Приключения инспектора Бел Амора. Вперед, конюшня!

Александр Кучерук ПАМЯТИ Б. Г. ШТЕРНА

АВТОБИОГРАФИЯ

ШТЕРН Борис Гедальевич

(1947 — предположительно 2010 гг.)

Водолей. Родился в пол-первого ночи в день Святого Валентина (международный День Любви, 14 февраля), в год Свиньи (Кабана?), в Матери Городов Русских, то ли накануне, то ли сразу после сталинской денежной реформы, когда старые деньги уже не «фунциклировали», а за новые нечего было купить. Нормальное состояние. С тех пор так и живу и до сих пор не пойму, почему Киев — именно «мать», а не «отец» городов русских? В этот же день (14 февраля, но в другие годы) родились: Барух Спиноза и Петр Ефимович Шелест.

Таким образом пережил всех правителей бывшего СССР, кроме, разумеется, Ленина — Ленин всегда живой. Хорошо помню похороны Сталина. С гордостью носил траурную повязку, стоял в карауле у портрета любимого генералиссимуса в детском саду. Слезы мамы. Слова отца: «Чего ты плачешь?... Может лучше будет.» Хорошо помню Никиту. Видел его живьем на трибуне во дни 40-летия Советской Украины (1957). На Крещатике был парад. И я там был. Помахал ему рукой: мол, держись, Мыкита!.. Жаль, не удержался. Отлично помню всех остальных: Брежнева, Андропова, Черненко, Горбачева, Янаева и опять Горбачева (но уже другого). Особенно запомнились три дня правления Янаева (наверно, рекорд — кто еще на Руси правил меньше?). На вопрос: «Что делал во времена ГКЧП?» честно отвечаю: «Одним глазом смотрел «Лебединое озеро» и одним пальцем отстукивал на машинке фантастический рассказ о галактическом инспекторе Бел Аморе, который всегда клал на политику».

Где работал: где только ни работал. Даже помогал добывать нефть в Сургуте и Нижневартовске, даже в Одессе жил и трудился 17 лет. А 17 лет жизни в Одессе — это не комар наплакал. Основная работа ныне: сижу дома на опушке леса на окраине Киева, курю «Беломорканал» и стучу чего-нибудь на пишущей машинке в надежде на гонорар. Член Спилки Пысьменныкив.

О фантастике (поскольку называюсь «писателем-фантастом»). Моя первая книжка (которую прочитал) — фантастический детектив с четырьмя покушениями и одним убийством. «Колобок». Восхищен по сей день. Очень советую.

Моя первая книжка (которую издал) — «Чья планета?» Вышла в свет в 1987 г., когда мне стукнуло ровно 40 лет. Вторую книжку собирался назвать тоже с вопросительным знаком: «Кто там?», но назвал почему-то «Рыба любви» (1991). Значит, называть третью книгу «Что делать?» уже не придется. И слава богу! Вообще, пишу то, что в данный момент хочется писать — сказки, фантастику, реалистику, сатиру, иногда стихи. Специализироваться в каком-то одном жанре нет потребности. Недавно написал одноактную пиесу. Иногда под плохое настроение утверждаю, что фантастика — не литература, а мироощущение; и что писателей-фантастов вообще не существует, а существуют хорошие и плохие писатели.

О вкусах. Люблю листать-разглядывать НФ-книги издательства «Молодая гвардия». В них находишь много веселого и поучительного. Молодым авторам очень не советую. Не люблю литературоведческие термины (эпитет, метафора, архитектоника и т.п.) — наверно, потому, что закончил одесский филфак и объелся этими терминами на всю оставшуюся жизнь.

Настороженно отношусь к писателям-деловарам. Никогда не доставал бумагу, не торговал книгами, не загонял вагоны с утильсырьем. Но вне литературы считаю эту деятельность весьма полезной. Пусть все же каждый занимается своим делом: писатель пусть пописывает, читатель — почитывает, издатель — поиздаевывает, а книжные пираты — попиратствывают.

О женщинах: люблю.

О коллегах-фантастах: уважаю.

О женщинах-фантастках: люблю и уважаю.

Не признаю в литературе «школ» («школа Ефремова», ленинградская [санкт-петербуржская?], малеевская, сибирская, одесская, дальневосточная...). Что за школярство? Писать научить нельзя. Умеешь или не умеешь. Но доброжелательное участие в судьбе молодого автора необходимо. Таким для меня Шефом является Борис Стругацкий, с которым знаком с 1971-го года, считаю это фактом своей биографии и иногда хвастаюсь перед читательской НФ-публикой.

О смерти. Замечено: хорошие российские фантасты умирают не старыми — Александр Беляев, Иван Ефремов, Аркадий Стругацкий... Скорбный список можно продолжить.

Об издательствах: ненавижу ходить по издательствам. Но: что делать?

О редакторах: когда с гордостью говорят: «Я — профессиональный редактор!», отвечай: «Такой профессии не существует!» Хорошему писателю редактор не нужен — он сам себе редактор. Редактор нужен плохому писателю (плохой писатель — это писатель без редактора в голове) — но кому нужен плохой писатель?

Любимый цвет: радуга.

Напиток: и пиво тоже.

Еда: что бог пошлет.

Верю ли в Бога: неубежденный атеист, сомневающийся неверующий.

Любимый писатель: Антон Павлович Чехов.

Любимая книга: странно, любимый писатель — Чехов, а любимая книга «Три мушкетера» («Колобок» не в счет), при том, что Дюма-отец не самый сильный писатель. Почему так?

Любимый поэт: два-три десятка стихотворений разных поэтов.

Семейное положение: две жены (в разное время!) и две дочери.

Национальность: ежу понятно.

Что еще?

Еще о смерти. В юности одесская цыганка с Молдаванки нагадала мне 63 года в этой жизни. Вполне удовлетворен и с тех пор не гадаю. Значит, через 18 лет в 2010 году пора собирать вещички.

2 февраля 1992 г.

