Приказ самому себе

ПРИКАЗ САМОМУ СЕБЕ

В первый день зимних каникул Женя вышел утром из дому и замер у дверей. Морозец совсем небольшой. Ветра никакого. Мириады крупных снежинок медленно, будто нехотя, опускались на землю. Они падали давно. Тротуары, только что очищенные дворниками, тотчас покрывались пушистым ковром. Шеренги акаций в таком ослепительно-белом убранстве, что на них больно смотреть. Карнизы, балконы домов потеряли строгие формы, стали воздушными, сказочными. А снег все шел и шел. Сквозь белую пелену на противоположной стороне улицы Энгельса виднелась сверкающая стеклом и пластиком громада детского универмага «Солнышко». По мягкой дороге неслышно катили автобусы, машины с белыми снежными шапками на крыше.

Не успел Женя сделать и десятка шагов к кинотеатру «Ростов», как в кепку ударил снежок. Тотчас другой раскололся на груди, запорошил лицо снежными брызгами.

— Что за дурацкие шутки! — оборачиваясь, крикнул он и увидел хохочущую Зойку с третьим снежком в руках.

— Ах ты так, Липучка! Так на тебе!.. На… Получай!

Зойка в новеньком светло-сером пальтишке скакала на тоненьких ножках, ловко увертывалась от его снежков и хохотала. Прохожие смотрели на них и улыбались.

— И мимо!.. И мимо!.. Эх ты, снайпер!.. Опять мимо.

Женя подбежал и почти в упор бросил три снежка:

— Вот тебе! Что? Мимо?!.. Вот!.. Вот! — первый снежок сбил с нее шапочку с помпоном, второй попал в затылок. Она вдруг обернулась, и третий ударил прямо в лицо. Тоненькая фигурка Зойки болезненно изогнулась. Прижав к лицу руки, она медленно побрела к заснеженной скамейке.

Горячая волна стыда опалила Жене щеки.

— Что ж ты стоишь, как памятник?! — окликнул мужчина в полковничьей папахе. — Обидел девочку, так беги извинись.

Женя благодарно глянул на него и кинулся к скамейке.

— Зойка!.. Зоя! Я не хотел. Больно? Ну, покажи, — он оторвал руку Зойки от лица и увидел размазанную по щеке кровь. Наверно, в снежок попал кусочек льда. Женя выхватил платок и стал вытирать ей лицо. Но кровь все сочилась. Тогда он схватил Зойку за руку и потащил за собой.

— Куда ты?! — уперлась она.

— К нам! У нас йод есть. Идем!..

Лифт мигом доставил их на седьмой этаж. А через пять минут после оказания первой помощи инцидент был забыт совершенно.

Зойка в новом праздничном платье на цыпочках передвигалась вслед за Женей по квартире от одного чуда техники к другому. Особенно ей понравились самооткрывающаяся дверь и «лентяйчик». Она раз пять просила открыть дверь при помощи портфеля. И каждый раз, когда дверь бесшумно отворялась, от восторга хлопала в ладоши. Зойкины зеленые глаза сияли.

— Какая чудесная непосредственная девочка! — улыбаясь, шепнул наблюдавший за ней дедушка. — Ты, гляди, не обижай ее.

— Что ты, дедушка, — тоже шепотом ответил Женя и покраснел.

— А можно «лентяйчик» мне почистит? — робко попросила она. Поставила ногу в отверстие и потянулась к черной кнопке.

— Что ты делаешь?! — крикнул Женя.

— А что?! — испуганно отдернула руку Зойка.

— Так туфли желтые, а кнопку нажимаешь черную. И они враз черными станут. Жми вон ту, коричневую.

Зажужжали внутри моторчики, зашоркали щетки. Зойкины и без того чистые туфли залоснились светлым глянцем. Она в восторге запрыгала и даже погладила «лентяйчика»:

— Умница… Жень! У вас как в правдашнем дворце из сказки. А твой папа, раз он все придумал, как добрый волшебник.

Ну ты скажешь! — смутился Женя. — Не все он. Многое другие придумали. А он только переделал по-своему…

Когда часы пробили двенадцать, Зойка ахнула:

— А кино! В полпервого «Зеленый фургон» в «Ростове»!

— Так и я хотел! — вспомнил Женя. — Билеты взять себе и Зинке с Сашей. А тут ты со снежками налетела.

Зойкины глаза погрустнели. Она потянулась к вешалке за пальто. Сказала тихо, ни к кому не обращаясь:

— Я два билета взяла. Но Сильва же не успеет теперь, она три часа собираться будет… Придется продать…

— Зачем продавать?! — вмешался дедушка. — Вот и сходите вместе. Тем более — ты проштрафился. Барышне нос расквасил.

— Ну, дедушка! — возмутился Женя.

— Ладно-ладно, Женька! Не фыркай! Вот бери. Тут и на билеты, и на конфеты хватит. А ну, марш отсюда!

Зойка с Женей в момент оделись и, перепрыгивая через три ступеньки, побежали вниз по лестнице.

Дедушка, Павел Устинович, так разрекламировал Зойку, что и мама, и папа захотели непременно ее увидеть.

— Когда придет Зоя? — спросила мама.

— Откуда же я знаю! — смутился Женя.

— А ты, дружок, — вмешался папа, — вообще-то ее приглашал?

— Что ты, Миша! — усмехнулся дедушка, кивнув в сторону Жени, не знавшего, куда деться от этого разговора. — Наш Евгений Михайлович — современный молодой человек. У них только деловые контакты. Расквасил нос девочке — и пожалуйста! В дом пригласил! Вот набьет ей синяк под глазом, может, тогда снова пригласит. А без дела ни-ни!

— Дедушка! — взмолился Женя. — Ну, я же не знал!..

— А вот будешь знать! — сделав свирепое лицо, сказал папа, сунул Жене пальто с шапкой: — Надевай, гусар, свой плащ да беги исправлять ошибку, — и подтолкнул к двери.

— Так я же не знаю, где она живет! Дом знаю, а квартиру — нет, — возвращаясь, с надеждой выкрикнул Женя.

— Ерунда! — решил папа, снова выпроваживая его за дверь. — Язык до Киева доведет… — Взрослые глянули друг на друга и расхохотались. Но вдруг снова бесшумно отворилась дверь. В щель просунулась голова Жени:

— Папа, можно тебя на минуточку?

— Ну что еще? — спросил папа, выходя на площадку.

— А что я ей говорить буду?

— Ну, сын! Ты меня удивляешь. Скажи что-нибудь. Извинись. Пригласи к нам. Пообещай показать что-нибудь интересное.

— Так я ей уже все показал.

— Ой, гусар! Ты меня уморишь… Ну… скажи: по телевизору передача, какой никогда не будет. А цвет!.. А звук какой!..

— Правда! — обрадовался Женя. — Цветного у них нет…

— Экая зеленоглазость! — проводив Зойку в гостиную, восхищенно сказал папа дедушке. — Ну, просто черноморская глубина у белых скал при полном штиле. Поразительно!

Женя поспешно шмыгнул вслед за Зойкой. «И что они в ней нашли?! — досадовал он. — Глаза как глаза. Такие у кошек бывают». Но когда оживленная, счастливая Зойка, разговаривая с мамой, повернулась лицом к окну, Женя глянул и притих. Никогда не видел Зойку такой! А глаза!.. Луч солнца нырнул в изумрудную морскую глубину, осветил ее и будто потерялся, растворился в ней, так и не достигнув дна…

— Мы тебя, Зоенька, таким цветом угостим! — пообещал папа. Телевизор, набирая силу, загудел. Но вдруг светлый прямоугольник стремительно сжался в одну яркую точку, и экран погас.

— Ну что, факиры? — насмешливо спросила мама. — Угостили?

— Да тут, Наташенька, понимаешь… — начал объяснять папа.

— Понимаю. У трех инженеров телевизор всегда калека. Так?.. Идем, Зоенька, ко мне. Они три часа будут спорить, пока кто-нибудь в сердцах не трахнет телевизор кулаком. И назло инженерам он заработает. А они скажут: починили.

— Они не обиделись? — оглядываясь на двери, спросила Зойка.

— Еще чего! — засмеялась мама, усаживая ее на тахту. — А меня они, знаешь, как дразнят? «Инженер по мини-юбкам». Или еще хуже: «Мини-инженер!» Терплю. Я ведь в Доме моделей работаю… Смеются. А не поймут, барбосы, что без нас стояли бы они у своих расчудесных ЭВМ в меховых распашонках времен каменного века. Ведь изобрести для себя приличные штаны они не догадались бы, правда?!

Зойка, представив себе эту картину, хохотала до слез.

— Чудесное у тебя платьице. Готовое покупали или шили?

— Мама шила. А фасончик мы вместе придумали.

— Так она прекрасный модельер! Ты познакомь меня с ней обязательно. А вышивка чья? — спросила Наталья Ивановна.

— Это я вышивала, — смутилась Зойка.

— Слушай, да ты просто умница! Такой тонкий рисунок…

Не успели они и поговорить как следует, как приоткрылась дверь, и в щель ворвались громкие звуки «Выходного марша».

— Цирк! — крикнула Наталья Ивановна. — Бежим, Зоя! Я же говорила: ребята у меня отличные инженеры. Вмиг починили!

За каникулы Зойка приходила еще несколько раз в гости. И Женя теперь с удивлением вспоминал, что когда-то считал Зойку дурой набитой. Нет. Зойка совсем не дура. С каждым днем в ней открывались все новые и новые достоинства.

Дедушка с удовольствием учил Зойку играть в шахматы. Женю как инструктора он сразу забраковал:

— Какой ты учитель? Ты — мучитель! Сплошное рычание. Так ты у нее совсем к игре охоту отобьешь. Уж лучше я сам.

Мама дважды брала Зойку с собой в Дом моделей. Она возвращалась оттуда такой счастливой, так расхваливала все увиденное, что никто не мог смотреть на Зойку без улыбки.

Папа каким-то чудесным образом угадал Зойкины склонности и, как когда-то Жене, стал подсовывать ей книжки. Да так ловко, что она глотала их одну за другой и просила:

— Еще, Михаил Павлович! Еще какую-нибудь такую.

И он находил. Совсем не такую, как предыдущая. Но Зойка не замечала этого. Прочитав, говорила:

— Вот такую я и хотела! Как вы угадали?..

Дело дошло до того, что, когда уже давно прошли каникулы, Зойка, которая в математике всегда была «гадалкой», прочитав очередную книгу «Задачи древних», сказала:

— Так это же так интересно!

— Что? — не понял Женя.

— Математика! — с уважением произнесла Зойка. — А я и не знала, что она так нужна людям. Как же без нее раньше жили?!..

Десятого января состоялось совещание при директоре.

— Ну что, господа военный совет?! — сказала Алевтина Васильевна. — Профукали и эту военную игру!.. Знаете, я больше в районо моргать не пойду… Пойдет кто-нибудь из вас…

Классные руководители сидели, как провинившиеся школьницы. В глаза директору не смотрел никто. А она продолжала:

— А как наступали?!.. Так только кислое молоко возят. Инвалиды какие-то, а не школьники!.. Стреляли — хуже некуда. Дошло до строевой песни — так и тут кто в лес, кто по дрова. Позор! Ну объясните мне: почему так? Я жду…

Учительницы молчали. И вдруг, как выстрел, щелкнуло сиденье. Вскочила классный руководитель пятого «г» Нина Владимировна, бывшая выпускница школы. Она преданными глазами глянула на директора и сказала, волнуясь:

— Алевтина Васильевна! Мы ведь очень старались!..

Алевтина Васильевна невольно улыбнулась. Правда. Они очень старались, но… снова предпоследнее место в районе…

Когда же, наконец, приедут ее ребята?! Как долго тянутся годы, когда так ждешь и так надеешься…

Давно тревожит Алевтину Васильевну вопрос: как направить буйную, взрывную энергию мальчишек по нужному руслу? И главное — кто это может сделать?..

Школа на хорошем счету в городе. Часто проводятся вечера, викторины, конференции. Работают исторические, литературные, драматические кружки. Но с каждым годом все меньше мальчишек принимает в них участие. И наоборот, все растет количество ЧП. Один за другим проходят педсоветы, совещания. Но дело от этого не улучшается…

Лет пять назад, вымотанная разбирательством очередных сюрпризов, Алевтина Васильевна пришла к своему старому учителю.

— Алечка! Вот умница! — радостно встретил ее Владимир Демидович. — Располагайся. Я сейчас.

Она осмотрелась. Все, как всегда. Везде чистота и порядок. На столике — свежие журналы и книги по педагогике, физике, математике с аккуратными пометками хозяина на полях. «Когда он все это успевает? — снова удивилась она. — Мне бы такую организованность и работоспособность!» В комнате ничего лишнего. На стене большой портрет молодой красивой женщины с роскошной русой косой, уложенной короной, с чистым выпуклым лбом. Портрет сначала кажется обыкновенным, но вглядись — и поневоле начнешь улыбаться. Взгляд женщины всюду следует за тобой, где бы ты ни находился. Что-то доброе, задорное, искристое излучают ее глаза, губы, все лицо. Какой же она была в жизни!

Это портрет жены Владимира Демидовича. Весной сорок третьего года фашисты сожгли ее в печи Бухенвальда… А он узнал об этом только в сорок пятом, вернувшись с фронта… Он писал письма, исколесил полстраны и разыскал-таки сына и дочь в детдоме на далеком Урале. Это помогло пережить горе. Не было ее, но была семья… Потом дети выросли и уехали далеко. Теперь у них свои дети. А Владимир Демидович остался один…

— Ну вот и я! — он появился в черном отутюженном костюме. Ворот рубашки сверкал белизной.

— Опять вы из-за меня переодевались! Зачем?

— Нет, Алечка! Гость — дело святое. А скоро и чай поспеет.

Угощать чаем — нерушимая традиция хозяина. Владимир Демидович очень любил этот напиток и знал в нем толк. Один из его многочисленных учеников, капитан дальнего плавания, привозил ему лучшие сорта чая из Индии, Китая, с Цейлона. Владимир Демидович смешивал их, по-своему заваривал — получался такой чудесный по вкусу и запаху коктейль, что не откажешься.

— Ну почему так с мальчишками? — пожаловалась она.

— Ты сама знаешь, Алечка, — он глянул на нее чистыми, не помутневшими за долгую жизнь глазами. — Причин много… Тут и Академии педагогических наук есть над чем призадуматься. Жизнь меняется, условия. А с ними — и люди, и дети их. Ты не обижайся на старика… Женщина-учитель всегда немножко квочка. Она любит своих цыплят. Но… — он метнул на нее озорной, какой-то мальчишеский взгляд, — но главный ее воспитательный принцип: «Ко-ко-ко! Не ходите далеко!» — и изобразил встревоженную курицу, распустившую крылья.

— А что?! Очень похоже! — рассмеялась Алевтина Васильевна.

— Но мир не умещается под квочкиным крылом. Вот и возникает противоречие, — продолжал он. — Цыплят тянет к голубой речке, к темному лесу. А квочке везде видится опасность… Наконец, им нужно учиться драться! А то заклюет соседский петушок-задира. Квочка-мама только прятаться научит. А защищаться — нет! Тут уж дело петушиное!..

— Но школа — не крыло наседки! — возразила она.

— Правильно, — улыбнулся он и тотчас всплеснул руками: — Заговорил-таки! Чай простыл. Я свеженького налью…

И только когда она выпила горячего, ароматного чая и отведала всего, Владимир Демидович вернулся к теме:

— Характер мальчишкам нужен мужской. Чтоб умел постоять за правду и за себя. Да и драться уметь — не последнее дело.

— Ну уж это, Владимир Демидович, вы, пожалуй, того…

— Нет, не «того», Алечка! На свете мы не одни… А в армии такой хлюпик — обуза. Да вспомни: каких жертв нам стоила война. Нужно было уметь драться. Насмерть. Ненавидеть врага насмерть. И, даже умирая, побеждать!..

— Да. Это ужасно. Как вспомню своих братьев Павлика и Алешу.

— Такие ребята были… — с горечью сказала она.

— Вот. Были… И не стало их, чтобы эти, что у тебя в школе, жили!.. Так разве имеем мы право, чтобы эти вырастали хуже, слабее, трусливее тех, кто заплатил за сегодняшний день такой ценой?! — он решительно встал из-за стола — Мальчишки должны расти мужественными, а не женоподобными. Нужны учителя-мужчины. Молодые, сильные, смелые! Чтобы было кому преподать мальчишкам уроки мужества…

— Но эту проблему нам не решить самим!

— Как сказать, Алечка. Если жить с взглядом с завтрашний день… Да. Ты помнишь, я с делегацией учителей был в Японии. Видела бы ты, что творится там в школьном дворе на перемене! Ты бы в ужас пришла. Какой-то клубок вырвавшихся на волю бесенят!.. Но на уроке эти сорванцы — образец дисциплины и уважения к учителю. А у нас чуть что — сразу паника. Караул! ЧП!..

В школе четверо мужчин: Владимир Демидович, два учителя труда и дворник дядя Вася, а женщин около ста — наследие времен, когда эта школа была женской. Шли годы, старые заслуженные учительницы уходили на пенсию. Нужна смена.

— Пришлите учителей-мужчин, — просила Алевтина Васильевна в районном и: городском отделах народного образования.

— Где ж их взять! — отвечали ей. — Из институтов приходят одни девушки. Профессию учителя стали считать женской…

— Кто придумал такую чушь! — возмущалась она. — В школе половина мальчишек. Я, что ли, или Мария Павловна, высунув язык, будем играть с ними в «казаков-разбойников», лазать по оврагам и прыгать с вышки в воду вниз головой?!

Товарищи смеялись, сочувствовали, но помочь ничем не могли..

— Ну что же, Алечка, — посоветовал ей тогда Владимир Демидович. — Говорят: если гора не идет к Магомету, значит, Магомет должен идти к горе. Будущих водителей пацанячьей братии нужно готовить самим…

Алевтина Васильевна стала внимательно присматриваться к старшеклассникам. Искала и находила юношей с ярким педагогическим талантом. Тонко, чтобы не спугнуть, подготавливала к мысли, что их призвание — воспитывать мальчишек.

Четыре года назад проводила в путь Сергея Бойченко. Ох, как жаль было. Когда еще в школе будет такой комсомольский вожак! Два года подряд был он для Алевтины Васильевны и взрослеющим сыном, и помощником. Ему, неутомимому выдумщику и организатору, верили, за ним шли три сотни комсомольцев школы.

Окончив школу, вместе с Сергеем ушли и братья Жихаревы, Игорь и Олег, оба здоровые, никогда не унывающие, чудесные волейболисты и гимнасты, страстно влюбленные в спорт.

Сергей Бойченко, успешно сдав экзамены, стал студентом Второго Московского педагогического института. А братья Жихаревы добились осуществления мечты — уехали в Ленинград в институт физической культуры имени Лесгафта.

Алевтина Васильевна вместе с Владимиром Демидовичем и ближайшими помощниками упорно готовили смену. Потом, окончив школу, уходили и другие одаренные юноши и девушки. Кто вернется?.. Но она была уверена: тот, кто вернется, будет учителем не по случаю, а по призванию. Именно тут, в школе, раскроется его главный, такой редкий человеческий талант.

Но с особой тревогой она ждала тех трех первых. Далеко залетели ребята. Сначала писали часто. Потом — реже. Но летом, на каникулах, обязательно заходили в школу.

— Не передумали? — с тревогой спрашивала директор.

— Нет! Железно! — смеялись выросшие, возмужавшие студенты…

Вот и последний год пошел. Давненько нет писем. Оно и понятно: сессии, подготовка к госэкзаменам… Но все же…

Тревожно на душе у директора. А вдруг передумают?!..

Однажды утром еще в начале декабря Адель Спиридоновна, усадив Валерку за стол, торжественно объявила:

— Я решила сделать тебе подарок, о котором ты давно мечтаешь. Ну зачем мне деньги на сберкнижке? Ведь не у чужих живу. Да и жить-то осталось немного. Куплю-ка я тебе мопед.

— Умница, бабуленька! Чего ж деньги зря пропадают. А мопед — это здорово! Ни у кого нет, а у меня будет! — Валерка сорвал бабушку со стула и закружил по комнате.

— Хватит, Валерочка! Хватит! — взмолилась бабушка и, переведя дух, поставила условие: — Только чтобы ни одной тройки и в полугодии и за весь шестой класс! Договорились?

И Валерка пообещал:

— Да я что хочешь сделаю, а мопед заработаю!..

Третьего января они с бабушкой выбрали в магазине «Динамо» мопед. Двое молодых людей привезли и втащили его на второй этаж. Валерка, вооружившись инструкцией, тотчас принялся осваивать новую технику. Но сразу же, разбивая ящик, он молотком прибил палец. И поэтому только руководил бабушкой, которая терла части мопеда до зеркального блеска.

Узкий, темный коридор коммунальной квартиры с появлением мопеда стал совершенно непроходимым. Вечером соседи чертыхались, натыкаясь на предметы, сдвинутые со своих мест. А Валерка то и дело выскакивал в коридор и кричал:

— Осторожно! Не толкните мопед!.

Через два дня он принес канистру, наполненную горючим. Пулеметная стрельба мотора всполошила жильцов. Коридор заволокло вонючим дымом. Пришлось открыть двери настежь. Соседки ругались и грозили пожаловаться в милицию. Но Валерка не обращал на них никакого внимания. Однако вечером третьего дня к ним зашел кузнец с завода «Красные зори» Дубровин:

— Добрый вечер, соседи. Это ваша тарахтелка в коридоре? — спросил он, сдвинув к переносице кустистые с проседью брови.

— Вы имеете в виду мопед? — уточнил папа.

— Так вот. Раз уж втащили сюда, то пусть стоит. Но чтоб ни одного звука я не слышал. Чай тут квартира, а не гараж.

— Позвольте, Семен Семенович, — вступилась за Валерку бабушка. — Ребенок только опробовал двигатель.

— Так вот. Еще раз заведете — не обижайтесь. В милицию жаловаться не пойду. А просто возьму вот этими руками и выброшу вашу керосинку в окно. Вот так.

— Вы не имеете… — тонким с перепугу голосом начал папа.

— Имею! — перебил Дубровин. — Это вы не имеете. Ни стыда, ни совести!.. Все. Я предупредил, — и, круто повернувшись, вышел.

Сколько ни возмущались Сундуковы, а испытания мопеда пришлось отложить до весны, когда для мопеда построят сарайчик.

И все равно Валерка ликовал: теперь мальчишки сами прибегут. Каждый захочет покататься на мопеде! И останутся Ученый Шкилет с очкариком одни, как прежде.

Разрумянившись от мороза, Зойка шла домой. Мыслями она была еще там, в большой квартире Карпенко. Какие они все хорошие! И Женя, и папа с мамой, и дедушка. Кажется, что знакома с ними давно-давно и они совсем свои, как родные.

Дома ее считали маленькой. В классе и на улице дразнили Липучкой, обзывали «гадалкой» и «дурой набитой»… Зойка не обижалась. Она привыкла считать других умнее себя. Но ей хотелось быть нужной, интересной другим. И, чтобы поддержать интерес к себе, Зойка, как пчела, порхала от одного к другому, по крупицам собирала увиденное и услышанное, дополняла воображением и тут же безвозмездно раздавала подружкам.

А в семье Карпенко на нее смотрели как на равную. Им не нужны ее сенсационные новости. Зато интересует она сама. Женины папа, мама, дедушка видели в ней что-то хорошее, чего она сама в себе не замечала. И Зойке очень хотелось вот так, сразу, вырасти, поумнеть, быть достойной этого внимания.

Раньше она не дружила с мальчиками. Лучшей подружкой была Сильва… Стоп! Как же это? Она уже три дня не видела Сильву. Может, заболела?.. Ведь ни разу не позвонила по телефону…

Зойке стало стыдно, и она побежала к Сильве. Запыхавшись, остановилась у двери. Хотела вытереть ноги. Глянула вниз и попятилась. Поверх резинового коврика лежала постилка, испятнанная грязными подошвами. Неужели?.. Зойка приподняла край и на обратной сторона на голубом атласе увидела яркие, вышитые шелком цветы, тоже испятнанные грязными ногами. Это был ее подарок Сильве, диванная наволочка, которую Зойка вышивала целых четыре месяца.

От обиды выступили слезы. Вспомнились слова Эльвиры Карповны: «Такой вышивке место на художественной выставке! Мы очень будем ее беречь!..» Зойка вытерла кулаком слезы и медленно пошла на улицу. К подъезду подкатила сверкающая никелем «Волга» Сильвиного папы. Зойка перешла на другую сторону улицы, но не выдержала и около угла обернулась.

Из подъезда вышли Сильва, Валерка и две девочки. Смеясь, усаживались в машину. Донесся звонкий голос Сильвы:

— Только, пожалуйста, поскорей. Мы в цирк опаздываем.

Зойка пыталась понять: как же так? Лучшая подружка и так обидела… Хотела написать Сильве, что она не подружка, если так поступает… Хотя зачем письмо? Просто, когда начнутся занятия, совсем не будет замечать, даже пересядет на другую парту… Но утром, когда горечь обиды немного унялась, решила: «Нет. Сильва хорошая. Это ее мама во всем виновата. Сильва, наверно, не знает. Пойду и сама спрошу».

Лишь после третьего звонка дверь открыла заспанная Сильва:

— Что ты трезвонишь в такую рань! Сон перебила.

— Так уже десять часов!.. Я хотела спросить…

— Ну спрашивай скорей.

— Зачем это?.. — краснея, спросила Зойка, показав под ноги.

— О чем ты? — удивилась Сильва. — А-а, эта тряпка? Она мне самой не нравится. И тебе? Так ты подтверди. А то я маме сколько раз говорила: сюда нужен коврик. Знаешь, из соломки плетеной. Красиво. Так говори же: зачем ты пришла?

Зойка отшатнулась, будто ее ударили и, не спуская глаз со злого лица Сильвы, шагнула вниз по лестнице. Губы ее болезненно кривились и повторяли одно и то же:

— Она ничего не помнит… Ничего не помнит… Ничего…

— Да что я должна помнить? Я ничего не должна тебе!..

А когда Зойка быстро побежала вниз по лестнице, она недоуменно пожала плечами:

— Совсем ненормальной стала! — и громко захлопнула дверь.

Уходила из школы Елизавета Серафимовна незаметно.

Утром пятого января она зашла в канцелярию, увидела физика, звонившего по телефону, брезгливо поморщилась и, будто не замечая его, подошла к секретарю. На столе уже ожидала ее потрепанная трудовая книжка. Она поблагодарила секретаря, спрятала книжку в сумочку и хотела выйти, но физик сказал:

— Здравствуйте, Елизавета Серафимовна! Куда же вы теперь? Неужто в тринадцатую школу путь держите?

— Что вы, Владимир Демидович! Я уточнила по трудовой книжке… и, оказывается, тринадцатой, несчастливой, была как раз ваша школа. Прощайте, — и, гордо вскинув голову, вышла.

Идя к Жене, Зойка обязательно два-три раза покатается на лифте. Нравилось необычное ощущение: и страшно, и радостно одновременно. В такие минуты Зойка чувствует себя немножко Валентиной Терешковой, и каждый раз, когда лифт начинает стремительное движение вверх, ока чуть приседает и, как Гагарин, говорит: «По-е-хали!» Навстречу, как звездные миры, стремительно надвигаются один за другим ярко освещенные этажи. Мелькнут россыпью ярких ламп и исчезнут внизу. А корабль все летит, летит, раздвигая тьму ночи, прорываясь в неизведанное…

И вдруг — щелк! Последний толчок в пятки. С железным лязгом кабина замирает на седьмом этаже. Зойка вздыхает и выходит. Мигнув красным огоньком, кабина проваливается в бездну. Лишь медленно струящиеся канаты да бесшумно ползущие вверх броневые плиты противовесов говорят о том, что чудесный снаряд, вознесший ее сюда, еще в падении, еще в пути.

