Приказ обсуждению не подлежит

Пролог В ЗАКРЫТОМ РЕЖИМЕ

Человек лет двадцати пяти, одетый в синюю тюремную робу, сидел перед профессиональной видеокамерой «Сони» и держал свободные руки на коленях. Его лицо, с синяками и ссадинами, скрывала белая маска с прорезью для глаз, похожая на широкий колпак и ниспадающая на плечи. Если бы его раздели, то ужаснулся бы даже репортер катарского телеканала «Аль-Джазира», проводивший съемку. От бесчисленных побоев на теле заключенного не было живого места.

Первый же допрос в следственном изоляторе сирийской госбезопасности начался с пыток. Не сразу, но по истечении сорока восьми часов молчания арестованного. Им предшествовало ленивое откровение человека лет пятидесяти пяти, которого оперативники «Мухабарата» называли полковником:

– Своих пытаем…

А продолжение стояло в его блеклых глазах: «Чего говорить о чужих…»

Человек, сидящий перед видеокамерой, прошел хорошую подготовку, он мог работать практически в любой восточной стране. У него был безупречный ливанский акцент, так что невозможно определить его национальность, хотя по виду он – европеец. Вряд ли славянин – пришли поначалу к неверному выводу оперативники службы сирийской госбезопасности: волосы черные, глаза карие, нос с горбинкой. И сейчас он говорил на арабском, делая короткие паузы. Ему оказали услугу: скрыли лицо, чтобы его не узнали родственники. А те, к кому он обращался, узнают его в любом случае.

Он был в звании лейтенанта российского ВМФ и говорил глуховатым голосом. Но в ушах российского офицера стояли слова руководителя спецоперации: «Хорошо поработали, ребята. Конец связи».

– Я не называю своего имени. Но я обращаюсь к руководству своей страны. Я один из тех людей, которые ликвидировали Магомеда, также известного под именем Мохаммед-Эфенди. Я и мой товарищ остались живы, и мы находимся в тюрьме. Мы просим руководство нашей страны принять меры к нашему освобождению. Еще есть время подготовиться к переговорам, чтобы обе стороны подошли к вопросу об освобождении с пониманием и готовыми предложениями…

Он неотрывно смотрел в объектив видеокамеры и знал, что произойдет дальше…

«Конец связи».

– Я по-прежнему не называю своего имени, но по-прежнему обращаюсь к руководству своей страны. Я один из тех людей, которые ликвидировали Магомеда, больше известного по имени Мохаммед-Эфенди, на его вилле. Мы просим руководство своей страны принять меры к нашему освобождению…

– …Власти страны, в которой я нахожусь под стражей, в последний раз любезно оказали мне услугу не называть ни свого имени, ни имени моего товарища, а также страны, гражданином которой я являюсь. У меня не осталось сил, ровно через месяц я назову свое имя на своем родном языке, имя руководителя, который проводил спецоперацию по ликвидации Мохаммеда-Эфенди. Я буду вынужден назвать страну, гражданином которой я являюсь. Я очень прошу: сделайте все возможное для нашего освобождения. Мне не хочется думать, что о нас забыли, и я прошу прощения за то, что буду вынужден сделать – назвать себя. Прошу вас, не думайте, что я подстегиваю вас таким образом, просто – я повторяю – у меня не осталось сил…

Генерал-майор Борович, возглавлявший управление «М» Минобороны, в очередной раз перечитал досье на четверых человек. Трое из них проходили службу в Главном разведывательном управлении, но в силу разных причин оставили занимаемые должности. Один из них – майор Вячеслав Казанцев – уволился в декабре прошлого года. В ГРУ он работал в Восьмом управлении (отдельные страны). Причина увольнения неизвестна. «Истинная причина», – поправил генерал-майор. Стены «Аквариума» Казанцев покинул тихо, можно сказать, незаметно. И сам он был личностью серой. Генералу же для предстоящей работы нужна была кандидатура более яркая, но с существенной поправкой: засветившаяся.

Следующий – подполковник Александр Ерников. Боевой офицер, командовал батальоном спецназа, был уволен со службы после того, как бойцы его подразделения в июне 2003 года провели зачистку в одном из сел Курчалоевского района Чечни, в результате которой погибли четверо мирных жителей. Однако оправданием, что ли, для комбата Ерникова послужили девять убитых во время этой спецоперации боевиков, среди которых оказались трое арабов-наемников.

Полковник Михаил Артемов. Две страницы машинописного текста на военного разведчика просились называться «Делом Артемова». Нет, с «Делом Веннерстрема» (предательство генерала ГРУ Полякова, который выдал ЦРУ агента советской военной разведки Сига Веннерстрема) оно равняться не могло даже качественно. Артемов работал на ГРУ, и только на ГРУ, «в связях, порочащих его», замечен не был. Кроме единственного случая, который и стал роковым в карьере сорокалетнего полковника военной разведки.