Б. Г. ШТЕРН — Г. М. ПРАШКЕВИЧУ Письма без комментариев

В течение двадцати с лишним лет практически ежемесячно мы обменивались с Борисом письмами. Полная переписка могла бы составить отдельный том собрания сочинений. Возможно, когда-то такое случится. Пока же — краткие выборки. Даже они, на мой взгляд, дают возможность во всем ощутить талант замечательного писателя, понять, что занимало и волновало его, в каких условиях он работал.

Август 2001, Новосибирск.

Ген. М. Прашкевич

...В одесском издательстве «Маяк» три месяца ходила моя рукопись с рассказами. Несколько дней назад пришел ответ.

Вот несколько выписок из:

«Занимательный по сюжету рассказ «Сумасшедший король» — об искусственном разуме. Но многие места в повествовании воспринимаются словно написанные наспех, с художественной стороны не разработаны...»

«Б. Штерну часто не хватает надлежащего художественного чутья. В рассказе «Дом» идут картины ужасно плохого поведения жильцов. От рассказа в целом остается довлеющее неприятное впечатление...»

«Так же нетребователен автор к форме воплощения своих неплохих замыслов в других рассказах, изобилующих вульгарными сценами, выражениями. Подобные выражения встречаются в рукописи Штерна частенько. Они конечно не могут восполнить недостаток образности письма. В некоторых рассказах автор почему-то старается сделать фантастические и сказочные концовки, хотя они не вытекают из характера повествования...»

«В связи с недостаточно высоким идейно-художественным уровнем большинства произведений не представляется возможным ставить вопрос об их издании...»

Вот такие, Гена, дела.

Ожидал, конечно, что ничего в издательстве не выйдет, но чтобы такие глупые рецензии... Сижу и потихоньку переживаю... Переживу. Перекурю пару дней и начну новый рассказ».

Мартович!

Ну, слава богу, я в Одессе. Ночь. Только что вернулся с Пролетарского бульвара, был у родной дочки на дне рождения. Сижу в очередной квартире, которую мне любезно предоставили друзья (Дерибасовская совсем рядом, через три квартала), передо мной бутылка «Шампанского», она открыта, бокал выпит, продолжаю ее уничтожать и начинаю письмо тебе. Страсть, как хочется почесать язык с тобой. Я сейчас пьян, но в той хорошей мере, когда... Нет, не «когда»... а в той мере, которую дает хорошее вино, а не эта сволочная водка. Буду излагать в художественном беспорядке свои ощущения и приключения, начиная с 16 мая сего года (Борис прилетал в Новосибирск на мой день рождения, — Г.П.), хочу написать тебе письмо; Письмо, черт побери!

1. Самое главное: хотя я и проиграл тебе в шахматы, хотя и признаю поражение, но счет не окончен. Дело в том, что мы играли на диване (а неписаные правила требуют играть за столом); твои часы, несомненно, барахлили не в мою пользу; гипноз с твоей стороны был несомненный; меня нарочно отвлекали Григорий, Лида, Академгородок, твоя борода и вообще. Сейчас я читаю Ласкера, Крогиуса и Симагина. Готовься.

2. Побывал в июле в Сургуте. Милый сибирский город, не в пример Нижневартовску. Видел впервые настоящую сибирскую зону — оставляет впечатление! — вышки, заборы, проволока витками, железнодорожные пути, расконвоированные зеки, автоматические ворота (двойные), охранная часть, хоздвор, масштабы... Красиво!... Как я это все рассмотрел — мой знакомый, к которому мы ездили, живет на шестом этаже рядом с зоной, и из его окна все видно, как на ладони.

3. Возвращался из Нижневартовска на перекладных — нашего постоянного самолета на этот раз не было, и пришлось лететь просто в Европу, куда бог пошлет. Сначала он послал в Уфу, где пришлось с удовольствием просидеть более суток. И Уфу посмотрел, и ресторан изучил. И улетел в Киев. В Киеве был совсем недолго и помчался в Одессу к дочке на день рождения...

5. Все же я крепко потрясен тем, что ты потащил мои рукописи в издательство. Думал, что меня уже ничем не проймешь, но... задрожал, когда почувствовал, что появился шанс. ТОРЖЕСТВЕННО ОБЕЩАЮ (ультиматум самому себе): если книга будет поставлена в план, брошу к чертовой матери все свои финансово-художественно-хозяйственно-семейные дела, привяжу себя морскими узлами к письменному столу, обрею полголовы, ножницы выброшу в окно (закупаю на два года продовольствия, ключ отдам одной даме, которая будет меня раз в неделю проведывать — тсс... тайна!) и допишу Алешу Поповича...

7. Шутки в сторону. Я знаю, вернее, чувствую свою литературную слабость — гоняю по верхам. В то же время чувствую в себе силы нырнуть поглубже. Знаю, что излишне увлекаюсь расстановкой слов.

8. Вообще нервный. От меня током бьет...

10. Гена, я прочитал все твое, что у меня было не читано за два года. Помню все твое. Мартович, ты живой, умный, веселый, грустный писатель... Литераторы очень одиноки. Я теряю друзей из-за этой проклятой литературы. Мои близкие (и далекие) в принципе не понимают, чем я занимаюсь. Ты прекрасно понимаешь, в чем тут дело. Например: Левитан поссорился с Чеховым из-за того, что Чехов написал «Стрекозу». Не понимают друг друга даже писатели: например: Толстой с Тургеневым чуть не застрелили друг друга. Но ты поймешь... Слова надо расставлять так, чтобы они пахли, цвели, звучали, играли...

11. Я Славке Рыбакову не давал жить из-за этих слов. Феликс (Суркис, — Г.П.) вроде обиделся, когда я начал трактовать форму и содержание. Виталию Бабенко я что-то тоже такое написал. Борису Стругацкому почем зря — я ботинка его не стою — что-то излагал, и он явно рассердился.

12. Шампанское допил. Жаль, не хватило.

13. Неожиданность — вот что должно быть в литературе, в шахматах, в футболе, в жизни. Тогда интересно. В любви.

14. Слово «неожиданность» можно интересно расчленить: нео-жид... нео-реализм...

15. Все-таки шампанского нет. Спать!...»

