Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Послесловие

Поэт в России — больше чем поэт. А тюрьма в России — больше чем тюрьма. Традиционная институция подавления, карательная система обеспечения изоляции одной части общества от другого была и остается в современной России системой некого иного русского мира, изучить который когда-то пытались Достоевский, чудом избежавший смерти, декабристы-каторжане, интеллектуалы «сталинского призыва». Феномен русской тюрьмы и его влияния на думающие умы уникален настолько же, насколько уникально и понятие «воли» — эфемерного безграничного пространства притяжения русской мысли и почти мечты, явления, которое не просто не является «свободой» в ее понимании западной философской и политической традицией, но и где-то в корне расходится с этим понятием.

Как мы помним, «Иваны, не помнящие родства» — это беглые каторжане, которые в случае ареста словно язык проглатывали, чтобы не рассказать, кто они и откуда. А вовсе не бесчувственные животные, забывшие всё и вся вокруг. Нет, наоборот, не выдать своих, не сдать — это по-русски. Это некий бунт сопротивления, бунт личности в мире окружающего ее беспредела, частью которого она себя не считает. Или считает, но не дает затянуть в эти круги каторжного ада близких себе людей.

Философия русской тюрьмы безгранична. Ее просторы поражают воображение, ее заснеженная география охватывает и повергает в бесконечные раздумья и скорбь, осыпая девственный мир бытия вопросами: кто мы? Почему мы? Зачем? Но не поняв ту Россию, Русь сидящую, мы тут, в мегаполисах и областных центрах, рискуем очень многое упустить. Упустить целый пласт окружающего мира с одноименным названием, населенного людьми, с которыми нас вообще-то разделяет настолько тонкая ниточка границы, что нам даже не представить, как быстро мы сами можем оказаться «по ту сторону рая». От сумы и от тюрьмы не зарекаются только тут, в России. Или вы где-то еще слышали подобную «мудрость»? Но эта книга не о страхе оказаться там, не самоучитель поведения за решеткой, коих много и все как один бестолковы. Эта книга — о жизни, о любви, о силе, о снах. И о характере. О том, есть ли у него свои пороги, есть ли ему конец…

В предисловии к роману «Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой» мой друг Андрей Рубанов, в частности, пишет о том, что на начало 2018 года в России в местах лишения свободы находится почти полмиллиона россиян, а еще 100 тысяч сидит в следственных изоляторах. Добавлю, что, согласно статистике рецидивов, больше половины из них вернутся к криминалу после освобождения и снова попадут в колонию. Количество рецидивов преступлений в России действительно неуклонно растет. По данным Генпрокуратуры РФ, за последние четыре года в целом их количество увеличилось почти на 16% — примерно до 700 тысяч. Вот это и есть вторая Россия — особенная, со своим радио «Шансон», со своими шконками и самокрутками, со своим внутренним укладом и татуировками на коленях и на плечах. Граждане этой «второй России» не хотят на волю. Наш герой и автор этой книги — хочет. И сделает все что угодно, чтобы выйти. Этому могут способствовать перемены в системе ФСИН, которую перманентно сотрясают громкие скандалы (повальная коррупция, миллиарды хищений, аресты, посадки), или юридический пересмотр дела в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, или просто чудо. Не знаю. Но пока в его сердце живет надежда, он будет жить. И писать.

Книга, которую вы держите в руках, — не просто о воле и неволе. Она написана в самом сердце того тюремного мира, который навсегда скрыт от нашего взора. О мире «ПЖ» — приговоренных к пожизненному. В начале 2018 года в исправительных колониях страны отбывало наказание 2014 преступников, приговоренных к «пожизненному» лишению свободы (за последний год поступило девять «новичков»). Колоний, где содержатся ПЖ (этой аббревиатурой по ту сторону колючей проволоки сами приговоренные себя и именуют), в стране всего семь. Самые известные из них благодаря медиа — «Белый лебедь», «Черный дельфин», «Вологодский пятак», «Полярная сова». Например, в «Сове», расположенной в поселке Харп, что в Ямало-Ненецком округе за Полярным кругом, как принято считать, содержат особо опасных рецидивистов (даже среди самых особо опасных, видимо). Среди местных знаменитостей — Сергей «Ося» Буторин, безжалостный главарь ореховской ОПГ; бывший майор российской милиции Денис Евсюков, устроивший кровавую бойню в одном из московских магазинов; «битцевский маньяк» Алексей Пичушкин; организатор захвата террористами школы в Беслане 1 сентября 2004 года чеченский террорист Нурпаша Кулаев и многие другие.

Но только один из узников «Полярной совы» (забегая вперед, скажем, что вообще всего один из приговоренных к пожизненному заключению во всех колониях страны) написал свой тюремный роман. Я не знаю, как точно определить его жанр. Может быть, это тюремные хроники, или дневники арестанта, или исповедь, или монолог приговоренного к одинокой смерти, или крик души в надежде на скорое помилование. В данном случае жанр неважен. Важно другое — это первый по-настоящему сильный, осмысленный, очень современный текст «оттуда», серьезный и важный для нас литературный проект, к которому мы с известным писателем и сценаристом Андреем Рубановым не раздумывая присоединились…

Сначала была рукопись. Пять тетрадей (тюремная легенда гласит, что есть якобы и шестая тетрадь этого автора, которая, быть может, будет позже опубликована дополнительно), которые были плотно исписаны шариковой ручкой и которые надо было забрать и привезти в московское издательство. Автор этих тетрадей, этой рукописи, писал днями и ночами, сидя в камере, изредка вглядываясь в зарешеченное окно. Как мы понимаем, компьютеров в «Полярной сове» нет (и не будет). Тетради попали ко мне практически детективным образом. Я напишу об этом, но не раскрывая детали. Связи с автором у нас нет. Мы не можем задать ему вопросы, получить ответы, вступить в полемику и организовать его выступление на презентации этого литературного проекта. К сожалению. Это было бы действительно интересно. Две России посмотрели бы друг другу в глаза. О его глазах мы можем судить только по его фото. И о них я еще обязательно напишу. Но сначала о книге.

Вряд ли наш проект «Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой» сразу получит такой же мировой литературный резонанс, как, например, «Хладнокровный убийца» Трумэна Капоте или «Helter Skelter: Правда о Чарли Мэнсоне» Винсента Буглиози. В Штатах эта книга стала бы бестселлером, по ней бы сняли хорошее кино. Для нас это новый опыт. Ведь ничего подобного (современного тюремного автобиографического романа, написанного реальным автором изнутри одной из самых страшных тюрем страны) в литературной России еще не было.

Когда вы практически подошли к финалу его книги, вы же не успели забыть, что ее автор по-прежнему сидит в камере так называемой «крытой» тюрьмы и в звенящей тишине, в мучительном одиночестве перелистывает страницы своей памяти и дни своей жизни. В его жизни за это время ничего не изменилось. Да и книгу эту он, в отличие от вас, скорее всего, не видел. Он там не в библиотеке все-таки сидит и не в магазине. Жалеть его не надо — мне кажется, он сильнее многих из нас. Оправдывать его тоже не наша задача, он сам себе самый строгий судья. А вот услышать его, увидеть реальную картину его жизни и понять, зачем он эту книгу написал, — очень важно. Хотя бы потому, что написал он ее для нас. И ничего важнее, чем эта книга, для него сейчас нет.

Впрочем, нет в ней еще и многих фактов, моментов, условий, обстоятельств и просто деталей биографии его и его друзей, без которых история Михаила Захарина была бы неполной. Именно поэтому я сейчас пишу это послесловие, которое прольет свет на многие страницы этой по-настоящему детективной драмы.

Я ехал в Харп, мучительно пытаясь заснуть в обледеневшем, как все в этом месте в любое время года, вагоне, сквозь окно которого был виден лишь застеленный туманом горный хребет из снега, ветра и льда. Я старался уснуть, думая о том, что снится узниками ПЖ. Это же неправда, что им снится воля, семья, свобода, футбол, рестораны, концерты. Им снится тюрьма. Об этом написал и сам Михаил Захарин. Тюрьма начинает сниться с какого-то момента, и потом этот образ уже преследует тебя. И ты теряешь грань: спишь ты? Или это всё наяву? Или все-таки сон? А бывает, как мне рассказывали и в знаменитой «Перми-35», и в Тагиле — в зоне для БС (бывших сотрудников правоохранительных органов), и в суровом мордовском лагере для ПЖ, и другой сон. Он о побеге…

Туман не рассеивался. Он темнел и превращался в огромное серое облако, закрывавшее собой все вокруг. Идти становилось всё тяжелее. Комары и прочая нечисть, почувствовав запах крови из свежих ран и усталость человека, не знавшего вовсе, куда идти и зачем, превращали его в улей боли и сплошную живую рану, за которой следом двигалось жужжащее полчище убийц, предвкушавшее свою скорую победу. Он шел, совершенно не зная дороги, — главное, как можно дальше от ворот, пахнущих мазутом, грузовиками и вечным унижением. Но отсюда не уйти. Каждый, кому снится этот сон о побеге, знает — не уйти…

Поселок Харп. Ямало-Ненецкий округ. Зона «Полярная сова». Поселение, обдуваемое ветрами со всех сторон, завернутое в белое полотнище пахнущего смертью ледяного савана, словно заранее готовящее мир к вечному сну и вечной же мерзлоте. Кроме ПЖ (или ПЛС, пожизненно лишенных свободы, как зовут их охранники колонии) — их тут около трехсот, — тут живет около шести тысяч человек. Ну как живут — сидят, служат, охраняют тех, кто сидит. Захарин на местные условия никогда не жаловался, писем в администрацию не писал. Условиями типа доволен.

В такие колонии, как «Черный дельфин», «Белый лебедь», «Пятак» на острове Огненный и «Полярная сова», приезжают все новые и новые «постояльцы» со всей страны. Здесь написана не только российская современная уголовная история, но и ее география. Сюда едут признавать свою вину или не признаваться вовсе, едут виновные и безвинные — каяться, просить на коленях у Бога еще одно утро, еще один день и еще один вечер, а потом снова и в последний раз молить его у вечно зажженной свечи собственной совести и медленно умирать. И не сдаваться.

Туман начинал рассеиваться. И то, что открывалось за его спиной, за молчащей серой пеленой тумана, было еще страшнее. Вместе с отражавшейся в небе белой стеной снега появлялось такое же безжизненное белое солнце, от которого совсем не было тепла. Зато от него шел свет — страшный, пугающий, перед которым многие готовы встать на колени. Оно всходит в каждом нашем сне из-за снежного горизонта, пугая нас окриками конвоира и кашлем собак. Солнце бьет лучом своего прожектора нам в глаза. Мы боимся их поднять и признаться в том, что очередной побег не удался. Боимся увидеть это страшное белое слепящее солнце в виде тюремного прожектора, не греющее вовсе, но готовое нас спалить.