Зойка и сама, может, рискнула бы сейчас падать в бездну, но боялась надписи: «Перевозка груза вниз воспрещается!» И она козленком скачет вниз с кручи высотою в сто тридцать шесть ступенек. Все быстрей и быстрей, чтобы снова, нажав заветную кнопку, вознестись на гордую высоту.

Но сегодня Зойке некогда. Едва на пороге появился Женин дедушка, она резанула пулеметной очередью, в которой исчезли слоги, паузы и знаки препинания:

— Палстиндражедом!

— Что ты сказала? — он вопросительно приподнял брови.

— Палстиндражедом! — снова протарахтела Зойка.

— Девочка моя дорогая, — засмеялся Павел Устинович. — Я такого языка не изучал. Переведи, пожалуйста.

— Сказать медленно? — догадалась Зойка.

— Вот именно, — подтвердил он. — Уменьшить темп стрельбы.

— Я сказала: Павел Устинович, здравствуйте! Женя дома?

— Здравствуй! Женя в шахматном клубе. Но ты заходи. Мы с тобой партийку в шахматы сыграем. А там и он подойдет.

— Со мной неинтересно играть. Я понимаю, — вздохнула она.

— Что ты, Зоенька! Мне с тобой всегда интересно.

— Правда? Вот хорошо! — обрадовалась Зойка.

Они уселись за шахматный столик, но едва сделали по паре ходов, как Зойка не выдержала:

— Я ведь за чем пришла. Я посоветоваться пришла. А Женьки нет. А я ждать не могу. Можно я с вами посоветуюсь?

— Отчего же, Зоенька. Если ты мне доверяешь…

— Ой, Павел Устинович! Я вам так доверяю! Так доверяю! Вот послушайте, что у нас случилось. Елизавета Серафимовна ушла из школы. Совсем! Представляете?.. А я думаю…

Войдя, Женя увидел на доске следы едва начатой партии. А довольные друг другом дедушка и Зойка пили чай с вареньем.

— С алычевым? — завистливо спросил он. — И я с вами.

— Зоенька, простим невеже, который здороваться забывает?

— Простим. Но зато про наш разговор ничего не скажем.

— У тебя секрет и минуты не удержится! — усмехнулся Женя.

— И нет! Ты еще плохо меня знаешь! — гордо ответила Зойка.

Когда Лидия Николаевна после зимних каникул первый раз зашла в шестой «б», все уже стояли. По тому, как дружно и радостно ответили на ее приветствие, по возбужденным лицам, затаенным улыбкам, сразу поняла: они что-то затеяли.

— Садитесь, — сказала она. Но никто не сел. Лишь отвернулась к стене Сильва Орлова да хотел опуститься на скамью Сундуков. Но Ваня, напоминая уговор, легонько кольнул его пером. Валерка зашипел от негодования и снова выпрямился.

Что же вы стоите? Садитесь, — повторила учительница.

Но они, переглядываясь и улыбаясь, продолжали стоять.

— Ну чего там… Саша, говори, — раздался свистящий шепот.

— Лидия Николаевна! — решилась Саша. — Вы… нет. Мы… Класс просит: будьте нашим классным руководителем. Пожалуйста, а?

От неожиданности учительница даже сделала шаг назад. Зрачки за стеклами пенсне метнулись из стороны в стороны.

— Пожалуйста!.. Лидия Николаевна… Мы вас хотим. Мы будем вас слушаться… Вот увидите! — закричали со всех сторон. А кто-то тонким девчачьим голосом выкрикнул — Мы хорошие!

— Хорошие? — Лидия Николаевна улыбнулась. — Точно, как у Ильфа и Петрова, — и, посерьезнев, сказала: — Большое вам спасибо за доверие. Но это не просто. Осенью меня избрали секретарем партийной организации школы. А это очень серьезная работа. Мне нужно подумать, взвесить свои силы.

— Вы справитесь! — решительно поддернув очки, сказал Женя. — Мы вам хорошо помогать будем! Правда. Пусть ребята скажут.

— Будем! Будем! — закричал класс.

— Я верю вам. Но посоветоваться мне все равно нужно…

Все решилось на следующий день. Зойка всполошила класс:

— Ура-а-а! Алевтина Васильевна подписала! Лидия Николаевна уже наша классная!.. Я пошла за справкой. А у секретаря на столе приказ лежит. На машинке напечатанный…

— Ну вот, — после уроков сказала Лидия Николаевна классу, — теперь мы с вами стали еще ближе. И союз наш надолго, пока я не провожу вас в большой, взрослый мир… Подумаем, как сделать, чтобы жить нам было весело, а учиться и работать интересно… И договоримся сразу: пионерский отряд — ваш. Работать в нем вы будете сами. А я помогу, когда вам это будет нужно. Но ведь всего никто не знает. Будем искать вместе интересные дела. И чтобы от них не только вам, но и другим польза была. Вот и давайте поговорим начистоту! Что мешает?..

— Лидия Николаевна! — вскочила Зойка. — Мне первой сказать надо! Пока я решительная… и не забыла ничего.

— Ну говори, раз нужно, — разрешила учительница.

— Я скажу. Отряд у нас не работает совсем. И никому не интересно. Одних двоечников обсуждаем. В других классах вон как хорошо! И весело. А у нас плохо…

— Гля! — крикнул Сундуков. — Так ты сама председатель!

— Я себя и критикую! — оборвала его Зойка. — Никакой я не председатель. Вот! Меня Елизавета Серафимовна назначила. А я не умею… Вот Саша умеет! Ее надо выбрать… А тебя, Сундук, тоже надо из совета дружины выгнать!.. Ну скажите, Лидия Николаевна, разве можно ему там быть, если он подлый?!..

— Кто подлый? Я?! — вскочив, крикнул Валерка.

Но ребята сразу посадили его на место. Все закричали. Один за другим стали выступать ребята и девочки. Еще двое звеньевых заявили, что не умеют работать… Когда страсти немного улеглись, встала Лидия Николаевна:

— Говорили вы несколько резковато. Но в основном верно. Предлагаю сегодня ничего не решать. Вы очень возбуждены. Подумайте хорошенько, посоветуйтесь. А в пятницу на сборе решите, кто будет руководить звеньями и отрядом, чем будем заниматься дальше…

Зиновий и зимой твердо придерживался порядка, установленного им еще с лета. Тогда он вставал вместе с солнцем. А теперь — задолго до него, ровно в шесть. Он успевал сделать зарядку, минут пять, «чтоб проветрить мозги», по системе йогов постоять на голове, принести воды и растопить печку, сделать часть уроков, и только тогда из-за пригорка в конце Очаковской всплывало маленькое заспанное зимнее солнце. Хорошо! Когда поднимаешься так рано, то и день кажется большим. Столько дел успеваешь переделать! Все получается быстро и, главное, легко, весело, будто само собой.

Хорошо, что теперь нечего скрывать от мамы. История с журналом стала забываться. Хотя сам он ничего не забыл, всё надеялся: найдется журнал или тот, кто его взял. И еще хотелось узнать, какой подлец поставил ему двойки по зоологии…

Когда Мария Павловна после окончания зимних каникул узнала, в чем дело, она возмутилась:

— Никаких двоек! Я тебе своей рукой поставила пять!

— Так в журнале две двойки было! — настаивал Зиновий.

— Это абсурд! Я помню твою контрольную и этот прекрасный рисунок жука в разрезе. Опять не веришь?.. Идем, я покажу.

В учительской она достала пачку работ. Полистала и вынула два двойных листка из тетради.

— Вот смотри! Тут пять. И тут, за жука, пятерка. Убедился?

— А можно я их себе возьму?.. Спасибо, Мария Павловна!..

Все бы было хорошо. Но вот Сазон… Как в сказке Алексея Толстого псы-полицейские неотступно преследовали деревянного человечка, так Сазон гонялся за Зиновием. После того случая с сумочкой Сазон не давал ему покоя. Поджидал около школы или на Державинском, затаившись в подъезде. Выручали только длинные ноги Зиновия. Ребята смеются:

— Тебе Сазон привет передал!.. Поймаю, говорит, убью!..

Много раз уже приходилось сидеть после уроков в школе и высматривать в окно: ушел ли Сазон со своей компанией.

Стыдно перед ребятами, а особенно — перед Сашей. Но как только оказывался один перед Сазоном, вся решимость куда-то пропадала. Особенно боялся засунутой в карман руки. Зиновий знал: там всегда лежит здоровенный складной нож. Сазон когда-то показывал, как умеет владеть ножом. Намекал, что уже приходилось пускать его в дело… Может, хвастал?.. Но как только Зиновий видел эту руку, нырнувшую в карман, страх охватывал его, и ноги сами уносили от опасности… А Сазон после каждой неудачи становился все злей и настойчивей. Гнался с дружками чуть не до самого дома… И ведь когда-то получится так, что бежать будет некуда. А что тогда?..

Сазон совсем извелся. Желтая кожа обтянула скулы. Глаза запали зрачки из глубины смотрели настороженно, недоверчиво. А то вдруг глаза начинали метаться, перескакивать с предмета на предмет, никак не могли остановиться, успокоиться. По ночам его преследовали кошмары. То он оказывался на краю черной пропасти. Выбиваясь из сил, цеплялся за траву, полз. Еще чуть — и он спасен! Но над ним склонялось смеющееся лицо Алика: «Сазончик хочет жить?.. А долг?!» Тяжелый башмак бил прямо в лицо. Захлебываясь от ужаса, Сазон летел вниз… и просыпался. Вскакивал, еще не в силах отделить явь от сна, бросался к окну и с ужасом видел, что оно забрано железной решеткой.

— За что-о-о?! Не хочу за решетку! — в исступлении кричал он, хватаясь за раму.

— Что ты, Гришенька! Очнись! — успокаивала его перепуганная тетка. — Окно это. Окно! Нету никакой решетки…

Зачерпнув ледяной воды, он пил, цокая зубами, не чувствуя холода. Ложился. И едва засыпал, наваливался новый кошмар…

А иногда начиналось так: темноглазая девчонка с широкими сросшимися бровями протягивала ему руку, звала:

— Идем, Гриша, к нам. Я помогу тебе. Идем!

Он шел и оказывался в светлой комнате. А рядом, касаясь плечом, сидела она. Ему очень хотелось не осрамиться перед ней. И он решал задачи, быстро и ловко. А девчонка радовалась:

— Гриша! Ты можешь быть отличником! — и хлопала в ладоши.

— А чего? Мог бы. Захочу — и буду.

— А ты захоти. Захоти! — просила она…

И тут повторялось все сначала. Откуда-то появлялся Алик. Гнался за ним с ножом и кричал: «Отличником захотел?! Я вмиг из тебя жмурика сделаю!..» Сазона били, хватали за горло… Он вскакивал и, опрокидывая табуретки, бежал по комнате, пока не натыкался на стену и не просыпался окончательно. Тетка просила сходить к доктору, он грубо обрывал ее, снова забирался под одеяло и твердил: «Будь ты проклят! Будь проклят!.. И зачем только я с тобой связался!..»

Это началось прошлой весной. Сазону и Грачу нужны были деньги… Целых сто двадцать рублей! Именно за столько согласился продать старую лодку знакомый сторож с Зеленого острова. А без лодки какая ж рыбалка?! Курам на смех. Но где добыть столько за две недели? А больше он ждать не будет.

Продажа бутылок, найденных в парке и в контейнерах для мусора, дала двадцать рублей тридцать шесть копеек. Неделю перепродавали билеты у кинотеатра «Ростов». Это оказалось выгодным. Капитал их возрос до семидесяти шести рублей. Но на седьмой день они еле унесли ноги от дружинников. Макулатура и цветной металл дали всего около трех рублей. Тогда Сазон взялся за Сундука и выколотил у него «в счет будущей работы» две десятки. Итак, сколотили сто рублей. Но сторож уперся. Поверить в долг не соглашался никак:

— Давай все или я кому другому загоню. Многие добиваются.

Что делать? Ведь уведут лодку из-под самого носа!..

И тогда они решились на это. Облюбовали автомат по продаже газировки на углу Кировского и Пушкинской. Вечером, выждав, когда стемнело и на улице близко никого не было, Грач, привстав на цыпочки, сунул в замок тонкую железку и стал крутить. Но дверца не открывалась. Тогда Сазон, оставив свой пост, пришел на помощь. Сунул в щель отвертку и нажал изо всех сил. Внутри что-то хрустнуло, и дверца подалась. Торопясь, мешая друг другу, они пытались вынуть кассеты. Но железные ящички с медяками никак не вынимались…

— Ах вы проходимцы! — раздалось вдруг за спиной, и здоровенный дядька схватил обоих за шиворот. Они пытались вырваться. Да где там. Стали собираться люди, подняли крик:

— Такие молокососы, а уже жулики!.. Дать им!.. В милицию!..

— Что случилось? Пропустите, граждане! — раздался строгий окрик. — Я начальник заводской дружины. Это мой микрорайон.

Сазон глянул искоса. Увидел высокого парня с красивым строгим лицом с красной повязкой на рукаве спортивного костюма, какие носят мастера спорта и тренеры. «Пропали!» — подумал он.

Парню объяснили, в чем дело. Он выслушал и сказал:

— Ясно, Спасибо, граждане, за помощь. Я доставлю их в отделение. Приятного вам отдыха! — взял их с Грачом за пояса и повел через дорогу к парку имени Первой Конной армии.

Войдя в темную аллею, парень оглянулся и сказал:

— Кранты. Первое действие окончено… Ну, шпана, чего сопли распустили?.. Садитесь да рассказывайте биографию.

Сазон подморгнул Грачу: молчи, мол, «покупает».

— Да-а. Крепко вас напугали сознательные граждане!.. Тогда начнем с другого конца. Жрать хотите? Пива хотите?..

Через полчаса они уже сидели на скамейке парка близ ларька, уминали бутерброды с колбасой и прихлебывали пиво.

— Ну что ж, давайте знакомиться официально, — сказал парень. — Обожаю демократию. Зовите меня на «ты» и просто Алик.

Сазон с Грачом тоже назвались. Алик пожал им руки:

— Очень приятно! Люблю самостоятельных. Ну, за дружбу!..

В головах мальчишек поплыл легкий туман. Они, уже не таясь, рассказывали своему спасителю о себе. Привирали. Хвастали.

— Что автомат!.. Мы еще не то сделать можем!..

— Треплетесь! — подзадоривал Алик. — Вот я вас выручил. И пивом пою. А вы?.. Попаду в беду, так и как звать забудете…

— Мы?! За кого ты нас принимаешь?.. Алик! Да мы с Грачом!.. Скажи ему, Грач… скажи… Мы все для тебя сделаем!..

— Ну-ну. Посмотрим… А вас, чижики, от пива развезло. Пошли. Я провожу. Да и посмотрю, где вы живете…

Лодку они так и не купили. Отсоветовал Алик:

— На что нам старое корыто! Слушай меня. Через год мы такую моторку отхватим, что и катера рыбнадзора не угонятся…

И они старались, поручения Алик давал легкие. Отнести сверток или чемоданчик по адресу, отправить посылку или телеграмму, передать записку. А за эти пустяки платил щедро.

В мае Алика с его грузовиком отправили помогать подшефному совхозу. И он взял с собой Сазона… Вот где было раздолье! На обильных совхозных харчах Сазон раздобрел, округлился. Делай, что хочешь. Кури не таясь. Пристрастился к пиву.

К привычным делам прибавилось еще одно. Когда поздним вечером Алик пригонит груженую машину, нужно ехать с ним то в утонувший во тьме хутор, то на базу или склад, а то и к спиртзаводу. Ехали обычно с потушенными фарами. Алик высаживал его где-нибудь недалеко от места назначения, давал фонарик:

— Появится на дороге какая холера, мигнешь два раза. Если мент — четыре. Да не проворонь — голову оторву!..

Но все шло как по маслу. Сазон видит в темноте, как кошка… Так же тихо, фыркая мотором, из темноты появлялась машина. Он влезал в кабину, и довольный Алик говорил:

— Порядок. Главное — не теряться! Держись меня — не пропадешь… На вот на пиво, — и давал трояк, а то и пятерку.

А днем на бескрайней степной дороге, где нет ни светофоров, ни постов ГАИ, Алик иногда давал Сазону вести грузовик, а сам подремывал рядом… Вцепившись в баранку обеими руками, ощущая, как громадная машина слушается малейшего движения, видя, как под колеса летит сухая пыльная земля проселка, Сазон чувствовал себя сильным, умелым, счастливым…

После возвращения из совхоза дела Алика, как видно, пошли худо. От прежней его веселости не осталось и следа. Он без конца ругал «проклятых фараонов», которые «так и наступают на пятки». А однажды, захмелев, скрипя зубами, сказал:

— Горло буду рвать гадам!.. Все, что за лето заработал, в одну ночь сгинуло… Облапошили, как тетю Мотю… Ну, я еще у Суслика спрошу. Я вам не фраер какой-нибудь…

Кто виноват, милиция или дружки Алика, спросить побоялся.

В эти дни на афишах кинотеатров появилось это слово: «Фантомас». Сазон раз десять посмотрел картину. Знал уже наизусть все трюки неуловимого сверхчеловека. А по вечерам, натянув на голову капроновый чулок, он с компанией мальчишек пугал в парке гуляющих девчат.

Однажды, выполнив поручение Алика, он вместе с запиской выдернул из кармана и чулок. Алик сразу увидел:

— А это что? В магазине спер?

Сазон рассказал о своих похождениях. Алик заинтересовался. Пошел с ним в кино и просмотрел сразу две серии.

— Вот это картина! — похвалил он. — Побольше бы таких… Жаль только: нет у нас того разворота… То ли дело за границей. — А придя домой, приказал Сазону: — Ну-ка надень на морду!

Сазон надел. Он осмотрел его и одобрил:

— Век живи — век учись! Гениальная вещь! Рожа, как у утопленника. Родная мама с двух шагов не узнает!..

В конце августа Алик, передавая чемоданчик, приказал:

— Толкнешь на туче. Деньги позарез нужны. Да не торгуйся!

Но в Таганроге на толкучке прижимистая баба-скупщица предложила за все вещи пятьдесят рублей. Сазон возмутился.

— А ты что думал? Тыщу?! — насмешливо сказала торговка. Иди вон менту предложи. Он тебе поболе отвалит…

«Чем такие вещи за полсотни отдавать, — решил Сазон, — лучше сам носить буду. А отдам Алику из своих». Так он и сделал. Глупо сделал. И, конечно, попался. Хорошо еще, что в милиции сумел выкрутиться. Сказал, что на толкучке купил. А что краденое оказалось, так он ни при чем…

От милиции-то выкрутился, а вот от Алика — никак. Держит, как клещами. Теперь он взялся за Сазона с Грачом всерьез.

— Хватит на моей шее сидеть!.. Жрать, пить мастера! А работать кто будет? Дядя?!.. Приучайтесь к делу настоящему…

Что это за дела, Сазон уже понимал. Не маленький. Вором он им за что не будет!.. Но Алик не отставал. Перед самым Новым годом предъявил ультиматум:

— Чтоб завтра двести рубликов как штык были! Тут тебе не сберкасса. Мне самому позарез нужны!

— Откуда столько? — удивился Сазон.

Но Алик быстро, будто читал по бухгалтерской книге, напомним когда и сколько Сазон брал в долг за эти семь месяцев. Может, и приврал где, да разве сейчас все вспомнишь.

— Где же я возьму столько?! — испугался Сазон. — Нету у меня.

— А нету, так добудь. На наш век дураков хватит. Что ты придуриваешься! Сумку у бабы вырвать не можешь?

— А если поймают?

— Так на своем краю действуй. Сам хвалился, что все проходные дворы, как свой карман, знаешь.

— А на своем краю узнать могут, — упирался Сазон.

— Ну и дурак! Напялишь чулок — и порядок! — и, видя, что Сазон сомневается, а может, заподозрив еще что, Алик сказал притворно-ласково — Сазончик. Миленький. Только без дураков. Я же тебя, знаешь, как люблю… Ты помнишь Суслика?..

У Сазона по спине побежали мурашки. Еще бы он не помнил! Костю Суслова с Крепостного, веселого гитариста, здоровяка, который одной рукой подбрасывал и ловил на лету двухпудовую гирю, нашли за Доном с четырьмя ножевыми ранами в спине. Неделю назад, не приходя в сознание, он умер в «неотложке»…

И он решился. Выследит тетку с деньгами. Вырвет сумку. Отдаст долг. И уедет к бабке Насте на Украину. Пусть Алик ищет…

И вот из-за этого Шкилета все сорвалось… Сазон ненавидел их обоих. Алика — потому что заставит воровать и тогда не миновать тюрьмы. Зиновия — за то, что уличил его в воровстве, за то, что стоит только Шкилету сказать — и все. Прощай воля… Он гонялся за Зиновием, испытывал наслаждение, когда видел, как в страхе удирает Шкилет… Он понимал, что так продолжаться вечно не может, и все-таки преследовал Углова с настойчивостью фанатика.

Все спуталось, закрутилось, затянулось в узел. И нет сил развязать его, и нет мочи терпеть дальше…

Зима долго топталась на подступах к городу. Под покровом ночной темноты врывалась на улицы, сковывала льдом лужи, развешивала белые карнизы на крышах домов, засыпала землю снегом.

Люди выскакивали из трамваев и троллейбусов, как в омут, бросались в круговерть метели и, подняв воротники, рысцой разбегались по домам. Опустевшие холодные трамваи, спотыкаясь на стыках рельсов, перезваниваясь охрипшими от стужи звонками, тоже спешили укрыться за толстыми стенами депо… В полночь зима торжествовала: победа! Никакого движения. Город тих и бел…

Но наступало утро, и все преображалось. Тысячи людей топтали снег ногами, стада автомобилей превращали его в серое месиво. Мощные машины стальными щетками, громадными лопатами сметали его с дорог, тротуаров, грузили в самосвалы, выбрасывали за черту города. Поднималось позднее солнце, от Черного моря дули теплые ветры — и таяли сосульки, исчезали сугробы, вновь под ногами горожан чернели тротуары.

Так продолжалось долго, весь декабрь. Зима уже подумывала: не бросить ли эту затею? Пусть себе непокорный город остается в осени!.. Но однажды, сделав еще одно усилие, зима победила. И к великой радости ребятни, никакими силами людей и машин уже не совладать с нею…

Есть люди, мечтающие об Африке и Рио-де-Жанейро. Чудаки! А вот мальчишки с Кировского и Журавлева, с Крепостного и Державинского убеждены: живущие там, где нет зимы, — несчастные люди.

Едва к концу рабочего дня утихает движение автомашин, на спуски к Дону высыпают мальчишки на коньках и санках. Стремительно несется под полозьями скользкая зимняя дорога:

— Эй-ей-ей! Берегись!.. Расшибу! — летят друг за другом санки, сталкиваются. На них налетают еще и еще. Смех. Визг: «Куча мала!» На снегу копошатся лихие наездники. Перепутались полозья, руки, ноги. А сверху уже кричат им:

— Эй! Чукмари!.. Кончай ночевать!.. Всю дорогу загородили!

Но когда, может уже в двадцатый раз, запыхавшись, взбираются на гору, вдруг кто-нибудь, будто невзначай, бросит:

— А в школе уже, наверно, конец уроков.

— Точно. Айда в школу! — подхватит другой.

И вскоре на спуске остается одна малышня.

Школа тянет к себе, как магнит. И тех, которые учились в ней раньше, и тех, у кого в школе друзья и товарищи. И даже тех, кто в ней никого не знает, но зато живет неподалеку и, имея уйму свободного времени, не знает, куда его деть, хочет поразмяться, позабавиться.

Каждый из них в отдельности не хулиган и зла к школе не имеет. Но когда эта братва соберется вместе да еще если среди них найдется кто-либо, имеющий зуб на школу, на одного из ее обитателей, — тогда держись!.. Сознание независимости от школы, ее строгих порядков и желание во что бы то ни стало показать эту независимость нередко доводят до крайностей…

С началом зимы чуть не каждый вечер школу стискивает кольцо осады. Выходящих в упор расстреливают снежками. Двор оглашается визгом, призывами о помощи. Особенно достается девчонкам. За ними охотятся, толкают в сугробы, кормят снегом, трут щеки, сыплют за шиворот… Многие, так и не пробившись через заслон, все в снегу, вновь вскакивают в вестибюль, отряхиваются и ни за что не хотят покидать школу.

Среди осаждающих много учеников первой смены, поэтому, когда выходят пожилые учительницы и начинают увещевать собравшихся, те лишь немного отступают в тень, чтобы не быть узнанными, но не уходят. Выскочивших вслед за учительницей догоняют на улице… Однако стоит наблюдателю, дежурящему у окна, крикнуть:

— Атас! Алевтина! — как двор моментально пустеет.

Алевтина Васильевна видит лишь истоптанный вокруг снег, дверь и стену вестибюля, исклеванную сотнями снежков. Она идет к воротам, на улицу — никого. Только из-за угла выглянет на миг и тотчас спрячется чья-то физиономия. Девчонки выскакивают из ворот и разбегаются во все стороны.

— Безобразие! — сердится Алевтина Васильевна. — Не могу же я каждый день дежурить у ворот!..

Смена уселась за парты. Шум затих. «Теперь поработаю», — подумала Алевтина Васильевна и стала читать проекты программ, присланных из облоно. Но вскоре в дверь постучали.

— Да-да! — ответила она, не отрывая глаз от бумаги.

Кто-то вошел. Присутствие постороннего беспокоило.

— Говорите же. Я вас слушаю! — Ей не ответили. Алевтина Васильевна наконец подняла глаза и тотчас вскочила. Перед ней, плутовато улыбаясь, стояли братья Жихаревы. — Какая неожиданность! А я-то… Олег! Игорь! Садитесь в эти кресла. Хотя нет. Секундочку, Дайте я вас хорошенько рассмотрю… Хо-ро-ши! Вот теперь идите поближе и рассказывайте. Я так переволновалась. Думаю: может, что случилось?

— У нас все в порядке, — ответил Игорь. — Вот перед госэкзаменом к вам в гости. В июне конец. Получим дипломы и…

— Что «и»? Что «и»? — испугалась директор.

— И к вам преподавателями физвоспитания, — успокоил Олег.

— Если, конечно, школа пришлет в институт запрос на нас, — лукаво улыбаясь, добавил Игорь.

— Да что вы такое говорите?! За запросом дело не станет. Я договорилась в гороно! Как вы меня испугали… Ребятки, а что Сережа Бойченко? С тех пор как он стал мотогонщиком, у меня душа не на месте. Не разбился бы.

— Ой, Алевтина Васильевна! Извините, совсем забыли, — вскочил Игорь. — Вчера только говорили с ним в Москве. С гонками все в порядке. Он стал кандидатом в мастера. И еще он хотел вам сюрприз сделать. Сдал досрочно все экзамены и отчеты по педпрактике. Думал госэкзамены — досрочно. Но начальство уперлось. Вот и придется ему торчать в Москве до июня.

— Игорь, — остановил его брат, — дай лучше Сережкино письмо.

Пока Алевтина Васильевна читала шесть страниц, исписанных мелким, убористым почерком, лицо ее сначала хмурилось, потом посветлело. Под конец она смеялась.

