Приключения Красной Беретки

Доктор достал серый пакет и вынул из него разноцветную книжку. Он открыл ее, и картонные фигурные картинки стали объемными.

— Хотите посмотреть?

— Спасибо, я все вижу, — Беретка улыбнулась, — очень красиво.

— Вы понимаете, насколько это неполиткорректно! – доктор заговорил с придыханием, — Принцесса! В одном этом слове столько превосходства над обычным человеком, что обычный человек может просто впасть в депрессивный транс. А тут не только одно слово – тут целая сказка! Принцессами, в отличие от политиков, не становятся, принцессами рождаются.

— Мир будет меняться к лучшему, доктор. А если вам понравилась эта книжка… наверно, мне не стоит беспокоиться о вашем здоровье, — и Красная Беретка улыбнулась широко и открыто.

---

Беретка вышла из кабинета. Келли стояла в закутке рядом с парой кресел для посетителей. И казалась очень довольной.

— Не бойся, все в порядке! Я подслушивала! – прошептала Келли, — пошли.

— Вообще, нарциссизм, — слово красивое, — Сказала Келли.

— Да у тебя, подруга, те же проблемы. Ты тоже нар–цис–систка! Ты обожаешь себя так же, как и я. Но ты не захотела идти к психотерапевту, и направила меня.

— Я не могла к нему пойти, потому что я ним давно знакома. Не получилось бы чистого эксперимента. У тебя вопросов было гораздо больше… Главное ведь – это сны. А сны твои. Верно?

— А почему и нет? Представь, ты – богиня, ты любишь поклонение…

— Я богиня? Не, я больше люблю жертвоприношения. Да. Если бы я была богиней, я бы любила жертвоприношения. А ты бы любила жертвоприношения?

— Нет. Боги… и при чем тут бедные барашки, птички…

— Какие барашки! Богини не признают суррогатов! Только человеческие жертвы! Если жертву приносят барашки – пусть они приносят барашков! А если жертву приносят люди – пусть они приносят людей! Ты любишь суррогатный кофе? Нет? И правильно!

— Нет. Спасибо. Я бы все‑таки сконцентрировалась на поклонении моему совершенству.

Девушки рассмеялись и три раза поцеловались в щечки.

— А у меня для твоего совершенства кое‑что есть. Ты говорила, что хочешь почувствовать дух времени… Ты хочешь почувствовать дух времени этого города, чтобы понять его. А почему бы не попробовать почувствовать дух времени мертвого города?

— Ты имеешь в виду, что тогда можно будет сравнить?

— Ты забыла? Мы обсуждали поездку в брошенный город.

— Да, я что‑то забегалась… с духом времени мы так и не разобрались.

— Как насчет этой недели?

— Я уже бегу! Когда?

— Я хочу взять корпоративный броневик. Когда он будет свободен – а он точно пару дней в неделю свободен – тогда сразу едем. Желательно еще кого‑нибудь взять.

— Мне некого, кроме Полицейского… но он тебя боится страшно.

— Тем лучше. Он еще и за тебя боится. Бери его. Пусть боится. О, так! Он меня подозревает? Прекрасно. Скажи ему, что это шанс приглядеться к Келли. Делаем из минусов плюсы. Как тебе? Это же мы! А теперь отвечай мне — громко.

— Что отвечать? Зачем отвечать?

— Мы девушки? – спросила Келли.

— Мы девушки! – весело ответила Беретка.

— Мы любопытны?

— Мы жутко любопытны!

— Мы едем смотреть брошенный город!? – крикнула Келли и засмеялась.

— Мы едем смотреть брошенный город! – Беретка открыла глаза чуть больше, чем они открывались, и засмеялась тоже.

— Полицейский

Беретка увидела полицейскую машину издалека. Она аккуратно остановилась прямо за ней. Полицейский выбежал из машины и запрыгнул на переднее сидение.

— Да, да, да, — Полицейский был определенно доволен, — все наши предположения подтвердились.

— Вы что‑то нашли?

— Смотрите, — Полицейский вытащил из черного пакета календарь, — это ваш календарь. А теперь, — он вытащил из такого же черного пакета второй такой же календарь, — это второй календарь!

— Я связался с управлением. Я ничего не раскрывал. Но я сказал им, что и где нужно искать. Убитый жил в общежитии – помните, да? Полицейский пришел в общежитие, где жил погибший. Да, и на стене висел этот самый календарь. Вот этот самый календарь!

— А что‑нибудь нашли собственно по личности?

— Да, и по личности хорошо поработали. Погибший был серьезно нездоров. Множественные заболевания, у меня есть список. Психически в том числе.

— У него могла быть демоническая одержимость?

— С таким списком – вполне.

— Ладно… Будем еще меньше расстраиваться по его поводу.

— Да, конечно, — Полицейский задумался, — но мы не должны самоуспокаиваться. Главный подозреваемый еще может ходить где‑то вокруг. И это не человек.

Полицейский еще немного подумал и добавил:

— Вы знаете… Я иногда чувствую, что это рядом. Сейчас я чувствую, что это совсем близко.

— Это оттого, что мы обсуждаем тему. Просто психология.

— Я боюсь Келли. Она слишком красива.

— Но я ведь тоже слишком красива!

— Вы светлая. А она темная.

— Бросьте эти суеверия. Мне было открыто, что светлые и темные боги отличаются только формой крыльев.

— Я не видел такого в книгах…

— Значит, увидите…

— Волк

Машина шла через поле. И вдруг краем глаза Беретка заметила какое‑то движение в заснеженной траве. Она остановилась, вышла из машины и помахала рукой. Она всмотрелась. Волк бежал ей навстречу.

— Гонял зайцев, — Волк выглядел довольным.

— Как успехи?

— Вчера поймал одного, а сегодня просто согревался.

— Прибежал бы ко мне, я бы тебя угостила.

— Я волк, во–первых, — волк подумал и добавил, — и, во–вторых, тоже.

— Ладно, — сказала Беретка, — Волк, что ты можешь сказать про любовь?

— Любовь – это животная сила, толкающая к продолжению жизни.

— Так уж и животная? Человеческая, божественная?

— Одно другому не мешает. Она – сила, направленная на смысл. На смысл продолжения жизни. Но сначала она животная.

— Любовь – это просто сила… Да?

— Да, просто сила.

— А как любовь соотносится со страданием?

— Со страданием? Со страданием может соотноситься что угодно. Со страданием может соотноситься любое удовольствие, не только любовь.

— Я как‑то об этом не подумала, когда говорила о любви с Келли. Мы говорили о ревности, о страсти… но забыли про любовь.

— Бывает, что когда вы любите – вы страдаете. Но стоит ли отказываться от любви ради страдания?

— Нет, любовь – это главное.

— У вас жизнеутверждающая позиция. Любовь – это смысл. Смыслы выше страданий.

Продолжение жизни – главный смысл для людей и волков.

— Продолжение жизни – главный инструмент богов в войне с хаосом, — сказала Беретка в такт.

— Это не моя тема. Смыслы животных заканчиваются на протяжении их жизни.

— Но ведь смыслы большинства людей тоже.

— Да, люди разные.

— А какой должна быть любовь?

— Любовь должна быть свободной от всего, что есть в материальном мире.

— Всего‑то? – улыбнулась Беретка.

— Кроме тела, — добавил Волк.

— Скелет

— Почему люди не понимают друг друга, — Беретка сидела в своем любимом кресле напротив камина, — нет, я понимаю, что есть люди нелюбопытные, есть люди не информированные, есть разные терминологии. Даже языки разные есть. Но люди понимают по–разному одни и те же слова, одни и те же фразы, которые были написаны для того, чтобы их понимать.

— Вы можете назвать цвет бесконечности?

— Ярко–голубой. А Келли считает, что черный.

— А древние европейцы считали, что темно–коричневый.

— Но как это понять?

— Никак. Это можно только принять. Так они видели мир.

— Странно…

— Есть такой миф о титане Прометее. Он похитил божественный огонь и отдал его людям. В процессе этого произошло множество занятных вещей, в том числе потоп с истреблением большей части человечества, конфликты между богами, охота богов на Прометея… Кончилось все тем, что Прометея приковали к скале. Так вот, на том, что Прометея приковали к скале, европейская трагедия заканчивается. А греческая трагедия на этом моменте только начинается! Почувствуйте разницу!

Но можно задаться вопросом… А могли ли они построить свою трагедию иначе? Точно так говоря о Европе, мы можем именно так спокойно говорить, что все кончилось. У нас не осталось действий, да и не интересны уже эти действия. У нас остался пафос. В хорошем смысле. Пафос, но ничего больше. Мы можем теперь говорить возвышенные слова, но мы уже ничего не сможем сделать. Воля богов свершилась.

— Скелет, опять ты со своей Европой. Хотя нет, в этом что‑то есть. Люди понимают друг друга по–разному, потому что они сами разные. И разные люди принадлежат к разным культурам. И для кого‑то – как ты сказал – воля богов свершилась, а для кого‑то ничего еще не свершалось. Да, у кого‑то Прометей уже прикован, а у кого‑то он еще действует.

— Кто‑то направлен в будущее, а кто‑то направлен в прошлое.

— А с чего им направляться… Наверно, с того, что у кого‑то будущее есть, а у кого‑то его нет. Ну а если у кого‑то будущего нет, но он все равно направлен в будущее? Как некоторые монахи, например?

— А тогда это называется мировоззрением. Или мировосприятием. Есть позитивное мировосприятие, направленное к жизни, направленное к продолжению жизни, к будущей жизни, а есть негативное, направленное против жизни.

— О, мне что‑то вспоминается. Культы делились на аполлонические и хтонические. Первые воздавали поклонение божествам жизни, а вторые – подземным божествам смерти.

— Мировосприятие тех древних было тоже несколько иное. Границы могут быть слегка смещены. Но в общем да, это должно совпасть. Но хтонические божества обычно побеждали. И начинался закат.

— Я не представляю себе хтоническое божество. – Беретка вопросительно посмотрела на Скелета. Аполлонические представляю, а хтонические – нет. Вот так.

— Ваше восприятие тоже можно только принять. Но не понять.

— О мрак! Да как же тогда вообще люди могут понимать друг друга? – Беретка разжалась, как пружина.

— Под давлением. Только под давлением извне.

— Папуасы

На ней была белая невесомая комбинация, «о ужас!» — совершенно прозрачная. «Надо что‑то делать! Я голая! Надо делать» Она напряглась, она думала об одежде. «Думай! Делай! Главное – не проснуться!» И она снова увидела себя. Мир из голубого становился зеленым. Проявились кусты и деревья. На ней был лиф из листьев растений, и легкая набедренная повязка из тех же листьев. А на голове – венок, тоже листья. Но эти листья – она чувствовала — были живые, и держались они не понятно на чем. А на плече у нее висел ее автомат с барабаном. «Бывает же такое», — подумала Богиня, и в голове ее что‑то сработало – «Гром–труба–богиня».

Она улыбнулась, довольная собой. «Сейчас прибегут папуасы». И они прибежали. Сначала ее заметил один, молодой. Он показал на нее рукой другим, они обернулись, и, постоянно кланяясь, стали к ней приближаться. У них были короткие луки, копья и трубки, сделанные из какой‑то твердой травы. Они остановились на расстоянии, которое у людей называется безопасным, и снова начали кланяться. Потом вперед вышел один, пожилой.

— Мы пришли попросить прощения, богиня, — он поклонился.

— Я прекрасна?

— Наш язык не имеет таких слов, чтобы выразить наши восхищение и страх, он снова поклонился, остальные тоже.

— Не надо все время кланяться. И почему вы боитесь, не бойтесь, это мешает вам восхищаться мною.

— Мы восхищаемся, мы бьем в барабаны каждый день в знак восхищения богиней, но мы боимся.

— А почему именно в барабаны?

— Именно потому, что у нас мало слов… мало слов в нашем языке. Нам не ведомы другие способы, кроме как выразить наше восхищение через барабанный бой.

Пожилой папуас сделал паузу, почесал голову, поправил набедренную повязку, поправил костяные бусы у горла, хотя они висели нормально, и продолжил:

— Языки примитивных племен, типа нашего, не имеют достаточно средств для выражения восхищения божественным. В них не разработаны, например, абстрактные конструкции, которые так нравятся богам. Языки поздних культур, наоборот, имеют слишком много средств выражения, слишком много абстрактных понятий, и эти средства своей формой подавляют содержание. Хотя древние предупреждали – не умножайте сущности… А масса людей в цивилизации, если честно, мало отличается от массы первобытного племени. И эта масса начинает путаться в своем собственном, слишком сложном, великом и могучем языке.

Наше племя еще не доверяет словам. Потому мы доверяем нашим барабанам – в барабанном бое можно выразить большую гамму чувств, чем в словах. Европа тоже проходила эту стадию – когда у нее было недостаточно слов, она строила соборы. И они были божественны. Потом Европа перестала строить соборы, но у нее появилась музыка. Потом Европа исчерпала музыку, ставшую слишком размытой и абстрактной, но у нее появились слова. Потом – божественная техника. Можно заметить, что именно когда словесные конструкции были созданы, музыка европейцев перестала должным образом отражать божественное. Речь, естественно, о новой музыке, старая никуда не делась, просто ее уже мало кто мог понять.

— А чем вызваны эти переходы?

— Музыка рано или поздно выразит душу народа… А после того, как душа выражена, что еще может сказать музыка? Ведь она выразила все главное, а душа одна. После сказанного главного очень трудно сказать что‑то второстепенное. И тем более интересно выразить… Например, рано или поздно можно придумать танец со стульями. И хорошо его станцевать. Но только один раз. Потому что если выражено все, если это сделано совершенно, в повторении уже не будет смысла.

