Приключения Огуречной Лошадки

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Тётка Полина шла по тёмной улице. Моросил дождь. Осенний ветер трепал её юбку, а этой негодяйки Алексашеньки и след простыл. Споткнувшись о корень, тётка Полина едва удержалась на ногах. Она уцепилась за мокрый ствол дерева, шляпка съехала ей на глаза, и она остановилась, чтобы отдышаться.

— И где эту оторву носит! — ругалась она. — Ночь на дворе, а она опять где-то рыщет. Какие это дела у неё на стороне? Гимнастику стала делать по утрам. Перед зеркалом вертится. Уж не завела ль себе какого-нибудь козлика рогатого?

Так, невесело рассуждая, брела она от дома к дому. Посёлок спал. Один-единственный фонарь качался на ветру, и тени голых веток шевелились на земле. Тётка Полина остановилась напротив дачи соседа и прислушалась. Из гаража доносилось пение.

— Трум, трум, тру-ля-ля! — пел Дачник-неудачник.

В ночной тишине хорошо было слышно его довольное мурлыкание.

«Изобретает что-то! — догадалась тётка Полина. — Интересно, что?»

Маленькое окошко было под самой крышей. На забор ей влезть не удалось. Тётка Полина попрыгала, покрутилась и, задрав юбку, быстро вскарабкалась на развесистую липу. Толстый сук как раз нависал над крышей гаража, и тётка Полина, растянувшись на нём, приникла щекой к мокрому стеклу. Дождь усилился. Со шляпки капало на нос, но тётка Полина, забыв обо всём, вела наблюдение. И вот что она увидела.

Дачник-неудачник делал из железок какую-то… машину не машину, а непонятное что-то: к жестяному бочонку на четырёх кривых ножках он прилаживал самоварную трубу, загнутую наподобие морды. На «морде» мигали глазки-лампочки. Труба качалась, не хотела прилаживаться. Изобретатель кряхтел, сопел, но всё же винтики вошли в нужные дырочки. И тётка Полина вдруг увидела в этой железяке что-то похожее на свою козу, только без рогов и хвоста.

— Вот ты где! — услышала она ехидное блеяние Алексашеньки. — Ночь-полночь, я все копыта сбила, тебя разыскивая, а ты по деревьям лазишь да в чужие окна бе-е-льма пялишь!

Тётка Полина от неожиданности соскользнула с мокрого дерева и полетела во тьму.

В толстом махровом халате и тёплых шерстяных носках Повар уютно покачивался в кресле-качалке. Дождь за окном, а у него тепло. На плите шкворчит сковорода, закипает чайник, а на коленях урчит кот. Но самое приятное было не это, а вот что: Повар читал свой любимый журнальчик «Чудеса и приключения». Интересно-о-о! И чего только не бывает на свете! И обо всём пишут, пишут, пишут! А на последней странице призывают писать всех, кто был свидетелем какого-нибудь чуда.

— И напишу! И ещё как напишу! — заволновался Повар. — Огурец-то этот ходячий — чудо? Ещё какое! Может, и меня напечатают.

Повар согнал на пол кота, выпил большую кружку крепкого чаю и достал с полки толстую чистую тетрадь.

Только в марте, когда почернели и осели сугробы, Дачник-неудачник выкатил из гаража свой мотоцикл и, веером разбрызгивая весеннюю грязь, умчался в город. Вслед за ним и Повар с большим кожаным портфелем поехал в редакцию журнала «Чудеса и приключения». А вернулись с целой толпой журналистов, учёных, студентов, астрологов и прочих деловых людей. И вскоре телевизоры во всех странах заговорили об одном и том же чуде — об Огуречной Лошадке.

Наступила весна. Катя приехала на дачу и бегом, раньше всех, ворвалась в дом.

«Зёрнышки! Как же я забыла! Там, в кармашке красного платьица… Посади! Ведь Лошадка сказала ясно: «Посади, и у тебя будет целый табун Огуречных Лошадок».

Открыв дверцу скрипучего гардероба, она сразу же увидела своё платьице, красное в горошек. Катя сунула руку в карман и нащупала крепко завязанный узелком носовой платок.

«Вот они! Целы! Надо сейчас же их посадить», — решила Катя и побежала в сад.

Она нашла возле сарая лопату и уже собралась устроить грядочку, как вдруг у её ног зашевелилась трава и чёрный гладенький Крот открыл дверку своей норки.

— И как это я не заметила её раньше? — ахнула Катя. — Вот же, у самой ноги, не кочка, а зелёная крыша, и не сучочек, а труба торчит, такая маленькая, и фонарик у входа.

Крот деловито вытащил на свет лопату, маленькую тачку и подслеповато прищурился на девочку: опасно или нет? Может, сбежать?

— Не бойся, — шепнула Катя, — я…

Она не успела сказать, что любит кротиков и рада его видеть, как вдруг Крот моментально дал задний ход: фьють — и нет его вместе с тачкой.

— Он тебя не знает, вот и испугался! — сказал кто-то очень тоненьким, скрипучим голоском.

Это был Муравей.

В полосатой тельняшечке, в кепочке набочок, он сидел на еловой шишке и болтал ножками.

— Привет! Узнаёшь старых друзей?

— Конечно! Здравствуй, Муравей.

Катя не верила своим глазам: всё снова, как раньше. Продолжается!

Муравей свистнул, и из травы вылезли муравьишки, очень похожие на папу, — девочки и мальчики. Мальчики в трусиках, девочки в юбочках и с куколками в лапках.

— Вот знакомься — моя семья. — И приобнял жену Муравьиху. — Уходим мы отсюда, — доверительно сказал он. — Житья не стало: дым, чад… Кроты уже перебрались поближе к лесу. Вон последние уходят. — И Муравей кивнул вслед Кроту, который снова вытащил свою тачку из норы и торопливо покатил её, виляя между камешками на дороге. — И нам пора! Увидимся! — крикнул Муравей и исчез в траве.