Каждый сон заканчивается одинаково. Нас догоняют собаки. Но сейчас еще есть время. Мы слышим их нервный прерывистый лай, они еще в ста-двухстах метрах позади. Они нас догоняют. Всегда. Каждую ночь. Но пока есть силы — надо бежать…

Я просыпаюсь именно в этот момент. Эта стая то ли собак, то ли волков, во сне окружавшая меня всю ночь, гнавшая меня в глубину леса, солнце за ветками которого скрывал туман, уже разбегалась в разные стороны, словно их кто-то спугнул. Дорога качала и бросала меня из стороны в сторону. Я ехал в «Сову». Светало. Где-то вдалеке ударил колокол. Один раз.

Еще задолго до того, как ты тут оказался (говорят, что зэки сами назвали колонию в Харпе «Полярной совой»), ты пытаешься у первого встречного, кого только можешь здесь вообще встретить, разузнать о ее внутреннем мире поподробнее. «Красные» ли здесь, много ли «воров», что за легенды сложены про эти места, не обижают ли тут простой мужицкий народ. И постепенно словно втягиваешься: тебе начинает казаться, что это ты тут уже сидишь — как все эти люди, каждый из которых в свой день спрыгнул с подножки этапного «Столыпина», и сбросил с себя всю гражданскую одежу, как старую ненужную кожу, при первом же медосмотре, и получил свой первый удар дубинкой. Они тут живут. А ты только что приехал — ты вроде бы еще снаружи, но тебе кажется, что внутри, и очень давно…

Я помню один эпизод в Бутырке, где в камере, в которой вместо положенных тридцати человек сидело и жило около девяноста, мне срочно понадобилось поговорить с одним пожилым заключенным (у него накануне умер отец, он этого еще не знал, а мне нужно было ему это как-то сказать). Мы спрятались с ним за дальней шконкой, у решетки окна, чтобы тихо переброситься двумя фразами. Я помню лица надсмотрщиков, их наполненные ужасом глаза, ищущие меня в глубине бутырского смрада, боящиеся потерять меня хоть на секунду. А если бунт? А если у него лезвие? Ты не думаешь об этом, ты сам окунаешься в эту среду полностью. Но это только на первые час-полтора. А вот потом хочется выйти. И, покидая стены «крытки», ты сразу оглядываешься — точно ли она осталась за твоей спиной? Точно ли ты уже вышел?..

А на острове Огненном под Вологдой, где, кроме ПЖ, сидят и, скажем так, «обычные зэки» на строгом режиме (лет по семь — десять срока), я после короткого разговора пожал руку одному неприметному лысому пареньку. Его звали Равиль Дашкин. Он просился в Чечню — хотел кровью искупить свой долг и свои грехи (как он говорил, по крайней мере). Я пожал ему руку, после чего один из надсмотрщиков тихо так, чтобы только мы слышали, прошептал: «Ты кому руку жмешь? Он же труп уже». Да, за живых пожизненников тут не считают. По многим признакам они такими и не являются: в переписи населения не участвуют, в выборах участия не принимают. Призраки, одним словом. Целая армия призраков. Жизнь этих призраков, а именно одного из них, мне предстояло детально изучить. Хотя бы для того, чтобы рассказать о нем читателям его же книги…

Что известно про «Полярную сову»? Самая секретная тюрьма-«крытка», основанная в 1961 году, тщательно скрыта от чужих глаз и разделена на три части: в одной отбывают наказание приговоренные к строгому режиму (около 300 человек), в другой — пожизненно осужденные (всего 330), а третья — это колония-поселение (порядка 100). На территорию, где сидят ПЖ, не ходят в гости, тут не любят журналистов, тут свой мир. О ней очень мало писали. Журналистка «Новой газеты» когда-то давно раскопала историю о том, что в «Полярной сове» вдруг невероятно выросла статистика признательных показаний (как такая статистика растет в иркутском СИЗО, мы уже знаем из книги Михаила Захарина), были публикации о том, как под пытками тут выбивали показания, был скандал, потом все стихло, продолжения не было. Тут, за Полярным кругом, вообще другой уровень звукоизоляции. И новости сюда приходят сразу в автозаке, как когда-то приехал в это место под усиленным конвоем некий Михаил Захарин, которого областной суд Иркутска 25 декабря 2006 года приговорил к пожизненному заключению с отбытием наказания в исправительной колонии особого режима.

За все последующие годы из его родной Сибири в колонию приходило не так уж и много новостей. Но вот, например, недавно пришли сразу две: 11 февраля 2018 года стало известно об отстранении от должности главы региональной ФСИН генерал-майора Анатолия Киланова. Он был заподозрен в поборах с подчиненных. А 12 февраля был найден повешенным заместитель Киланова по хозяйственной части Виктор Шевченко, как говорят, ответственный за хранение милицейской «черной кассы». Такие новости в «Сове» воспринимаются без эмоций, спокойно — как будто с другой планеты. Тут и есть другая планета. И другой информационный мир.

Мне ранее приходилось слышать, что даже отъявленные злодеи, прошедшие через десятки лагерей, говорили, что пережить можно что угодно, но только не «Полярную сову». В неофициальном рейтинге самых страшных тюрем России ее негласно поместили на первое место. Несколько лет назад один из арестантов этой тюрьмы передал «на волю» письмо (оно было опубликовано в интернете и доступно для прочтения до сих пор), где рассказывал страшные вещи. К примеру, что на заключенных здесь натравливают овчарок, что бьют за малейшую оплошность резиновыми палками, что в туалет выводят по графику, что на еду отводится ровно пять минут и человек берет ровно столько пищи, сколько может за раз запихнуть себе в рот. С тех пор вроде бы ситуация изменилась. И относиться к арестантам стали более человечно. Но даже если ты прямо сейчас сидишь на железнодорожном полустанке в километре от зеленых кованых железных ворот «Совы», слушаешь вой злого ветра и чувствуешь себя в меру свободным, ты не перестаешь помнить, что где-то тут, за высоким забором с колючей проволокой, мир устроен совсем иначе. Как нам и не снилось в наших самых тревожных снах…

…Зеленые тетради с густо исписанными внутри листами, именно исписанными мелким арестантским почерком и обычной шариковой ручкой, с виду представляли собой скорее конспект студента, прослушавшего многолетний курс лекций. Уверенный, сильный почерк, крепкая нить написанной от руки жизни. Чужой жизни, за летописью которой я сюда приехал. Когда я впервые приехал в Харп по просьбе друга, я должен был всего лишь забрать эти тетрадки, эту рукопись арестанта «Полярной совы»…

Тот, кто много ездит на поездах, наверняка давно перестал обращать внимание на стук шпал. Они словно в домино играют, меняются местами, бьют по очереди, стонут, почти поют. И алюминиевая ложка в казенной чашке вторит им целыми часами — то ли успокаивая, то ли убаюкивая. Это и есть почти что фольклорный гимн нашей огромной, длинной и бескрайней страны. Под эти звуки русской дороги ты, читая эту книгу-откровение, вдруг с головой окунаешься в неведомый мир, спрятанный от нас колючкой, словно отгороженный от нас сейчас нестираной занавеской, висящей на окне купе. Скрытый шумом железнодорожных шпал или песней блатного радио. Или звоном подстаканников из вагона-ресторана. Этот мир вроде бы рядом, вокруг нас. Каждый твой сосед в этом поезде может быть оттуда. Я оглядываюсь. Я сейчас в вагоне один.

Прижавшись к замерзшему снаружи окну вагона и прекрасно понимая, сколько дней и ночей слушать мне тут эту музыку «шпал и стаканов», я трепетно, словно боясь потерять какие-то буквы, вгрызался в эту рукопись, параллельно записывая все свои впечатления в блокнот. О чем-то я, конечно, слышал впервые, что-то казалось мне знакомым — многие арестантские судьбы похожи друг на друга. Но эта была особенной. Не потому, что ее автор сумел так подробно и детально изложить каждую минуту своей неволи, но и потому, что такой неволи никому не пожелаешь — даже заклятому врагу. Очевидно же было вот что: эта рукопись была для ее автора делом жизни, ребенком, миссией — именно так к его труду можно и нужно относиться. Вне зависимости от того, симпатизируете вы ему или нет. Оправдываете или осуждаете.

Итак, кто он? Неведомый нам автор Михаил Захарии из города Братска, передавший «на волю» труд своей жизни? Какой он, этот человек, пятнадцать лет находящийся в плену «пожизненного заключения», с этими маленькими окошками на крыше-решетке, с короткими прогулками по периметру бокса, с руками, застегнутыми за спиной тяжеленными, впивающимися в кожу браслетами, с каждодневным досмотром, когда у тебя во рту ищут лезвие или гвоздь, с водянистой баландой в алюминиевой миске, с несломленным характером и прямым взглядом чуть усталых глаз? Я смотрю на его фотографию.

О глазах зэка стоит сказать отдельно. У тех, кто побывал «там», они особенные. В них невероятная глубина и тоска, в этих взглядах — боль и всполохи страха. Я видел в разных колониях и лагерях совсем разных людей: и опущенных «бутырских девочек», переодевшихся в женское платье и поющих песню Ирины Аллегровой «Суженый мой, ряженый», и глаза навсегда проигравшего свою никчемную жизнь паренька из-под шконки общей мужской камеры, и настоящих «мужиков», что за дело сидели и так же по-деловому выйдут. Я видел глаза настоящих буйных и безумных психов, ждущих в подвалах той же Бутырки своего этапа в «Серпы» (Институт имени Сербского) на медицинское освидетельствование. Я помню взгляд прикованного передо мной к батарее отопления (видимо, чтобы не бросился на меня, его решили-таки приковать), сидящего в «Мордовской зоне» двухметрового маньяка Сергея Ряховского, который убил собственноручно более двенадцати человек (говорили, что значительно больше, но трупы не нашли). Я помню глаза всех этих людей. В них была задавленность зверя, было поражение. Я также хорошо помню глаза известных мне журналистов, отсидевших каждый за свое и давно уже вышедших на свободу. У каждого заключенного первое, что меняется, — это глаза.

Михаил Захарин

Но глаза Михаила Захарина другие. Всмотритесь в них. Заметили? В них, кажется, нет страха. Зато есть улыбка. Просто так, в отдельности, это еще ни о чем не говорит. Но с удвоенным интересом заставляет читать его книгу. Что же мог написать парень с такими глазами — чуть с хитринкой и без следа страха? Он сражался в битве с самим собой. Проиграл или выиграл — решать вам. Суд признал его виновным, он сам себя таковым не признает никогда. Он, по его же мнению, выиграл главную битву — за право остаться человеком. Раньше я знал одного такого человека. Его звали Кириллыч, кто-то — Вячеслав Кириллович, кто-то (из близких) — Япончик или Японец. Я помню его глаза во время наших разговоров в камере тюрьмы МСС на Манхэттене, помню его телефонные звонки и помню то чувство, когда видишь его глаза, даже еще не взяв в руку телефонную трубку.

Мне рассказывали, как однажды, после очередного инцидента с задиристой публикой из Гарлема, представителей которой в МСС было хоть отбавляй, Кириллыч вышел с ними «на разговор» на тюремном дворе. Их было восемь, он — один. У них в руках гантели из спортзала, биты и доски от скамейки, у него — гнутая алюминиевая ложка из столовой. Увидев Япончика с ложкой в руке, его оппоненты отступили. Они увидели его глаза.

