Приключения парижанина в Океании

ГЛАВА 1

Кошелек или жизнь! — Воспоминания о шляпе Гесслера. — Встреча парижского гамена Фрике с австралийским бандитом Сэмом Смитом. — Уличный мальчишка и бушрейнджер[218] состязаются в боксе. — Что значит «корзина апельсинов» по-австралийски. — Самый сильный боксер провинции Виктория разбит наголову. — Неожиданное появление трех полицейских. — Сэм Смит убегает, Фрике недоволен властями.

— Джентльмен!..

— Месье?..

— Стойте!..

— Да идите вы…

— Что вы сказали?

— Идите к чертям!

— Не понял.

— Плевал я на вас!

— Что?

— Ну, хватит!.. Некогда мне тут болтать…

— Джентльмен… Ваш кошелек! Опустите его в белый шлем на дороге. Быстрее, если вам дорога жизнь!

— Мой кошелек? Да вы шутите! Какой может быть кошелек у нищего? Я себя в обиду не дам. Буду защищаться хоть этой дубиной!

— Неужели у вас нет ни денег, ни серебра?

— Даже золота… Кстати, о вашем шлеме. Я слышал о некоем Гесслере, он требовал, чтобы все поклонялись его шляпе. И это принесло ему несчастье. Не шляпе, а именно ему.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что не прячь вы в кустах свою голову в этом дурацком колпаке…

— Что бы вы тогда сделали?

— Обошелся бы с формой, как и с содержанием — отделал бы хорошенько!

— Подумаешь, испугали!

— Вот и думайте!

— Ладно! Посмотрим!

— Видели уже.

Из кустов выскочил здоровенный детина, вооруженный двустволкой; голова его была повязана белым носовым платком.

— Наглости вам не занимать, — сказал бандит.

— Вам тоже, — парировал юнец.

— А вы, кажется, смелый, черт побери!

— Хотите в этом убедиться?

— Не откажусь.

— К вашим услугам.

— Право, вы мне нравитесь.

— Вам не надоело болтать?..

— Вы — француз?..

— Да, и могу набить вам морду.

— Ого!

— Я немало измолотил их в жизни. И ваша вполне сгодилась бы для моей коллекции.

— Я — Сэм Смит!..

— А я — Фрике! Парижанин.

— …Меня называют королем бушрейнджеров.

— А меня — султаном Борнео… При желании я мог бы остаться им и по сей день.

— На язык вам обижаться не приходится!

— На кулаки тем более.

— Мастер Фрике…

— Господин Сэм Смит…

— Что-то я заскучал.

— Бедняга!

— Целых два месяца не боксировал.

— При вашей профессии, однако, можно нахватать тумаков.

— Нет, — резко ответил Сэм Смит, сверля Фрике своими колючими глазами. — Те, с кем я имею дело, совсем не умеют боксировать.

— Как элегантно вы выражаетесь! Вероятно, до тонкостей овладели нашим прекрасным языком.

— Не только!

— Не сомневаюсь. Значит, вы убиваете каждого встречного?

— Конечно, у кого есть золото, если он не кладет его в мой шлем.

— Ну, а вдруг осечка, как, например, со мной?

— Тогда я предлагаю посостязаться в боксе и противник летит вверх тормашками!

— Но ведь и вам могут как следует врезать!

— Мне? Сэму Смиту? Не бывало такого!

— Вам, видно, встречались одни слабаки.

— Слишком вы молоды, чтобы судить обо мне.

— А вы слишком самонадеянны! Но меня не запугаете!

— Берегитесь!

— Господин Сэм Смит!..

— Мастер Фрике!..

— Одно удовольствие беседовать с вами по-французски. На все находите ответ. Можно подумать, вы — мой соотечественник. Что и говорить! Знаток языка вы блестящий! Не угодно ли продемонстрировать, какой вы боксер?

— О-о! Хоть сейчас!

— Нет, погодите! Дело в том, что ваш вид не внушает доверия!

— Как это понимать?

— Вы вооружены с головы до ног, настоящий бандит с большой дороги. Заряженная двустволка; револьвер за поясом! А у меня только дубина!

— Ну и что из того?

— Вы можете в случае поражения пустить мне пулю в лоб!

Сэм Смит разразился хохотом, растянув до ушей рот, ощерившийся частоколом зубов — на зависть акулам.

— Честное слово, с этими французами не соскучишься… Успокойтесь, юноша! Оружие не понадобится, хватит и моих мускулов. Сейчас я положу ружье рядом со шлемом и займу оборону, а вы защищайтесь как можете, я согласен на любые приемы, в том числе и «башмак», столь любимый вашими соотечественниками, хотя любой боксер Соединенного Королевства считает этот прием недостойным джентльмена.

— Вы очень добры, господин Сэм Смит. Но к делу!

— Я готов, мастер Фрике.

Англичанин, верзила пяти футов десяти дюймов ростом[219], весь в узлах мышц, похожий на вяз, слегка согнул ноги в коленях и скрестил перед грудью два здоровенных кулака. Ничего подобного не стал делать Фрике. В его позе не было и намека на героизм. Он повернулся боком, сдвинув ноги, прямые, как трубы тромбона, правую руку согнул в локте, левой загородил бок, а ладони, раскрыв, повернул к противнику.

Англичанин весь напрягся, француз, напротив, расслабился и рядом с огромным детиной, которому едва доходил до плеча, выглядел весьма жалко.

Сэм Смит, настоящий мастер бокса, знал, что первый удар решает обычно исход битвы. Фрике не спешил атаковать противника, сохраняя беспечный и насмешливый вид, пристально глядя в голубые с холодным металлическим блеском глаза англичанина.

— Не угодно ли господину начать? — пренебрежительно спросил он.

Сэм Смит с силой выбросил вперед руку, словно раскрутил пружину, и нацелил удар в голову Фрике, но попал в пустоту.

С необычайным проворством юноша откинулся назад, изогнулся дугой, коснувшись руками земли, и, прежде чем англичанин, потерявший равновесие, смог снова занять оборону, лягнул его в голень, да так стремительно, что заставил Сэма Смита вскрикнуть.

— Будьте здоровы! — насмешливо произнес Фрике, снова приняв небрежную позу. — Все по-честному, не правда ли? Вы сами мне разрешили пользоваться любыми приемами.

— Совершенно верно. И сейчас я сломаю вам ногу.

— Не выйдет. Вам придется присесть.

Сказано — сделано. Англичанин и не заметил, как получил подножку и плюхнулся на землю, не повредив, правда, при этом свой драгоценный зад.

Когда он, сконфуженный, стал подниматься, Фрике не без издевки заметил:

— Смотрите не разбейте ваши часы.

— Подумаешь! Видел я обезьян еще и половчее!

— Стыдитесь, господин Смит, можно подумать, вы мне завидуете. Но пока я лишь забавлялся… Хотел вас немного проверить. А теперь давайте всерьез! Идет?

— Я готов.

— Прекрасно. Будем играть всерьез.

Мы не сказали, что этот поистине странный поединок между парижским гаменом и австралийским бандитом происходил неподалеку от озера Тиррель, находящегося на пересечении 143° восточной долготы и 35° южной широты. Поболтавшись, как сказал бы Пьер Легаль, по Южно-Китайскому морю, Новой Гвинее, Малайзийским островам, достопочтенный Сэм Смит в конце концов оказался в центре провинции Виктория, одной из самых процветающих на Австралийском континенте.

И надо же было прославленному боксеру и столь же именитому вору встретить на дороге маленького парижского гамена и испытать на собственной шкуре, какой он достойный противник. Пожалуй, в душе англичанин уже раскаивался, что предложил Фрике состязаться в боксе. Но кто бы мог подумать, что этот худенький бледный мальчик окажется таким ловким и сильным? Лохмотья едва прикрывали его тело, не защищая ни от холода, ни от зноя. Из-под шляпы, кое-как сплетенной из листьев латании[220], во все стороны торчали белокурые волосы. Но уж чего ему было не занимать, так это веселой отваги. Настоящий чертенок.

У Фрике не было ни гроша, а о лошади, ружье, сумке, которые есть у любого, самого бедного путешественника, и говорить не приходится. Фрике шел пешком, опираясь на палку, по мягкой, густой траве, образующей толстый ковер между банксиями, синими камедными деревьями и эвкалиптами. Голодный, но неунывающий, он был уже у цели, оставался всего день пути, когда австралийский вор, приняв Фрике за шахтера, прячущего под лохмотьями «корзину апельсинов», преградил ему дорогу.

Возможно, впервые в жизни Сэм Смит, большой любитель чужого добра, сам оказался обворованным, причем вдвойне. Начнем с того, что у Фрике не оказалось никакой «корзины апельсинов», иными словами — пояса, набитого золотым песком, а что может быть хуже для джентльмена с большой дороги, чем обмануться в своих ожиданиях?

Тогда англичанин захотел утешиться победой в боксе. Фрике должен был заплатить ему собственной шкурой. Но не тут-то было. Искусный боксер, Сэм Смит сразу почувствовал, что имеет дело с сильным противником, и потерял всякую надежду одержать верх над Фрике, хотя мальчик выглядел хилым и весил не более ста фунтов[221]. Не помогли Сэму Смиту ни сноровка, ни ловкость, которыми он славился на всю провинцию, ни железные кулаки. Фрике ни секунды не стоял на месте, прыгал, скакал, то сожмется в комок, то распрямится стремительно, словно пружина. Он отражал каждый удар, как будто у него было четыре руки, а кулаки англичанина неизменно попадали в пустоту. Фрике наносил удары метко, ни разу не промахнулся, словом, продемонстрировал преимущества французского бокса над английским.

Весь в синяках и кровоподтеках, Сэм Смит тем не менее наслаждался этим состязанием с парижским гаменом. Оно было для англичанина настоящим праздником. Он больше походил на болельщика, чем на избитого соперника. Такого еще не бывало ни с одним из претендентов на звание чемпиона.

И что удивительно! Сэм Смит нисколько не сердился на мальчишку, напротив, проклятия перемежал громкими «ура» и аплодисментами. Он просто не мог не восхищаться искусством маленького бродяги. Мальчик был блестящим боксером. И Сэм Смит вовсе не раскаивался в том, что разрешил Фрике пользоваться любыми, даже недозволенными, приемами. Наоборот. Он был в восторге, о чем свидетельствовали его возгласы и яростные удары, ни разу не достигшие цели.

Для бандита с большой дороги борьба превыше всего, и в этом смысле Сэму Смиту нельзя было отказать в честности.

Пожалуй, он многое позаимствовал от легендарного бретера[222] Жакмена Лампурда, прославленного Теофилем Готье[223].

Фрике между тем оставался свежим и бодрым, как в начале поединка. Лишь на скуле едва заметно алело пятнышко да волосы у корней блестели от пота, как перламутр. Что же до Сэма Смита, то он дышал тяжело, словно тюлень, и все его тело было влажным.

Не переставая восхищаться великолепным и очень опасным поединком, Сэм Смит поинтересовался, чем занимается Фрике и что побудило его отправиться в Австралию.

— Решил попутешествовать, — ответил Фрике, нанося противнику очередной удар в челюсть.

— О-о! — воскликнул Сэм, выплевывая вместе с кровью два передних зуба. — Видимо, джентльмен либо миллионер, либо нищий…

— Ни то, ни другое, приятель…

— Пойдемте со мной… Из вас получится прекрасный бушрейнджер! Клянусь Богом!

— Что вы еще скажете? — крикнул Фрике, всадив каблук в грудь Сэма, будто в мешок с мукой и, заняв оборону, добавил: — Послушайте-ка! Долго еще вы собираетесь драться? Поглядели бы на себя! Нос синий, как баклажан, глаз заплыл, зубы в траве валяются. А вам все мало? Чего же вы хотите, господин Сэм Смит?

— Победы, мастер Фрике!

— Вы как-то странно ее добиваетесь.

— Все ваши удары ничего для меня не значат. Я, как говорят на ринге, сырое мясо.

— Сырое мясо? — насмешливо переспросил Фрике. — Да вы просто плохо прожаренный бифштекс, который не возьмут самые острые зубы.

— Ну что же, мастер Фрике, давайте кончать.

— Я готов, господин Смит.

— Но прежде сделаем короткую передышку, мне надо вам кое-что сказать.

— Я весь внимание.

— Вы просто очаровали меня, мастер Фрике. И я не хочу оказаться вероломным. Знайте же, я употреблю все свое уменье, чтобы одержать верх над вами. Я уже изучил все ваши приемы.

— От скромности вы не умрете, господин Смит.

— Мне тридцать пять, молодой человек. С двадцати пяти занимаюсь боксом. Было бы недостойно с моей стороны запугивать игрока вашего класса… Желаю вам быть счастливее тех, кому довелось испытать на себе мой тайный удар.

— Благодарю за любезность, господин Смит… Уж я постараюсь. Вы готовы?..

— Готов!

С этими словами Сэм Смит опустился на корточки, втянул голову в плечи и, поставив локти на колени, заслонил себя руками.

Таким образом, перед Фрике теперь была бесформенная масса напряженных мышц, готовая к удару и непробиваемая.

— Честное слово, — бормотал Фрике, — это похоже на бочку, взгроможденную на два эксцентрика. Пробить такую массу может только восьмидесятимиллиметровое ядро.

Фрике призвал на помощь все свое мастерство, ринулся на противника и за десять секунд нанес Сэму Смиту двадцать ударов, пустив в ход не только кулаки, но и ноги.

Однако все усилия юного парижанина оказались тщетны. Удары отскакивали от Сэма Смита как от стенки.

Совершенно измученный, Фрике никак не мог понять причину неуязвимости англичанина, но чувствовал, что эта человеческая машина, состоящая из мускулов, вот-вот заработает и нанесет ему сокрушительный, возможно смертельный, удар.

Фрике не ошибся. В тот самый момент, когда он решил перевести дух, бушрейнджер, только и ждавший этого с хладнокровием истинного англичанина, вскочил со стремительностью раскрученной пружины. И Фрике показалось, будто нога его попала в тиски. С трудом сдержав готовый вырваться крик, француз, словно в тумане, увидел лицо бандита и услышал, как тот прошептал:

— Если эта чертова нога не сломалась как кусок стекла, значит, вместо костей у вас расплавленная сталь…

Так и не договорив, Сэм рухнул на землю: собрав последние силы, Фрике нанес ему удар в висок.

Падение Сэма Смита сопровождалось оглушительным «ура», и Фрике все еще сквозь туман увидел четырех всадников: трех европейцев и негра. Негр в красной шерстяной рубашке сидел на великолепной неоседланной лошади. Остальные всадники были в белых шлемах и голубых куртках с серебряными пуговицами, с карабинами через плечо, револьверами у пояса и короткими саблями, слегка изогнутыми наподобие мексиканских мачете[224].

Всадники приближались потихоньку, чтобы не спугнуть соперников, и не могли сдержать возгласа восхищения, когда увидели, какой удар Фрике нанес Сэму Смиту.