«Странно это всё, странно», — как во сне, подумала Катя.

— Катя! — крикнула из дома бабушка. — Помоги мне сумки разобрать! Куда ты подевалась?

Катя сунула платок с семечками в карман и улизнула на улицу.

Оглядываясь по сторонам, она шла и не узнавала родной посёлок. Всё суетилось. Спешно мели и подчищали дорожки в садах, перекрашивали заборы, меняли названия улиц и переулков. Катя помнила, что улица, по которой она шла, прошлой весной называлась «Ул. Пер. див.», то есть «Улица Перекопской дивизии». Теперь же на табличке значилось: «Ул. Ог. Лош.», то есть «Улица Огуречной Лошадки». И на маленькой площадке перед входом в парк раньше посреди клумбы бил фонтанчик из разинутого ротика золотой рыбки. А теперь посреди розочек стояла на постаменте бронзовая Огуречная Лошадка. Будто остановившись и присев на задних ногах перед прыжком, она вскинула вверх передние копытца, а на спине у неё сидела девочка, тоже бронзовая, в ромашковом венке, и её голые пятки весело торчали вверх.

«Это, кажется, я», — остановилась Катя.

Возле памятника толпились иностранцы. Три группы. И экскурсоводы на трёх языках объясняли, что к чему и почему.

«И когда это всё успело сделаться? Может, она где-то здесь? Ведь говорят же о ней все: на базаре, на станции, в магазине. Спросить бы у кого, узнать, — думала Катя, бродя по дорожкам парка. — Может быть, она не пропала? Надо позвать её».

Катя оглядывалась, ища глазами, где бы сорвать травинку — узкую и остренькую, чтобы натянуть её струной в ладонях и дунуть хорошенько. Вдруг она появится!

Но травы, высокой сочной травы, не было. Там, где мощно кустились репейники и осот, там, где ещё в прошлом году было ослепительно много одуванчиков, теперь щетинилась постриженная, как под машинку, жёсткая травка. Газончики, газончики, а на них белые столы и стулья под пёстрыми зонтами: кафе, бистро и реклама, реклама…

Вдруг девочка увидела разноцветные ветряки и вертушки над крышей знакомого дома. «Вот кто мне нужен — Дачник-неудачник. Он всегда интересовался Лошадкой больше всех».

Дачник-неудачник давал интервью иностранцам. Седые фрау и герры щёлкали фотоаппаратами, жужжали кинокамерами, заглядывая в каждый закоулок невероятно интересной дачи. Вот когда пробил звёздный час Дачника-неудачника. Он ходил большими шагами вокруг своего сарая-мастерской, размахивал руками, объясняя, откуда Огуречная Лошадка разбегалась и как взлетала над забором. Он давал автографы и принимал красивые позы на фоне памятного монумента, сооружённого им посреди двора. Это была конструкция! Маленький бочонок из-под пива с самоварной трубой вместо головы.

Катя, удивляясь всё больше и больше, вошла в раскрытую настежь калитку. Хозяин, не переставая улыбаться иностранцам, распахнул Кате свои объятия.

— Да вот же она, эта чудесная девочка! Подружка моей Огуречной Лошадки! — И, притянув Катю к себе, он широко улыбнулся сразу во все видеокамеры и фотоаппараты.

— Пустите меня! — Катя вырвалась и бросилась бежать.

Дом Повара сиял как новогодняя ёлка, вспыхивая зелёным и красным неоновым светом. Нож и вилка, торчащие из рекламной курицы над входом, давали понять, что здесь вас вкусно и досыта накормят. Жирный дух шашлыка поднимался к небесам, заглушая запах скошенной травы.

Повар, всё такой же тощий, у раскрытого окна своей кухни деловито стучал ножом, и на весь переулок пахло жареным. Заметив Катю, он заулыбался и замахал руками, приглашая её зайти.

Во дворе у Повара толпились туристы. Он угощал их рассольником и огуречным салатом «Лучший друг». При этом он успевал помешивать поварёшкой в большом котле и раздавать автографы. В витрине посреди закусок красовалась его новая книга — бестселлер «Зелёный пришелец». На обложке Катя узнала себя верхом на Огуречной Лошадке. Бежать отсюда! Немедленно!

Дорога привела её к старому, заброшенному аэродрому. Здесь они с Огуречной Лошадкой много раз скакали, разгоняясь, прежде чем взлететь. Только здесь пока ещё ничего не изменилось. Между плотно пригнанными каменными плитами прорастала гусиная травка и подорожник. Катя сорвала травинку, зажала её ладонями так, что та натянулась зелёной стрункой, и дунула. Раздался переливчатый долгий звук. Катя засмеялась… и вдруг — ту-дух, ту-дух, ту-дух! — к ней мчалась, закинув рогатую башку, коза Алексашенька.

— Всё… всё… всё… не могу… не… не могу больше… — тяжело поводя боками, проблеяла она, валясь с копыт.

Некоторое время она лежала, будто в обмороке, потом засучила ногами, дёрнула хвостиком и поднялась.

— От кого это ты так удирала? — спросила Катя.

— Ни от кого. Я тренируюсь. — Алексашенька перевела дух.

— Зачем?

— Зачем-зачем… Всё-то тебе расскажи. Полина говорит, что мы с Огуречной Лошадкой сестры, что мы с ней родные по матери, только отцы у нас разные. А так — и происхождение, и воспитание, и даже внешность у нас как у близнецов.

Катя от удивления не могла вымолвить ни слова. Коза поняла, что круто загнула.