— Нет. Мне просто везет в жизни! Я очень счастливая. Какие же прекрасные ребята! Да мы такие дела завернем!

Смущенные похвалой, студенты потупились.

— Подумайте только. Он пишет, что не хочет полгода сидеть сложа руки. И что же он делает?.. Готовится сдать экстерном весь курс пионерской работе. Говорит, что историком быть всегда успеет. Вот: «История наука неторопливая. А я, пока молод, пока силушка в жилушках играет, хочу работать старшим пионервожатым в школе. Тут, думаю, принесу больше пользы». Ну что скажете? Золото, а не парень! Как только придет Сережа, так отпущу Аллу в институт иностранных языков. Каждый день просит…

За дверями звенели звонки. Гулом океанского прибоя глушили перемены, и вновь наступала тишина. А они все говорили…

Олег и Игорь близнецы, но внешне мало похожи. Олег темноволосый, кареглазый, неторопливый в движениях. У Игоря большие серые глаза под длинными ресницами, светлые волосы, порывистый темперамент южанина. Оба рослые, крепко сбитые. От них веет светлой, нерастраченной доброй силой.

Потом братья с Алевтиной Васильевной ходили по школе. Уселись втроем на низеньких гимнастических скамейках в физкультурном зале, говорили о том, что надо в нем переоборудовать, что купить.

— Все будет! — закрывая блокнот, пообещала директор. — Только поскорей приезжайте. Мальчишки заждались…

Вдруг дверь распахнулась и вбежала Нина Владимировна.

— Нина! — бросились к ней Олег и Игорь. — Что с тобой?

Волосы ее были в снегу, а на пальто прилипли два белых комка — следы от попавших в спину снежков.

— Алевтина Васильевна! Это какое-то… — чуть не плача, говорила она. — Я провожала свой класс. А они вот… Как девчонку, снежками… Я кричу, а они смеются…

Все трое улыбнулись. Растерянная маленькая Нина Владимировна и правда была похожа на девчонку-старшеклассницу.

— Вот видите, — направляясь к двери, сказала директор. — И так каждый вечер. Осада… Придется идти самой и разгонять.

— Что вы, Алевтина Васильевна! Разрешите нам уладить это, — попросили братья Жихаревы, загораживая ей дорогу.

— А как?

— Очень просто! Клин клином вышибают!

— Но ведь может получиться драка?!

— Нет. Мы организуем бой снежками. Игра же!.. На свежем воздухе… Ну что вы боитесь?.. Ведь мы учителя. Педагогику на «пять» сдали. И психологию… — наседали на нее братья.

— Ребята! Девочки! Вам не надоело прятаться?!

Шум в переполненном вестибюле стих. Все обернулись к центру и с интересом рассматривали двух рослых молодых людей в синих шерстяных тренировочных костюмах.

— А что делать? Они хулиганы!.. Их много!

— А вас разве меньше?! — громко спросил светловолосый.

— Так они снежками бьют!.. И кормят…

— А кто вам не дает?! И вы — снежками!

— Так они и выйти не дадут!

— Дадут! Мы их самих с двух сторон в клещи возьмем.

— А вы кто? Бригадмилы?

— Нет. Мы ваши физруки… только с нового учебного года.

— Вот здорово! — закричали вокруг. — А как вас зовут?

— Меня — Игорь… Владимирович. А его — Олег Владимирович. Ну так что? Будем и дальше прятаться?.. Или дадим бой?

— Дадим!.. Мы им покажем, как снегом кормить!..

Через несколько минут обитатели вестибюля, побросав портфели и папки, разделившись на два батальона, во главе с физруками выскользнули из школы через запасные выходы…

Уже месяц, как Сазон уклоняется от встречи с Аликом. Теперь дома хоть не появляйся: то пацана подошлет, то сам под окнами заявится. И ходит Сазон по бесконечным улицам города запахнувшись в просторный теткин ватник, надвинув на глаза купленную по случаю морскую фуражку-мичманку, сметая с тротуара снег широченными, не по росту длинными брюками клеш. Обходит подальше милиционеров и вздрагивает каждый раз, когда почудится ему среди прохожих фигура Алика. Возвращается домой он теперь не по своей улице, а проходными дворами. Вот жизнь!..

И сегодня, двадцатого января, покатавшись на санях с горы по Державинскому, он пошел не домой, а к кинотеатру «Первомайский» — может, удастся попасть в кино? Не доходя до Крепостного, он чуть не толкнулся с Аликом. В последний миг разглядел в толпе его рыжую дубленку, скакнул за тумбу, оклеенную афишами, и перебежал на ту сторону Энгельса, едва успев увернуться от взвизгнувшей тормозами громады троллейбуса. Сердце бешено колотилось. «Чуть не влип!.. Черт с ним, с кино! — подумал он и припустил к школе. — Во дворе не найдет. Снежками побалуемся. А может, и Шкилета прихвачу…»

Алик решил во что бы то ни стало найти Сазона. Обошел все места, где обычно бывал его недавний помощник. Нет. Заглянул домой — на двери замок. Тогда он остановил пацана на улице:

— Будь другом. Скажи, где Сазона найти. Позарез нужен.

— Ясное дело, где! Под школой. Девок лупить будем…

И Алик вслед за ним пошел к воротам школьного двора.

Когда прозвенел звонок с пятого урока, Сазон предупредил:

— Братва! Отойди дальше… Еще! Пусть думают, что никого нет. А когда вылезут, вот тут мы и дадим!

Показались мальчишки. Переговариваясь, пошли к воротам. Двор молчал… Выскочили три девчонки, поглядели, крикнули в двери:

— Выходите, девочки! Никого нет!

И только когда в двери повалили десятки девчонок, двор ожил, издались воинственные крики. Стая снежков, мелькнув под фонарем, ударила по выходящим. С визгом бросились они назад. Кто-то упал. В дверях образовалась пробка. Со всех сторон бежали мальчишки, били снежками, толкали в сугроб, сыпали снег за шиворот… Пробиться воротам удалось немногим. Большинство скрылось за дверями. А победители смеялись, делились впечатлениями, готовились к новой атаке.

— Ленька! Смотри Алевтину не прозевай! — наказывал Сазон дежурному у окна. — А на остальных нам наплевать…

Но вышло по-другому. Из-за угла вдруг появилась толпа школьников. Сначала они бежали молча, потом закричали «Ура-а-а!» и ударили во фланг разбойничьей армии Сазона. Сотни снежков замелькали в воздухе. Удар был настолько неожиданным и сильным, что противник опешил. Вмиг в каждого из дружков Сазона попало по два-три снежка. Пока кинулись за боеприпасами, новый залп ударил по ним. Сазоново войско дрогнуло и бросилось к воротам. Но и оттуда с визгом и криком, с криком «Ура-а-а! Бей хулиганов!» выскочило еще около сотни школьников, в основном девчонок. По бегущим в упор хлестнула колючая волна снежков. Войско Сазона заметалось. Отовсюду били белые шарики.

Отстреливаясь, петляя из стороны в сторону, проваливаясь в глубоком снегу, прикрывая лица руками, врассыпную бежали они к забору. Но везде их настигали снежки и били, били, били!

Хохочущие девчонки поймали своего злейшего врага — длинноносого, смуглого, как цыганенок, Тольку Грача и воткнули его головой в сугроб. Еле вырвавшись, Грач, брыкая ногами в огромных валенках, загребая руками, «плыл» по снегу от своих преследовательниц в самую гущу голых кустов акации.

Кое-где мальчишки постарше пытались пустить в ход кулаки. Но Олег Владимирович и Игорь Владимирович были начеку:

— Назад! — кричали они. — Не вступать в рукопашную! Бить с дальней дистанции прицельным огнем!

Девчонки послушно отступали и обрушивали на драчуна такой шквал снежков, что он, ослепленный, потеряв ориентировку, не хотел уже ничего, только бы вырваться из этого снежного ада, добраться до забора.

Сазону повезло. Когда ударил правый клин клещей братьев Жихаревых от запасного выхода, он находился на правом фланге войска. Только два снежка чуть задели его. Отбиваясь, он отбежал к воротам и первым увидел левый клин клещей во главе с Олегом Владимировичем. За контейнером для мусора Сазон обнаружил чей-то запас снежков и бился до последней возможности. Но когда он, расстреляв боеприпасы, снова выглянул из-за железной коробки, в него попали сразу десятка полтора снежков. Сбили мичманку, запорошили глаза.

Прикрываясь полой ватника, Сазон последним покинул поле боя. Забежав за трансформаторную будку, он протер глаза и прямо перед собой увидел Алика. Сазон шарахнулся в сторону, но Алик схватил за полу ватника и ударил в лицо…

— Зинка! На помощь! — услышал Зиновий крик подбегавшей Саши и остановился. — Там дядька какой-то Сазона бьет!

Углов моментально разыскал Олега Владимировича и с ним вместе бросился в угол двора. Прижав Сазона к бетонной стене будки, парень в рыжей дубленке бил его кулаком в живот.

— Прекрати! — закричал, подбегая, Олег Владимирович.

— Уйди, гад! — ощерился Алик. — Учу вот. Хулигана.

— Но Олег перехватил его руку, рванул и отбросил от Сазона.

— Ах ты так! — рассвирепел Алик, поднимаясь. — Я ж из тебя щас жмурика сделаю! — и сунул руку в карман дубленки.

— Олег! Нож! — крикнул, появляясь с другой стороны будки, Игорь Владимирович. — Прикрой пацана. Я сам! — и пошел на Алика.

— Лучше уйди! Уйди! — закричал Алик.

Но Игорь резко шагнул вперед, будто падая на него, скользнул вправо. Алик вскрикнул от боли и выронил в снег что-то блестящее. А Игорь Владимирович уже завернул ему руку за спину и приказал Зиновию:

— Пошарь в карманах! Может, еще что есть…

Зиновий вынул из его кармана стальной кастет. Алик пытался вырваться, ругался, грозил. Но Игорь предупредил:

— Ну-ну! Без фокусов! Рука-то у тебя не железная. Еще сломаю случайно… И брось ругаться. Дети вокруг…

Олег Владимирович остановил на улице «Волгу» и в сопровождении двух ребят отправил Сазона в «неотложку».

Алика провели в канцелярию школы. Вскоре, вызванные по телефону, приехали работники милиции.

— Старый знакомый! — лейтенант подозвал старшину. — Ну-ка, обыщите его хорошенько.

Когда все из карманов выложили на стол, лейтенант удивился:

— И все? Никакого оружия?

— Вот возьмите кастет. У него был, — сказал Зиновий.

— И вот это, — Игорь Владимирович протянул лейтенанту блестящий предмет длиной с авторучку.

— Я думал, это нож, — разочарованно сказал Зиновий. — А это просто железка какая-то.

— Железка?! — усмехнулся лейтенант. — Смотри-ка, парень. — Он сделал что-то, и изнутри с силой выбросилось тонкое хищное лезвие ножа. — Такой «железкой» быка убить можно!..

Когда уводили Алика, Олег Владимирович спросил старшину:

— Что за птицу мы задержали?

— Ого! Опасный преступник…

На другой день во дворе школы построили высокий снежный обелиск. Облили водой. И стал он как мраморный. Сквозь прозрачный слой льда просвечивала дощечка с четкой надписью:

А на макушку обелиска положили потерянные бежавшими кепки.

Школьники проходили мимо и смеялись. Вскоре кепки исчезли. Видно, тайком забрали хозяева. Тогда на их место водрузили драную шапку, найденную в мусорнике.

Прошла неделя, вторая. Давно уехали в Ленинград сдавать госэкзамены завтрашние преподаватели физвоспитания Олег и Игорь Владимировичи. Уехали, чтобы вернуться в школу навсегда.

А обелиск все стоит. Доску с надписью не тронул никто. И девчонок, выходящих из школы вечером, тоже никто больше не трогал. Видно, «клин» братьев Жихаревых накрепко засел в памяти тех, кто еле унес отсюда ноги двадцатого января.

В пятницу на сборе председателем совета отряда выбрали Сашу. Женю назначили редактором «боевого листка». А Зиновий стал вожатым октябрят во втором классе «в», где учился Костик Симочкин.

Второклассники, которым Костик уже десять раз рассказывал о своем друге, окружили Зиновия и сразу засыпали вопросами: «Правда, что у тебя есть собственная лодка?.. Настоящая?.. А ты нас покатаешь?.. Ты Костику законный катер сделал! С моторчиком! А нам сделаешь?.. А нас на тот год примут в пионеры?.. А ты в футбол играешь?.. И нас научишь?.. А девочек?! Девочек тоже научишь?..»

Когда число вопросов перевалило за два десятка, а Зиновию не дали и рта раскрыть, он вдруг вскинул вверх руки, сделал испуганное лицо и, перекрывая все голоса, закричал:

— Кар-ра-у-у-ул!..

От неожиданности октябрята вытаращили глаза и смолкли.

— Я в вопросах утонул! — закончил Зиновий.

Они захохотали так, что в двери заглянула обеспокоенная уборщица. А Зиновий, оглядев их лукавые физиономии, сказал:

— Все правильно. Но зачем нам сейчас футбол и глиссеры, когда зима на дворе?.. Вы что, в снежки играть не любите?

— Любим!.. Еще как!.. — закричали они.

— Так чего мы сидим в духоте? Айда строить крепость!

Через пять минут октябрята уже наперегонки мчались к большому двору, где летом была детская площадка…

Дружба октябрят с вожатым крепла. А Костик так и ходил за Зиновием хвостом. Даже домой к нему являлся чуть не каждый день. То решить задачку, то рассказать о новостях в классе, а то и просто так — посмотреть, что Зиновий делает.

Однажды вечером он пришел с портфелем. Зиновий удивился:

— Ты заниматься?.. Поздно ведь. Что у тебя в портфеле?

— А это… просто так… — мямлил Костик и вдруг, собравшись с духом, выпалил: — Ты игрушки чинить умеешь?

— Смотря какие: Если не очень сложно.

— Нет, Зин! Не сложно! — выхватил из портфеля безрукую целлулоидную куклу. — Вот, Нинка оторвала… чуточку.

— Чуточку?! — усмехнулся Зиновий. — Утром сделаю. Ладно?

— Ага. Ладно! Я завтра забегу!..

Через два дня Костик опять принес куклу. Зиновий и эту починил. Еще через день — сразу две куклы!

— Слушай, Костик! Не морочь мне голову! — рассердился Зиновий. — Что у твоей сестренки их сто штук?.. И все разные?.. Говори, где берешь, а то я починять не буду.

Костик хмурился, сопел, но, припертый к стене, рассказал.

В позапрошлом году расстался Костик со своим детским садом «Солнышко», но до сих пор шефствует над ним. Есть там у него подружка, Леночка Загорская. Костик убежден, что таких девочек больше нигде на свете нет. Какая она умная!.. И читает по-печатному, хотя на полтора года младше Костика. И танцует лучше всех. Никогда не дразнится и не жалуется воспитательнице. Не боится мышей и лягушек… Вот только драться не умеет никак. Поэтому, прощаясь с детсадом, Костик обошел самых заядлых драчунов и, сунув им под нос крепкий смуглый кулачок, заявил: «Леночку тронешь — могила! Чуешь, чем пахнет?!»

За два года Леночка сильно вытянулась, даже Костика чуточку перегнала. В сентябре она тоже пойдет в первый класс. И забот у Костика теперь прибавилось, потому что назначили Леночку ответственной за игровой уголок в младшей группе. Значит, надо следить, чтобы все игрушки в порядке были. Костик помогает Лене. То книжку-гармошку подклеит, то куклячью мебель гвоздиками сколачивает. А недавно как начали куклы ломаться!

— Они нарочно их ломают! — сердился Костик.

— Что ты! — возразила Лена. — Просто они не знают, как нельзя играть. Они ведь еще маленькие!

— Я вот сам посмотрю! — пригрозил Костик и вскоре зашел в малышовскую группу. Что такое?! Сидят две девчонки и ревут. А на коленях у них куклы с оторванными ногами.

— Это ты кукле ноги отвинтила? — строго спросил у одной.

— Я-а-а не вин-ти-и-ла-а! Я только танцевать ее учила-а-а.

— И ты оторвала? — спросил у другой.

— И нет! Они сами. Я куклу шпагат учила делать. А они сами взяли и оторвались! — и тоже ревет во весь голос.

Вот и поговори с такими. Они совсем ничего не понимают. И пришлось Костику нести к Зиновию сразу две куклы.

— Теперь понятно! Только врать не надо. — Зиновий сменил резинку, завязал на концах узелки, воткнул в них гвоздики, продел в дырочки — и готово! Могут куклы танцевать снова. — Слушай. А у них есть еще поломанные игрушки?

— Ого! Полная кладовая всякого поломанного.

— Вот здорово! Починим им все игрушки. У нас же мастерская!

Когда на совете отряда Зиновий с Костиком рассказали о детском саде и своем предложении, ребята обрадовались:

— Вот это настоящее дело! Все пацаны согласятся.

— Почему только мальчишки? — возразила Саша. — А девочки?

— Мы всех куклят переоденем! Лучше новых будут. Правда, Зойка?

— Еще как! Мальчишки и шить-то не умеют.

— Мы не умеем?!.. А стулья починять или по железу что-нибудь вы умеете?

— Ладно, — примирила их Саша. — Всем дела хватит.

— Ни фига… — начал Ваня и вдруг перебил сам себя: — Алло! А горка у них есть?.. Так давайте сделаем. Пусть катаются!..

Утром следующего дня из школы вышли Саша с Зиновием и Зойка с Женей и Ваней. Впереди, то убегая, то путаясь под ногами, жеребенком скакал Костик. Он вел шефский совет в детский сад «Солнышко»… А вечером на экстренном сборе отряда разгорелись такие споры, каких со времени пропажи журнала не было. Все вносили предложения, хотели высказаться. Пришлось ограничить время для выступлений. Женя, который вел сбор, глядел на новенькие часы, премию горкома физкультуры молодому шахматисту-разряднику, и останавливал очередного оратора:

— Три минуты прошло… И это уже говорили другие. — Под конец и сам взял слово — Тут кричат «Весь класс!» А я не согласен. Пусть каждое звено шефствует над одной группой…

— Правильно! — поддержали ребята. — Посоревнуемся.

— Я очень рада, что вы беретесь за большое нужное дело. Что нашли его сами. Это по-пионерски! — похвалила Лидия Николаевна. — Но помните — это не кампания, ну, вроде сбора макулатуры. И, если некоторые думают, что о детсаде через месяц можно забыть, они ошибаются. Тогда лучше не начинать… Вот вы приходите к ним, делаете что-то. Они смотрят на вас как на больших, взрослых людей, которые все могут, все умеют. Они верят вам! Не обманите же их доверия…

По вечерам в школьных мастерских застучали молотки, зашоркали рубанки. Пахло сосновой стружкой, клеем, грушевой эссенцией. Мебельный и игрушечный цехи во главе с лучшими мастерами класса Зиновием и Сережей набирали темп.

Появилась и «готовая продукция» — починенные стульчики, санки, столики. На подоконниках расселись перенесшие операцию, повеселевшие куклы, медведи, зайцы и даже слоны. Но сидят они тут недолго. Прибегает главный модельер и закройщик костюмерного цеха зеленоглазая Зойка с помощницами. Они бережно на руках несут выздоравливающих в кабинет домоводства.

А там — народу полно. «На огонек» заглянули подружки из соседних классов да так и осели здесь. Очень понравилось. Пулеметной трескотней заливаются швейные машины. Рябит в глазах от разноцветных лоскутов. Щекочет ноздри запах краски и горячих утюгов. Снуют девчоночьи руки с иголками. Лязгают ножницы. Разноголосый гул. И вдруг в дальнем углу Нина Копылова низким грудным голосом начинает:

— Нинка-то! Как Зыкина! — восторженно шепчут девочки.

За окнами темень. Беснуется ветер, хлещет по стеклам колючим снегом. А тут свет. Тепло. Общая работа. И песня…

В воскресенье шестой «б» полдня провел во дворе детского сада. Устали ужасно. Зато утром в понедельник они видели, как обрадовались малыши, завизжали и бросились рассматривать двор, чудесно преобразившийся за один день.

Вместо непроходимых сугробов — ровные утрамбованные площадки, прочерченные четырьмя узкими зеркалами «скользочек». Разгонись и лети на ногах до самого конца!.. По углам возвышались снежные горки для саночников. И сами санки, отремонтированные, с разноцветными яркими планками, с раскатанными до блеска полозьями, ждали рядом. Хватай за веревочку и катись с горы долго-долго.

Малыши окружили большую снежную бабу посреди двора.

— Какая смешная!.. А что у нее в руке?.. Волшебная палочка?

Веселая снежная баба с черными озорными угольками глаз под еловыми веточками бровей улыбалась красным ртом и, высоко задрав желтый морковный нос, плясала. Одна рука упиралась в бок, другая была поднята над головой. Только в руке вместо платка — круглая палочка. А на палочке дощечка прибита.

— А дощечка для чего?

— Это же кормушка для птиц! — объяснил Костик.

Потом все бросились обновлять снежные горки и «скользочки». Шестиклассники помогали им. Разрешали конфликты. Подавали наверх санки, чтобы скорей шла очередь. И сами не терялись. С гиканьем мчались на прямых ногах по ледяным дорожкам…

Едва уговорила Саша одноклассников в это утро уйти из детского сада. Шефство шефством, а уроки учить надо.

Пионеров шестого «б» похвалили по школьному радио, поместили заметку в стенгазете. Правда, сообщение было маленькое. Но ребята поодиночке и группами несколько раз спускались на первый этаж, чтобы еще раз прочитать заметку. Полтора года их только ругали, о них говорили на педсоветах, на линейке. А тут вдруг похвалили. «Бэшники» ходили именинниками.

— Не зазнаетесь? — спросила Лидия Николаевна, когда, окружив ее в вестибюле, они рассказали о приятных новостях.

— Что вы!.. С таким председателем, как Саша, не очень-то зазнаешься!.. И с таким редактором!.. Зверь, а не редактор!

— А вы что хотели?! — воинственно поддернув очки, сказал Женя. — «Боевой листок» должен быть зубастым!

— Ага! Как крокодил!.. Чужие хвалят, а ты про хорошее молчишь!.. А чуть что — разрисует так, что смотреть тошно!..

— Про хорошее вы сами кричите! — отбивался Женя. — А про плохое кто говорит?!.. «Боевой листок» — зеркало класса!

— Кривое твое зеркало! — не унимались ребята.

— Мальчики, — сделав нарочито строгим лицо, сказала Лидия Николаевна. — Раз редактор плохой, давайте другого выберем!

— Не надо! — хором закричали мальчишки. — Таких «боевых листков» ни у кого нет… Весь второй этаж читать ходит!.. Еле выгонять успеваем!.. Женька — законный редактор!

— Ну вот! — засмеялась Лидия Николаевна. — То «зверь», то «законный». Какой же он?!

— Законный!.. И зверь… Крокодил! — хохотали мальчишки. — Нам только такой и нужен…

Шефский совет расширял круг своей деятельности. Накануне пятидесятилетия Советской Армии шестой «б» сначала дал концерт самодеятельности в детском саду «Солнышко», а потом выступил в госпитале инвалидов Отечественной войны.

Перед началом волновались ужасно. Со страхом смотрели на пожилых людей, пришедших на протезах и костылях, приехавших в креслах на больших колесах и привезенных товарищами на носилках установленных на хирургические «каталки».

В зале пахло йодом, лекарствами, крепким табаком. Преобладали голубой и белый цвета. Голубой — это цвет мирных пижам и халатов бывших бойцов. А белое — все остальное: забинтованные руки, ноги головы, гипсовые «сапоги» и корсеты…

Будто и не закончилась война победой двадцать три года тому назад. Будто эти люди попали в госпиталь прямо оттуда, с передовой самой жестокой и кровавой войны.

Давно уже битые фашистские танки и пушки перелили в мирный металл. А прошедшая война, которая ребятам казалась далекой историей, вдруг приблизилась, стала ощутимой, реальной. Эта война, засевшая осколками, пулями, болями в телах бывших бойцов, продолжает и сейчас калечить, мучить и даже убивать людей…

Неуверенно, робко начали концерт. Но успех получился такой, о каком пионеры и мечтать не могли. Зрители хлопали в ладоши. А имеющие только одну незабинтованную руку находили здоровую ладонь товарища и аплодировали вместе. Стучали об пол костылями и палками. Кричали: «Молодцы!.. Повторить!..»

Больше часа не отпускали их ветераны войны. Хор вновь и вновь исполнял «Землянку», «Давай закурим…» и другие фронтовые песни. Особенно понравилось им, как пела низким грудным голосом Нина Копылова, и стихи, которые прочел Углов.

Зиновий и сам не думал, что начнет со вступления. Но когда увидел людей в бинтах, среди которых, возможно, были и те, кто знал отца, воевал или лежал с ним в госпитале, он сказал:

— Товарищи бойцы. Может, вам эти стихи не понравятся. Их сочинил боец, папин товарищ, который умер от ран через два года после победы… Он не успел стать настоящим поэтом. Но стихи эти очень любил мой отец… он тоже умер от ран тут, в этом госпитале, двадцать девятого июля шестьдесят шестого года… — Зиновий замолчал. Он боялся заплакать.

Зал тоже молчал. Никто не шелохнулся. Тогда в первом ряду встал, опираясь на костыли, седой боец и попросил:

— Читай, сынок… Что делить?.. Читай.

И Зиновий глухим от волнения голосом начал:

Он кончил. А зал молчал. Долго. И снова встал тот боец:

— Не обижайся, сынок. Но хлопать… не можно. Война перед глазами… Большим поэтом стал бы тот солдат. Прочти его еще.

Зиновий прочел два стихотворения: «Солнце догорает» и «Его внесли в землянку на шинели». Когда отзвучала последняя строчка, лица людей, сидящих в зале, будто приблизились. На глазах у многих он увидел слезы. Зиновию вдруг представилось невероятное: там, в зале, сидит его папка.

Зиновий заплакал и убежал за кулисы. И тогда зал загремел аплодисментами, застучал костылями и палками об пол.

Кому они аплодировали? Погибшему поэту? Стихам его?.. Или чтецу-мальчишке?.. Если ему, то за что?.. За то, что хорошо прочитал? Или за то, что верен памяти своего отца?..

Через пять дней после праздника в школу пришло письмо:

«Товарищ директор! Большое спасибо за то, что прислали к нам с концертом ваших пионеров из шестого класса „б“.

Объявите им перед строем нашу благодарность. И, если это не помешает их занятиям, пусть приходят хотя бы раз в два-три месяца. Хорошие у вас ребята растут. Душевные и серьезные, а не такие, каких приходится встречать на улице, — разгильдяи и пустопорожние… И пусть приходят просто так, не обязательно с концертом. Нам очень интересно знать, как они учатся, как растет наша смена. Еще раз спасибо вам.

По поручению инвалидов Отечественной войны 7-й и 8-й палат.

П. К. Костин, Н. С. Кротов, X. И. Захаров».

Алевтина Васильевна, не знавшая о выступлении, удивилась и обрадовалась. Просьбу выполнила — прочла письмо на линейке. А потом, оставшись с классом с глазу на глаз, сказала:

— Ребята. В похвале ветеранов войны есть не только то, чего вы достойны сейчас, но и аванс за то, какими вы должны стать. Ведь знают они о вас далеко не все… Вот вы придете к ним. И что же остается? Лгать! Им лгать?!.. Хорошее начало у вас уже есть. Но этого мало. Нужно упорно двигаться дальше. Так станете вы такими, какими они хотят вас видеть?.. Решайте.

