Оба двигателя натужно выли на самой высокой ноте, выдавая мощность, необходимую для маневра.

– Высота 250 метров, – отрывисто сообщил правый летчик.

«Пора!» – подумал Иванов и плавным движением ручки управления вогнал ферму, откуда в глаза продолжала бить нестерпимо яркими вспышками молнии огневая точка, в сетку прицела.

– Держите, суки!

Из каждого из четырех подвесных универсальных блоков с обоих бортов вертолета, оставляя дымные хвосты, вспыхнувшими стрелами вырвались по восемь ракет и двумя стайками, сливаясь впереди в одну большую стаю, пошли к цели. Ракеты первого пуска еще не достигли земли, как за ними последовали тридцать две ракеты второго залпа.

…Они с Наташей идут по вечернему парку. Девушка заходит вперед, останавливается и смотрит ему в глаза:

– Знаешь, что я ответила вашему замполиту? – Наташа обнимает Иванова за талию обеими руками. Он чувствует живое тепло ее рук. Она прижимается к нему всем телом и, глядя снизу вверх околдовывающим взглядом серо-голубых глаз, задает вопрос: – А что бы ты ответил на моем месте?

– Не знаю, – говорит Иванов.

– А ты подумай.

– Не знаю, – пожимает он плечами.

– Я ему сказала: «Что в вас есть такого, чего нет у Саши?».

Она уже не смеется, а доверчиво, как ребенок, припадает к его плечу. Иванов чувствует себя самым счастливым человеком на свете…

– Саня! – раздается предостерегающий крик Андрея Ващенки.

Иванов резко разворачивается: офицер в окровавленном камуфляже держит в запачканной кровью руке направленный на Иванова пистолет. Страха Иванов не испытывает, он напрягается, готовый действовать по первому приказу внутреннего голоса. Откуда-то изнутри снова накатывается ярость. В голове стучит одна мысль: «Убить! Не ты его, он – тебя!».

– Убери «игрушку», – как можно спокойнее произносит Иванов. – Здесь детей нет, чтобы пугать!

Глядя на испачканный кровью толстый короткий палец на спусковом крючке, Иванов ожидает выстрела. В вечерней тишине одинокий пистолетный выстрел звучит, как гром…

…Боль в голову, а затем и во все тело возвращалась по частям, вместе с коротким и отрывочным восприятием происходящего. Сознание медленно приходило откуда-то из глубины темной вязкой бездны прошлого, перемешивая его с настоящим. Постепенно стал заново выстраиваться мир звуков и ощущений. Иванов, почувствовав тело, понял, что нужно открывать глаза. Зачем? Сколько он здесь пролежал? Видимо, достаточно долго, чтобы успеть вспомнить свою жизнь. Его больше не били, и в тяжелой гудящей, медленно соображающей голове появилась первая мысль о спасении. Иванов разомкнул веки и, осторожно повернув голову, осмотрелся. Место показалось незнакомым: в отраженном от снега рассеянном свете одинокого прожектора в полумраке совсем близко виднелся забор из бетонных плит и слева от него – освещенная прожектором часть какой-то незавершенной стройки. На фоне светло-серого забора четко вырисовывались три темных силуэта, и время от времени там вспыхивали красные огоньки сигарет. После короткого раската смеха до Иванова долетел приглушенный обрывок фразы: «Сейчас кончим этого недоноска и – в сауну, грехи смывать!». Иванов понял, что говорят о нем. Эти трое списали его со счетов еще живого.

Иванов пожалел о пистолете, оставленном дома в шкафу на полке с бельем. Сейчас бы он очень пригодился. От мысли «Бежать!» Иванов отказался сразу. Если судить по тому, как дерутся эти тренированные парни, то далеко ему не уйти. А нужно выжить. И не просто выжить, а рассчитаться с теми, кто напал на него, кто так грубо и жестоко вторгся в его жизнь.

Имея возможность наблюдать за врагами, Иванов стал прикидывать свои шансы на успех. Сейчас в нем работал природный инстинкт, тот, что живет глубоко в подсознании каждого человека, – инстинкт самосохранения. И этот инстинкт говорил Александру, что, несмотря ни на что, нужно вставать и действовать. Теплое финское пальто, благодаря которому Иванов, наверное, был все еще жив, уже не грело – холод от промерзшей земли проник сквозь лебяжий пух настолько, что спина совсем онемела и не чувствовала даже боли. Надо было подниматься.

Враги, казалось, никуда не спешили, продолжая курить, делая надписи на бетонном заборе и спокойно беседуя. Иванов даже смог разобрать часть слов и понял, что уже не о нем. «“Хайль Гитлер!” еще напиши», – донеслось до Иванова сквозь дружное мужское ржание. «Сволочи!» – еще раз прикидывая свои малые шансы, мысленно выругался Иванов. И вдруг он почувствовал, как, преодолевая обиду и безысходность, в его груди закипает злоба. «Гады!» – Иванов сел на земле и с ненавистью посмотрел на веселящихся верзил. «Всего трое!» – теперь Иванову стало безразлично, какой перед ним противник. Иванов почувствовал, что теряет контроль над собой. «Убить!» – пришла одна холодная мысль. «Убить! Убить! Убить!» – эта мысль все больше и больше захватывала Иванова, отключая сознание от всего постороннего. «Убить!» – уже знакомо пульсировало в висках, точно так же, когда он вел боевой вертолет на чеченский пулемет, изрыгающий навстречу смертоносное пламя и металл. «Убить!» – когда Иванов смотрел прямо в ствол направленного в лицо пистолета. «Убить!» – и теперь уже больше ничего не связывало его с настоящим и будущим. И это был уже не Иванов, а тот, другой, кого Иванов боялся всегда, потому что это был не человек: ломая все запреты и заглушая боль, из темной бездны подсознания на свободу выходил зверь – жестокий и безжалостный. И теперь этот зверь с неумолимой беспощадностью подчинял себе тело и душу, придавая мыслям ясность, а мышцам – силу.