— Ну да, ну да… Вымя и рога… ну, ещё шерсть и всё такое прочее, — мямлила она, смягчая сказанное. — Всем этим я пошла в отцовскую родню, но вот четыре ноги, копытца, зелёные глаза и кроткий нрав — это нам с Огуречной Лошадкой досталось от мамочки. Фу, как я заболталась, а мне надо работать над собой. Всё вроде получается: и скорость есть, и резвость, вот только полётности нет. Но это даётся тренировкой. — Коза уже присела, чтобы скакнуть и умчаться, но вдруг передумала. — Слушай, хочешь прокатиться? Садись, садись, — подставила она спину, — я ещё никого не катала.

Катя потопталась нерешительно.

— Да садись же, не стесняйся! — пританцовывала от нетерпения Алексашенька.

И Катя села.

— Ну как?

— Нормально, — вежливо ответила Катя, чтобы не обидеть козу. Ей было жёстко, тряско, она уже пожалела, что согласилась кататься, а коза всё не унималась.

— Ещё немного, и я буду летать. Главное — секрет разгадать, как это делать. Ты ведь, наверно, знаешь? — скосила она на Катю жёлтый глаз. — Научить можешь? Ты не думай, я отблагодарю! Я ведь как мыслю, — доверительно рассуждала она, — я ведь знаю, что настоящей-то твоей Лошадки нет. А я — вот она! Её, прежнюю-то, кто видел? Ты, Полина, Повар да этот горе-изобретатель, — труся по аэродрому, болтала Коза. — Полина за меня всегда. Это точно. Испытано. А эти два недоумка ничего не докажут. Да и кто их слушать станет?

«Как бы соскочить?» — думала Катя.

Ей стало как-то стыдно. Она тут же пожалела, что согласилась прокатиться на этой проклятой козе. И спина у неё какая-то колкая и костлявая, и воняет от неё чем-то. Зелёнкой, что ли?

— Теперь я — Огуречная Лошадка! Я! — радостно вопила коза, набирая скорость.

Катя изо всех сил держалась за рога. Её трясло и мотало просто ужас как!

— Сто-о-о-й! Стой! — кричала она, но коза ничего не слышала.

Выпучив жёлтые глазищи, Алексашенька орала, перекрывая ветер:

— Береги-и-ись! Разойди-и-и-сь! Задавлю-ю-у-у!

Вдруг где-то у козы под мышкой запищал телефон. Коза тормознула, подняв тучи пыли, и заблеяла в мобильник.

— Да! Я. Я. Порядок… Понято… Забиваем стрелку через час. О'кей!

Катя уже совсем было сползла с её тощей спины, но коза почувствовала её намерение удрать и, ловко подкинув её задом, чтобы не съезжала, радостно затараторила:

— Ты мне нужна. У меня теперь есть спонсор, такое шоу закрутим! «Девочка и Огуречная Лошадка!» В общем, соглашайся! Я — Огуречная Лошадка, а ты — моя девочка.

Они уже подъезжали к опушке леса. Над деревьями высоко поднимался единственный дуб. Старый знакомый. Здесь была мягкая гусиная травка, и Катя приготовилась падать. Она отпустила рога и кубарем полетела в кусты.

На ветке дуба сидел Дятел. Да-да! Всё в том же, но теперь слегка потёртом чёрном жилете и в красном, немного полинявшем картузике.

— Дятел! Здравствуй, Дятел!

Дятел церемонно поклонился и шаркнул ножкой:

— С мягкой посадкой. Ты что, с дуба свалилась?

— Да нет, это я с козы Алексашеньки, — вставая и отряхивая платье, засмеялась Катя.

— А она здесь всё время тренируется. Пойдём ко мне в гости, — приплясывал Дятел на ветке. — Потолкуем, чайку попьём, славно проведём вечерок. Я, признаюсь, старый сплетник, очень люблю всякие новости!

— А что белки? Как они? Живы-здоровы? — спрашивала Катя, ставя ногу на нижнюю ступеньку знакомой лесенки, иссушенной солнцем и ветрами.

— О! Профессор Хвостатов пережил большое горе. Белочка заболела от простуды и умерла в феврале, когда были сильные ветры и морозы. Он очень плакал. Но пришла весна, и он снова женился. И знаете, Катенька, кажется, опять очень удачно. Его новая жена — Кротиха. Да-да! Надо же, совершенно противоположные натуры, абсолютно разные характеры. И вот тебе на! — Дятел пожимал плечами, крутил носом, и непонятно было, рад он за профессора или осуждает его.

Он открыл маленькую круглую дверцу и пропустил гостью в своё гнездо.

— А я, знаете ли, убеждённый холостяк, — вздохнул Дятел. — Живу один. Была у меня жена Дятлиха — настырная, носатая, упрямая! Упрётся в своё — и долбит, и долбит… Но я её передолбил, и она меня бросила. Вот теперь один.

Кате было всё это удивительно и немного смешно, но она боялась, что Дятел перестанет рассказывать ей свои трогательные истории, и слушала, не сводя с него глаз.

— А вчера я влюбился в Синицу, — радостно блестя глазами, продолжал он почему-то шёпотом. — Умница! Красавица! Певица! Но разве она пойдёт за меня, дурака старого? — Бедняга сокрушённо вздохнул.

Катя с любопытством оглядывалась. По стенам развешано множество полочек, сделанных из сучочков и щепочек. Они были набиты всякой всячиной: журналами, растрёпанными книжечками. Как-то бочком в угол входил маленький письменный стол, к которому были привёрнуты чёрные тисочки. Лежали отвёртки, молоточки, лупа, а в выдвинутых ящиках, в коробочках и баночках теснились мелкие винтики-шурупчики и прочая мелочь.

— Вот так и живу. Чиню магнитофоны, часы, телевизоры.

На этом же столе стояла сковородка с жареными семечками и закопчённый заварочный чайник.

Самодельный деревянный абажурчик бросал полосатые тени на потолок и на потёртый коврик на полу. Катя почувствовала себя очень уютно. Она с удовольствием уселась в старое плюшевое кресло, такое продавленное, что оно напоминало гнездо.

— С ножками, с ножками! — подсказал Дятел. — Залезай без церемоний.