Но что они скрывают, эти глаза? Бесстрашие, злобу, гнев, силу? Прижавшись к замерзшему окну и слушая самую «шансоновскую» на всем белом свете музыку сибирских шпал, я перелистывал страницы его рукописи.

Этого парня на рисунке зовут Михаил Захарин. Я никогда не видел Мишу. Но мне кажется, что я знаю его очень давно. А вы разве не знаете его? Вы ведь уже прочитали его историю, написанную шариковой ручкой. Он — один из многих, таких же, какими были мы лет пятнадцать-двадцать назад. С таким же характером, ростом, голосом, взглядом, походкой, прической. Это мы — целое поколение, которое почему-то называли (и продолжают называть) «поколением 90-х», словно отделяя эту эпоху от современности, от нашей эры. Это мы выросли где-то окраине разваливающейся на части страны, на сломе эпох. И мы считали, что весь мир лежит у наших ног, мы стремились выиграть любой ценой у изменчивой фортуны, мы обманывали судьбу. Мы сами делали свой выбор — и только время было нам судьей. Мы искали счастье там, где могли, мы учились всему и каждую минуту. Только вот у каждого из нас по-разному сложилась судьба.

У Захарина и его товарищей-подростков, которых потом, поймав всех до одного, судьи и опера в Иркутске будут называть «братской ОПГ» или «бандой Миши Скрипника», крышей было небо, а всю землю вокруг они считали своей. Как и каждый их ровесник когда-то, и не только в Братске или Иркутске, а по всей стране. А потом был арест, СИЗО, пытки, пресс-хаты, две попытки суицида, суд, Тулун, «Сова» и эта книга. Которую он сам еще не видел и не держал в руках. Которую читаем мы и ровно в эту же минуту — его брат, сестра, родители, племянницы, родные.

Мимо их квартиры, где вечерами приветливо горел свет, Мишу Захарина пятнадцать лет назад опера возили на допросы, следственные мероприятия, избиения. Он видел огни этих окон, ветер, волнующий занавески, брата, что-то говорившего по телефону на кухне. Он, наверное, думал: как же повезло, что сегодня меня провозят в СИЗО именно по этой дороге! Интересно, он сам понимал, что это была не счастливая случайность, это они — опера и следаки — делали так специально. Именно ради этого — чтобы ты увидел эти окна, эти силуэты, эти занавески, эту струйку дыма от сигареты брата, чтобы тебе показалось, что ты слышишь их голоса. И чтобы ты заодно понял — это может быть твой последний раз… Это была изощренная пытка. Такое и нарочно-то не придумаешь…

Знал ли Захарин, на что шел? Что его ждет? В чем сам признает свою вину, а что (пусть даже с трудом доказуемое, но при этом самое страшное) на него «повесят» тяжкими грузом до конца жизни? Да и разве можно такое было вообще предположить! В какой момент он понял, что жизнь может сложиться не так, как он планировал? Быть может, это вопрос риторический, но я бы его задал Мише, если бы у меня была такая возможность. И с этого бы начался наш разговор о том, как он попал сначала в кабинеты УБОПа, потом в пресс-хату, потом в «Сову», причем «Сова» — это не ресторан. Оттуда покурить не выйти.

Я поднимаю глаза, смотрю на заснеженный пейзаж за окном, на редкие огни дорожных столбов, и мне кажется, что сейчас именно я еду мимо этих же окон малоэтажного дома в Иркутске, всматриваюсь в них и словно вижу там незнакомого мне высокого, спортивно сложенного молодого парня — семнадцатилетнего мальчишку, который думает о том, какая жизнь у него впереди, как она дружелюбно распахивает перед ним двери возможностей и искушений. Он занимается рукопашным боем, катается на горных лыжах (потом ему даже по-дружески дадут прозвище Лыжник), готовится получать специально-техническое образование. Вскоре, после знакомства с местными ребятами постарше, его возьмут в бизнес — начнет работать курьером, будет заниматься розливом воды озера Байкал, откроет с приятелями свою фирму, купит первую машину ВАЗ-2115, будет мечтать о черном «лэнд-крузере», чтобы «как у взрослых», и встретит ее — незабываемую, настоящую, которой будет дарить цветы, звонить, писать…

А потом всё рухнет. Чтобы понять, почему это случилось, надо изучить хронику Иркутска и Братска начала века, то есть пятнадцатилетней давности. Вы можете восстановить эти события так же, как это делал я, — в интернете и в архивах есть все документы и материалы о том времени. Но начну я свое расследование в Москве…

В июле 2003 года в Москве, буквально на ступеньках, как считали милиционеры, весьма известной и популярной в узких кругах заезжих гангстеров гостиницы «Советская», двумя неизвестными пассажирами «девятки» с заднего сиденья машины из стечкиных в упор был расстрелян один из лидеров так называемой «братской ОПГ», «смотрящий» за Иркутском, авторитетный предприниматель Вячеслав Гамерник (Гомера). Его приятель, находившийся в момент покушения рядом, получил тяжелые ранения и чудом остался жив, как и две девушки, с которыми авторитетные гости столицы часом ранее познакомились в казино «Метелица» (да, в той знаменитой «Метле» на Новом Арбате тогда еще процветало казино).

Вячеслав Гамерник (Гомера)

В тот вечер в столичном ресторане «Яръ» долго гуляла шумная компания: прилетевшие из Братска и Иркутска гости отмечали тридцатилетие своего земляка Владислава по прозвищу Улыбон, давно перебравшегося в столицу. Тут стоить особо заметить, что и друзья Влада Улыбона, и даже его гость Вячеслав Гамерник в то время в Братске переживали нелучшие времена — их постепенно и весьма агрессивно выдавливали из города конкуренты; «криминальная революция» в Сибири шла полным ходом. Примерно за два месяца до поездки в Москву Гамерник даже специально приобрел для себя бронированный «мерс» и нанял вооруженную охрану, с которой не расставался нигде и никогда. На день рождения друга в Москву Гомера, как рассказывали потом оперативники, отправился «налегке» — без охраны; это его и погубило.

В ту ночь, сев в «Вольво» своего товарища, известного на тот момент музыкального продюсера Андрея Грозина, приятели решили продолжить праздник сначала в «Метелице», ну а потом — как пойдет. Белая «девятка» с киллерами, как выяснится потом, сопровождала Гомеру и его товарища до четырех часов ночи, но потом, видимо устав кататься за ними по ночной Москве, обладатели двух автоматических пистолетов Стечкина около гостиницы «Советской» завершили вояж авторитетного сибиряка на ступенях гостиницы. Убийц не нашли, хотя в городе был введен план «Сирена», и вскоре у здания Мострансагентства оперативники нашли брошенные «Жигули». В салоне машины находились два стечкина, две пары матерчатых перчаток и россыпь стреляных гильз. След преступников служебно-розыскная собака взять не смогла — очевидно, в этом месте их поджидали сообщники на другом автомобиле.

Буквально на следующий день после убийства московские сыщики, наведя справки в УВД Иркутской области, выяснили у своих сибирских коллег, что Гомера в городе был человек известный, а по мнению братских следователей, даже возглавлял в Братске некую ОПГ, занимавшуюся вымогательствами и торговлей оружием. Несколько лет назад у Гамерника возникли проблемы с конкурентами, пытавшимися подмять под себя все его дела, и он перебрался в Иркутск. Гомеру якобы даже назначили «смотрящим» за этим городом. Здесь за последние пять лет его четыре раза арестовывали за мошенничество, рэкет, незаконное хранение оружия и другие преступления. Но всякий раз освобождали под залог, а его уголовные дела прекращались под различными предлогами. Официальных претензий к Гамернику у МВД не было. С иркутской милицией у Гамерника, как сейчас вспоминают в Сибири, судя по всему, были хорошие и весьма доверительные отношения.

Убийство Гомеры в Москве вызвало большой резонанс не только в столице. Кстати, операм МВД давно бросился в глаза такой факт: именно визиты в столицу для многих иркутских «авторитетов» в те годы становились фатальными. Например, здесь был убит очень известный иркутский вор в законе Владимир Соломинский (Солома), которого когда-то «короновал» сам Вячеслав Иваньков (Япончик). В сентябре 1995-го он был расстрелян на Хорошевском шоссе. А спустя целых семнадцать лет волею судеб именно его сын Миша в роковой вечер 14 декабря 2002-го случайно (или неслучайно) окажется в машине нового «криминального короля» Иркутска по кличке Кисель и будет расстрелян вместе во всей его свитой около торгового центра в центре города. Это событие, наряду с эпизодом у отеля «Советский», навсегда перевернет историю целого региона: криминальные разборки и перестрелки на улицах 1990-х и начала 2000-х годов навсегда уйдут в историю.

Владимир Соломинский (Солома) с сыном

Интересно, что как раз убийство Гомеры многие в Иркутске считали вероятной местью за случившееся восемью месяцами ранее убийство криминального авторитета Киселева, случившееся около торгового центра. Более того, знающие люди говорили, что Гомера якобы от мести выживших членов банды Киселя в Москве и скрывался, барражируя по маршруту казино — рестораны в центре столицы. И бронированную машину он покупал себе не в силу эстетических пристрастий — дело в том, что выживший при покушении на Киселева его водитель Олег Филонов в киллерах предположительно узнал двух телохранителей Гомеры, который, это было известно всем, своего прямого конкурента недолюбливал изначально. Показания Филонова стали в Иркутске и Братске известны многим, и Гомера предпочел некоторое время пересидеть в Москве. Не исключено, что он просто ждал, когда в родном Иркутске поймают и посадят кого-нибудь за убийство Киселева и еще шестерых человек из его группы сопровождения, включая Солому-младшего (пятнадцатилетний сын вора в законе Соломы-старшего вскорости, как говорят, планировал «короноваться»!), тем самым навсегда отведя подозрения от его собственной группировки — банды Гамерника.

Михаила Захарина и его товарищей арестовали в Иркутске 14 октября 2003 года, спустя полгода после смерти Гомеры, так и не сумевшего вернуться в родные края. И спустя почти год после убийства Киселева. Арестуют их около гаражей на окраине города за (формально) попытку угона автомобиля. А потом начнется самое интересное.

В этой детективной истории гангстерских разборок история Михаила Захарина занимает особое место, потому что именно его в итоге обвинят в том, что он принимал активное участие в расстреле Киселева и его банды около торгового центра в районе стадиона «Труд». И обвинят, закрыв глаза на имеющееся алиби, информацию свидетелей и показания выжившего в этой бойне Олега Филонова, открыто заявившего в суде, что в Киселя стрелял не Захарин…

Сейчас принято считать, что в первой половине 1990-х годов в Иркутской области сформировались и действовали три основные организованные преступные группировки, сформированные в основном по этническому принципу: славянская, северокавказская и грузинская. Последняя, в результате недолгой и кровопролитной войны в середине 1990-х, когда в Иркутске были убиты такие известные воры в законе, как Паата, Цуцуна и Миша Тбилисский, свое влияние в регионе утратила. Тут стоит заметить, что так называемые «лаврушники» (так в криминальном мире традиционно называли выходцев из кавказских ОПГ) за Уралом, в Сибири и на Дальнем Востоке прижиться так никогда и не смогли. В Красноярске заехавших на гастроли гостей из Чечено-Ингушетии чуть ли не в Енисей насильно купаться отправили, а в Нижнем Тагиле недолго «правившего» вора в законе азербайджанца Каро (Мамедова), которому на моих глазах целовали руки местные «спортсмены» на манер кадров из фильма «Крестный отец», вскоре вообще «раскороновали», лишив статуса криминального короля.