Содержание сначала никуда не исчезает – содержание божественного просто переходит из формы в форму. А потом все формы оказываются исчерпанными – и снова возникает нехватка средств выражения. За архитектурой, за языком форм приходит музыка. За музыкой приходит язык во всем многообразии своих проявлений. Но приходит время – и язык тоже умирает. В нем становится слишком много понятий, и люди оказываются не в состоянии эти понятия запомнить. Слова начинают терять свои смыслы. Но когда такое происходит – значит, и народу осталось жить недолго.

И когда все формы исчерпываются — наступает закат. Когда все формы приходят к совершенному завершению – возникают проблемы уже другого рода: люди начинают терять фундаментальные понятия. У них ведь больше нет форм, куда эти понятия можно перелить. Они теряют смыслы таких простых слов, как любовь, дружба, свобода… И содержание слов тоже. Вам это должно быть знакомо – форма остается, а содержание утрачивается. Например, тот же «Закат Европы». В этой книге академическая форма не то что исключила содержание, но она так его закрыла, что содержания практически не видно. А в самом конце, после заката, язык размывается настолько, что с помощью него становится невозможно описать не только божественное, но и простые взаимосвязи между явлениями. И тогда приходим мы и начинаем бить в наши барабаны. И история начинается по–новому. Когда‑нибудь у нас тоже будет высокоразвитый язык для выражения нашего восхищения богиней. Если богиня, конечно, позволит нам выжить.

— Я помню, что теряются глобальные смыслы… Мне темная богиня рассказывала. Но получается так, что смыслы слов, смыслы понятий исчезают одновременно с ними.

— Если нет глобальных смыслов, зачем нужны остальные? Поэтому исчезновение всех смыслов и происходит одновременно.

— Как умирает язык? Я понимаю, что произошло с «Закатом Европы». Но язык вообще?

— Например, появляются такие понятия, как «ненасильственное насилие», или «изнасилование без насилия».

— Что, даже без угрозы насилия?

— Даже без угрозы насилия.

— Но как это можно понять?

— Никак. Те, кто придумывает такие конструкции, тоже их не понимают. Они этими конструкциями пользуются. Ведь это очень часто бывает, что люди пользуются вещами, которые не понимают. А еще они путают субъекты и объекты…

— Достаточно. Лучше уж стучите в барабаны.

Он промолчал, а все остальные одобрительно закивали и замычали.

— Да… кто‑то еще не понимает, кто‑то уже не понимает… – сказала богиня, — да, забыла спросить, а чего вы боитесь?

— Мы убили твоих акапи. Мы убили твоих птиц. Мы ловили твою рыбу… Мы хотим, чтобы ты простила нас. Но нам нужно кормить наши семьи…

— Я надеюсь, они не страдали перед смертью?

— Нет, мы клянемся, не страдали, и мы не убивали больше, чем могла быстро восстановить Богиня.

— Я вас прощаю! Вы ведь соблюдаете все правила. И субъекты с объектами не путаете.

— Мы восхищены богиней. Позволь нам уйти. Нам все‑таки страшно.

— Конечно, идите.

Они не поворачивались. Они все пошли задом, опустив глаза. Только пара молодых украдкой бросила взгляды на нее. Они пятились, пока не скрылись в траве и кустах.

«Они не могут восхититься мной. Теперь понятно, откуда у богинь такая светлая грусть»

Брошенный город

Беретка проснулась, когда еще было темно. Ее настроение было восхитительным. «Все‑таки в снах я богиня! Как это божественно!» Скелет был спрятан в дальнем шкафу, чтобы не травмировать психику Полицейского. На столике в гостиной стояли пара термосов, бинокль, множество других вещей. Венцом этого натюрморта была беретта. С виду она напоминала короткую винтовку с длинным тонким магазином и широким радиатором на стволе, что делало ее ствол похожим на бочонок.

На самой Беретке был свитер в обтяжку и джинсы с высокими ботинками. На спинке стула висела теплая зимняя куртка.

Солнце еще не поднялось, когда броневик остановился в полусотне шагов на подъезде к домику Беретки. Келли и Полицейский вошли в гостиную. На Келли были длинная серая шинель с двумя рядами блестящих пуговиц, перепоясанная ремнем, на котором висели две привычные прямоугольные сумочки. Ее шапочка была овальной, из твердого держащего форму фетра, из‑под которой на уши спадала полоса черной ткани. Келли сразу подошла к столику и взяла в руки беретту.

— Тебе идет, — сонно сказала Беретка.

— Мне нравится оружие, но я не знаю, что в нем мне нравится.

— В оружии есть сила и власть. Но это не женское.

— О… нет, сила и власть – это безумно женское. Но женские сила и власть должны быть неявными, туманными, проходящими через пространство незримо, но с огромной силой. Вся сила жизни, которую олицетворяет женщина и которая олицетворяется в женщине, вся эта сила требует силы и власти. Просто женщины настолько часто получают силу и власть, что их даже не замечают и потому не ценят.

— Ценят, ценят. Ох, с утра… Хорошо, что ты уже проснулась. Кстати, именно беретта идет к твоим пропорциям.

— Где тут зеркало?

— Потом напозируешься! Собирайся, — Беретка надевала куртку.

— То, что женщины не любят оружие – вранье, — сказала Келли. Да, не все женщины любят оружие. Но самые красивые – любят. Потому что они даже если не знают, то подсознательно понимают. Оружие в равной степени атрибут и жизни, и смерти. Чтобы развиваться, жизнь так или иначе несет смерть.

— Если честно, то я больше люблю позировать, чем с ним бегать. Потому что позировать с ним – это свобода, а бегать – необходимость.

Полицейский взял беретту в руки, щелкнул пальцами по пластиковому прикладу, потом по алюминиевому радиатору ствола.

— Подделка, — сказал он, — но это даже лучше, новое понадежнее. И полегче.

— Это не меняет сущности оружия, — слегка улыбнулась Келли, и взяла автомат у Полицейского.

— Все проверьте, чтобы все было, и складывайте в пакеты, — сказала Беретка.

Беретка застегнула боковые хлястики куртки, сделав ее приталенной, а поверх беретки намотала зеленый платок.

Они вышли на улицу, держа в руках пакеты с необходимыми вещами. Небо казалось совсем низким. Падал совсем легкий, редкий снежок. Рассвет только осветил небо.

— И тучи свинцовые, и температура минус 7… мы выбрали не лучший день.

— Или это не лучший день выбрал нас… Это ведь не имеет значения.

Беретка впервые увидела броневик так близко. Он казался огромным – хотя явно был меньше автобуса. Он был трехосным, с массивными, широкими, наполовину прикрытыми крыльями колесами. Его бока и выдающийся капот были скошенными кверху, и весь он изображал из себя хищность и стремительность. Слева, рядом с местом водителя, над кабиной и кузовом возвышалась башня, и брезентовый чехол явно показывал наличие пулемета. Окна, и без того небольшие, могли закрываться железными пластинами – сейчас эти пластины были подняты, обеспечивая лучший обзор.

— А зачем броневик? Нет ли в нем избыточности? – спросила Беретка.

— Нет, нету. Мы любим чувствовать себя самыми–самыми, верно? Так вот, с броневиком в этом городе мы будем не только самые красивые, но и самые сильные… и, наверно, для кого‑то самые страшные. Как?

— Да… По–моему, да, самое страшное, что будет в этом городе – это мы.

— И это хорошо! Приятно чувствовать себя высшей силой, — ответила Келли.

— А для чего вообще этот броневик корпорации?

— Обычно на нем или деньги возят, или спецматериалы… для начала я сниму чехол с пулемета, — Келли двинулась к броневику.

— Мы похожи на банду дезертиров, — сказал молчавший до этого Полицейский.

— Тем лучше, — сказала Беретка.

---

Рассвет уже произошел, но было все равно темно. Келли была за рулем. Броневик съехал с шоссе и шел по старой, разбитой дороге. Шел очень медленно, качаясь – Келли с трудом видела дорогу, местами запорошенную снегом. Город проявлялся сквозь редкие деревья – в снежной дымке. Сначала сквозь крошечное окно броневика стали видны крыши. Потом – стены домов. Потом стены с пустыми проемами окон закрыли все пространство. Броневик проехал несколько кварталов и остановился перед лежащим поперек дороги фонарным столбом. Беретка и Келли замотали платки и шарфы и вышли.

— Господин Полицейский, не выходите из машины. Не выходите ни при каких обстоятельствах. Периодически поворачивайте пулеметную башню кругом. Келли, мы идем по разным сторонам улицы, — Беретка выглядела восхищенной.

— Откуда ты знаешь, как надо идти? – удивилась Келли.

— Не знаю… – удивленно сказала Беретка, — но это выглядит разумным.

— Даже слишком разумным. Мы так и сделаем. Мой автомат легче, поэтому я возьму рацию, — Келли перекинула ремень рации через голову, чтобы она болталась примерно на поясе.

— Пойдем открыто. Я не думаю, что где‑то сидит снайпер.

Они шли молча. Они прошли три квартала – мимо как почти целых зданий, так и мимо руин, и были просто горы строительного мусора.

— Ты что‑нибудь заметила? – спросила Беретка.

— Заметила, — ответила Келли.

— Первое, что бросилось в глаза – это почти целые дома. Это значит, что древние жили не так уж и давно. Второе – некоторые дома не рухнули, нет. Они были разобраны. Среди обломков конструкций нет балок. Эти значит, что здания демонтировали на металл. А бетонные конструкции бросили.

— Это первое. А главное?

— Этот город – как и Полис – без цвета, это главное.

Они молча прошли еще один квартал.

— Знаешь, у меня есть идея, — сказала Беретка, — мы должны найти самое высокое здание, и оттуда мы увидим, где центр города.

— Посмотри с моей стороны. То подойдет? – Келли указала на офисную многоэтажку.

— Подойдем – посмотрим. И держим дистанцию.

Они подошли к зданию. Дверей не было. Они вошли в холл, сохраняя расстояние. Шаги отдавались эхом. На полу в некоторых местах лежал наметенный снег.

— Интересно, почему нигде нет ни одного стекла? – спросила Беретка.

— Это рамы деформируются из‑за перепадов температур… вот стекла и вылетают. Я другое заметила — здесь нет дерева – возможно, оно пошло на растопку. Видишь, стены ободраны – они были обиты деревянными панелями. И провода срезаны – в них дорогой металл.

Они нашли лестницу и поднялись на несколько этажей. Через разбитые окна город уже был хорошо виден.

— Давай посмотрим, что тут есть, — предложила Беретка.

— Половим духов?

— Духа времени… идем сюда, например.

Они вошли в пустой дверной проем, вошли в большой офис. Пластик и гипсовые пластины валялись на полу – скорее, это упал подвесной потолок. Была даже мебель – тоже пластиковая, деформированная, потрескавшаяся. Беретка встала лицом к окну.

— Ну как, ловится?

— Подожди, не отвлекай.

— Тогда я наверх. Будь внимательна, — сказала Келли и вышла.

Беретка осмотрелась. Все кругом было серым. Беретка попыталась сконцентрироваться. Но серый цвет не исчез. Беретка постаралась перестать думать. В голову ничего не приходило. Она снова посмотрела в окно на город. В некоторых местах цвет был, но в основном все было бесцветным. Снова пошел снег, и даль исчезла. Беретка повернулась и пошла к выходу, осмотрела лестницу и пошла наверх.

— Ты где? – крикнула она в пустоту, и ее голос отлетел от стен дребезжащим эхом.

— Я тут, — крикнула Келли, — я тебя слышу. Иди вверх!

Беретка пошла на голос и вышла на крышу. Келли стояла посередине и смотрела в ее сторону.

— Как, почувствовала?

— Я что‑то почувствовала… но что это было, я не очень поняла.

— И все‑таки, что?

— Я пыталась почувствовать твой Полис… ты знаешь, здесь ощущения те же самые. Хотя этот город брошен, а в том есть жизнь. Все как‑то одинаково.

Келли вопросительно посмотрела. Беретка продолжила:

— Я не почувствовала никаких стремлений. Люди со стремлениями обустраивают жизнь как‑то иначе.

— А все‑таки, что ты… выяснила? Может, мысли какие появились?

— Я почувствовала. Ничего. Не то что я ничего не почувствовала, а именно чувство пустоты. Шум…Только шум… Бессмысленный шум… Смыслов нет… Пустота. Пустота стала сутью города до того, как он был брошен. Жизнь ушла отсюда раньше, чем он был брошен. Жизнь уходила отсюда постепенно. Они ничего не хотели. Они никуда и ни к чему не стремились.

— Может, какая‑нибудь религия пустоты?

— Скорее, пустота без религии. Я не чувствую чего‑то такого, особенного. Я вижу пустоту. Я чувствую пустоту. И если говорить о духе времени – я не чувствую ничего, кроме пустоты.

— Конечно, может быть, что ты что‑то не можешь уловить. Но я тоже ничего не чувствую. Да, пустота есть. Но больше ничего нет. Ты же любишь фантазировать… Ты могла просто придумать свои чувства.

— Нет, даже логически… что могло быть столь интересного в этом офисе, где я была? Какие интересные дела там творились? Да ничего там не могло быть интересного. Унылые пластиковые дела… Я поняла. Это не просто брошенный город. Это твой Полис.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Эти два города не отличаются по духу. Что такого ценного можно хранить в пластиковых папках?

Они поднялись на крышу.

— Смотри, храм! – сказала Беретка, — наверно, там центр.

— Этот храм называется собором. Да, идем туда.

Они спустились и пошли в том направлении, где находился невидимый снизу собор. Они снова шли молча, по разным сторонам улицы, внимательно осматривая пустые окна. Вдруг Келли встала и жестом подозвала Беретку.

— Там был человек. Я точно видела человека, — Келли показала рукой вдаль.

Беретка присмотрелась. Человек стоял далеко, но смотрел в их направлении. Потом он повернулся и пошел прочь.

— Давай не будет ускорять движение. – сказала Беретка, — Мне жутко интересно, что он делает в этом городе на таком холоде. Сохраняй темп, не ускоряйся.

— Ты боишься его напугать?