И Катя, скинув босоножки, поджала под себя ноги. Маленький, чуть больше спичечного коробка телевизор мерцал в углу. Знакомые дикторы вели свои передачи, и нахальная реклама всё время перебивала их: «Огуречный лосьон», «Огуречный крем», «Огуречный шампунь»… И везде — на банках, пузырьках и этикетках — красовалась её Огуречная Лошадка и она сама у неё на спине в ромашковом венке.

— Что за чудеса! — изумлялась Катя.

— Ну, поняла теперь, почему тут все с ума посходили? — рассмеялся Дятел.

Он налил Кате чаю в большую синюю чашку и сам присел рядышком с такой же большой кружкой. Когда был выпит весь чай, Катя знала все секреты всех жителей леса. И Дятел тоже узнал один секрет — Катин. Про заветный узелочек с семечками от Огуречной Лошадки.

Поклявшись страшной клятвой: «Чтоб мне остаться без носа, если проболтаюсь!» — Дятел попрощался с Катей до завтра.

— Осторожней, не упади! Держись за перила, — заботливо напомнил он, высунув нос из-за двери.

С соседней ветки шарахнулись две вороны. Они, как всегда, подслушивали.

Тётка Полина примчалась с рынка на велосипеде, приткнула руль к забору, нацепила очки и, выхватив из корзины на багажнике газету, принялась читать. Потом забегала по дому, чертыхаясь и ахая.

— Это что ж это делается-то! Ай-ай-ай! Вот знать бы, соломки бы подстелить… В руках, можно сказать, миллионы держала и упустила! — бормотала она, направляясь в огород к огуречной грядке. — Вот! Вот это место! — бормотала она. — Здесь она, моя ласточка, моя тютюлечка и родилась! Я, можно сказать, мать её родная, поливала её, подкармливала! А теперь, выходит, я одна остаюсь ни при чём!

И, решительно развернувшись, Полина понеслась назад к дому. Вскоре она вынесла доску, на которой обычно раскатывала лапшу. Теперь на ней, хотя и криво, но ярко, цветными фломастерами, было написано: «Здесь родилась Огуречная Лошадка!» Полюбовавшись своей работой, Полина приколотила доску над калиткой и принялась наводить чистоту и красоту.

— И у меня все о'кей! Культур-мультур не хуже чем у людей.

Она выдирала бурьян, расчищая дорожку от огуречной грядки к калитке, посыпая её песочком, ровняя, притаптывая.

С этим огуречным бумом Полине было не до козы, а та где-то пропадала. Совершенно от рук отбилась.

— Ну, вернись только. Я тебя выдою и выдеру.

Коза вернулась на другой день к вечеру, и не одна. Возле неё похаживал и по-деловому осматривал потолок, стены, крышу, окидывал взором усадебный участок какой-то элегантный старичок с хризантемой в кармашке сиреневого пиджака.

— Проходите. Это моя домработница, — кивнула она на Полину.

Бедная старушка попятилась и села мимо стула. У её козы не было рогов! Хвостик был теперь похож не на кисточку для бритья, а остреньким шильцем торчал вверх. Куда-то делось вымя, вся она была гладко выбрита. И это ещё не всё. Она была зелёная и отлакированная до блеска!

И начался суровый разговор.

— Какое тебе молоко копеечное! — топала ногами коза. — Я такое дело раскручиваю! Сама ж говорила: похожа, похожа, а теперь опять за своё? Молоко ей подавай! У меня уже всё получается. Я, может, завтра взлечу!

— Да будет тебе! Взлетела одна такая, — махнула рукой бабка. — Где взлетишь, там и сядешь.

— Завтра у меня встреча с испанцами, послезавтра — с итальянцами. Я уезжаю на гастроли в Америку!

Болтая, Коза раскладывала по столу, кровати и подоконнику фотографии.

— Узнаёшь? То-то!

Яркие снимки изображали Алексашеньку в виде Огуречной Лошадки. Вот она резвится с детьми на песчаном острове среди пальм и фламинго. Вот она летит с девочкой на спине над морями-океанами, а вот скачет по горам по долам.

Ахая и близоруко щурясь, тётка Полина рассматривала фото.

— Вроде… ты. Или не ты? — недоумевала она. — И когда успела-то? Море, горы… Разве ты где дальше этого леса была?

— Ой, вооще! Вот серость! Это ж современная техника! Компьютерная графика! — блеяла Алексашенька, выкатывая свои зелёные глазищи. — Как, похожа я на Огуречную Лошадку? — победно наступала она на Полину. — Вот то-то и оно, что похожа!

— А я-то теперь как же? — взмолилась Полина.

— Со мной не пропадёшь. Будешь у меня по хозяйству. Не реви, не реви. Лучше делом займись — грязищу развела, ступить некуда! Да пошевеливайся! А я в косметический кабинет. Массаж да макияж… Оттуда сразу на вернисаж. Вернусь, как освобожусь, ближе к ночи.

За калиткой раздался нетерпеливый автомобильный гудок. Коза чмокнула Полину в щёчку и, виляя задом, процокала по лестнице.

— Гуд бай!

— И на кого ж ты меня бросаешь! — завыла Полина. — Как же?.. За что же? — Она заголосила на весь посёлок и выбежала за калитку, но её Алексашеньки и след простыл.

Только пыль долго стояла туманом, оседая на сирени.

Наутро к Кате прибежал Повар.

— Их надо немедленно разделить поровну.

— Что? Что такое? Я ничего не понимаю! — отбивалась от него Катя.

— Я имею в виду волшебные семечки! Вот! Вот же они! В твоём кармане!

Подлетели две вороны.

— Не зажимай! Мы знаем, они у тебя! Мы всё слышали!

— Вот-вот! Весь посёлок знает, а она не знает! — не отставал Повар. — Я протестую! Семечки общие! Это народное добро! И нечего присваивать! Это грабёж! Подсудное дело! Я требую конфисковать и посеять!