«Убить!» – почти не чувствуя боли, Иванов поднялся на ноги. «Убить!» – в правом потайном кармане финского пальто пальцы нащупали твердую рукоять ножа. «Убить!». Этот настоящий горский нож с удобной роговой ручкой и с не очень длинным, но очень острым лезвием – подарок однополчан, – всегда находился с хозяином как талисман и как защита от возможных неприятностей. И хотя Иванову еще ни разу не приходилось убивать человека ножом, обращению с этим видом оружия он был обучен. Еще с офицерских времен Иванов знал, что когда-нибудь эта наука ему пригодится. Теперь оставалось только положиться на природу и инстинкт.

– Гляди, он еще живой! – раздался удивленный возглас, и голоса у забора смолкли.

От группы противников отделился один и стал медленно приближаться к Иванову:

– Щас мы это поправим…

У Иванова немного кружилась голова, во рту ощущался привкус крови, но он чувствовал себя уверенно и твердо стоял на широко расставленных ногах, держа руку, крепко сжимавшую нож, в правом кармане пальто. Сладостное предвкушение мести скрывало за внешним спокойствием готовую разжаться в любой момент пружину. И это видимое спокойствие обмануло противника – тот подошел слишком близко. Со словами «Тебе мало!» враг нанес справа удар кулаком в челюсть, от которого Иванов даже не пытался увернуться. Молниеносным движением он с коротким замахом направил холодное лезвие в живот врага. По инерции тот ударил с левой руки в лицо Иванова, но этот удар уже был не таким сильным. Теперь, не таясь, Иванов отвел руку по большой дуге и с размахом вогнал лезвие на всю длину в солнечное сплетение врага. «Не убивай!» – запоздало откуда-то изнутри дошел до сознания Иванова слабо различимый приказ. Но было поздно. Противник, удивленно глядя себе на живот, осел на колени, прикрывая ладонями место, из которого секунду назад вышло холодное лезвие, затем, не издав ни звука, повалился на бок, подтянув колени к груди и скручиваясь в калач. Не пряча нож, Иванов открыто двинулся на двоих оставшихся.

– У него «перо»! – с удивленным криком один из стоявших парней запоздало кинулся к ближайшему дереву и стал обламывать толстую ветку.

Другой, самый крепкий на вид, смело пошел навстречу Иванову. В отведенной вниз и в сторону правой руке он держал зажатый в кулаке кастет. Его металлический блеск на секунду привлек внимание Иванова. Но только на секунду. Глазами Иванов нашел место, куда будет бить. Под расстегнутой курткой на широкой груди противника просматривался витиеватый рисунок свитера, и на этом рисунке Иванов наметил точку, куда следует ударить, чтобы попасть в сердце. В какой-то миг противники встретились взглядами – холодными и спокойными. Двое мужчин на мгновение остановились, оценивая друг друга. Два бойца по жизни велением судьбы оказались врагами. И выжить сейчас мог только один. И Иванов знал – кто!

Как разжатую пружину Иванов бросил свое тело на врага, сбил того с ног и, почти обняв одной рукой, повалил на спину. Оказавшись сверху, Иванов не почувствовал момента, когда стальное лезвие сделало свое дело. Он лишь ощутил, что пальцы, сжимающие рукоять ножа, уперлись в колючую шерсть свитера. Так и не ударив ни разу и лишь удивленно глядя на Иванова широко раскрытыми глазами, лежащий на спине громила дернулся, как бы порываясь встать, потом, издав горлом стон, похожий на хрип, обеими руками с висящим на пальцах кастетом ухватил руку Иванова, сжимающую нож, будто хотел вытащить его из себя. Но не смог этого сделать и лишь глухо застонал, когда Иванов, с усилием преодолевая сопротивление рук противника, выдернул лезвие из его груди. В горячке Иванов не попал в намеченную на свитере точку. Нож вошел чуть ниже сердца, поэтому верзила был еще жив.

Не испытывая никаких эмоций и не чувствуя почти ничего, кроме запаха крови, Иванов стоял на коленях возле поверженного противника. Все происходящее казалось виртуальным, будто прозрачный толстый бронированный экран отделял сознание от действительности, и будто кто-то другой сейчас умело и расчетливо убивал врагов. Лежащий человек поочередно сгибал и разгибал ноги, держась обеими руками за окровавленную грудь. Этот факт тоже не вызвал в Иванове никаких эмоций, он лишь отметил про себя, что тот еще жив.

Иванов медленно огляделся. Оставался еще один. Этот последний все еще ломал ветку дерева, которая гнулась и должна была вот-вот податься. Иванов вытер окровавленное лезвие о свитер лежащего верзилы и поднялся во весь рост.

Их разделяли метров двадцать, которые Иванову нужно было преодолеть как можно скорее, потому что гнущаяся под весом тела рослого мужика ветка трещала и готова была сломаться. Оставшийся в одиночестве противник нервно озирался на приближающегося Иванова и мог бы еще спастись бегством, но почему-то ветку не отпускал. И когда между ними оставалось метров пять, сучковатая ветка, наконец, подалась и оказалась в руках парня. Но было поздно. Нож Иванова достиг цели – тот в подкате все-таки достал противника, поднырнув под наставленную ему навстречу ветку. Первый удар ножом он нанес в правую ногу между бедром и коленом. И когда враг, не отпуская только что добытое орудие, с диким криком навалился на него сверху, Иванов нанес короткий удар в другую ногу.

– А-а-а! – дико взвыл раненый противник и разжал руки, пытаясь ухватить Иванова за шею. Но Иванов нанес еще один короткий удар в пах. Не прекращая орать, поверженный враг упал на землю. Иванов в припадке ярости бил и бил ножом в ускользающий орущий рот. Наконец, крик захлебнулся и смолк.

«Убить!» – еще давило внутри, когда Иванов отпустил издающее хрипяще-булькающие звуки дергающееся тело.