...Читал в Вартовске книжку Бугрова. Все-таки у меня на него зуб остался. Передай ему, что в книжке о современной фантастике (и вообще о фантастике) на двухстах с гаком страницах как-то странно ни разу хотя бы не вспомнить о таких малоизвестных писателях как братья Стругацкие».

Гена, дорогой!

Вот, все. Теперь можешь вполне официально именовать меня сибиряком, работающим в Тюменской области, в Нижневартовске, в тресте «Нижневартовскнефтегаз», в РСУ-1 (ремонтно-строительное управление), бригадиром художественно-оформительской бригады в составе двух человек. Правда, сейчас, как видишь, я нахожусь за своим письменным столом в Одессе и стучу письмо на своей машинке. Объясняю: такая у нас работа — учить самолеты летать. Это РСУ ремонтирует Нижневартовские детские сады (а их там уже 30 штук и строится еще 20), и мы вполне официально (не подумай, что это быстротечная договорная халтура) приняты на работу для художественного оформления этих детских садов; это одна половина дела; вторая половина — это наш режим работы. Бригады этого РСУ (и мы также) работают по так называемому «вахтово-экспедиционному методу»: работаем полный месяц в две смены, получаем двойную северную зарплату и за казенный кошт улетаем домой отдыхать.

Месяц отдыхаем, возвращаемся в Нижневартовск, опять вкалываем и т. д. Не буду расписывать тебе все удовольствия от такого режима работы. Сам пофантазируй. Скажу только, что сколько себя помню на работе, столько мечтал избавиться от ежедневной тягомотины хождения и сидения с 8 до 17, а работать именно так: сделал — отдыхай. В общем, действительность превзошла мои ожидания — те, с которыми я ехал в Нижневартовск. На меня сваливается сейчас шесть свободных месяцев в году! Могу писать, это не шутка. Причем зарплата генеральская, в среднем просматриваются 500 р. в месяц (месяц рабочий ли, месяц ли отдыха — все равно). Долго ли протянется эта лафа? Тьфу-тьфу-тьфу — согласен лет на шесть вперед, на два сибирских срока. Впечатлений и приключений масса, с людьми навидался и наговорился, на самолетах налетался (о, господи, где меня с марта не носило — и все по официальным сибирским делам — был в Ужгороде, Минске, Киеве, Таллине, Уфе, Куйбышеве — в последних двух, правда, пролетом). Обязательно побываю в Свердловске и у тебя — и Свердловск и Новосибирск обязательно маячат при нелетных погодах на подступах к Нижневартовску...»

...Только что брат принес твое письмо.

Ты поразительно верно подметил и точно высказал: «Ты иногда вызываешь впечатление неуверенного в себе человека, это мгновенно вызывает хищную реакцию у окружающих тебя людей». Абсолютная правда! В отношениях с людьми я очень мнителен и деликатен, эта деликатность переходит часто разумные границы и воспринимается как слабость. У Бабеля: «Мы молчим на площадях и кричим за письменным столом». Так, кажется. Я всегда готов уступить людям в мелочах, мои знакомые к этому привыкают, думают, что я такой и есть — когда же доходит до настоящих дел и серьезных принципов, они (мои друзья и знакомые) вдруг с удивлением обнаруживают, что перед ними рычащий зверь, идущий до конца и не идущий ни на какие уступки. В детстве я, тихий, культурный еврейский ребенок, услышав, например, слово «жид», не раздумывая, хватал кирпич или что под руку подворачивалось и стремился угодить прямо в голову, не соблюдая никакой уличной субординации к шантрапе — а в пятидесятых годах, ты же знаешь, мы все росли на улице; мое поколение самое последнее, которое знает вкус коммунальных квартир, футбола, уличных драк, разведения голубей и т.д. И знаешь, после нескольких таких выходок все пацаны в нашем районе меня поняли и зауважали. Поняли, что я в серьезном деле не подведу. Да, очень жаль, что во мне нет внешней твердости, это очень мешает в жизни...»

...Прочитал три рассказа Колупаева «Газетный киоск», «Билет в детство» и «Девочка». Самый лучший «Билет в детство». Он жизненный, умный, ласковый, грустный, чистый. Он запомнится, этот рассказ. В жанре «чувствительной» фантастики он очень хорош. Он сдержан, в нем чистое чувство. А вот в «Газетном киоске» и в «Девочке» мне показалось, что много соплей, излишней мелодрамы. В «Девочке» это ощущение из-за того, что рассказ чересчур затянут — там много можно зачеркивать и отжимать, а «Газетный киоск»... Скажу сейчас удивительную вещь в отношении фантастического рассказа, но... так в жизни не бывает и быть не может. Точнее: так не могло бы быть. Посылка в рассказе отличная: в некоем киоске каждый день появляются завтрашние газеты. На этом строится лирическая история. Нормально. Но почему главного героя и героиню этот невероятный факт очень мало интересует? Газеты, ну и газеты, они не очень удивлены. Так не бывает. Нормальный человек в крайнем случае хотя бы обалдел, а деятельный человек попытался, наверное, выяснить, откуда эти газеты взялись. То есть, рассказ, по-моему, нелогично построен. Главному герою, наверно, совсем не надо делать доклады в научном обществе, а надо было бы бегать по городу и выяснять, откуда берутся газеты. Конечно, никакой Уэллс не объяснил бы появление завтрашних газет (впрочем, почему бы и нет?), но они должны быть в рассказе стержнем сюжета, а этого нет».

«...Так вот ты — писатель. Такая, в общем, чепуха.

Писатель сразу виден по тексту. Сразу. Пусть он будет самым последним из чукчей. Пусть правильно или неправильно расставляет слова, пусть его вкус подводит — главное, чтобы текст был живой. А с живым человеком всегда можно поговорить и договориться. А если не договориться по причине крайней отдаленности вкусов и характеров, то хоть разойтись, уважая друг друга.