Повар разгорячился, стал красным и размахивал руками, призывая свидетелей. Зеваки собирались, толпились вокруг него. Воодушевлённый их поддержкой, он влез на перевёрнутый мусорный ящик и заговорил громко, на весь посёлок:

— Товарищи! Граждане! Дамы и господа! Семечки волшебные! Посев взойдёт немедленно. И тогда, вы представляете, вырастет целый эскадрон Огуречных Лошадок. Это будет грандиозно. В наших лесах будут пастись табуны Огуречных Лошадок. Они будут размножаться на лужайках и полянах. И наш лес станет знаменитым. Ничуть не хуже африканского заповедника. Львы, носороги, слоны, бегемоты — это всё старо и немодно! Это пройденный этап. И охота на них никого нынче не удивляет. А тут такое невиданное чудо. И где? В нашем скромном, ничем не знаменитом лесопарке! На нас с завистью оглянется весь мир. Все туристы сразу ринутся сюда. Тут такое развернётся! Такое завертится-закрутится! Рестораны, кафе, бистро, пивные, чайные, торговля с лотков! И везде угощения будут готовиться по рецептам моей фирмы. Огуречные Лошадки во фритюре! С подливкой! Жареные, солёные, печёные… Бесконечное количество вариантов. И на всех этикетках мой портрет в обнимку с Огуречной Лошадкой. А если вы выберете меня президентом фирмы, я сделаю каждого из вас счастливым. Это однозначно!

Но Повара уже сталкивали с мусорного ящика, и пробившийся сквозь толпу Дачник-неудачник размахивал лётным шлемом, зажатым в кулаке:

— Граждане соотечественники, помогите убедить девочку! Девочка! Ну что ты упрямишься? Почему не хочешь дать дорогу прогрессу? Ведь это же свинство: зажимать семечки. Как собака на сене, честное слово… Ну, не хочешь поделиться по-честному — продай. По доллару за штучку. Ну по два… ну по десять! В конце-то концов! Мы скинемся! Соглашайся. Не то худо будет. Силой возьмём!

Катя еле выбралась из толпы. За ней побежали все желающие иметь во что бы то ни стало свою собственную Огуречную Лошадку. Несли наскоро намалёванные плакаты: «Огуречную Лошадь — каждому!»

— Дятел — предатель! Дятел — предатель! — твердила Катя, и слёзы мешали ей смотреть под ноги.

— Я не виноват! — раздалось у неё над головой.

Дятел, взъерошенный и несчастный, в съехавшем на макушку картузике летел рядом с ней и кричал на лету:

— Я не виноват! Поверь! Нас подслушали! Мои соседки — вороны. Это они разболтали! Я не предатель.

Катя свернула в первый же переулок и… налетела на тётку Полину. Та поймала её в крепкие объятия:

— Детка! Да кто за тобой гонится? Пойдём ко мне. У меня отсидишься. Отдохнёшь. Молочка попьёшь! Не плачь, детка, молчи, молчи… — Будто напевая, убаюкивая, вела она её к дому.

Катя понемногу успокаивалась, а тётка Полина уже взбивала подушки.

— Вот и хорошо. И ложись на постельку, и засыпай, — пела тётка Полина, разувая её и укладывая поудобнее. — Спи, глазок, спи, другой… Баю-бай! Баю-бай!

Сквозь сон Катя слышала, как Дятел стучал клювом в стекло, будто предупреждая её об опасности, но не в силах была оторвать голову от подушки.

А Полина, не теряя времени, обшаривала её.

— Что получится у моей Алексашеньки, ещё неизвестно. А у меня — вот оно! Своё! — подкинула она на ладони украденный узелочек с семенами. — Посажу и озолочусь! И ни от кого не завишу.

Катя проснулась только под вечер. Сунула руку в карман. Узелочка не было. На форточке сидел Дятел и стучал клювом в стекло. А над ним радостно орали вороны:

— Обокрали! Обокрали! Обманули дурака на четыре кулака!

— Горе-то, горе… Плачь не плачь — не вернёшь. — Дятел только качал головой. — Пойдём-ка к профессору Хвостатову. Он умный, а Кротиха у него ещё умней.

Профессор мыл посуду. Кисточки его ушей и хвост ещё больше поредели, но глазки светились тихой радостью.

— Кротя! Кто к нам пришёл! — воскликнул он, снимая фартук, и бросился обнимать Катю.

Дятел, смущённо и радостно улыбаясь, топтался рядом.

Кротиха, в бархатном коричневом халате, в золотых очках, выплыла из своей спаленки с журналом в толстой лапе.

— Мивый! Постафь сяйнисек, а то у меня стой-то гоовка боит…

— Да что там! Мы сейчас поможем! — отозвался Дятел.

Вдвоём с профессором они быстренько собрали угощение. Дятел открыл клювом банку сардин. Хвостатов — чик-чик-чик — нарезал хлебушка. Катя заварила чай.

— Вот и снова вместе! — потирая сухонькие лапки и улыбаясь, сказал профессор.

— А мы по делу, — с ходу начал Дятел.

Катя и моргнуть не успела, как он всё рассказал. Профессор слушал, качая головой, и кисточки его ушей тоже мерно покачивались. Он не знал, что делать. Зато Кротиха, оторвавшись от своего журнала и глядя поверх золотых очков, вдруг сказала:

— А сто вы войнуетесь-то? Подумаес, деёв-то. Пускай себе сазают семеськи. А уязай мы снимем. И фсё. И ясатки — насы!

— А как? — почесал Дятел в затылке.

— А вот как: мои ётственники зывут в огоёде у тётки Полины, и у этого изобьетателя дуяцкого, и у этого дуяка Повая. Сказу им, стоб стаязыли, а как поспеет уязай — съязу собияли. Нотью. Когда темно. Вот и фсё! И фсё в поядке! Насы фсе ясатки! — И Кротя засмеялась так, что её бархатное брюшко заколыхалось.