Парижскому гамену просто повезло. Еще немного, и англичанин сломал бы ему берцовую кость, раздробил словно молотком. Это непременно случилось бы, опоздай Фрике со своим ударом хотя бы на долю секунды. Трудно сосчитать, сколько таких секунд было в жизни юного француза. Но Фрике, надо отдать ему должное, никогда не опаздывал.

Тем временем Сэм Смит, красный, словно туша на бойне, дышал как кузнечный мех. Он лежал неподвижно и, казалось, был равнодушен ко всему окружающему.

Один из всадников молча подал Фрике фляжку рома, и француз, не питая ни малейшей симпатии к своему противнику, счел своим долгом влить ему в рот стакан живительной влаги.

Бандит громко чихнул, сел, поблагодарил Фрике и, увидев незнакомцев, издал яростный вопль:

— Проклятие! Полиция!

— Рады видеть вас, мастер Смит, — с вежливостью, несвойственной французским жандармам, произнес полицейский. — Чтобы найти вас, мы отмахали за четыре дня почти четыреста миль[225] и, поверьте, ни разу не потеряли след, как ни старались вы его замести.

— Черта лысого вы нашли бы меня, — мрачно произнес Сэм Смит, — не будь с вами негра, этой двуногой ищейки!

— Да, наша ищейка, как вы говорите, нам помогла. Теперь вас осудят и скорее всего повесят, мой дорогой мастер Смит, — добродушно и не без лукавства заявил полицейский.

— Повесят!.. Меня!

— Мастер Смит, ваши проделки в последнее время превосходят все допустимое, недаром власти провинции переполошились…

— Какая честь для меня!

— Да, разумеется. Только без выгоды, мастер Смит. За неделю вы убили двух возчиков и двух шахтеров…

— Э!.. Э!.. Делаю что могу, но еще не сплели для меня веревку.

— Кстати, — произнес полицейский, — я думал, вы работаете в одиночку. А тут вдруг компаньон.

— Как? — возмутился Фрике. — Вы полагаете, что я заодно с этим негодяем?

— Так вы, оказывается, француз!

— Да, господин, француз и ни разу в жизни не нарушил закона.

— Суд разберется.

— Суд? Что за вздор! С какой стати я должен предстать перед судом?

— Сыщик вправе задержать бродягу, возможного сообщника бандита, обвиняемого в кражах и убийствах.

— Довольно странно вы определяете сообщников, если имеете в виду взбучку, которую я ему дал.

— Да, здорово вы отделали мастера Смита. Клянусь Богом. Нрав у вас крутой, и ваша поимка принесет нам славу. Вы станете героем дня, все австралийские газеты буквально передерутся за ваш портрет и биографию.

Сэм Смит тем временем с трудом поднялся. Подполз к цветущему кусту мимозы и тихо свистнул.

— Что вы делаете, мастер Смит? — спросил веселый полицейский.

— Зову свою лошадь. Надеюсь, вы не потащите меня пешком, как простого жулика.

— Боже избави. Правда, лишь при условии, что вы поедете между нами, а вашу лошадь будут вести на поводу, чтобы я мог следить за каждым вашим движением с револьвером наготове.

Великолепная лошадь, белая, с хвостом и гривой аспидного цвета, гарцуя, приблизилась к Сэму Смиту и положила ему на плечо свою красивую с умными глазами голову.

— Клянусь Богом, прекрасное животное, мастер Смит.

— Мало сказать прекрасное. Не будь на его левой задней подкове трещины, да проклянет меня Бог, вы никогда не нашли бы мой след, а уж тем более не догнали бы меня. Ладно, что теперь говорить. Влип я, и все. Помогите мне, по крайней мере, сесть в седло, раз этот джентльмен довел меня до такого жалкого состояния.

Двое полицейских с готовностью спешились и попытались посадить раненого на лошадь.

Сэм Смит только и ожидал этого момента, хотя виду не подавал. Двумя ударами кулаков, резкими и быстрыми, как выстрелы из карабина, он буквально сразил полицейских, и они покатились по земле. Затем, с проворством тигра, Сэм Смит вскочил на лошадь и крикнул озадаченному Фрике:

— Вы невиновны, выпутывайтесь.

Третий полицейский не растерялся. Вмиг зарядил револьвер и выстрелил в беглеца. Но промахнулся. Англичанин изо всех сил стиснул бока своего несравненного коня, тот проскочил кустарник и исчез в тот момент, когда пуля, не долетев до цели, исчезла в стволе каучукового дерева.

— Не важно, — заявил незадачливый стрелок, — все равно мы его найдем. А нет, вы заплатите за двоих. — Блюститель закона бросил злобный взгляд на Фрике.

ГЛАВА 2

Англичане по другую сторону континента. — Начало колонизации. — С 1788 до 1880-го. — Как меньше чем за век население в миллион сто тысяч жителей достигло трех миллионов. — «Королева южных морей». — Парадоксы австралийской природы. — Отважные усилия, увенчавшиеся успехом. — Влияние губернатора сэра Томаса Брисбейна. — Страна золота. — Австралийская федерация. — Колониальная полиция, ее организация и бюджет. — Негры — ищейки полиции. — Тревога!.. — Побег.

В 1787 году, во времена правления Питта[226], по инициативе прославленного капитана Джеймса Кука, эскадра из одиннадцати кораблей под командованием коммодора Филиппа покинула Англию и через восемь месяцев стала на якорь в 33°33′ южной широты и 148°35′ восточной долготы, в точке, за семнадцать лет до этого названной тем же Куком заливом Ботани-Бей[227].

Корабли перевозили каторжников, мужчин, женщин, а также их детей, и еще двести солдат и офицеров охраны. Всего миллион сто тысяч человек.

Таким образом метрополия освобождалась от всякого рода отщепенцев и преступников. Их доставляли на отдаленные земли, где основывали что-то вроде нынешних исправительных колоний. Бык, четыре коровы и теленок, жеребец-производитель и три кобылы, тридцать три овцы и пять баранов, козы и свиньи — вот все, на что могли рассчитывать новые поселенцы.

Но произошло чудо. Единственное в летописи колонизации, вызвавшее восхищение экономистов. Поселенцы со временем превратились в богатейшую нацию, насчитывающую в настоящее время три миллиона жителей, обладающих миллионом лошадей, восемью миллионами голов рогатого скота и шестьюдесятью миллионами овец.

Таково сегодня положение Австралии, способной соперничать со старой европейской цивилизацией и носить гордое название «Королева южных морей».

Все это было достигнуто меньше чем за столетие, и комментарии здесь излишни.

Порой кажется, что не только отдельные личности, но и целые народы, словно движимые неотвратимой судьбой, устремляются в погоню за счастьем, и яркий пример тому англичане. Им не откажешь в силе, отваге, особом колонизаторском чутье, наконец, просто в трудолюбии. Тот, кому повезет, преодолевает любые препятствия на пути к богатству. Но лишь благодаря упорному труду, который компенсирует возможные жизненные просчеты и ведет к процветанию. Едва ли человек преуспевающий станет полагаться на судьбу, тем более в наше бурное переменчивое время.

Англичане — народ, преуспевающий в делах. Им кажется: достаточно воткнуть флаг в бесплодную землю, где туземцы голодают, чтобы на этой земле вырос город и со всех сторон потекли реки изобилия.

Все сказанное в полной мере относится к Австралии, хотя поначалу трудно было себе представить страну, более неподходящую для колонизации. Первые путешественники, пораженные богатством флоры, мягкостью климата и реками, величественными, как реки старой Азии, подумали было, что Австралия и есть земля обетованная, но очень скоро испытали жестокое разочарование.

Этот большой континент, называемый тогда Terra australis incognita[228], мельком увидел в 1601 году португалец Мануэль Годенгу, затем его посетил голландец В. Янц, в 1606 году открывший мыс Йорк, исследованный другим голландцем — Д. Хартогсом[229], который обнаружил также несколько соседних островов. В принципе континент этот должен был стать нидерландской землей. И в самом деле, голландский мореплаватель Питер Карпентер открыл на севере Австралии залив Карпентария, названный так в его честь, а Абел Янсен Тасман, тоже голландец, — Тасманию, отделенную от южной оконечности Бассовым проливом.

Однако свой флаг там никто не водрузил. Ни голландские мореплаватели, ни француз де Сент-Алуран, высадившийся юго-западнее мыса Луин[230] в 1670 году, ни англичанин Дампир, приставший к западному берегу в 1666 году[231]. На протяжении целого столетия то англичане, то французы, то голландцы подходили к берегу, создавали какие-то предприятия, влачившие жалкое существование. Так продолжалось до 1770 года, когда капитан Кук в один прекрасный день вступил во владение землей от имени короля Англии.

Как мы уже говорили, через восемнадцать лет коммодор Артур Филипп, назначенный верховным правителем колонии, серьезно взялся за дело, оказавшееся отнюдь не легким. В борьбе, начатой первыми поселенцами острова, и обнаружился колонизаторский талант англосаксонской расы. Тех, кто прибыл сюда впервые, поражало буквально все.

Во внутренней части континента к прочим трудностям прибавлялась еще одна, почти непреодолимая: недостаток воды. Большие реки Австралии несутся с гор, прокладывая себе глубокие русла среди долин, разливаются в травах, теряются в песках и с большим трудом достигают моря, ибо большинство из них не имеет крупных притоков, чтобы компенсировать ежеминутные потери.

Ограниченные собственными водами, сбегая с небольших склонов, реки наталкиваются на дюны и образуют солоноватые бездонные болота.

Попытка исследователей передвигаться по суше принесла им дополнительные жестокие тяготы. Они повсюду встречали диковинные деревья с тусклой листвой, изобилие бесплодных растений, а также странных существ, которые, казалось, самим своим существованием бросали вызов флоре и фауне других частей света. Австралия действительно земля парадоксов, лишенных реальности. В свое время я посвятил им специальный труд[232].

А сейчас хочу процитировать размышления по этому поводу одного английского автора, поскольку спешу перейти к современности.

«Австралия, — говорит М. Уллаторн, — является антиподом Европы не только по своему географическому положению, но и во многих других отношениях. Природа в глазах европейца там сказочная в буквальном смысле этого слова. Когда у нас зима, в Австралии лето. К дождю барометр поднимается, к хорошей погоде опускается. Лебеди в том краю черные, орлы белые. Нередко встречается разновидность яйценосного крота, или утконоса. Он кормит детенышей молоком, а клюв у него утиный. У собак Новой Голландии голова волка, и они не лают[233]. Есть там птица с языком в форме метлы; рыба наполовину raja[234], наполовину акула. Треску ловят в пресной воде, окуня — в море. В Австралии можно увидеть крылатых змей, рыб с широкими пятнистыми крыльями, которые они складывают, как летучие мыши. Крапива достигает высоты большого дерева, тополь — не выше куста. У папоротника стебель в двадцать пять или тридцать футов, а ветви раскинуты на пять-шесть футов, как зонтик.

Эму, или казуар, — гигантская птица[235], напоминающая страуса, вместо перьев у нее что-то вроде шерсти. Есть также птицы, подражающие свисту кнута, переливчатому колокольчику, жалобному крику ребенка, раскатистому смеху. Деревья в большинстве своем ежегодно теряют кору, а листва остается. Обо всех этих чудесах можно рассказывать без конца.

Когда известный немецкий натуралист Блюменбах стал заниматься природой Австралии, он был так поражен, что усомнился в ее земном происхождении. И чтобы выйти из затруднения и объяснить самому себе существование Австралии, он, как и многие натуралисты в подобных случаях, придумал комету, некогда заблудившуюся и затерявшуюся в южном море!..

Но со временем, наивно добавлял автор этого «открытия», геологи обнаружили в Австралии следы потопа, более обильного, чем в других странах. Двое из них даже утверждали, что воды потопа в этой местности дольше, чем в других, не уходили под полярные льды…»

Поражали путешественников и исполинские деревья: миртовые, синие или красные (эвкалипты в голубой или красный горошек), с крепким негниющим волокном, достигающие шестидесяти — восьмидесяти метров высоты. Я уже не говорю о черных лесах, деревьях с волокнистой корой, кровавых лесах, плетеных лесах, пьяных лесах, гигантских соснах Муррея, древовидной жимолости, да мало ли еще что. А заросли мимозы, сирени, леса араукарий, банксий или казуаринас, где резвятся кенгуру, фаланги, опоссумы, австралийские летяги, хаматуры, парамели и даже сумчатые крысы!

Да, трудно здесь приходилось эмигрантам. С другой стороны, несмотря на плодородие почвы и льготы, предоставляемые правительством первым поселенцам, многие из них переставали честно трудиться, предпочитая легкую наживу.

Капитан Мак-Артур первый заметил, что грубая и жесткая шерсть овец в климатических условиях Австралии очень быстро становится тонкой и мягкой. Однако его усилия развивать скотоводство не увенчались успехом. И только в 1822 году, когда прибыл назначенный губернатором Томас Брисбейн, колониальные предприятия заработали. Он сообщил в Англию, что бескрайние плодородные земли Австралии только и ждали новых поселенцев, ибо страна эта просто создана для колонизации, а также для развития скотоводства.

Это заявление Томаса Брисбейна, весьма популярного в Англии, вызвало приток колонистов; скотоводство приобрело в Австралии первостепенное значение. Вскоре эта страна вошла в период процветания, который длится по сей день.

Между 1830 и 1836 годами на юге континента недалеко от заливов Спенсер и Порт-Филлип были обнаружены новые пастбища. Эмигранты, пастухи и скваттеры[236], покинули Новый Южный Уэльс со столицей Сиднеем и обосновались на берегах реки Ярра, где сейчас расположен город Мельбурн. В 1836 году население этой будущей колонии, через пятнадцать лет названной Викторией, уже насчитывало двести восемьдесят жителей, и среди них тридцать восемь женщин. Был там табун из семидесяти пяти лошадей, а также сто пятьдесят голов крупного рогатого скота и сорок одна тысяча триста тридцать два барана. За полгода до этого Ж. П. Фоукнер пришвартовал свое судно «Энтерпрайз» («Предприятие») у эвкалиптов, где стоял Мельбурн, нынешняя столица этой богатой провинции[237].

С каждым днем англосаксы находили для своих коммерческих устремлений все новые и новые возможности, и две соседние колонии, соперничавшие между собой, процветали тем более быстро, что английское правительство, прекрасно понимая собственные интересы, избавило Австралию от своих чиновников, обычно тормозящих развитие колоний. Ведь человек, выросший в колонии, лучше знает ее нужды и ресурсы и может лучше управлять, чем господа, только что прибывшие из метрополии. Поэтому в 1843 году Австралии был предоставлен представительный образ правления.