Класс, ошеломленный таким поворотом дела, молчал. Директор хотела еще что-то сказать. Но вперед шагнул Зиновий.

— Я решил. Стану! — хрипло сказал он.

— И я! И я! — одновременно шагнули вперед Женя и Саша.

— И мы!.. Стану!.. Я тоже… И я!.. Стану! — один за другим говорили ребята, делая шаг вперед. Через минуту уже все стояли посреди коридора и выжидающе смотрели на директора.

— Спасибо, — неожиданно тихо сказала Алевтина Васильевна. Лицо ее дрогнуло. Она круто повернулась и быстро пошла по коридору. Не оборачиваясь, бросила: —Идите… В класс идите…

Войдя в класс, они увидели Валерку и Сильву.

— А почему вы тут? — удивилась Саша.

— Мы в госпитале не были, — за обоих ответила Сильва. — К чужой славе не примазываемся.

— Какая ж ты, Сильва! — возмущенно сказала Саша. — И потом ты ведь староста класса. Ты должна…

— Ничего я тебе не должна! — раздраженно крикнула Сильва. — Я должна отлично учиться! Я и учусь. Не то что некоторые, активные… А если не нравлюсь, выбирайте другого старосту!

— А ты не строй из себя! — вдруг крикнул Стасик. — Ишь, цаца какая! И выберем!.. Никакая ты не староста!..

В класс вошла Мария Павловна, и все кинулись по местам.

Вечером после уроков к Зиновию прибежала Саша:

— Зинка! Совсем забыла. Лидия Николаевна советует делать политинформации. Раз в неделю. А то никто газет не читает. Только по телеку кино смотрят да мультики. Сделаешь?

— Почему я? Может, кто лучше сделает.

— Не говори глупостей. Я и то не все успеваю. А другие и подавно. Ты постарайся. Ладно? Вот тебе газеты, — и она положила на стол увесистую пачку. — Читай…

Зиновий и правда знал о том, что творится в мире, лучше, чем его одноклассники. А началось все после разговора с Дубровиным.

Еще летом, когда мама была в санатории, как-то зашел к нему Семен Семенович и прямо у калитки спросил:

— Читал в газете, что с вьетнамскими детьми делают?!

— Нет, — смутился Зиновий. — У меня была «Пионерская правда». Еще папа выписал. Так она в декабре кончилась.

— Что ты, сынок! — изумился Семен Семенович. — Разве можно сейчас жить без газеты?! Кругом такое творится!.. Нет, Зиновий. С газетой и глаз ясней. Кумекаешь, что к чему. И злость в тебе кипит против тех… И сил прибавляется. Чувствуешь себя со всем рабочим людом Земли в одном строю. И гордость за наши дела аж поднимает тебя, вроде крылья дает…

Стыдно стало Зиновию от слов дяди Семена. Побежал и купил газету. «Комсомолец» попался. Газета понравилась… С тех пор он каждый день в ларьке на углу Нахичеванского и Энгельса покупал свежий номер «Комсомольца».

Странное дело. Ведь и раньше, еще с первого класса, он слышал от Александры Михайловны, а потом по радио и от отца о Вьетнаме, об Африке, о том, что империалисты грозят войной. Но только теперь, когда стал ежедневно читать газету, разрозненные сведения, представления вдруг стали объединяться, крупнеть, и вот уже перед глазами со страниц газет вставал весь мир! Сложный и загадочный. В мире этом, не прекращаясь ни на минуту, шла борьба. Гремели войны. Умирали от голода дети. Становилось страшно. И стыдно, когда вспоминал, как в буфете и по коридорам футболят чуть надкушенный пирожок или булку…

Особенно внимательно читал о Вьетнаме и потом пересказывал друзьям. И они решили написать письмо. Два вечера спорили, пока не вышло как надо. Отправили его в «Пионерскую правду» с просьбой переслать ребятам вьетнамской школы.

Прошло полгода, а ответа все не было. Друзья решили, что письмо затерялось в дороге. Да и не мудрено — ведь там война!..

Политинформация была назначена на тринадцатое марта. А двенадцатого Сашу вызвали к директору. Она вернулась, когда класс уже сидел за партами. Со всех сторон к ней поворачивались головы, слышался шепот: «Ну что?.. Что случилось?..»

— Скажи им, Саша, — разрешила Лидия Николаевна. — А то они умрут от любопытства.

— Письмо нам из Вьетнама, — сказала Саша.

— Ура-а-а! — разразился класс криком. — Что там? Что пишут?

— А вот это уже дело долгое, — остановила их учительница. — Потерпите. Я же терплю…

Как только прозвенел звонок, все бросились к Саше: — Читай!.. Ну читай же!

— Да нельзя его читать. Ничего непонятно. Я уже у старшеклассников была. Буквы латинские, а написано по-вьетнамски.

— У-у-у! — загудели разочарованно. — А что же делать?!

— Как — что? — удивился Зиновий. — Найти, кто знает вьетнамский! Вон в мединституте студенты из Алжира, из Сирии, из Йемена даже есть. Неужели никого не найдется из Вьетнама?!

— Точно!.. Правильно! Найти надо!..

— Дай-ка мне письмо, — сказал Женя. — Мы с папой сделаем штук шесть снимков 18 на 24. Не срисовывать же по буковке!

— Голова! — одобрили Женьку ребята.

Тут же создали шесть групп из добровольцев. Распределили, кто в какой институт идет. Саша уточнила задание:

— В лепешку разбейтесь, а чтоб завтра переводчик был! К часу!

Жене с Зойкой повезло. В коридоре университета девушки указали на худого скуластого паренька в больших очках.

— А вон товарищ из Вьетнама.

— Ван, — коротко представился паренек, протягивая им руку.

Женя с Зойкой объяснили, зачем пришли. Глаза Вана быстро побежали по строкам письма. Лицо стало строгим.

— Там война, — сказал он, закончив читать. — Детям много трудно. Я немножко хорошо знаю русский язык, — и смущенно улыбнулся. — Но я сделаю. — И тут же, склонившись над подоконником, стал писать. Временами перо надолго замирало. Ван хмурился. По нескольку раз повторял одно и то же вьетнамское слово. Потом улыбка озаряла лицо — вспомнил. И снова писал корявые, еще непривычные для него русские буквы…

Узнав, что письмо переведено, а Зиновий готов к политинформации, директор и Лидия Николаевна решили по-своему: вечером в актовом зале собрали все шестые классы.

Перед столькими людьми Зиновий никогда не выступал, поэтому чувствовал себя неловко. Но потом успокоился.

Шумевший вначале зал постепенно затихал. Высокий русоволосый мальчишка, изредка заглядывая в блокнот, будто и не говорил ничего нового. Но вот так собранные, поставленные рядом факты заставляли задуматься. Оказывается, пока они учатся, резвятся на переменах, смотрят мультики, в мире совершаются чудовищные преступления. Триста семьдесят пять миллионов людей живут на грани голодной смерти. И переходят эту грань — умирают ежедневно восемьдесят тысяч человек! И каждый четвертый из них — ребенок. Это же страшно! Каждую секунду умирает человек только потому, что у него сегодня и вчера и еще раньше не было во рту ни кусочка хлеба…

Письмо вьетнамских школьников прочла Саша:

— «Дорогие друзья из Советского Союза!

Мы много раз читали ваше письмо. Какие вы счастливые! Вы учитесь в большой красивой школе, ходите в кино, занимаетесь спортом, смотрите телевизор, надеваете новую одежду, а летом отдыхаете на берегу теплого моря.

Нам все это кажется прекрасной сказкой, потому что, когда мы родились, уже шла война. Нашими первыми игрушками были автоматные гильзы, а утром нас будило не солнце, а рев американских самолетов и вой падающих бомб.

Раньше мы жили в Хайфоне, но американцы каждый день бомбят его. И всех детей вывезли в джунгли. Вот уже несколько лет мы живем тут и учимся. Школа у нас не такая, как у вас. Под навесом из пальмовых ветвей стоят наши парты. Тут же мы вырыли траншеи, ведущие в укрытия, чтобы спрятаться в них при бомбежке. Рядом со школой есть огромное дерево. На нем расположен сигнальный пост. Как только вдали появляются американские самолеты — дежурный бьет в колокол, и мы прячемся.

Но мы не только учимся. Мы выполняем все, что поручают нам старшие. Маскируем орудия, ремонтируем разбитые бомбами дороги, помогаем убирать урожай риса и овощей, плетем из жгутов крепкой рисовой соломы шляпы, которые хорошо защищают голову от осколков американских шариковых бомб.

Мы живем дружно и помогаем друг другу. В прошлом году во время бомбежки нашему другу Чану повредило ногу. Но все равно он учится. Целый год мы носили его в школу на руках.

Дорогие друзья! Мы все верим, что вьетнамский народ прогонит с нашей земли захватчиков. И тогда настанет мир, и тогда мы сможем жить счастливо, как вы. И мы снова будем есть, что захотим, одеваться, как нам нравится. Мы свободно будем петь песни о нашей прекрасной родине — Вьетнаме.

И вот в этот день мы пригласим верных друзей посетить нашу страну и будем гулять, играть и веселиться, не боясь ни пуль, ни бомб. Мы сядем на мирные самолеты и посетим ваш героический Советский Союз. Ле Суан Тинь. Ку Тхи Туэт. Минь Хань…» и другие.

Всего под письмом пятнадцать подписей, — закончила Саша.

После чтения письма, криков и сумбурных речей решили:

1. Послать вьетнамским товарищам письмо.

2. Объявить месячник по сбору металлолома и макулатуры. Провести на подшефных заводах концерты. Все заработанные деньги перечислить в фонд борющемуся Вьетнаму.

3. Объявить сбор тетрадей, карандашей и других письменных принадлежностей и потом отослать их пионерам Вьетнама.

— Вот так «бэшники»! — расходясь, завидовали пионеры других отрядов. — А говорили, что они хуже всех классов!..

— Кто хуже? Мы?! — притворно удивлялись ребята из шестого «б». — Нам только начать трудно было… А теперь!..

Пятнадцатого марта перед концом второго урока по школьному радио передали: «Классам выходить строиться на линейку!»

Коридор гудел. Классы перемешались. Школьники говорили, смеялись. Учительницы пытались навести порядок, но их голосов не было слышно. Попробуй перекричи шестьсот человек!

Никто не заметил, когда подошла завуч с каким-то военным. Она показала на свое горло, перевязанное бинтом, и спросила:

— Извините. Вы можете их построить?

— Так точно! Могу. Разрешите выполнять?

Она кивнула. И тотчас раздался низкий, с хрипотцой, казалось, не очень громкий голос, однако заполнивший все пространство от пола до потолка без остатка:

— Внимание!.. Слушай мою команду!..

Шум исчез. Мгновенно испарился. Будто слова, смех, звуки помчались вспять, исчезли в гортани говоривших, не забыв при этом накрепко захлопнуть за собой рот… Все удивленно смотрели на коренастого человека с мужественным обветренным лицом, одетого в красивую форму морского офицера.

— Поклассно… в четыре шеренги… ста-а-а-новись! — и после небольшой паузы — На-аправо равняйсь!

Никогда еще так старательно не равнялись. Этот темноглазый офицер никому не сделал замечания, но каждому казалось, что строгий, требовательный взгляд обращен именно на него.

В конце коридора появилась директор. И, как гром, грянуло:

— Смир-рно! Рав-нение на… середину! — Четко печатая шаг, моряк подошел к директору и, вскинув руку к фуражке, доложил: — Товарищ директор! Экипаж… — По рядам прокатился смешок. Моряк мгновенно поправился: — Классы второй смены вверенной вам школы на линейку, посвященную предварительным итогам третьей четверти, построены! Докладывает каплей… Березин. — Он так быстро произнес «капитан-лейтенант», что два первых слова слились в одно. Снова вспыхнул смех. На все лады повторялось непонятное слово: «Каплей… Ха! Ха!.. Его зовут Каплей?.. Каплей…»

Улыбнулась и Алевтина Васильевна:

— Пожалуйста, дайте им команду «вольно».

— Воль-но-о! — прогремело под сводами коридора. И сам моряк, чуть ослабив мышцы, сразу стал каким-то своим, домашним и тоже позволил себе улыбнуться.

Так весело приступил к выполнению своих обязанностей только что назначенный в школу военруком бывший капитан-лейтенант Военно-Морского флота Петр Никитович Березин.

А линейка пошла своим чередом. Директор и завуч говорили о том, что еще можно и нужно сделать за оставшееся время, чтобы успешно закончить третью четверть.

Никогда больше Петр Никитович не называл классы «экипажем» а себя «каплеем». На следующий день он уже снял форму и ходил в гражданском костюме. Но за глаза ребята все равно называли его уважительно и чуть шутливо: «Наш каплей».

Едва вытерпев до конца линейки, ближе всех стоявшие мальчишки шестого «б» кинулись к военруку. Уже через пять минут они знали, что по военному делу будут изучать уставы, устройство автомата и карабина, учиться стрелять.

— Когда у нас начнется военное дело? — спросил Углов.

— А в каком вы классе? — поинтересовался военрук.

— В шестом.

— Значит, через два года. В девятом.

— У-у-у! Это долго. Мы сейчас хотим… Хоть стрелковый кружок бы!.. Или автомат изучать.

— Чуть потерпите. Столько дел сразу! Вот огляжусь немного, и для вас что-нибудь придумаем, — пообещал военрук.

— Счастливые старшеклассники! — сказал Стасик с завистью. — А нам все говорят: маленькие!

— Э-э, нет, браток! Я не так сказал. Это по программе с девятого. А мы с вами к «Зарнице» готовиться будем.

— Правда? Вы нас готовить будете?! — обрадовались ребята.

— Так точно! — засмеялся военрук. — Если вы крепко стараться сбудете, так мы еще на классное место в районе выйдем.

Мощные электрические звонки поглотили все звуки. Только голос военрука прорывался сквозь эту завесу.

— Эге! Как колокол громкого боя на корабле! — и крикнул шутливо: —Боевая тревога!.. Все наверх!.. По местам стоять!

— Есть, по местам стоять! — вразнобой закричали мальчишки, бросаясь к дверям своих классов.

«На раскачку» он не потратил ни одного дня. Уже шестнадцатого марта девятиклассники занимались военным делом.

Сразу же обнаружилась исключительная способность Петра Никитовича сходиться с людьми, отыскивать себе добровольных помощников. Заведующие кабинетами, не скупясь, отдали для нужд военного дела электропровода, пробирки, лампы, плексиглас.

Постарался и дядя Вася. Хотя кругом были лужи и грязь, асфальтированная площадка во дворе стала сухой и чистой. Проводить строевые занятия на ней — одно удовольствие. Даже прижимистая завхоз школы, у которой и веника не выпросишь, приоткрыла для военрука свои кладовые. А мальчишки так и крутились около, надеясь получить от военрука задание, и старались выполнить его толково и быстро, по-военному.

На весенних каникулах был объявлен аврал. Спешно оборудовали военный кабинет, комнату для хранения оружия. Старшеклассники сооружали пирамиды для карабинов и автоматов, стеллажи, пособия. Мальчишки, как муравьи, тащили из длиннющего подвала всякий хлам, помогали оборудовать тир для стрельбы из пневматических и малокалиберных винтовок.

— Эх, наглядности мало! — пожаловался Петр Никитович.

— А что нужно? — спросил Зиновий. — Может, мы сделаем?

— Схемы нужны электрифицированные! Вам это не по зубам.

— Поч-чему же? — вмешался Женя. — Покажите. У нас ребята на детской технической станции всякое делают. Попробуем.

— Ну, ребята! — обрадовался военрук. — Если сделаете — в вашу честь дадим салют наций — двадцать один залп из орудий главного калибра! — и объяснил, что нужно сделать.

К первому апреля основные работы были закончены. Алевтина Васильевна, осмотрев все, удивилась:

— Ну и хватка у вас, Петр Никитович!

— Флотская, товарищ директор! — смеялся военрук.

В коридоре у военного кабинета повесили плоский ящик. Под прозрачным плексигласом — красочный рисунок пистолета-пулемета системы Калашникова в натуральную величину. Справа — столбец названий частей и два провода со штекерами. Один штекер втыкают в гнездо с названием части автомата, другим — притрагиваются к контакту на рисунке, где эта часть находится. Указал верно — в награду тебе мигнет красная звездочка. Ошибся — изнутри ящика недовольно рявкнет зуммер, что-то очень похожее на сердитое: «Нет! Нет!»

К ящику перед уроками и на переменах не протолкнуться. Шумит, смеется толпа мальчишек. Мигает красная звездочка. Рявкает зуммер. Крики: «Гляди! Три раза подряд угадал!.. Стас! Докажи „гэшникам“!.. Гля! Видали? Мы автомат не похуже вас знаем! Чего лезешь? Моя очередь!.. Эх, мазила! Ну, куда ты тычешь?! Это же приклад, а не магазин!..»

Мальчишки шестого «б» ходили довольные. Такую радость ребятам сделали. Это ничуть не хуже салюта наций.

После четвертого урока завуч отпустила шестой «б» домой. Заболела учительница рисования. Зиновий, Саша, Женя и Зойка вышли из школы вместе и остановились на углу.

— Красота какая! — оглядываясь вокруг, радовалась Саша.

— А воздух?! — сказал Зиновий. — Весной пахнет. Когда в школе, так и не видишь ничего, не чувствуешь.

— И фиалками пахнет, — добавила Зойка, — в парк бы!

— Стойте, братцы! В «Первомайском» же сегодня «Человек-амфибия»! — вспомнил Женя. — До начала еще час. Идем?

— А деньги? — спросил Зиновий.

— У меня есть. Вы бегите домой, а я куплю билеты, чуть перекушу, чтоб мама не ругала, и буду ждать у входа. Идет?

Все согласились с Женей. Занятия, шефская работа, пионерские дела так захлестнули, что они уже и не помнили, когда были в кино.

В отличном настроении Зиновий с Сашей шли по просыхающему тротуару. Весна уже в разгаре. Великан тополь ронял свои сиреневые сережки. Зиновий подхватил несколько на лету и повесил Саше на уши. Она смеялась, мотала головой и косила глазами на сережки.

Вдруг на другой стороне улицы Зиновий увидел Сазона с компанией. Радость сразу съежилась. В груди похолодело от недоброго предчувствия. Сейчас что-то случится…

Больше двух месяцев не встречался с ним Зиновий. И ни разу за это время страх не закрадывался в душу. Зиновий думал, что навсегда победил страх. Да и кого бояться? Дела идут хорошо. Его уважают мальчишки и не только своего класса. После того, как баскетболисты шестого «б» вдруг выиграли у сборной шестых-седьмых классов соседней школы со счетом 23 на 17 и 12 очков из них принес команде Зиновий, он целых две недели был самой популярной личностью на втором этаже… А октябрята вообще считали его самым сильным в школе.

И вдруг — опять Сазон. «Но я же решил! Я дал слово не бояться. Дал слово… Это стыдно. Стыдно!» — убеждал себя Зиновий, стараясь собраться, напрячь волю. Он хотел принять суровый, независимый вид. Но по мере того как все меньше шагов оставалось до Сазона, который успел уже перебежать дорогу и стать на их пути, решимости Зиновия куда-то улетучивалась, руки и ноги становились бессильными, непослушными, а на лице появилась жалкая заискивающая улыбка.

Он будто сквозь вату слышал, как продолжает смеяться и что-то говорить Саша, но не понимал ни слова. Он напрягал силы, чтобы согнать эту дурацкую улыбку. Даже потер рукой возле губ, но ничего не мог с ней поделать.

А Сазон уже в трех шагах. Надвинув на лоб мичманку, сунул одну руку в карман широченных брюк клеш, а другую спрятал за спину. Смотрит в упор немигающими глазами.

— Чо лыбишься, Шкилет?! Думаешь, длинный, так испугаюсь?

— Я ничего, — ответил Зиновий, продолжая улыбаться.

— Или думаешь, раз ты с девкой, так я не трону?.. А ну танцуй лезгинку!

— Отстань, Сазон! Мы же тебя не трогаем, — сказала Саша.

— Дай им, Сазон! Дай!.. Пусть танцуют! — кричали с той стороны улицы его дружки.

— А вот я трону! Сегодня вербохлест — бей до слез! — Сазон вздернул из-за спины руку с длинной красной лозой, усеянной пушистыми «лапками» почек.

Но Зиновий все смотрел на вторую руку, так и не вынутую из кармана. Опомнился лишь, когда лоза хлестнула по выставленной вперед руке. Он отскочил. Но Сазон ударил еще и еще. Ожгло шею и руки, которыми он закрыл лицо.

В том, что произошло дальше, Зиновий не отдавал себе отчета. Он закричал что-то несуразное и побежал прочь от Сазона, от своего позора, от рабского страха. Только на углу вспомнил: «А Саша?!» Обернулся на миг. То, что он увидел, обожгло сильней, чем лоза… Саша, вырвав лозу, обеими руками, яростно хлестала Сазона по рукам, по ногам, по шее. Сазон, крича что-то, перемахнул через загородку газона и помчался от нее через дорогу.

Вмиг оценив увиденное и ужаснувшись тому, что исправить, вернуть назад уже ничего нельзя, Зиновий ойкнул и, не разбирая дороги, понесся еще быстрей.

Что-то кричали вслед мальчишки. Но он не остановился. Влетел во двор. Увидел открытую дверь. Нет! Нет! Сейчас он не мог, не должен видеть никого. Даже маму… Пробежал в сарай, заперся на крючок. Без сил опустился на поленницу и сидел, качаясь из стороны в сторону, как от нестерпимой зубной боли, глотая слезы… Потом слез не стало, а он все сидел и думал, думал! Говорил сам с собой. Поклялся не отступать… и убежал. Сашу одну оставил… А Саша, девочка, не испугалась. Сазон сам убежал от нее… Разве можно завтра пойти в школу? Увидеть ребят? Сашу?.. Как же теперь жить?..

Он слышал, как прибежала Саша. Мама ответила, что Зиночка еще не приходил… Потом Саша пришла вместе с Женей. Звучали их громкие взволнованные голоса. А мама спокойно говорила, что он, наверно, зашел к кому-нибудь из мальчишек…

Стемнело. А он так и не принял решения. В дверь постучали. Он затаился. Но за стеной послышался спокойный голос мамы:

— Пора ужинать, Зиночка. Иди, — прошуршали по дорожке шаги, хлопнула дверь, и все смолкло…

За ужином мама ничего не спрашивала. Рассказывала о забавных случаях на работе. Советовалась с ним, как распорядиться деньгами скорой получки.

Зиновий сходил за папкой, забытой в сарае. Глянул на письменный стол и удивился. Посреди лежала раскрытая тетрадь с папиными записями. А чтобы она не закрылась, листы придавило тяжелое мраморное пресс-папье.

«Я же ее всегда в ящик прячу, — подумал Зиновий. — Неужели забыл? Нет. Вчера вечером клал на место… Может, мама?»

Через приоткрытую дверь кухни было видно, как мама моет посуду. Слышались негромкие слова песни:

Так ничего и не спросив, он стал читать строчки, написанные папиным угловатым почерком. Сначала было что-то о бригаде слесарей. Как лучше расставить рабочих, чтобы сборка шла чуть ли не вдвое быстрей… И вдруг глаза Зиновия, будто столкнувшись с преградой, дрогнули, а потом побежали по строчкам все быстрей. Дочитал отчеркнутый карандашом абзац и стал читать снова уже медленно, стараясь вникнуть в каждое слово:

«Помню, мой комиссар полка говорил в самые тяжелые дни июля 1941 года: „Потерпел поражение не тот, кто отступил. Бывают такие обстоятельства, что не отступить сегодня нельзя. Но завтра он, использовав малейшую возможность, нанесет врагу тройной урон… Потерпел поражение тот, кто, отступив, потерял мужество, потерял веру в свою силу, в нашу правду, в неизбежность победы. Он уже не боец. Он побежден навеки. Он еще жив, но для нашего дела он мертв…“»

«А я?! Я какой?.. И разве я побежден навеки?..» — Мысли Зиновия метались. Где выход?.. Когда-то он мечтал стать сильным. Работал физически, занимался физкультурой, набивал мозоль. Теперь он сильнее всех в классе. Но этого, оказывается, мало. Мало! Нужно быть смелым… А разве он всегда был трусом?.. Тогда, когда Сундук с Грачом били Женю. Или совсем давно, когда он в бурю переплыл Дон… Мальчишки даже завидовали его смелости. А вот Сазона… Ну почему он боится Сазона? Ударит ножом?.. Но ведь где-то в глубине души Зиновий знал: не ударит. Побоится. Тем более при всех… Так почему убежал?.. Привык бояться?.. Значит, той смелости, что в нем просыпалась иногда, мало! Нужно, чтобы она была всегда. А как это сделать?.. Нужно не терять мужества, пишет отец и говорит его комиссар… А было ли у него мужество?.. И что это такое «мужество»?!..

Ужасно разболелась голова. Мысли путались. Завтра же нужно перечитать всю тетрадь отца! Может, там он найдет ответ?..

Уже лежа в постели, пожелав маме спокойной ночи, он сказал:

— Мама… я думаю — ты самая удивительная мама. Таких, наверно, больше ни у кого нет… Откуда ты все знаешь?

— Из жизни, сынок, — чуть погодя, ответила из своей комнаты мама. — У меня была трудная, но очень интересная жизнь… И еще я встретила много хороших людей, — она снова помолчала. — А самым моим лучшим другом был он, наш папка…

По привычке Зиновий проснулся рано. Вспомнил весь кошмар вчерашнего дня. «Заболеть бы… — мелькнула трусливая мысль. Зиновий отгонял ее, но она возвращалась снова и снова. — А через несколько дней все и забыли бы…» Он стал прислушиваться к себе. Может, у него жар? Или голова болит?.. Вчера сильно болела. Кажется, и сейчас… Сказать маме?

— Что же ты не встаешь, сынок? — опередила она. — Ведь не спишь давно. А зарядка? Уроки… И воды нет — ведра пустые.

Зиновий вскочил. Как же он мог забыть про воду? Обычно с вечера приносил. Ведь доктор запретил маме поднимать тяжелое!

Он сделал зарядку, принес воды. Хотел растопить печь.

— Не надо, — сказала мама, — занимайся, пока я завтрак приготовлю, — а уходя на работу, будто продолжила давний разговор: — В любом деле, сын, первый шаг важен. Самый первый… Ничего. Переможешь. Слабохарактерных в нашем роду не было.

Едва мама ушла, прибежала Зойка Липкина. Затараторила, запрыгала на тоненьких ножках, как воробей-непоседа:

— Я, знаешь, Зин, зачем пришла?.. Я ни за что бы не пришла. Но просто ужас! Просто ужас! Задачку ту, что Лидия Николаевна диктовала, я на листок записала. И представляешь: его нигде нет! Я так расстроилась!.. Дай переписать.

Пока он искал тетрадь, Зойка прыгала по комнате от папиного охотничьего ружья к клетке с чижами, от нее — к модели парусника, от парусника — к аквариуму с рыбками. Нашумев, Зойка также стремительно исчезла.

— Зойка! Вернись! А задача? — крикнул вслед Зиновий.

— Не надо, Зин! — пританцовывая у калитки, смеялась Зойка. — Я вспомнила: листок в дневнике! За обложкой лежит! — и убежала.

Спустя полчаса тихо отворилась дверь, раздалось:

— Тук-Тук-Тук! Кто в тереме живет?!