— А что! — Дятел подпрыгнул и посмотрел на всех одобрительно. — Нам больше ничего не остаётся делать.

От радости, что всё ещё можно спасти, и Хвостатов, и Катя, и Дятел развеселились. Хвостатов подсел к своему фортепьяно и сыграл весёлую полечку. Кротя слезла с дивана и, навалившись на плечо дорогого муженька, запела каким-то невероятно тоненьким голоском:

А вороны всё носились над посёлком и орали: «Кража века! Кра-кража века!» Повар и Дачник-неудачник решили не тратить время зря и в окружении сочувствующей толпы ещё выше подняли свои транспаранты и пошли на штурм Полининой дачи.

Тётка Полина в это время спешила в огород, чтобы немедленно посадить семечки. Повар и Дачник-Неудачник крепко схватили её и принялись качать. «Да здравствует наша лучшая молочница!» — ревела толпа и, радостно вопя «ура!», подбрасывала её до тех пор, пока из неё вместе со шпильками и мелочью не вылетел узелочек с семенами. Повар упал на него животом, но Дачник-неудачник успел упредить его, наступив на платочек сапогом. Через минуту они уже катались по земле, отнимая его друг у друга. Опомнившись, тётка Полина кинулась сверху и крепко вцепилась зубами в орден на жирной груди Дачника-неудачника, а цепкие пальцы запустила Повару за шиворот. Оба завизжали. Один от оскорбления, другой от щекотки, и все трое покатились по земле. Вырываемый друг у друга жадными руками узелочек вдруг развязался, и семечки рассыпались.

— Чур, мои! — Толкаясь, они стали сгребать горстями землю вместе с окурками и мусором и рассовывать её по карманам.

Ну и свалка была! К ним кинулись со всех сторон сочувствующие представители из толпы. Кому удалось схватить одно-два зёрнышка, считались счастливчиками. Они поскорее выдирались из куча-мала и бежали домой сажать. А другие, вздыхая и сетуя, что им, как всегда, не повезло, расходились по домам.

Тётка Полина вернулась домой лохматая, без пуговиц и в одном башмаке. Разжав кулак, она высыпала на ступеньку лестницы горсточку пыли с двумя окурками и подсолнечной лузгой. Огуречных семечек — ни одного. Бедная тётка Полина заплакала. Потом тяжело встала, доковыляла до угла дома, умылась дождевой водой из бочки:

— Ну и ладно! Не больно-то и хотелось. Тьфу на них!

Дачник-неудачник не торопился сеять драгоценные семена. Их было всего пять. Он тщательно очистил их от пыли, положил на блюдечко на мокрую тряпочку и накрыл стаканом. А сам поспешил в сад, где уже давно ждала посадки специально возделанная грядочка. Земля здесь была просеяна через сито, удобрена и разровнена частыми грабельками. Он обошёл её кругом, полил хорошенько из лейки и вернулся на террасу.

Стакан торчал над столом. Огромные стебли, как пять пальцев, поднимали стакан всё выше и выше. Семечки дали могучие побеги. Мгновенно! Дачник-неудачник схватил блюдце и, придерживая качающиеся ростки, понёс его осторожно к грядке.

Не успел он опустить корешки в землю и примять её вокруг, как бледно-зелёные семядоли раздвоились и превратились в пропеллеры. Они завертелись на ветерке. От удивления бывший авиатор остолбенел.

— Схожу с ума, — теряя сознание, повалился он в смородиновый куст.

Очнулся он, когда процесс развития волшебных семян уже шёл полным ходом. Из грядки наполовину вылезли хорошенькие фюзеляжики, распрямлялись поблескивающие алюминием крылья. Ещё мгновение, и один за другим в небо вырвались пять блестящих самолётиков. Они сверкнули на солнце серебристыми рыбками и растаяли в вечернем небе. Всё. Будто и ничего не было. Бедняга остался сидеть под смородиновым кустом в полном недоумении.

Наконец он поднялся. Тяжело ступая, подошёл к умывальнику, долго смотрел на себя в зеркало. Умылся, на всякий случай.

— Чудеса! — потряс он головой. — Интересно, что у Повара получилось?

И он, крадучись, на цыпочках, подбежал к забору и сквозь щели в штакетнике стал высматривать, что там и как.

У Повара было всё замечательно. Уже зеленели огуречные листочки. Они увеличивались прямо на глазах, разрастались, из-под них высовывались жёлтые длинные бутоны и, тут же лопаясь, раскрывались в большие жёлтые цветы. Они были величиной с настоящие граммофонные трубы. Повар довольно потирал ручки. Вот сейчас что-то произойдёт и эти гигантские душистые граммофоны превратятся в Огуречных Лошадок!

В ожидании необыкновенного зрелища на забор со всех сторон мало-помалу влезали зрители. Правда, сначала они только скромно заглядывали в щели и через штакетник, но потом, подпираемые любопытствующей толпой, поднимались всё выше и выше и наконец без зазрения совести почти по пояс перевесились через забор.

— Вот это да! Ну и ну! — ахали со всех сторон.

— Кыш! Куда вы?! — спохватился Повар.

Но забор затрещал и со скрипом повалился на кусты крыжовника и малины. А раз забора нет, то чего уж теперь, чего стесняться-то!

И все, сгорая от любопытства, полезли вперёд. Повар, не в силах сдержать оголтелую толпу, растопырив руки, бегал вокруг грядки, где, набирая силу, мощно цвели гигантские цветы.

— Эй, передние! Встаньте пошире! Присядьте! Пригнитесь! — кричали, напирая, вновь прибывшие ротозеи.

Повар со слезами на глазах умолял разойтись, не лезть и наконец заорал в отчаянии:

— Караул! Милиция!