В 1851 году Виктория насчитывала семьдесят пять тысяч жителей! Каких только чудес не порождает магическое слово «свобода»! Всего за полвека англичане создали процветающее государство. Но не только способности помогали им, а еще и везение. И в без того богатой благодаря скотоводству Австралии было найдено золото.

Третьего апреля 1851 года Харгривс нашел возле бухты Соммер-Хилл (Сидней) золотые россыпи[238].

Четырнадцатого августа того же года некий коногон, пересекая бухту Андерсена, увяз в иле. Освобождая колеса, он выбил киркой самородок золота в тридцать две унции[239].

Новость распространилась молниеносно. Началась золотая лихорадка, все ринулись в шахты, яростно вспарывая чрево земли. Скваттер покинул свое стадо, моряк — судно, негоциант — торговый дом, адвокат — контору, даже врачи не устояли, бросили своих больных.

Город опустел и стал напоминать кладбище. Это был настоящий исход, массовая эмиграция, безумие, сопровождаемое бунтами, мгновенно нажитое богатство и столь же стремительное разорение, отчаяние, убийства — как в свое время в Сан-Франциско.

Вы уже знаете, что в Виктории до открытия золота в 1851 году было семьдесят пять тысяч жителей. В 1854 году число их возросло до трехсот двенадцати тысяч. Всего за год две тысячи пятьсот шестьдесят девять кораблей привезли восемьдесят четыре тысячи четыреста семьдесят пассажиров!

В любой другой стране подобное нашествие вызвало бы голод. Но казалось, все эти долгие годы скот размножается для того лишь, чтобы прокормить эту обезумевшую толпу. Англичане, с их практическим умом и любовью к порядку, все предусмотрели, так что начавшаяся было паника быстро улеглась. Через некоторое время появилась горная промышленность, не прошло и двух лет, как были созданы крупные предприятия.

В настоящее время Виктория, единственная провинция, о которой пойдет речь в нашем повествовании, насчитывает почти миллион жителей, а ее столица — триста тысяч.

Еще несколько слов об этой стране удивительной судьбы, на редкость богатой. Как дерево, выросшее на благодатной земле, выпускает из своего ствола мощные ветви, раскинувшиеся во все стороны, так и Австралия благодаря неукротимой энергии и плодотворной деятельности англичан приумножила свои богатства, и из векового ствола Сиднея как бы появились на свет еще пять провинций: Виктория, Южная Австралия, Западная Австралия, Квинсленд и Северная Австралия. Каждая из них захотела жить по-своему, исходя из собственных потребностей и возможностей, соответственно своему климату, географическому положению, а также промышленности, иметь собственную власть, не разрывая связей внутри животворной и могущественной федерации.

Как бы поучительно и притягательно ни было изучение этих прекрасных земель, нам необходимо вернуться к герою нашего повествования, которого мы покинули если не в отчаянном, так, во всяком случае, в весьма неопределенном положении.

Об Австралии, справедливо названной страной чудес, можно рассказывать до бесконечности. И ниже мы снова сделаем экскурсы в ее историю и географию. А поскольку действие нашего повествования развертывается в провинции Виктория, то и ее описание, правдивое и полное, найдет место в «Приключениях парижанина».

Не будь Фрике нищим, он, несомненно, стал бы жертвой бушрейнджера. В этом случае о боксе не могло быть и речи. Сэм Смит уложил бы Фрике выстрелом из карабина и ободрал как липку. Но именно нищета бросила парижского гамена в руки полицейских, заподозривших его в сообщничестве с бандитом.

Справедливо или нет, но принято считать и в нашем полушарии, и на другом конце земли, что полицейские непогрешимы и потому не могут допустить оплошности, как это было в случае с бежавшим Сэмом Смитом.

А потому, что бы ни говорил Фрике, он представлял собой прекрасную добычу. На безрыбье и рак рыба, говорит пословица. Мальчишка предстанет перед судом, а полицейские за его поимку получат награду, если, конечно, он не выкинет какой-нибудь штуки.

С аппетитом уплетая большой кусок мяса, любезно предоставленный стражами порядка, молодой человек обдумывал побег, представлявшийся ему, не без оснований, делом совсем не легким, если учесть бдительность трех англичан и проницательность их черного товарища.

Фрике хорошо знал, что перед ним не обычные полицейские. И хотя каторжники давно исчезли, дороги Виктории были достаточно широки, а главное, достаточно пустынны, чтобы называться «большими». Там еще довольно часто встречались преступники, подобные Сэму Смиту, которые без зазрения совести грабили путников. И вот, чтобы обеспечить безопасность в районе шахт, предотвращать конфликты между китайскими кули и белыми, а также защитить прохожих от негров-людоедов, колония содержала жандармские отряды, пеший и конный. Пеший был создан для охраны города, а всадники рыскали по горам и долинам в поисках различного рода бродяг. Жалованье они получали солидное, около двухсот тысяч фунтов.

Отряды эти были немногочисленны, но очень мобильны и боевиты, прекрасно ориентировались на местности и умело обращались с преступниками, а также с подозреваемыми в преступлениях. Они, как говорится, проводили всю жизнь в седле. Только сегодня их видели в Сендхерсте, Кестльмене или Эмералд-Хилл, а уже завтра в девяноста, а то и ста километрах от этих мест.

Всадникам помогали полуцивилизованные негры[240], не знавшие себе равных в преследовании как своих сородичей, так и китайцев с белыми. Австралийский туземец никогда не теряет след, если даже едет верхом через леса и долины. Как ни странно, черная ищейка с особым удовольствием преследует своих братьев по крови, и беглецу нечего рассчитывать ни на передышку, ни на пощаду. С какой-то отвратительной радостью неумолимый преследователь отмечает зарубкой на прикладе карабина каждого, павшего под его ударами.

Аборигену приказано очистить дороги, и он выполняет этот приказ с каким-то дьявольским упоением.

Оглушенные ударами бушрейнджера, полицейские отказались от немедленной погони, но при виде Фрике к ним вернулось хорошее настроение. Стоит ли огорчаться, если этот мальчишка вполне сойдет за сообщника бандита. Австралийским стражам порядка, в отличие от французских, несвойственно высокомерие в обращении с задержанными, скорее почтительность и даже добродушие. Они не пользуются ни кандалами, ни наручниками, дают пленнику относительную свободу, полагая, что двести или триста миль пустынного леса являются непреодолимым препятствием. Прибавьте к этому поистине удивительное чутье негра, и вы согласитесь, что побег вряд ли возможен.

Итак, после сытного ужина стражи порядка улеглись спать под огромными раскидистыми деревьями, чьи очертания вскоре растворились в ночной темноте. Фрике дали одеяло, и он, с видом человека, измученного перипетиями дня, свернулся калачиком, чтобы хорошенько отдохнуть за ночь.

Четыре лошади, стреноженные и спутанные веревкой, были привязаны к дереву и шумно жевали жвачку.

Ночь была на исходе, звезды уже проделали две трети пути, еще три часа — и солнце разгонит тьму. Царившую вокруг тишину нарушал только громкий храп. Полицейские, как известно, спят одним глазом, зато легкие их работают как мехи.

Неожиданно лошади перестали жевать и захрапели еще громче своих хозяев.

— Слышите? — сиплым голосом произнес кто-то из полицейских.

В этот момент послышался конский топот, приглушенный мягкой густой травой. Англичане и негр мгновенно вскочили. Фрике по-прежнему лежал на земле, закутанный в одеяло.

— Тревога!.. Лошади убежали…

— И арестованный тоже! — завопил один из жандармов, зацепившись за одеяло, — оно оказалось пустым, словно кокон, из которого вылетела бабочка.

Лошади были явно чем-то встревожены. Разрезать путы и вскочить в седло для англичан не составляло никакого труда. А вот негр остался пешим, одной лошади не хватало. Справедливо полагая, что кони кинутся вслед за беглецом, полицейские пришпорили их, издавая громкий клич.

Несчастные лошади вздыбились, жалобно заржали и, рухнув, покатились по земле, увлекая за собой всадников.

ГЛАВА 3

Фрике развлекается. — Побег. — Избиение лошадей. — Цель оправдывает средства. — Фрике переодевается полицейским. — Через австралийский лес. — Юный француз оказывается хорошим эстрадным актером. — На пути к золотой россыпи. — Парижанин соглашается, что вооруженные силы полезны. — Золотое поле. — Лагерь золотоискателей. — Суд Линча. — Молодой человек собирается помешать народному правосудию. — Виктор Гюйон вынимает из петли повешенного. — Выстрел коммодора[241].— Возможные последствия выстрела из карабина.

Пока три английских всадника, запутавшись в оборванной сбруе, ругались как настоящие немецкие ломовики, пытаясь выбраться из-под лошадей, Фрике мчался по лесу со скоростью метеора.

— Кажется, — бормотал он, корчась от смеха, — я не засиделся в компании этих поставщиков товара для виселицы. Допустим, меня застукали, когда я хотел перевести дух после победы над Сэмом Смитом, но с какой стати они решили протащить меня, будто какого-то вора, по этой бесконечной равнине, или бушу[242], как они ее называют, да еще привести потом в суд. Нет, это уж слишком!

Я не был бы Фрике, истинным парижанином, если бы эти чучела задержали меня хотя бы еще на два часа. Представляю себе их физиономии, когда они увидели, что меня нет! Конечно, шутку я с ними сыграл злую, но они сами виноваты. Что это им вдруг взбрело в голову схватить меня? Или жулья в этой уважаемой стране мало, что надо бросаться на честных людей?

Будь я проклят, если у них не сломан хребет. Вот только лошадей жалко. Бедные! Ни за что пострадали! Попал бы мне в руки этот негр, который служит ищейкой! Хоть на несколько секунд! Я показал бы негодяю, как хватать ни в чем не повинных прохожих!

В общем-то я зря времени не терял. Дал хорошую взбучку этому подлецу, Сэму Смиту… А теперь вот обзавелся отличной лошадью. Добыл я ее, конечно, не самым лучшим образом. Но война есть война.

А знаешь, лошадка, тебе выпала честь нести на себе матроса боцмана Легаля. Иди же прямо и держи курс на север!

Злая шутка, которую Фрике сыграл с полицейскими, на самом деле была жестокой проделкой. Закутанный в одеяло, Фрике лежал на земле, смотрел на звезды, прислушивался к громкому храпу стражей и придумывал, как ему убежать. В конце концов он пришел к выводу, что самый лучший способ — это самый простой. Тогда он вытащил из кармана нож, провел пальцем по лезвию, причем проделал это даже не шелохнувшись.

План побега был смелым и дерзким, и осуществлению его благоприятствовала кромешная тьма. С завидным терпением, достойным краснокожего на тропе войны, молодой человек проделал уйму движений, прежде чем бесшумно вылезти из одеяла, сохранившего при этом форму его тела. Так же тихо скользнув по траве, Фрике подобрался к лошадям и ударами ножа перерезал трем из них подколенный сустав.

Юный парижанин долго колебался, прежде чем решиться на такую жестокость. Мысль о мучениях этих благородных животных вызывала у юноши тошноту. Он чувствовал себя настоящим убийцей. Но как еще мог он освободиться от полицейских? И Фрике совершил задуманное.

Затем он бросился к четвертой лошади и помчался во весь опор, в то время как полицейские катались по земле, не в силах вылезти из-под брыкавшихся лошадей.

Когда опасность преследования миновала, гамен поехал медленнее, продолжая свой монолог:

— Живодер! До чего же гнусное ремесло! Не могу видеть страдания четвероногих! А вот двуногих хозяев тех трех лошадок мне ничуть не жаль. Пусть подыхают с голоду! Ведь я увез все их припасы! В сущности, я не виноват. Я только обороняюсь. Чертовы жандармы! Пристали ко мне! На худой конец съедят лошадей, а потом раздобудут других, отнимут у кого-нибудь. Нет, лучше не надо. А то негр найдет меня по следу. Впрочем, ничего страшного! Ведь я превосходно экипирован и готов сразиться с ними, как первоклассный крейсер.

Светало, и Фрике с восхищением рассматривал великолепный карабин «Мартини-Генри», притороченный к «бурдюку», патронташ, набитый патронами, чемодан с полным обмундированием вплоть до великолепного белого шлема, подвешенного к одному из ремней чемодана. С невозмутимой серьезностью Фрике заменил свою шляпу из листьев латании на шлем, напялил синюю куртку, в которой буквально утонул, вложил в патронник карабина патрон, повесил оружие на плечо и приподнялся в седле, чувствуя себя капитаном корабля.

Солнце в это время, прорвав пелену тумана, позолотило верхушки эвкалиптов с листьями, словно вырезанными из фольги. Белые какаду подняли свои желтые гребешки и болтали без умолку. Разноцветные попугайчики резвились в потоках солнечного света, а колибри наслаждались ароматом, разлитым грациозной ручкой богини цветов. Вспугнутые приближением всадника, убегали кенгуру, похожие на больших лягушек, запихивая на ходу своих детенышей в сумку. Каких только насекомых здесь не было! Все в ярких, пестрых нарядах. Огромные бабочки с сапфировыми крыльями кружили в воздухе. Ночные кускусы и опоссумы прятались в дупла вековых деревьев, гирлянды гигантских летучих мышей раскачивались на ветвях араукарий и древовидных папоротников.

Наслаждаясь этим поэтическим пробуждением природы с присущей парижанину любовью к загородной жизни и красивым пейзажам, которыми он никогда не пресыщается, Фрике не отрывал взгляда от окружавших его прекрасных видов, стараясь ничего не упустить, и это его утомило — молодому человеку показалось, что время тянется нестерпимо долго, как вдруг он увидал на земле многочисленные следы лошадей и издал радостный крик.

— Наконец-то я смогу запутать след. И пусть теперь попробует негр найти отпечатки копыт моего коня среди всех остальных. Нет, не видать ему награды! Здесь, вероятно, проходит дорога, по которой скваттеры и золотоискатели ездят в новое поселение. А это и есть цель моего путешествия. Так что теперь мне остается лишь не спеша ехать по их следам. Зачем торопиться? Достойные полицейские не скоро смогут отправиться в путь… Но что за невезенье! Копыта у моего коня в форме клевера, их и близорукий заметит среди других. Дело серьезное. Таких копыт, пожалуй, в этой местности больше не сыщешь. Может, это специальный отличительный знак всех жандармских лошадей… Или только моей? Не все ли равно! Надо что-то делать не мешкая. Наверняка в одной из сумок найдутся гвозди и молоток. Они должны быть у каждого, кто ездит по австралийскому бушу на случай, если лошадь потеряет подкову.

Парижанин нашел маленькую, но довольно увесистую сумку.

— Так и есть! Здесь все, что нужно. Есть даже клещи. Англичане — народ предусмотрительный. Изменить форму подков я, разумеется, не могу, а вот снять их не составит большого труда. И тогда след моей лошади не отличишь от других.