Радости или облегчения от содеянного Иванов не испытывал. Ему было все равно. Он защищался! Александр огляделся – все трое лежали на снегу. «Кровь… Как много крови…» – отстраненно подумал Иванов. Эта мысль потянула за собой другую, заставившую начать оценивать произошедшее: «Надо быстрее уходить отсюда! Как можно быстрее!».

И тут Иванов почувствовал, что силы предательски покидают его, руки и ноги слабеют. От сладковатого запаха свежей крови начинает тошнить. Опасаясь потерять сознание, Иванов попытался сориентироваться, в какую сторону идти. Вдруг боковым зрением он уловил движение: к своему удивлению, Иванов обнаружил, что самый большой из противников пытается, встав на колени, подняться на ноги. Но это ему никак не удается. Иванов повернулся и стал смотреть на него. «Свидетель, – подсказал кто-то внутри Иванова. – Свидетель не нужен». Не оставляя тщетных попыток подняться, раненый верзила каждые несколько секунд бросал затравленные взгляды на своего палача. Иванов медленно двинулся к нему.

Понимая, что его ожидает, здоровяк, не сумев встать, попытался отползти. Окровавленные ладони он не отрывал от груди, поэтому ползти быстро не мог и только судорожно сучил ногами по грязному снегу. «Не убивай!» – услышал Иванов то ли тихую мольбу, то ли стон раненого, но уже точно знал, что сделает в следующую секунду…

Почти без сил Иванов вернулся на остановку, где начался весь этот кошмар. На снегу он увидел свою меховую шапку, лежавшую с краю тротуара. Болезненно морщась, он нагнулся, поднял и осторожно натянул шапку на свою разбитую голову. Потом огляделся по сторонам. Ночная пустынная улица удивляла тишиной и спокойствием. Эта повисшая плотная тишина потрясла Иванова. Окружающему миру как будто не было никакого дела до разыгравшейся несколько минут назад трагедии. Лишь немые свидетели – фонари равнодушно лили в морозный воздух свой безразличный свет. Темные окна домов, спящих по другую сторону дороги, казались безжизненными, но это не означало, что оттуда не могли видеть драку. «Быстрее!» – подгонял себя Иванов, уходя все дальше от страшного места.

Озираясь, Иванов прошел два квартала. Его никто не остановил и не преследовал. На пустынном перекрестке он перешел на другую улицу и, завидев приближающийся свет фар, поднял руку.

Желающий подзаработать частник сам услужливо распахнул заднюю дверцу стареньких «Жигулей». Иванов, изображая подвыпившего гуляку, заплетающимся языком произнес название улицы, куда ему надо доехать. В цене сошлись быстро.

В машине Иванов устроился на заднем сиденье и всю дорогу прикидывался спящим.

От тепла салона и звука мирно урчащего мотора нервное напряжение стало спадать. Насытившийся кровью зверь, так страшно вызванный к жизни, уходил в темноту подсознания. Вместе с ним уходили и остатки сил. И возвращалась боль…

Не доехав до нужного адреса пары улиц, Иванов расплатился и, стараясь не застонать, кое-как выбрался из машины. Он сделал вид, что собирается идти в обратную сторону. И только когда «Жигули» скрылись из виду, повернул к нужному дому.

Держась за стены, Иванов скорее полз, чем шел. Любой встречный прохожий мог бы решить, что человек очень сильно пьян. На счастье Иванова, ему никто не встретился. Он двигался, превозмогая жуткую боль во всем теле, двигался, заставляя себя делать шаг за шагом на грани потери сознания. Тошнило. Кружилась голова. Там, куда так стремился сейчас Иванов, его ждали. Но в сложившейся ситуации эта квартира становилась опасным местом для всех ее обитателей.

Ему не сразу удалось открыть кодовую дверь подъезда – не хотели слушаться дрожащие пальцы. Опираясь на старые толстые перила, он медленно поднялся по лестнице на третий этаж. Вот, наконец, и квартира! Он все-таки дошел. Искать и доставать ключи – на это не было сил. После двух длинных и нескольких коротких звонков Иванову еще пришлось постоять у железной двери. Секунды ожидания казались вечностью. Иванов еще раз успел нажать на кнопку звонка прежде, чем послышались мягкие шаги, и, хотя в двери имелся глазок, знакомый и родной голос спросил:

– Кто?

– Тома, это я, Саша… Открой… – прохрипел Иванов.

– Саша? Что с тобой? – в голосе за дверью послышались нотки тревоги. – Ты пьян?

– Да нет же. Посмотри в глазок! – силы и терпение были на исходе. Иванов чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Он прислонился спиной к двери, стараясь не упасть. Снова подкатывался к горлу приступ тошноты.

– Одну минутку, – отозвалась женщина, и послышался звук открываемых замков.

– О Господи! Ты весь в крови! – открывшая дверь молодая женщина явно испугалась вида представшего перед ней ночного гостя, которого качало из стороны в сторону.

– Попал в аварию, – Иванов пробурчал первое, что пришло в голову.

– Входи-входи, – пропустив ввалившегося Иванова, Тамара стала суетливо закрывать дверь на все замки.

– Ты извини, что так поздно… – начал оправдываться Иванов. – Задержался… Не предупредил…

– Саша, тише, дочка спит, – смутившись, прервала его хозяйка. – Ты все-таки пьян. Пойдем на кухню.

Только теперь, сконцентрировав расплывающееся внимание, Иванов разглядел, что дверь, ведущая в спальню, неплотно прикрыта, и через образовавшуюся щель голубой лентой выливается неяркий свет ночника. Иванову вдруг стало очень тоскливо – все, что он создавал с таким трудом: весь этот уют, дом, семья, – все это теперь может разрушиться, исчезнуть, пойти прахом! И виноват в этом только он сам, потому что ошибся! А ошибаться ему было нельзя! И теперь ему самому нужна была помощь. Но вызов «скорой» или поездка в больницу исключались.

– Нам срочно нужно уезжать! Я только немного отлежусь… Тома, никаких больниц и госпиталей, ты слышишь?.. – попытался предупредить он.

Но супруга остановила его протестующим жестом:

– Все нормально, Саша. Идем! – и бесцеремонно схватив за рукав, потянула Иванова на кухню.