Теперь шутка: если даже писатели подерутся, в этом тоже своя прелесть. Толстой и Тургенев — жаль, что дело не дошло до дуэли; единственный, кажется, был бы пример в истории, как стрелялись два больших писателя. Ах, как жаль! Вот где пришлось бы потомкам разбираться!... А что Пушкин и Дантес, или Лермонтов с Мартыновым, тут и разбираться не надо, кто прав, кто виноват. Пушкин с Лермонтовым правы. И весь ответ. Потому что они были писателями; а Дантес и Мартынов всего лишь членами СП (стихи кропали, наверное). Вот».

...«Кубатиев — Штерн». Сборник НФ. Почему бы и нет? (Будущий сборник «Снежный август», — Г.П.)

Об Алане. М-да. С ним говорить невозможно. Он забивает своим фонтаном. Причем говорит очень интересно и красиво — но потом читаешь его рассказы и диву даешься, насколько его правильные теории далеки от его же собственной практики. Те три или четыре вещи, что я прочел любительские. Копировальные, без лица. Таких много. Странно. Аланова личность должна как-то выразиться в писательстве, а я не увидел. М-да. Кажется, он упивается разговорами, а писателю надо бы наоборот. Не знаю. Скажу тебе, как объективный реалист, — если сборник «Кубатиев — Штерн» состоится, то... Это будет разная весовая категория... Если у меня будут «Дом», «Производственный рассказ № 1», «Король», то что будет у Алана? Как воспримется такой сборник? Сам Алан как воспримет такой сборник?... Гена, это объективная реальность. В сборнике из двадцати авторов один может быть лучше, хуже, талантливей, гениальней — тут все ясно. А когда двое? М-да. В сборнике на двоих-троих присутствует оттенок (даже цвет) соревновательности. Мне будет тоскливо смотреть на Алана, а ему на меня. Гена, ты же понимаешь, что я не задираю нос, а смотрю объективно. Алан — любитель, пишет много и не ведает, что пишет. Я — профи, писать давно надоело, каждое слово выгрызаю зубами. Силы не равные...

Еще раз насчет высокой политики.

Я не способен ни вести какую бы то ни было политику (это невозможно даже из-за географически-практического моего положения), ни подносить кому бы то ни было снаряды — это невозможно из-за крайнего отвращения. Так. Но испортить себе жизнь вполне могу, когда меня потянет в лоб и искрение излагать свои суждения о том-то и о том-то. Тут я опасен. Сам для себя, конечно».

...Достал «Мир приключений-83». Сейчас прочитаю Алланов рассказ «Ветер и смерть» и чего-нибудь выскажу.

Начал читать.

Алан, оказывается, пишется через одно «л».

..............................

Многоточие — это значит «я читаю»............... Борис Стругацкий любит говорить: «Опять какие-то иностранцы»............... «Он медленно выплывал из темных вод сна»............... В первой главе подробные описания всего, что попалось на глаза, много необязательного............... японца будут перевоспитывать............... идут разговоры о том, о сем............... разговоры о войне для среднего школьного возраста............... вторая глава чрезвычайно затянута фразами: «колени тряслись, в горле першило, ладони мокрые и холодные»............... Эпиграфы из японской литературы очень хороши, но литературно и умственно они сильнее основного текста — значит, лучше без эпиграфов............... Живой корабль............... «помогая онемевшему от пережитого Акире высвободиться из амортизатора»............... «шагал на ватных ногах по коридору»............... «сквозь гул в ушах просачивались обрывки фраз»............... «прямым следствием этого шага стало усвоение обильной информации»............... «еще одним неожиданным эффектом оказалось яростное сопротивление подсознания»............... «активно отторгал любую информацию»............... «дальнейшая психическая акклиматизация»............... ага, он не перевоспитался.

Прочитал.

Гена, самым лучшим «японским» рассказом в русской литературе я считаю куприновского «Штабс-капитана Рыбникова». Потому что он не об японцах, а об нас. «Штабс-капитан» — рассказ высшего класса, плотная смесь детектива, бытописательства и психпрозы. Рассказ Алана — не дальше пятого класса средней школы.

Что я могу поделать? Это так. Алану не говори, он обидится. Его НФ вещи обычны. Вторичны, об иностранцах, о проблемах — он может быть спокоен, его будут печатать, у него будут книги, он будет писателем...

Испортил он мне настроение с утра, с утра было веселее».

...Пока меня не было, объявился мой Первый Читатель. Скубент из Саратова, любитель фантастики. Прислал письмо в «ХиЖ» («Химия и жизнь», — Г.П.), мол, передайте писателю-фантасту Штерну. Он читал все мною опубликованное — даже «Дом» в «Дебюте» (а это не Саратов) — прислал свои восторги. Гм... Всегда говорил, что существуют на свете придурки, которым я все же нужен! Да, это было приятно».

Мартович!

Вспомнил твою историю с милицейскими чинами — ты рассказывал ее в мае, — как тебя и еще кого-то чуть не загребли в участок; но тебе помогли ангелы-хранители. А нам не помогли. Меня и Сашу Оганесяна — загребли! Позавчера. Взяли мы с ним две бутылки вина и отправились на природу в лесок почесать языки. Не успели даже половину выпить, тут нас и повязали. В принципе, всегда можно с этими фараонами договориться, но разговор как-то по-глупому повернулся. На вопрос «где работаю» я по привычке ответил, что в Нижневартовске; да сдуру у меня оказался паспорт. А в нем видно, что я одессит, недавно прописался в Киеве, да плюс к тому мое утверждение, что работаю в Сибири. В общем, товарищ старший сержант, сопляк, едри его мать, решил, что он взял в лесу если не рецидивиста, то личность крайне подозрительную. И тут уже ничего нельзя было доказать. Посадили в воронок и повезли. И начали составлять протокол. Мне, в принципе, начхать, потому что еще нигде не работаю; а Оганесяну ой как нехорошо. Потому что он уважаемый инженер на киевском заводе «Коммунист». В общем, пришлось принимать срочные меры, отводить начальника в сторонку, шелестеть купюрами, говорить: «Возьми штраф, квитанции не надо и порви протокол».

Возымело!

Но когда мы очутились на слободе, то: принципиально купили те же две бутылки, вернулись в тот же лесок и назло кондуктору их распили. Чип (киевский поэт, — Г.П.) на следующий день страшно хохотал; причем напугал меня — позвонил и, изменив голос, сказал: «Вам звонят из милиции по поводу вчерашнего задержания».