Фрике быстро спешился, привязал лошадь к дереву и за несколько минут расковал ее; после чего снова вскочил в седло и продолжал беседу с самим собой:

— Теперь все в порядке, можно двигаться дальше. Эти дураки полицейские считают французов легкомысленными, а сами ни за что не сообразят, до чего я додумался.

Фрике доверился коню, предоставив ему идти по давно проторенной тропе. Парижанин ехал без всяких происшествий, почти не останавливаясь и то и дело прикладываясь к запасам полицейских. Многие приметы на дороге свидетельствовали о близости города или населенного пункта.

Все чаще встречались свежие следы копыт, глубокие колеи тяжелых австралийских повозок, запряженных десятью, а то и двенадцатью лошадьми, всадники, с неприязнью смотревшие на Фрике, одетого в странный наряд; погонщики быков с огромными бичами, в красных рубахах нараспашку, с рыжей, выгоревшей на солнце нечесаной бородой; пастухи в ветхой залатанной одежде, с собаками; золотоискатели, бледные, худые, измученные лишениями и изнурительным трудом. Все они бросали взгляды на Фрике, но не приветствовали его, как это принято у австралийских путешественников.

Фрике, удивленный этой холодностью, которая граничила с враждебностью и противоречила обычной вежливости, терялся в догадках.

— Ничего не понимаю! Что плохого сделал я этим добрым людям, обычно разговорчивым и общительным? Будь я Сэмом Смитом, тогда другое дело. Может быть, им не нравится моя полицейская форма? Но ведь от стражей порядка есть польза, и не малая, хотя они и совершают время от времени промахи. И наконец, не все же здесь бушрейнджеры!

Вскоре сомнения Фрике рассеялись. Деревья и яркий зеленый ковер, усыпанный цветами, кончились, и взору парижанина открылась раскинувшаяся в пятистах или шестистах метрах широкая долина, лишенная какой бы то ни было растительности, словно выжженная солнцем. На желтоватой почве, сплошь покрытой трещинами и ямами с грязной водой, среди поваленных деревьев и вывороченных из земли корней, напоминающих огромных пауков, толпился народ. Между насыпанными в беспорядке грудами отвалов, извиваясь, бежали ручейки, образующие довольно значительный поток, ослепительно сверкающий на солнце. К склонам долины прилепились жалкие палатки, и оттуда доносился громкий говор на всех языках и наречиях.

Здесь мыли золото. Быть может, на месте этих палаток со временем вырастет богатый город.

В настоящий момент работы были прерваны из-за происшествия, довольно частого среди людей, еще не сложившихся в цивилизованное общество. Эти суровые труженики, неустанные пионеры, блуждающие среди бесплодных лесов или выжженных пустынь, для которых человеческая жизнь ничего не стоит, тщательно соблюдали принцип собственности. Тот, кто не задумываясь мог прострелить противнику голову или ни за что ни про что пырнуть ножом собутыльника, никогда не украл бы даже унцию золота.

И вот почему. В конце XVII века органы правосудия не в силах были справиться с преступниками и беглыми рабами из Южной Каролины. И тогда жители облекли неограниченной властью одного ирландского поселенца как в гражданских, так и в уголовных делах. Судья и законодатель в одном лице, этот человек пользовался своим абсолютным правом самым ужасным образом. Преступника, пойманного с поличным, или того, чья вина была доказана, казнили на месте. Так, Южная Каролина вновь обрела покой, даже болота Дисмаль-Свомп, надежное убежище бандитов, были очищены.

Этого грозного судью звали Джон Линч!

Все поселенцы англосаксонского происхождения, проживавшие в варварских странах, где не было ни малейшего понятия о правосудии, не колеблясь, применяли безжалостный «закон Линча». Установленный для пресечения любых преступлений, суд Линча впоследствии стали применять лишь к тем, кто совершил преступления в целях наживы, проведя резкую грань между убийцами из любви к искусству или по пьянке, или же по злобе и охотниками за кошельком. Калифорнийские золотоискатели безнаказанно убивали друг друга на берегах Сакраменто. В притонах Сан-Франциско, что ни ночь, лилась кровь, зато сбережения золотоискателя, равно как ставку игрока, обычно уважали и в палатке, и на игорном столе. Такое же положение было в Австралии, когда эмигранты за несколько месяцев заселили глухие, неизведанные места континента. Золотоискатели, первыми пришедшие на россыпи, завербованные из самых энергичных и самых отважных, по воле судьбы оказавшиеся в одном ряду с отбросами общества, не раздумывая прибегали к суду Линча.

Бывало, что наказывали и невиновных: людям, охваченным золотой лихорадкой, некогда было разбираться, к тому же наказание служило хорошим уроком для остальных.

Фрике вскоре понял, что разъяренная толпа как раз собирается устроить суд Линча. Грязные, воющие золотоискатели тащили на веревке какого-то человека, будто скотину на бойню, а тот отчаянно сопротивлялся, выкрикивая что-то нечленораздельное.

Примерно в ста метрах стояло высохшее, похожее на скелет камедное дерево. Оно и должно было послужить виселицей для несчастного. Парижанин содрогнулся от гнева и ужаса, кровь в жилах застыла. Фрике натянул поводья, пришпорил лошадь.

— Гром и молния! — пробормотал он. — Ведь и я так однажды едва не погиб и Риу-Гранди-ду-Сул[243]. Спасибо, господин Буало выручил, не то закончил бы я свое путешествие с пеньковым галстуком на шее. Так пусть не упрекнут меня в том, что я не спас этого беднягу… Будь что будет… Вперед!

Лошадь мчалась, управляемая искусной рукой, сжатая стальными ногами, перепрыгивая канавы, холмики грязной земли.

Золотоискатели, заметив всадника в полицейской форме, расступились, послышались крики:

— Полиция!.. Полиция!..

«Да, как же, — усмехнулся про себя Фрике, — жандарм прибыл! Они думают, что я принадлежу к этой уважаемой корпорации, некогда прославленной моим другом Барбантоном, неприкасаемым жандармом. Так вот почему они так зло на меня смотрели. Боялись, что я помешаю им учинить расправу».

Лошадь приблизилась к толпе.

— Дорогу! — крикнул Фрике своим звонким голосом. — Дорогу!.. Этот человек принадлежит мне!

Два золотоискателя забрались на дерево и держали конец веревки, обмотанной вокруг шеи осужденного.

С яростным криком палачи спустились с дерева, не выпуская веревки, а казненный повис между небом и землей. Но вопреки ожиданиям он остался жив и отчаянно болтал ногами в тот момент, когда парижанин, прорвавшись наконец сквозь толпу, остановился под деревом.

Встать в стременах, обрезать веревку ударом наотмашь, стащить приговоренного вниз и посадить на лошадь было для бесстрашного гамена делом одной минуты. Все теснее сжималось кольцо вокруг лошади смельчака, все неистовей становились вопли лишенных добычи хищников. Словно не слыша их, Фрике кольнул ножом в бок лошадь, та взвилась, будто у нее выросли крылья, и стрелой помчалась в сторону леса.

Фрике был очень доволен собой.

— Чисто сработано, — сказал он. — У них нет ни одной лошади. Будь я проклят, если они нас поймают. Эй! Парень! Как дела? Хватит тебе умирать. И не так уж долго ты висел. Держись!

В это время раздался свист. Потом грянул выстрел.

— Черт побери! Эти кусочки свинца бегают быстрее нас, так что плохи наши дела. Через пятнадцать минут нас могут повесить или застрелить. Да, веселого мало.

Снова грянул выстрел.

— Ай! Мы пропали! — вскрикнул Фрике.

Пораженная пулей, лошадь жалобно заржала и тяжело рухнула на землю, а спасенный Фрике незнакомец оказался распростертым в куче грязи.

Молодой человек схватил карабин, притороченный к седлу, спрятался за смертельно раненную, еще теплую лошадь и стал смело ждать приближения беснующейся толпы.

— Трудно будет отсюда выбраться, — произнес парижанин. — Интересная у меня судьба. Влечет лишь туда, где опасно. Весь свет объездил, и везде то же самое. Что и говорить! Наша планета — небезопасное место.

ГЛАВА 4

Золото в Австралии. — Рассыпное и жильное золото. — Самородки. — Страна миллиардов. — Золотая колонна диаметром в метр и высотой в семьдесят девять метров. — Что происходит с добытым золотом. — Страна не только миллиардов, но и контрастов. — Австралийский буш и пустыня Сахара. — Американские напитки. — Удары кулаком, помещенные под большие проценты на лице Сэма Смита. — Признательность бандита. — Приключения повешенного, которому веревка принесла счастье. — За четыре сажени веревочки.

Существование месторождений золота было официально признано в Австралии только в 1851 году, но из документов явствует, что драгоценный металл там обнаружили значительно раньше.

По непонятным причинам власти держали в строжайшей тайне наличие золота в колонии, чем надолго задержали ее развитие.

Еще в 1848 году прошел слух, что какой-то пастух нашел залежи золота в Австралийских Альпах. Время от времени служащие на станциях подбирали и продавали встречавшиеся прямо на земле крупицы золота. Но в большинстве своем первые поселенцы были заняты поисками новых пастбищ, оставаясь равнодушными к месторождениям золота.

И все же золото в скором времени было обнаружено повсеместно. И в граните, и в песках, и в глине; в известняковых породах, среди силикатов; в смесях с окисями марганца и барита. В силурийских, миоценовых и мезозойских породах, а также отложениях плиоцена, в размытых обвалами почвах. В общем, трудно сказать, где его не находили в этой удивительной стране, изобилующей минералогическими богатствами. Даже с помощью науки невозможно было подчас определить глубину разработок, ибо лопата и кирка золотоискателя то и дело опровергали гипотезы геологов и инженеров.

Не распространяясь об этом подробно, скажем лишь, что разработка золотых приисков ведется на аллювиальных отложениях[244] и на кварце. В первом случае извлекают металл из песка или глины, во втором — из горной породы.

Вначале раскопки ведутся на небольшой глубине. Золотой песок, смешанный с землей, кладут в чан с водой и взбалтывают до образования густой кашицы. Кашицу выливают в деревянное корыто с металлической пластиной на дне в виде своеобразного сита. Кашица проходит сквозь отверстия в пластине, а более крупные частицы остаются. В свою очередь, частицы эти промывают в жестяной посудине, что требует большого умения и опыта, и остаются только крупицы золота.

Все эти операции производятся группами рабочих из четырех-пяти человек.

Со временем рудокопов перестало удовлетворять золото, найденное на поверхности земли, и они стали рыть подземные галереи, где часто попадались крупные самородки. Наиболее примечательные находки хранятся в музеях Мельбурна и Сиднея, и каждый экспонат имеет свою историю. Такой самородок — это целое состояние. «Уелкем» («Желанный»), найденный в Бэкери-Хилл в районе Балларата, был продан за двести тридцать восемь тысяч триста пятьдесят франков. «Уелкем Стрейнджер» («Желанный Незнакомец») оценен в двести тридцать девять тысяч четыреста двадцать франков. Самородок «Цапля», найденный в Мен-Александре, был приобретен в Англии за сто две тысячи франков. «Леди Гетем», обнаруженный вблизи Канейдиан-Гали, стоил семьдесят пять тысяч франков.

Разработка жил требует квалифицированной рабочей силы, многочисленного персонала и дорогого оборудования. Этой отраслью золотодобывающей промышленности занимаются преимущественно крупные компании, располагающие большими капиталами. Для извлечения кварца из жил, находящихся нередко на дне галерей на глубине тысячи, тысячи двести и тысячи восемьсот футов, пользуются шахтами. Куски кварца дробят и подают под паровой молот. Молоты падают в корыта с проточной водой и превращают кварц в мельчайшую пыль. Эту пыль вода уносит в емкости с ртутью, которая смешивается с золотом. Ртуть в верблюжьем бурдюке помещают под пресс; она как бы проходит через фильтр, после чего остается тестообразная масса, которую дистиллируют в реторте. Ртуть испаряется, и на дне сосуда остается чистое золото.

Трудно представить себе весь размах этих разработок, не прибегая к цифрам. Читателю достаточно узнать, что в одной лишь провинции Виктория, самой маленькой, но зато самой богатой, население рудничных поселков, составившее в 1866 году семьдесят тысяч семьсот человек, сейчас упало до сорока двух тысяч.

Мощность аллювиальных грунтов была такова, что для выработки золота потребовалось двести восемьдесят девять паровых машин, развивающих мощность в восемь тысяч лошадиных сил, одна тысяча сто сорок три бетономешалки, двести десять конных приводов, пятнадцать тысяч триста двадцать один деревянных каналов для промывки золота, шестьсот насосов, двести десять колодцев, четыреста пятьдесят машин для измельчения гравия.

В шахтах использовались восемьсот паровых машин мощностью восемнадцать тысяч лошадиных сил, шесть тысяч четыреста машин для дробления скал, шестьсот конных приводов, четыреста восемьдесят девять талей или шкивов.

Что же до количества добываемого золота, то лишь в этой провинции оно достигало ста миллионов унций в год!

Комментарии, пожалуй, излишни.

Австралия поставила около пяти миллиардов унций золота[245]. Говорят, что у нее есть еще пятьдесят миллиардов!

«Миллиард! — вскричал в 1825 году генерал Фой, когда министр Виллель предложил компенсацию за эмигрантов. — Но разве вы не знаете, господа, что еще не прошло миллиарда минут со дня распятия Иисуса Христа!»

Принято считать, что в сутках одна тысяча четыреста сорок минут. А поскольку в году триста шестьдесят пять дней, то есть пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот минут, то к моменту, когда генерал Фой произносил свою речь, со времени распятия Христа прошло только девятьсот пятьдесят девять миллионов восемьсот пятьдесят шесть тысяч четыреста восемьдесят минут (с учетом високосных годов[246])!

Как метко заметил мой лучший друг и собрат Арман Дюбарри в своем очаровательном сочинении «Эльзас и Лотарингия в Австралии», если бы пылкий и патриотический оратор Реставрации[247] жил в 1872 году, он не смог бы воскликнуть нечто подобное и удивить палату депутатов, ибо бюджет, расходы и требования завоевателей нашего времени сделали для всех некогда страшное слово «миллиард» обиходным.

В бюджете Франции расходы составляют два с половиной миллиарда франков, а национальный долг — двадцать три миллиарда. Война с Германией стоила французам около пятнадцати миллиардов: пять миллиардов пошло на репарации[248], почти столько же составили принудительные контрибуции[249], при этом Париж сам внес свою долю, почти двести миллионов, оставшаяся сумма включала затраты на содержание войск завоевателей, проценты на возмещение убытков, украденных денег или вещей, два миллиарда на обмундирование и военное имущество и три миллиарда франков на оборону.

В 1871 году на выплаты пруссакам Франция сделала заем в пять миллиардов франков, а ей предложили пятьдесят!