В итоге, что, в общем, совсем неудивительно, первую скрипку в Братске—Иркутске стали играть так называемые «славянские кланы». Иркутскую команду возглавляли такие известные российские «законники», как упомянутый мной ранее Солома и еще одна легенда воровского мира — Боец.

Сергей Бойцов (Боец)

Повторю: практически все лидеры «сибирской диаспоры» были убиты именно в Москве. Тридцатидевятилетний Сергей Бойцов по кличке Боец был расстрелян раньше других — февральским утром 1999-го на Мосфильмовской улице, когда вместе со своим другом направлялся в сторону припаркованного на стоянке «крайслера». В этот момент и появились двое убийц, вооруженных скорострельными пистолетами-пулеметами иностранного производства. Киллеры, открыв огонь с близкого расстояния, не оставили своим жертвам никаких шансов на спасение, и через несколько секунд Бойцов и его товарищ были уже мертвы. Закончив «работу», наемники сели в серебристый «БМВ» с владимирскими номерами и на большой скорости скрылись. Вскоре во дворе дома № 10 на соседней улице Дружбы оперативники обнаружили машину убийц — в салоне иномарки валялись пистолеты-пулеметы с глушителями и полностью опустошенными магазинами. Случайные свидетели рассказали, что прибывшие на «БМВ» мужчины пересели в темную «девятку», которая быстро выехала из двора и скрылась в неизвестном направлении. Сыщики, осмотрев оружие, обнаружили, что его рукоятки обмотаны мятой фольгой, на которой не остаются отпечатки пальцев. А это явно указывало на то, что убийцы не были новичками в своем деле и хорошо подготовились к «операции». Что же касается личности погибшего, то за свои тридцать девять лет Боец был осужден шесть раз и считался авторитетным «вором» за то, что всегда старался придерживаться старых воровских понятий. Версий его убийства было много: и обострившиеся в тот момент отношения между Бойцовым и самим «отцом» криминального мира России Дедом Хасаном, и попытки Бойцова взять под контроль Братский алюминиевый завод, когда Боец и его братва начали скупать его акции через подконтрольные коммерческие структуры. Очевидно одно — нити раскрытия этого убийства вели в Сибирь, где, кстати, за три недели до гибели Бойца киллеры заминировали автомашину, припаркованную рядом со спортивным «мерседесом-600» Бойцова. Взрыв грянул на несколько минут раньше прибытия криминального генерала, Сергей Бойцов отделался лишь легким испугом, однако тут же вылетел в Москву, где сумел прожить после этого инцидента всего двадцать дней.

Нельзя также не отметить и тот факт, что в 1999 году, кроме Бойцова, в Москве в течение всего лишь трех месяцев были расстреляны два других криминальных генерала «иркутского клана» — Комар и Рудик. А пропавшего без вести за год до этого вора в законе Сергея Липчанского по кличке Сибиряк так и не нашли. На преступном Олимпе Сибири начался очередной передел сфер влияния. И от гибели всех конкурентов выигрывал к тому времени только один человек — последний заметный представитель «иркутского крыла славянской ОПГ», преступный авторитет по кличке Кисель.

Кисель — это именно тот самый Павел Киселев, 1966 года рождения, «положенец» от воровского мира по Иркутску (наблюдающий за соблюдением правил «криминального хода»), за участие в убийстве которого (напомню, одновременно с ним погибли еще семь человек, в том числе его жена и Миша Солома), согласно следствию и приговору суда, Михаил Захарин и получил свое ПЖ. Следствие обвиняло Михаила Захарина и его товарища Павла Баженова в том, что именно они якобы расстреляли автомобили Киселя из двух автоматов, убив на месте восемь человек…

«В центре города под перекрестным автоматным огнем погибли восемь иркутян» — примерно так выглядели заголовки сибирских газет утром 15 декабря 2002 года. Накануне около 19:30 на пульт дежурного «02» поступило сообщение о стрельбе возле спорткомплекса «Труд» в самом центре Иркутска. Наряд милиции обнаружил у восточной трибуны стадиона две машины с убитыми и ранеными людьми. Изрешеченные пулями машины, «тойота-марк 2» и «восьмерка», замерли рядом с переулком Сударева. Искать выживших в иномарке было бессмысленно, киллеры (их якобы было двое) хладнокровно расстреляли свои мишени из АК-47, не оставив никому шанса. Госпитализированы были только двое раненых, один из которых скончался по дороге в больницу. Итог бойни — восемь убитых, включая двух женщин, пятнадцатилетнего подростка и главную «мишень» заказного убийства — Павла Киселева.

Объяснять местными правоохранителям, кто и почему стал жертвой этой почти фронтовой операции, нужды не было. Их удивило лишь то, что «крестный отец» Иркутска Кисель поехал в торговый дом «Вояж», расположенный рядом со спорткомплексом, на одной машине вместе с женой. Обычно он старался не подвергать Светлану Сухареву опасности. К слову, со своей любовницей он тоже обычно ездил в разных машинах. В этот же вечер тридцатичетырехлетняя жена Киселева была не единственной случайной жертвой киллеров. Под градом пуль погибла ее подруга Светлана, которая работала продавщицей в магазине и попросила подвезти ее до дома. Также роковой случайностью близкие к окружению Киселева люди назвали присутствие в салоне расстрелянной иномарки пятнадцатилетнего школьника Миши Соломинского, которого Кисель в этот вечер решил угостить ужином. Как я писал ранее, по городу в это время ползли слухи о том, что Солома-младший впоследствии может быть «коронован» и даже стать претендентом на трон так называемой «братской ОПГ». Встретив подростка на улице, «дядя Паша» усадил его на переднее сиденье своего автомобиля, рядом с водителем — ранее судимым уроженцем Ангарска Андреем Гоголевым по кличке Гога. Киселев с женой и ее подругой расположились сзади. Вслед за «тойотой-марк 2» со стоянки стартовал ВАЗ-2108. В ней, кроме водителя, находились три охранника частного охранного агентства «Гром», охранявшие Киселева круглосуточно, и тот самый Олег Филонов, которому посчастливится остаться в живых…

Свою иномарку Андрей Гоголев направил по дороге, огибающей восточную трибуну стадиона. Машина немного не дотянула до переулка Сударева — единственного выезда с территории спорткомплекса. Проезжая часть в этом месте сильно сужается из-за установленной световой опоры. Дальнейший путь «тойоте-марк 2» преградил «ниссан-санни», выскочивший из-за бетонного основания вышки. Гога резко затормозил, в его машину чуть не врезалась машина сопровождения с охранниками. По данным следствия, сам Киселев попытался выйти из машины, чтобы заставить владельца «ниссана» отогнать машину, и в этот момент из-за световой опоры выбежал человек с автоматом…

Киллер расстреливал «марк 2» в упор, не жалея патронов (он разрядил в иномарку весь рожок). По свидетельствам милиционеров, выезжавших на место преступления, автоматчику не было необходимости производить контрольные выстрелы: свинцовый град изуродовал полголовы Павла Киселева. Охранники сделать ничего не смогли. Несмотря на то, что все трое «громовцев», которые ехали в машине сопровождения, были вооружены боевыми пистолетами Иж-71, они не смогли оперативно выскочить из своей трехдверной машины. Из «восьмерки» смог выбраться лишь один охранник. Он выхватил оружие, но тут же был подкошен автоматной очередью (второй автоматчик прикрывал убийцу Киселева сзади). Под перекрестным огнем погибли еще два сотрудника «Грома». Бронежилетов у них не было, да и вряд ли облегченное средство защиты, которым обычно оснащают сотрудников охранных агентств, выдержало бы очередь из Калашникова. По мнению сотрудников УБОПа, эти парни были обречены с первого же дня, как взялись охранять Киселева. Опера потом говорили, что охранники, конечно, «не могли не знать, что за человек их клиент. О том, что рано или поздно лидера криминального Иркутска попытаются убить, не говорили только ленивые».

Чудом не пострадал один пассажир «восьмерки» — Олег Филонов. Он склонился на заднем сидении, практически вжавшись в пол. И это его спасло. Хотя потом Филонов вспомнит, что их взгляды со стрелявшим вроде бы даже встретились. И он запомнил его телосложение, фигуру, рост… Стрелок прошел мимо. Киллеры быстро прыгнули в «ниссан» и умчались с места боя.

Машину с транзитными номерами милиционеры обнаружили в паре сотен метров от места преступления — на бульваре Гагарина, 6. Служебно-розыскная собака след преступников не взяла — очевидно, киллеры быстро пересели в другую машину. В «ниссане» киллеры оставили два автомата Калашникова калибра 7,62 мм, магазин одного из них был пуст, в рожке второго оставалось шесть патронов. Ровно в это же время свидетели и выжившие в этой мясорубке свидетели дали словесный портрет стрелявших, и вот это по-настоящему важно.

Но сначала стоит сказать о том, кто стал жертвой киллеров в этот вечер. Киселев Павел Евгеньевич, 1966 года рождения. В 1990 году судим за грабеж. В 1996 году поставлен на оперативный учет РУБОПа как «положенец» Иркутска по кличке Кисель. В 1997-1998 годах привлекался по одиннадцати статьям Уголовного кодекса РФ, в числе которых организация преступного сообщества, грабеж, незаконное хранение и ношение оружия, мошенничество, присвоение или растрата, незаконное предпринимательство, легализация денежных средств, приобретенных незаконным путем, лжепредпринимательство. Со слов заместителя начальника Управления по борьбе с организованной преступностью Иркутска Федора Чернышова, сказанных им вскоре после убийства Киселева, Кисель был фактическим хозяином города, он «лез во все криминальные сферы, особенно в последнее время. Пытался восстановить утраченное за время следствия и пребывания в иркутском СИЗО влияние. Наезжал на всех без разбора, начиная от простых коммерсантов и заканчивая братскими и чеченскими бандитами. То, что произошло 14 декабря, — логический конец криминальных похождений Киселя. А знаете, почему Киселя так и не короновали? — говорит Чернышов. — „Вором в законе“ не может стать тот человек, чьи руки в крови другого вора. По нашим данным, Киселев участвовал в покушении на иркутского законника Сергея Бойцова по кличке Боец. Я не исключаю, что с Киселем поквитались в качестве мести за Бойцова…»

Интересно, что, похоже, все иркутские и братские милиционеры давно и очень подробно знали историю Киселя, его предшественников и подельников и все их роли в криминальной жизни огромного региона. Почему же не было возможности применить закон? Тем более что Киселев попал под суд буквально в январе 2002 года. Но суд оправдал Киселева. В суде Киселев и еще семь человек обвинялись в совершении тяжких и особо тяжких преступлений, в общей сложности им инкриминировалось одиннадцать статей Уголовного кодекса. Например, оперативники РУБОПа и следователи прокуратуры предъявили Киселеву обвинение в бандитизме. Его считали организатором крупной криминальной группировки, которая причастна к ряду громких преступлений, в большинстве своем совершенных в 1998 году в Иркутске. В числе самых резонансных — убийство генерального директора ООО «Восточная Сибирь ЛТД» Юрия Романова. Были и другие эпизоды, не менее громкие и резонансные. Однажды, например, Кисель решил наказать бывшего приятеля, расправившись с его родными. В декабре 1999 года двухэтажный дом на Коммунистической улице был предварительно облит бензином, а потом киллеры пальнули по строению из гранатомета «Муха». В пожаре погибли жена и дочь хозяина. Также у оперативников была информация о том, что именно члены группировки Киселева по его приказу организовали покушение на гендиректора иркутской компании «Мотом», чей дом по улице Жуковского также подвергся гранатометному обстрелу. Тогда снаряд взорвался в полуметре от окна, за которым в комнате спали жена и ребенок предпринимателя. И вновь оружие, армейский гранатомет «Муха», было брошено на месте преступления. И, наконец, то самое покушение на вора в законе по кличке Боец в Иркутске, после которого Бойцов и вынужден был уехать в столицу. Это покушение было совершено 26 декабря 1998 года. Как я писал ранее, возле дома на улице Трилиссера, в котором жил Бойцов, взорвалась заминированная иномарка. Так вот, стоит добавить, что тогда от взрыва погибла супружеская пара, которая случайно проходила мимо.