Ну, все на пользу».

...Решил собирать-коллекционировать все, что касается русских богатырей. Хорошую репродукцию Васнецова пока не могу найти, зато купил коробку папирос Львовской фабрики. Папиросы «Богатыри». Описать словами не могу то, что на папиросах изображено. Три кретина едут на трех... собаках, что ли. (Этот рисунок не на коробке, а на самой папиросе). Нет, описать невозможно».

...Бумаги нет, экономлю. На неделе обещают украсть для меня на писчебумажной фабрике 10 кг бумаги — это, наверное, много».

Мартович!

«Снежный август» уже приносит плоды. Хороший украинский критик Михаил Слабошпицкий (и во всех смыслах отличный человек) взял книгу, взял меня и потащил в издательство «Молодь», и стал качать права — размахивал книгой перед гл. редактором и не давал мне рта раскрыть. Разнес к чертовой матери Дмитруков, Тесленков и Головачевых, объявив, что на Украине есть два писателя-фантаста: Светлана Ягупова и Б. Штерн, и что он, Михаил Слабошпицкий не потерпит и т.д. Ужасть!

Требует поставить меня в план на 1987 г. В общем, сейчас что-то будут решать.

Гена, я довольный.

Да, конечно, это не совсем то, что мы хотели, но это хорошо. Шесть рассказов, и в них «Горыныч». Это не Книга, но это мощный довесок к той книге, которая будет в «Молоди», — и тогда никто ничего не поймет, если я буду говорить, что у меня две книги.

Короче, еще одна книга — и можно попробовать в СП.

А с билетом уже другие ощущения. С билетом уже возникает право сидеть и писать».

...Как проходил семинар (в Дубултах, — Г.П.)...

Знаешь, эти игры уже не для меня. Наверно, я уже вышел и из возраста, и из этого начального круга. В общем, семинар был не лучше и не хуже других. Подавляющее большинство — не писатели. И не будут. Безнадежно. Из всего семинарского народа за эти четыре семинара (а это почти 100 человек), по-моему, имеют шансы — если будут расти, и если будет везти, вот кто: Бабенко, Геворкян, Веллер, Лукины, ну я, грешный, и Андрей Лазарчук. Обрати внимание на Лазарчука — он совсем новенький, 28 лет, только что появился — твой, сибирский, из Красноярска. Это, кажется, прирожденный писатель. Приятный порядочный человек — и это не молодогвардейский типаж в духе его земляка Корабельникова...

Далее: еще несколько имен под вопросом — Покровский, Силецкий, Рыбаков, Витман-Логинов, Коралис (он из Ленинграда).

Елки-палки! Только что позвонил из Москвы Володя Баканов — сообщает, что «Производственный рассказ № 1» хотят взять в «Литературной России». Надо прислать фотографию и биографию.

Обалдеть можно!

Наверно, я кого-то упустил...

Клугер из Симферополя, говорят, хорош...

Но факт, что из 100 человек еле-еле наберется десяток. Но это всегда так — 90% всего на свете — дерьмо!

Владимир Михайлов мне очень понравился. Во-первых, он мудрый мужик, во-вторых, очень неплохой писатель, в третьих, у него жена секс-бомба. Он вел семинар, вместо Войскунского. Евгений Львович решил, что хватит.

Вторую группу вел Биленкин...

Пили совсем мало. Потому что в Юрмале был сухой закон, и за этим делом приходилось ездить аж в Ригу. А лень, в общем, то-се.

В Москве был 4 дня, у Виталия (Бабенко, — Г.П.) спал. Либкин очень хвалил твоего «Кота на дереве». Он хочет тебя иметь в журнале, но у них с весны сплошные беды, их бьют, Черненко уволили с партийным выговором, и они боятся. Меня выбросили из сентябрьского номера («Голую девку»), три месяца выходили без фантастики, в № 12 опубликовали Булычева (за него им ничего не будет), в № 1 дадут переводного американца, № 2 выйдет опять без (съезд), в № 3 хотели опять засунуть «Голую девку» (март, женский день), но опять испугались и опять выбросили. Обещают теперь на лето».

...Прочитал «Историю» и «Поворот», перечитал «Огород». Мне нравятся твои сибирские мужики и по «Курильским повестям», и сейчас, и по «Краббену». Это все об жизни и об людях, то бишь то, чем занимаются хорошие нормальные писатели, а не «фантасты». Знаешь, я перестал любить фантастику. Я не могу ее читать. И не знаю, о чем говорить с этими НФ-сумасшедшими — как НФ-писателями, так и НФ-читателями. Они ни хрена не понимают ни в слове, ни в людях. Ни в жизни, ни в играх — это фанаты чего-то там такого.

А у тебя литература, у тебя проза.

В «Повороте к Раю» ты здорово использовал, порассуждал и вообще ввел по делу «организованные элементы» (какабения). Я в худож. литературе еще с ОЭ не встречался, а сам держал на задворках памяти — нет, не сюжет, а тему — об ОЭ (у меня есть фолиант «Происхождение жизни» Руттена, а мне тема ОЭ близка, интересна, и давно охота запустить в какой-то свой рассказ свои знания — нет, чувства по ОЭ)».

...Я только что вернулся из Репино, где был семинар по кинофантастике. Ощущения всякие — и хорошие, и плохие. Фантастика как жанр — дерьмо (еще раз убедился). Но были там и хорошие люди — Стругацкие, Михайлов, Бабенко...

P. S.

Да! Фанаты решили составить сборник молодой НФ для «МГ» и «представить его на обширное рецензирование». Состав рецензентов: А. и Б. Стругацкие, В. Михайлов, Гансовский, Прашкевич, Ларионова, Казанцев, Медведев, Щербаков».

...Звонил Чадович, говорит, что приедет на слет (Клубов любителей фантастики, — Г.П.), спрашивает, как в Киеве с виноводочными делами. Ответил, что очень даже неплохо с этими делами, все исправно работает с 2-х до 19-ти».

Гена, дорогой!