Литое золото стоимостью в один миллиард весит триста двадцать две тысячи пятьсот восемьдесят килограммов шестьсот сорок пять граммов. Его объем — 16,750 кубических метра, из него получилась бы колонна высотой в 5,33 метра диаметром в один метр. Значит, прусская война стоила нам колонны чистого золота высотой 79,95 метра, то есть на четырнадцать метров выше башен Собора Парижской Богоматери и весом в 4 838 709, 675 килограмма.

Ученые не пришли к согласию по поводу количества добытого в мире золота. Многие оценивают его так: восемь миллиардов от сотворения мира до Иисуса Христа и пятьдесят миллиардов от Иисуса Христа до наших дней.

Уважаемые статистики очень самоуверенны. Но спросите, из какого источника почерпнуты эти драгоценные сведения, и они смутятся.

В самом деле, как оценить количество золота, которым владели богатейшие государи, воздвигнувшие в Индии огромные памятники своего могущества? А творения неизвестных архитекторов в Камбодже, от которых теперь остались развалины, именуемые Ангкор-Ват? Они по сей день вызывают восхищение! Не говоря уже о монархах ацтеков и толтеков[250], у которых золото шло на повседневные нужды. Цифра восемь миллиардов хоть и кажется произвольной, но она безусловно занижена. Ведь никогда золотом так широко не пользовались, как в античности.

Как бы то ни было, неисчислимые миллиарды, добытые из недр земли, не остались в обращении: собрать их сейчас совершенно невозможно.

Потери драгоценных металлов значительны. Этому способствуют позолота в искусстве и промышленности, износ драгоценностей и монет, кораблекрушения и накопление денег.

Мак-Кюллош считает, что эти потери составляют один процент в год!

Наибольшее количество золота и серебра изымает из обращения накопление денег.

Крестьяне в Европе хранят огромные количества монет. Что уж говорить об азиатах и африканцах! Они никогда не пустят золото в обращение.

По сведениям из достоверных источников, свыше двух миллиардов золота зарыто в Марокко.

Говорят, что в Поднебесной империи накоплений вчетверо больше.

Китайцы собирают золото и серебро, превращают в слитки, которые потом используют в торговле или зарывают в землю. Та же судьба у посуды, драгоценностей.

Поистине странно, что драгоценные металлы, с таким трудом добываемые из земли, снова закапывают в землю из-за непомерной жадности.

Но вернемся в Австралию, в провинцию Виктория, о которой мы забыли, подсчитывая миллиарды.

Австралия, этот прекрасный континент, уже заняла свое место в ряду передовых цивилизованных стран, в чем-то схожих с Америкой, с ее буйным развитием, однако не вся ее территория охвачена цивилизацией. И если Виктория, состоящая из ста десяти графств, имеет пятьдесят пять выборных ассамблей, шесть советов по выборам, пятьдесят девять муниципалитетов; если недавно развившиеся города, такие, как Эмералд-Хилл, Фицрой, Уотхем, Праган, Джилонг, Сендхерст насчитывают от восемнадцати тысяч до двадцати пяти тысяч жителей, то на необозримых, еще не исследованных пространствах бродят людоеды, голодные и жестокие, скачут эму, дикие обитатели глухих мест, то и дело встречаются кенгуру, черные лебеди, белые какаду с желтым хохолком. В общем, Австралия — страна контрастов. С одной стороны, Мельбурн, где издается тридцать газет и журналов, где столько же банков, четыре театра, великолепный ботанический сад и даже дома трезвости; где вероисповеданий такое количество, что и не сосчитать: епископальные протестанты[251], кальвинисты[252], пресвитериане, методисты[253], независимые, анабаптисты[254], лютеране[255], моравы, друзья, униаты[256], католики[257], православные, иудеи[258], буддисты, где великое множество школ, рассеянных по самым жалким деревушкам, где каждый человек, независимо от своего положения в обществе, внесен в каталог и снабжен этикеткой, с присущей англичанам тщательностью; с другой стороны — необъятный буш, он начинается у последнего дома предместья и, кажется, не имеет ни конца ни края, насколько хватает глаз, тянется зеленый ковер.

Пройдя по этим местам несколько часов, оказываешься в полном одиночестве. А через несколько дней попадаешь в совершенно пустынные места, более ужасные, чем Сахара, хотя и растительность там богатейшая. В Сахаре, по крайней мере, известно, чего ждать. Здесь же тому, кто впервые очутился среди всей этой красоты, грозит гибель. Уж лучше, как наш Фрике, очутиться в толпе дикарей.

На сей раз судьба занесла Фрике на недавно открытое месторождение золота, где за неполный месяц собрался миллион жаждущих богатства. Золотая лихорадка достигла высшей точки. Страсти кипели, будто металл в горниле. Самородки находили в иссушенных охровых почвах и промывали в ручье. Золотоискатели, в лохмотьях, с нечесаными волосами, перебегали с места на место, даже не имея времени поесть. С киркой в одной руке и револьвером в другой брели они под палящим солнцем и проливным дождем, не зная усталости. За утро добывали золота на пять-шесть тысяч франков и расплачивались, например, за завтрак самородком в тридцать граммов. Кузнец за то чтобы починить разбитую о скалу кирку, брал золота на сто франков. За то же количество золота сапожник ремонтировал сапоги. Доход их во много раз превышал доход менялы, если учесть, что сами они тоже добывали золото.

На золото же приобретали у американских и английских торговцев весьма сомнительное зелье с химическим привкусом и парфюмерным запахом.

Хорошо известно пристрастие англичан и американцев к фармацевтическим микстурам. Говорят, лондонский виноторговец нажил состояние на том, что подмешал к бургундскому уксус Бюлли! Смешайте немного сахару, корицы, имбиря и пачули, спирт и одеколон в равных долях, и американцы заплатят сколько угодно за это отвратительное пойло.

Итак, Фрике укрылся за убитой лошадью и ждал золотоискателей, пустившихся за ним в погоню. Предстояла кровавая схватка, и англичане, ярые любители всех видов спорта, уже мысленно кричали «ура!».

Разъяренная толпа приближалась, видно было, как сверкают ножи. Один за другим гремели выстрелы. Трагическая развязка казалась неминуемой.

Мы уже говорили, что парижанин прошел через множество самых удивительных приключений. И вот, когда он приготовился разрядить карабин в гущу атакующих, а кого можно сразить ударом приклада, чтобы подороже продать свою жизнь, послышался грубый голос:

— Расступитесь, товарищи!.. Я знаю этого джентльмена… Я за него ручаюсь… Эй, вы, не стреляйте!.. Или будете иметь дело со мной.

Фрике вскочил на ноги, лихо закинул карабин за плечо и радостно крикнул:

— Неужели это вы, господин Сэм Смит… Рад вас видеть!

— Сэм Смит, собственной персоной, мастер Фрике. Я тоже рад встрече, главное, счастлив заплатить долг.

Бушрейнджер подошел к мальчику и растянул рот в улыбке. Лицо его было сплошь в ссадинах и синяках. Толпа почтительно расступилась перед этим здоровенным детиной, оказавшим на нее какое-то магическое действие.

— Долг, господин Сэм Смит? — удивился Фрике. — Я вас не понимаю.

— Вы — единственный, кто победил Сэма Смита в честном бою и имеет право на полное уважение. Уже одного этого достаточно, мастер Фрике, но я еще обязан вам жизнью.

— Право, вы очень добры.

— Было бы преступлением не вступиться за такого прекрасного товарища, как вы, мастер Фрике, — позволить его убить. Не только преступлением, но и глупостью.

— Вы слишком любезны, право. За несколько дурацких ударов кулаком… несколько пинков ногой.

— Но никто еще не мог со мной справиться, мастер Фрике… К тому же вы спасли мне жизнь. Не вмешайся вы, полицейские непременно схватили бы меня, и сейчас я бы следовал по дороге, ведущей в рай каторжников, а то и просто болтался между небом и землей. У каждого свое понятие о честности, господин француз, кроме того, Сэму Смиту хорошо знакомо чувство благодарности, и тут он смог бы посрамить самого сердобольного пуделя… Оставьте джентльмена в покое! — продолжал Сэм Смит.

— Да!.. Да!.. — закричали стоявшие в первом ряду. — Уважим джентльмена… Но вор!.. Нам нужен вор, которого мы хотели повесить!

— Нет, — заявил Фрике. — Не для того я вытащил его из петли, чтобы он снова в нее угодил. И не стыдно вам? Пятьсот против одного!

— Он — вор… Смерть вору!..

Фрике было подумал, что влияние Сэма Смита на этих людей поможет спасти беднягу, однако ошибся. Они стояли на своем.

В этот момент незнакомец пришел в себя и бросал вокруг безумные взгляды. Ему было на вид лет тридцать пять — сорок. Борода как у патриарха, всклокоченные волосы, лицо цвета обожженного кирпича. Какой национальности — непонятно. Он что-то бормотал, и среди всех этих нечленораздельных звуков Фрике наконец разобрал «спасибо», произнесенное по-французски.

— Неужели соотечественник? — промолвил Фрике. — Гром и молния! Тем более его необходимо спасти.

Сэм Смит в это время вел переговоры с золотоискателями, пытаясь заставить их отказаться от своего мрачного замысла. Это оказалось делом нелегким.

Толпа теряла терпение, и положение становилось угрожающим, когда Фрике вдруг осенило.

— Ну, мастер Сэм Смит, — сказал он австралийцу, — вразумите наконец этих джентльменов. Они обвиняют беднягу в краже. Хотел бы я знать, что он стащил. Говоря откровенно, он с виду полный идиот. Настоящий дикарь. Он даже не стоит веревки для повешения. В конце концов, эта веревка принесла мне счастье, так пусть она и его спасет!

Бушрейнджер, который в тот день был сама любезность, подхватил эти слова Фрике.

— Друзья! — закричал он. — Вы согласны с тем, что пеньковый галстук на шее этого джентльмена принадлежит ему по праву?

— Да!.. Да!.. Только пусть его повесят!

— Зачем? Он вам отдаст веревку. Ведь это веревка повешенного! А вы хорошо знаете свойства этого редкого и драгоценного товара. Кто им завладеет, станет богатым…

— А бушрейнджеры украдут богатство…

— Возможно… Во всяком случае, я предлагаю вам эти четыре фута веревки в обмен на его жизнь! Годится?

— Да!.. Да!.. Давайте веревку, и пусть его вместе с французом повесят в другом месте.

— Посмотрим, — возразил Фрике. — Мы будем осторожны. Спасибо за него и за меня!

ГЛАВА 5

Откровения мандарина с сапфировыми пуговицами. — Бушрейнджеры. — Сокровища пиратов. — Свидание в окрестностях озера Тиррелл. — Плачевные последствия соперничества двух морских компаний. — Фрике снова терпит кораблекрушение. — Фрике-носильщик. — Фрике присоединяется к рудокопам. — Болезнь Фрике. — Выздоровление. — Вынужденный уход с золотых приисков. — Что нашел одичавший белый под корой камедного дерева. — Туземное оружие. — Появление кенгуру. — Бумеранг.

В конце второй части мы оставили Фрике на рейде в Борнео, на китайской джонке, с добрыми друзьями: доктором Ламперьером и Андре Бреванном, матросом Пьером Легалем и его черным побратимом. Мажесте. Проявив чудеса отваги, они впятером, беспомощные и отчаявшиеся, присутствовали при дерзком похищении мисс Мэдж и сами избежали ужасной смерти лишь благодаря неожиданной встрече с маленьким китайцем Виктором, обязанным им жизнью и свободой.

В силу каких обстоятельств наш парижанин оказался на Австралийском континенте, таком немилосердном к страждущим, в обществе человека, повешенного и тут же вынутого из петли, чья речь, пересыпаемая французскими словами, свидетельствовала либо о полном одичании, либо просто о безумии? Это необходимо объяснить, чтобы подвести читателя к дальнейшим событиям нашего рассказа, где действие будет развиваться с головокружительной быстротой.

Отец маленького Виктора, заплывший жиром китаец, в ярких шелковых одеждах с пуговицами из сапфира, один из бесчисленных сообщников предводителя морских пиратов, потопил паровую шлюпку с пятью друзьями как раз, когда они собирались взять на абордаж «Конкордию», или «Морского короля», где на борту находилась в плену молодая американка. Но этому бандиту было ведомо чувство отцовской любви, и он счел своим долгом отблагодарить тех, кто спас жизнь его сыну. Посвященный в планы предводителя, управлявшего тысячами людей, входивших в эту грозную ассоциацию, китаец рискнул открыть европейцам все, что ему было известно, хотя знал, что его ждет в случае, если предательство раскроется.

Оказывается, и негодяям не чуждо благородство.

«Конкордии» предстояло отправиться в точку пересечения 143° восточной долготы с 12°22′ южной широты. Читатели «Кругосветного путешествия юного парижанина» помнят, что в некоей географической точке, затерянной в Коралловом море, находится маленький атолл, абсолютно пустынный; в его толще морские пираты и построили себе убежище. Туда, вероятно, Бускарен и намеревался отвезти девушку и держать до нового приказа. После чего он, по свидетельству китайца, собирался поехать в Австралию и возглавить операцию по похищению сказочного сокровища, чье существование долго оспаривали. Среди золотоискателей Виктории о нем ходили легенды.

Чего только не рассказывали об этом сокровище! С ним связывали многие преступления. Австралию, только что освободившуюся от каторжников, в первые годы после открытия золота буквально наводнили всякого рода авантюристы. Работать они не хотели, предпочитали взимать поборы, и немалые, с золотоискателей, и с этой целью создали ассоциацию. Бандиты называли себя бушрейнджерами. Отважные и очень хитрые, имеющие повсюду связи, превосходные наездники на чистокровных скакунах, украденных у скотоводов, они с невероятной скоростью объезжали целые районы добычи золота. Нагрянут неожиданно на лагерь и наложат контрибуцию в соответствии с доходами. Сопротивление было бесполезно, скрыть собранный металл тоже не удавалось. Бандиты располагали точными сведениями даже о тайниках.

В случае сопротивления у золотоискателей изымали не четверть и не треть доходов, а гораздо больше, оставляя минимум, необходимый для продолжения работ.

Бушрейнджеры были не настолько глупы, чтобы убивать курицу, несущую золотые яйца. Постепенно золотоискатели смирились с этим положением, и налог, взимаемый бандитами, относили к издержкам производства.

Странное дело, но бандиты, без зазрения совести присваивавшие себе часть доходов золотоискателей и жестоко подавлявшие всякое сопротивление, защищали рудокопов от других грабителей, одиночек, не входивших в ассоциацию.

Предводитель бушрейнджеров обладал неограниченной властью. Районы добычи были поделены между отрядами бандитов, каждый отряд имел своего командира, подотчетного только предводителю, в чьем распоряжении находилась общая касса. В определенный срок каждый бандит получал свою долю доходов, как честный служащий — жалованье.