Да где там! Какая милиция, когда все милиционеры сами давным-давно свешивались со столбов и деревьев, обнимая их крепкими ручищами и коленками.

Когда приехали корреспонденты и попытались с камерами и фотоаппаратами пробиться к месту происшествия, снимать было нечего. Грядку сровняли с землёй. Усталые, но довольные, что всё увидели своими глазами, очевидцы расходились, волоча на ногах обрывки жёлто-зелёной ботвы. А вдоль по просёлочной дороге машина «скорой помощи» увозила похохатывающего Дачника-неудачника.

Муравей тащил семечко. Оно елозило по спине, сползало то на один, то на другой бок. Но он, спотыкаясь и покачиваясь, всё же шёл и шёл по лесной дороге, огибая огромные сосновые шишки, взбираясь на скрюченные корни, как на горные вершины, и спускаясь вниз. Перелезая через толстый сук, преградивший ему дорогу, Муравей потерял равновесие и кубарем полетел вниз, но и, прощаясь с жизнью, не выпустил добычу, а ещё крепче вцепился в неё лапками.

Куда его занесло? Он открыл глаза: темно. «Нора, что ли, чья-нибудь? — рассуждал он, вытряхивая песок из карманов. — Темно-то как. У норы должен быть выход, — быстренько сообразил он, — значит, где-то должен быть свет. А тут глухо».

Он испугался. Тараща глаза в темноту, он вертел головой, тыкался туда-сюда, но вокруг только осыпалась и уплотнялась земля. Всё. Не выбраться.

Муравей снял майку, кепочку и принялся изо всей мочи работать лапками. Ещё не всё. Ещё не всё… Ещё поборемся! Он сучил и сучил лапками, пока совсем не выбился из сил. Тогда он затих. Лёг на семечко, как на матрасик, закрыл глаза и стал тихо вспоминать, что хорошего было в его жизни.

А хорошего было много. Ну конечно, друзья-муравьи. Как вкалывали на заготовке сосновых иголок. Как потом вечером возвращались в свой муравейник к муравьихам и муравьишкам… И жаль ему стало большеглазую Муравьиху с мягким брюшком, и заплакал он горько, утирая усики смятой кепочкой.

Он не помнил, сколько прошло времени. Может, уже и не часы шли, а дни, как он сидит здесь, засыпанный землёй навеки. Он ещё немного поплакал, потом вздохнул, надел майку, заправил её в штанишки, надел кепочку набочок и решил, что должен выглядеть достойно, если его, дохлого, вдруг откопают. Но тут семечко под ним стало шевелиться. Намокнув от муравьиных слёз, оно разбухло, треснуло, и зелёный росток полез вверх. Муравей вцепился в него изо всех сил и, закрыв глаза, замер. Он чувствовал, как вместе с ростком буравит землю, протискиваясь через шершавые песчинки и камешки.

Наконец яркий свет брызнул Муравью в глаза, и он зажмурился и вздохнул радостно и свободно. Он твёрдо стоял на земле. Он был спасён!

Муравей отряхнулся, посмотрел на стебелёк, который спас его, и очень удивился: «Никогда не видел, чтобы что-нибудь так быстро росло!»

Огуречная плеть, быстро, как в мультфильме, ползла по стволу тонкой берёзки, выбрасывая длинные завитушки усов и цепляясь ими за всё на своём пути. Бутоны набирали силу и с хрустом лопались, превращаясь в огромные цветы. Пчёлы и бабочки тут же слетались на пир.

Муравей заглянул в один из цветков. Там, в глубине душистого тоннеля, зеленела шишечка завязи. Вдруг лепестки отпали сами собой, и эта зелёная шишечка превратилась в маленький огурчик. Муравей внимательно всматривался в него.

— Это какой-то странный огурчик. Вот чудо! Кому рассказать — не поверят!

Один из бутонов закачался, лепестки зашевелились, и из него, пыхтя, вылез шмель.

— Ну что там? Что там внутри? — затормошил его Муравей.

— Ф-ф-фу! Пыльцы много, а так ничего особенного! — сказал Шмель и, тяжело поднявшись, улетел.

— Нет, не полезу, — решил Муравей, — хватит с меня, и так чудом жив остался. Надо скорее позвать кого-нибудь поумнее! Кого? Профессор Хвостатов! Вот кто нужен! — решил он и со всех ног бросился бежать к большому дубу на опушке.

Чудесная Лошадка продолжала расти: вот огуречное брюшко, головка с ушками-листиками, свёрнутыми трубочкой. Она, будто просыпаясь, потянулась, открыла глазки и встала на тонкие ноги.

А в это время на кухне у профессора Хвостатова Дятел делился последними новостями.

— Ни у кого ничего не выросло! Ничего!

— И не могьё нисево выясти, — авторитетно глядя на него сквозь золотые очки, говорила Кротиха. — Это зе абсюйд — из огуецного семеська мозет поютиться тойко огуец. Закон пьиёды!

Хвостатов согласно кивал, сидя за своим фортепьяно, и, будто вспоминая что-то далёкое и счастливое, легко перебирал клавиши. Музыка была та самая, которую он часто играл, когда в гости прибегали Огуречная Лошадка с Катей. Дятел, грустно опустив нос, вздыхая, заплетал косички из бахромы скатерти.

Телевизор, забытый всеми, продолжал светиться. Дятел машинально смотрел на экран и вдруг подскочил к нему и прибавил громкость. На экране была коза Алексашенька, как две капли воды похожая на Огуречную Лошадку. Репортёры, толкаясь, просовывали к её морде микрофоны. Коза таращила нахальные глазищи в телекамеры и блеяла:

— Дружба со мной — это райское наслаждение! Кто со мной подружится, обретёт уверенность в себе! Меня часто спрашивают, как я пришла к успеху. Очень просто: мой девиз — открой себя, не дай себе засохнуть!

— Каковы ваши планы?