Зиновий обернулся и вскочил. У порога, улыбаясь, стояла Саша:

— Зин, ты математику сделал?

— Сде-елал, — с трудом выдавил он.

— Так дай задачу, что Лидия Николаевна… Ну что ты на меня так смотришь? — смутилась она.

— Нет. Я ничего, — опустил глаза Зиновий.

— Спасибо, Зин. Я побежала, — заторопилась Саша и уже со двора крикнула — Смотри, не удирай! В школу вместе пойдем!

Обрадованный Зиновий все еще ходил по комнате, когда в дверь бочком протиснулся Женя:

— Здравствуй, Зин! Я это… знаешь, зачем пришел?

Знаю! — ухмыляясь, гаркнул Зиновий. — Ты пришел переписать условие задачи, которую диктовала Лидия Николаевна.

Правильно, — Женя растерянно топтался на пороге. — А откуда ты знаешь?… Так ты дашь?

— Дам! — перебил Зиновий. — По шее тебе дам за вранье!

— Странно… значит, это не оригинальное решение, — огорченно вздохнул Женя. — А я думал…

— Еще бы. Зойка и Саша уже приходили за условием. Понял?

Они глянули друг другу в глаза и расхохотались…

Когда покончили с уроками, Зиновий спросил:

— Жень, ты помнишь картину «Гений Дзюдо»?

— Еще бы! Законная… Да ведь мы вместе смотрели.

— Вместе. Только без тебя я еще четыре раза смотрел.

— А зачем столько? Там же две серии!

— Надо было… Только никому ни звука!.. Понимаешь, я все смотрел, как они обезоруживают при нападении с ножом… Приемчик — во! Я тренировался… Знаешь, что? Возьми вот пенал и бей меня, будто это нож. А я буду обороняться. Ладно?

— Ладно, — нехотя, согласился Женя. — А зачем?

— «Зачем-зачем». Ну, а если вдруг Сазон с ножом…

Они отодвинули стулья и стали друг против друга. Зиновий без ничего, а Женя с трубочкой алюминиевого пенала в руке.

— Ну нападай, нападай! Бей меня ножом!

Женя замахнулся. Зиновий быстрым движением перехватил его руку у запястья, рванул в сторону и одновременно дал подножку. Женя громко ойкнул, выронил «нож» и грохнулся на пол.

— Получилось! — радостно крикнул Зиновий и смолк: из-под очков друга катились слезы. — Женька!.. Неужели так больно?

Женя, придерживая руку, еле поднялся.

— Лапы, как железные… Ведь я не Сазон тебе… Дернул, балда, изо всей силы. Как я теперь писать буду?.. Огнем горит.

— Ну, прости! Я же не хотел. Я только чуть… — Зиновии обмотал руку Жени мокрым полотенцем, суетился вокруг него.

Перед тем как идти в школу, Зиновий попросил:

— Идем во двор. Я тебе покажу что-то.

— Опять дзюдо? — недоверчиво буркнул Женя.

— Что ты! Я тебя и трогать не буду, — успокоил Зиновий.

Во дворе он показал на приставленную к дому лестницу:

— Я, чтоб не бояться, упражнение себе придумал. Зимой в сугроб прыгал. А теперь — на опилки. С половины прыгнешь?

— Что я, сумасшедший! — испугался Женя. — И ты не смей. Свернешь себе шею! Обалдел! Тут же метра три будет!

Но Зиновий уже кошкой взлетел по лестнице на крышу дома и, не раздумывая, прыгнул на кучу опилок, насыпанных у стены.

— Ну, Зинка! — восторженно выдохнул Женя, подбегая. — Я бы ни за что не прыгнул! — и тотчас рассердился — Так чего ты его боишься?!.. Я бы ему!.. Он бы сам от меня бегал!..

— Ладно, — буркнул Зиновий. — Собирайся. Сейчас Сашка нагрянет. Смотри, не проговорись.

Все свободное от уроков время Зиновий читал папину тетрадь. Это не был дневник, но и не мемуары фронтового разведчика, кавалера ордена Славы трех степеней сержанта Ивана Углова. Нельзя назвать это и просто деловыми записками лучшего мастера судоремонтного завода «Красные зори» или заметками заместителя секретаря парткома о людях и делах завода.

Тут было все. Самое главное из того, что пережил, передумал. И о чем тревожился, мечтал, чем жил последние двадцать лет бывший солдат, старый кадровый рабочий, коммунист Иван Васильевич Углов. И все это: свой опыт, мысли, свою веру — он завещал сыну.

С той памятной новогодней ночи, когда мама передала Зиновию папину тетрадь, он бережно страницу за страницей читал записи. И дошел почти до половины. Но теперь он листал ее и вперед и назад, искал только то, что относится к войне… Где же еще, как не там, росли, закалялись в огне мужчины.

И вот… Что это? Строки подчеркнуты красным карандашом, будто предназначались специально для него. Неужели отец знал, что ему это потребуется… и нарочно подчеркнул?..

«Еще в школе, — писал отец, — задолго до войны у нас в классе ребята часто спорили о смелости. Много говорили ерунды. Потом и сам понял: смелость — не баловство, не озорство, не бесшабашность. Смелость начинается с правды. С борьбы за нее при любых обстоятельствах. Смелым может быть человек, который никогда не был в бою, не прыгал с парашютной вышки и не бросался в огонь, чтобы спасти ребенка. Но доведись ему — он все это сделает, он готов к тому…

И в школе, и на заводе, и потом уже в армии не раз приходилось слышать: „Ну что с него спрашивать? Кишка тонка. Разве он виноват, что родился трусом!.. А вот другой с рождения храбрец. Ему все почем. Он не знает страха…“

Ерунда все это! Трусами не родятся! Как не родятся и храбрецами. Смелым или трусом человек становится! Нет таких людей, которые не знали бы страха, кому неизвестно чувство самосохранения… Уж мы-то, фронтовики, прошедшие войну насквозь, знаем это точно. Все дело в воле! А волю нужно в себе воспитывать. И не вдруг, а прямо с детства. Волю может воспитать любой! Хотя это дело не скорое и непростое. Но зато как прекрасно быть волевым! Быть, хозяином своего тела, своего слова, своих поступков…»

Зиновий читал, не отрываясь. Отец, которого уже нет с ним рядом, учил, как стать сильным, волевым, настоящим мужчиной.

Потом он читал другие места, воспоминания о боях, о фронтовых товарищах и вдруг на одной из последних страниц наткнулся на эту запись:

«Мне опять стала сниться война. Сколько лет не снилась. А теперь — каждую ночь. Может, потому, что болит сердце? Проклятая железка!.. Позавчера ходил в госпиталь. Хирург сказал: „Оперировать будем только в самом крайнем случае…“ А по испуганным глазам молоденькой операционной сестры понял, что шансов выжить у меня один на тысячу. Вот так-то…

Оля что-то подозревает. Но молчит. Умница! Научилась не задавать ненужных вопросов. Так-то лучше. Зиновий бормочет во сне. И улыбка у него от уха до уха. Видно, снится что-то радостное. Неделю назад ему исполнилось одиннадцать лет.

А у меня каждую ночь война. Будто листаю странички старого календаря. И вижу прошедшее со стороны. Вот все пытаюсь выдать один вопрос. Когда я стал настоящим бойцом?..

Конечно, еще не тогда, когда давал присягу на верность Родине и получил винтовку. Тогда я был мальчишкой…

Может, тогда, когда вместе с ротой поднялся в свою первую в жизни атаку?.. Нет. Едва ли хватило бы у меня сил выскочить из окопа, оторваться от земли, если бы впереди не бежал, размахивая пистолетом, командир, не маячили сутулые спины поднявшихся ранее товарищей…

А может, это случилось там, в старой траншее, когда за поворотом в упор столкнулся с оловянными, побелевшими от страха глазами фашиста и сумел опередить его? Нет. Я бы не опередил, не крикни сержант Неделин: „Коли гада!“. И снова погиб бы через каких-то двадцать секунд, не прыгни Коля Приходько на шею дюжему фельдфебелю, выскочившему из ниши за моей спиной…

Или в бою около Мозыря, когда весь день остатки полка отбивались от впятеро превосходившего противника?.. Но как было не устоять, если за спиной, в землянке, лежал раненый командир полка. Если в разгар боя он сам ложился к горячему „максиму“ и, словно косой, срезал атакующих гитлеровцев. Там воля старого большевика-командира стала и нашей волей. И она победила…

Вспомнил!.. Это случилось чуть позже, уже в июле сорок первого… Всю ночь мы отступали. Мы — это тринадцать красноармейцев — все, что осталось от нашей части. Вчера вечером, уже в конце боя, меня ранило. Осколок прошил левую руку чуть ниже локтя. Сержант Костя Суровцев, перевязывая рану, сказал::

— Ну вот, Ваня. Когда выпишешься из госпиталя, мы уже немца назад турнем. Наступать-то веселей будет.

А через несколько минут последний залп затихающего к ночи боя лишил нас командира. Взрывом искорежило пулемет, а Суровцеву осколком снесло полчерепа.

Шли близ дороги по окраине леска. Жались друг к другу. Из оружия — одни винтовки. У меня осталось девять патронов. Поделились по одному. Говорить боялись: а вдруг немцы?! Да и не было о чем. Еды, курева — ни крошки. Донимает раненая рука. Отставать стал. Продрался через кусты и вдруг полетел вниз, ударился головой обо что-то твердое… А когда очнулся и выбрался из ямы — вокруг никого… Где ж в такой темноте найти. Может, и звали, да я не слышал…

Теперь шел уже, не таясь, по дороге: в лесу далеко не уйду — ноги в траве путаются, за корни цепляются. Когда спустился под гору, перешел мост через речушку, на востоке сереть начало. А сил совсем не осталось. Свернул в сторону и на опушке лет.

Разбудили птицы. Возятся на ветках, голоса пробуют. Значит, вот-вот солнце взойдет. Сначала на них разозлился. Война идет. От границы сколько людей свои головы сложили!.. Земля дыбом становится… А им хоть бы что — поют!..

Зарделись верхушки деревьев — солнце взошло. Каждая росинка как драгоценный камень горит. Повернулся к речке. Из-за деревьев мост виден. Совсем недалеко, метров четыреста. А над водой туман колышется. От самого моста большущий луг тянется. Весь ромашками зарос — белым-бело.

И вспомнился такой же луг… У крохотной речушки наткнулись мы на него с Олей в горах. Кажется, сто лет прошло. Это было еще до войны в пионерском лагере. Ромашки с огромными белыми лепестками на крепких высоких стеблях были ей до пояса. Я хотел нарвать букет. Но Оля не разрешила:

— Такую красоту губить?! Как можно!.. Другие придут — тоже полюбуются. Возьмем по одной. Самой красивой…

А сейчас вон с той горки скатятся танки с крестами, искромсают ромашковый луг и, лязгая, поползут дальше: убивать, жечь, втаптывать в землю.

В горле все пересохло. Попить бы. А немцы?.. Ну, думаю, довоевался! На своей земле всего боишься: цветок сорвать, воды в речке попить, просто встать во весь рост! И такое зло меня взяло, что в глазах потемнело. „Встань! — приказал я себе. — Встань! Перестань, трястись за свою шкуру!..“ И тело послушалось приказа: я встал, напился из речки, нарвал листьев „солдатской травы“ — подорожника, приложил к ране и вновь забинтовал руку. Пошел к лесу и вдруг ноги будто в землю вросли. Из кустов прямо мне в глаза пушка смотрит…

Просека, выходящая почти к дороге, вся воронками авиабомб исклевана. Среди искромсанных взрывами деревьев разбросаны трупы лошадей, опрокинутые зарядные ящики, пушки и люди, люди… Окликнул: может, живые есть?.. Нет. Никто не отозвался…

Сколько вокруг винтовок, снарядов, пушек… И место ведь какое удобное. Крутой берег речки. Взорвать бы мост. Тут таких дел наворочать можно. Ахнуть по немцам!

— „Ахать“ — то кто будет? Ты? Калека с одной рукой?! — язвительно шепчет во мне какой-то голос.

— Я… Больше некому, — отвечаю ему. — Я боец.

— Ты не боец. Ты раненый. Кто с тебя спросит?..

— Я не могу уйти…

— Ушли же товарищи ночью. Уноси ноги и ты… Вон лошадь совсем близко ходит. Поймай! Что ты медлишь?.. Беги!..

— Но тут есть оружие! Пушки! Они остановят танки.

— Разве ты артиллерист? Кто прикажет?… Ты сам себе командир… Никто никогда не узнает. Беги… и ты будешь жить! Разве это плохо — жить?! Вернуться домой. Увидеть отца, Олю…

— Нет!!! — сжав зубы так, что хрустнуло что-то и зазвенело в ушах, крикнул я голосу. — Я знаю, кто ты! Ты — страх! Плевал я на тебя. Я солдат… Плевал я на тебя. Я боец!.. И я командир. Сам себе командир. Я, а не ты!.. И я себе приказываю: остановись! Дай по зубам этой сволочи! Ты пятишься от самой границы. Остановись! Дай по зубам…

И голос замолк… Боль в руке притупилась..

Сейчас я думал не о себе. Не о том, что будет со мной. Я думал: что надо сделать? Сейчас. Немедленно. Не только для себя, для всех!.. И не только думал. Я уже делал. Снял с убитого капитана пистолет „ТТ“ с кобурой. Пригодится, Подобрал бинокль. Приволок лоток со снарядами к сорокапятимиллиметровой пушке, которую увидел первой. Покрутил барабанчики прицела — ни черта не получается! „Дубина! — ругаю себя. — Год с артиллеристами рядом жил — не научился“. А стрелять-то надо! Открыл затвор. Глянул в сверкающую трубу орудийного ствола и увидел кружочек неба. Покрутил маховик — ствол опустился. Покрутил другой — пополз вправо, пока не увидел в дыру сосну, стоявшую у моста. Вот теперь порядок! Загнал снаряд в казенник… И тотчас с пригорка скатились три мотоцикла! Проехали по мосту, порыскали вправо-влево и умчались по дороге вперед… Потом появился танк. Когда он заслонил ствол сосны, я рванул спуск. Пушка дернулась. За мостом у танка взметнулась земля. „Эх! Промазал!“ — думаю. Танк попятился, но его стало разворачивать боком. Гусеницу подбил! Глянул в дырку ствола, чуть поправил и ударил опять. Взрыв, будто консервную банку, отбросил башню в сторону. „Есть! — кричал я. — Есть один! Давай, гад, следующий…“

— Товарищ командир! — крикнули вдруг над ухом.

Обернулся — боец стоит. Совсем молоденький.

— Кто ты? Артиллерист? — спрашиваю.

— Красноармеец Свиридов Алексей, — говорит. — Подносчик снарядов. Как бомбить стали, меня сразу контузило. Оклемался, гляжу: все мертвые лежат. Я в чаще сховался. А как пушка вдарила, сюда прибег… Так вы один, товарищ командир? Я думал — подмога подоспела.

У ног красноармейца стояли ручной пулемет Дегтярева и коробка с магазинами. Но больше, чем пулемету, я ему обрадовался. Живая душа… Русская.

— Чудак, — говорю, — не один я. Теперь нас двое! Тащи снаряды. Вперемешку стрелять будем. Бронебойным и осколочным.

А у немцев, видно, пехота подъехала. Застучали пулеметы с высокого берега. Хлещут по кустам. Отбежали мы с Алешей от пушки, сыпанули несколько очередей из „Дегтярева“ и снова сменили позицию. Тут еще двое бойцов из чащи выползли. Один в голову раненый, у другого лицо все коркой засохшей крови покрыто.

— Заряжающий Алымов. А он — Семенихин Петр, Наводчик. Щеки осколком навылет пробило. Говорить не может, а, так ничего…

Вчетвером подкатили вторую „сорокапятку“ к опушке. Семенихин оказался классным наводчиком. Минут за двадцать отыскал и подавил три или четыре огневых точки фрицев.

И тут на нашем берегу вдруг заработал пулемет, застучали винтовки. Испугался я сначала: „Неужто мотоциклисты вернулись? Ударят в спину!..“ Прислушался. Свои! Наш „максим“ бьет. Экономно. Короткими очередями… Откуда ж вы, родные мои?! Да как вовремя! Немцы по ту сторону моста пытались речку форсировать. Вот наши им и всыпали… Глянул на пушку Семенихина, а у него в расчете уже четверо. Еще двое из лесу вышли.

Приказал Алымову перейти к моему орудию. Артиллерист же. Лучше моего кумекает. Пока он за снарядами побежал, я — к пушке., И тут как рвануло поблизости. „Танк немецкий вдоль берега за деревьями подкрался, — успел подумать я. — Сейчас снова ударит…“

Пришел в себя уже в госпитале. Как попал, ума не приложу. А через неделю к нам в палату новенького положили. Глянул. Алеша! Боец тот, что первым на подмогу пришел… Когда чуть окреп он, сам позвал меня к себе:

— Не прошли танки, товарищ командир!

— Какой я командир, — говорю. — Рядовой я, как и ты.

— Нет, — отвечает, — там вы самый большой командир были.

— Ну ладно. Как вы там?

— Да как. Уперлись… Когда вас ранило, вскоре и подмога пришла. Из лесу еще раненые вышли. Три орудия подняли. Ночью саперы мост рванули… Так на Веселушке и споткнулись фрицы.

— На какой такой Веселушке? — спрашиваю.

— Да на речке той, командир! Маленькая, а споткнулись…

Через полтора месяца я снова был в своей дивизии.

— Хочешь в свой полк, Углов? — спросили в штабе.

Я опешил. Ведь полк погиб на моих глазах. Лишь горстка измученных людей вырвалась из кольца. Да и те едва ли дошли до своих… Но я ошибся. Трое из тех, последних, что уходили вместе со мной ночью, не просто бежали. Они вынесли знамя полка. Поэтому мой полк жил!.. Перед строем возрожденного полка генерал вручил награды его ветеранам. Тем трем. И мне — медаль „За отвагу“…»

Зиновий долго не мог заснуть в эту ночь. Вот, оказывается, что главное: приказ самому себе!.. И не думать, что будет с тобой. Думать о том, что ты должен сделать. Сейчас сделать. Немедленно! И страх отступит…

Он делал уроки, а сам все время думал: «Есть ли во мне та сила, что была у папы?» Наконец, не выдержал. Оглянувшись на окна, достал и надел гимнастерку отца.

Из зеркала испуганными глазами глядел скуластый подросток с птичьей шеей, в гимнастерке с орденами и медалями, висевшей на худых плечах, как на вешалке. Он принимал разные позы, хмурил брови, то таращил, то прижмуривал глаза, взбадривал свою фантазию. Нет! Изображения сурового бойца не получалось. Отдельно жила гимнастерка фронтовика. И отдельно — он, школьник, тринадцатилетний подросток.

Зиновий вздохнул, снял гимнастерку, хотел повесить в шкаф. Но передумал и долго рассматривал боевые награды отца.

Вот и «За отвагу» — «самая трудная медаль», как говорил папа. Тогда его удивляло: затертая, с щербинками и царапинами медаль с изображенным на ней танком и тремя летящими самолетами отцу дороже, милее, чем сверкающий золотом и эмалью новенький орден. «Почему?» — не раз спрашивал Зиночка.

— Нос не дорос. Поумнеешь — тогда поймешь, — отшучивался отец.

А вчера ночью, прочитав о бое на Веселушке, он понял. Там в самом начале войны, отец отдал приказ самому себе, стал настоящим бойцом. И эта награда в дни отступления — действительно самая трудная…

«А что если мне?» — мелькнула дерзкая мысль. Он осторожно снял «самую трудную медаль» отца. Расстегнул рубашку и, торопясь, замирая от малейшего шороха, приколол ее изнутри на левой стороне груди. «Хорошо. Булавку прикрывает карманчик. Никто не заметит. Только я знать буду…». Едва он успел застегнуть ворот, как забарабанили в окно. Он кинулся к двери.

На крыльце стояли Костик и еще три октябренка.

Выскочив во двор после уроков, Костик вспомнил: он же забыл похвастаться авторучкой, что подарила тетя Люба.

— Смотрите, ребята, что у меня есть! Такой ни у кого нету!

— Покажи! — кинулись к нему мальчишки. — У-у-у!.. А у меня не хуже! В полосочку!.. А у меня с золотым колпачком!

На первый взгляд, ручка была ничем не примечательна. Из золотой пластмассы, с широким алюминиевым пояском. Только чуть но толще обычной. Но Костик возмутился:

— Сравнил тоже!.. Она же ереванская! Четырехцветная! Вот эту зеленую палочку сдвинешь — зеленым пишет. Вот эту — синим, эту черным. А вот самая главная — красным!

— Чего ты нам палочки показываешь?! Ты пописать дай! Может, она и не работает совсем!

— Не ра-бо-та-ет?!.. А ну идем!

За трансформаторной будкой они положили на стопку кирпичей тетрадку и стали пробовать. Сначала — буквы. Потом рисовать начали. Здорово получается. Костик нарисовал синий дом с красной трубой и черным дымом. Стал зеленые деревья рисовать. И вдруг — раз! Кто-то выхватил чудесную авторучку.

Костик вскочил. А она уже в руках большого мальчишки с белым чубом, выбившимся из-под морской фуражки-мичманки.

— Отдай! Мне тетя из Еревана прислала! — кинулся Костик. Но мальчишка в мичманке щелкнул его по лбу и оттолкнул А дружки чубатого потребовали у товарищей Костика:

— Ну-ка, вынимай! Ручки у нас украли?!

— Мы не крали!.. У нас свои! — оправдывались второклассники.

— Давай, давай! Не задерживай! — торопили их.

Перепуганные мальчишки раскрыли портфели.

— Гляди! А говорит: не крал! А это что?!.. У меня точно такая была, — отбирая авторучку, нахально врал смуглый мальчишка с длинным носом, похожим на клюв.

— Это мне бабушка подарила! — хныкал пацан.

— Я тебе дам бабушку! Спёр, так молчи!.. — в полминуты три авторучки из портфелей перекочевали в карман длинноносого. Большие мальчишки перелезли через забор, пригрозив:

— Только пискните! Поймаем — головы оторвем!..

Четверо ограбленных второклассников, растирали кулаками слезы и думали об одном: что они дома скажут? Костик тоже поплакал, а потом сказал:

— Пошли к нашему вожатому! Зин им как даст!..

Октябрята рассказали, что с ними случилось.

По приметам Зиновий сразу определил, что это Сазон, Грач и их компания. Еще не зная, что и как сделает, он пообещал:

— Не плачьте, ребята. Завтра или послезавтра все авторучки вам вернут. Как миленькие! Идите домой.

— А как же без ручек?! Влетит же! — сказал Костик.

«И правда, влетит, — подумал Зиновий. — Пока дома разберутся, что к чему… Как же быть?»

— А какие у вас самописки были? — опросил он.

— У меня, как твоя, что на столе. Красная, — заявил один.

— Так бери ее! Пока твою выручим, — решил Зиновий, отдавая свою авторучку обрадованному мальчишке.

Когда остальные тоже описали приметы, Зиновий предложил:

— Вы тут подождите. Я сейчас! — и выбежал из дому.

Через две минуты он был уже у Саши. А еще через полчаса, обегав живущих поблизости одноклассников, Зиновий и Саша вручили октябрятам авторучки, похожие на те, что у них отняли.

Повеселевшие мальчишки разбежались по домам.

— Придется мне к Сазону идти, — тихо сказал Зиновий.

— И не думай! На совете решим, — встревожилась Саша.

— Но ведь октябрята мои. Я их вожатый. Значит…

— А ты чей? Наш! Значит, и октябрята наши, — не уступала Саша. — Собирайся. Все равно уже скоро в школу.

Хотя до звонка было еще полчаса, весь актив шестого «б» был уже во дворе. Они отошли за угол здания. Саша рассказала о происшествии. Все возмутились, закричали:

— Сазон с Грачом совсем обнаглели!.. Собраться вместе да набить им морды!.. Забыли бой двадцатого января? Так напомнить!.. Отнять ручки!.. Не давать октябрят трогать!..

Совет решил: 1. На большой перемене два звена идут домой к Сазону, два — к Грачу. И потребовать, чтоб вернули. 2. Каждый день к концу уроков у второклассников приходить по пять человек во двор и смотреть, чтобы их не обижали…

Но операция сорвалась. Ни во время большой перемены, ни после уроков Сазона и Грача дома не нашли. Тогда тут же, около дома Сазона, решили: не отдадут за три дня — сообщим в милицию.

— А не заругает Лидия Николаевна за то, что мы вот так… все сами? — забеспокоилась Зойка.

— Ее в школе нет. Не ждать же до завтра! — сказал Женя.

— Она хочет, чтобы мы были самостоятельными, — поддержала Саша. — Вот мы сами и решили. Все правильно.

Но все получилось совсем по-другому. Придя домой, Зиновий увидел Семена Семеновича Дубровина.

— Давно жду, — пробасил кузнец. — Выручай, брат. Заболел в цеху парень, что стенгазету разрисовывает. А завтра, хоть лопни, нужно выпустить к перерыву «молнию».

— Я нарисую! — обрадовался Зиновий. — Только я не очень…

— Нам «очень» не надо! — перебил дядя Семен. — Только ты постарайся часам к девяти, а то не успеем…

Утром, в начале девятого, едва закончив заголовок, Зиновий скатал «молнию» в трубочку и пошел на завод.

От крайних домов на горе вниз к Дону идет крутой Зеленый спуск. На нем местами еще держится серая прошлогодняя трава, но уже набирает силу молодая зелень. По спуску, то сходясь вместе, то разбегаясь в стороны, в обход громадных глыб ракушечника, выпирающих из земли, вьется несколько тропинок, протоптанных нетерпеливым и ногами мальчишек, которые всем другим основам геометрии предпочитают свою: прямая есть кратчайшее расстояние между родимым домом и любимым Доном.

И какое значение имеет крутизна! Одолеть ее, идя от Дона, не так уж трудно. А от дома вниз — еще лучше. Летишь, как на крыльях… Никакая тебя сила не остановит… Пусть те, кто постарше, обходят по пологому Кировскому или Державинскому спускам.

На самой крутой, восточной, стороне спуска из горы, как огромное темное око, выглядывает труба городского коллектора. Ранней весной и осенью из нее бьет мощный фонтан дождевой воды, скатившейся с улиц города, и кипящий белой пеной водопад, прыгая по ступеням в два человеческих роста, устремляется вниз к Дону… Давно уже умчались вешние воды. И сейчас все это сооружение, если посмотреть, издали, кажется беломраморной великаньей лестницей, ведущей в город на горе.

Это одно из любимых мест своенравной низовской братии. Тут в любое время года можно жечь костры. Лежа на траве, любоваться простором Задонья или слушать о необыкновенных приключениях удачливых людей, лихих браконьеров. Тут без вмешательства взрослых можно решить давно затянувшийся спор: кто сильней.

И поэтому же «чистюли» и «маменькины сынки» обходили Зеленый спуск стороной, как можно дальше.

Но Зиновий об этом совсем не думал. Главное — скорее отдать дяде Семену «молнию», и он пошел кратчайшим путем.

У крайних домов увидел вдруг Грача. Зиновий так и скакнул вперед, боялся, что тот исчезнет. Но Грач сам окликнул:

— Эй, Шкилет! Купи авторучку.

«Значит, не знает, что мы искали его и Сазона», — подходя, подумал Зиновий и ответил небрежно:

— Небось, барахло какое-нибудь.

— Барахло?!.. Гляди. Первый сорт! И недорого.