Альманах вы пробили на отличных условиях — 6 раз в году по 20 листов... По существу это получается ежемесячный журнал по 10 листов... Больше, чем «Химия и жизнь». Гонорар нормальный. Тираж, конечно, небольшой. Дальше Новосибирска не пойдет (хотя фанаты всегда достанут). Все это здорово, кроме нескольких фамилий в редколлегии... Возьми альманах в свои руки и плюй на всех полуграфоманов и дилетантов как с той стороны (рыбины-фалеевы), так и с этой (дымовы-балабухи). И не печатай стругачевских сценариев, потому что шефов я очень люблю, но они, кажется, собрались сделаться приложением к «Ленфильму». И не позволяй Булычеву халтурить и публиковать в альманахе повести, написанные за неделю в гостинице левой ногой. И не устраивайте, конечно, «географический» альманах, сибирский. Конечно, приоритет сибирякам, но все достойное по Союзу должно быть у тебя. И не подпускать эту клубную шантрапу с ихними клубно-любительскими делами и меморандумами... А Ковальчуку, как любителю НФ, разрешить делать на задние обложки информационные сообщения (краткие): вот, мол, «исполнилось 90 лет со дня рождения неизвестного и не представляющего интереса новозеландского писателя-фантаста Рейли Дейли. Краткое содержание его никому не известных сочинений...»

...Ну, живем дальше. Лето началось, КПСС нет, советской власти нет, СССР нет — хрен знает что!»

...Я был в Москве — знакомился с собственным зятем. Дочка в Израиле вышла замуж, а Володя прилетел в командировку в Москву. Попили с ним водки пару дней, а потом я отправился в «Ренессанс» (издательство, — Г.П.). Впечатление: очень хреновое. Все у них стоит, что-то они таскают наши наборы из Минска в Н.Новгород, взгляды отводят, поговорить толком некогда. Попросил авансу — мол, дайте на следующий весь год — тысяч 60-70 деньги небольшие, — чтобы я к вам не приставал весь год, — они согласились, что деньги небольшие, но, вишь ли, в данный очень неудобный момент в кассе ничего нету, а вот вчера было, а сегодня нету, и что они могут выдать всего лишь 10 тыс. Тогда я развел руками и сказал, что это ниже всякого мизера, и тогда они посовещались и решили выплатить 15 тысяч — а вот если я приеду в 20-х числах января, то деньги у них будут. (НЕ ВЕРЮ.)

Ушел с 15-ю тысячами в кармане. Зашел в «Текст». Не за авансом — а так, посмотреть на них. Всех застал, потолковали. Бедные они, бедные: бумага, налоги и т.д. С книжкой моей в «Тексте» решили окончательно — не делать. Им мешает договор с «Ренессансом». Бутылку принес, выпили, и побежал я на поезд.

Вот еще новость — и опять какая-то зависшая, нереальная — приехали в декабре в Киев два представителя из «Северо-Запада» (из Питера) — Белов и Миловидов (из фэнов, занятых издательской деятельностью). Разыскали меня. Предложили книгу в «Северо-Западе» (4 тыс. за лист, 30 авт. листов), надо 25 декабря приехать в Питер, привезти рукопись, подписать договор, получить все деньги. Мои договоры с другими издательствами их не интересуют. Я согласился. Опять же, много пили. Они уже издали Снегова, подписали договор с Михайловым. Спросил, не собираются ли выходить на тебя? Ответили, что знают и уважают Прашкевича, и что в их планах связаться с тобой, и координаты есть. Так. Уехали. Я стал готовить рукопись (и прицеливаться на поездку). Но звонок: приезжай не 25-го, а 10 января... Не успели деньги подготовить... Прицеливаюсь на 10-е января — опять звонок: извини, неувязка, переносим на февраль... Такое вот. (НЕ ВЕРЮ.)

Живу неизвестно как, Гена. Неохота жаловаться. Надо что-то придумывать — гонорары смешные, и все равно их нет. А есть всякие предложения с редактурой глупой американской НФ — придется этим заняться, — значит, мое писательство опять будет стоять. Жаль. На душе гнусно. Пачка «Примы» в Киеве стоит 200 купонов (это рублей 120). Компьютер мой испортился, никак его не исправят. Зима гнусная. С Новым годом!

«...Жалкие времена».

...А вот интересная летняя ситуация.

Леня Ткачук, мать его за ногу, взялся издать за деньги одного кировоградского мецената мою книгу. Дал ему тот меценат 24 миллиона карбованцев (это не очень и много, но тем не менее). Леня схватил их, как голодный шакал, и с криком «Да я! Да мы! Да одной левой!» помчался мою книгу издавать. Но хитрый меценат не совсем дурак: поставил Лене условие — издать книгу в такой-то срок. Но хитрый Леня тоже не окончательный умница — договор с этим условием подписал не он, а дал подписать какому-то одесскому фирмачу. Результат: ни хера Леня в срок не сделал (и не в срок не сделал — просто ни хрена не сделал, ноль на массу). Тогда меценат очень корректно (сопровождаемый двумя бугаями-вышибалами) затребовал с Лени дэньги-обратно плюс штрафные санкции за нарушение договора — этих санкций собралось 21 миллион. Деньги были отданы. 24+21=45 млн. Отдавал, естественно, не Леня, а тот, который. Леня сидел в кустах и молился Богу, чтобы морду не побили. Но с Ленькиной мордой обошлось, а книги моей опять же нету. Правда, сей меценат, довольный все же исполнением штрафных санкций, опять же отдал эти 45 млн. теперь уже на 2 книги — мою и Шуры Борянского из Одессы. Чем Шура сейчас и занимается. (Но есть у меня уверенность, что если что и получится, то одна книга Борянского, потому что 45 млн. карбованцев мало на две.) Такие вот пироги. Я на Леню не в обиде. Это он не со зла, а по глупости и некомпетентности. Тем не менее, он все же издал № 1 журнала «Одессей» — там твоя статья о Гуревиче и моя повестушка «Лишь бы не было войны»...