На возражения не оставалось сил. Снимать пальто и ботинки он не стал. Сев на табурет возле стола, Иванов осторожно стянул с разбитой головы окровавленную шапку. Тамара в ужасе запричитала:

– Господи! Да Боже ж ты мой! Что с тобой сделали! Живого места нет!..

– Молчи и слушай! – перебил Иванов, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание. – Наташку завтра в садик не води… Из дома – ни ногой! Отпросись на работе. Никому не открывай…

– Что случилось? – в глазах жены стояли слезы.

– Дай воды, – попросил Иванов. Но выпить из протянутого стакана не смог – на втором глотке его вывернуло прямо на пол. Дальше он уже ничего не помнил…

Очнувшись, как будто на мгновение освободившись из цепких объятий небытия, Иванов почувствовал тяжелую тупую боль в стянутой бинтами гудящей голове и слабость в руках и ногах. Кружилось все вокруг. И кроме головной боли в мире не существовало ничего. Не в силах вытерпеть такие муки, Иванов застонал и закрыл глаза. Сознание снова покинуло его…

В следующий раз, медленно приходя в себя, Иванов отметил, что боль в голове стала терпимее, приступов тошноты не было, но тело отзывается режущей болью при каждом движении. Особенно невыносимой тупая и ноющая боль казалась в груди – в области сердца. Она не отпускала ни на минуту и не давала глубоко дышать, предоставляя возможность лежать только на спине. Иванов попытался приподняться, но с первой попытки на это не хватило сил. Он решил отдышаться.

Какой сейчас день? Иванов утратил чувство времени. Он все помнил до того момента, как пришел домой. И сейчас он узнавал знакомую обстановку. Значит, он у себя в квартире. А как раз это нужно срочно исправить! Он подвергает жену и дочку смертельной опасности. Сколько же времени он здесь находится? И что сейчас – день или ночь, рассвет или сумерки? Плотно занавешенное тяжелыми шторами окно почти совсем не пропускало света. Его хватало только на то, чтобы различать очертания предметов в комнате. Очень хотелось пить. Иванов медленно повернул забинтованную голову: возле кровати на стуле стоял наполовину полный стакан с водой. «Пожалуй, скорее, наполовину пустой», – усмехнулся про себя Иванов и, негромко постанывая, потянулся за стаканом правой рукой. Боль в груди от этого движения стала расти и множиться, но Иванов усилием воли все же дотянулся до цели и, не обращая внимания на режущую боль, стал жадно пить прохладную воду. Утолив жажду, он другой рукой, не спеша, поставил пустой стакан на место и расслабился. Эта операция стоила больших усилий. Через несколько минут боль в груди стала медленно отступать. Полежав еще немного, Иванов осторожно ощупал себя: руки целы, ноги на месте, голова, хоть и перебинтована, но, похоже, цела, а вот с левой стороны груди на уровне сердца, ближе к солнечному сплетению, он обнаружил две выпирающие шишки. «Сломаны ребра, – сразу поставил себе диагноз Иванов. – А могло быть и хуже – пуховик спас, спасибо ему!». Сейчас он без эмоций уже не мог думать о произошедшем на остановке и о себе самом, оказавшемся в таком незавидном положении. Надо было подниматься и действовать! Надо спасать семью! Но на это нужны силы… Силы…

Веки опустились сами собой.

Иванов лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок, уже минут десять. Вставать не хотелось. Слабость во всем теле не прошла, а воспоминания о возможной боли пугали больше, чем она сама. Хотя с постоянным присутствием боли Иванов почти уже свыкся. Голова казалась налитой чугуном. «Встать!» – приказал он себе. Опираясь на руки, он осторожно поднялся, сел. Затем, вцепившись в спинку стула, встал на ноги. Кое-как натянув на плечи висевший на стуле халат и, засунув ноги в предусмотрительно приготовленные женой тапочки, вышел в гостиную.

Тамара в домашнем халатике сидела на диване, поджав ноги, и, придерживая рукой лежащую на коленях книгу, читала. Иванов постоял у дверного косяка, рассматривая профиль жены. В дальнем углу, наполняя комнату тихим приглушенным звуком, разноцветным экраном мелькал телевизор. Вливающееся в комнату через расшторенное окно вместе с солнечными лучами яркое зимнее утро и присутствие близкой женщины добавляли к ощущению тепла и уюта чувство реальности света и радостей жизни.

– Привет, – тихо произнес Иванов, позволивший себе несколько секунд любоваться любимой супругой в домашней обстановке. Такой он ее не видел давно. Красивая, в легком цветном халатике, без косметики на лице, Тамара казалась настолько родной, что Иванов по-настоящему ощутил в груди ноющую боль от невосполнимой потери времени, которое он проводил вне дома! Ведь у него есть семья! Настоящая семья!

– Привет, – взглянув на Иванова поверх очков, с улыбкой поздоровалась Тамара. По тому, как она это сказала, Иванов понял, что она очень рада его быстрому выздоровлению.

– Спасибо, что оказала мне профессиональную помощь! – Иванов стоял, прислонившись плечом к дверному косяку.

– Не зря же я в академии кандидатскую по хирургии защищаю. Как ты себя чувствуешь? – ее улыбка и голос были так необходимы ему сейчас.

– Пока жив, но мало работоспособен, – тоже улыбнулся Иванов и показал на бинты на голове. – Спасибо тебе за все, Томик!

– Саша-Саша! – с укором в голосе произнесла жена и, будто спохватившись, изменила тон. – Ты, наверное, проголодался?

– Чуть-чуть.

– Дай мне две минуты. – отложив книгу, она вскочила с дивана и, сверкнув сильными стройными ногами из-под распахнувшегося в разные стороны краев халатика, пробежала на кухню.

Через пять минут вслед за ней на кухне появился умытый Иванов. Накрытый стол уже ждал его.

– Дочка где? – поинтересовался Иванов, аккуратно усаживаясь на свое обычное место.