Но 28 февраля 2002 года, к всеобщему удивлению всей правоохранительной системы и к удивлению города, суд вынес оправдательные приговоры Киселю и его подельникам «за недоказанностью участия в преступлениях». Судья Владимир Арсентьев снял с Киселева со товарищи все обвинения. Иркутским журналистам чуть позднее удалось поговорить с Владимиром Арсентьевым, под председательством которого был вынесен этот приговор. Судья утверждал, что большинство материалов дела были сфабрикованы или составлены с нарушением процессуальных норм. Так, по словам Арсентьева, один из следователей прокуратуры сфальсифицировал протокол выемки гранатомета, из которого «якобы» был произведен выстрел по дому на Коммунистической: «Должен заметить, что во время разбирательства на состав суда оказывалось беспрецедентное давление со стороны правоохранительных органов. Меня как председательствующего по этому делу и еще одного из судей вынуждали вынести заведомо неправосудный приговор…»

Этот эпизод — ярчайший пример того правового беспредела, о котором с высоких трибун российской политики ровно в то же время говорили депутаты и министры. Крупных мафиози, имена которых знали все вокруг, никто не трогал, но в то же время могли посадить за украденный на рынке мешок картошки. Сразу посадить лет на пять, а то и на семь. На следствии к подозреваемому могли при этом применить такое «давление», что он и в убийстве Кеннеди бы сознался. Если надо было.

Были и другие примеры. Я хорошо помню историю знаменитого «мецената, спортсмена, политика и благотворителя» Отари Витальевича Квантришвили, чья жизнь была воплощением роскоши и величия, а смерть ранним утром около Краснопресненских бань в апреле 1994-го повергла в шок всю Москву. Я был на его похоронах. Я видел слезы на лицах его друзей — великих спортсменов, музыкантов. Он помогал им при жизни, да. Но какими деньгами? Теми, которые у него были. Других-то не было. И он занял, как бы сейчас сказали, «пустующую нишу». Никто ведь тогда не поддерживал ветеранов спорта и не строил «футбольные коробки» и борцовские секции для детей. Его смерть оборвала целую спортивную революцию. Но и мафиозную тоже. В Москве шла война за влияние, за власть в криминальном мире. Смерть Отари лишь положила начало ее очередному витку. Милиция в день его похорон на Ваганькове скромно дежурила у входа…

Такое было время. Кто был сильнее — тот и был прав. На закон никто не оглядывался. Потому что за спиной было пусто. Закона не было. Были связи, «крыши», была выгода. А свои законы писала «улица»…

28 ноября 2002 года Верховный суд РФ отказал в удовлетворении протеста прокуратуры области по делу Киселя. Москву удовлетворил приговор, вынесенный судьей Арсентьевым. Вообще, когда сейчас, спустя пятнадцать лет после тех событий, читаешь криминальную хронику, материалы дел и приговоры суда, складывается устойчивое представление о том, что за спиной Киселя кто-то стоял — кто-то очень влиятельный, могущественный, заинтересованный во всесилии Киселя и его банды.

Тогдашний губернатор Иркутской области Борис Говорин в интервью «Коммерсанту» 16 декабря 2002 года, спустя два дня после убийства Киселева, скажет: «Этого человека должны были осудить, но раз государство не проявило свою волю, начали действовать другие институты, которые обеспечивают правопорядок».

Но правоохранительные органы, периодически дежурившие у входа на местные кладбища с видеокамерами и блокнотами, никуда при этом не делись. И когда 14 декабря 2002 года в центре Иркутска Кисель фактически был публично казнен, было начато расследование. За смерть мафиози должен был кто-то ответить…

Могила Павла Киселева ("Кисель")

Все в Иркутске и Братске знали, что главным противником Киселева и лидером Сибирского региона после его смерти стал тот самый Вячеслав Гамерник, который покинул город от греха подальше (хорошее алиби) и жил в Москве вплоть до того момента, пока его там не расстреляли. Никто из официальных силовых подразделений его не искал и не ловил. Так же как когда-то не ловил и Киселя. Но расследование резонансного дела двигалось, посадить кого-то за массовый расстрел в центре Иркутска все-таки было нужно.

Сухие факты таковы. Приговор по делу Михаила Захарина всеми силами пытается убедить нас в том, что именно Михаил Захарин по неизвестной причине и при полном отсутствии личного мотива (но якобы по просьбе своего старшего товарища) мог оказаться тем самым киллером с АКМ наперевес. Приговор старается не оставить у нас сомнений в том, что Захарин и его товарищ Павел Баженов стояли за организацией и расстрелом Киселя и его банды в центре Иркутска. Позиция адвоката, изложенная в суде, в то же время не оставляет сомнений в том факте, что у Захарина в день убийства было алиби! Свидетельские показания, выслушанные судом, явно указывали на то, что в первых числах декабря 2001 года Захарин уехал в Братск, где находился до начала января 2002 года, где, в частности, даже успел принять участие в горнолыжном турнире (15 декабря 2002 года, на следующий день после убийства Киселя в Иркутске). Свидетели того, что Захарин в тот самый миг, когда в Иркутске был убит Кисель, находился в другом городе, в дни суда присутствовали в суде и давали свои показания под присягой. И еще факты. Как я писал ранее, единственный выживший при расстреле у стадиона «Труд» Олег Филонов на суде тоже дал показания (они есть в материалах дела, они доступны и не засекречены), согласно которым киллеров он видел и Захарина среди них не было. И наконец. По данным следствия, единственное фактическое указание (реальная улика) на участие Захарина в деле об убийстве Киселя звучит так (это описание тоже есть в приговоре суда): «На автоматах обнаружены следы пота, которые могли произойти от Баженова и Захарина».

Если говорить о сухих фактах, тут стоит, пожалуй, добавить и то, что документы и вещдоки, указывающие на возможные «следы пота», в ходе следствия были чудесным образом утеряны самими следователями; но суд этот момент не смутит и не удивит — сомнений в приговоре у судей не будет. Работа над обвинительным приговором шла давно.

Так же шла своим чередом жизнь криминального Иркутска того времени. Дело в том, что после того как летом 2003 года в Москве был убит Гомера, силовики Иркутска, опасаясь передела сфер влияния различных групп в Сибири, очень спешили найти виновного: ответственность за это преступление была возложена ими на бывшего телохранителя Гамерника — лидера так называемой банды «Пожарники» Алексея Бердуто. Тот знал график передвижений своего «шефа», был в курсе всех его контактов и «деловых планов», он был рядом со своим старшим партнером в момент покушения и смерти Гамерника в Москве. Мне сложно найти логику в ходе следствия того времени, но, видимо, выглядела она примерно так: выжил при покушении на своего шефа — значит, сам его и «заказал».

Алексей Бердуто

После того как правоохранители города намеренно пустили слух о вероятной причастности Бердуто к смерти Гамерника, им оставалось только ждать — по их мнению, за гибель Гомеры кто-то должен был отомстить. Бердуто был фактически приговорен к смерти. В рыбной ловле это называется «ловить на живца»…

Что ж, рыбалка удалась. Около полудня 5 сентября 2003 года в центре Иркутска был расстрелян автомобиль «тойота-марк 2». Водитель, получивший семь пуль, потерял управление, и машина врезалась в дерево. Сидевший за рулем некий Максим Телущенко, изрешеченный пулями, скончался на месте. А сидевший на пассажирском сидении Алексей Бердуто не был даже ранен. Выпрыгнув из машины и скрывшись от киллеров, первым делом он позвонил своему знакомому — Михаилу Скрипнику. Тот, известный в городе коммерсант, имеющий связи как в кругах спортсменов, так и среди силовиков и к тому же хороший знакомый Бердуто, обещал прислать на место стрельбы двух своих близких товарищей — Захарина и Баженова. Как мы уже знаем из летописи того времени и книги Михаила Захарина, именно этих двоих суд и признает причастными к покушению на Телущенко…

А в тот день шокированный происшествием до физической дрожи бывший боксер, спортсмен и экс-телохранитель Гамерника Алексей Бердуто сбивчиво рассказывал всё, что успел запомнить, приехавшим за ним с другого конца города молодым ребятам Михаилу Захарину и Павлу Баженову, после чего они вывезли его в безопасное место.

Следствие быстро установило, что Максим Телущенко — обычный житель Иркутска, не имевший с криминальным миром ничего общего. Несудимый. Окончил четвертый курс юридического факультета одного из вузов соседнего с Иркутском города Ангарска. По всем отзывам — молчаливый, хороший и добрый парень. Расстреливать его, тщательно разрабатывая план, покупая оружие, определяя пути отхода, было просто ни к чему. В деле Телущенко не было мотива. Зато был мотив у тех, кто стрелял в Бердуто. Ведь он мог видеть киллеров самого Гамерника в Москве, а может, и хотел стать в некотором смысле преемником его дел в Сибири. Бердуто кто-то очень хотел заставить замолчать.

Но покушение провалилось. Бердуто скрылся. И выйти из надежного убежища его заставил только увиденный им по местному телевидению сюжет, из которого он узнал, что… в покушении на него обвиняют спасших ему жизнь Захарина и Баженова, приехавших за ним на место стрельбы 5 сентября. После нелегких раздумий (полагаю, Бердуто понимал — его жизнь по-прежнему находится в опасности) он тем не менее лично с одним адвокатом пришел в городскую прокуратуру и официально сообщил: он видел стрелявших в него киллеров. Бердуто описал их обоих и подчеркнул, что эти люди — ни в коем случае не Захарин и не Баженов…

Бердуто оказался за решеткой практически сразу. В городе говорили, что показания Бердуто очень не понравились местным следователям, лидер так называемых «пожарников» слишком активно «выводил из-под удара» тех, кто был заранее назначен виновными. Чуть позже Бердуто, так уж сложится судьба, «случайно» окажется с Захариным в одной камере иркутского СИЗО (что недопустимо с точки зрения закона вообще — предполагаемый участник покушения и жертва этого покушения в одной камере находиться не должны ни в коем случае). Их встреча никакого эффекта не возымела, хотя, кажется, кое-кто из следователей на это и рассчитывал. Более того, киллеров, стрелявших в Бердуто и убивших Телущенко, через некоторое время все-таки поймали. И посадили. Захарину и Баженову в вину поставили организацию и подготовку к расстрелу Бердуто, указание совершить которое дал им все тот же Михаил Скрипник. Человек, к которому Бердуто первым делом обратился за помощью в момент опасности, помощь получил и благодаря этому остался в живых.