Неофициальная характеристика на старшего оперативного офицера Артемова была короткой: «Честный малый». На официальную же не хватило материалов. Генерал Борович возглавлял управление Минобороны, и доступ к x-files военной разведки для него был закрыт наглухо, как чугунным люком.

По идее, Александр Борович сделал выбор, остановившись на кандидатуре Михаила Артемова, но его отпугивала эта неофициальная характеристика: «Честный малый». Много лет проработавший в оперативном управлении Главка. Честный, но с огромным родимым пятном. Что, конечно, не очень красит человека. «Родимое пятно», – хмыкнул над точным определением генерал. От рождения. Все привыкли к нему и не замечают. Но вот родинка вдруг становится заметной, словно кусок грязи, брошенный в лицо.

В связи с этим Боровичу вспомнилось из катехизиса Кира Булычева: «Честность тоже может стать опасным колющим оружием».

И еще из советов писателя-фантаста: «Когда хочешь ударить ногой кошку, посмотри, не занес ли над тобой ногу слон. Помни, что, когда тебя ставят перед выбором: «Направо пойдешь – голову потеряешь, налево пойдешь – все остальное потеряешь», следует поискать третий путь. Позвоните маме. Ведь уже три дня вы никак не соберетесь это сделать».

Борович снял трубку и позвонил – военному прокурору генералу Румянцеву. И не воспользовался советом человека с ястребиным профилем, но добрыми улыбчивыми глазами: не посмотрел, не занес ли над ним ногу слон.

– Борович. Здравствуй, – приветствовал генерал прокурора. – Еще раз уточни, на какое число назначены последние слушания по делу Артемова.

– На 25 марта, – прозвучал ответ Румянцева. – 29-го, в понедельник, будет оглашен приговор.

– Это точно? – Борович на полях досье сделал пометку: 25–28 марта.

– Точнее не бывает.

«Впритык», – подумал начальник минобороновского управления. Фактически он успевал к визиту главы немецкого военного ведомства в Россию.

– Прессу допустят на оглашение приговора? – спросил он.

– О чем ты говоришь!

– Да или нет?

– Да нет же! Все заседания по делу Артемова носят закрытый характер.

– Хорошо бы запустить в зал суда парочку журналистов. Хотя бы как частных лиц.

– Я такие вопросы не решаю. – Генерал Румянцев первым положил трубку. Он и не поздоровался с коллегой, и не попрощался. На что Борович даже не обратил внимания.

Александр Анатольевич не без оснований вспомнил о другом визите, состоявшемся не так давно. В Москве побывал министр обороны Сирии Мустафа Тлас. Сирийский генерал сделал заявление на приобретение новейшего наступательного оружия: оперативно-тактических ракет «Искандер», ударных вертолетов, истребителей Су-30, ракетных катеров класса «Молния» и прочего в том же духе. У Сирии солидного финансового фундамента нет, размышлял Борович, это всем известно. Однако молодой президент Башар Асад идет путем своего отца Хафеза, который был непременным участником всех антиизраильских коалиций. Но если заявка на оружие сделана, то кто-то обязательно проплатит.

На Ближнем Востоке опять назревала новая война.

Разразись она завтра – это облегчило бы положение крупных российских военачальников и самого генерала Боровича, готовивших очередное диверсионное мероприятие на территории страны, с которой по сей день Россию связывал договор о дружбе и сотрудничестве, подписанный еще в 1980 году.

Имея неплохой материал на эту тему, начальник управления даже посидел за картой. Он словно планировал вторжение в Израиль.

Оперативный замысел такой операции предусматривает восстание палестинцев и атаки их формирований. Одновременно на территорию Израиля должны проникнуть и присоединиться к действиям палестинцев диверсионные формирования Ливана и Сирии. Наступательная группировка ливанской армии во взаимодействии с сирийским танковым корпусом и подразделениями «Хезболлы» с рубежа Нагура – Бинт – Джебель прорывает израильскую границу и продвигается в направлении Афулы. Сирийская армия, сосредоточившись юго-восточнее Голанских высот, наносит удар встык между их южных скатов и иорданской границы в направлении Хайфы. Сирийские же танковые дивизии поворачивают на юг, наступая по прибрежной долине на Тель-Авив… [2]

«Авантюра?» – спросил себя генерал. Да – если бы не один существенный факт – наличие целой палестинской армии внутри страны. Он и обуславливает очевидную реальность войны с перевернутым фронтом, срыв мобилизационных планов…

Основная группировка сирийских войск расположена в южной части страны, а с началом военных действий оголится и западная часть – побережье, основные силы ВМС будут переброшены на юго-запад. Из пятнадцати вертолетов в районе Латакии останется пара и ни одного танкодесантного корабля. Лишь батареи противокорабельных ракетных комплексов останутся на своих местах.