– Спит. Я не стала ее будить. Вчера она потребовала отвести ее к тебе, а потом долго не могла заснуть. – Тамара устроилась напротив и вопросительно стала смотреть на мужа. Он понимал, что должен все рассказать. Но с чего начать – не знал.

– Сколько я провалялся? – Иванов старался избегать настойчивого взгляда жены.

– Сутки, – после короткой паузы тихо ответила Тамара.

– Сутки, – повторил задумчиво Иванов. – Сегодня, как стемнеет, нам надо уехать из этой квартиры.

– Сначала расскажи, что с тобой случилось? – встревоженно потребовала Тамара.

– Можно, я сначала поем?

– Поешь, – согласилась жена.

Иванов старался не торопиться, оттягивая момент покаяния.

– Может, уже расскажешь? – нетерпеливо напомнила супруга, когда Иванов заканчивал завтрак. Аппетит его не подвел: он съел две вкусные домашние котлеты с рисовым гарниром, два соленых огурца и один помидор из банки. Оставалось разделаться с чаем под сдобную булочку. Но булочка оказалась уже лишней. Тамара пила только чай без сахара и, как ни уговаривал Иванов составить ему компанию, не поддавалась на уговоры: она на диете!

– Я слушаю! – Тамара требовательно смотрела на мужа.

– Да так, немного пришлось подраться, – обреченно глядя на сдобную булочку и стараясь говорить как можно спокойнее, произнес Иванов.

– Немного? – голос супруги зазвучал громче. – Да ты сутки провалялся без сознания! С твоим контуженым позвоночником тебе только драться! Скажи спасибо, что я умею ставить уколы и знаю, что колоть. У тебя вон все пальто в крови! А в кармане я нашла нож! После твоего такого появления я две ночи не могу глаз сомкнуть! Вчера и сегодня лекции в институте пропустила. Сашка, не зли меня – говори, что случилось!

При слове «нож» Иванов весь напрягся, ожидая дальше самого страшного прямого вопроса. Но Тамара замолчала.

– Спасибо! – Иванов понял, что булочку все-таки не осилит, и положил ее на тарелку. Завтрак закончился.

И что он мог рассказать супруге? Что по уши увяз в криминале, что теперь имеет дело с преступниками, рэкетирами, бандитами и прочей нечистью? Что постоянно рискует своей жизнью, а теперь еще и жизнями близких и дорогих ему людей? А о том, что произошло на остановке, вообще надо забыть и никогда не вспоминать. Нет, всего этого жене знать не стоило!

– Встречное предложение, – Иванов взял теплую податливую руку супруги в свою и мягко пожал. – Расскажи мне об академии. Давно мы с тобой не беседовали так – по душам. Как идет твоя подготовка к защите диссертации?

От него не ускользнул вспыхнувший взгляд жены. Но она ответила спокойно, хотя в ее тоне Иванов уловил упрек:

– Все твоя дурацкая работа – на нас с Наташкой не остается времени! – но тут же в ее голосе зазвучали теплые заботливые нотки: – Саша, не скрывай от меня ничего. Ты же знаешь, я всегда с тобой и за тебя!

Иванов молчал. Она была права: человека ближе, чем Тамара, у него на всем свете не было. Хотя нет… Был еще человек. Друг. Красивая женщина – просто друг.

– Знаю, – коротко задумавшись, сказал Иванов. – Ты вытащила меня с того света после Чечни. Ты родила мне дочь. Я благодарен тебе за все, и я тебя люблю, Тамара! – он поднял глаза и посмотрел в глаза жене. – Ты уж прости меня…

– За что? – она не понимала, и это непонимание пугало ее.

– Я принес в наш дом беду, – тихо и обреченно выдавил Иванов, не смея больше смотреть в чистые и ясные глаза близкого человека.

– Какую беду? Что произошло, Саша? – она старалась поймать его ускользающий взгляд.

Иванов не хотел перекладывать на хрупкие плечи молодой женщины страшный груз случившегося, но и врать ей он тоже не хотел. Надо было решать. Он снова поднял взгляд:

– На остановке на меня напали четверо. Похоже, местная братва. Троих я убил…

– Убил?!.. – в этом восклицании прозвучал весь ужас случившегося.

– Пойми, у меня не оставалось выбора. Они бы убили меня, – ровным голосом твердо произнес Иванов, глядя в широко раскрытые глаза жены. – А теперь нам надо где-то спрятаться, отсидеться какое-то время. Те, кто их послал, меня здесь найдут. Будет лучше, если вы с дочкой на время уедете к бабушке.

– А ты? – в голосе жены звучала тревога.

– Пока дела не отпускают, – пожал здоровым плечом Иванов. – Кое-что надо закончить. Закончу – приеду к вам.

– Саша, мы тебя не бросим! – решительно произнесла Тамара. – Тем более в таком состоянии.

– Спасибо. Твоими заботами я скоро поправлюсь. – Иванов с немым укором и благодарностью смотрел на супругу. Он знал, что спорить с ней бесполезно. – А где мои вещи?

– Я их в коридоре сложила.

– Можно мне посмотреть?

– Конечно. Давай помогу.

Тамара поднялась и направилась из кухни, но Иванов удержал ее, поймав за руку:

– Я сам.

В коридоре, глядя в зеркало на стене, Иванов себя не узнавал: разбитое лицо опухло, кожа местами содрана, на весь лоб – бинты. Но глаза и нос целы. А вот красивому финскому пальто повезло меньше – оно было порвано в нескольких местах и испачкано так, что даже после химчистки в нем на люди уже не выйти. Особенно сильно выделялись запачканные кровью рукава. Осмотрев одежду, Иванов решил, что нужно срочно расставаться с этим удобным пуховиком как с возможной уликой.