— Да. А если он нас куда‑то хочет привести, то он будет показываться.

Человек то показывался, то исчезал. Собор фрагментарно то показывался, то исчезал между домами.

— Похоже, он ведет нас к собору.

— А мы к нему и собирались пройти.

Человек исчез. Они шли в том направлении, где он исчез. Они вышли на площадь, на которой возвышался собор. Беретке показалось, что собор не просто возвышался на площади, ей показалось, что он возвышался над площадью. В отличие от домов вокруг, в соборе даже оставалось несколько целых стекол. Человек мелькнул в дверях собора и исчез. Беретка и Келли медленно пошли в его направлении. Они разошлись подальше и приближались к воротам таким развернутым порядком. До ворот оставалась два десятка шагов, когда человек выскочил из ворот и встал, пристально глядя на них.

---

Человек был весь замотан в какие‑то тряпки, перепачканные грязью и углем, и оттого даже изначальный цвет того, что когда‑то было одеждой, было не узнать. Волосы его были всклочены и свалялись, так же, как и борода. А взгляд был совершенно диким, что вместе с выпученными глазами создавало крайне отталкивающее впечатление.

— Кто вы? Люди? Демоны? Боги?

Беретка и Келли промолчали.

— А… Все равно я вас не боюсь! Вы уже убили меня. Мне нечего бояться, кем бы вы ни были.

— Мы богини, — выдавила улыбку Келли и, поморщившись от запаха, закрыв нос перчаткой, добавила, — добрые.

— Ха, — ответил человек, — вы врете. Добрых богинь не бывает, и вы это знаете.

— Кто вы и что здесь делаете? – спросила Беретка.

— Я – дух этого города! Я мертвый и бездуховный! Но зато я знаю все! Душа города родилась, выстроила себе зримое тело – город, и отлетела в иные миры. Я вместо нее!

— Что вы знаете?

— Пойдемте, я покажу вам все! – человек встал, увлекая их в сторону дверей собора.

— Я пойду, ты спрячься и смотри, — сказала Беретка.

— Это ненормальный! А у любопытства должны быть пределы! – прошипела Келли.

— Мы тоже ненормальные. Я буду осторожна.

— Если что – стреляй не думая.

— Конечно, — уверенно сказала Беретка.

— Чего вы ждете? – спросил человек, — идемте! И мне можно верить. Я – последний человек города, а как гласит текст, последний не хочет больше жить. Верьте!

— Келли, дай мне беретту… в помещении она будет поудобней.

Девушки обменялись оружием, Беретка медленно, очень медленно пошла к воротам собора, а Келли стала столь же медленно от ворот отдаляться, постоянно оглядываясь.

— Год за годом я настраивал свой мозг – и я разрушил свой мозг. Мой мозг давно разрушен, я – просто приемник, я принимаю передачи, и я рассказываю! Боль осознания ужаса космоса терзает мой мозг – год за годом…

Беретка вошла вовнутрь, сохраняя дистанцию. Размах пространства заставил ее глаза расшириться. Стены не чувствовались, чувствовалась высота. И держалась эта высота на колоннах. Все пространство, все колонны были расчерчены знаками, пентаграммами, множественными окружностями… Все это было нарисовано углем. Некоторые знаки были перечеркнуты жирными крестами, некоторые даже чуть ли не заштрихованы таким образом.

— После того, как вы впускаете внешний космос в свой мозг, ваша голова начинает болеть… Очень болеть. Потому что такой большой космос слишком велик для такой маленькой человеческой мозговой коробки… Он просто больше. Он распирает ее изнутри, и это боль.

На полу собора была выстроена непонятная конструкция из трех кругов кирпичей – с воротами и башенками. В центре кирпичи стояли вертикально. Во втором ряду они стояли горизонтально. В третьем они лежали, так что каждый центральный круг был выше внешнего. Между центральным и вторым от центра рядами сидели четыре куклы. Человек побежал вперед, вглубь, и встал за этим сооружением. На лице его снова была улыбка:

— Четыре куколки катались на колесе самсары… – лицо его мгновенно изменилось на отчаяние, — да вот кого‑то раздавили ненарочно!

Человек огляделся, посмотрел вверх и заговорил торжественно:

— Это – главный храм! Потому что только он полный – только он охватывает все! – сказал человек торжественно, как мог. — Этот собор есть окаменевшая математика. Вы чувствуете числа? Их силу?

— Мне кажется… Собор является… музыкой, — сказал Беретка, не спуская глаз с человека, но боковым зрением пытаясь посмотреть вокруг.

— Кто говорит за вас? Это не вы говорите… – он засмеялся. От состояния истеричного страха к состоянию презрительного смеха он переходил мгновенно.

Беретка сосредоточилась и промолчала. А человек продолжил:

— Вы пришли за душой города. Я не помню, чтобы это город был не мертв, даже пока он был жив. Когда они выселяли город, я остался тут. Зачем мертвому человеку переезжать из города в город? Это абсурд! А люди говорили – нет, мы живые… Как мертвые могут переехать в живой город? Я остался тут, потому что хотел проникнуться знанием и прийти к людям. Вы можете смеяться – прийти к людям. Вот оно, — он обвел рукой исписанные стены, — это знание, мне нечего сказать людям, мне незачем идти к мертвым. Меня два раза ловили, а я возвращался сюда. Они все равно не слышат ничего из того, что я им говорю… но они не просто не слышат! Им незачем это слышать.

Человек закинул голову и посмотрел вверх. Тишина продолжалась минуту.

— Не–е-ет! Сумерки богов! Боги не умирают… Умирают люди, умирают города, умирают народы и континенты… И тогда, умирая, люди думают, что умирают боги! А в это время боги пьют сому в воздушных замках и не думают о людях… они не думают об обреченных. О тех, кого они обрекли сами.

У древних орков были заградотряды. Чтобы солдаты шли в наступления, за их спиной ставили пулемет, и тех, кто отступал, расстреливали. Боги – это тот же заградотряд. Они гонят человечество в атаку на хаос, а тех, кто не наступает, уничтожают. Потом они перестраивают оставшихся, и снова гонят в атаку. А куда бежать? Кроме богов, людей и хаоса ничего нет!

— Но это и есть процесс торжества жизни. Зачем бежать, когда нужно наступать? – тихо сказала Беретка.

— У богов есть отвращение лица и протягивание руки. Кто‑нибудь видел, чтобы боги протягивали руку? Вот он, город отвращенного лица! А где город протянутой руки?

Четыре слова были написаны на каждой из четырех стен.

— Смотрите – Абсолют, напротив – хаос, по сторонам – боги и демоны.

Человек быстро отскочил в сторону, указывая на небольшую открытую дверь, за которой виднелась лестница.

— Идемте, дальше и выше здесь! Боги умерли, ха! Да боги сколько угодно могут умирать и воскресать. Боги смеются? Боги не смеются. Нет, это я смеюсь. Нет, я чувствую, им не смешно. Им все равно.

Человек взбежал по винтовой лестнице. Беретка медленно следовала за ним. На небольшой площадке были снова написаны четыре слова, точно так, как внизу – на противоположных стенах.

— Смотрите – боги, напротив – демоны, по сторонам – просветление и невежество.

Человек двинулся выше.

— В детстве мне говорили, что я – бог. Мне лгали. Богочеловек! Богочеловечество! Ложь. Бог любит вас! Ха! Любит ли фермер своих овец? Да, он о них заботится. Но он же их и режет. Если фермер не будет резать овец, в овцах не будет смысла, и их вид вообще исчезнет. Я читал умные книги… Животные для человека – это инструмент. Люди для богов – это тоже инструмент. Добрый фермер не допускает лишних страданий своих овец. Боги тоже не допускают лишних страданий. Фермер добрый, пастырь добрый… расскажите о нем паршивой овце!

Они поднялись на последнюю площадку, откуда пути наверх уже не было. И снова четыре слова были написаны в той же манере.

— Смотрите – просветление, напротив – невежество, по сторонам – страдание и иллюзии. Три больше одного! Мир не сходится!

— Страдание может быть любовью, а иллюзии могут быть прекрасными, – сказала сконцентрированная на его движениях, и потому несколько растерянная Беретка, — Все может иметь божественную природу. Сходится.

— Сходится… да… Я сказал правду! Я свободен! Боги освободили меня!

Бешеная улыбка исказила его лицо. Человек вскочил на подоконник, сделал громыхающий шаг на жестяной козырек и с воплем бросился вниз. Беретка открыла рот, и чисто инстинктивно побежала вниз по гудящей под ногами лестнице. Она вылетела из ворот и проскользила по снегу. Келли в той же манере скользила навстречу – с автоматом наперевес.

Человек лежал на спине и еще дергался. Во рту булькала кровь.

— Ему осталось минут десять, — сказала Келли, — перелом основания черепа.

— Не люблю лишних страданий, — Беретка сняла с плеча беретту.

— Не надо, — Келли вытянула руку, отстраняя Беретку, — он не страдает, он без сознания. Тем более выстрел услышит Полицейский, а он и так на грани нервного срыва. Нам ведь не нужны лишние страдания?

— Он не просто неверно истолковал… нарисовал абсолют внизу… Нарисовал бы сверху – вышел бы из дверей, — пробормотала Беретка.

— Ты что‑то сказала, — спросила Келли.

— Да нет, уже ничего.

Они прошли квартал, не оборачиваясь. И Келли спросила:

— А что произошло?

— Он просто выпрыгнул в окно, — ровно сказала Беретка.

— Что ты ему такого сказала?

— Что и страдания, и иллюзии могут иметь божественную природу.

— И он после этого прыгнул?

— Да, прыгнул.

— Понятно…

Преподобный. Февраль

По улицам полиса текли первые ручьи. На Беретке была зеленая кожаная куртка, средней длины, приталенная, с таким же зеленым пояском. Когда Беретка покупала эту куртку, она долго думала, почему кожа зеленая. Но понимая, что кожаные куртки обычно черные, она решила, что зеленая сделана как раз для нее. Эту куртку она одевала на выезды по работе, и относилась к ней как к вещи чисто практической. Естественно, куртка была вполне выходной. Обычно Беретка предпочитала что‑нибудь из ткани. Но на этот раз она долго думала, и надела куртку. Келли надела теплое фиолетовое платье и черный плащ со своими черными сапогами на шнуровке. Они шли по бульвару и, постоянно останавливаясь, непрерывно болтали.

На этот раз они остановились рядом со столиками кафе, размещенными прямо на улице за низким декоративным заборчиком. Машина остановилась в двадцати шагах. Из нее очень быстро появился человек и пошел прямо к ним. Это был аккуратно, даже прилизанно одетый не то что старичок… хотя старичком его можно было назвать, возраст его был скорее неопределенным.

И Келли, и Беретка почувствовали движение, одновременно повернулись и сразу узнали этого человека – это был тот самый Преподобный из телевизора.

Человек и тогда не понравился ни Беретке, ни Келли. И сейчас он не нравился им определенно.

— Вы извините, я только хочу немного поговорить с вами, — сказал он

— У меня предчувствие, что этот разговор плохо кончится, — сказала Келли. Не кому‑то, а просто и тихо.

— Как он может плохо кончиться, — сказал Проповедник, — я займу совсем немного вашего времени.

— Что же с вами делать… Мы бы не хотели… – сказала Беретка.

— Я вам писал, я очень давно хотел встретиться и поговорить. Поймите, для меня это очень важно… Давайте присядем, — сказал Преподобный.

Проповедник сел в пластиковое кресло. Келли встала впереди него, около столика, а Беретка, подсознательно не желая смотреть на него, встала слева от кресла.

— Я хочу, чтобы вы раскрыли мне мою внутреннюю сущность.

Беретка и Келли промолчали.

— Зачем? Мои дела пойдут успешнее, если я буду ее знать. Можно назвать это ритуалом… Вы очень красивы и обладаете сакральными возможностями. Вы можете провести ритуал выявления сущности.

— Никогда не слышала о таком ритуале, — сказала Келли.

— И что за сакральные возможности? Я ничего не знаю, — в тон сказала Беретка.

— Его смысл состоит в том, чтобы открыть истинную сущность человека… Правду о человеке.

— На самом деле… может, вас интересует, почему красивые люди не присоединяются к вашей группе… к вашей религии, — сказала Келли.

— Мы – прекрасны, мы – правильны, мы – совершенны. И мы не собираемся и не собирались присоединяться к вашей группе. Почему? Именно в силу нашей сущности. Мы – противоположны. – сказала Беретка.

— Вы знаете… и это тоже. Да, да, да, это именно близко. В силу вашей сущности…

— Но мы не знаем ничего про этот ритуал, — сказала Беретка.

— А вы просто говорите… Говорите, не задумываясь, — сказал Преподобный.

— И что говорить? Я не знаю.

— Говорите правду, — сказал Преподобный.

— Мы не хотим вас как‑то оскорбить. Оскорбления увеличивают число страданий в этом мире. Но вы ведь хотите правды? По–моему, она вам противопоказана. Весь этот мир построен на лжи, и он пока еще существует. Стоит ли что‑то менять? Надо ли ремонтировать то, что не сломалось? – сказала Келли.

— Вы замечательно говорите, — сказал Преподобный, — продолжайте.

— Мы получали ваши приглашения… Но что мы могли ответить – сказала Келли, — сущности людей различны. Кто‑то создан для того, чтобы ему поклонялись, кто‑то создан, чтобы кому‑то поклоняться. – заговорила Келли, — Я иногда, совершенно случайно, слышала ваши выступления по телевизору. Я не понимала, о чем вы вообще говорили. Я не понимала даже смысла слов, которые вы говорили.

---

— Бог… – сказал Проповедник

— Боги… – сказала Беретка

— Давайте лучше божественное начало? – сказала Келли

— Давайте. – согласился Проповедник.

— С другой стороны, Абсолют можно просто называть богом… – вставила Беретка.

— Так мы совсем запутаемся, — сказала Келли.