Бывало, что золотоискатели объединялись и оказывали бандитам сопротивление. Через несколько лет после отделения провинции Виктории от Нового Южного Уэльса на бандитов организовали охоту, длившуюся шесть месяцев. Предводитель был убит, а его помощники — подвергнуты суду Линча. Так закончила свое существование эта мощнейшая организация.

Бандиты так и не оправились от удара, тем более что появились дороги, дилижансы совершали рейсы под охраной солдат, была организована служба конной полиции. Вскоре прошел слух, что касса бывших бушрейнджеров хранится в месте, известном лишь предводителю и его помощникам. Но все они были мертвы, и у богатства, накопленного за двадцать лет, теперь не было хозяина. Предполагали, что все эти сокровища хранятся в провинции Виктория; считавшие себя наиболее осведомленными уверяли, будто это неподалеку от озера Тиррелл.

Итак, все жаждущие устремились в Викторию, этот заброшенный уголок австралийской земли: скотоводы, рудокопы, пастухи, ремесленники. Но их усилия ни к чему не приводили. Порода была бедна аллювиальным золотом, даже издержки экспедиций не окупались.

С годами выросли города, появились крупные компании по добыче золота, но окрестности озера Тиррелл по-прежнему пустовали. И вдруг, к концу 1879 года, прошел слух, что какой-то пастух обнаружил очень богатый участок, как раз недалеко от того места, где, по предположениям, должен был находиться клад. Снова вспомнили легенду о богатствах разбойников. Золотоискатели побросали свою работу в компаниях и толпами устремились в вожделенные места, предпочтя риск свободного предпринимательства постоянному заработку. За ними последовали бушрейнджеры под предводительством Сэма Смита, пытавшиеся возродить былые традиции. Первые раскопки дали превосходные результаты, что позволило Сэму Смиту сорвать куш. Теперь только и было разговоров, что о сокровищах пиратов, и каждый втайне надеялся прибрать их к рукам. Хозяин джонки, китаец, рассказал о сокровищах пятерым друзьям, сообщив, что мастер, то есть Винсент Бускарен, знает, где они спрятаны.

Был ли предводитель морских пиратов как-то связан с бушрейнджерами? Нашел ли Бускарен, вступив в наследство, документы, свидетельствовавшие о существовании сокровищ? Вполне возможно.

Да и что в этом удивительного? Все разбойники между собой связаны. Как бы то ни было, Бускарен изъявил желание отправиться в провинцию Виктория после краткой стоянки на атолле в Коралловом море. Напасть на него в логове было бы безумием. Уж лучше последовать за ним в Австралию.

Благоразумие не позволило мандарину проводить Андре и его спутников в Мельбурн. Ему очень хотелось оказать им услугу, но, опасаясь мести предводителя, он решил высадить их недалеко от Сиднея, откуда совсем несложно по суше или по морю добраться до столицы Виктории. Судно морских пиратов с предводителем на борту, конечно, опередит их. Но настигнуть главаря будет легко, и тогда они навсегда выведут разбойника из игры.

Теплоход «Полуостровной и Восточной пароходной компании» отплывал из Сиднея в Мельбурн. Пятеро друзей взошли на борт, имея при себе солидную сумму денег, взятую взаймы у китайца, которую тот, с несвойственной ему деликатностью, предложил через маленького Виктора.

К несчастью, «Австрало-азиатская пароходная компания» тоже эксплуатировала линию Сидней — Мельбурн. Конкуренция была ожесточенной, и, чтобы одержать верх, соперники готовы были на все. Сначала применялись мягкие методы, но безуспешно. Роскошные помещения, шикарные каюты, изысканная пища, обилие спиртного, бесплатный проезд. Этим воспользовались пассажиры, но без всякой прибыли для предприятий.

Перешли к другим методам. Пароход «Полуостровной и Восточной пароходной компании» вспыхнул среди ночи в открытом море как пучок пакли и погиб.

Спустя неделю большой пароход «Австрало-азиатской пароходной компании», получив удар ниже ватерлинии водорезом неизвестного парусника, пошел ко дну.

Таким образом, обе компании освободились от взаимных упреков и зависти. Пассажиры дорого заплатили за комфорт и веселье. И вот как-то ночью в море почти одновременно вышли два парохода, сжигая в топке количество угля, достаточное, чтобы взорвать котлы, и встретились в нескольких километрах от берега. Пренебрегая международными нормами, ни англичане, ни американцы ходовых огней не несли. «Полуостровник», на котором вахтенный, слепой, как крот, врезался в корму «австралоазийца», пробив в ней дыру величиной с ворота. Закачавшись, словно пьяный, «австралоазиец» ушел под воду. Излишне говорить, что «полуостровник» продолжал свой путь, нисколько не заботясь не только о грузе пострадавшего судна, но и о пассажирах. Что поделаешь! Конкуренция обязывает.

Но и «полуостровнику» пришлось туго. Его корпус из листовой стали тоже стал пропускать воду, и вскоре залило трюмы. Котлы погасли, и пароход остановился. В довершение ко всему был утерян курс, и пессимисты уже предрекали гибель обоих непримиримых соперников.

На воду спустили шлюпки. В считанные секунды они были заполнены людьми. Но одни шлюпки затянуло в водоворот, образованный от пошедшего на дно судна, другие унесло в открытое море, в том числе и ту, где находились Андре, доктор, Пьер Легаль и Мажесте. Фрике очутился в затонувшем вельботе. Он несколько часов плыл, время от времени отдыхая на спине, и наконец приплыл к пустынному берегу с множеством водяных птиц.

Юноша собрал немного яиц с отвратительным привкусом прогорклого масла, подкрепился и пошел на юг. Целую неделю добирался он до Мельбурна, голодный, без гроша в кармане, снедаемый тревогой о судьбе друзей. Надо было жить, а в Мельбурне реже, чем где бы то ни было, жареные перепела падают в голодные глотки. Но Фрике никогда не унывал. Он отправился в порт Сэндридж и заработал несколько шиллингов, грузя тюки шерсти на отплывающие в Европу парусники. Две недели пробыл юноша в порту, но так ничего и не узнал о судьбе друзей. Одни на его вопросы отвечали смехом, другие вообще не понимали, о чем речь. Страшное кораблекрушение было упомянуто на третьей странице «Аргуса», между объявлением об отправке почты и получением машин. Двадцать пять газет Мельбурна перепечатали эту заметку, оставшуюся, однако, без всеобщего внимания. Между тем парижанин узнал, что партия золотоискателей скоро отправится на разработки месторождений золота, недавно открытых вблизи озера Тиррелл. Об этом озере Фрике слышал от мандарина. Кроме того, друзья договорились, если какой-нибудь несчастный случай их разъединит, непременно добраться до озера и там вновь соединиться. И вот Фрике, с несколькими шиллингами в кармане, которые он сберег путем жестокой экономии, и надеждой в сердце, пустился в путь. Он долго шел босой, голодный, с опухшими воспаленными глазами и наконец свалился у входа в коттедж богатого скваттера. Тот оказал юноше гостеприимство, которым славятся австралийцы. Фрике довольно быстро оправился от болезни и снова пустился в путь. Золотоискатели, с которыми он шел, были уже далеко, и скваттер дал Фрике в провожатые пастуха, оставившего юношу в трех днях пути от поселения, уже описанного нами.

Тогда-то Фрике и повстречал Сэма Смита, бушрейнджера, потом удрал от полицейских и, наконец, был спасен тем же Сэмом Смитом от разъяренной толпы золотоискателей.

Оставаться на приисках после случившегося было слишком рискованно. Кроме того, его новый товарищ делал отчаянные знаки скорее уйти в лес.

— В самом деле, — рассудил Фрике, — почему бы не пожить несколько дней на природе, чтобы не видеть жителей этого расцветающего города. Ведь можно устроить лагерь неподалеку и время от времени наводить справки о друзьях. Они непременно придут. И Бускарен тоже. Этот господин везде первый и уж конечно не упустит добычи. Наше сокровище для него — все равно что мед для мухи. Черт побери! Вдвойне выгодно находиться в лесу. Золотые прииски будут как на ладони, а меня никто не заметит. Неизвестно только, чем здесь питаться. Ничего, мой белый дикарь что-нибудь придумает.

Фрике и незнакомец быстро пересекли южный склон россыпи и вошли в лес. Не прошло и четверти часа, как незнакомец вскрикнул. Фрике остановился.

На небольшой поляне, окруженной благоухающими кустами цветущих мимоз, гордо возвышалось камедное дерево. Незнакомец обежал его, пощупал ствол и очень довольный прищелкнул языком. Затем знаком попросил нож, висевший у Фрике за поясом, медленно открыл. И хотя движения его были неловки и весь он как-то напрягся, чувствовалось, что когда-то эта работа была для него привычной. Незаметная щель отделяла кору от ствола, и из нее сочилась смола. Всунуть в щель нож, приподнять кусок коры и удалить кору было минутным делом. И тут удивленному взору Фрике открылся тайник.

Там был кастет из твердого дерева, с зелеными камнями, стальной топор, кое-как насаженный на рукоятку, пучок длинных дротиков с костяными наконечниками и два куска дерева, изогнутые наподобие сабель.

Незнакомец по-братски разделил с Фрике это примитивное оружие и засмеялся, показывая пальцем то на дротики и деревянные сабли, то на свой рот и живот.

— A-а! Прекрасно! Мы отправляемся на охоту! Надо поесть!

— Поесть… — повторил незнакомец совершенно бесстрастным тоном, будто не понимая смысла этого слова.

— Черт! Придется ему учиться, точнее переучиваться, — задумчиво произнес парижанин. «Кто же он, этот бедняга? Ребенок, похищенный чернокожими? Или же потерпевший кораблекрушение и за долгие годы забывший родной язык?

Он, без сомнения, европеец. И хотя лицо его цвета пережженной кожи, грудь — белая, только вся в шрамах.

Странная у меня судьба. На Борнео я нашел обезьяну, облагороженную образованием и приобретшую некоторые признаки человека. Теперь передо мной человек, похожий на животное, то ли в силу своего долгого одиночества, то ли из-за постоянного общения с дикарями.

Этот несчастный думает только о своем желудке. Любопытно было бы посмотреть на его схватку с Предком. Что же все-таки он мог стащить у золотоискателей? Поглядел бы на него судья Линч, наверняка пощадил бы».

Незнакомец смотрел на Фрике, погруженного в размышления, и видно было, что в нем происходит какая-то внутренняя борьба. Взгляд его стал спокойнее, с губ срывались слова, наверняка позаимствованные у туземцев, а также обрывки французских слов.

Неожиданно в глазах его появилось хищное выражение. Он прислушался. Издалека донесся едва уловимый топот. Незнакомец подтолкнул Фрике к дереву, обеими руками схватил деревянную саблю и приготовился к нападению.

Из зарослей мимозы показалась изящная головка газели, затем на поляну выпрыгнул огромный кенгуру. Присев на задние ноги, он с любопытством рассматривал неподвижно стоявшего человека. Из сумки на животе виднелись две маленькие головки с блестящими, как у белки, бегающими глазами.

Не чуя опасности, малыши сосали стебли растений.

Кенгуру приблизился, Фрике едва слышно вздохнул, завороженный этим зрелищем. Но очарование вмиг исчезло. Животное насторожило уши, сверкнуло глазами и с ворчанием бросилось в кусты.

Опередив кенгуру, незнакомец раскрутил изогнутый кусок дерева, который держал в руках, и со всего размаха швырнул в животное. В тот же момент кенгуру рухнул на землю с перебитыми ногами.

Затем, к глубокому ужасу Фрике, смертоносное оружие, выполнив свое дело, снова набрало силу. Казалось, этот кусок сырого дерева, плохо отполированный обломком обсидиана[259], вдруг ожил. Упав на землю, он продолжал вращаться, описав параболу, и мягко опустился у ног охотника.

А тот, насладившись удивлением Фрике, поднял свою саблю и произнес одно-единственное слово:

— Бумеранг!

ГЛАВА 6

Южные австралийцы. — Как туземцы варят кенгуру. — Различия в австралийских племенах. — Обед в лесу. — Съедобные корни. — Кайпун, охотник на кенгуру. — Как Фрике употребил свою сиесту[260].— Правда о бумеранге. — Приключение Блюменбаха, профессора Иенского университета. — Подвиг Кайпуна. — Бесплодные попытки парижанина. — Бумеранг войны и бумеранг охоты. — Сувенир Надару[261] и тому, кто «тяжелее воздуха». — Может быть, бумеранг — обыкновенный пропеллер?

Ловкость охотника была встречена протяжным воем, заглушившим крики целой стаи выпей. Неизвестно откуда появились люди в шкурах опоссума. Их было не больше десятка.

Курчавые черные волосы до плеч, узкий низкий лоб с огромными надбровными дугами, черные бегающие, глубоко посаженные глаза, длинные, тощие, почти без бицепсов, руки и худые ноги без икр. Фрике сразу узнал в туземцах южан. Ему приходилось встречать их на улицах Мельбурна.

Они смотрели на парижанина с любопытством, но не враждебно. Однако куда более их интересовал подраненный кенгуру. Старые и малые, мужчины и женщины с особым удовольствием хлопали себя по животу, предвкушая обильную трапезу в духе Пантагрюэля[262].

Фраза, которой, казалось, не будет конца, произнесенная, можно сказать, скороговоркой белым дикарем, как окрестил Фрике своего нового товарища, сделала свое дело — самый старый, а также самый грязный и уродливый туземец стал яростно тереться носом о нос белого дикаря, который принял столь экстравагантную вежливость как нечто само собой разумеющееся.

— Да, да… друзья, — пробормотал Фрике. — Когда-то я уже видел нечто подобное, общаясь с вашими земляками с полуострова Йорк, на севере Квинсленда. Весьма приятные люди, они обожали моего друга, жандарма Барбантона-Табу… Как, вы не знаете Барбантона? Тем хуже для вас. Прекрасный человек… Гордость колониальной жандармерии и радость продавцов табака и спиртного.

Туземцы, разумеется, не поняли ни слова из того, что говорил Фрике. Впрочем, они его и не слушали, все их внимание было поглощено издыхавшим кенгуру и предстоящим пиром.

Благодаря рекомендации своего товарища Фрике был принят туземцами как родной, не каждый европеец удостаивается такой чести. Однако из-за кенгуру парижанину совершенно не уделяли внимания.

Мужчины важно уселись, а женщины, их было четыре, приступили к своим обязанностям.

Две из них вырыли глубокую яму длинными палками с закаленными на огне наконечниками, служившими для выкапывания из земли съедобных корней. Третья сбегала к ручью за плоскими камнями, чтобы положить их на дно ямы. Из леса принесли ветки, сухие, с приятным запахом, и тоже положили в яму. Из кремня высекли огонь и разожгли костер.

Пока дети поддерживали огонь, одна из женщин кремневым ножом вспорола живот кенгуру, не сняв шкуры, вытащила кишки, вместо них положила шарики из жира, смешанные с ароматическими травами, а также детенышей кенгуру, забившихся в сумку.