На Украине полный развал. Рубль идет 1 к 10 карбованцам. Нищета. Я даже пить бросил, не пью уже почти 3 месяца. Водка под 15 тыс. — нету попросту таких денег. Зарабатываю гнуснейшей редактурой... Сейчас мы за границей. Даже в Москве встретиться очень трудно — билет в Москву по госцене купить невозможно, а спекулянты дерут головоломно...»

...Да, приезжала Ольга, да, получил твое письмо, все это было зимой, а сейчас уже апрель. Птички блестят, солнышко поет. А литературная жизнь в глубокой дупе. Что и следовало ожидать — на Украине 2000 писателей, что им кушать?

Пройдусь по новостям.

Книга у меня в Одессе вышла, в январе, мне должны привезти 2000 экземпляров — это гонорар, книгами. Это неплохо, это 7-8 процентов от тиража, надо будет продать получше, мне ребята помогут. А планы у Онула и Борянского такие: а хрен его знает, что делать дальше, потому что инфляция сейчас рванется еще дальше. Говорят, что надо «погодить». Боюсь, что надолго их не хватит.

Интересные новости из «Северо-Запада». Впервые в жизни на моем пути встала стихия — в Питере сгорел к чертовой матери Дом Союза Писателей, а в нем на четвертом этаже этот самый «Северо-Запад». Остались голые стены. И десяток авторов, с которыми «С-3» заключил договоры и выплатил гонорар, — Рыбаков, Логинов и другие. Я в их числе. Книга, значит, насмерть застряла. Там застревание, конечно, не только из-за пожара (кстати, явный поджог, — загоралось два раза), но и из-за их собственнoго издательского банкротства — склады у них затоварены. Ничего не продается и т.д. Смотри, что делается: «Ренессанс» меня не издал, «Северо-Запад» не издал, Ютапов не издал, «Текст» не издал — но!... Но все в свое время что-то заплатили! Кто немного заплатил («Текст», Ютанов), а кто и очень даже неплохо («Ренессанс», «Северо-Запад»). И на эти шальные издательские деньги я с семьей эти годы живу, с 86-го, уже восемь лет (еще две книги в «Молоди», еще несколько авансов, гонорары от Ярушкина, из Симферополя...). Удивительно!

Не пью. Правда, недавно на похоронах подруги сорвался с крючка, скушал две бутыли самогона, но дальше не поехал. Пишу, пишу. Небольшую повестушку написал о Чехове (!), о том, как Чехов не умер в 1904 году, а прожил до 1944-го. То ли повестушка, то ли «фантастическо-литературоведческая статья». И неплохо вроде, нескучно. А куда пристроить, не знаю, как всегда».

Гена, дорогой!

Новость о твоем журнале очень об-на-де-жи-ва-ю-ща-я и воо-ду-шев-ля-ю-щая! Я очень впечатлился (и суммой предполагаемых гонораров тоже). Вот было бы здорово, если б журнал состоялся! Готов отдаться твоему журналу («Проза Сибири», — Г.П.) с потрохами — специально писать для тебя («специально» в том смысле, чтобы попадать в тональность журнала) и отдавать и первопечатать все, что тебе подойдет.

Теперь вопли.

Не советы, а именно вопли.

Не публикуй эту дурную фантастику!

Ни малеевскую, ни текстовскую, ни молодогвардейскую, ни петербуржскую! Никакую! Михайлов уже пытался сделать из «Даугавы» журнал фантастики неудачно, и не только из-за политики. Не нужно это. Нормальная крепкая литература нужна — и если она будет со странностями, с уклоном в фантастику — вот и отлично. Хорошие писатели нужны. А если появятся рукописи вроде «Человека-невидимки» или «Пикника на обочине» — публиковать, не разбирая «фантастика или не фантастика».

И еще.

За последние лет пять мы прекрасно увидели, кто чего стоит, кто писатель, кто не писатель, кто издатель, кто делец, кто книгопродавец, кто вообще никто. Все расчудесно раскрылось, все очень понятно стало, хотя и прежде я не особенно заблуждался. Ну их всех... Недавно показали по РТР семинар Бориса. Стругацкий — он в порядке, он был при исполнении, но вокруг него сидели все известные тебе семинаристы — всем далеко за 40 — и всерьез рассуждали о том: «Поэт в России больше, чем поэт, или меньше?» Стыдоба...»

Гена, дорогой!

Я сейчас гоню для тебя своего «Эфиопа».

«Гоню» — это сильно сказано, но каждый день по странице в день; для меня это «ого!». Постараюсь дописать к ноябрю, а уж к Новому году — кровь из носу! Что-то получается, чем-то я доволен. Есть 5 черновых листов, нужно еще два, а потом подгонять, переделывать. Посылаю тебе десяток принтерных страниц на пробу, но дело сейчас не в «Эфиопе».

Дело вот в чем. Высылаю тебе три части моего большого романа, который я начал в позапрошлом и остановил в прошлом году. Здесь листов 5—6, вполне сделанных. Есть еще листа 2—3 очень черных, читать еще нельзя. И это половина романа. Он посвящен Виталию Бугрову. Мне еще в прошлом году хотелось показать Бугрову, потолковать, испросить разрешение на посвящение... И вот... разрешение уже можно не спрашивать... Остановил я роман потому, что писать там надо еще 8—10 листов, это много, долго, тяжело, это работа с полной отдачей на год—полтора. По моим прикидкам получится 16—18 листов — размер для меня колоссальный. Такого времени у меня нет — то есть, нету денег, чтобы полтора года заниматься только романом.

Вот и вопрос-предложение для «Прозы Сибири» (тебе, то есть): может ли (и захочет ли) «Проза Сибири» пойти с неким автором Б. Штерном на нижеследующий договор-заказ: автор предоставляет «Прозе Сибири» первые три части романа «Последний из Кагебе», которые уже можно публиковать. Автор обязуется через полтора года предоставить полный текст; со своей стороны «Проза Сибири» выплачивает автору аванс в размере... В размере, чтобы автор и его семья спокойно завтракали, обедали и ужинали в течение полутора годов. Если конкретней, то в Киеве еле-еле прожиточная сумма на трех человек составляет долларов 40—50 в месяц. Умножим сорок долларов на месяцев — и получим округленно 700 долларов...