— В уродливом нет божественного начала, — начала Беретка, — Две руки, две ноги – это не божественность. Божественное начало не создает уродства. Да, некоторые создания могут показаться уродливыми… Но если к ним приглядеться, то они исправно выполняют свои функции, и их видимое уродство функционально. Они уродливы – но только относительно людей. А это не считается.

— Почему не считается?

— Потому что мир не антропоцентричен. Он богоцентричен.

— Планета создана богом из хаоса. – медленно продолжила Беретка, — планета прекрасна. Бог не создает уродливых созданий, бог не создает калек. Потому что ему это просто не нужно. Такой ошибочный вывод возникает, когда все сущее отождествляется с богом. На самом деле божественное пробивается через хаос, и потому иногда уродливые создания рождаются. Этим созданиям просто не хватает божественного. Как некоторым растениям не хватает солнечного света.

— Жесткой системы нет. – продолжила Келли, — Но система все‑таки есть. Уродства возникают за преступления перед божественной природой, причем совершать их нужно в течение многих поколений. Нужны поколения на пути просветления, чтобы создать прекрасный человеческий экземпляр. Меня, например. И нужны поколения в невежестве, чтобы создать уродливое существо. Путь просветления требует тысяч поколений. В невежестве достаточно единиц.

— Я не знаю, что говорить, — сказала Келли, — давайте я просто расскажу вам сказку. Я думаю, она имеет некоторое отношение к вашим вопросам.

— Сказка о пророке

И Келли начала:

В древние времена, в одной стране объявился человек. Этот человек считал себя пророком и учителем истины. Он ходил по городам и проповедовал свои идеи. Он был уродлив, он имел разные ноги, он был непропорционален, он был малорослым, он был слаб, речь его была шепелявой, у него случались приступы ярости и меланхолии – тогда, когда с ним не случались приступы эпилепсии. Он с остервенением, ломая щетки, чистил зубы, но изо рта у него все равно воняло, поскольку все нутро его было гнилым.

И что он проповедовал? Он проповедовал, что этот мир безобразен, что этот мир создан для издевательств над людьми, что материальная сторона этой вселенной захватила человеческие души и издевается над ними.

Он говорил, что уродливое по сути прекрасно, потому что отражает внутреннюю сущность, а прекрасное по сути уродливо, потому как этой внутренней сущности не отражает.

Он учил, что за любой красотой скрывается уродство, и только поклоняясь истинному уродству – о себе он определенно не забывал — можно приблизиться к реальности, тем самым высвободив человеческие души.

Он говорил, что суть жизни есть страдание. И причинение страданий помогает понять суть страданий, что нужно для избавления от них.

Он учил, что нужно убивать в себе желания, что в этом мире страдания, кроме страдания, получить ничего нельзя, что нужно думать не об этом мире, а о лучших мирах, в которых обитают освобожденные души.

Он учил, что телесная оболочка есть зло, но самоубийство – не выход, потому что физическая оболочка тела должна быть уничтожена постепенно и сознательно, чтобы избежать нового перерождения в подобной оболочке.

Он учил, что этот мир – зловещая иллюзия, и только другие миры истинны и показывают душу человека в истинной красоте.

Он проповедовал, что только пустота есть содержание этого мира, что неделание есть путь, что страдание есть средство освобождения.

По сути, он клеветал на божественное мироустройство, или, проще, на наш прекрасный мир.

Его проповеди даже имели определенный успех. Толпы никчемных, бездарных, некрасивых людей следовали за ним и прославляли его. Да, иногда в него кидали камнями – но это было редко. Основной массе людей было все равно, что он говорит.

Боги отнеслись к этому явлению спокойно – они‑то знали, что этот мир настолько прекрасен, что его нельзя оклеветать.

Однажды, когда он традиционно проповедовал на базарной площади около храма, к храму подошла Прекрасная Принцесса – она училась у одного из жрецов. Она действительно была прекрасна – ее род был молодой и еще не выродился на династических браках.

Принцесса была… Э–э-э… – Келли посмотрела по сторонам, и взгляд ее остановился на Красной Беретке, — высокой зеленоглазой блондинкой с длинными распущенными волосами. Она была одета в белое с серебряной вышивкой платье–тунику из прозрачной газовой ткани, сложенной в несколько раз там, где не нужно было показывать лишнего. По длине платье было чуть ниже попы, чуть подлиннее, насколько это было возможно. Платье было перепоясано белым кожаным ремешком с серебряными вставками, и на этом ремешке в прозрачном чехольчике серебряного плетения висел розовый телефончик–раскладушка. На голове Прекрасной Принцессы был кусок прозрачной ткани под цвет платья–туники, поверх которого была корона, выполненная в виде серебряной кобры, обвивавшей голову два раза и впереди поднимающейся в устрашающей позе. А на ногах у нее были высокие открытые сандалии, тоже белые с серебряными застежками.

Она послушала проповедника и сказала жрецу:

Я понимаю, что боги давно отвернулись от этого человекоподобного убожества и им все равно. Я знаю, что людям тоже все равно, они понимают, что красоту мира нельзя оклеветать, и потому смотрят на него сквозь пальцы. Я знаю, что он не нарушает законов, так как не называет имен и не входит на запретные для него территории.

Мне самой глубоко все равно, что он клевещет на красоту – хотя я прекрасна, и это есть истина. Я больше чем верю, я это знаю, и никакие слова не смогут поколебать моей уверенности и никакие слова не смогут оскорбить моей красоты. Все проще. Есть еще одно «но». Этот материальный мир иногда нужно приводить в порядок. Мы, правители и жрецы, должны поддерживать доверенный нам богами мир в чистоте и гармонии, мы должны следовать путем просветления. Мы должны творчески относиться к процессу. И потому я хочу посмотреть на вашу способность выявлять истинные сущности… На этом конкретном примере. Вы учите меня раскрытию истинной сущности человеческих и божественных миров. И мне, и вам известна сущность этого. Но сегодня мне было бы приятно увидеть истинную сущность именно этого человека.

Проповедника поймали, содрали с него кожу, кожу набили соломой, заштопали грубыми нитками и вывесили это на базарной площади, где он только что проповедовал.

Прекрасная Принцесса подошла посмотреть. А народ все шел и шел.

— Я попробую догадаться, — сказала Прекрасная Принцесса и задумалась, — да, точно, он изображает модель его собственного мира.

— Мы старались. – сказал жрец.

— Я знаю, что это значит, — сказала принцесса, — это выражение его сущности: уродливое снаружи и пустое внутри. Солома как символ пустоты. Он висит на базарной площади, потому что это именно его место, и лучшего у него не было и не могло быть. И действительно… какое совершенство формы при полной пустоте содержания.

— Да, такого успеха у него еще не было. Столько народа он еще не собирал, — тихо сказала Принцесса, — вот что значит открыть свою истинную сущность. И вся истинная сущность – пустота в уродливой кожаной оболочке. И никаких страданий. И никакого «мира, созданного для страданий».

---

Возникла пауза. Преподобный задумался, и его взгляд стал каким‑то отстраненным. Беретка вздохнула и начала.

— Смотрите. Я – прекрасна. Я красива и я совершенна. Вот Келли. Она красива, она совершенна и достойна божественного поклонения. Теперь обратите ваш взгляд на себя. Вы определенно некрасивы. Вы не то что далеки от совершенства… в вас нет ничего, что можно было бы назвать элементом совершенства. Мы с Келли божественны – но в вас нет ничего божественного.

Чтобы получился такой экземпляр как вы – да, нужно много поколений невежества, много поколений сознательного нарушения божественных законов, чтобы получить настолько уродливый экземпляр.

Мы, как сущности божественные, не видим в вас ничего божественного. И что вы спрашиваете? Вы всегда знали свою внутреннюю сущность. Вы проповедуете какие‑то истины. Хотя вы прекрасно знаете, что истина – это истина красоты, истина совершенства, истина здоровья. Истина – это то, чего нет у вас.

Вы могли бы стать монахом и биться лбом об пол, или бить бубном о свой деформированный череп. Но нет – вы собрали толпу столь же несчастных калек, как вы сами, и стали самоутверждаться и самокомпенсироваться за их счет. Сейчас я скажу, почему вашему самоутверждению приходит конец. А заодно и вашей компенсации, и, по сути, тому, что можно назвать вашей жизнью.

Беретка сняла беретку и начала, не прекращая говорить, рассматривать брошку.

— Вглядитесь в себя. Смотрите внутрь. Ваша внешняя оболочка соответствует вашему внутреннему содержимому. Вы уродливы внешне и вы уродливы внутри. Вы знаете, что когда вы говорите ваши проповеди, вы получаете некоторое чувство компенсации. Но вы не получаете полной компенсации и вы не получите ее никогда. Вы выложили все свои идеи привлечения ваших поклонников. Если бы у вас были еще идеи – вы бы не стали обращаться к нам. Значит, у вас больше нет идей. Значит, вы находитесь на вершине своей славы. Значит, подниматься вам больше некуда. Значит – только вниз. Чувство компенсации будет слабеть. Вы не будете больше здоровым даже в той минимальной степени, в которой были раньше. Истинная сущность будет напоминать о себе все сильнее. Это истина, и…

Келли видела, что все произошло в ничтожную долю секунды. Это было мгновенье, ускоренное и замедленное одновременно. Проповедник вытащил браунинг правой рукой. Келли рванулась вперед. Она могла перехватить его руку почти в любой траектории. Почти в любой, но на эту она не рассчитывала. Проповедник быстро вставил пистолет себе в рот и выстрелил. Мозги брызнули фонтаном из левой части его черепа, именно туда, где стояла Беретка. Келли мгновенно расслабилась в полете и рухнула на четвереньки.

Никто не мог пошевелиться. Из кафе выбежал человек, вероятно, его хозяин, и встал, тоже открыв рот. Через бульвар бежал полицейский, на ходу доставая пистолет из кобуры. Келли медленно встала. Беретка не шевелилась и даже не закрыла рта. Проповедник так и остался сидеть в кресле с растерянно–удивленным выражением лица.

---

— Что это? – воскликнул полицейский.

— Это преподобный проповедник, — ошарашенно сказал владелец кафе, — в моем кафе!

Полицейский двинулся к трупу, вокруг которого медленно натекала лужа крови.

— Не поскользнитесь на этом… преподобном, — сказала Келли, перебегая взглядом то на кровь, то на полицейского, то на труп, то на стоящую в оцепенении Беретку, то на свои порванные на коленях чулки.

— Преподобные мозги! Он вынес себе мозги, — удивленно протянул полицейский, инстинктивно пытаясь засунуть пистолет в кобуру и промахиваясь.

— Да, этот преподобный идиот вышиб их себе в моем кафе…

— Я вся в этом преподобном дерьме! — очнувшись, закричала Красная Беретка

— Нам нужна помощь! – закричала Келли прямо в лицо полицейскому, и, схватив Беретку, потащила ее в кафе, — где вода!

---

— Я не то что напугалась… Это было скорее неожиданно. – Беретка пару раз двинула всем телом, с ногами устраиваясь на подушках в углу дивана. – И закричала я больше от удивления. А ведь мы же знали, что такое может произойти. Психотерапевт рассказывал. Но мы увлеклись…

— Не–е, — Келли протянула и сделала паузу, — не, такого не предусмотришь. Тем более что мы не психотерапевты по спасению человечества. В том числе его отдельных далеко не лучших представителей.

— Ага. А если после каждого трупа мы будем пить, мы сопьемся. – Беретка приняла поданную ей серебряную рюмку с коньяком.

— Мы божественны, так что не сопьемся.

— А откуда ты взяла эту сказку?

— Не помню, наверно, давно очень читала, что даже забыла, откуда. Сейчас не вспомню – я чувствую такую ложную память, что я эту сказку всегда знала… Вплоть до того, что я это видела.

— Да, ты рассказывала так, будто видела сама.

— Вот так. – Келли опрокинула в себя рюмку.

— Это была не сказка! – Беретка встрепенулась, и ее глаза раскрылись на полную.

— Не сказка… Ну… Я допускаю, что это могло быть и в реальности…

— Это была не сказка, и не совсем реальность, это был миф.

— Миф? А в чем разница?

— Миф повторяется. Миф содержит смысл. И очень важную информацию про материальный мир. И все, что заложено в мифе, можно реализовать.

— Реализовать? Разыграть, в смысле?

— Прилетят драконы и сожрут аистов… – Беретка выпила и поставила рюмку на столик.

— Ты о чем? Какие драконы, какие аисты?

— Мифы начинают сбываться… Если их разыгрывать через мистерии. А в мистериях может участвовать сколько угодно народа. Мистерия – это просто представление, в котором разыгрывается сюжет мифа. Вот почему они всегда разыгрывались по очень жестким сценариям, вот почему в сценариях было запрещено что‑то менять.

— Мы разыграли мистерию, потому оно так и сработало. Ты это хочешь сказать?

— Да. Мы извлекли из памяти, или из подсознания миф – заметь, мы вместе его извлекли, и вместе его разыграли.

— Мифы возвращаются. – Келли снова наполняла рюмки.

— Миф – это сценарий. Мистерия – это сценарий, как запустить сценарий мифа. Мы его запускаем, и… и не зная окончания…

— В конце получаем «Бум!» — Келли сделала губки бантиком.

— В мифологизации мира нет ничего хитрого. Мифологизация – это просто реализация старых, постоянно повторяющихся сценариев. Люди по сути одинаковы, так что и сценарии реализуются у них одни и те же.

— Но как мы могли вместе его разыграть? Мы же не знали, ты то уж точно, как разыгрывать мистерии?

— А они, похоже, в нас как‑то прописались. Мы – божественны. Мифы – божественные тексты. Или божественные программы. Вплоть до того, что эти программы в нас были записаны изначально. А теперь мы их получили в чистом виде. Мифы не то что возвращаются, поскольку они никуда не уходили, они просто начинают реализоваться.