Когда приготовления были закончены, женщина вынула из причудливо расшитой стекляшками сумки, которую несла за спиной, длинную иглу из кости пресноводной трески и волосяную веревку и крепко зашила живот кенгуру. Затем, так и не сняв шкуры, положила его вверх ногами на тлеющие угли, сверху тоже накрыла углями и присоединилась к подружкам, занятым поисками съедобных корней, заменявших хлеб.

Мужчины, с наслаждением растянувшись в тени древовидных папоротников, молча наблюдали за приготовлениями, а Фрике с беспокойством думал о том, что жареное мясо наверняка приобретет привкус паленой шерсти и сгоревших рогов.

Глядя на туземцев, Фрике пришел к выводу, что они в значительной мере отличаются от тех, кого ему прежде доводилось видеть в Австралии.

Его друзья с северо-востока, поклонники Барбантона-Табу, являли собой смешанные типы, а эти, с черной как сажа кожей, казались отлитыми в одной форме[263].

У первых лицо было светлее, профиль — тоньше, а также заметны некоторые отличительные черты папуасов Новой Гвинеи. Впрочем, это неудивительно при существующих ныне связях между австралийскими коренными жителями и уроженцами большой папуасской земли.

По мнению наиболее опытных исследователей, в автралийцах течет кровь различных племен и народов, чье происхождение невозможно установить.

Доказательством тому служат туземцы Центральной Австралии, с редкими курчавыми волосами и толстыми губами, как у некоторых африканских негров, а также жители северо-запада, чей профиль напоминает арабский тип. В разгар этого поистине увлекательного экскурса в область этнографической науки Фрике стал дремать, но мы простим его. После совершенного подвига его могучий организм нуждался хотя бы в кратковременном отдыхе.

Пока мужчины спали, а женщины и дети купались, мясо изжарилось.

Главная повариха, назовем так женщину, занимавшуюся приготовлением кенгуру, оторвала от ствола большой кусок коры и принесла к костру. Потом, вместе с другой женщиной, вынула из углей тушу, положила на внутреннюю сторону коры, сочащейся древесным соком, рассекла тушу во всю длину и поддержала растягивание стенок живота с помощью поперечной палочки, как это делают мясники.

Тут все мужчины, в том числе и парижанин, проснулись от какого-то удивительного аромата, потягиваясь подошли к столу, примитивному, как у доисторического человека.

Женщины достали из сумок перламутровые ракушки в форме лодочки, а также несколько футов бататов[264].

Белый дикарь, пользовавшийся у туземцев большим уважением, подал Фрике ракушку и корень, предложил зачерпнуть из передней части кенгуру аппетитно пахнувший розоватый сок.

Парижанин не заставил себя просить. Сок был на редкость вкусным, с ним не шли ни в какое сравнение все концентрированные бульоны. Остальные последовали примеру молодого человека, и вскоре от сока не осталось и капли.

Туземцы называли своего друга, белого дикаря, Кайпун, что значит кенгуру. Он не знал себе равных в охоте на это животное, о чем парижанин узнал несколько позднее.

Кайпун разрубил животное топором и, в знак особого уважения к своему спасителю, дал ему мозг, себе взял язык, а остальное разделил между друзьями. Только и слышно было, как работают челюсти.

Мясо запили, лежа на животе, свежей водой из ручья.

Туземцы снова растянулись на земле под деревьями, а Фрике, не привыкший к отдыху в силу своего темперамента, хлопнул по плечу Кайпуна и попросил научить его владеть деревянной саблей, которой тот так ловко убил кенгуру.

— Бумеранг, — произнес парижанин, вспомнив, что именно это слово слышал от Кайпуна.

— Бумеранг, — повторил Кайпун, в восторге от того, что его спаситель не пренебрегает языком туземцев.

Он принес то, что мы условно назвали саблей, и Фрике стал с любопытством рассматривать эту страшную штуку. Выточенный при помощи кремня или обсидиановым топором из куска дерева, твердый, плотный, полированный и слегка гибкий бумеранг был длиной семьдесят пять — девяносто сантиметров. Выдолбленный посередине, он напоминал кривую саблю шириной в пять сантиметров при двухсантиметровой толщине, совершенно плоскую на одном конце и слегка утолщенную — на другом.

Перед тем как метнуть бумеранг, туземцы хватают его обеими руками за утолщенный конец, выпуклой стороной наружу, раскручивают над головой и бросают вперед.

Посланный таким образом, бумеранг летит, рассекая воздух, на довольно большое расстояние, от пятнадцати до пятидесяти метров, падает на землю, снова подпрыгивает, поднимается на несколько футов и с гудением возвращается назад, причем с поразительной точностью, дробя все, что попадается на пути.

Фрике вдруг пришла на память забавная история, вычитанная им в публичной библиотеке Мельбурна, и он не сдержал улыбки. Герой этой истории — известный немецкий натуралист Блюменбах, о котором мы уже упоминали выше.

Пораженный австралийской флорой и фауной, чудаковатый ученый вообразил, что эта страна не что иное, как осколок кометы.

Тот же Блюменбах, услышав о бумеранге, противоречащем всем законам баллистики, просто не поверил в его существование и заявил, что это выдумка. Не мог туземец, тупой и необразованный, не сведущий ни в математике, ни в других науках, изобрести такую удивительную штуку. Свое утверждение Блюменбах сопровождал громогласным смехом, олицетворявшим чванство и педантизм немцев.

Губернатор Сиднея, собственными глазами наблюдавший феномен, подумал, что опыт убедит скептика. Он велел привести туземца, известного своим умением обращаться с бумерангом, в прилегающий к дому парк и предложил Блюменбаху стать мишенью. Натуралист согласился и, улыбаясь, скрестив на груди руки, стал, как было условлено, позади воина. Австралиец, хотя и удивленный этой странной затеей вполне серьезного человека, не заставил повторять приказ. Счастливый возможностью хорошенько отделать одного из белых, которых он справедливо считал заклятыми врагами своей расы, туземец поглядел на немца, стоявшего с высокомерным и насмешливым видом в двадцати метрах позади него, раскрутил свое оружие и со всего размаха запустил.

Деревянная «сабля» пролетела какое-то расстояние и, гудя, полетела с такой быстротой назад, прямо к Блюменбаху, что, не растянись тот вовремя на газоне, вернулся бы в свой университет весь покалеченный.

Австралиец предложил повторить опыт, но Блюменбах, шаря в траве в поисках своих очков, пристыженный, сказал, что вполне удовлетворен.

К великой радости Фрике, Кайпун нацеливал свой бумеранг то на копье, воткнутое в землю, то на цветок на длинном стебле, и всякий раз оружие достигало цели. Копье, словно стекло, оказывалось разбитым, с цветка слетала головка, а бумеранг возвращался к хозяину. Фрике тоже пробовал запустить бумеранг, но всякий раз он падал на расстоянии трех десятков шагов и так и оставался неподвижно лежать на земле.

Да, превосходное оружие, им можно справедливо гордиться, как, скажем, ружьем фирмы «Гринер». Самые искусные стрелки племени, обсудив все достоинства бумеранга, высоко оценили его.

Видя, что Фрике огорчен, Кайпун дал ему свой «бумеранг войны» («барнгет»), но и с ним у парижанина вышла осечка. Как и с «бумерангом охоты» («вонгимом»).

— Странно… очень странно, — бормотал раздосадованный Фрике. — Еще Ньютон говорил, что всякое действие человека можно осмыслить. Почему же я не в состоянии понять, как управляется мой друг Кайпун со своим бумерангом?.. Может быть, гениальный Ньютон разгадал бы загадку этой удивительной машины, изобретенной руками дикаря… Блюменбах, во всяком случае, не смог этого сделать, хотя едва не пострадал из-за своего неверия… Возможно, я решу задачу, над которой бился не один математик, и выяснится, что это совсем несложно… Ах! Черт побери! Любопытно… Смотри, друг Кайпун, взгляни на этот примитивный бумеранг, он улетает и прилетает, поднимается и опускается, вибрирует, скользит, словом, ведет себя точь-в-точь как твой вонгим. — Это слово я навсегда запомню. Бумеранг охоты — ей-богу, это лист, просто лист эвкалипта, сорванный с ветки и несомый ветром. Да, эти наивные дети природы не так уж глупы!

Фрике прав. Бумеранг и в самом деле очень похож на матовый лист эвкалипта. Даже пропорции те же. Не говоря уже о форме.

Все дело, видимо, в ветре, который, унося лист, придает ему импульс вращательного движения. Возможно, именно это и навело туземца на мысль о бумеранге.

— Кажется, я догадался, — тихо произнес парижанин, наблюдая за крутившимся в воздухе листом.

Молодой человек снова взял вонгим и стал изучать самым тщательным образом.

— В самом деле, поразительная штука! Но только, для тех, кто не видел ее вблизи, как я сейчас. Например, для Блюменбаха. Он не заметил, что концы бумеранга на разных уровнях. Бумеранг устроен по принципу пропеллера. Легкий деревянный пропеллер может удержаться в воздухе, если придать ему вращательное движение. Нечто подобное я наблюдал в детстве. Я был тогда ростом с сапог отца Шникмана, моего первого учителя. Весь Париж бегал за Надаром и его воздушным шаром, который, как говорили, тяжелее воздуха. Да. Любопытную в то время придумали игрушку — деревянный стержень с двумя-тремя картонными крылышками, расположенными как винты пропеллера. С помощью веревки стержню придавали вращательное движение, как волчку. Крылышки ввинчивались в воздух и поднимали вверх стебель, более тяжелый, чем воздух. Кажется, между этой игрушкой и австралийским бумерангом есть много общего, с той лишь разницей, что рука охотника заменяет веревочку. Ну-ка, Кайпун, покажи еще раз, на что ты способен.

Польщенный, Кайпун запустил бумеранг дальше чем на сто метров. Достигнув финиша и, казалось, исчерпав всю силу броска, бумеранг поднялся, вращаясь с головокружительной быстротой, принял горизонтальное положение, вернулся назад, описав длинный эллипс, на пятьдесят метров пролетел точку старта и снова вернулся, не переставая вращаться с прерывистым гулом.

Описав несколько концентрических кругов над головой Кайпуна и пробежав около трехсот метров, бумеранг полетел к хозяину, но сильный порыв ветра заставил его упасть на двадцать метров дальше. Теперь у Фрике не осталось больше сомнений. Он разгадал загадку.

Кайпун послюнил указательный палец, поднял над головой, определяя направление ветра, как заправский моряк, и развел руками, мол, я ни при чем, ветер переменился.

— Значит, я не ошибся, — радостно заявил парижанин. — Твой бумеранг зависит от силы и направления ветра. Нам, гребцам на шлюпках, это хорошо известно. Если же ветер вдруг перестанет дуть, бумерангу будет трудно вернуться назад. Но как бы то ни было, работа эта красивая, требует большого мастерства и дураку не под силу. Оружие как будто примитивное, но с его помощью можно и защищаться, и добывать пищу. Так вот, друг Кайпун! За то время, что мне предстоит провести в твоем обществе, ты должен научить меня обращаться с твоим бумерангом. Говорят, только австралиец на это способен. Но твоя ловкость опровергает ошибочное утверждение кабинетных путешественников. Я буду вторым, кто докажет несостоятельность их суждений. Итак, по рукам?

ГЛАВА 7

Кем оказался белый дикарь. — И вон Кербехель, 1860.— Фрике тоже становится дикарем. — Последствия смерти вомбата[265].— Похоронный обряд у туземцев Виктории. — Суеверие, связанное с белыми. — Происхождение суеверия. — Снова каторжники. — В путь за неизвестной судьбой. — Фрике находит самородок золота. — Ивон не хочет покидать Фрике. — Пещера с золотом. — Не это ли сокровища морских пиратов? — Мыс на озере Тиррелл. — Голоса австралийского ада. — Фрике узнает голоса.

В других обстоятельствах Фрике с его бешеным темпераментом и склонностью к авантюрам был бы счастлив пообщаться с настоящими австралийцами. Случай предоставил ему редкую, почти уникальную, возможность изучить жизнь племен, обреченных на вымирание, ибо колонизаторский «гений» англичан беспощаден. Пытливый ум француза несомненно впитывал в себя все, что ему доводилось видеть и слышать.

Но при всей своей любознательности и жажде познать неизведанное парижанин не испытывал никакой радости.

Дело в том, что Фрике, для которого дружба и преданность были смыслом всей его жизни, вот уже три недели мучило беспокойство.

За это время он прочесал лес и равнину, исходил горы и долины. Все напрасно. В окрестностях озера Тиррелл друзей не было и в помине. Молодого человека приняли в австралийское племя благодаря Кайпуну, оказавшемуся помощником вождя, белый дикарь не нуждался ни в пище, ни в крове и разделял с туземцами растительный рацион. Нельзя, однако, сказать, что общение с австралийцами не принесло Фрике никакой пользы. Когда они пришли в селение аборигенов, Кайпун рассказал о себе совсем немного, но вполне достаточно для того, чтобы признать в нем бывшего французского моряка, к тому же соотечественника Пьера Легаля.

Радуясь как ребенок, показывающий новому другу игрушки, Кайпун сначала выложил две блестящие медные пуговицы, видимо срезанные с матросского бушлата, затем старый полинявший погон, мятый, весь в пятнах. Эти своеобразные реликвии хранились в мешочке из шкуры опоссума, причудливо украшенного шерстью летучей мыши, и Кайпун очень ими дорожил. Кроме того, Фрике заметил у него на руке едва различимую татуировку, сделанную, видимо, еще в детстве: якорь, под ним имя Ивон Кербехель, а еще ниже — 1860.

Фрике и на этот раз не ошибся. Предположения его подтвердились. Скорее всего человек этот, в прошлом юнга, потерпел кораблекрушение и был подобран туземцами. С тех пор он так и живет среди них, даже родной язык позабыл.

Такое и прежде случалось. Лет двенадцать назад среди австралийцев был найден французский моряк Нарцис Пелетье, тоже потерпевший крушение. Он совершенно забыл родной язык и уподобился своим новым друзьям-дикарям. Раненный во время стычки с матросами, пришедшими за водой к устью реки, он был доставлен на корабль и репатриирован. Со временем он снова стал цивилизованным человеком, выучил французский язык, был назначен сторожем маяка на нашем западном побережье. Целых восемнадцать лет провел он среди дикарей. Та же участь наверняка постигла и Кайпуна, охотника на кенгуру, Ивона Кербехеля, как его теперь называл Фрике.

Нет слов, чтобы описать привязанность Ивона к парижанину.

Он ходил следом за молодым человеком словно тень, стараясь, как мог, скрасить его пребывание среди дикарей.

Заточенный на два дождливых дня в вонючую хижину из коры, двух метров в диаметре, похожую на собачью конуру, где теснились три, а то и четыре человека, Фрике едва не задохнулся. Отвратительный запах гнили, смешанный с «козлиным ароматом», исходящим от дикарей, не смог вынести даже привыкший ко всему парижанин.