Ха, тут Гера Либкин был в Киеве. В «Тексте» узнали о биографии Чехова, затребовали почитать, прочитали, пондравилось, и предложили быстро поставить в шестой номер «Завтра». «Фигушки! — ответил я. — Давно поздно. Отдано Прашкевичу в журнал».

Гена, дорогой!

У меня все лето на столе лежала записка: «Позвонить Прашкевичу». Без дела, просто позвонить. Два раза звонил, не дозванивался, третий раз дозвонился. Говорил с Лидой, ты был в Москве. Надо общаться, надо. Мне здорово не хватает разговора с тобой. Позвонить, написать письмо — все стало проблемой.

Был я в апреле в Израиле (но не более того). Болгария не заграница. Израиль не совсем заграница. Русскому писателю там просто нечего делать. Спиваться. Клугера видел. Живет. Мама, сестра, сын. Издает на деньги Щаранского «Журнал израильской фантастики». Тираж 300 экз. Никому этот журнал не нужен. Русские писатели никому там не нужны. Хочет издаваться в России, в Украине. Такое вот.

Поехал я в Питер в конце сентября на три дня. Съезд писателей-фантастов СНГ. Думал, что ты там будешь, но тебя не было. Ты правильно сделал. Пил с Брайдером и Чадовичем. И с Васей Звягинцевым. Водку. Чадович рассказывал, что ты побывал у него в Минске. Эти три дня превратились (уже в Киеве) в месяц непросыхания. С мая по октябрь честно сидел, писал роман, — и срыв на целый месяц. Ужасть. Бутылка водки в день. Не могу выйти. Сейчас тоже под газом. Женя Лукин с поломанной ногой замахнулся костылем на Ютанова за то, что тот не пускал на банкет Логинова. Я же на банкете устроил скандал некоему Саше Кисселю (ты его, кажется, знаешь) за то, что этот пацан забрал — не одолжил, — забрал у меня в мае 500 долларов (под предлогом, что я в Киев не довезу) и исчез, скрылся, не звонил, пять месяцев не отдавал. Ну и возмутило меня вот что: сидят на этом банкете Стругацкий, Михайлов. Сидят писатели с опытом, с книгами за спиной, а тут встает Саша Киссель (не написавший, кажется, ни одного рассказа) и начинает провозглашать тост «за литературу». Я ему: «Заткнись!» и не дал говорить. Ужасть! Нельзя мне уже ездить на эти сборища...»

Гена, дорогой!

Меня тут заело. С мая уныло продаем мою квартиру, чтобы купить другую квартиру, потому что надоело 10 лет жить с женой и с дочкой отдельно через три длинных квартала. А вот сейчас вроде наклюнулось нужное жилье, и я надеюсь прислать тебе в сентябре свой новый адрес и телефон. (После этой сделки — придется доплачивать — опять стану нищ и гол.)

Что говорить, ты видел печальный сон. Ну да, мы шли по длинной пыльной дороге — еще идем. Еще не ползем — и за горизонтом нас что-то ждало. Что-то мы ожидали увидеть, — и что-то разное нас ожидало, и что-то разное мы ожидали, — мы ведь разные (даже в росте — у тебя под два метра, а у меня аж метр с кепкой), но тут главное «дорога», процесс ходьбы... Да. Грустно... Я почувствовал возраст. И ту самую «амортизацию сердца и души»... Но кусок жизни еще есть, надеюсь. Давай идти — или ползти — дальше. Тащить свой крест — каждый свой — дальше. Вспомнил хорошую, но грустную литературную шутку о Марке Шагале: «Шагал один, а пришли другие». Впрочем, Шагал вполне куда-то пришел...

У меня крепкое раздражение от литературных клоунов. Говорят, что Перумов (не знаком) запланировано пишет 20 листов в месяц. Это что же — 12 романов в год? Я пытался читать...

Да, «Эфиоп» появился. А ощущения мои... амортизационные. Впервые у меня вышла книга «сразу» — вот написал, а через 3 месяца вышла. Как и положено быть. Ну, вяло радуюсь. Ну, доволен тем, что написал и издал «толстый» роман. Но совсем нет того удовольствия, когда появлялись рассказы в «Химии» или «Дом» у тебя в «Дебюте». Тогда надежду юноши питали, а сейчас чем питаться?...»

Гена, дорогой, привет!

Ох! Одним словом: ох. Я вчера роман закончил. «Вперед, конюшня!» называется. 17 листов. Ровно год писал, не разгибаясь. Изнервничался — работал для Ютанова, на срок. Должен был закончить в марте, но взял еще два месяца, не успевал. Пару раз крепко запивал, Танька злилась. Но закончил — а удовольствия никакого. Нельзя работать «на срок». Спешишь, калечишь, идешь по верхам, нервничаешь. Кажется, роман получился не скучным, «моим», но я в этом совсем не уверен. «Футбольно-астро-физический» роман о Бел Аморе. Не знаю. Посмотрим.

Я в Питере не был в мае. Не успевал с романом, вот и не поехал. И в прошлом сентябре не был. Паспорт был сдан па прописку, а ехать без паспорта — в Белоруссии высадят из поезда и завернут обратно. В другом государстве живу. Иностранец.

Я не был в Питере, а мне Стругач за «Эфиопа» Улитку дал. Я даже не знал, что «Эфиоп» был в номинации. Ни черта не знаю. У меня ощущение, что «Эфиопа» почти никто и не читал. Разбросали тираж 10000 по городам и весям — как в бездонную бочку. Надо было р-рекламную компанию провести, как это многие делают, но у меня на это ни сил, ни желания, ни возможностей. Ладно. «Эфиоп» для тебя с зимы лежит, но выслать по почте нельзя — надо ехать на таможню за разрешением. Сил нет на такие подвиги. Хочу подарить Войскунскому, Берковой, ребятам — на таможню в очередь! Каждую книгу они проверят, я при них заверну, поставят печать, заплатить пошлину, потом уж на почту...»

Нам всё казалось, что настоящая жизнь еще впереди.

А она уже проходила.