— Подожди, ты куда‑то не туда клонишь, — Келли шутя нахмурила брови, — если мы запускаем в себе программы, то мы что, компьютеры?

— Компьютеры… машины… божественные… и то частично. Да, как далеко можно зайти на столь ровном месте.

— Люди – это компьютеры. Мифы – это программы. Мистерии – это вспомогательные пусковые программы. Да ладно, не совсем так. Мы можем анализировать свои программы, так что мы не компьютеры.

— Но ведь большинство людей не могут анализировать свои программы…

— Э–э-э… а тут я не знаю что сказать… – Беретка наклонила голову, замигала и заговорила писклявым машинным голосом, — система перезагрузится через 15 секунд… би… би… би…

— У вас еще есть время вынести себе мозги! – тем же голосом прервала Келли.

— Не–е-е–т! Только не мозги!

— Писатель

Беретка гуляла по городу. Дождь чуть–чуть моросил. Келли вызвали в ее главный офис, возможно, надолго, и потому Беретка пошла одна.

На этот раз Беретка надела коричневые жакет и юбку с белой рубашкой, а на шею она повязала красный галстук–бант. Она долго думала, стоит ли надевать бант. Она, конечно, понимала, что бант совершенно лишний. Она знала, что галстука из двух красных веревочек вполне бы хватило. Но она хотела бант. А то, что он был лишний, ее почему‑то тоже нравилось. Она хотела, чтобы было именно так. «Не надеть бант, — сформулировала она, — это себя не… самообожать». Поверх был накинут красный легкий плащ, который она почти никогда не застегивала.

Она шла по улице. Встречные люди иногда улыбались ей, а она иногда останавливалась и тоже улыбалась своему отражению в витринах.

Она шла по городу и развлекалась тем, что вставала в каком‑нибудь месте и ждала, пока цвет усилится. Так она раскрасила уже пару самых интересных зданий и деревья на бульваре.

Ей показалось, что дождь усилился. И она увидела книжный магазин. «А почему нет?» Она вошла. Пара продавщиц болтали за прилавком. О своем, о женском. Людей не было, и это было не удивительно, кто же ходит в книжные магазины в дождь.

Первым делом Беретка сняла плащ, перекинула его через руку, и поправила беретку.

И она увидела Писателя. Он был далеко не молод, он сидел за столиком в центре зала и продавал свои книги. Продавал никому, потому что никого не было. Выглядел он устало. Возможно, он просто спал с открытыми глазами. Беретка перекинула косу вперед и прямо направилась выражать свою потребность в болтовне.

— Вы писатель. Да?

— Да, я писатель, — писатель как‑то встрепенулся.

— Если вы писатель, значит, вы пишете книги. Правильно? – Беретка улыбнулась и хлопнула глазами.

— Правильно, — писатель проснулся окончательно.

— А о чем вы пишете?

— Я пишу про простых людей, про их жизнь, про их чувства. Про их проблемы, про отношения, про то, как они эти проблемы решают.

— А моя подруга говорит, что в книгах надо писать только про богов и героев. Потому что в жизни простых людей нет ничего интересного. И я с ней согласна.

Писатель просто не нашел, что ответить, и неожиданно для себя спросил:

— А что делаете вы?

— Я занимаюсь электростанциями, дамбами, генераторами. Я их чиню и иногда строю. Но строю я их настолько хорошо, что чинить их почти не приходится. Вот я и болтаюсь по городу, отвлекаю людей, и желаю, чтобы мною восхищались. А еще я очень любопытна.

Писатель потряс головой, будто пытаясь развеять наваждение. Но наваждение сидело на месте, моргая зелеными глазами.

— Вы меня совсем не отвлекаете. Видите, никого нет. От чего же вы можете меня отвлечь? Вы прекрасны, и я не жалею, что просидел в этом магазине целый день. Теперь уже не напрасно.

— А зачем вы сидите в этом магазине? Я понимаю, вы продаете книги, но ведь идет дождь, а в дождь в книжный магазин вряд ли кто придет. Вы же сами сказали, что никого нет.

— Такая договоренность с издателями… такая договоренность с магазином. Они дают рекламу. Ведь нельзя же обговаривать каждый дождь.

— А если бы вы не сидели здесь?

— Тогда бы книги точно никто не купил. Покупают, потому что с автографом.

— А их покупают?

— Нет, не покупают.

— Мне Скелет рассказывал… ой, так мы зовем одного нашего знакомого, да, рассказывал, что отношение к книгам отражает дух времени. В какие‑то времена их читают, потом наступают времена, когда книги сжигают, иногда вместе с авторами, а кончается все тем, что книги перестают читать. Так меняются люди.

— Даже не знаю в таком контексте, повезло мне со временем или нет…

— А со временем никогда не везет. «О времена, о нравы». Это было сказано о довольно живых временах. А наше время – застывшее. На самом деле, чтобы везло со временем, нужно понимать дух своего времени. Правда, просто?

— Понимаете, у нас есть стереотипы. У меня тоже. Такие девушки как вы, обычно не покупают книги. Но вы знаете про «времена»… Я даже… несколько теряюсь, когда говорю с вами.

— Я покупаю. Правда, я читаю про принцесс и про принцев. И еще про разных зверей. Да, а в последнее время я стала читать всякие умные книги. Но читаю их только с подругой, так веселее. А чтобы не теряться, вы не думайте, когда говорите.

— Не думать, когда говорить… интересная идея…

— Попробуйте. Да, а почему вы пишете именно то, что вы пишете. Они же все равно не покупают?

— Я пишу то, что люди хотят прочитать. На самом деле сначала они хотят что‑то прочитать, а потом я для них это пишу. В результате я – просто зеркало, просто отражение. Да, я пытаюсь рассказать что‑то свое, но на это я могу потратить только пару–тройку страниц из книги.

— А вы можете показать мне эти пару страниц? Я ведь блондинка с ярко–зелеными глазами и я прекрасна.

Писатель улыбнулся и горько усмехнулся.

— К сожалению, нет. В этой книге нет таких страниц.

— А тогда почему, зачем вы ее написали?

— Вы знаете, у нас все в Полисе что‑то делают. А зачем делают – они сами не знают. Какая‑то глобальная утрата смыслов.

— Закат Европы, — сказала Беретка

Писатель просто посмотрел удивленно. Если бы он уже не сидел, он бы точно сел.

— Да, «Закат Европы»… конечно, я разобралась еще не со всеми аспектами…

— Вы знаете про Закат Европы? – Писатель даже несколько воспрянул.

— Да, и еще про сумерки богов, мне скел… один знакомый рассказывал.

— И что вы про это знаете?

— Я знаю, что собственно Европа – это не место, где мы живем, это время, в котором мы живем. А времена рождаются, живут и умирают – точно так же, как люди. А сейчас Европа уже умерла. Сейчас Европа – это иллюзия, причем далеко не божественная иллюзия. А у мертвых нет и не может быть смыслов – по крайней мере, внутренних. А когда смыслов нет, у людей снова возникают всякие иллюзии – то боги умерли, то они сами воскресли… то снова умерли.

— Такого в этой книге определенно нет. Там есть что‑то похожее, по духу…

— По духу времени. А здесь, в этом магазине, есть эта книга?

— Да, есть. Но зачем? Закат Европы свершился. Эта вещь достаточно скучна, особенно для девушек. Читать это не стоит. Все, что могло произойти, уже произошло. Вы, в принципе, это только что как раз и сказали.

— Я ее не читала. Но я ее прочувствовала. Дух времени проходит через нас всех, верно?

— Да. Но похоже, кто‑то не обращает на него внимания, — Писатель пристально посмотрел на Беретку.

— Божественность неподвластна духу времени, а просветленность поднимает над ним. – сказала Беретка и про себя восхитилась: «Ого, как я могу»,

— Каждому – свое, — Писатель впервые улыбнулся.

— Понимаете, я не знаю, что вы писали раньше. Но я думаю, что чем больше вы хотели понравиться читателю, тем менее вам нравились ваши книги. И я почему‑то думаю, что раньше вы не особо старались этому читателю понравиться.

— Все обычно начинают с нонконформизма… Сначала бросают вызов обществу, а потом пытаются повлиять на общество. Хотя какие все, единицы… Но что это за общество… и это общество – это тоже общество стандартных, унифицированных нонконформистов. Оно прекрасно знает про вызов и про нонконформизм. Хотя есть ли это общество вообще?..

— Есть. Сначала они хотят видеть в книгах себя… Потом это вызывает у них отторжение и неприязнь… Потом они вообще перестают читать книги. «На место костров приходит молчание.»

— Может, общества нет, а есть только отдельные люди…

— Есть. — сказала Беретка, и ее глаза сверкнули, — Люди, которые не интересны, которые не обладают никакими талантами, не любят тех, кто интересен и обладает талантами. Но этих людей очень много. И они хотят видеть рядом с собой таких же людей, как и они. Отсюда получаются безголосые певцы, бездарные художники… Хотят видеть рядом с собой – это цемент, скрепляющая сила общества. Но если певцы и художники не столь зависят от масс, то политики зависят от масс по полной. Именно поэтому политики – самые ущербные, самые унылые люди, одержимые чувством собственной компенсации за свои ущербность и унылость. Это и есть общество.

— И бездарные писатели.

— Зачем вы так, — Беретка улыбнулось с такой добротой, на которую только была способна. – у вас ведь были достойные книги.

— Возможно, у меня что‑то с восприятием прошлого. Когда я начинал писать, я думал, что это что‑то достойное. Но когда я смотрю на них сейчас, я чувствую какую‑то ложную память.

— Ложная память возникает в результате ложных отражений в сознании. Чтобы она не возникала – вы можете смириться с чем‑то внешне, но вы никогда не должны смиряться с тем, что вам не нравится, в душе. Чем дольше вы живете, тем больше в вас накапливается отражений. Отражений, проходящих через людей, через идеи, через книги. Все отражается во всем и унифицируется, выравнивается.

— Это, конечно, не совсем закат Европы, но это очень верно. Это действительно мир зеркал. Обыватель отражается в зеркале политики, искусства, литературы – и он хочет видеть себя. Но этого мало. Он не любит себя; он требует себя в зеркале и он плюет в зеркало… Да, и я – тоже отражение в одном из зеркал… в котором ничего нет.

— Вот видите, как здорово! Напишите про это.

— Я не знаю… Как‑то менять все…

— Вы верите в богов?

— В богов… вы меня просто озадачиваете… возможно, есть высшая сущность, но является ли она личностью, или она имперсональна…

— То, что вы говорите, и есть сумерки богов.

Писатель приоткрыл рот и посмотрел на Беретку широко раскрытыми глазами.

— А я вот верю в богов. И в богинь. Потому что я везде вижу проявления божественного. Но как может быть божественное без богов? Я ведь божественна?

— Да. Именно…

— Вот видите, как все просто. Когда напишете книгу – дайте мне знать. Хотя нет, я узнаю сама – тогда ведь про вашу книгу напишут все.

— Если написать действительно интересную вещь… вы знаете, что будет как бы выбиваться из общей линии… Этой книгой можно будет кого‑то не нарочно обидеть. Это будет не понято сообществом. Каким сообществом? Да никаким, как все сообщества в этом городе, все формальные, все сообщества, вроде бы существующие здесь, даже не знают, зачем они существуют. Интересная книга… если выложить в магазине интересную книгу, то кто тогда купит все остальные, неинтересные… получится как бы нарушение писательской этики…

— Закат Европы… Закат Европы… над нашим городом погас… Вы знаете, мне показалось, что в вас тоже чувствуется закат. Меньше думайте об обществе и никогда, никогда, никогда не чувствуйте на себе вины за него. Оно‑то точно никакой вины ни в чем за собой не чувствует. До свидания, Писатель. Надеюсь, я о вас еще услышу.

Беретка встала, повернулась, увидела дождь за стеклянной дверью и подумала: «В дождь никто не покупает книги… Но ведь дождь в городе идет всегда… Нет, не всегда, иногда в нем идет снег.»

— Кошки

Городской пейзаж изменился. Теперь он состоял из мрачных, обшарпанных четырех–шестиэтажных домов. «Я зашла куда‑то не туда, в какой‑то плохой район», — подумала Беретка, когда увидела совсем брошенное здание с пустыми глазницами окон. Здание было огорожено покосившимся забором, простоявшим определенно не один год. Беретка поправила сумочку с браунингом так, чтобы та была скорее–на–животе, чем скорее–на–попе.

И вдруг Беретка увидела кошку. Это была просто кошка. Среднего размера и пестрой расцветки. Кошка сидела на одном из разнокалиберных мусорных баков. Беретка повернулась к кошке, подумала, посмотрела на кошку, еще подумала и тихо сказала:

— Мяу.

Кошка посмотрела на Беретку. И ответила так же тихо:

— Мяу.

Беретка улыбнулась и спросила:

— Мяу?

— Мяу, мяу, — ответила кошка.

— Мяу–мяу, мяу–мяу, — сказала Беретка погромче.

— Мяу? мяу, — кошка тоже ответила погромче.

Откуда‑то появилась еще кошка. Она вспрыгнула на соседний бак и удивленно посмотрела.

— Мяу. – сказала Беретка, повернувшись к ней.

— Мяу, мяу, — ответила кошка.

Беретка повернула голову в сторону первой кошки, а кошек оказалось уже две.

— Мяу, мяу, мяу, — радостно обратилась к ним Беретка.

— Мяу, мяу, — ответили кошки.

Откуда‑то появился кот. Кот тоже вспрыгнул на один из баков.

— Мяу, — поприветствовала его Беретка.

— Мяу, — ответил кот с некоторым сомнением.

— Мяу, — сказала ему Беретка чисто и искренне.

— Мяу–мяу? — спросил кот, все еще сохраняя некоторую настороженность.

— Мяу. Мяу, — заверила его Беретка. А повернув голову, увидела, что кошек на баках стало еще больше. И еще пара сидели на земле.