Зиновий рассматривал красную авторучку. Она точно как та, его которую он вчера отдал второкласснику.

— А другого цвета есть? Эта мне что-то не того…

— Хорошая ручка, — недовольно сказал Грач. — На, смотри другую, — и протянул черную с золотистым колпачком.

— Ну чего ты трусишься? — подзадорил Зиновий. — Давай все чтоб выбирать из чего было.

— Кто трусится? Я?! — «клюнул» Грач. — Вот еще одна.

Приметы и этой авторучки совпадали точно. Зиновий еле сдержался. Но спросил незаинтересованно:

— Грач, а нет у тебя такой… знаешь, чтоб разноцветным писала?

— Ишь чего захотел! Есть, да не про вашу честь. Сазонова.

— Жалко… Может, я все гуртом взял бы.

— Меньше трояка за нее не возьму! — предупредил Грач.

— Чего ты торгуешься? Покажи. Понравится — возьму.

Грач не устоял. Блеснув нахальными глазами, у лее подсчитал: «По рублю за три. Да за четырехцветную. Ого! Шесть рублей».

— Ля! Разохотился! — и протянул четырехцветную авторучку с алюминиевым пояском на зеленом корпусе. Облизывая от нетерпения губы, спросил: — И сколько ты за все даешь?

— А сколько ты заплатил? — спросил Зиновий, пряча ручки.

— А тебе что?! — почуял недоброе Грач. — Давай назад!

— А дулю с маком не хотел?! — прорвался Зиновий. — У пацанов поотнимал, хапуга! Да за это, знаешь, что?!..

Грач кинулся с кулаками… Но Зиновий, отбросив трубочку с «молнией», рубанул его ребром ладони по руке. Грач взвыл и, отбежав на безопасное расстояние, кричал, всхлипывая:

— Щас тебе, Шкилет, гроб будет! Я Сазону скажу! Он тебя…

Сазон налетел так внезапно, что Зиновий не заметил, откуда он появился. Успел лишь отклониться, и кулак противника только сбил кепку. Зиновий пробежал чуть по спуску и остановился: «А клятва?! Я же приказал себе!..» Он чувствовал, как в папину самую трудную медаль колотится сердце.

— Давай авторучки! — орал, догоняя, Сазон. — Пополам разорву!..

— Не… отдам, — запинаясь, сказал пришедший в себя Зиновий.

— Так получай, зараза! — кулак Сазона, нацеленный в лицо противника, попал в воздух. Сазон потерял равновесие и упал, перелетев через присевшего вдруг Зиновия. Он вскочил и, ругаясь, бросился вновь… А Зиновий, как боец в кинокартине «Гений Дзюдо», перехватил его руку еще вверху, рванул влево и дал подножку. Ошеломленный Сазон прокатился по склону несколько метров и, с трудом встав, упрямо полез наверх. Но Зиновий уже сам спускался к нему. Снова перехватил руку и бросил на землю… Задыхаясь от злобы, Сазон дернул Зиновия за ноги. Они покатились наискосок под гору, нещадно колотя друг друга…

— Сазон!.. Обрыв! Убьешься!!! — в ужасе закричали сверху.

И было чего испугаться. Борясь, они подкатились к гигантской ступеньке коллектора. Еще шаг — и они сорвутся с трехметрового обрыва на следующую цементную площадку.

Скосив глаза, Сазон увидел обрыв и стал вырываться:

— Пусти, дурак!.. Пусти!.. Убьемся!..

Но Зиновий не отпускал. Он ни за что на свете не отпустил бы его. Страха не было. Пусть сорвутся!.. Пусть, что угодно!

— Будешь?.. Будешь… пацанов, скажи! — требовал Зиновий, сжимая его на самом краю обрыва.

— Чокнутый!.. Брось же, гад! — уже во все горло орал Сазон.

— Дай слово!.. Дай! Ну, трус, дай! — упрямо твердил Зиновий.

— Будь ты проклят!.. Даю… Идиот!.. Ну сказал же… не буду! — Отпусти! — с расширенными от ужаса глазами хрипел Сазон.

И тогда он отпустил. Тяжело дыша, стояли друг против друга. Заправляя выбившуюся из штанов рубашку, Зиновий говорил:

— Смотри. Ты слово дал… И еще… я не боюсь… Понял?.. А ты боишься, что я скажу, как ты сумочку… у Сашиной мамы… Но я не скажу. Понял?..

Ошеломленный случившимся и особенно последними словами, Сазон съежился и вдруг опустился на камень. Дрожали ноги…

Зиновий поднялся наверх, разыскал трубочку с «молнией», кепку и вернулся назад. Сазон приподнял голову:

— Слушай, ты… а она… ну, Сашка, знает?

— Я же сказал: никому… — Зиновий стал на край цементной ступени коллектора, где несколько минут назад барахтался в обнимку с Сазоном, и прыгнул на следующую ступень… потом — еще ниже. И, размахивая бумажной трубочкой, понесся по косогору вниз к Дону все быстрей и быстрей.

Разинув рты, мальчишки смотрели вслед.

— Совсем чокнутый! — злобно сказал Грач. — Жить ему надоело, — и вдруг спросил у Сазона: — А ты прыгнул бы?

— Чи-во-о?!.. Я тебе щас как прыгну! — обозлился Сазон. Дружки попятились подальше от разгневанного атамана.

Зиновий вернулся с завода и повесил папину медаль на место. Он уже доделывал уроки, когда в комнату вошел Женя. Увидев на столе четыре авторучки разных цветов, Женя удивился. Протер очки. Разглядел синяк на лбу и припухшее ухо друга. Молча подошел к Зиновию и серьезно пожал руку…

— Зин, трудно было? — спросил он, когда уже вышли из дому.

— Трудно, — глянув ему в глаза, честно ответил Зиновий. — Но я думал, что будет трудней… Теперь все!

— Я знал, Зин, что ты победишь…

Валерка нервничал. Мопед, как и избрание его когда-то в совет дружины, не произвел впечатления на ребят.

Даже Стаська Филиппов, узнав о мопеде, только и сказал:

— Дуракам счастье!.. Ну, ты возись со своей чихалкой, а мне на ДТС пора. Мы там такую модель ракетоносца делаем! Закачаешься! По радио управляться будет!

Мальчишки все такие гордые стали. Хотел Валерка задобрить их, позвал ситро попить в буфете. Так Сережка отрезал:

— Подлизываешься?.. Мы лучше чистенькой! Из фонтанчика.

Но самое главное, что тревожило Валерку, — это «Договор». Дважды за это время он висел на волоске. Первый раз перед Новым годом. Но Валерка тогда сказал, что родительского собрания не будет, потому что украли журнал. Елизавета Серафимовна сама поставила четвертные и отдала дневники на руки. «Вот. Смотрите сами!» — сказал он маме и предъявил «дневник-двойник».

Второй раз ему просто повезло. 31 марта маму, как опытного врача-терапевта, послали в командировку проводить медосмотр поступающих в военное училище. Второго апреля она по телефону сообщила, что задерживается, и приказала папе пойти на родительское собрание вместо неё.

«Уж теперь все откроется», — с ужасом думал Валерка. Но вече ром, просматривая газету, папа обнаружил, что скоро начнется отложенная позавчера встреча хоккеистов ЦСК и «Динамо».

— Успею! Пока соберутся… — решил он и включил телевизор. Удобно устроился в кресле и забыл обо всем на свете. Валерка вместе с ним кричал «Шайбу!», комментировал острые моменты…

Папа вспомнил только тогда, когда Николай Озеров стал прощаться с телезрителями, Глянул на часы и подскочил: после начала собрания прошло уже полтора часа.

— Что ж ты меня не предупредил?!

— Так мы же вместе смотрели!.. А хочешь, я сбегаю в школу и принесу дневник. Скажу, что ты заболел. Ну, какая разница? Что на собрании, то и в дневнике будет.

— Беги, — разрешил папа. — А то я пока оденусь…

Валерка сунул под тужурку «дневник-двойник», заполненный Сазоном, и выбежал из дому. Походив по улицам минут двадцать, он вернулся и положил дневник перед отцом.

— Молодец! — похвалил папа. — Быстро смотался. Адель Спиридоновна еще из гостей не вернулась. А то бы Капе непременно доложила… Держи. Это от меня лично, — и дал пять рублей…

А позавчера Валерку огорошил Сазон. После уроков, не найдя его у школы, Валерка, разозлившись, пошел к нему домой.

— Ты почему не пришел? — прямо с порога начал Валерка.

— А ты мне что? Мент, чтоб допросы снимать? Тебе надо — ты и ходи! Понял? — рассердился Сазон. — Хорошо, что сегодня притопал. А завтра я тю-тю! В общем, уезжаю.

— Да я ничего, — сразу сбавил тон Валерка. — А как же я?

— Вот, видишь. А еще хвост поднимаешь! — засмеялся Сазон. — Я тебе как главбух на заводе. Расписался — получай денежки. Не расписался — шиш под нос!..

— Ты надолго? Мать дневник ведь потребует.

— Недельки на две… А может, на месяц. Как понравится.

— Что же я дома скажу?! — совсем испугался Валерка.

— Ага. Без меня тебе труба… Ладно уж. Выручу. Поставлю за три недели вперед. А чтоб не заметили, склеим маленько по краям. Когда нужно будет — подержишь над чайником, они и отклеятся. Я так письма соседской Тоньки читал. Обхохочешься… Только за эту мелочь я потеть не согласный. Понял? Вот сколько поставлю пятерок, столько и рубликов гони!

— Что ты! — взмолился Валерка. — У меня столько нету!

— А нету, так и катись отсюда!

Валерка перепугался, стал упрашивать. И Сазон принялся за дело. Когда он проставил все оценки за три недели вперед, Валерка протянул двадцатипятирублевую бумажку:

— Только у меня крупные. Вот. Давай сдачи.

— За мной не пропадут! — Сазон спрятал деньги в карман.

— Так ты мне еще с прошлого раза должен!

— Отцепись, Сундук. Видишь, человеку деньги на дорогу нужны. В общем, кому я должен — всем прощаю! Бери свой дневник и сматывайся, пока я добрый… — и выпроводил за двери.

— Ну, подожди! — идя домой, ругал Сазона Валерка. — Я тебе покажу!.. Наживаешься на мне… Ишь, капиталист проклятый!..

В раздевалке Валерка подслушал разговор Углова с Карпенко.

— Погорю я сегодня, Женька, как швед под Полтавой.

— А что случилось?

— Да я сегодня начал с примеров. А там же такие вычисления. На страницу. Потом Костик заявился… А дошел до задачи — ни тпру, ни ну! Гляжу — в школу пора. Если Лидия Николаевна спросит — отхвачу «пару» как пить дать…

«Ага! — злорадно подумал Валерка. — Не все мне страдать… Сегодня тебе, Шкилет, Лидочка, может, и кол влепит!» — и мысли его лихорадочно заработали в этом направлении…

В классе была абсолютная тишина. На уроках Лидии Николаевны вообще был, как она говорила, «только рабочий шум». Но сегодня на задней парте, раскрыв толстую бухгалтерскую книгу с надписью «Посещение уроков», сидела директор.

Лидия Николаевна не суетилась, не старалась показать перед директором все с лучшей стороны. Было, как всегда.

— Ну, примеры проверять не будем, там только вычисления. А как у нас со смекалкой?.. Ты, хочешь, Магакян? Хорошо. А еще кто? — спросила Лидия Николаевна. — Углов. Ты, кажется, хотел?

— Я?!.. Нет, — холодея, ответил Зиновий. И честно признался: Я совсем… не решил эту задачу.

— Не решил? — удивилась учительница. — А мне говорили… Ну это не важно, — сама себя оборвала она. — Может, попробуешь?.. Разберемся вместе. Я вижу, в классе не все разобрались.

Чувствуя слабость в ногах, Зиновий пошел к доске. «Собраться!.. Собраться! — твердил он себе, словно заклинание. — Я могу решить! Могу! Только нужно собраться…» Сам не слыша собственного голоса, он прочел условие задачи.

— Так не годится! Четко, громко прочти еще раз!

Он снова прочел… И вдруг будто что-то щелкнуло в мозгу. Решение показалось удивительно простым. Еще не полностью доверяя себе, он начал рассуждение.

— Так, так, — закивала головой учительница. — Смелей.

Шаг за шагом Зиновий в пять минут «расщелкал» задачку. Саша, улыбаясь, показывала ему большой палец.

— Молодец! — сказала учительница. — Так что же тебе поставить?

— Пять!.. Пять!.. — дружно подсказал класс, довольный таким счастливым концом, ибо многие совсем не решили задачи, а у других, кроме Саши и Жени, ответы получились самые фантастические.

Учитывая, что это, так сказать, экспромт, — быть посему! — улыбнулась Лидия Николаевна, отдавая дневник Зиновию.

Не успело улечься радостное оживление, как она сказала:

— Ну, а теперь пойдет отвечать Валерий Сундуков.

Валерка, ерзавший за партой в ожидании расплаты за свою ложь, вскочил, испуганными глазами уставился на учительницу:

— По-почему Сундуков?.. Вы же только в субботу…

— Да. Но в субботу ты получил двойку Иди, Валерий, иди! Вопрос тебе тот же, что и в субботу. Да захвати дневник.

Валерка стал рыться в портфеле. Уронил книги на пол. Затолкал их в парту и пошел с дневником к доске… Урока он явно не знал. Надеяться не на кого. На уроке математики вообще не подсказывали. А теперь, когда тут директор, тем более…

— Ну, садись, — грустно сказала учительница, — а ведь обещал…

Пока Валерка шел к парте Лидия Николаевна открыла дневник и… Весь класс увидел, как она начала краснеть. Зарозовели щеки вспыхнуло все лицо. Она сняла пенсне, протерла и снова глянула в дневник. Теперь у нее стала красной даже шея.

— Лидия Николаевна, что с вами? — обеспокоено спросила директор, направляясь к столу.

А Валерка с лихорадочной поспешностью рылся в книгах. Не верил себе и снова искал. Залез под парту. Но и там ничего не было. Впопыхах, по ошибке, он отдал «дневник-двойник»!..

— Та-ак! Одно к одному!.. — пролистав фальшивый Валеркин дневник, изукрашенный пятерками, сказала Алевтина Васильевна. — Я и не знала, Сундуков, что ты круглый отличник!

Но классу прокатились удивленно-насмешливые возгласы:

— Круглый отличник?!.. Сундук — отличник!.. Вот дает!..

— Лидия Николаевна, я возьму его с урока. Мне нужно выяснить еще один важный вопрос… Вылезай из-под парты, Сундуков!

Красный, вспотевший, Валерка покинул свое убежище. И пока он шел по бесконечно длинному коридору к кабинету директора, в висках стучало: «Еще один вопрос… важный вопрос!.. О чем она?.. О чем?!..»

— Сундуков, где классный журнал? — спросила Алевтина Васильевна.

Валерка испуганно икнул, шарахнулся назад, но уперся спиной в закрытую им же дверь. Страх сковал его… Но это продолжалось всего несколько секунд… Когда дома припирали Валерку к стене и деваться было некуда, он применял испытанный способ — просто закатывал истерику. Его начинали успокаивать, совали лекарства… А потом все постепенно забывалось… Теперь Валерке терять было нечего. Он понимал это. И, мобилизовав все свое нахальство, сам перешел в наступление:

— Вы на меня наговариваете! Мне стыдно!.. Я буду плакать!.. Я нервный! — кричал он, пытаясь выдавить из глаз слезы. Но слез, как назло, не было.

Алевтина Васильевна молча смотрела, как он беснуется, потом тихо сказала:

— Нет, Сундуков. Твоим нервам может позавидовать любой. А стыд отскакивает от тебя, как горох от шкуры бегемота. Я могу вызвать врача. Он даст тебе валерьянки. Но и тогда ты не уйдешь от ответа. Зачем ты взял классный журнал?

— Я не брал!!!

— Не кричи. И слушай. Тебе просто помог случай. Все могло выясниться тогда же. Тетя Поля подобрала вот этот лист из журнала в туалете и положила в тумбочку. А потом забыла. Нашла его только вчера и передала мне…

От страха лицо Валерки позеленело. Наглость слетела с него, как шелуха с луковицы. Директор знает всё!.. И какой-то холодный, безучастный к происходящему участок мозга выдавал все время один сигнал: «Кайся!.. Кайся!..»

На последней декабрьской контрольной Сильва вдруг пересела на место Зойки. И оказалось: у Валерки вариант № 1, а у Сильны № 2. Он сунул записку: «Выручай!» Но Сильва только отмахнулась. Сама сидит красная, как рак. Тогда он подсмотрел начало у Савченко. Но Лидия Николаевна строго посмотрела на него. Пришлось решать самому…

После контрольной спросил ответ у мальчишек. У них было не так. Он бросился к Магакян:

— Саша! Ну, родненькая, пожалуйста! Скажи ответ…

Саша удивленно вскинула на него глаза:

— Ничего подобного. Ответ: две тысячи километров в час.

— Врешь! — испуганно крикнул Валерка, но сам понял: это правда. Он пропал! Задача не вышла. Двух примеров тоже не решил. Значит, двойка. Значит, прощай мопед?!.. Ни за что! Нужно немедленно найти Сазона. Он поставит отметки и дело сделано. Покажет бабуле дневник — и мопед его!..

Два дня он искал Сазона. Но тот как сквозь землю провалился. А двадцать седьмого, еще до уроков, Сильва сказала:

— Тебе за контрольную «пара». Мне и то еле «трояк» поставила.

Валерка пал духом. Даже не огрызался на шутки по поводу своей расцарапанной физиономии. Что-то нужно сделать! Но что?!..

Уже на уроке рисования он решился. Вместе с Сильвой последним вышел из класса. В щель двери учительской видел, как Елизавета Серафимовна взяла у Сильвы журнал и поставила в шкаф. Он проводил Сильву до вестибюля и вдруг «вспомнил»:

— Ой, я ручку забыл. Ты иди. Я догоню, — и вновь побежал на второй этаж. Навстречу спускалась Елизавета Серафимовна. Он сделал вид, что поджидает кого-то. Попрощался. Едва она скрылась, Валерка вмиг был у двери учительской. Заглянул. Никого! Метнулся к шкафу, схватил журнал и скрылся в туалете.

Он хотел немедленно порвать его в клочья, выбросить в унитаз. Тогда никто не найдет. Стал вырывать листы и вдруг почувствовал: на него кто-то смотрит. Обернулся и замер. В дверях стояла уборщица тетя Поля:

— Ты чего впотьмах копаешься? Домой пора.

— Я сейчас… я это, — забормотал он, спеша затолкнуть журнал в портфель, пока она не успела зажечь свет. Уронил. Стал поспешно подбирать листки с полу. Кое-как втиснул в портфель и кинулся из туалета… Тетя Поля что-то кричала ему вслед, но он не обернулся. Скорей из школы! Уничтожить журнал… И все! Кто докажет?..

— Ты все рассказал? — спросила директор. — Ничего не забыл?

— А что еще? Про дневник? Так это не я… это..

— Нет. Я и без тебя знаю, что это работа Васильченко. Двое таких вот, вроде тебя, еще в прошлом году попались. Двойки по зоологии Углову ты ставил?

— Что вы! — возмутился Валерка и даже приподнял голову: — скажу… если вы никому не скажете.

— Ты мне условий не ставь! — отрезала директор.

— Я скажу. Скажу! Совсем это не я… Это Орлова… и письма на машинке она… Меня накажут? Да? — захныкал Валерка. — Я не хотел!.. Что мне сделают?.. Исключат из школы?..

— Так, как ты себя наказал, как наказали себя твои родители… так вас никто не накажет, — грустно сказала директор.

Валерка испугался непонятных слов. Надо немедленно купить прощение любой ценой! Он подался вперед:

— Я еще много про ребят знаю!.. И про девчонок… что никто не знает, Я вам все скажу! Все!..

— Остановись, — совсем негромко сказала Алевтина Васильевна. Но в ее голосе Валерке почудилось что-то такое, что он сразу смолк и попятился. — Исключать не будем. Куда тебя такого?.. Иди в класс… — когда Сундуков, обрадованный тем, что так легко отделался, кинулся к двери, она, будто думая вслух, устало закончила фразу: — А то ты еще до матери родной доберешься… не постесняешься…

После собрания Валерка выскочил из класса, будто из бани. Никогда так не доставалось. Все против него. Все!.. Схватив свою поролоновую куртку, он хотел незаметно улизнуть из раздевалки. Но Зойка показала на него пальцем и крикнула:

— Глядите! Великий комбинатор потерпел крах! Сматывается!

С легкой руки Стасика в классе как раз было повальное увлечение книгой Ильфа и Петрова «Золотой теленок». Ее читали все. Потому слова Зойки встретили хохотом.

Валерка съежился и пулей вылетел в двери.

На улице его догнала ватага мальчишек-пятиклассников:

— Гляди, Сундук!.. Это правда, что ты журнал спер?..

— А идите вы! — огрызнулся Валерка и повернул в противоположную сторону. Но, пройдя с полсотни шагов, чуть не наткнулся на: своих «бэшников» и метнулся в темный подъезд.

— Да ничего на него не подействует! — горячилась Зойка.

— А совесть?! Должна же у него совесть быть?!..

— У кого? У Сундука? — насмешливо спросил Стаська. — Да он родился бессовестным!

— Так не бывает! — возразил Углов. — Бессовестными, как и трусами, не рождаются, а становятся! Это точно. Так отец говорил. А вот почему? Не знаю.

— А я знаю! — вмешалась Магакян. — Родители ему все позволяют. Вот Валерка и привык думать, что он — пуп Земли… Но сегодня мне его что-то жалко стало. Как же жить… одному?..

— Еще чего! — возмутился Сережка. — Сундука только пожалей. Так он тебе и на голову сядет…

Голоса стали глуше и замолкли вдали. Валерка выбрался из подъезда, дошел до Первомайского сада и сел на скамейку в темном углу. Домой рано. Знал по опыту: лучше подольше задержаться. Будут метаться по комнатам, выбегать на улицу бабушка и мама. Поволнуются. Станут помягче. Тогда не так влетит. И еще нужно подумать: как представить все случившееся так, будто виноваты другие, а он — не очень уж сильно.

Валерка по привычке стал смекать, на кого бы свалить вину. Кто заставил его украсть журнал? Сильва, пересевшая на контрольной, или математичка, влепившая двойку? Сбежавший Сазон или бабушка обещанием мопеда?..

Потом мысли вернулись к подслушанному разговору. Ему вдруг стало тоскливо, одиноко… Но это прошло. Валерка вновь обозлился: «Ишь чего захотели! Чтоб я все делал по-ихнему. А если я не хочу?! Если я хочу, как хочу, делать?! И буду! Буду!..»

Захотелось есть. Вынул из портфеля здоровенный бутерброд. Съел у кинотеатра две порции мороженого, запил газировкой и снова вернулся на скамейку. Неожиданно поплыли в памяти слова: «Человек бессовестным становится!» Кто: это сказал?.. А-а-а, Шкилет… Совсем нос задрал. Грач говорил, что он Сазона чуть с обрыва не сбросил. Сазон теперь сам Шкилета боится… И Валерке стало обидно: такой замухрышка был. А теперь, гляди, какой сильный стал. Никого не боится. Везет же людям!..

Так ничего и не придумай, и половине одиннадцатого он пошел домой. И вдруг вспомнил: «Так, Алевтина ведь сказала, что из школы не выгонит! Чего ж моим предкам еще нужно?!..»

— Где ты был?! — закричала мама, едва он переступил порог.

— На собрании…

— Врешь! — тонким петушиным голосом выкрикнул папа. — Мы уже три часа назад пришли от директора! Где ты был, оболтус?!

«Теперь я пропал!» — подумал Валерка.

Разъяренный папа бегал по комнате:

— Щенок!.. Опозорил на весь свет!.. Жулик! — он подскакивал к Валерке, тряс перед его носом ремнем: — Излуплю, как сидорову козу!.. Что ты наделал?!.. Меня… ты понимаешь, меня будут обсуждать на месткоме! Теперь это модно!.. О боже мой! — хватался он за голову! — Я же говорил:: бабское воспитание до добра не доведет! — и снова метался по комнате, опрокидывая стулья.

Бабушка, утонув в глубоком кресле, тихо плакала, пила из рюмки валерьянку и даже не пыталась выручить Валерку.

— Почему ты такой?! — не помня себя, плача, еще громче папы кричала мама: — Ты посмотри! У нас в семье все трудятся. Один ты ничего не хочешь делать!.. Мы освободили тебя от всех забот. Ни в чем тебе не отказываем. Требуем только одного: учись хорошо! Это тебе нужно! Чтобы тебе в жизни было легко… А ты?.. Неблагодарный! Бессовестный!.. Откуда у тебя эта жестокость?! Неуважение к родителям?! Ну скажи мне: откуда?!..

Валерка долго стоял посреди комнаты. Потом сел на стул в углу. А они все кричали… Разве мог Валерка ответить на вопрос: откуда? Кажется, он всегда был таким. И никто не осуждал его за это… И без всякой видимой связи с происходящим Валерке вдруг вспомнились разные случаи из его детства… Вот он принес в дом маленького котенка с голубыми глазами. Валерка чувствовал себя героем! Он спас котенка. Отнял у мальчишек, швырявших в него камнями.

— Мамочка! Ты же доктор. Полечи! Ему лапку ударили…

— Сейчас же выкинь эту дрянь! — сделав страшные глаза, закричала мама. — От него будут глисты!.. У него блохи!..

Прижавшись лбом к оконному стеклу, Валерка плакал, видя, как маленький котенок мок в углу двора под дождем, поджимал ушибленную лапку и кричал, звал его на помощь…

Однажды Валерка слонялся по комнатам, думая, чем бы заняться. И вдруг ему в голову пришла прекрасная мысль:

— Вот все обрадуются, когда увидят!

В прихожей под вешалкой стояла заляпанная грязью обувь взрослых. Валерка кинулся на кухню, притащил ведро с водой. Надел бабушкин фартук и так же тщательно, как это делала она, вымыл всю обувь, вытер насухо и долго до глянца натирал щеткой. Потом вымыл руки с мылом и стал ждать.

Первым пришел папа. Ничего не заметив, сел читать газету.

— Папа! Иди сюда. Посмотри, — не выдержал Валерка.

— Ну что? — спросил он, продолжая читать.

— Да ботинки же! Видишь?!

— Да? — равнодушно протянул он. — Хорошо бабушка почистила.

— Так это вовсе не бабушка! Это я! — гордо объявил Валерка.

— Бабушка заставила?! — возмутился папа. — Безобразие!

— Да нет же! Она и не знает. Это я сам придумал!

— Ну, знаешь!.. — недовольно сказал папа. — Удивил ты меня. Столько у тебя прекрасных игрушек!.. Так нет! Он вздумал в помоях возиться, — ушел к себе и снова уткнулся в газету.

«Ничего ты не понимаешь! — думал обиженный Валерка. — Вот придут мама с бабушкой…»

Но когда они пришли, поднялся крик:

— Всю эту грязь!.. Своими руками?!.. Мама, сейчас же вымой его. Переодень!..

А бабушка, вытирая Валерке слезы, объясняла:

— Глупенький. Ты ведь маленький. Успеешь еще наработаться.

Но самое страшное было утром. Во дворе его обступили мальчишки.

— Чистильщик! Чистильщик! — кричали они хором.

— А ну почисть! — подняв к его носу грязный башмак, потребовал хулиганистый Степка. — Чисть! Копейку дам…

Влетев на кухню, Валерка сорвал с себя одежду, топтал ее ногами и кричал перепуганным маме и бабушке:

— Гадкие!.. Вруньи!.. Гадкие, все!..