— Я улетаю на гастроли по стране, а после этого в Голливуд. Меня пригласили сниматься в сериале, где я сыграю саму себя.

Под конец коза передала привет своей подружке Кате и всем-всем-всем, кто помог ей подняться на вершину славы.

— Узяс какая дезинфоймация, — отозвалась из кресла Кротиха и снова уткнулась в журнальчик.

— Вот враньё так враньё! — возмущался профессор.

— Наглость какая! Что она себе позволяет, эта коза? — возмутился Дятел. — Теперь все будут думать, что эта зелёная уродка и есть Огуречная Лошадка! Не могу больше! — И выключил телевизор. — Пойду к себе, забудусь… Фу, гадость какая!

— Ку-ку! — прокуковала старушка и погрозила пальчиком из окошка деревянных часов.

— Ой, мне пора! Меня бабушка ждёт, — сказала Катя. — Только можно мне заглянуть в волшебную книгу ещё разочек?

— Да конечно! — Хвостатов потянул на себя с полки за корешок толстый том. — Вот она. Совсем запылилась. Я как-то о ней и забыл, давно не доставал. Знаешь что? Давай я тебе её подарю. Откроешь — и твоя Лошадка оживёт.

Кротя сдвинула чашки в сторону, и Катя, тут же пристроив книгу на краешке стола, стала осторожно перелистывать страницы. Картинки оживали и появлялись новые, которых в прошлом году не было. Муравей с семечком на спине проваливается в яму… А вот он выбирается на поверхность, вцепившись в зелёный росток… А вот цветущая огуречная плеть обвила берёзку… А потом ещё картинка: только что родившаяся Огуречная Лошадка выбирается из огуречной ботвы на дорогу.

— Живая! — воскликнули все разом.

— Да сто мы пейезываем, расстьяиваемся!.. — вдруг радостно воскликнула Кротя. — Да пусть их, пусть фее думают, сто это тюдо-юдо — истинная Огуецная Ясядка. Пусть себе забьюздаюца! Наса-то, наса-то вот она!

Дачник-неудачник звонил в это время Повару и орал в трубку:

— Они надули нас! Это Полинина коза, а вовсе не Огуречная Лошадка!

— Аферистки! — вопил в ответ Повар, прыгая у своего телевизора. — Это ж надо, звезда нашлась, коза безрогая! Мы их выведем на чистую воду!

Дачник-неудачник выкатил свой мотоцикл из гаража. Повар прыгнул в коляску, и они помчались на телецентр в Останкино.

— Ах, ты! Какие шустрые! Ишь, разоблачители! Я вам разоблачу! — погрозила им вслед тётка Полина. — У меня тоже небось свой транспорт есть — велосипед! — И она, оседлав дребезжащий драндулет, покатила за ними — защищать родную Алексашеньку.

Серебристый самолёт, описав круг над посёлком и качнув приветливо крылом над крышей дома тётки Полины, взял курс на закат.

А Лошадка, весело переступая ножками, бегала там, в глубине картинки, вокруг старого дуба, на котором они все сейчас сидели.

— Она здесь! Ищет меня! — догадалась Катя и, захлопнув книгу, выскочила за порог.

— Я здесь! Я здесь! — кричала Катя, бегом спускаясь по винтовой лесенке.

Скорее, скорее! Главное — подать сигнал! Лошадка услышит, должна узнать.

Катя сорвала травинку, натянула её в ладонях зелёной стрункой, дунула раз, другой. Раздался переливчатый долгий звук. Она повторила его ещё и ещё раз. Тишина. Только ветер свистит в ветвях дуба.

«Какая я глупая! — Девочка стояла в тишине и грустно размышляла. — Ведь это сказочная книга и картинки сказочные. Значит, ничего нельзя вернуть. Надо спокойно проститься… спокойно проститься и ждать…» — вспомнила она прощальные слова своей Огуречной Лошадки.

Она присела на ступеньку лестницы.

— Кого ждать? — спросила она сама себя.

— Меня! — сказал кто-то рядом.

Катя осмотрелась и увидела своего старого знакомого, Муравья, в лихо сбитой набок кепке и полосатой тельняшке.

— Пойдём, что я тебе покажу! Удивишься!

Катя посадила Муравья на ладошку, и они пошли в чашу леса. И тут Катя услышала, как по тропинке дробно застучали копытца и лес огласился звонким ржанием. К ней бежала Огуречная Лошадка!

— Эй! Я здесь! — закричала Катя.

— Здравствуй, девочка. Как тебя зовут?

Блестящие зёрнышки-глазки смотрели весело, дружелюбно, но Лошадка явно не узнавала её.

— Ты же меня знаешь! Я — Катя! Это я, я! Ты что же, меня забыла?

Лошадка потопталась смущённо.

— Я только что родилась, вон там. — И она кивнула в сторону смятой огуречной ботвы под берёзой. — Вот он подтвердит, он видел.

Муравей кивнул.

— Но я никому не скажу! Прощайте! — подмигнул он, взмахнул кепкой и скрылся в густой траве.

— Ты тоже никому не говори, — сказала Огуречная Лошадка, — а то я сразу завяну, как только обо мне узнают. Приходи сюда, к дубу. Сорви травинку, натяни её потуже в ладонях и дунь три раза. Попробуй! Получится, будто петух кричит.

Катя сорвала травинку, удивляясь, что Лошадка учит её, словно она и так не умеет.

— Дуй сильней! — командовала Лошадка.

Переливчатый звонкий звук разнёсся по лесу.

— Ну, садись скорее!

Катя ловко вспрыгнула на звонкую спину. Копытца застучали по лесной тропинке всё быстрее, и вот уже хлещет по коленкам высокая трава, и ромашковый луг несётся навстречу.

В лицо ударила свежая волна ветра, и Катя сильнее обняла свою Лошадку:

— Поскачем, полетим, понесёмся!

— Поскачем, полетим, понесёмся!