— Мяу–мяу–мяу, — поприветствовала она всех.

— Мяу, мяу, мяу, — ответили кошки вразнобой.

— Мяу? мяу–мяу, мяу! – громко и весело протянула Беретка.

— Мяу–мяу–мяу, — ответили кошки.

— Мяу. Мяу, — поддержали их коты.

— Мяу–мяяу–мя–я-я–яу! – с восторгом выдала Беретка.

— Мяу, мяу, мяу, — зазвучало со всех сторон.

Беретка набрала побольше воздуха, и во весь голос залилась:

— Мяу, мяу, мяу, мяу, мяу, мяу, мяу!!!

— Мяу, мяу, мяу!!! — весело, в полную силу поддержали кошки.

И вдруг Беретка почувствовала что‑то не то. Беретка обернулась. За ее спиной собралось пара десятков человек, кроме того, в доме напротив были открыты окна, и из них тоже смотрели – пристально, с удивлением и любопытством. Беретка улыбнулась, засмеялась, повернулась и пошла в сторону городского центра. Кошачьи крики неслись со всех сторон. А по пути она все пыталась вспомнить: «Так о чем же я говорила с писателем?.. Похоже, о читателях, которые не читают книги…»

Охота

Первое, что она увидела – была спина. Первое, что она услышала – звон ветра. Первое, что почувствовала – тряска. Это было не легко, но она бросила взгляд на себя – древнегреческая туника развивалась на ней. «Это уже лучше! Но где я?». Она была привязана ремнями. Привязана к колеснице. «Ремни безопасности? Ха!» И как раз на ее «Ха!» колесницу тряхнуло так, что ей показалось, что ее сердце вылетело куда‑то вверх.

— Опять прозевала! – взревел возничий.

Возничий был громаден, и рельеф его мускулатуры показался ей удивительным. К тому же он был перетянут в кожаный костюм, похожий на тот, что был у Варуны. Это еще сильнее подчеркивало его силу, делая ее запредельной. Только кожа была не черной, а коричневой, и латы были не серебряными, а золотыми. Гром раздался, но не с неба, а со стороны. И тут богиня увидела, что в руках у нее лук, а на боку – колчан. И лук ее даже напугал. Его ложе было толщиной в ее руку, а черная тетива – в палец. «Так, мы с кем‑то воюем, надо стрелять».

— Стреляй же, вон он! – голос возничего было оглушающим.

И она увидела тварь. Это было определенно не животное. Это было нечто уродливое… «Я не охочусь… я не натяну лук… я не выстрелю». Автоматическим движением она вытащила стрелу… она натянула лук. Она почувствовала, насколько он тугой, насколько он тяжелый, но она вставила стрелу, натянула лук и выстрелила. «Я сильная!» Мимо! Возничий зарычал, и стегнул лошадей – лошади – а они были рыжими — неслись быстро, гораздо быстрее автомобиля. «Километров сто, однако…» И еще они прибавили скорости.

— Справа, скала! – крикнул возничий.

Она увидела это нечто. И она вставила стрелу и выстрелила. Существо взорвалось, и грохот прошел сквозь нее насквозь, ошарашив и восхитив. «А ведь мне это нравится!»

— К реке, держись – крикнул возничий и еще стеганул лошадей.

И тут та‑кто–была–в-тунике увидела, что колесница летит, лишь иногда касаясь земли, и реагирует именно на крупные неровности… и она увидела реку – и река была красной, «это кровь?», и колесница понеслась в сторону реки. Они шли каким‑то неведомым образом по откосу, под углом, но скорость была такова, что колесница как‑то держалась. И вдруг уже над ними раздался грохот, и черная колесница на черных конях пронеслась прямо над их головами. «Они просто перелетели ущелье реки над нами», — выдохнула богиня.

— Йа–аа–ааа! – раздался удаляющийся крик из нее.

«Спереди Варуна!» — обрадовалась богиня, но она не разглядела лучника.

— Не зевай!!! – громоподобно кричал возничий.

И она стреляла. И существа с грохотом разрывались в куски. И, крикнув, «держись» возничий раздавил одно из них, и снова их подбросило, будто вышибая все внутренности. И стрелы кончились. Колесница спокойно встала на ровной площадке.

— Мы проиграли! 5:11! – прорычал возничий.

Черная колесница с гиканьем, с криком «Йа–а-а–а!» — двумя голосами, пронеслась мимо и скрылась в облаках. И опять она не увидела того, кто был с Варуной – только заметила, что кто‑то был в черном. А ее возничий был совсем не злой. Он был с рыжими… нет, золотыми волосами, с усами и бородой. Теперь он улыбался. То, что это был бог, не вызывало никаких сомнений. Так проигрывать могли только боги.

— Сегодня мне определенно понравилось! Особенно тот демон, которого я размазал! Как он рванул! Ух!

— Давно мы этим не занимались, — задала провоцирующий вопрос богиня.

— Да я приезжал сюда один, но совсем не то, нет духа команды. Ведь команда – это единственное интересное, что есть в Долине демонов. О! Я тут слово узнал новое:

«трансцедентальный!» Оказывается, в некоторых религиях то, чем мы сейчас занимались, называется «трансцедентальными развлечениями богов».

— А что такое трансцедентальный?

— Не знаю; люди такого напридумывают – никакой божественной памяти не хватит, — но как звучит! — И он повторил: «трансцедентальный!»

«Да, это именно то, что называют громилой, — подумала Богиня, разглядывая возничего поближе, — но опять же, насколько чувствуется совершенство… у него все пропорционально и все ему идет… И еще он совсем не страшный, хотя человека с такими пропорциями я бы просто испугалась».

---

— А почему мы одеваемся как римляне? Похоже, мы давно не меняли стиль?

— Рим был достаточно совершенной цивилизацией. Именно в качестве формы, не содержания. И в одежде тоже. Так что с тех пор ничего нового не придумали.

— Но мы же можем выбрать любую одежду?

— Конечно. Но управлять колесницей в ней будет как‑то не божественно. Хотя ты у нас законодательница мод… Если что придумаешь…

— Но ведь колесницей можно не управлять.

— Можно не управлять. Но это не божественно. Можно вообще заставить летать лимузин. Но это будет уж совсем не божественно. Боги есть действующее начало, поэтому они должны управлять. Но управлять лимузином… лимузином обычно управляет шофер, а не тот, кто им владеет. Боги не управляют колесницей, боги правят колесницей. И в колесницу не садятся, на колесницу восходят. И в данном случае божественным является процесс, а не перемещение из точки А в точку Б. Куда поедем?

— На Луну.

— Не, кони устали, далеко.

— Тогда к людям.

---

Колесница медленно ехала по улице с одноэтажными домиками. Вдруг бог что‑то заметил и остановился.

— О! Елочка! Давай подойдем поближе!

Они снизошли с колесницы и пошли по снегу, не оставляя следов. Богиня отчетливо видела наряженную елку в хорошо освещенном окне. Бог продолжил:

— Я так люблю елочки! В старые времена люди развешивали на них кишки и головы врагов. В мою честь. А сейчас кишки заменили гирляндами, а головы – игрушками. Потому и радости у них особой не видно. Стараешься, стараешься ради этого мира.

— А давай поймаем демона, оторвем ему башку, выпустим кишки и украсим хотя бы одну елочку! Правда, они только во сне это увидят… Но хоть во сне порадуются! У них же праздник.

— Не надо. Не то время, не тот мир, они не поймут. Ты же сам это прекрасно знаешь…

Бог улыбнулся, наклонил голову и спокойно, эхом сказал:

— Конечно, знаю.

Они стояли у окна. Комната была пустой. Богиня сосредоточилась, чтобы понять. А потом медленно начала говорить:

— Вот семья. Муж, жена, мальчик и девочка. Они готовятся к празднику. Жена что‑то готовит. Она готовит слишком много. Она постоянно просит ей помогать. Она уже раздражена. К тому моменту, когда нужно будет встречать праздник, она будет раздраженной еще больше и усталой. Она всех дергает. Ее муж уже от этого устал, и он хочет выпить. Но он знает, что когда он выпьет, он не расслабится, потому что жена начнет ему за выпивку выговаривать. Они не любят друг друга. Их жизнь уныла и однообразна. Она занимается уборкой столько, сколько у нее есть свободного времени.

— Свобода – это не их уровень. Как и свободное время.

— Богам свойственны эмоции. Но богам не свойственны эмоциональные действия, — богиня самоуверенно улыбнулась.

— Божественные действия потому и божественны, что боги свободны выбрать – будут ли их действия эмоциональными или они не будут эмоциональными.

— И богам свойственно быть эмоциональными только тогда, когда они этого хотят. Некоторые люди в своих действиях подобны богам, они способны относиться к своим действиям, как боги. Но таких людей так мало.

— Мы все знаем. – бог покачал головой, — Мы знаем законы мироздания. И чаще всего нам остаются только эмоции. Боги ведь не нарушают божественных законов.

— Да… Их мальчик – он раскормлен, как свинья. Невежество. Демоническое невежество, ибо на невежество всегда слетаются демоны. Они вбивают еду в детей. Съешь, поешь, доешь… Но почему они это делают? Нет на свете ни одной книги, в которой написано, что в ребенка нужно вбивать еду. И любой человек знает, что если ребенок сутки не поест – ничего с ним не случится! И эта женщина тоже это знает! Но она все‑таки вбивает еду в ребенка. И говорить бесполезно. Знамения… Они все ждут знамений… Их собака сдохла от ожирения, какое еще знамение им нужно?

— Невежественное добро – самый популярный и самый эффективный способ инфантицида у невежественных родителей. Одержимые невежеством будут самоуничтожены как линии поколений. Это будет справедливо. Богам нужно высвобождать место для своих.

— На уровне истории самоуничтожаются народы. А на этом, самом низком уровне, уничтожаются семьи. И процесс самоуничтожения народов состоит из суммы таких малых процессов самоуничтожения семей. Но боги дали им знания, как этого избежать. И их пророки свели эти знания в системы. Они ничего не сохранили.

— А еще они не резервируют данные с компьютеров. Карты, даты… Им столько всего дарили… – бог вздохнул и улыбнулся, — сегодня у нас день трансцедентальных эмоций.

---

И вдруг они заметили девочку, сидящую на полу с книгой. Она была под самым окном – просто боги, проникая вглубь времени и пространства, не заглянули под подоконник – потому ее сразу и не заметили. Она только училась читать, и в руках у нее была объемная книжка–игрушка «Сказка о спящей принцессе». Палец медленно–медленно двигался по строчкам, книжка была открыта на середине – похоже, процесс шел не очень легко. Девочка посмотрела в их сторону. Девочка неожиданно встала, сделала шаг вперед и прямо спросила: «Ведь принцесса проснется, правда?» Богиня повернулась и пошла к колеснице.

— Мы знаем, что их восприятие ограничено. Мы знаем, что у них есть особые механизмы ограничения восприятия… – сказала Богиня, — но эти механизмы вовсе не мешают им поклоняться божественному. Да, они мешают понять божественное, но не мешают поклоняться. А это уже невнимание к богам. Это уже преступление.

— Если люди знают, что что‑то делать не стоит, но все равно делают – это называется демонической одержимостью. Да, вся информация у них есть.

— Но у детей нет изначально нет информации. Но они платят тоже.

— Дети – существа не испорченные невежественными социальными отношениями. И эти невежественные отношения детям прививают. Не удивительно, что при этом им ломают психику. Ведь дети от рождения настроены жить в мире, живущем по божественным правилам, по природным правилам – а им предлагают совсем другой мир.

Конкретные люди, а именно родители, подражают массе. Они смотрят на людей и поступают так, как поступает большинство людей. Они рекомендуют детям делать то, что делают большинство людей. Они воспитывают детей так, как большинство людей. А большинство людей в обществе лишены божественного начала. Тем более в обществе, проваливающемся во тьму невежества. Большинство – это именно никакие люди, построившие для себя никакое общество.

Обычный человек не может знать, что правильно для ребенка, а что нет. И потому он что‑то делает, руководствуясь традициями и собственными представлениями о добре и зле.

— Опять эти добро и зло! Совершая добрый или злой с его точки зрения поступок, человек невежественный не может просчитать всех последующих причинно–следственных связей. Это логично и просто. Но они все равно говорят о добре и зле. А традиции?..

— Традиции изначально верны, но они вырождаются, потому что мир меняется, а добро и зло – понятия относительные. Родители всегда желают детям добра. И именно ради своего понятия добра они сделают все для их уничтожения. Потому что в их невежественном «добре» нет божественного начала, но есть подражание лишенной божественного начала массе. Если даже человек сделает что‑то правильно на половину, то второй, неправильной половины его отношения к ребенку будет достаточно, чтобы нанести непоправимый ущерб. Невежественная масса так или иначе должна уничтожить детей невежественной массы. Чтобы освободить место другим. Уничтожение детей – это физическое проявление заката.

Все начинается со смыслов. Когда люди массы провозгласили смыслом себя, а именно бессмысленную массу, какие смыслы они могут дать своим детям? Но чем руководствоваться, когда нет смыслов, кроме собственно продолжения жизни? Они не понимают даже такого просто смысла, что жизнь должна стремиться вверх, к божественному началу – только при этом она может быть сохранена. В противном случае их жизнь будет уничтожена другой жизнью, стремящейся вверх. Все начинается с высших смыслов и все возвращается к высшим смыслам.

— Но выход есть. Я знаю, что шансы должны быть, — сказала Богиня.

— Народ – это собрание. Любое явление, происходящее с народом, предопределено на уровне большинства людей. Но не каждая человеческая судьба связана с судьбой народа. Масса большая, у нее инерция, она не может остановиться. А отдельный человек может.

— И эта остановка немногих тоже была изначально прописана.

— Конечно. Все предусмотрено. Когда стадо пускается под нож, кого‑то нужно оставить на развод. Такое, что от него вообще нечего оставить – это редко случается.