Несколько дней взрослые ходили вокруг него на цыпочках, выполняли любые желания… А мальчишки до самой школы дразнили чистильщиком…

Много их было всяких случаев… От всех этих воспоминаний Валерке стало еще хуже, чем от обидных слов мамы и папы. Он вдруг почувствовал себя снова маленьким и беспомощным…

То ли ему стало жалко того котенка, то ли себя… Валерка заплакал и ушел в свою комнату.

Прибежав после собрания домой, Сильва расплакалась.

Мама, узнав, что ее обидели, бросилась в школу, пообещав:

— Я их там сейчас разбомблю! Успокойся, моя красавица!.. — но вернулась она довольно быстро и расстроенная — Не знаю, какал муха укусила директрису? Не подступишься… Никакого тебе индивидуального подхода ни к ребенку, ни к родителям… Мы ведь не безвестные какие-то!.. Ну, ничего! Вот придет папа — я его проинформирую. А тогда посмотрим!

— Не пойду я в эту школу! — выкрикивала Сильва. — Они мне завидуют… Переведи в другую… Я лучше в Дон брошусь!..

— Что ты, Сильвочка! Как можно говорить такое?! — ужаснулась мама. — Они еще сами извиняться будут.

— Не нужны мне извинения!.. Я их ненавижу! Ненавижу!

— Ну хорошо, хорошо, доченька. Переведу, — успокаивала мама. Папа пришел с завода, когда Сильва уже спала. А когда проснулась — он уже опять уехал на работу.

— К вам можно? — приоткрыв дверь директорского кабинета спросил высокий смуглолицый человек лет сорока пяти с красивой уже начинающей седеть шевелюрой.

— Товарищ Орлов! — воскликнула Алевтина Васильевна. — Пожалуйста.

— Так что тут случилось с моей дочерью? — спросил Орлов, опускаясь в кресло. — Из объяснений жены я не все понял.

— Случай неприятный, Иннокентий Фомич. Вернее, это затянувшаяся болезнь, которая вот так вдруг вышла наружу… — Алевтина Васильевна коротко сообщила об истории с журналом, фальшивыми двойками и анонимными письмами. — Я советую: поговорите еще с Лидией Николаевной. Она знает Сильву лучше меня…

Лидию Николаевну он застал в классе не одну. Вокруг стола сидели пионеры — совет отряда решал свои неотложные дела.

— Здравствуйте, Иннокентий Фомич! — первой вскочила Зойка и объяснила остальным — Это папа Сильвы…

После непродолжительного разговора в коридоре Лидия Николаевна вдруг взглянула на него в упор и спросила: — Товарищ Орлов, вы смелый человек?

— Ну… — смутился он, — был на фронте… награды имею.

— Я немножко не о том, — улыбнулась учительница. — В общем, зачем нам, коммунистам, в прятки играть. Я предлагаю: поговорите с ними, — она кивнула на двери класса. — Это такие ребята!.. Я могу рассказать о вашей дочери как об ученице. А они знают ее как человека. Во всех проявлениях. Большинство учится с ней с первого класса. Ну? Решайтесь!..

Узнав, что от них требуется, члены совета отряда зашумели:

— А чего рассказывать?.. Папа ее лучше нас знает… А может, не лучше! Папа на работе, а она с нами… Можно… Расскажем.

— Как же я? — смутилась Саша. — Папа Сильвы может подумать…

— Очень просто, — пришел на выручку Зиновий, — мы тебя лишим слова. И я могу не говорить, раз она мне двойки ставила.

— Тогда совет буду вести я, — встал Женя. — И базар не поднимать. А чтобы товарищ Орлов не подумал, что мы наговариваем, пусть Саша сбегает за письмами.

— Так долго же! Пока туда да обратно, — сказала Зойка.

— Можно мне? — спросил Орлов. — У выхода моя машина стоит. Вы, Саша, скажите шоферу пусть он вас свозит, а потом — в гараж;

— Повезло Саше, — вздохнула Зойка. — На машине покатается.

Разговор сначала не клеился. Но потом разговорились. А вскоре вернулась Саша. Орлов читал письма и морщился. Точно. Это писала Сильва на его портативной «Эрике». Ее шрифт. «Но как же она могла писать такое?!» — недоумевал отец…

Через час Орлов снова зашел в кабинет директора.

— Ну вот, — вздохнул он. — Поговорили. Ребята Сильве такую «рентгеноскопию» сделали, что диву даешься… Куда только жена смотрела?.. Видно, за дочь надо самому браться.

— Да, Иннокентий Фомич, лучше самому, — мягко сказала директор. — И, пожалуйста, поменьше балуйте ее.

— Нет уж. Теперь все! Строгий режим. Порядок. И отчетность, — Орлов помолчал и, чуть улыбнувшись, спросил: — Алевтина Васильевна, скажите по секрету, как у вас такие «рентгенологи» получаются. Просто зависть берет.

— Растим, Иннокентий Фомич. И ваша Сильва должна быть с ними. Такой же… Если, конечно, упираться не будет, как прежде…

— Иннокентий, ты был в школе? — открыв дверь, спросила жена. — Надеюсь, ты поставил на место эту директоршу? Вообразила себя…

— Был, — ответил Орлов. — Сильва дома?

— Конечно… Да, ты знаешь. Твой шофер Валя стал ужасным грубияном. Час назад звоню в гараж, чтобы отвезти Сильвочку в спецполиклинику, так он отвечает: «Рабочий день кончился. Меня тоже ждут дети». Возмутительно!

— Так вот, Эльвира, — сдерживая себя, сказал он. — В гараж больше не звони. Никогда! Запомни: машина для служебных надобностей. А ты пока что не директор завода, а домохозяйка. Будет нужно — вызови такси.

— Как же это?.. Что с тобой, Иннокентий?!

— А вот так: ни-ко-гда! Позови Сильву и приди сама, — он круто повернулся и прошел в кабинет.

— Ты звал, папа? — Сильва вошла в костюме, плотно обтянувшем ее фигуру, села, свободно откинувшись на подушки дивана.

— «Какая она взрослая, — подумал отец. — Уже девушка! Но почему?.. Ах, да! Ведь она на год старше одноклассниц. Но тогда тем более. И спрашивать с нее нужно строже».

— Почему ты сегодня не была в школе?

— Ах, Иннокентий. Но вчера же в классе было это ужасное судилище. Сильвочка так взволнована, — ответила за нее мама. — И потом, какая разница. Ей нельзя оставаться в этой школе.

— Я тебя спрашиваю! Почему ты не была в школе? — повторим он, будто и не слышал слов жены. — Ты больна?

— Нет, — озадаченная строгим тоном отца, заерзав на диване, ставшем вдруг неуютным, ответила Сильва. — Но мама же говорила… Я не могу больше их видеть!

— А вот они могут! Беспокоятся!. Думают — ты заболела.

— Крокодиловы слезы! — возмущенно сказала она.

— Вот как?! Ты считаешь, что они виноваты перед тобой?

— Ну не я же…

— Хорошо! — Папино лицо стало строже, между бровями пролегла глубокая складка. — Предположим на минутку, что это так. А теперь, дочь моя, ответь не им, а мне. Только честно и без полутонов, Только «да» или «нет». Так вот. Спрашиваю: ты писала эти паршивые записки Саше Магакян еще в пятом классе?

— Но почему ты думаешь…

— Я не думаю. Я знаю. Написаны они на листках из моего блокнота. Значит, писала?

— Да… — побледнев, ответила Сильва.

— Ты печатала эти пасквили о Саше на моей машинке?

— Да… — Сильва совсем опустила голову.

— Ты ставила Углову двойки в журнал?

— Да… но Валерка…

— О Валерке после… Ты не пошла в госпиталь инвалидов Отечественной войны, хотя тебе доверили вести концерт?

— Да… но…

— Никаких «но»! Подвела в последнюю минуту… Ты просила Валерку рассказывать другим о Саше всякую дрянь?

— Он подлец! Он же обещал…

— Вот тут ты права… Ну, что? Напомнить, как ты жестоко оскорбила Нину, мальчиков Капустина и Савченко и еще…

— Не надо!.. Не надо! — согнувшись на диване, рыдала Сильва.

— Так кто же должен обижаться? — выждав, пока Сильва немного успокоится, спросил отец. — И ты еще их ненавидишь? За что? За то, что сказали правду!.. Откуда у тебя это высокомерие? Кто ты? Княжна?.. Где ты живешь?.. Кто тебе дал право плевать на дружбу товарищей!.. Ты возомнила, что лучше их, умнее!.. Нет! Ты — хуже! Мне больно это сознавать, ведь ты моя дочь. Я говорил с ними. Я буду счастлив, если ты станешь такой…

— Это тебе Сашка наговорила.

— Нет. Она лучше, честней тебя. Она даже рта не раскрыла.

— Значит, Углов!

— Нет. Он не такой, как твой друг Валерка. Он сам лишил себя слова.

— Иннокентий, дорогой! Сильвочка так взволнована, — все-таки вмешалась мама. — Давай отложим разговор на завтра.

— Нет! Вот платок. Вытри слезы, Сильва, и слушай внимательно… Во всем виновата ты сама. И я виноват… Ну с мамой мы после поговорим… Так вот. Завтра ты идешь в школу, — отчеканивая слова, сказал отец. — В форме! Поняла?.. Никаких костюмов из Парижа, высоких каблуков, парикмахерских причесок и побрякушек! Скромно. Как все… И постарайся жить так, чтобы товарищи снова тебе поверили и полюбили. Это не для них — для тебя будет наградой… Не вздумай задабривать, они гордые — поймут и возненавидят. Будь настоящей. А я помогу тебе…

Уже из своей комнаты Сильва слышала, как папа спросил:

— Эльвира, куда вы дели эту… ну как ее… наволочку, что Зоя подарила Сильве на день рождения?

Мама долго думала, наконец вспомнила:

— Наверно, в баке для тряпья. Об нее ноги вытирали…

— И я, дурак, вытирал, наверно! Отвыкли смотреть, по чему топчемся… Так вот. Найди ее. Выстирай — чтоб лучше некуда. И наденешь мне на диванную подушку.

— Но, Иннокентий, — растерялась мама. — Кому она нужна?

— Мне нужна! Понятно? Пусть всегда напоминает…

Сазон сидел у окна и из-за занавески смотрел на улицу. Отсюда видно всех, кто идет в школу. Вон Жорка Стороженко, Володька и Шурка. С ними Сазон до четвертого класса учился. А учился-то Жорка как? Хуже него! Вот потеха была: тянет мать Жорку за руку на дополнительные занятия. А он упирается, чуть не плачет… Но переполз-таки в пятый… А вот Сазон остался. Тогда как раз Альберт появился. Пьянки пошли. Мать посадили… А теперь к Жорке на серой козе не подъедешь! Восьмой кончает… Вот бы Сазону восьмой… Пошел бы на курсы шоферов…

Вон «тройка» из шестого «б» бежит: Сережка, Стаська и Ванька. Хохочут, черти! Чего им так весело?.. А ничего пацаны, дружные.

Вот наконец! Легкой, стремительной походкой, вся подавшись вперед, идет Саша. Так и кажется, что вот-вот побежит. И куда она всегда спешит?.. Сазон долго смотрит ей вслед. Вот это девчонка, не то что другие. Веселая! Как она «дурака» на два делила! Обхохочешься. И никого эта Сашка не боится!.. Как она тогда его лозой лупила, когда Шкилет удрал. Кажется, что и сейчас горят рубцы от ее ударов… Но никакого зла к ней не было. Было что-то совсем другое…

Мимо окон пошли сплошным потоком. Сквозь открытую форточку донесся школьный звонок. Улица опустела. И Сазону стало не по себе. Не хотелось даже идти в кинотеатр «Первомайский», где сегодня дежурила знакомая билетерша.

Да и с кем бы он пошел? Самостоятельных ребят на улице почти не осталось. Старших — кого в ремесленное, кого на завод устроили. А младших — в школу. Теперь за них взялись так, что и не пикнут! Чуть что — родителей в завком или в местком зовут, а то и на детскую комиссию райсовета. Ну а они, ясное дело, на пацанов налегают. Грача и то за парту усадили. Приехал его дядька, лейтенант с Дальнего Востока. И такого понарассказывал, что Грач спит и видит себя офицером-пограничником. А в училище только с десятилеткой принимают. Вот он и зубрит теперь, ни одного дня не пропускает. Даже щенка-овчарку завел и возится с ним все свободное время. Я ее, говорит, выучу и пограничникам подарю.

Алевтина Васильевна пробовала и его в школу вернуть. И тетку вызывала, и в открытках приглашала Сазона для разговора. А раза три даже математичка Лидия Николаевна домой приходила. Но Сазон сидел в хате, как мышь, будто его и дома нет.

И чего им надо? Чтоб опять с малявками в пятый класс сел? Да не будет этого никогда!.. Лучше работать пойдет!

Но с работой тоже не получалось. Он побывал уже на всех окрестных заводах. А ответ везде один: «Мал еще. Учиться надо. Вдруг по глупости куда сунешься?.. Беды с тобой не оберешься…»

Иногда Сазон принимался мечтать. Вот он сам по учебникам та здорово подготовился, приходит в школу и говорит: «Алевтина Васильевна, посадите меня в восьмой класс». Она удивляется: «Как в восьмой? Ведь ты не учился…» — «А вы спросите!» И собралось учителей полон класс. И давай спрашивать. А он как начал, как начал! Все так глаза и пораскрывали. И посадили его в восьмой… А потом на перемене Саша встретилась: «Ты опять учишься? В пятый пошел?» — «Нет, я восьмой заканчиваю! Хочешь, помогу по математике?..» А она так рот и раскрыла…

Раза два он даже брался решать задачи. И радовался, что не забыл. Но потом натыкался на трудную и бросал.

Сазон каждый день твердил, что ни за что не вернется в школу. Но когда видел идущих за окном ребят, с которыми учился раньше, когда вслед за далеким звонком пустела улица, он чувствовал себя одиноким, покинутым, никому не нужным…

В ворота школы въехала грузовая автомашина. Водитель выше из нее и закрыл ворота. «Чудак, — подумал Сазон, — зачем закрыл? Все равно выезжать». Но шло время, а ворота не открывались. «Что он там в нашем дворе делает? — недоумевал Сазон. Подождал еще немного и решил: — Пойду гляну».

Пригнувшись, Сазон у самой стены прошмыгнул мимо окон директорского кабинета, завернул за угол и присвистнул. Ворота громадной стальной коробки, которую все называли гаражом, но где завхоз испокон веков хранила бочки с краской и всякий хозяйственный инвентарь, теперь раскрыты настежь. Гараж был чистым и пустым. А около него — грузовая автомашина. Крышка капота поднята. Человек в комбинезоне копается в моторе. Сазон подошел ближе. Водитель поднял голову. «Военрук», — узнал Сазон… Петр Никитович глянул на его мичманку и подмигнул:

— Порядок! Второй моряк пожаловал. Держись, камбуз!.. Искра вот пропала. Ты не нашел искру, парень?

Сазон засмеялся традиционной шоферской шутке. Спросил:

— Может, вам помочь?

— Добро. Подай-ка ключ. Проверим свечи…

Сазон с усердием принялся помогать. И все у него получалось быстро, толково. Недаром же он три месяца прожил среди шоферской братии в совхозе. Они работали и, будто невзначай, прощупывали друг друга:

— С урока выгнали?

— Не-е. Я сам ушел… совсем… А эта машина наша будет?

— Ага. Школьная. Вот подладить малость…

Минут через пятнадцать они знали друг о друге достаточно. Петр Никитович понял, кто его помощник. Наслышан был о его «художествах». Но традиционных учительских вопросов не задавал. Сазон тоже понимал, что военрук о нем знает. И то, что он не читает морали, а разговаривает по-мужски, просто и бесхитростно, как с равным, вызывало симпатию и доверие.

Прозвенел звонок на перемену. Сазон встрепенулся. Набегут пацаны. Встречаться с ними сейчас ему не хотелось. И он отправился за угол гаража.

— Ты куда, Гриша? — спросил его Петр Никитович.

— А ну их! — махнул рукой Сазон.

— Ага. Верно. Я тоже пока перекур устрою.

Когда двор снова опустел, работа возобновилась.

— Так что? Твердо решил быть шофером?

— Так это ж работа! — восторженно сказал Сазон.

— Ну и правильно! Мужское дело, — одобрил Петр Никитович. — Только уж быть — так классным! Не извозчиком… У меня друг закадычный, Вовка Журавлев. Так он — ас! Водитель-механик. Я его все на море тянул. А он ни в какую. «У всякого, — говорит, — своя искра… Твоя — на море сердце греет. А моя — вот тут, за баранкой, на бескрайних дорогах. И другого мне счастья не надо… А без искры что? Мотор мертвый». Не слыхал про него?.. В прошлом году ему орден дали. Где он только не побывал! В Болгарии, Венгрии, Австрии…

Сазон слушал и представлял себя на месте этого Журавлева. Он ведет громадный многотонный фургон по горной дороге. У самых колес за бетонными столбиками бездонная пропасть. А ему хоть бы что!.. Он отогнал видение и спросил о главном:

— А машина-то в школе для чего?

— Кружок организуем. Учиться ездить будут.

— А кто учить будет, вы?

— Нет. У меня своих дел по горло.

— А кто тогда? В школе же одни бабы! — выпалил Сазон. Смутился и поправился: — Ну, женщины, что ли, учить будут?

— Так это с нового учебного года. А в июле мужиков в школе прибавится. Придут два мировых парня. Физруки. Они тут, знаешь, что зимой устроили?

— Знаю, — буркнул Сазон. Уж он-то никак не мог забыть бегства своего войска под натиском батальонов братьев Жихаревых. Но не забыть ему и другого: не появись тогда эти физруки, что бы с ним сделал Алик? И он спросил с надеждой: — Так учить физруки будут?

— Нет. Старший вожатый.

— Алла! — засмеялся Сазон.

— Да нет. Из института приезжает парень. Мотогонщик. Кандидат в мастера. Будет вместо Аллы. Ну и кружок вести — тоже. Он тут был комсомольским секретарем. Бойченко его фамилия.

— Серега! — восторженно крикнул Сазон. — Это же такой парень!

— Мы с ним вместе… Он дедом Морозом был, а я — его помощником. Нам даже премию дала Алевтина Васильевна…

— Ну вот видишь! Руководитель свой человек. Значит, тебе место в кружке обеспечено, — сказал военрук. Но увидев, как помрачнело лицо помощника, предложил — Всех дел сразу не переделаешь, Шабаш! Загоним машину да пошли руки мыть.

— Нет. Я лучше дома помою. До свиданья, — попрощался Сазон. Встреча с директором совсем не входила в его планы. И еще ему хотелось почему-то скорее остаться одному. — Я еще приду!.. Завтра! — крикнул он, поворачивая за угол.

В классе новое увлечение. Когда Саша на собрании говорила, что у ребят не должно быть двоек, Зиновий, только что прочитавший книгу о боях советских летчиков в Испании в 1936 году, с места подтвердил:

— Правильно. Но пассаран!

— Что? — переспросила Саша.

— «Но пассаран» — это по-испански: они не пройдут!.. Ну, двойки не пройдут в журнал и дневник, — объяснил Зиновий.

Испанская фраза всем очень понравилась. И пошло! Каждый день в классе кто-нибудь обязательно произнесет фразу на непонятном языке: немецком, греческом или даже латинском.

— Что это такое? — спрашивали открывателя.

— Отгадайте! — смеялся он и, проманежив приятелей несколько уроков, наконец, открывал тайну.

Если перевод нравился, фраза входила в словарь «бэшников». Ею пользовались. Хохотали, глядя на вытаращенные глаза непосвященных. А дома рылись в словарях, справочниках, журналах, выискивали что-нибудь позаковыристей.

Но всех перещеголял Женя. Когда Стасик, всегда бывший с математикой не в ладу, вдруг блестяще ответил Лидии Николаевне и получил первую в жизни пятерку, Женя сказал:

— Ой, Стаська! Навварта Маср!

Все засмеялись, а Лидия Николаевна спросила:

— И что же это означает, Женя?

Очень не хотелось Жене так скоро открывать тайну. Но что поделаешь: не откажешь же любимой учительнице!

— Это у египтян такой обычай. Другу дорогому, гостю желанному при встрече и расставании говорят: «Навварта Маср!», что означает; «Ты озарил Египет!»

— Прекрасный обычай! — одобрила Лидия Николаевна. — Почаще бы вы «озаряли Египет», как сейчас это сделал Стасик.

Отныне тех, кто получил пятерку, сделал что-то хорошее для всех или подал толковую мысль, награждали дружеским выкриком: «Навварта Маср!» А тем, кто оскандалился, не оправдал надежд, говорил просто по-русски: «Нет. Ты не озарил Египет».

Женя с Зиновием перед началом уроков в пионерской играли шахматы, когда влетела взволнованная Зойка!

— Сидите?.. А там посылка из Вьетнама! У директора лежит.

Они побежали. Но Алевтина Васильевна посылку не отдала:

— Скоро звонок. Потом у вас шесть уроков. Завтра возьмет. Ведь там, наверно, письмо. А как читать будете?..

После уроков кинулись в университет, искать товарища Вана.

В девять утра в пионерской комнате Саша разрезала мешковину; которой был обшит ящичек. Вынула письмо и еще что-то.

— Что это?! — все приподнялись со стульев.

— Я не знаю… — сказала Саша.

— Дай сюда! — вскочил Зиновий. Он развернул засохший пальмовый лист. Ребята увидели в его руках кусок металла величиной с ладонь с острыми рваными краями.

— Осколок, — тихо сказал Зиновий. И вслед за ним это слово почему-то шепотом повторили все: «Осколок… осколок…»

— Откуда?! — взволнованно спросила Зойка товарища Ван. Остальные тоже повернулись к нему и ждали.

— Я про-чи-ту вам, — растягивая слова, с акцентом сказал Ван.

К концу письма Ван читал все медленнее, чаще ошибался. Туп желваки вздувались на его скулах, гневно блестели глаза.

Всем захотелось пожать ему руку, сказать какие-то хорошие слова. И он жал им руки, говорил взволнованно:

— Да. Я уверен! Вьетнам победит… О! Наша страна прекрасна!.. Да. Спасибо… Советский народ — лучший друг Вьетнама…

Потом всех потянуло посмотреть, потрогать этот обгорелый, искореженный кусок металла с мелкими вдавленными буквами: «Made in USA». — «Сделано в США». Это все, что осталось от самолета-убийцы, «летающей крепости» — Б-52. Но другие, еще не сбитые, летают! Может, вчера, сегодня, сейчас ловят в прицелы затерянную в джунглях школу, больницу, деревенские хижины…

— Надо ответить, написать письмо, — предложила Нина.

— Ответить мало, — сказал Женя. — Надо сделать что-то такое!

— Послать письмо президенту! — выкрикнула Зойка. — Пусть не трогают школы!

— Правильно! Пусть убираются из Вьетнама!.. Пусть президент ответит!.. Так он тебе и ответит!.. А что?.. Адрес не знаем, не дойдет!.. Чего там! Так и напишем США, Белый дом, Президенту… Только побольше марок наклеить — тогда дойдет! — кричали ребята.

— А посылки во Вьетнам отослали? — спросил Стасик.

— Нет еще, — сказал Сережка. — Да сколько там. Всего триста рублей выручили за металлолом и бумагу. Этого же мало.

— Мало! — поддержали его. — Если бы каждый класс столько!

— Стойте! — вскочил Зиновий. — Нужно самим заработать.

— Сказал!.. Заработать… А где заработаешь?

— Есть где! — настаивал Зиновий. — Вчера из совхоза приехал Семен Семенович. Они там машины ремонтировали. В совхозе нужно это… ну к проволочкам ветки виноградные подвязывать. А рабочих — кот наплакал. Вот бы нам туда! Ведь подшефный…

— А что?! Махнуть всем классом! — загорелись мальчишки.

— А кто нас отпустит?

И тут только все вспомнили о классном руководителе.

— Лидия Николаевна! — окружили ее ребята. — Нужно поехать! Деньги заработаем — отошлем во Вьетнам!..

— Горячие головы! Раз-два — и поехали. Это же не в кино сходить. Не понравилось — ушел с сеанса. Сейчас шумите, а завтра, может, полкласса раздумает.

— Нет! Не раздумаем!

— Ну вот что. Вы дома поговорите. А я пока почву прощупаю.

— Хорошо! Только вы недолго щупайте…

Родители большинства согласились. Остальных ходили уговаривать целыми делегациями. И когда везде договорились, вдруг выяснилось, что Алевтина Васильевна против…

Это ошеломило их. Но только на два урока. А потом началась осада директорского кабинета. Отпрашивались с урока «на минутку», бежали на первый этаж и, просунув голову в двери, уговаривали: «Алевтина Васильевна, а мы уже не маленькие — через месяц — семиклассники… А уроки мы там делать будем…»

— Эт-то что за комедия! — прикрикнула на них директор. — Вместо того чтобы учиться, бегают тут по одному…

Тогда утром, до занятий, явились всем классом. Заполнили коридор. Пока директор не пришла, давали наставления делегации.

— Вы на политику нажимайте. Вьетнаму, мол, помощь нужна! Осколок покажите! Пусть пощупает… И газеты!.. Хоа Ван Мыну тоже тринадцать было, а он уже пятьдесят карателей уничтожил… А мы что?.. И про учебу… Не отстанем. Пусть не боится!..

— А если совсем соглашаться не будет, — таинственно сказал Зойка, — напомните, как она сама на фронт сбежала. И раненых спасала. И ей орден дали! А нам так и в совхоз нельзя?!

— Откуда ты это знаешь?

— На избирательном участке в автобиографии прочитала. Вот!

— А она не обидится?.. А то все дело испортим.

— А чего обижаться? Правда ведь. Если она сознательная…

— Я сознательная, — раздался насмешливый голос за спиной.

Они мигом обернулись и смолкли. Сзади стояла Алевтина Васильевна. Зойка ойкнула и спряталась за спину Жени.

— Лучше бы дома уроки учили, чем митинговать, — сказала она. Но, увидев помрачневшие физиономии «бэшников», широко улыбнулась и спросила: — Так когда же вы хотели ехать?

— Можно?!.. Разрешаете?!.. Ура-а-а!.. Алевтина Васильевна, Навварта Маср! — восторженно закричали они.

Второго мая в начале десятого, наискосок от школы, прямо у Сазонова двора, остановились две большие грузовые машины. А к школе стали подходить «бэшники», одетые по-дорожному, с рюкзаками и чемоданчиками. Родители окружили директора и Лидию Николаевну, выясняли подробности, записывали адрес.

Зиновий, выбранный ребятами и утвержденный директором командиром рабочего отряда, переходил от группы к группе, составлял списки, распределял по машинам. В отцовских бриджах и сапогах, тужурке-штормовке, подпоясанный солдатским ремнем, он и внешне походил на командира. Говорил коротко, уверенно. Его слушались ребята, то и дело подходили посоветоваться.

Сазон глянул в окно. Удивился. Хотел выйти на улицу, но увидел Алевтину Васильевну и Сашу, переходящих дорогу, шмыгнул в калитку и стал смотреть в щелку. Когда мимо проходил Зиновий, он окликнул:

— Угол!.. Куда это вы? Гулять, что ли, собрались?