Это голые факты. Выводы делайте сами.

Зачем нам вся эта история криминальной Сибири прошлого десятилетия? Исключительно для того, чтобы подчеркнуть: информация обо всех главарях преступного мира Иркутска и Братска правоохранительным органам была хорошо известна. Но Киселев и его банда спокойно отдыхали на свободе и даже козыряли своими связями в структурах МВД того времени. Более того, Киселев намеревался «короновать в воры» пятнадцатилетнего Мишу Соломинского, приобщив, так сказать, ко взрослой жизни…

Только после убийств Гамерника и Киселева силовики начали «зачистку». Они действовали по тем же законам улиц, что и их «оппоненты». Жестко. Без оглядки на закон. Результат нужен был срочно. И любой ценой. Это сегодня признают все участники тех событий — как силовики, так и «голоса улиц». В принципе, не Захарин с Баженовым им бы подвернулись — на их месте на скамье подсудимых оказались бы те, против кого хватило бы улик.

Я помню Москву середины 1990-х. Когда «знатоки криминальных раскладов» ввели в обиход шутку о том, что «круче солнцевских только шаболовские». Имелся в виду виток противостояния криминальных кланов Москвы, на фоне которого РУБОП под руководством Владимира Рушайло решил бороться с мафией практически «по беспределу» — ворам подбрасывали наркотики, при задержании стреляли без предупреждения, да и документы-то не всегда спрашивали. Было ли это законно? Нет. Могли ли эти меры оставить криминальный бум в столице? Наверное. Но могли и вызвать такую ответную реакцию, что весь город превратился бы в сплошную линию фронта. Этот эксперимент не дало довести до конца руководство ФСБ, не без указания Кремля конечно. Произошел некий политический размен: Рушайло перешел на высокий пост в МВД, а РУБОП постепенно перестал выполнять функцию «Грязного Гарри».

Потому что грязными руками не сделать доброе дело. Да и где тогда будет граница между подозреваемым и допрашиваемым, обвиняемым и палачом? Ответ на вопрос «все ли средства хороши?» всегда один. Не все. Иначе зачем нужны вообще законы? Но есть и другая точка зрения: тогда, в Москве 1990-х, как и, наверное, в Сибири 2000-х, как сейчас говорят, «время было такое» — иначе, кроме как пытками и стрельбой, бороться с «голосом улиц» было нельзя. Ну, то есть было неэффективно, иными словами.

Моя точка зрения очень проста — время всегда одинаковое. Люди разные…

Впрочем, не наша задача доказывать сейчас невиновность Михаила Захарина, ставить под сомнение материалы следствия, оспаривать вердикт суда. Тем более что сам он признал ряд эпизодов (угон иномарок, например). Пусть юридические толкования останутся задачей профессиональных юристов и судей, которые, быть может, когда-нибудь вернутся к его делу. Речь лишь о том, что вопросов к следствию и его методам получения информации было много уже тогда, в 2003-м, когда насилием, током и пытками из нескольких молодых людей выбивались показания — правдивые или же просто нужные. Насилие порождает насилие. Но ни в коем случае не приближает нас к фактам. А факты вот в чем.

О том, что милиция и прокуратура одного из крупнейших городов России Иркутска фальсифицируют уголовные дела, крупные московские газеты и информагентства писали не один раз. «Искусство», с которым офицеры оперативно-розыскной части и следователи отдела прокуратуры Иркутской области по особо важным делам буквально «выбивали» признательные показания в убийствах, журналисты NEWSru.com даже назвали «технологией иркутского конвейера по раскрытию особо тяжких преступлений».

Я хорошо помню, как в середине 2000-х по просьбе моих коллег и товарищей, в том числе из руководства федерального МВД, в течение года сопровождал министра внутренних дел Рашида Нургалиева по стране, описывая каждый его шаг, фиксируя встречи, записывая замечания, которые он раздавал подчиненным. Готовилась широкомасштабная реформа МВД. Так вот, я очень хорошо помню главное замечание и одновременно приказ министра: «Сегодня по всей стране фальсифицируются данные по раскрытию преступлений. Это необходимо прекратить!» Да, вторил ему тогда заместитель прокурора Иркутской области Пётр Ермаков: «Большинство сотрудников имеют стаж до трех лет, у них нет еще ни большого опыта, ни житейской мудрости. Их надо учить». Кто, кого и как на самом деле учил, словно летопись того времени, хранит архив российской журналистики…

«…14 октября 2003 года к сотрудникам иркутского УБОПа буквально с улицы были доставлены Павел Баженов, Михаил Захарин, Артём Клабук и Олег Зырянов. Без всяких доказательств всех их тут же назвали убийцами, расстрелявшими в сентябре того же года машину некоего Михаила Телущенко. Телущенко при этом погиб, нападавшие скрылись, и по горячим следам их задержать не удалось. Милицейская формулировка „задержаны по подозрению в убийстве“ в отношении них стала не более чем ширмой. Ведь, по мысли убоповцев, если не они убили Михаила Телущенко, то больше уж некому. Дело за малым — доказать.

„Нас задержали по подозрению в убийстве какого-то Телущенко. Данную фамилию раньше я не знал. Со мной стали работать оперативники, конкретно кто, я не знал, так как фамилии мне никто не называл. Всего их было пять-шесть человек — меня переводили из кабинета в кабинет, и оперативники менялись“, — говорится в объяснении Михаила Захарина прокурору Иркутской области, государственному советнику юстиции второго класса Мерзлякову…»

Как писали в те дни журналисты газеты «Версия», в этот момент Захарин еще не знал, что у сотрудников иркутского УБОПа есть свой детектор лжи — электрошок. Не знал он и того, что угон «лэнд-крузера», за который формально задержали Захарина, Баженова, Клабука и Зырянова, интересовал оперативников лишь в самую последнюю очередь. Они требовали подробностей убийства Телущенко. Ведь несколько эпизодов с угонами иномарок из центра города, которые действительно имели место, — мелочевка; раскрытие же расстрела в центре города — совсем другая история…

«…Меня поставили лицом к стене, на руках были наручники, а руки заведены за спину, — продолжает Михаил Захарин. — И в этот момент стали задаваться вопросы, я или не я угнал автомобиль, и когда я ответил, что нет, то сзади меня дважды пнули ногой. Вначале по печени, затем руками и раза два пнули в промежность. После чего я упал от боли на пол. После этого меня перевели в другой кабинет. Кто-то из четырех присутствовавших спросил, не хочу ли я попробовать электрического тока. Сами они называли это детектором лжи. После чего они рядом со мной поставили металлический ящик стального цвета, открыли крышку, там была телефонная трубка, какие-то выключатели, и сбоку были два белых провода. Их мне прикрутили к пальцам рук сзади. Я раза четыре падал со стула, так как меня трясло всего…»

Все, кто прочитал книгу Михаила Захарина, помнят, что именно после многократных эпизодов пыток электрическим током утром 4 ноября 2003 года он вскроет себе вены и, возможно, тем самым спасет себе жизнь. В ином случае у него было два выхода — дать признательные показания или умереть от удара тока. То есть для того чтобы спасти свою жизнь, иногда нужно вскрыть себе вены. В убийстве водителя Телущенко Захарин не признался, это мы уже знаем.

Можно только догадываться, как сильно спутал карты следствию тот самый Алексей Бердуто, который после своего чудесного спасения явился в УБОП рассказать о покушении на свою жизнь. И о том, что, кажется, зря Захарина пытали током…

Бердуто позже даже лично навестил Захарина в СИЗО, чтобы подтвердить: он показаний против Захарина не давал. И вот тут хочется спросить: на чем же основывалась уверенность следственных органов в том, что Захарин как-то причастен к покушению на Бердуто? Почему и зачем его любой ценой хотели сломать?

Вот еще одна цитата из уголовного дела. Показания Михаила Захарина:

«…Во время очередного допроса один из оперативников сказал: „Давай, тащи детектор лжи!“ Тогда я понял, что больше не выдержу, вытащил из левого кармана брюк бритву и порезал себе с левой стороны шею. Оперативники, увидев это, оказали помощь, перебинтовали, после этого вновь стали бить, так как увидели, что раны неглубокие. Они стали говорить, что из-за меня они теперь пострадают материально…»

В течение примерно трех недель — с 14 октября по 4 ноября 2003 года — Захарина пытались «расколоть» оперативники иркутского УБОПа: рассказывай, как убивал Телущенко. Захарин выстоял. Неожиданно для следственной группы. И тогда пришла очередь другого задержанного. Еще один подозреваемый, товарищ Михаила Захарина Олег Зырянов, дал следующие показания:

«…Они стали со мной беседовать, выяснять, как мы убили Телущенко. Я им ответил, что мы никого не убивали, тогда мужчина крепкого телосложения ударил меня кулаком пять-шесть раз в грудь…»

Олег Зырянов

Показания Олега Зырянова впоследствии будут меняться не один раз. Его будут бить, пытать, ломать. И в конце концов он «выпрыгнет» с третьего этажа из здания УБОПа в Иркутске с наручниками, застегнутыми за спиной. Следователи и прокуроры скажут, что это была попытка побега. Сложно, конечно, представить себе попытку побега с наручниками за спиной и в прыжке с третьего этажа офисного здания. Попытку суицида представить еще молено, а вот побег — с трудом. Или это вообще была попытка убийства? Тут до сих пор очень много вопросов. Сейчас этого не знает никто, кроме Олега Зырянова и тех оперативников, которые подвели Зырянова к тому окну. На суде он даст следующие показания:

«…в СИЗО меня следователь П. спросил: „Ты подумал хорошо, давать будешь показания?“ Я говорю: „Нет, я давать показания не буду, я сказал всю правду“. Он сказал: „Хорошо“. Меня вывели, когда наклоняли в машину, он мне натянул шапку на глаза и грубо затолкал в машину. Я подумал, что началось что-то… Они меня на пол бросили, С. залез сверху, поставил на меня ноги. Я говорю: «Что происходит такое, что вы делаете?»… Завели в УБОП на ул. Байкальской, 129. Сразу же С. завел меня в туалет на третьем этаже, пытался затолкнуть головой в унитаз. У меня руки были за спиной в наручниках, и что я только ни делал, чтобы он не смог меня туда затолкать. Затем меня избивали в кабинете № 302. …Заходила бабушка уборщица, я ее не раз видел, когда меня возили в УБОП на беседу. Конечно, ее спрятали, говорят, что не было никакой бабушки. …Меня просто повалили на пол и начали пинать. Чем они били, руками или ногами, я не видел… Затем они открыли окно и выбросили меня оттуда. Может быть, они не хотели меня выбросить, но они меня толкали, видимо, не удержали, и я упал. Я упал на расстоянии метра. Как куль я свалился. На мне не было ни одной царапины, как они говорят, что якобы я выпрыгнул из окна, решив покончить жизнь самоубийством. Там две рамы, обычное окно. Когда я упал, никуда я не кинулся и никуда тем более я не мог бежать. Подбежал С. с перепуганными глазами и сказал: «Ты скажешь, что ты выбросился сам. Иначе мы тебя изнасилуем или здесь, или в тюрьме и заснимем тебя на пленку». После этого они меня повезли в больницу. Там врач наложил мне гипс, посмотрели на спину, но у них не было аппарата, они не могли сказать, что у меня за травма. Врач выписал мне справку, что я нуждаюсь в стационарном лечении, что меня нужно везти в больницу. …После больницы меня увезли обратно на ул. Байкальскую (в УБОП) и до вечера по очереди допрашивали меня в кабинете. После этого пришел следователь, и вдобавок ко всему на меня завели дело по побегу, усугубляя этим нелепым обвинением в попытке побега через закрытое окно в наручниках за спиной на руках обвинение в убийстве Телущенко. Я не такой, может быть, стойкий человек, я решил сказать, что я сам выпрыгнул. Потому что после этого случая я понял, что меня точно убьют в следующий раз…

…Уже было темно, мы приехали в колонию № 6, меня завели в десятом часу. На входе у меня забрали одежду. Зачем ее забрали, я так и не понял. В колонии меня закрыли в изолятор. В камере находилось двое осужденных. Один мне прямо сказал, что ему освобождаться через несколько дней, это зависит от того, что и как я ему всё расскажу. Он сказал, что ни перед чем не остановится, он сидел в „двойке“, „мойкой“ перед лицом махал. Угрозы изнасилования были каждый раз. Я об этом позже скажу. Я был очевидцем, как это все происходит. Днем меня насильно выводили на прогулку без верхней одежды. Ее как у меня забрали, так и не отдали. Зачем они меня выводили, я не понимал. Я ходить еле-еле мог. Я полтора часа гулял по морозу. Что они делали в камере и о чем они договаривались, я не знаю. Выводили меня сотрудники, а их никто не уведомлял. Медицинскую помощь мне не оказывали. Один раз поставили какой-то укол, и всё. Адвокатов ко мне не пускали. Прошло три дня до 14-го числа, вечером также ко мне приехали оперативники. Я уже не мог терпеть. Я каждый раз говорил: „Сделайте мне хотя бы укол, дайте мне что-нибудь, я не могу ни спать, ни ходить, я постоянно ощущаю боль“. Мало того что была сломана рука, я постоянно ощущаю боль до сих пор в позвоночнике. Меня никто так и не долечил. Половину курса я прошел, потом без всяких объяснений меня перевели обратно на одиночное содержание. Я не выдержал: 14 ноября я оговорил себя, лишь бы меня оставили в покое. Так и появился протокол моего допроса от 14 ноября…»

Но двумя месяцами позже — 22 января — в деле появился еще один протокол, якобы подписанный Зыряновым. Почему якобы? Потому что на суде он будет отрицать его существование. Этот протокол сразу получит гриф секретности, в том числе и от самого Зырянова. На суде он скажет, что не давал показаний против кого бы то ни было. Его подписи действительно не было и под текстом показаний. История этого секретного протокола уникальна еще и тем, что, когда на суде «секретный протокол» был рассекречен и зачитан, все указанные в нем участники следственного процесса, ознакомившись с ним только в суде, в один голос отрицали свое участие в сборе этих показаний. А ведь именно в этот «секретном» протоколе, непонятно как и кем полученном и подписанном, содержались «признательные показания» Зырянова, которые и легли в основу всего приговора…

«Секретный протокол» от 22 января, тайно родившийся в темных коридорах иркутского СИЗО, сыграл ключевую роль в судьбе Михаила Захарина — его товарищ, Олег Зырянов, не выдержав боли и страданий, переломанный и раздавленный, якобы подписал некий документ, в котором было сказано, что участниками покушения на Телущенко и Бердуто, как и убийства Киселя, были Михаил Захарин и его старший товарищ Павел Баженов. Всё. Это сухой юридический факт. Точка.

Как объяснить то, что случилось с Зыряновым, который ничего подобного не говорил, а потом вдруг подписал секретный лист бумаги, позже зачитанный в суде? Очень просто. Объяснить его физическое состояние и резко изменившиеся показания очень просто. Адвокаты Зырянова и другие знакомые с делом люди считают, что Зырянов резко менял свою позицию исключительно потому, что между допросами он попадал в камеру к Нацисту — в ту самую пресс-хату, в которой до него сидел чудом выживший Захарин.

«…После 12 января 2004 года меня перевели в камеру № 218, где я содержался с Ефремовым, кличка Нацист. Сказать, что он меня мучил, это ничего не сказать: не давал есть, спать. Кроме того, он мне показывал бумаги, в них, как он говорил, показания Клабука, где мы якобы совершили убийство Киселя. Когда меня завели в камеру, он был один… Сказал, что мы „отморозки“, расстреляли Киселя. Я сначала опешил, думал, еще сюда меня приписывают. Я сказал, что я ничего не знаю. Он мне начал рассказывать, как мы якобы расстреляли Киселева возле „Труда“. Сначала я опешил и молчал. На следующий день он вышел куда-то по СИЗО, пришел и принес папку. Папку раскрыл, там были бумаги, показания, с его слов, Клабука, где говорилось, что мы убили, расстреляли Киселева. Методично он мне внушал это каждый день, что это сделали мы: я, Баженов и Захарин. Баженов и Захарин стреляли, а я якобы перегородил дорогу… Пробыл я у Нациста с 14 до 24 января, десять дней. Через день туда перевели еще какого-то. Меня Нацист не бил, он мне просто говорил: «Вот видишь, Клабук сразу всё понял, написал, не доводи до того, чтобы тебя здесь били или насиловали». Я понимал, что это были не просто слова. Через три дня туда перевели еще одного парнишку, его каждый день били и через день насиловали при мне. Он кричал, но никто не подходил. Никто никак не реагировал. А я не вмешивался, потому что сидел и боялся. Страх сковывает, ничего не можешь сделать. Они из него не выбивали показания, он им не нужен был. Это было наглядное пособие для меня: что вот, посмотри, что мы можем… Я не мог никак выйти из этой камеры. Там не было ни проверок, ни бань, ни парных. Я сидел десять дней и ни разу не сходил в баню. Обычно проверки проходят — открывают дверь камеры и либо считают тебя, либо ты выходишь, в камеру заходят, проверяют. Ни разу никто не зашел в эту камеру. Оперативник С. при этом мне прямо в лицо угрожал физической расправой, уверял, что все мы в любом случае дадим признательные показания. Как он выражался: „Кто быстрее купит билетики? Кто быстрее из вас билеты купит? Билетов мало, успевайте, потом поздно будет. Зачем тебе все это надо?“ Обещал золотые горы: „Вытянешь билетик, тебе будет снисхождение на суде, мы скажем, у нас есть свои связи. Характеристику хорошую дадим“. Много чего наговорил: „В последующем окажем тебе помощь. Выход по УДО. Даже можем тебя освободить“. Хитрый человек. Сам он ничего не делал, а делали кому он приказывал — оперативники. Он был главный. Нацист продолжал на меня давить. Я уже говорил, что был со сломанной рукой, в гипсе. Я не мог оказать реального сопротивления Нацисту и его подручным. Я попытался один раз это сделать, когда меня вывели по СИЗО. Я написал жалобу на действия сотрудников УБОПа, на администрацию СИЗО и на Ефремова… На следующий день Нацист уже узнал, что я жалобу написал. Трудно описать. Он был взбешен. На моих глазах происходили изнасилования, я думал, что всё. Он мне сказал, что я допрыгался. И что из камеры я нормальным мужиком не выйду. И вообще сказал, не выйду живым и ничего ему за это не будет, шеф „отмажет“. Он мне сам говорил, что он милиционер, говорил, что он „зэк с кокардой“ говорил: „Хоть я всю жизнь сижу, я — мент. Поэтому, Олег, чем быстрее, тем лучше надо подписать бумажки…Все это я делал, чтобы сохранить себе жизнь, избежать пыток и позора со стороны „нацистов“…»

Павел Баженов и Михаил Захарин

По словам Олега Зырянова, Нацист требовал от него показаний о том, что Баженов и Зырянов входили в так называемую «группировку Михаила Скрипника», одного из крупных предпринимателей Иркутска того времени, и по его указанию расстреляли Киселя и Телущенко. Зырянов, подписав после падения из окна показания, свидетельствующие об участии Скрипника, Баженова и Зырянова в покушениях на Киселева и Телущенко, легитимизировал их арест. Никто из них впоследствии не признает своего участия в инкриминируемых им преступлениях. Но если Зырянов выстоит, пережив пытки электрошоком и «пресс-хату», то Баженова будет ждать совсем другая судьба. Вскоре его найдут повешенным в камере иркутского СИЗО. Сохранится только фактически посмертная записка, которую Баженов перед смертью успел передать на волю. Больше ничего он написать не успел…

«…14 октября 2003 года я был задержан сотрудниками милиции, зверски избит… сотрудниками СОБРа… В то время как я лежал на холодной земле лицом вниз, меня били ногами по голове, по телу, по ногам и рукам, на застегнутые наручники мне наступили ногами всем весом, застегнув их так, что через некоторое время я не чувствовал своих рук, они онемели, и я не мог пошевелить даже пальцем. Когда меня доставили в отдел (УБОП), через некоторое я понял, что когда меня задерживали, то это были только цветочки. Оперативники издевались надо мной около полутора суток, меня раздевали донага и, пристегнув наручниками к батарее, били руками, ногами, палкой по голове, телу, рукам, ногам, в пах, подключали ко мне электрический ток, требуя, чтобы я признался в преступлениях, которые я не совершал…