— И согласно божественному миропорядку, на развод остается лучшее.

— Слава богам, — усмехнулся бог.

Боги взошли на колесницу. Звезды ярко горели, освещая мир. Колесница медленно пошла по дороге – мимо светящихся окон домов и мимо темных деревьев. Пошел снег, но он не был холодным. И мир сначала преломлялся, а потом растворялся в массе снежинок.

---

— Как невежество побеждает? Например, люди движутся к просветлению. Это дано. Где точка перехода к невежеству? – спросила богиня.

— Нам известно, что есть люди с выраженным божественным началом, и есть люди без такового. Божественное проходит в мир людей через отдельных людей, а не через их среднюю массу. Проводниками божественного среди народов выступают отдельные люди. С ними может случиться все, что угодно. Эти люди могут потерять контроль над народами и по независящим от них обстоятельствам. Эти люди могут просто погибнуть. Эти люди могут по каким‑то причинам отвернуться от своих народов. Эти люди могут быть подавлены темной массой в годы смут и несчастий.

— Но как так бывает, что все идет вроде хорошо, и вдруг – все меняется к худшему?

— Даже просветленные люди не могут добиться полного просветления. Просветленные в чем‑то могут быть невежественны в другом. А демоны как раз атакуют с темной стороны, где сознание просветленного соприкасается с хаосом. Люди концентрируют внимание на отдельных направлениях просветления, на тех, которые им нужны в конкретное время. Но мир меняется, и они просто не успевают освоить новые пути просветления.

— А потом наступает их закат, — богиня посмотрела вдаль.

— Да. Лишенные божественного начала народы впадают в хроническое невежество и существуют в нем, пока народы с большей долей божественного их не истребят. Или просто более сильные народы… хотя сила тоже есть проявление божественности. Результат победившего невежества всегда один – самоистребление.

— Они все знают. И они упорствуют в собственном невежестве. От человека до народа. И результат будет снова прежний – их не будет.

— Судьба орков.

— Что?

— Ты же истребила орков, — буднично сказал бог.

— Я?… – богиня как‑то потерялась в пространстве.

Богиня посмотрела вокруг. Ночь потемнела. «Я же светлая богиня, я богиня жизни…»

— О хаос, я чудовище! – подумала Беретка, — и еще больше испугалась, что несознательно применила слово «хаос» вместо своего привычного «ужас». «Ужас хаоса… хаос ужаса». И она проснулась окончательно.

— Скелет

— Мне нужно знать все про орков!

— Зачем они тебе сдались… с утра… у нас без того множество вопросов, — Келли ответила несколько удивленно и сонно.

— Моя богиня истребила орков!

— Ну и ладно, захотела и истребила. Она ж богиня, кого хочет, того и истребляет.

— Но моя богиня – богиня жизни!

— Жизнь и смерть – две самые близкие подруги. Пока одну жизнь не расчистить, другой не будет. Менее божественная жизнь уничтожается, более божественная расширяется. Планета же не резиновая.

— Мне это не нравится. Орки, конечно, не вызывают симпатии, но народы должна уничтожать Кали.

— Да не воспринимай ты серьезно.

— Я хочу знать все про орков! Найди кого‑нибудь в университете.

— Хорошо, если ты успокоишься.

— Тогда пока!

— Целую. Пока!

Беретка отжала кнопку громкой связи.

— Скелет, ты слышал?

— Да. И я тоже не могу понять, что вас расстроило.

— Я олицетворяла себя с жизнью. Всегда, и даже до этих снов. А тут такое: «Ты истребила орков». – Беретка села в кресло и задумалась.

— Вас успокоит, если я скажу, что народы сами запускают процессы собственного истребления. Есть историческая судьба. Историческая судьба – это цепь свершений. Когда все реализовано, приходит время умирать. «Народы – это мысли бога.»

— Тогда уж народы – это проекты богов… мысли – это как‑то незавершенно…

— Возможно, погрешности перевода. Но проекты рано или поздно нужно завершать. Это неизбежно. Согласитесь с неизбежностью?

— Я согласна. Немного.

— Вас успокоит, если я скажу, что любой народ рано или поздно приходит к самоистреблению, если об этом не позаботятся соседи? Всемирная история как суд «всегда принимала сторону более сильной, более полной, более уверенной в себе жизни». В том смысле, что давала ей право на существование.

— Уже лучше. – Возмущенное выражение с лица Беретки пропало.

— Вас успокоит, если я скажу, что перед тем, как прийти к самоистреблению, народ полностью исчерпывает свой культурный потенциал и прекращает развиваться, вплоть до того, что сводит все дискуссии о высших ценностях, в том числе религиозных, к вопросам ритуалов, диеты и потребления алкоголя?

— Действительно, зачем богам нужен такой народ? Скелет, ты мне нравишься. – Беретка осмотрелась, и даже посмотрела в окно.

— А вы уверены, что слово было произнесено в прямом, а не в переносном смысле?

— В божественных мирах нельзя врать… как я помню…

— Но про переносный смысл там не говорилось?

— Нет, не говорилось. Да, боги используют слова в переносном смысле! – Беретка улыбнулась впервые за утро. — Скажи, что это была работа Кали!

— Это была работа Кали. А Богиня жизни просто отвернула лицо.

— Полицейский

Полицейский сидел за столом в своем доме. Беретка сидела в кресле напротив, по обыкновению с чашечкой чая.

— Вы неплохо смотритесь, господин Полицейский, — честно сказала Беретка.

— Спасибо. И есть отчего смотреться лучше. Лучше, чем было.

— У вас наметился прогресс в знаменитом «Деле Полицейского»?

— Да, — сказал полицейский и хитро улыбнулся, — у меня для вас целый рассказ.

— Я вся внимание. И помните, я никуда не тороплюсь, — Беретка еще раз улыбнулась.

— Я начну издалека. Божественность. Я знаю, как вы любите это слово. Нам известно множество проявлений божественности в этом материальном мире. Одно из них – вы. Но проявлений божественного множество. Боги располагают единственной сущностью, но бесконечным числом проявлений в материальных мирах — вплоть до явления в виде животных. В материальном мире они действуют через сознания живых существ.

Я задался вопросом – насколько божественное отделено от человеческого. И я получил совершенно разные результаты для разных религий. Например, в Египте и Греции боги не отделены от людей. Боги вмешиваются в человеческую жизнь, управляют государствами, устраивают войны – в общем, они почти как люди. В Индии ситуация похожая. Но и в Египте, и в Индии боги постепенно отделялись от людей. А в некоторых религиях боги и люди разделены полностью. Я задался вопросом, почему именно так. А это так, чтобы ввести на сцену новый персонаж.

Вам известно об аватарах?

— Нет, не слышала.

— Аватары – это божественные воплощения среди людей. Аватары присутствуют в большинстве восточных и индийских религий. Божество рождается в образе человека… или спускается на землю и живет как простой человек. Они еще иногда называются реинкарнациями. Конечно, есть идея, что все боги – это аватары одного бога, но это определенно не наш случай. Мы обсуждали, что когда всё есть всё или всё есть ничего, то это не достойно обсуждения.

— А зачем богам это нужно?

— В религиозных книгах это нужно богам, чтобы дать людям какое‑то знание, обычно называемое откровением. Но, как вы говорили, к этим книгам всегда нужно относиться скептически. Как известно, книги упрощают и искажают истинную суть божественных явлений. Книги доносят до нас истину через множество искажений. Мы говорим: «проявление божественного». Подразумевается в материальном мире. Я понял смысл аватары иначе – аватара запускает в этом материальном мире какой‑то процесс.

— Сущность аватары – божественность, — задумчиво сказала Беретка, — и она запускает божественный процесс… запускает как машину… аватара – это ключ к чему‑то?

— Аватара не только ключ, она и тот, кто владеет ключом. Божество может видеть мир глазами своей аватары. Божество может ей помогать. Но Аватара не видит мир богов через свою божественность напрямую. Только через откровения – сны, видения, знаки. Божество больше, чем аватара. Но божество вольно сливаться с аватарой, и тогда божество и аватара становятся одним.

— Интересное решение. Но если аватары даже и существуют, они должны быть очень редким явлением.

— Не просто редким. Уникальным. И они существуют – потому что если божества могут проявлять божественное в людях, то в каких‑то людях они могут проявить божественное полностью – это и будет аватарой.

— Хорошо. Для богов это возможно, я соглашусь.

— Тогда мы переходим к практическому аспекту. Боги не нарушают своих физических законов. Боги действуют только через сознание живых существ. Аватара – это очень редкое, это очень ценное. Но! – полицейский выглядел восторженно, — аватара уязвима, как обыкновенный человек. Потому, чтобы ее обезопасить, боги создают вокруг аватары защитный периметр.

— Защитный периметр?

— Конечно! Боги не могут допустить, чтобы аватара могла случайно погибнуть, не выполнив своей миссии. И они защищают аватару, управляя сознанием людей. Начиная с первого погибшего, в течение полугода погибло несколько человек. А нравились ли эти люди твоей подруге Келли?

— Я не могу сказать, что нравились. В большинстве они были ей неприятны.

— Так и работает защитный периметр богов! Виновных нет, только несчастные случаи! Все чисто.

— Скажите, а про периметр вы придумали сами?

— Я не знаю… Мне кажется, что сам. Но кто может быть в этом уверен?

— Да… – протянула Беретка, — какое время – никому доверять нельзя. Даже себе.

— У меня чувство, что Келли и Кали – одно лицо. Нет, лица разные, одна сущность. Проявление сущности богини Кали в наш материальный мир в виде аватары по имени Келли.

— Давайте никому ничего не говорить. Нам нужно все‑таки больше доказательств.

— Хорошо. Но информируйте меня обо всем.

И Беретка подумала: «Вообще‑то эти люди не нравились мне… кроме того психа, но к нему я равнодушна. Я – Кали?»

Историк

Кабинет, в котором сидел Историк, Беретка так и представляла. Он был маленьким, с одним окном, выходящим во двор, вокруг всех стен стояли шкафы со множеством книг и папок. И сам историк, сидевший за письменным столом, был каким‑то привычным – пожилым, широколицым, бородатым, в очках, в обычном костюме. Было в нем что‑то историческое. «Наверно, профессия все‑таки видоизменяет человека», — подумала Беретка. Она и Келли сели с другой стороны стола.

---

— А можно вам задать такой божественный вопрос… не по теме? Пока я не забыла. Вы можете угадать бога по его признакам? – Беретка медленно хлопнула глазами.

— Божественный… – Историк хитро улыбнулся, — Если он мне известен, то я постараюсь.

— Он мощный, сильный, громадный. Его волосы золотые, и борода тоже. Он водит колесницу, и с этой колесницы охотится на демонов. А еще он наехал на демона, и демон взорвался.

— Это несложно. Это может быть Индра, Агни, в принципе, любой бог–громовержец. С демонами воюют обычно боги из индийского пантеона. Там много кто мог наехать на демона. Кали, например.

— А если добавить имя Варуна?

А если добавить Варуну, все становится однозначным. Варуна – ночь, Митра – день. Это Митра. Да, именно ранний Митра, в котором еще присутствуют черты других индийских богов – ведический Митра, изначальный Митра из Индии. Митра, почти не отличимый от Индры. Бог был связан со справедливостью?

— Да, он о ней говорил.

— Так я угадал?

— Мы не знали, что это за бог… но мне кажется, что вы правы. – сказала Беретка восторженно.

— А что вас подвигло это все выяснять?

— Вы будете удивлены… – Беретка улыбнулась, — но это был сон. Очень яркий. Я в нем была светлой богиней. Богиней жизни, как я полагала. Но мне было заявлено, будто я истребила орков. А мне это немного не понравилось.

— Да, наверно, самый простой вариант ответа. Они нарушили божественные правила – и они будут истреблены.

— Вопрос, похоже, стоит в том, что это за божественные правила и какие именно правила были нарушены. Какие правила нарушили орки, — спросила Беретка.

— Не так просто. Когда цивилизация умирает, она обычно нарушает все, все мыслимые правила, а не какое‑то одно. Может, попробуем рассмотреть, с чего все началось?

— Если вы не возражаете, процитирую. – начала Беретка, — Касательно судьбы орков. Цитата из книги–которую–никто–не–смог–прочитать звучит так: «наш дар – дар предвидения своей неизбежной судьбы. Мы будем умирать сознательно, сопровождая каждую стадию своего разложения острым взором опытного врача». Мы заметили главное несоответствие в том, что орки все знали – когда они умрут, почему они умрут, но они ничего не смогли предпринять. Согласитесь, это очень сложно воспринять. Более того, нам показалось, что это невозможно воспринять.

— Это тот самый вопрос: смотрят, но не видят, а о том, чтобы зреть, и речи не идет, — добавила Келли.

— Орки не просто знали. Орки в деталях описали процесс своей смерти. Они фиксировали каждый симптом умирания. Более того, они фиксировали будущие симптомы. Они знали будущее. И они ничего не делали. Но зато они много написали, что нужно сделать. Но ничего не сделали. Это за гранью разумного, но это так.

— Мы хотим перейти грань разумного. Мы ведь не обычные люди, правда, Келли?

— Вы хотите перейти грань разумного? – историк задумался.

— Да! – Беретка и Келли сказали хором.

— Смотрят, но не видят… К сожалению, на этот вопрос я вам не отвечу. Да, историки им задавались. Были выдвинуты даже целые исторические концепции предопределения, по–другому, детерминизма. Но решение так и не было найдено. Это не вопрос истории. Это общий вопрос.

— Все обрывается всегда на самом интересном месте, — улыбнулась Келли.

— Если нет божественного решения, нужно просто собрать больше фактов, — сказала Беретка.

— Хорошо. Как вы вообще представляете себе орков? — взгляд Историка стал чуть прищуренным и потому хитрым.