Он достал из кармана пальто нож. Блестящую сталь острого, как бритва, лезвия до половины длины покрывала коричневая корка – успевшая засохнуть кровь. Брезгливо поморщившись и кинув пальто в коридоре на пол, Иванов прошел в ванную и, пустив из крана теплую воду, с помощью мыла и губки с нескрываемым отвращением, будто это была грязь, стал тщательно смывать чужую кровь с лезвия. Потом, вытерев металл насухо полотенцем, Иванов еще некоторое время рассматривал смертоносное оружие, любуясь его формами и красотой линий без излишеств. Видимо, этот нож был изготовлен настоящим мастером: само движение застыло в металле, казалось, что Иванов держит на ладони кусочек молнии. И он смотрел на холодное оружие с трепетным чувством страха, восхищения и благодарности. Иванов убивал врагов, но это было на войне, и он выполнял свой долг. А теперь он впервые в мирной жизни был вынужден воспользовался ножом, чтобы защитить себя. Но чувства раскаяния Иванов не испытывал – напали на него, а этот кусочек стали спас ему жизнь.

«Спасибо тебе!» – обращаясь к оружию как к человеку мысленно произнес Иванов.

Он вынес нож в комнату, вложил в кожаный чехол и, открыв дверь шкафа, засунул его глубоко за постельное белье, сложенное на полке аккуратными стопками. Затем оттуда же достал пистолет в армейской кобуре, повертел его в руках, проверил патроны, глушитель и хотел уже вернуть на место. Но в этот момент в комнате появилась Тамара.

– Может, обратимся в милицию? – увидев оружие в руке Иванова, она пыталась скрыть возникшее волнение, но у нее это плохо получилось. – К нам же приезжал этот офицер… Из Москвы… Алексей.

– Пока сам не разберусь – никакой милиции, – ответил Иванов, решительно пряча пистолет обратно в шкаф.

– Надеюсь, он тебе не понадобится, – услышал Иванов у себя за спиной почти шепот.

– И я на это надеюсь. – повернувшись, он посмотрел на жену: – Поверь, все скоро наладится. А пока будет лучше, если мы уедем подальше отсюда. Начнем новую жизнь. А я постараюсь больше не доставлять вам с Наташкой хлопот. Вот только отлежусь немного, и все.

– Новую жизнь? А ты сам в это веришь? – Тамара смотрела на мужа взглядом мудрой женщины. Иванов не ответил, лишь, посмотрев на жену, вздохнул:

– Не повезло тебе с мужем. Давай сейчас соберем самое необходимое. Вечером, как стемнеет, я подгоню машину к подъезду.

– Куда поедем? – тихо спросила супруга.

– Сейчас решим, – глядя в глаза, улыбнулся Иванов и взял жену за руку.

Она грустно улыбнулась в ответ, видимо, что-то хотела сказать, но передумала, осторожно высвободила свою руку и произнесла уставшим голосом:

– Ладно, Саша. Я пошла готовить тебе ванну. Как только помоешься, поработаю доктором – нужно поменять бинты. А если будешь себя хорошо вести, сделаю массаж.

– Какой массаж, Тома?! – запротестовал Иванов. – Я еле дышу. До меня пальцем дотрагиваться нельзя – все болит.

– А я говорю, что массаж тебе будет полезен!

– А я говорю – нет! – попытался сопротивляться Иванов. Но супруга была уже в ванной и, похоже, не слышала.

– Саша, ты же знаешь, я неплохой врач и умею делать массаж. Будь спокоен – тебе понравится, – заверила вышедшая из ванной комнаты раскрасневшаяся жена. – Теперь полезай, мойся, только защелку не закрывай – я принесу полотенце и халат.

Иванов пытался протестовать, но его возражения не принимались.

– Саша, может быть, мне приятно ухаживать за любимым мужчиной. Делай, что я говорю. Пожалуйста…

– Спорить с тобой – занятие неблагодарное. Ладно, обещаю не сопротивляться! – сдался Иванов.

– Голову не замочи! – услышал он напутствие.

Она вошла в ванную, когда размякший побитым телом Иванов лежал в теплой воде.

– Поднимайся, Саша, будем мылиться! – Тамара скинула халат и осталась в черном ажурном гарнитуре, который откровенно подчеркивал ее крепкие женственные формы. Иванову нравилась полуобнаженная жена. Особенно ее красивые руки и стройные ноги. За три года замужества Тамара похорошела и уже не была девушкой с подтянутой спортивной фигурой, с которой Иванов познакомился летним вечером в Моздоке. Теперь это была высокая интересная привлекательная женщина. После рождения дочери откровенной женственностью налились все ее формы, особенно грудь и животик, и эта полнота очень шла ей. Тамара даже решила сесть на диету. Но Иванов, зная ее слабости, начисто руша все начинания жены, подкармливал жену сладким.

– А ты красивая! – выдохнул он, не решаясь подняться из воды.

– Уже говорил. Вставай, не стесняйся. Что я, мужиков голых не видела? – Тамара по-хозяйски намыливала мочалку.

– И где это, интересно знать, ты их видела? – Иванов с наигранным подозрением прищурился на супругу.

– В морге! – парировала та. – Поднимайся!

– Ну спасибо! Вот сравнила! – Иванов медленно встал в ванной. Что ему оставалось делать? Сейчас он был наполовину беспомощным, и материнская забота жены была очень своевременной.

Тамара стала легко тереть ему спину мочалкой. В тех местах, где проступали синяки, она останавливалась и прикладывала ладонь, и Иванов чувствовал, будто ее нежная рука забирает часть боли. Когда она дошла до самого больного места на груди, Иванов перехватил руку жены и ласково сжал кончики пальцев. Она отняла их не сразу. Потом спросила:

– Может, надо потуже перевязать грудь?

– Нет. Такой перелом сам заживет, – заверил Иванов, глядя супруге в глаза. – Хорошая ты у меня.

– Все-таки я думаю, что тебе нужно сделать рентген, – улыбнулась Тамара.

– Томочка, если я еще жив, значит, все в порядке, – возразил Иванов, укладываясь обратно в ванну по самую шею. – Специалист у нас ты – лучше всякого рентгена.

После ванны Иванову в постель был подан чай. Потом – перевязка и обещанный массаж. Супруга действительно умела его делать.