…После этого я был помещен в СИ-1 Иркутска. Я думал, что издевательства закончились, но на самом деле все только начиналось. Меня постоянно переводили из камеры в камеру, где я содержался с лицами, ранее судимыми и уже осужденными. Мне не давали спать, есть, пить по ночам, а утром меня вывозили в УБОП, где продолжались издевательства со стороны сотрудников; так продолжалось около десяти дней, все это время я не имел возможности встречаться со своим адвокатом… Позже меня этапировали в СИ-1 г. Красноярска, где опять же меня постоянно переводили из камеры в камеру, причем везде сокамерники оказывали на меня психологическое и физическое давление с целью получения от меня информации касаемо моего уголовного дела, при этом показывая прекрасную осведомленность с материалами дела и не скрывая от меня, что из Иркутска было негласное распоряжение сломать, уничтожить меня физически и морально. 11.12.03 я был доставлен в город Иркутск, мне продлили сроки содержания и снова поместили в СИ-1 Иркутска. Через некоторое время я повстречался со следователем С., и он мне сказал, что сделает все возможное и невозможное, чтобы посадить Скрипника, что это распоряжение сверху, дело его чести, и ради этого он не остановится ни перед чем. Что ради получения звезд на погоны он пойдет по головам. От меня требовались порочащие Скрипника показания. После этого в СИ-1 г. Иркутска со мной начали „работать“ с особым усердием. У меня не было возможности отправлять жалобы, письма, записаться на осмотр к врачу, я был лишен бани, прогулки, возможности получать передачи с продуктами, личными вещами, лекарства, предметы гигиены и первой необходимости. Меня избивали и издевались надо мной, добиваясь одного: чтобы я делал так, как говорит С. Он угрожал, что по его распоряжению меня изнасилуют, сделают мою жизнь в тюрьме невыносимой. Он утверждал, что я у него не первый такой, что это целая система, отработанная годами. Через несколько дней в камеру, где я находился, ночью вошли несколько человек, они напали на меня, скрутили, связали и изнасиловали, засняв все это на видеокамеру. Вскоре опять появился С., держа в руках видеокассету, он спросил, достаточно ли мне и готов ли я сотрудничать. Получив отрицательный ответ, Савкин сказал, что тогда будут страдать мои близкие — жена, родители. Что он сфабрикует против них дело. Конкретно он говорил о моей жене Н., якобы за девять лет совместной жизни она могла быть невольной свидетельницей подготовки какого-либо преступления, могла слышать что-либо, наконец просто можно было подкинуть ей наркотики. С. дал мне время подумать над этим… Позже в кабинете у Савкина произошло следующее: узнав, что я по-прежнему ничего не надумал, Савкин набрал номер телефона Н. (жены) и, узнав, одна ли она, не слушает ли ее разговор кто-нибудь еще, сказал ей, что если она желает увидеть своего мужа, то должна собраться, никому ничего не говорить и, когда ей позвонят дополнительно, прийти в УБОП… Когда дело касалось меня одного, я готов был терпеть что угодно, но когда коснулось моих близких, мне ничего не оставалось, как сделать так, как требовал от меня С. Я собственноручно написал под диктовку С. все, что ему было нужно, и согласился дать показания…

…С. сказал мне, что меня либо повесят, либо введут мне большую дозу сильнодействующего наркотика. Я очень сильно хочу жить, так как я еще молод и очень люблю маму, отца, младшего брата Владимира и свою супругу Н. …Хочу объяснить, почему обо всем происходящем я не говорил своим адвокатам и не указывал в жалобах. Я на собственном примере убедился, что никто не в состоянии помочь человеку, находящемуся в СИЗО, избежать милицейского произвола. А с каждой написанной жалобой условия моей жизни становились всё невыносимей…»

После того как Павел Баженов был найден повешенным в своей камере вскоре после изнасилования, а Олег Зырянов после прыжка с третьего этажа и знакомства с тем же Нацистом подписал некий протокол с признательными показаниями, тучи сгустились, как это ни странно, вокруг Михаила Захарина, который, несмотря на все вышеперечисленные аргументы своей защиты (алиби и показания основных свидетелей — даже со стороны обвинения), оказался наиболее удобной фигурой для показательно жестокого наказания. На суде Зырянов признал факты совершенных им угонов иномарок. На пожизненное заключение эти факты не тянули ни разу.

Это вам скажет любой юрист.

Но не любой Нацист. Профессиональный осведомитель, попавший первый раз в «зону» за убийство «по малолетке», верный прислужник местных вертухаев и следователей, стукач и специалист по тюремным пыткам. Его роль в деле группы Захарина — Баженова — Зырянова сложно недооценить. На суде Захарин так описывал свое знакомство с одним из главных свидетелей обвинения против себя:

«…В камере находилось два человека, один из них был Ефремов Сергей. Он сразу сказал мне, что я должен рассказать ему и признаться в преступлениях, в которых подозреваюсь. На протяжении целого дня он угрожал мне избиением и заставлял меня написать чистосердечное признание. Вечером он дал мне листок бумаги и ручку, сказав, чтобы я написал всё и во всем признался. Я отказался, тогда он взял полотенце и попытался меня придушить, но у него ничего не получилось, так как я оказал сопротивление ему. На протяжении пяти дней он оказывал на меня моральное и психологическое давление, не давая есть, спать, оскорблял меня и угрожал физической расправой. 20 октября я не выдержал и попытался покончить жизнь самоубийством, вскрыв себе вены лезвием от бритвы. Меня перевели в камеру 135. Сокамерники перевязали мне руку, я поел и поспал. Через полчаса ко мне опять заводят этого Ефремова и еще его сокамерника по имени Толя. Ефремов сказал, что я никуда от него не денусь, и попросил перчатки у Анатолия. Я понял, что меня сейчас будут избивать. Завязалась драка, у меня открылась рана, потекла кровь. Ефремов избивал меня, я как мог защищался. Через минуты три-четыре открыли дверь два дежурных, избиение остановилось, я истекал кровью. Ефремов сказал дежурным „всё в порядке“ и что он скоро закончит».

Парадокс этого отнюдь не рядового судебного процесса заключается в том, что фактически основным свидетелем обвинения против Захарина оказывается уголовник-рецидивист Нацист, прославившийся своими карательными пытками. Если Захарин и был сто раз виновен во всех инкриминируемых ему преступлениях, неужели у всей правоохранительной системы Иркутской области не нашлось ни одной улики, ни одного показания, ни одного свидетельства, кроме выбитых профессиональным палачом? Нацист, напомню, был не только сокамерником Захарина, после чего тот дважды пытался покончить с собой, он был последним прижизненным сокамерником Баженова, который повесился (или был повешен) в камере того же иркутского СИЗО. Следователи уверенно опирались на его показания и свидетельства, им сочувственно внимала судья. Это не эмоции, это просто факты.

О Нацисте. Он сидит. И будет сидеть всю жизнь. Другой жизни для себя этот человек и не представляет. Он — «человек тюрьмы». Да, такие бывают. Он не может жить на воле и не будет там жить. Но в тюремных застенках он будет служить «системе» — мучить, пытать, убивать, если скажут. И на его показания будут опираться суды. Будут писаться приговоры. Скольких человек Нацист вместе со своими покровителями приговорят к пожизненному?..

О приговорах. Михаила Скрипника, которого следствие обвинило в «создании и руководстве бандой, умышленном убийстве, вымогательстве и грабеже», суд приговорил к двадцати трем годам лишения свободы в колонии строгого режима. Михаил Захарин, как мы знаем, получил пожизненное заключение, которое будет отбывать в колонии особого режима. Артёму Клабуку судом назначено наказание сроком двадцать один год, Олегу Зырянову — двадцать лет колонии. Павел Баженов погиб и похоронен родными.

Что касается Бердуто, то вскоре после дачи показаний о невиновности Захарина и Баженова в покушении на самого себя он был приговорен Иркутским областным судом к пожизненному заключению. Парадокс ситуации в том, что судьба уготовила жертве покушения Алексею Бердуто то же самое наказание, что и обвиненному в организации этого покушения Михаилу Захарину. Оба они отрицают свою вину. До сих пор.

Если вы внимательно читали книгу Михаила Захарина, вы наверняка обратили внимание на то, что он практически никак не комментирует свое уголовное дело, показания, данные против него, поведение своих товарищей, которые вели себя по-разному в зависимости от тех обстоятельств, в которых они оказывались. Не нам сейчас судить тех, кто давал или не давал те или иные показания, определявшие дальнейшую судьбу главных действующих лиц этой истории. Тем более что сам Михаил Захарин в финале своей саги говорит о том, что когда-то «всех нас взвесят и оценят». И это будет по-настоящему справедливый суд. У меня только один вопрос: может ли свершиться этот справедливый суд «по эту сторону рая»? То есть здесь и сейчас? Или надо дождаться, пока нас «взвесят»?

У Миши Захарина есть сын. Маленький. Его возраст, согласно приговору иркутского суда, даже был зачтен в качестве снисходительного обстоятельства. Не сильно, правда, эта мера снисхождения выручила, да? Я не знаю, когда сын приедет к отцу на свидание, что они друг другу будут говорить. Но что-то надо. Сын ведь растет. У него есть вопросы. Их сердца и так уже разговаривают. Невидимая ниточка родной крови давно уже соединила их воедино. Это будет важная встреча. О чем спросит его сын? Готов ли сам Михаил к его вопросам? Вот что я у него бы спросил, если бы у меня была такая возможность…

Я однажды слышал историю о том, как взрослый, в общем, мужчина лет пятидесяти от роду за неделю до дня рождения дочки сбежал из колонии строгого режима, которая в такой глухой тайге была запрятана, что живым и выбраться-то не считалось возможным. Он шел три дня — шел туда, где жила его семья. Через тайгу, через Сибирь, пешком. Стоит ли говорить, что дорог тут отроду не было, а местные полицейские все тропы вокруг знали с детства и дураками не были — понимали, куда он идет. Когда через несколько суток мужик пришел в свою сторожку к жене и пятилетней дочке — и, кстати, к дню рождения успел, и даже какого-то самодельного березового медвежонка смастерил, — наряд полиции дома его, конечно, уже ждал. Ну и правильно. А куда ему идти еще, дураку? Говорят, вроде ему еще «пятак» за побег накинули. Поздравил дочку. И поехал обратно. Этот поступок логически объяснить нельзя. Это поступок человека из «того мира». И мы здесь, «на воле», его не поймем. Как не понимаем мы и истинно русскую мудрость про «суму и тюрьму». Такой фразы, про «не зарекайся», нет ни в одном другом языке мира…

Мы живем по другим законам, нам снятся другие сны, мы видим другое небо, время у нас имеет другую цену, и при этом нас с «тем миром» разделяет очень зримая граница — километры колючей проволоки, которой перетянута вся Россия с запада на восток. И нам порой кажется, что мы живем где-то очень далеко от «Полярной совы» — от этой страшной заснеженной зоны, где и солнца-то не видно в узкое окошко камерного блока. Но наши миры рядом — намного ближе, чем нам кажется. И грань между ними иллюзорна. А ключевая разница между этими мирами состоит в том, что попасть туда намного проще, чем оттуда вернуться. Книга ведь и об этом тоже…

Михаил Захарин, заключенный «Полярной совы» с пятнадцатилетним стажем, приговоренный к пожизненному заключению в стенах самой строгой тюрьмы России, на этих страницах рассказал нам свою историю. Он написал эту книгу для того, чтобы перевернуть страницу своей жизни. По его собственному признанию, он «понял данный ему урок, научился преодолевать себя, узнал свой предел прочности». И собирается двигаться дальше. Как это, жить дальше? — спросите вы. Как жить там, где нет свиданий с родными, где небо размером с мусорный бак, где нет свободы и выбора? Куда тут можно двигаться? Зачем? Он решит сам. Михаил Захарин знает, что делать дальше в ситуации, когда, кажется, уже нечего делать. Не нам судить его и не нам его оправдывать. Он нас об этом и не просит.

Сегодня Михаил Захарин просто хочет быть услышанным и понятым нами. Это то немногое, что мы можем сделать. Не для него. Для себя. Он ведь написал эту книгу для нас.

АНДРЕЙ КАЛИТИН