— Орки были сильными, — начала Келли, — с развитой мускулатурой, со свиноподобными мордами, с большими зубами. Они отличались скверным характером, были трусливы и агрессивны одновременно. А из оружия они предпочитали топоры, они любили гоняться друг за другом, и часто друг друга убивали. Причем иногда убивали даже старушек. Они, конечно, все были отмороженные согласно климату, но и даже среди них встречались особо отмороженные, которые убивали по две бабушки за раз.

— Можно я прерву, — сказала Беретка, — так убивали они бабушек или старушек?

— Да вроде нет никакой разницы, — сказала Келли.

— У меня возникла ассоциация, и в ней есть что‑то важное. – Беретка говорила собираясь, очень медленно, — Европа ведь у нас говорится – старушка… Старушка Европа. Я помню рассказ, где одна девушка… девушка–орк… хотела убить старушку, но когда она пришла на место, старушка оказалась иллюзией… Старушка Европа?

— Сюжет похож на ренессанс позднего постмодерна, — вставил Историк.

— Беретка, давай про Европу потом. И еще у них были гнилые зубы, — закончила Келли.

— Как я понял, у вас есть сформировавшийся образ. Да, ваш образ соотносится с официальной наукой и историческими источниками. Но самое главное состоит в том, что из вашего образа верно только про гнилые зубы. И то только на последней стадии их развития.

— На последней стадии развития, наверно, у всех гнилые зубы, — сказала Келли.

— Я могу сказать, что орки были такими же людьми, как мы с вами. Но я могу также сказать, что орки – это и есть мы с вами. Как вы к этому отнесетесь?

Беретка и Келли переглянулись.

— Единственная правда про орков то, что у них были гнилые зубы. Да, орки представляются такими громилами, с горой мускулов… На самом деле у них были не только гнилые зубы. У них все внутренности были гнилыми. И были они не громилами, а узкоплечими рахитичными людьми. Лишенными красоты, здоровья, талантов. Да, я всегда оговариваюсь – в конце их истории.

— Они потеряли божественное? – спросила Беретка. — те народы, от которых боги отворачиваются, впадают в состояние самоуничтожения. Но бывает это после того, как эти народы отворачиваются от богов.

— Ох уже это божественное, — вздохнул историк, — хотя при вашей божественности все к нему сводить, наверно, естественно. Да, я тоже так скажу — они потеряли божественное. Да, наверно, к концу их истории у них не было людей, подобных вам. Потому что если бы такие люди были… – Историк задумался.

— Они бы не вымерли, — продолжила Келли.

— Мы будем продолжать использовать этот термин — орки, помня, что это были просто люди. Такие же, как мы с вами.

---

— В глобальной системе смыслов жизнь стоит на первом месте. Но не жизнь каждого конкретного человека, как в спекулятивных системах, которые используются в науке. Главный смысл народа – это жизнь народа. Чтобы поддержать жизнь народа, нужно сделать две вещи — обеспечить ему рост положительных качеств и обеспечить условия для существования разных людей, то есть с разными способностями и талантами. Это и есть главное природное правило. Все остальное – производные, — историк глубокомысленно замолчал.

— Но для первого нужна свобода… а для второго – ограничение свободы… – сказала Келли.

— А чтобы совместить, нужна просветленность… – сказала Беретка.

— До просветленности здесь еще далеко. Орки не могли выжить по нескольким причинам, — продолжил Историк, — и каждой из причин по отдельности было достаточно. Они были постимперским народом. Такие народы не выживают. У них не было идеи, ради которой стоило бы жить. У них не было божественности в лице божественных личностей. У них был нарушен энергетический баланс. Их территория располагала ресурсами, а таким народам не дают выжить соседи. Они паразитировали на ресурсах, а народы–паразиты не выживают.

— Но как это все могла совпасть? Это же не взаимосвязано!

— А вот как могло совпасть, наука ответа дать не может. Как у вас любят говорить:

«Богиня отвернула лицо». А нас, в науке, говорят – не повезло.

— Наши технологии не сильно различаются, — улыбнулась Келли.

— Тогда я продолжу. – Историк выразил взглядом уверенность, — Они нарушили основные правила, а именно: они ввели как норму закона, что все люди равны; они ввели как норму закона одинаковые правила для всех; они провозгласили свои придуманные смыслы вместо природных; они ввели режим политкорректности и запретили говорить о природных правилах. Но это не все. Они довели введенную систему до совершенства. И в результате все, что они делали, оборачивалось против них, любое их действие, которое они считали благим, приносило им страдание.

— Природные правила – это и есть божественные. – улыбнулась Беретка. — Совершенно не обязательно ставить статуи богам в храмах. Хотя боги это любят, это именно не обязательно. Главное – это соблюдать божественные правила и поклоняться божественному началу.

— Можно и так. Всем этим они нарушили природные… или божественные правила существования человека. Правила жизни. А когда эти правила нарушаются – люди начинают терять качества с каждым поколением.

— Но ведь это и наши правила! И наша Европа тоже живет по этим правилам!

— Вот поэтому и нельзя говорить правду про орков. Поэтому и появились орки как нечто отдельное от Европы. И по этой же самой причине мы – тоже орки. В культурном плане мы не отличаемся, мы делаем одни и те же ошибки, единственное, по разному. А орки – тоже люди. Да, их равенство было несколько иным, их правила тоже были иными, и их политкорректность имела мало общего с нашей – но все это было. Запрещали астрономию и штрафовали за нарушение политкорректности еще в древней Греции.

Нельзя было их назвать людьми… нельзя. Представьте ситуацию, когда рядом умирает целый народ. А вы сидите и думаете, коснется вас этот процесс или не коснется. А сделать ничего нельзя. Более того, вы не просто сидите и думаете, вы, как люди практичные, извлекаете с этого процесса умирания дивиденды. С одной стороны, людям очень тяжело психологически переносить подобные вещи. Потому они и придумали орков. С другой – согласитесь, с вымирающих орков гораздо приятнее получать дивиденды, чем с умирающих людей. Морально комфортнее. И третье — понятие орков было придумано, чтобы идентифицировать Европу, отделить ее от умирающей, чужой, используемой Европы.

— А можно поподробнее, — спросила Келли.

— Когда волны смерти проходили над восточной Европой, люди не захотели воспринимать ее как часть Европы. Они хотели быть уверенными, что их это не коснется. И тогда они придумали Страну Орков. Они думали, что это ритуальное разделение их спасет. Но не спасло. Брошенных городов множество и в самой Европе. Волны смерти проходили над Европой тоже. Самое интересное – этих волн никто не видел. Иногда только замечали их последствия. На территории орков, на большей части периода их заката, не было никаких войн. И в Европе войн не было.

Так происходит всегда и со всеми народами, ставящими на место иерархии природных… или божественных, как вы любите говорить, качеств любую придуманную иерархию – денег, силы, связей, ресурсов… да даже если интеллект поставить – выйдет тоже придуманная иерархия.

— Давайте попробуем это перевести на наш язык. — сказала Беретка, — Таким образом, орки выступили против божественной иерархии. А где оттесняется божественная иерархия – туда приходит хаос. Сначала хаос входит в сознание людей. Потом хаос начинает разрушать мозги людей. Потом хаос начинает разрушать, деформировать тела людей.

— А деформированные люди богам не нужны. – заключила Келли.

— Они и людям не нужны. – сказал Историк.

— Я начинаю понимать, — сказала Беретка, — пытаясь избавиться от страданий, древние всегда умножали страдания. Потому что они были невежественны и отрицали божественность. Это было подобно сказочному проклятью. И это проклятье со временем расширилось, достигнув масштаба самоистребления. Орки построили мир бесконечных страданий, где каждое их действие вызвало лишние, никому не нужные страдания. Орки создавали себе такие жизненные правила, при которых они заведомо не выживали.

— А теперь — что удивляет, — Историк улыбнулся, — у орков были самые разные проблемы. И ситуация ухудшалась. Но когда орки пытались решить хоть какую‑то из проблем, ситуация становилась еще хуже. Все было против них…

— Может, не все, а только боги? – сказала Беретка.

— Боги не нарушают собственных правил, — скептически заметила Келли.

— Нет, главный ключ здесь – не божественное. Да, богиня отвернула лицо. Но она не могла этого сделать без серьезных причин. Хорошо, — Беретка задумалась, — после достижения какого‑то порогового значения хаос начинает увеличиваться. Он будет расти, несмотря на все наши усилия. Непонятно? Если у нас горит занавеска, мы можем ее потушить сами – и сохраним дом. Но если горит комната, мы ее не потушим, чтобы мы не делали, и дом сгорит. Орки вошли в штопор хаоса!

— А термин «хаос» исторический? – спросила Келли.

— Не очень. Не желательный в научной литературе.

— Я все‑таки под впечатлением, что орки – это и мы тоже, — сказала Беретка.

— Мы – не только орки. – Историк посмотрел вокруг, — Последние древние – это тоже мы. Да, в душе, определяющей время, присутствуют отличия. Но эта душа больше ничего не определяет. Были времена, когда душа определяла эпоху. Например, были эпохи, когда историю определяли люди, стремящиеся в даль физическую и духовную, а были, когда определяли верящие в мир как мир магии. А сейчас нет человека ни стремящегося, ни верящего. Более того, есть именно никакой человек. Этот никакой человек и определяет нашу эпоху.

— Подождите, — сказала Келли, но если просуммировать то, что мы орки, и то, что мы древние, получится, что мы — древние орки?

— Совершенно верно, — ответил Историк, — видите, если лишить историю дат, то из нее можно выводить весьма полезные заключения. А годами вычислять, когда именно была Троянская война – это не имеет смысла. Потому что эта дата не важна.

— Как масса частицы в коллайдере, — пробормотала Беретка.

— Но если мы есть древние орки, — начала Келли, — значит, нас ждет такое же будущее?

— А здесь история опять пасует. Главное – это определить «мы». Да, основную массу ждет. Но вам до масс особого дела, как я понимаю, нет.

— А уж массам до масс тем более никакого дела нет, — сказала Беретка.

— Давайте вернемся к «никакому человеку», — попросила Келли.

— Понятие «никакой человек» связано с красотой. Такое понятие, как красота… даже если эстетика… такие понятия не используются в исторической науке.

— Почему? Сколько всего творилось ради красоты! Та же Троянская война как пример.

— Действительно… но, наверно, считалось, что это не научно.

— Начинать войны из‑за красоты действительно не научно. Но их же начинали, — Келли улыбнулась.

— Это из науки как‑то выпало. Да из нее очень много всего выпало… Наверно, потому, что в последнее время из‑за красоты войн не начиналось.

— Последнее время – это не критерий. А исторической науке известно, что красивые люди более склонны к войнам, чем не красивые? Я думаю, что без дат и без карт история еще может существовать, — сказала Беретка, — но без понимания красоты, или эстетики… У истории есть закономерности. Закономерности остаются закономерностями без всяких дат, а последовательности остаются последовательностями. Более того, без дат их легче вычислять, потому что часы народов не обязательно совпадают с часами хронологии.

— Вы все время толкаете меня на запретную территорию, — грустно сказал Историк.

— Мы божественны, — размеренно и гордо сказала Беретка, — нам можно.

---

— Вы знаете… На самом деле у исторической науки есть свой скелет в шкафу. Дело в том, что вся эта наука имеет в основе один миф…

— Это сказка про Красную Шапочку?

— Да… кто вам сказал… ах, впрочем, эту тайну вы все равно не раскроете. Ее некому раскрывать. Я много об этом думал, и у меня появилось свое, особое мнение о Красной шапочке.

— Меня это жутко интересует, — сказала Беретка.

— Вы представляете, что такое вирус? Просто вирус, или компьютерный вирус. Не важно. То ли сказка о Красной Шапочке была вирусом, то ли эта сказка была носителем для вируса… Вирус – это вирус нелогичности, вызвавший мировую эпидемию. Потому нелогичность везде и во всем. После того, как эта сказка проникла в науку, из нее стала уходить логика. И стали уходить люди, приверженные логике. И всё, всё стало нелогичным.

— А логике можно научить? – спросила Келли.

— Я думаю, правилам логики научить можно, — сказала Беретка, — но люди резко делятся на две группы: одни применяют логику, а другие не применяют. Правилам научить можно, а свободному применению – нельзя. Я думаю, способность логического подхода – она врожденная. Как и любопытство.

— Я соглашусь, — сказал Историк, — если бы логике можно было научить, в гуманитарных науках все бы давно научились применять логику. Логика – это главное! Такое мое скромное заключение. Но они не научились. Они именно потеряли логику. А в этих науках есть только массив данных и логика!

— Логике нельзя научить, как и любопытству, — сказала Келли.

— А сказка про Красную Шапочку нелогична, — вспомнила Беретка.

— Она совершенно нелогична. И насколько она нелогична, настолько нелогична современная историческая наука. Потому что сказка есть фундамент.

— Но как эта сказка оказалась фундаментом исторической науки? — спросила Келли.

— Понимаете, после того, как ради политкорректности были отменены даты, на это место нужно было что‑то поставить.

— А какой была древняя система?

— В древние времена летоисчисление определялось цифрами. Но поскольку у разных народов были разные цифры, было решено от цифрового летоисчисления отказаться. Разные системы летоисчисления могли вызывать конфликты и были политически некорректны – люди могли болезненно воспринимать год, написанный чужой цифрой. Более того – с цифрами были связаны негативные события в жизни народов, которые тоже могли оскорбить чьи‑то чувства. Поэтому были принята существующая сейчас система двенадцати животных. Сейчас год быка, за ним будет год тигра. Через двенадцать лет круг повторится. И никаких конфликтов. Но тоже никому этого не говорите… Не то что секретно, но… сами понимаете.

— С картами произошла та же история, — протянула Келли.

— Конечно. Ничто так не разжигало конфликты, как карты.

— Как я понимаю, после отмены дат и карт на их место в исторической науке была поставлена сказка про Красную Шапочку. И все ссылки, которые вели к датам и картам, были перенаправлены на эту сказку, — Беретка вопросительно посмотрела.