После ванной и массажа Иванов почувствовал себя гораздо лучше. Он лежал и млел в гостиной на разложенном диване и, глядя на сидевшую рядом в распахнутом халате разгоряченную после массажа жену, ощущал прилив страстной благодарности ей за все. Иванов взял ее пальцы и ласково поцеловал их.

– Спасибо тебе, – тихо произнес Иванов.

– Выздоравливай, горе мое, – Тамара по-матерински погладила его по голове.

Когда после госпиталя три года назад Тамара неожиданно появилась в его жизни, Иванов снова обрел смысл своего существования. Она заряжала его своей энергией, возила по санаториям, заставляла делать гимнастику по утрам, проводила различные процедуры и массажи дома и все-таки поставила Иванова на ноги. Поставила, потому что верила. И заставила верить его. А потом родила ему дочь. И с тех пор всегда, когда Тамара была рядом, она притягивала его ощущением чего-то светлого, чистого и надежного. Рядом с ней Иванов обретал веру в жизнь, веру в хорошее.

Послышалось легкое шлепанье босых ног по полу, и на пороге спальни появилось пухленькое двухгодовалое создание в пижаме и с распущенными русыми волосами.

– Привет, Натали! – Иванов почувствовал прилив радости, который он всегда испытывал при виде дочурки. – Долго же ты позволяешь себе спать!

– Пливет, – протирая кулачком заспанные глаза, проворчало милое видение в пижаме, совсем не выговаривавшее букву «р». – Пап, у тебя головка болит?

– Да понимаешь, ударился вот… – стал оправдываться Иванов.

– Ты чего там босиком?! – прикрикнула на дочку жена. – Полы холодные. Давай быстро к нам!

Ребенок с радостью кинулся на кровать к родителям, и Иванов предусмотрительно посторонился. Наташка, устроившись между папой и мамой, потрогала пальчиками свежие бинты на голове отца и заботливо поинтересовалась:

– Болит?

– Уже нет, – улыбнулся Иванов и поцеловал дочку в пухленькую щеку.

– Колючий! – скукожилась Наташка.

– А хочешь, я тебе «козу» сделаю? – Иванов нацелил на Наташкин голый пупок два расставленных пальца. – Коза-коза…

Дочь, прижавшись к матери, залилась счастливым смехом.

– Иванов, ты мне друг? – прервала их идиллию Тамара.

– Друг, – занимаясь с ребенком, ответил Иванов.

– Тогда скажи, я тебе нужна?

– Ты мне очень нужна, – растягивая слова, подтвердил Иванов и весело посмотрел на жену.

Уловив в ее взгляде легкое недоверие, он повторил громче:

– Ты мне очень-очень нужна, Томка!

– Скажи, что ты меня любишь!

– Люблю, – Иванов старался казаться серьезным.

– С выражением скажи!

Иванов перевел взгляд на дочь:

– Наташа, маме от нас нужно, чтобы мы о ней никогда не забывали. Давай скажем маме, что мы ее любим.

– Давай, – согласилась дочка.

– Ма-ама, мы тебя лю-юбим! – нараспев протянул Иванов. Наташка не успела сложить все слова в предложение, и у нее получилось только «мама» и «любим».

– Скажи так, чтобы я поверила! – настаивала жена, упрямо глядя на Иванова.

– Томочка, я тебя очень люблю! – закричал Иванов почти во весь голос.

– И я люблю! – постаралась не отстать на этот раз Наташка.

– И я вас очень люблю! – засмеялась Тамара и стала целовать дочь.

– Так, я не понял, что тебе было нужно-то? – Иванов, изобразив на лице возмущение, обнял жену здоровой рукой и стал оттаскивать ее от Наташки.

– Не уезжай больше от нас никогда! – между игривыми поцелуями, предназначенными дочери, попросила Тамара.

– Эй-эй, там… Поаккуратнее с вашей любовью! – продолжал возмущаться Иванов. – Почему никто не целует меня? Я вам что, уже совсем не нужен? – он старался «ревновать» очень натурально. – Прошу соблюдать субординацию! Кто в доме хозяин?

– Я! – осыпая поцелуями шею и плечи барахтающейся Наташки, воскликнула Тамара.

– Ответ не принимается! – строго произнес Иванов. – Попробуем еще раз. Кто здесь главный?

– Я! – игриво уворачиваясь от маминых поцелуев, заливалась смехом Наташка.

– Правильно! – ничего не смог возразить на это Иванов. – Тогда скажи, дочка: а кто у нас заместитель папы по хозяйственной части?

– Мама! – без подготовки выпалила Наташка.

– Тоже правильно! – засмеялся довольный Иванов.

– Поняла! Это значит, что мне надо идти кормить мою драгоценнейшую дочь и готовить вам обед, мой светлейший господин! – со смехом подхватила супруга и, легко увернувшись от мужниного шлепка по заду, соскочила с дивана и быстро пошла на кухню. – Феодалы! Рабовладельцы!

– Без халата тебе лучше! – Иванов блаженно улыбнулся вслед жене и осторожно взял на руки барахтающую ногами дочку.

Пока супруга хозяйничала, Иванов, обложив сидящую на кровати Наташку куклами, включил телевизор на местный канал и поудобнее улегся рядом с играющей дочерью. Он ждал программу новостей.

Как и предполагал Иванов, в очередном телевыпуске не было сказано ни слова о тройном убийстве на остановке. Это являлось плохим знаком и означало только одно – предстояла «разборка» на криминальном уровне.

Вскоре Тамара позвала дочь к завтраку. Иванов, соблюдая осторожность, подхватил Наташку на руки и отнес на кухню.

Оставив жующую дочку на попечении матери, Иванов вышел в зал к телефону и набрал номер.

Состоявшийся короткий разговор его не удовлетворил и даже расстроил. Некоторое время Иванов сидел рядом с телефонным аппаратом на диване и, не мигая, смотрел в одну точку на полу. Потом он поднял трубку и набрал другой номер.

– Да? – ответил мягкий женский голос на дальнем конце провода.