— А-а, Гришка! Здоров… Нет, Мы это… в совхоз едем работать. Чтоб деньги во Вьетнам послать, — смущенный не меньше Сазона, ответил Зиновий. Со встречи на Зеленом спуске они не виделись.

— Гля! А девки?

— А что? Это не так уж… виноградные лозы подвязывать… Ну я побегу. Надо по машинам распределять.

— Деловые все стали, — буркнул Сазон, закрывая калитку.

Тетка, узнав, куда едут ребята, затронула больное:

— Вот. Был бы как все, тоже б поехал. Поработал. На свежем воздухе как хорошо!.. Чем штаны по парадным протирать.

— Ты чего мне в душу лезешь?! — так и взвился Сазон. — На свежем воздухе! — передразнил он. — Тут и так тошно!.. Нужен я им, как собаке пятая нога!..

— А ты бы, Гриша, с директоршей поговорил, — не отставала тетка. — Она женщина добрая, обходительная. Повинился бы…

Сазон заткнул уши. Но тетка подсела рядом, уговаривала:

— Пойди, Гришенька… Посмотри на товарищей. Чего сычом глядишь? Не съедят, чай. Вместе учились… Хочешь, я попрошу?..

— Не смей! — вскочил Сазон. — Никуда я не пойду!.. — но потом он как-то незаметно для себя, машинально, застегнул старенький морской китель на все пуговицы и пошел на улицу.

Теперь Сазон не скрывался. С ним здоровались мальчишки и девочки. Он с готовностью отвечал, начинал разговор. Но они спешили. Укладывали вещи в машины, бежали что-то спросить у Лидии Николаевны, у Зиновия. Только он стоял без дела и, чувствуя неловкость, переминался с ноги на ногу.

Уже все сидели в машинах, когда откуда-то вынырнул Углов:

— Гришка! Махнем с нами, а?!

Сазон вздрогнул, подозрительно глянул ему в глаза. Но не увидел в них ни насмешки, ни подвоха. Зиновий смотрел прямо, доброжелательно и чуть смущенно.

— А можно?! — вскинулся Сазон. И тотчас обмяк: — Не разрешит же Алевтина Васильевна… И ваша классная.

— Что ты! Лидия Николаевна сама про тебя спрашивала.

Сазон не успел ответить, как увидел Алевтину Васильевну. Она смотрела прямо на него и улыбалась. Подошла вплотную и, повернув его к себе лицом, сказала тихо:

— Только, Гриша, без этого… а? Углов за тебя ручается и ребята просили. Так ты не подведи…

— Что вы, Алевтина Васильевна! — глухо ответил он и впервые за столько времени глянул ей в глаза. — Я понимаю… Так я побежал?! Возьму мешок, чтоб соломой набить, и ватник. Я щас!..

Ровно в десять машины посигналили и тронулись. Запели девочки. Ребята подхватили. Песня окрепла, набрала силу:

Люди, идущие к началу большого концерта на Театральной площади, расступались, давали машинам дорогу и тотчас смыкались, заполняя всю улицу, махали им вслед руками…

Спустя полчаса, когда дворник дядя Вася уже смел в кучу бумажки, обрывки воздушных шаров, стаканчики из-под мороженого, брошенные вчера беспечным праздничным людом, во двор вошел Валерка Сундуков с огромным рюкзаком. Следом шли мама с чемоданом и бабушка с раскладушкой. Он огляделся и сказал:

— Вот видишь, мама, мы первые! А ты боялась, что опоздаем.

— Кто это первый? — заинтересовался дядя Вася. — Все уехали.

— Как?!.. Почему нас не подождали?! — возмутилась мама.

— А семеро одного не ждут, барышня, — ответил дворник. — Да какой из него работник, если за ним двое чемоданы носят!..

— Вот видишь, бабушка! — сердито сказал Валерка. — Это ты виновата. Целый час свои котлеты жарила…

Зиновий проснулся, увидел спящего на соседней койке Сазона и вспомнил все… Глянул на папины часы, которые вчера, в день рождения, рано утром подарила ему мама. Пять часов!.. По длинному коридору совхозного общежития он побежал мимо комнат, занятых девочками, слетел по скрипучей деревянной лестнице на первый этаж оказался во дворе. Посмотрел направо — за крышей столовой уходи на покой белый диск луны. Глянул влево и дух захватило. За домам поселка, за лесополосой, в степи, всплывало большущее ярко-оранжевое солнце… Хорошо!.. Он сделал зарядку, умылся ледяной водой из колодца и пошел будить горниста.

Заспанный Стасик долго тер глаза и, шатаясь, как лунатик, пошел к выходу. Через минуту тишину вспорол звук горна.

В общежитии взвизгнули койки, заскрипели половицы, послышались голоса, захлопали двери. Командир глянул на часы и улыбнулся. Ровно половина шестого. Первый рабочий день трудового отряда начался точно по распорядку.

Едва соскочили с машин на усадьбе первого отделения совхоза, из домика вышла рослая смуглолицая молодая женщина в стеганке в пестром шелковом платочке на голове:

— Здравствуйте! Вот хорошо! Как раз вовремя приехали. А то виноград открыли, а подвязывать некому, — и улыбнулась, сверкая ровными белыми зубами.

От этой улыбки, от приветливого тона всем стало весело. По дороге гадали: «А какой бригадир?.. Вдруг строгий дед. Как начнет придираться!» А оказалось вот кто!

— А как вас зовут?

— Маша, — снова улыбнулась она, — а по отчеству — Михайловна… Так вы уже на бригады разделились?.. Хорошо. По десять?.. Как раз подходяще. Идемте за мочалой — и на свой участок.

Набрав жгутов коротко порезанного мочала, они гурьбой пошли за бригадиром через лесополосу, одетую уже в зеленую листву, к полю, по краям которого стояли цементные столбы-опоры. От них куда-то далеко-далеко шагали такие же белые опоры с проволокой, натянутой на них, как струны.

— Вот и наше поле, — сказала бригадир и сразу же начала объяснять — Работа простая. Делаем первую, сухую подвязку… Сразу ищите корень. Ага, нашли. Правильно! А от него лозы пошли. Вяжете их к нижней проволоке, — движения ее были плавны, неторопливы, но через несколько минут пять кустов были готовы.

Зойка бросила мочало и тоже стала подвязывать. Бригадир работала и успевала замечать каждый промах Зойки:

— Нет. Не в кучу. А веером, веером… Так. Берете мочало. Одной нитки вполне достаточно… Охватываете лозу петелькой… Теперь делаете «восьмерку»… Зачем? А чтоб лозу не перетягивать. Вот. И вяжете узлом. Раз и второй. Второй — для прочности. А то ветер подует и все ваши узлы развяжет…

Ребята старательно повторяли ее движения, слушали объяснения. Потом она развела бригады по участкам, предупредив:

— Если нужно что, гукните! Я тут на поле буду, услышу…

Сначала не ладилось: прислонил лозу к проволоке — мочало выронил, потянулся за ним — лоза упала… Потом наловчились. Продвигались каждый по своему ряду, перекликаясь:

— Ваня! У меня шестнадцатый куст! А у тебя?.. Восемнадцать? Ох, хитрец! Обогнал. Ну, я сейчас тоже поднажму…

Мария Михайловна поспевала везде. Помогала, вновь показывала, как сделать лучше и скорее. Побывала на ряду у каждого…

В конце работы болела поясница, гудели ноги, руки, как плети. Брели к домику, как старухи, цепляясь ногами за комья земли. Пока ждали машины, Зиновий с Марией Михайловной обошел участки бригад и записал в блокнот, кто сколько сделал. Ехали в поселок молча. Даже говорить не хотелось. Пообедав в столовой, пришли в общежитие и повалились на койки.

— Как же я завтра работать буду? — со страхом говорила Нина Копылова. — Такая здоровая девчонка и так устала. Просто стыдно…

— Ничего, — успокоила девочек Лидия Николаевна. — Первый день — самый трудный. Вот отдохнете чуть — лучше станет.

И верно. Проспав два часа, все почувствовали себя намного лучше. Затеяли во дворе игры и даже немножко потанцевали под баян Сережи Капустина. Танцы прервала Лидия Николаевна:

— Ну так. Отошли? Размялись?.. А теперь берите тетради, учебники и марш в красный уголок заниматься.

Вечером в комнате мальчиков Зиновий стал оформлять большой лист для учета работы. Но рисунок не получался. Он стирал и начинал снова. Подошел Сазон. Постоял за спиной. Присвистнул презрительно и решительно толкнул его в бок:

— Сматывайся отсюда.

— Почему?

— Потому, что кончается на «у»… С тебя художник, как с Бобика телевизор! Сам сделаю… Ты командир? Вот и командуй…

Перед самым отбоем в коридоре на стене появился большой лист с красивым заголовком: «Как мы работаем». На итоги стыдно было смотреть. Норму выполнили только командир и Сазон. А меньше всего кустов подвязали Сильва Орлова и Женя Карпенко. Но сам лист был оформлен замечательно. Фамилии выписаны красиво. Линии ровненькие. А главное — рисунок! Перед лесополосой, из-за которой выглядывал домик бригады, уходя вдаль, тянулись стройные ряды опор с проволокой. Вдоль них угадывались фигурки работающих. А на переднем плане, присев на корточки, девочка подвязывала к проволоке лозы.

— Точно, как на нашем участке!.. А девчонка, как живая!..

— Девочки! — ахнула Нина. — Так это же Саша Магакян! Точно!

— И совсем не похожа! — вспыхнула Саша и отошла от стены. Но все видели — точная Саша.

— Ладно, — сконфузился Сазон. — И никакая не Саша. А просто так. Намалевал, что вышло…

На второй день норму выполнили больше половины. На третий почти все. А десять человек дали около полутора норм!

Такой усталости, как в первый день, ни у кого не было. Привыкли. Втянулись. Ехали с работы с песнями. Тут же, на колесах, репетировали номера ко Дню Победы. А с обедом справлялись за пятнадцать минут. И никто не бросал недоеденную порцию.

В совхозе Сазону понравилось. Не то, что в школе. И еда что надо. Работа ладилась. Его похвалили на линейке. Ребята относятся хорошо. Чего еще надо? Казалось даже, что он и не расставался со своим классом на целый год…

Но в первый же день после работы, после еды и отдыха, все собрали книги, тетради и пошли в красный уголок заниматься. А Сазон остался один. Гулять одному не хотелось. Он походил по пустому коридору, остановился у красного уголка.

За дверью Саша Магакян громким уверенным голосом читала условие задачи. Сазон соображал, как ее решить, по ничего не придумал. Потом, рассуждая вслух, стала решать Саша. И он удивился, до чего все просто!.. Стал повторять в уме, но не сумел даже поставить вопросы. Он ужасно рассердился, обозвал себя «тупоумным бараном», ушел в комнату мальчиков и повалился на кровать.

Мысли сначала были беспорядочные. А потом, в который уже раз, стал думать о классном шофере Журавлеве, который исколесил дороги страны, а теперь так вот, запросто, ездит за границу, будто он какой-нибудь дипломат или министр… Сазон постепенно все выспросил у Петра Никитовича о его друге. Оказывается, Журавлев и техникум автодорожный окончил, и языкам иностранным учился!.. И навалилась на Сазона тоска. Хоть волком вой. Не быть ему никогда таким, как Журавлев. Никогда не поведет он тяжелую машину по горным дорогам Австрии, не увидит чужих городов!.. И из-за чего?.. Из-за ерунды! Из-за того, что нет у него восьми классов! Будь они неладны!..

А в пятый, пусть хоть вся милиция будет тащить, он ни за что не пойдет!..

В таком состоянии и нашла его Лидия Николаевна.

— Гриша, почему ты лежишь?

— А что мне делать?! — вскочив, крикнул он. — Заниматься? А зачем? Зачем?! Чтоб опять третий год в пятом примерчики решать?.. Да пусть я сдохну!..

— Но ты мог бы сам…

— Сам? Да?!.. Вам хорошо говорить!.. Вас всякие там папочки-мамочки за ручку водили! А у меня!.. А я!..

— Я не о том. Но раз уж ты о папочках-мамочках заговорил, — грустно усмехнулась Лидия Николаевна, — тогда послушай.

Она на миг прикрыла лицо руками, а когда отняла их, Сазон удивился. Такой ее в школе никогда не видел. Черты лица стали резкими. Взгляд добрых близоруких глаз — острым, пронзительным. Она будто сразу постарела на много лет.

— Так вот… В июле сорок первого, в день, когда мне исполнилось одиннадцать лет, я осталась сиротой. Мама, бабушка, сестры, Женя и Нина, погибли при налете немцев на наш эшелон…

Через несколько лет я узнала, что папа, который был пограничником, погиб еще раньше их…

Сазону стало неловко за свой упрек. А она продолжала:

— Три года я была в детском доме… А в сорок четвертом, когда исполнилось четырнадцать, пошла на завод, стала токарем. Точила снаряды. Ну, я и сейчас, видишь, ростом не велика. А тогда, чтобы работать могла, мне мастер под ноги ящик поставил. Да не одна я такая была… Заготовки тяжеленные. Мы с девчонками их вдвоем на станке устанавливали. Потом уж и одна научилась. Так вот и работала… А как только война кончилась, в вечернюю школу пошла. Образование-то у меня какое? Три класса до войны, да четвертый и пятый, с грехом пополам, — в детдоме. Ну и решили мы с двумя подружками все, что за войну упустили, догнать!.. Вот тут-то и началось. В семь часов — на завод. Потом — на занятия в школу. А после — уроки до двух, до трех делаем. Так и засыпали над тетрадками. А в шесть — девчонки будят: пора в столовку да опять на работу бежать. И так три года!.. Но в сорок восьмом мы все-таки десятый класс окончили. Все трое…

— Как же, Лидия Николаевна?! — перебил Сазон. — Ведь вы говорили, что в сорок пятом у вас только пять классов было. А в сорок восьмом — уже десять?!

— Ну так что ж. Шестой — седьмой и восьмой — девятый мы один год проходили. Я ж говорила: мы решили догнать все, что война отняла.

Сазон был ошеломлен. Оказывается, Лидия Николаевна в пятнадцать лет, как и он, имела только пять классов. Как и он осталась без родителей… Нет. У него хоть тетка есть…

— Так это когда было! — вздохнул Сазон. — Разве разрешат…

— А что разрешать-то?! — резко сказала она. — Здоровый, неглупый парень. Говорят, даже смелый. А вздыхает! Ждет, когда его кто-то за шиворот тащить будет! А сам не можешь?!

Если бы так говорил кто другой, Сазон, наверно, нагрубил бы ушел. Но она могла. Она имела право так говорить!.. И он молчал. С ее резких слов было обидно и неловко. И вместе с тем на душе светлело. В груди росло какое-то веселое упрямство. Хотелось доказать, что он совсем не такой.

— Тебе не хватает одного — мужества! Не удивляйся. Слушай. Я приходила к тебе в январе, в феврале, в марте. А ты все прятался! Да-да, прятался — соседи сказали. Ты не узнал даже: зачем я приходила. А трусливо шмыгал в двери и молчал.

Ну это было уже слишком! В этом Сазона никто не обвинял.

— Я не трус! — крикнул он.

— А вот это и еще: настоящий ли ты парень, есть ли у тебя мужской характер — доказать надо! — сказала она. — Я хотела предложит тебе: догоняй свой класс. Была уйма времени. Целых восемь месяцев! Но ты разбазарил их, прячась за дверью.

— И теперь уже ничего нельзя?! — испугался он.

— Можно! Только трудней. Есть до сентября почти сто двадцать дней. Это много! В школе рабочей молодежи в году ненамного больше. Но они же еще и работают!.. За пятый ты материал в основном знаешь! Только повторить. Значит, остается — шестой. В школе все лето работают учителя по разным предметам. Они охотно помогут…

— Лидия Николаевна! Так правда можно?!.. В седьмой?!..

— Правда, Гриша. Только при условии, если ты будешь учиться так, как сейчас работаешь. И если характера хватит.

— Лидия Николаевна!.. Да если!.. Да как же это!.. — кричал Сазон, мечась по комнате. — Да я как зверь буду!

— «Как зверь» не надо, Гриша! — засмеялась Лидия Николаевна. — Трудно станет — зверь убежит. А человек — нет. Он своего добьется!.. И раз ты решил, не теряй ни одного часа. Вот тетрадка. Вот задачи. Решай. А через час я зайду, проверю. Но без помощников. Сам решай.

— Что вы, Лидия Николаевна! Только это… чтобы никто…

— Тайна?.. Ну пусть будет тайна. Договорились.

Слово Лидия Николаевна сдержала: не сказала никому.

Но на второй день во время занятий Зойка побежала за книгой, забытой Женей, в комнату мальчиков. Дверь оказалась запертой на крючок. Зойка не выдержала, глянула в замочную скважину и увидела, что Сазон занимается… Узнав об этом, Зиновий, Саша и Женя взяли у Зойки страшную клятву, что она не проговорится. И решили: Сазону обязательно нужно помочь…

После работы Сазон вдруг обнаружил в своей тумбочке стопку учебников за шестой класс, пяток чистых тетрадей и одну общую в клеенчатом переплете. Открыл ее и обрадовался. Мелким стремительным почерком в ней, урок за уроком, с самого первого сентября, были записаны все задачи и примеры. «Чья?» — подумал он. Но надпись на титульном листе была тщательно выскоблена.

Стал задачи решать, что Лидия Николаевна задала. Одно удовольствие: шпарь сразу из тетради готовое решение.

Он разделался таким образом с двумя задачами и вспомнил: «Лидии Николаевне слово дал, что без этого… А как сдавать буду?.. — В конце концов решил: — Загляну в тетрадь только тогда, когда совсем решить не смогу». И спрятал ее от соблазна подальше под матрац.

Особенно трудно было Сазону первые дни. Все время приходилось подглядывать то в учебник, то в ту тетрадку.

— У-у-у, баран твердолобый! — сам себя ругал он, стуча по лбу. — Все бы тебе хаханьки!.. Сам думай! Сам!..

И правда: голова с каждым днем думала все лучше. Многое всплывало в памяти само собой. А по географии и зоологии он пересказывал Лидии Николаевне целые главы.

— Ну и память у тебя! — похвалила она. — Только смотри, Гриша. Взялся ты горячо. Не остынь скоро. Соблазнов много: то погулять захочется, а то какая-нибудь фантазия в голову придет.

— Нет, Лидия Николаевна! У меня, знаете, какой характер?!.. Железный! Вцеплюсь, как бульдог… За четыре месяца два года догнать?!.. Да я есть не буду, спать не буду, а догоню!..

Пятого мая вечером собрался экстренный совет отряда. А на утренней линейке Зиновий зачитал «приходо-расходную книгу». Оказалось, что заработали за три дня двести сорок пять рублей, а на еду потратили сто пятьдесят шесть. Командир спросил:

— Что же мы пошлем во Вьетнам?.. Что будем делать, ребята?!..

Поднялся шум, посыпались предложения… И решили так: подъем делать в пять, тогда можно выезжать первыми, а не ждать, пока машины развезут рабочих совхоза. Это сэкономит не меньше часа. Продлить работу на час. Но договориться: пусть на поле привозят что-нибудь перекусить. И еще: просить директора, чтобы в столовую отпускали продукты из кладовой совхоза, а не из треста столовых. Это сократит расходы на питание…

Все утро Лидия Николаевна потратила на «утрясание» этих вопросов. Но зато приехала в поле к одиннадцати часам не с пустыми руками. Тут же, в лесополосе, ребята выпили по кружке густого молока и съели по здоровенному ломтю пахучего, еще теплого хлеба. Перекусив, разлеглись отдохнуть на разостланной соломе, бросив сверху куртки и пальто. Прорепетировали инсценировку к концерту. Послушали транзистор.

Когда время перерыва прошло, Зиновий шепнул Стасику.

Тревожный сигнал горна мигом поднял всех на ноги.

— «Бэшники»! — закричал командир. — На виноградники! Ура!

— Корсары! На абордаж! За мной! — поддержал Сазон и первым побежал к виноградникам. За ними кинулись остальные.

— Какой у вас народ, Лидия Николаевна! — похвалила бригадир. — Ведь устают же. Вижу. А нос не вешают.

В последний день, девятого мая, работали особенно дружно. Когда приехали машины, девочки закричали:

— Принесло вас! Не могли хоть на полчаса опоздать?!

— Вам не угодишь, девчата! — смеялись шоферы.

Прощаясь с веселой тетей Машей, девчонки кинулись ее целовать. Мальчишки солидно протягивали бригадиру руку.

— Приезжайте еще! — говорила она. — Я вам лучшие участки приготовлю!.. — и долго махала им рукой вслед.

Вечером в честь Дня Победы дали рабочим совхоза такой концерт, что сами удивились. Так хорошо никогда не выступали.

— Да вы же настоящие артисты! — похвалил директор совхоза. После концерта большинство осталось смотреть кино. А Зиновий с Женей и Саша с Зойкой решили попрощаться с поселком. Обошли все знакомые места и остановились на пустыре за общежитием. Дальше, за дорогой, начинались поля.

— Бр-р-р! — передернула плечами Саша. — Что-то холодно.

— Так давайте костер разожжем! — предложил Зиновий.

— Костер! Костер! — запрыгала Зойка. — Как в лагере!

Костер загорелся от одной спички. «Папина школа!» — с гордостью подумал Зиновий. Огонь быстро набирал силу. Пламя лизало палки, чуть влажные от вчерашнего дождя. Потрескивало. Все согрелись и замолчали. Каждый думал о чем-то своем.

Зиновий лег на куртку и глядел в небо… Ночь светлая. По небу облака. Луна высвечивает. Облаков много. Они бесформенные, с рваными краями. Кажется, что это вовсе не небо, а необозримо широкая река ранней весной. А по реке идут изломанные льдины, разделенные извилистыми полосками темной воды… Дышится легко. И от этого вида, от холодного, промытого дождями воздуха в душу входит какая-то спокойная радость, зачарованность. Ждешь чего-то хорошего, ясного.

— Ребята, — тихонько окликнул он товарищей, — давайте дружить долго-долго. Папа говорил, что дружба с детства — самая крепкая… И чтоб друг другу никогда не врать…

— Конечно, — откликнулись Женя с Зойкой.

А Саша спросила:

— Открой тайну. Зачем ты тогда в школу вернулся? Когда журнал…

— Скажу, — помолчав, ответил он. — Портсигар папин забыл с папиросами. Я ведь тогда курить хотел научиться.

— Вот дурак!

— Чего ж ты ругаешься. Не курю я!.. Тогда ребята смеялись, что не умею. Вот я и притащил. А потом за батарею в туалете спрятал.

— Ладно. Чего сейчас об этом, — вмешался Женя. — А помните, как за нами кто-то следил, когда мы с КИБом шли?

— И конфеты подбросили. Сейчас бы их сюда! — вздохнула Саша.

— И тебе, Женька, записки писали, что тебя отлупить хотят, — вспомнил Зиновий, — Вот бы узнать кто?!

— Я, — тихо произнесла Зойка и встала.

— Что «я»? — спросил Женя.

— Все я! — ответила она, отворачиваясь. — И шла за вами в дождик. И записки тебе писала. И конфеты… — тоже я.

— Зачем?! — удивился Женя.

— Зачем, зачем! Раззачемкался! — выкрикнула Зойка. Отошла от костра и из темноты: — За тебя боялась. Вот!

Женя хотел что-то сказать, но закашлялся. Зиновий стал подбрасывать в костер. А Саша позвала:

— Зой! Иди сюда. Садись на мое пальто, — усадила ее, обняла за плечи и предложила: — Давайте подумаем, кто кем будет?

— А ты кем хочешь? — спросила Зойка.

— Точно не знаю. Наверно, учительницей. Очень люблю маленьких хорошему учить. А ты?

— Я… — замялась Зойка, — девчонки говорят: это не фонтан. А я не согласна. Знаешь, когда я беру материю и начинаю думать, как разрезать и сшить, как это красиво получится, у меня аж мурашки по пальцам бегут! И весело становится, просто петь хочется!.. Мы с Женькой даже поругались раз. Но все равно я буду портнихой. Делать красивые платья, красивые вышивки. Разве плохо? А потом буду еще учиться и, может, стану модельером, как Женина мама… А теперь пусть Женька скажет.

— Я?.. Ну, кибернетика — очень интересно. И математика с физикой… Да вот пока закончу школу, наверно, выберу!

— А я не буду кончать десять классов, — сказал Зиновий.

— Как не будешь?! — вскрикнул Женя. — Не хочешь учиться?

— Да нет. Учиться хочу. Но все равно после восьмого пойду в ремесленное, а потом — на завод. Знаете, как это здорово — делать своими руками! Самоходные баржи, как папа. Или станки. Или автомобили. Но чтобы увидел машину и сказал: это моя! Я ее сделал… Вот даже в мастерских школьных. Обработаешь деталь, возьмешь в руки. А она блестящая, гладкая такая, красивая и теплая, будто живая!..

— Мудришь ты, — пробурчал Женя. — С твоими способностями.

— Нет, Жень! Ты не думай. Там голова ой-ей как нужна! Вот отец. Сколько он знал! И умел все. К нему инженеры за советом приходили… А учиться я буду. В вечерней. Потом на заочном.

— Зачем же время терять?! — не унимался Женя.

— А ты посчитай. Четыре — в школе, пять лет — в институте…

— Ну так что ж! — перебил Женя. — Всем так.

— Нет, Жень… У тебя одно, а у меня — другое. Мама у меня одна. И я мечтаю: пойду на завод. Принесу первую настоящую получку и скажу: «Мама. Теперь я буду работать. А ты отдохни…» Думаешь, легко ей?.. Никто не знает. Один я знаю. Придет с работы. Улыбается, Хлопочет. А ночью, когда думает, что я заснул, в коридор выйдет и там лекарство свое от сердца пьет…

Утром ребята, смеясь, подталкивая друг друга, подходили к столу бухгалтера, находили на громадном листе свою фамилию и расписывались. Шутка ли! Первая зарплата!.. Но денег не брали, а выбегали на улицу, где их уже ожидали машины.

— Ну, что получилось? — спросил бухгалтера директор совхоза.

— Да что. Молодцы! — похвалил он. — Заработали шестьсот девяносто один рубль двенадцать копеек. Минус двести девяносто два рубля и ноль две копейки за питание. Итого на руки триста девяносто девять рублей десять копеек.

— Округли до четырехсот. И премию сто рублей за добросовестную работу. Я приказ вот уже подписал, — сказал директор.

— Охотно прибавлю, — улыбнулся главный бухгалтер. — Получите. Новенькими, — и протянул деньги Лидии Николаевне.

— Нет-нет. Вот командир отряда, — указала она на Углова.

Волнуясь, Зиновий пересчитал пачку новеньких красных десятирублевых купюр с портретом Владимира Ильича Ленина. Завтра на них купят необходимые вещи и посылками отошлют детям Вьетнама. Зиновий улыбнулся своим мыслям… Он выбежал на улицу, валится на посадочную эстакаду у машин, в которых уже сидели все, помакал деньгами над головой и объявил:

— Ребята! Ровно пятьсот!

— Ура-а-а! — в восторге закричали «бэшники». — Вот это здорово!.. Столько, сколько вся школа!

— Командир отряда… — громко сказал Ваня, взмахнув рукой. И все дружно выкрикнули: — Навварта Маср!

— Лидия Николаевна! — во все горло гаркнул Сазон.

— Навварта Маср! — подхватили ребята.

— Рабочему отряду шестого «б»! — крикнул Зиновий.

— Навварта Маср!!! — трижды в восторге повторили «бэшники»…

1969–1974 гг. г. Ростов-на-Дону