Генерал даже посмотрел в окно, выходящее на Пречистенку. Он словно надеялся разглядеть колонны танков, двигающихся маршевой скоростью в сторону Израиля, и – пустынный берег в районе сирийского порта Латакия…

Он подумал о том, что визиту главы бундесвера в Россию будет предшествовать визит самого Боровича в Германию. Через пять дней – в среду, 24 марта – Александр Анатольевич ступит на немецкую землю как частное лицо. А встречать его будет группа из отдела боевого планирования управления «М».

…Полковник Михаил Артемов не оправдывался, не напирал, он просто излагал факты, большая часть которых не могла быть подтверждена документально, разве что подкреплена свидетельскими показаниями. За два часа он ответил на множество вопросов. Все они, разумеется, касались генерал-полковника милиции Кудряшова и его убийцы – морского пехотинца Николая Ильина.

– За день до убийства замминистра Кудряшова вы встречались с Николаем Ильиным?

– Да.

– О чем шел разговор между вами и Ильиным?

– Это конфиденциальная информация.

– Допустим, таковая имела место, когда вы беседовали с ним в спецвагоне. А три недели спустя Ильин говорил о своих планах?

– Нет.

– Разве?

– Скажем так: я мог догадаться о его намерениях.

– Могли догадаться или догадывались?

– Ильин был единственным человеком, кто мог доказать вину генерала в смерти спецназовцев. Не перед следствием, не перед судом… Он сказал: «Я не хочу, чтобы все об этом знали, я хочу, чтобы знал ты».

– Простой матрос обращался к вам, старшему оперативному офицеру военной разведки, на «ты«?

– Такая форма общения устраивала нас обоих.

– Мы сделаем выводы из ваших слов.

– Не сомневаюсь.

Один резкий голос сменил другой, еще более каркающий:

– Не зарывайся, полковник!

На смену «злому» следователю пришел «не очень злой».

– Еще раз изложите хронологию событий.

– 20 февраля в 7.10 я прибыл в Новоград рейсом самолета Москва – Новоград. В восемь ровно я был на железнодорожном вокзале Московский. В 8.30 приготовился к беседе с осужденным Ильиным. Начальник этапа пошел за осужденным, а я приготовил все для беседы, наговорил на диктофон: «Новоград, вокзал Московский, вагон с этапированными, 8.31…» [3]

– Чем вы руководствовались, склонив старшего лейтенанта Родкевича к нарушению инструкций конвойной службы?

– Я уже отвечал на этот вопрос.

– С какой целью вы прибыли в Новоград?

– Это закрытая информация. Я только что об этом говорил.

– Какие вопросы вы задавали Ильину? Почему запись на пленке оказалась стертой? Почему в вашем портфеле не оказалось никаких бумаг?

– Отчего же?.. Там были газета «Военно-промышленный курьер», журнал «Лиза». Чем не бумаги?

Последний допрос в Генпрокуратуре вышел особо нервным, вопросы повторялись с невероятной частотой и постоянством. Следователи, получив указания сверху, не допрашивали, а морально молотили, избивали полковника военной разведки до синяков, до предсмертных судорог. Суд над ним также будет походить на расправу. Он пройдет в закрытом режиме; есть люди, которые предаются суду в обстановке полной секретности, и они чаще всего получают пожизненные сроки.

Военный судья спрячет под черной судейской рясой форму – но так, чтобы были видны отложной воротничок кителя и нарочито ослабленный узел стильного, не по форме, галстука. Он зачитает приговор скороговоркой, так что ничего разобрать будет нельзя. Полковника лишат воинского звания, «бантиков… ленточек… то есть орденов», как сказал бы один из героев Луи де Фюнеса. А у Артемова и нет «настоящих» наград, лишь алюминиевые, отстреливающие в честь какого-нибудь армейского юбилея, «болванки». Себе мог сказать, что наработал на коротенькую орденскую планку, но, по-булгаковски, никогда ничего не просил у тех, кто над ним. Он не мог сказать, что очень уж любит свою работу, а просто, скрывая что-то сентиментальное в груди: «Я это дело люблю». Неопределенно, но верно.

Артемов ничего такого не планировал, но буквально выдал в своем последнем слове. Судья, прежде чем удалиться на последнее короткое совещание, спросил, есть ли что сказать его подопечному.

– Да, – ответил Артемов, вставая и застегивая пуговицы на кителе. И процитировал Шнура, отчего судья весь закутался в свою мантию; он слушал военного разведчика с выпученными глазами. – «Нет друзей и нет приятелей, нет врагов и нет предателей. Многим из нас уже жить не хочется, все мы дрочим или дрочимся». У меня все, ваша честь.

Получасом позже с груди полковника Михаила Артемова содрали «алюминиевые болванки» и смотали шелк с его звезд на погонах в грязно-золотистый клубок…