– Юля? – решил убедиться Иванов, хотя и узнал этот голос.

– Да, – снова ответила трубка.

– Это Иванов. Здравствуй. Тебе удобно сейчас говорить?

– Здравствуй, Саша. Слушаю, – тон ее голоса стал более теплым.

– Мне нужна твоя помощь, – решил не тянуть Иванов. – Приюти меня с женой и дочкой на пару дней. Сможешь? Все очень серьезно.

– Ну… – протянула трубка, – не знаю. На сколько дней?

– Дня два-три, не больше. Мне нужно уладить кое-какие дела. А меня основательно вывели из строя, можно так сказать.

– Лариса знает?

– Если еще не знает, то скоро узнает. Информация о происшествиях распространяется быстро. Сейчас меня волнуют жена и дочь. Выручи. С ними я связан по рукам и ногам! А довериться больше никому не могу.

– Когда вы будете у меня?

– Сегодня, как стемнеет.

– Ладно.

– Спасибо!

В трубке раздались короткие гудки.

Иванов стал набирать следующий номер…

– План такой, – бодро сообщил Иванов супруге, войдя на кухню, – вечером, как стемнеет, я иду за машиной в гараж, и поедем. В мое отсутствие с вами побудут ребята из «Боевого братства». Они и проводят нас до места. А сейчас надо уже начинать сборы.

– Саша, а куда мы поедем? – почти неслышно спросила Тамара, занимающаяся кормлением Наташки.

– Мы поедем к одной хорошей женщине. – Иванов заметил, как сверкнули глаза жены. – Она, можно так сказать, мой коллега по оперативной работе. Ты удивишься, Тома, но эта женщина работает в прокуратуре. У нее нас искать не станут. И не смотри так, пожалуйста, мы – только друзья.

Жена ничего не ответила, продолжая смотреть на мужа глубоким долгим взглядом.

– Мы на машине поедем кататься? – вовремя задала вопрос дочь, и Иванову не пришлось дальше оправдываться.

– На папкиной машине, – улыбнулся своей спасительнице Иванов.

– Ула-а! – захлопала в ладошки Наташка. – А когда?

– Когда на улице наступит ночь и станет темно, мы и поедем кататься. Натали, я покажу тебе красивый вечерний город!

– Поедем сейчас! – потребовала дочка.

– Днем город не такой красивый, как вечером, – убедительно покачал головой Иванов. – Вечером обязательно поедем! Если будешь хорошо кушать и слушаться маму.

За окном опустились ранние зимние сумерки, когда неожиданно ожил дверной звонок. Соблюдая осторожность, Иванов отворил деревянную дверь и приник к глазку во второй – металлической. На освещенной лестничной площадке он рассмотрел трех мужчин в гражданской одежде. Узнав двух из них, Иванов открыл замки.

– Здорово, Саня! – с порога поприветствовали гости, рассматривая при свете лампочки побитого хозяина. – Ого! Видать, сильно тебя помяли!

– Заживет, – поморщился Иванов. – В подъезде никого не видели?

– Я поднимался на лифте, – по-военному коротко доложил первый вошедший, – а ребята – по лестнице. Мы никого не встретили.

– А на улице?

– Наши парни в сопровождении во второй машине у подъезда сидят. Если что – сообщат по рации, – успокоил гость. На вид он был старше остальных.

– Ладно, – вздохнул Иванов. – Раздевайтесь, проходите на кухню.

– Томочка, – крикнул он жене, – напои ребят чаем!

Двое прошли на кухню, а тот, который вошел первым, остался с Ивановым в коридоре.

– Давай рассказывай, – приготовился слушать гость.

– Пошли в гостиную, Виталий, – предложил Иванов.

Свой финский пуховик, сложив и плотно умяв, Иванов перемотал скотчем. Получилось что-то вроде котомки. Это очень удобное и теплое пальто Иванов купил в магазине всего два месяца назад и расставаться с ним не хотел, но обстоятельства заставляли помнить об осторожности.

Надев кожаную летную куртку и спрятав в нагрудном кармане пистолет, Иванов внимательно, как бы прощаясь, оглядел квартиру, осторожно с помощью жены натянул на перебинтованную голову спортивную шапочку и, поцеловав Тамару в щеку, вышел на лестничную площадку, плотно прикрыв за собой тяжелую металлическую дверь. Двое сопровождающих уже ждали его в подъезде. Виталий остался в квартире с Томой и Наташей.

Иванов шел за своим автомобилем. На улице уже стоял зимний вечер, и, чтобы обезопаситься от возможных ненужных встреч, решили до гаража доехать на машине. Второй автомобиль «ВАЗ-2106» с четырьмя вооруженными бойцами из «Боевого братства» остался дежурить у подъезда.

Кооперативный гараж, в котором у Иванова стоял почти новенький автомобиль «ВАЗ-099», находился в десяти минутах ходьбы от дома в стандартном ряду таких же однотипных кирпичных гаражей. До его ворот добрались без происшествий.

По пути Иванов мысленно возвращался к состоявшемуся разговору с Виталием и старался найти ответы на вопросы: «Случайно ли нападение?», «Кто такой, этот Хасан?», «Заявит ли в милицию?». Иванов понимал, что если Хасан из братков и работает вместе с местной милицией – а скорее всего, это именно так, – тогда Иванову с семьей будет трудно выбраться из города. Виталий подсказал вариант: Хасана, кто бы он ни был, надо «убирать», и как можно раньше. Иванов обещал над этим подумать. Он понимал, что бойцы из «Боевого братства» в этом деле «светиться» не должны, так как совсем недавно между союзом ветеранов боевых действий и криминальными бандами в городе установилось хрупкое перемирие.

Перед тем как выгнать машину, Иванов прямо возле гаража на снегу плеснул бензином из канистры на сверток с финским пальто и поднес спичку. Пуховик вспыхнул ярким жарким пламенем и окутался белым дымом. Иванов с сожалением смотрел, как сгорает весомая улика вместе с его надеждой на спокойную жизнь в этом городе.