Пришлось Ивону построить ему хорошо проветриваемую хижину и повесить у входа шкуру кенгуру. В хижине не было ничего, кроме ложа из сухих листьев папоротника, покрытых шкурой опоссума, зато здесь не кусали паразиты и не было вони.

Фрике даром времени не терял, прилежно учил туземный язык и не упускал возможности поговорить по-французски с Кайпуном.

Кайпун, надо отдать ему должное, тоже проявлял прилежание и делал немалые успехи. Спустя три недели словарь его значительно пополнился, но он еще не мог построить фразы и смешивал французские слова с австралийскими.

Мало-помалу к нему возвращалась память, и Фрике чувствовал, что недалек тот день, когда он узнает всю историю Ивона, сможет увезти его в Европу и вернуть в цивилизованное общество.

Постоянно занятые добыванием пищи, этой извечной проблемой на бедной австралийской земле, Ивон и Фрике в то же время не прекращали поисков доктора, Андре, Пьера Легаля и Мажесте, совершая долгие и трудные походы к берегам озера Тиррелл. К счастью, местность была хорошо знакома Кайпуну, и искусный охотник постоянно заботился о пропитании.

Фрике сумел убедить своего нового друга в необходимости поисков этих благородных людей, и Ивон взялся за дело с присущей дикарям напористостью.

Молодому человеку очень хотелось узнать, за что Ивона собирались предать суду Линча, но все вопросы парижанина оставались без ответа. То ли Ивон не хотел об этом рассказывать, то ли ему пока не хватало знаний французского языка. Тем временем с одним из туземцев произошло несчастье, благоприятно сказавшееся на судьбе Фрике. Этот туземец полез на самую верхушку эвкалипта за вомбатом, свалился на землю и на месте скончался, сломав себе крестец.

Австралийцы считают смерть бесовским наваждением, а потому все члены племени громко рыдали, понося солнце, луну, эвкалипты, а главное колдуна, обернувшегося вомбатом, чтобы заманить охотника на дерево и потом сбросить вниз.

Вздумай европеец выть с такой силой, как это делают дикари, его голосовые связки просто не выдержали бы.

У австралийцев цвет траура — белый. Поэтому все мужчины выкрасили себя белой краской, изобразив на теле скелет, после чего занялись приготовлениями к обряду погребения.

Следует заметить, что вечно голодные аборигены в большинстве случаев поедают своих мертвецов. К счастью, на сей раз этого не случилось. Провизия была в изобилии, в озере ловили рыбу, и дикари ограничились тем, что содрали с покойника кожу. Пока колдун племени совершал этот страшный обряд, туземцы сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее приближались к мертвецу и в знак печали ударяли себя топором по голове. Только увидев потоки крови, Фрике поверил, что делают они это не для видимости.

Наконец страшный обряд закончился. Тогда колдун стал целовать истекавших кровью людей, замазал их раны глиной, после чего разрешил взглянуть на покойного.

Труп расчленили, кости и внутренности закопали в землю, а остальное — кожу, к которой еще прилегали уши, нос и волосы, а также руки, ноги и череп — подержали на солнце и потом положили в мешки. Эти мешки, несмотря на исходившее от них зловоние, жены умершего должны были носить с собой на протяжении шести месяцев.

Даже ночью нельзя было расстаться с мешком, его клали под голову, дабы память об умершем присутствовала всегда. А по вечерам несколько часов кряду плакали. После ста восьмидесяти дней столь мрачного траура кости и кожу оставляли либо в дупле, либо в отдаленной пещере.

То же самое происходило и в том случае, когда мать теряла ребенка. Она носила останки своего чада с собой до тех пор, пока он окончательно не разлагался. После этого женщина высушивала кости, прятала в мешок и клала под голову.

После окончания похоронной церемонии несчастные, искалеченные туземцы дружно запели песню ликования и стали плясать вокруг Фрике.

Парижанин не знал, что и думать, но Ивон постарался ему все объяснить, как умел, на своем странном языке.

Австралийцы считают, что все их покойники возрождаются в белых людях. И дикари верили, что Фрике принесет племени счастье.

Парижанин ждет друзей, и в одном из них, самом близком и дорогом, и возродится погибший охотник. При этих словах Фрике не мог скрыть своей радости.

— От всего сердца благодарю вас, дорогие друзья, — сказал он. — Ваше предсказание совпадает с моим заветным желанием. Я хорошо понимаю вас, хотя ваша мысль, признаться, мне кажется несколько странной.

Итак, каждый представляет себе рай по-своему. Негр, униженный и несчастный, мечтает после кончины возродиться в белом, который может вволю поесть, попить и поспать.

Существует не одна легенда происхождения этого суеверия. Расскажу о самой популярной, с моей точки зрения. Но для этого надо вернуться ко времени основания колонии.

Едва высадившись на берег, каторжники с конвоем, следовавшим за отрядом коммодора Филиппа, с удвоенной энергией взялись за старое. Кражи и убийства стали для них нормой существования. Самые суровые меры, предпринимаемые англичанами, были бессильны пресечь зло.

Не удовлетворяясь разбоем на суше, бандиты овладели большими судами и стали пиратствовать, хозяйничая в прибрежной полосе шириной в сто морских миль, неся с собой страх и разорение.

Долго так не могло продолжаться. Действия разбойников могли погубить едва зарождавшуюся колонию, и английские власти объявили пиратам беспощадную войну. Почти все они были уничтожены: расстреляны, повешены, брошены в море на съедение акулам. Лишь немногим удалось спастись. Они скрылись в лесах и, чтобы обезопасить себя, приняли вид туземцев; разрисовали тело краской, сделали себе татуировки, стали ходить без одежды, прикрываясь звериными шкурами, в спутницы взяли туземных женщин, называя их женами. Так им удобнее было разбойничать. Они выдавали себя за предков туземцев, внушив аборигенам, что все покойники превращаются в белых, как гусеницы в бабочку.

Обман удался. Доверчивые дикари были уверены, что их черные собратья, созданные Моо-Тоо-Ону, духом добра, после кончины, проходя через могилу, становятся белыми. Смерть меняет не только цвет кожи, но и голос, гортанный и звонкий.

У этих новых белых племен совсем другое оружие. Сверкающие ножи, металлические трубочки, из которых вырывается молния, старых австралийских обычаев они не помнят, дух-шутник, Уа-Уа, замутил им память.

Такой была первая легенда о возрождении туземцев в белых, и каторжники, надо сказать, извлекли из нее для себя немалую пользу. Их почитали, им, как предкам ныне живших отцов и сыновей, отвели самое лучшее место у огня, отдали в жены самых красивых девушек.

Эта легенда, льстившая самолюбию аборигенов, постепенно приобрела необычайную популярность среди большинства туземцев Новой Голландии, даже стала символом веры, и, защищая ее, дикари готовы были принять муки.

Итак, церемония погребения, невольным свидетелем которой оказался Фрике, закончилась. Австралийцы, еще в большей мере кочевники, чем бедуины Сахары и киргизы азиатских степей, снялись с лагеря и собрались в путь. Сборы были недолгими. Мужчины взяли свои самодельные копья и бумеранги, а женщины, сгибаясь под тяжестью мешков с провизией и обливаясь потом, последовали за ними. Хижины были брошены случайным гостям.

Фрике недоумевал: почему вдруг туземцы с такой быстротой свернули лагерь? Но когда он спросил об этом у Ивона, тот пожал плечами и воздел руки к небу, что, видимо, означало: «Откуда мне знать…»

— Нет, — сказал парижанин. — Я так не могу. Мои дела не позволяют мне далеко отлучаться. Я остаюсь. А ты как хочешь. Смотри! — воскликнул вдруг молодой человек, подобрав возле свежевырытой могилы желтый, словно закопченный камешек. — А какой тяжелый! Будто свинец! Может быть, это…

— Золото, — подхватил Кайпун.

— Золото… Это… настоящее золото!

— Золото…

— Знаешь, друг мой, здесь самое меньшее на тысячу франков. Тебе на это наплевать, а мне нет. Сейчас, разумеется, от него столько же проку, сколько, скажем, от партитуры оперы-буфф[266]. Но кто знает, что случится потом? Положу-ка я его в карман. Может, удастся побывать в каком-нибудь цивилизованном заведении, тогда пропустим стаканчик-другой. Похоже, я становлюсь капиталистом. Начало положено. Найти бы килограммов двадцать, и не о чем тогда беспокоиться. Ведь в этой стране главное — деньги. Господину Андре и остальным моим друзьям понадобится много денег.

Негры уже исчезли из виду, нисколько не беспокоясь о Фрике и Кайпуне.

— Пошли, — решительно сказал Ивон.

— Куда?

— Туда… озеро.

— К озеру, охотно. Мы там сможем найти…

— Золото.

— Золото?

— Да… много… очень много…

И жестом, куда более красноречивым, чем слова, Ивон показал, сколько они могут найти драгоценного металла.

— Что-то я не совсем понимаю. Ты хочешь сказать, что знаешь богатую россыпь?

— Нет… не россыпь. Золото… Настоящее золото. Целая пещера.

— Ах, черт! Это совсем другое дело. Ты делаешь большие успехи во французском. Я тобой горжусь. Значит, ты видел куски золота, самородки?

— Да… да… самородки… куски.

— В пещере? И ты знаешь, где она?

— Да… да… — сияя, ответил Ивон. — Для тебя… Все для тебя… Ты хороший.

— Все для меня… Ты хочешь сказать, для нас? Но сначала надо туда попасть. Мы по-братски поделимся, не будем жадничать. Гром и молния! Может быть, это и есть сокровища Бускарена? Вот была бы удача! Убить сразу двух зайцев, переломать кости этому подлецу, нет, лучше схватить его, перевязать, как колбасу, и пусть скажет, где спрятал нашу дорогую крошку, а если заартачится… Если не захочет, клянусь, я буду его поджаривать, пока не заговорит… Вот так! Договорились, Ивон. Пошли, дружище. Только будь начеку. Риск очень большой. Главное — не промахнуться и, если что, тихонько смыться.

Путь был долгим и трудным. Фрике догнал наконец негров. Они шли так быстро, что даже парижанин со своей неуемной энергией был в полном изнеможении, когда Ивон переливчатым свистом скомандовал привал.

Маленький отряд остановился на поляне шириной около двадцати метров, расположенной на склоне горы высотой в пятьсот — шестьсот метров, с тощей растительностью. Эта площадка вдавалась гранитным мысом в озеро, до самой его середины, формой напоминая гигантскую рыбью кость, и, окруженная с трех сторон обрывами, она была доступна лишь с одной стороны, где вилась крутая тропинка, по которой Фрике и его товарищи и взобрались наверх. Беспрерывно поливаемая тропическими дождями, исхлестанная ветром с океана, эта поляна была образована из потоков базальтовых лав с блестящими вкраплениями слюды. Она находилась на открытом месте, на головокружительной высоте, и Фрике сквозь карликовые мимозы и большелистные растения мог созерцать редкой красоты пейзаж.

Негры, против обыкновения, не расположились лагерем, не стали разводить огонь, а хранили боязливое молчание, в то время как женщины сидели сгорбившись на своих мешках, обхватив голову руками, спиной к бескрайнему сверкающему озеру.

Вдруг со стороны озера донеслись раскаты хриплых человеческих голосов, перекрывшие журчанье ручья, невидимого, но ясно различимого по шуму создаваемого им небольшого водопада. Аборигены в приступе безотчетного ужаса бросились ничком на землю, истошно вопя:

— Wiami! Wiami! (Ад!)

— Возможно, это и ад, — сказал Фрике, оторвав взгляд от великолепного пейзажа. — Но почему-то мне знакомы голоса населяющих его дьяволов… Ну и денек! Сколько приключений. Если эти мошенники здесь, значит, и главный негодяй недалеко. Фрике, мальчик мой, будь осторожен. Иначе ты пропал…

ГЛАВА 8

Тилигал и Моо-Тоо-Ону. — Австралийские легенды. — Что стало с волосом из бороды, брошенным Байамаи в песок. — Несчастия луны. — Дьяволы говорят по-английски и по-португальски. — Что увидел Фрике, заглянув в пропасть. — Золотая глыба. — Жадность двух мошенников. — Вторичное появление мастера Холлидея и сеньора Бартоломеу ду Монти. — Выкупленный бандит. — Дела мастера Холлидея. — Сеньор Бартоломеу со своей глыбой золота становится падающей звездой. — Таинственное судно. — Выстрел из карабина в море.

Крики перепуганных насмерть туземцев ничуть не смутили Фрике. По природе своей и образованию чуждый всего сверхъестественного, наш друг сразу понял, что вопли ужаса, мольбы о помощи, угрозы и проклятия исходят от людей, сцепившихся на дне пропасти в смертельной схватке.

У одного из них, к удивлению Фрике, слышался португальский акцент, в другом, по сиплому, пропитому голосу и резким интонациям, сразу можно было признать янки.

Фрике подполз к краю пропасти, заглянул вниз, и глазам его предстало ужасное зрелище.

Туземцы между тем продолжали вопить, опасаясь, как бы злой дух не сбросил их нового друга со скалы в озеро.

Несчастные дикари больше верили в духа зла Тилигала, чем в духа добра Моо-Тоо-Ону.

И в этом не было ничего удивительного. Туземцы жили в ужасных условиях. Нищета и постоянные преследования англичан довели их до отчаяния, сделали суеверными до предела. И об этом, пусть читатель меня простит, я хочу сказать несколько слов.

Наша цель — поведать не только о приключениях парижского гамена, но и дать сведения, пусть самые элементарные, о тех странах, в которых ему довелось побывать.

Не стану распространяться о более чем странных обрядах, празднованиях «таинств», которыми изобилует «теология» туземцев. Силу их воображения не в состоянии описать никакое перо. Простим же этим несчастным их невежество. Поистине они достойны сострадания.

Справедливости ради следует сказать, что среди различных культовых преданий туземцев можно найти замечательные притчи о морали и, что очень часто, о вере в загробную жизнь.

Туземцы верят, что после смерти человека ждет либо награда, либо кара. В их аду, виами, много элементов местного колорита, что делает честь воображению негров. Расскажу одну из легенд.

Представьте себе огромную песчаную пустыню, без деревьев, без капли воды, окруженную со всех сторон раскаленными скалами. Три громадных солнца, расположенных треугольником, испепеляют эту печальную местность. Здесь обречены печься на солнце грешники. Те, кто оскорбил жреца, ударил старика, убил вождя, похищал девушек.

Байамаи, или Моо-Тоо-Ону, дух добра, огромного роста негр с белыми волосами, горящими глазами, непомерно длинными руками и ногами, извлек из небытия кенгуру, эму и вомбата. Затем создал злаки и солнце.

После этого Байамаи с белым покрывалом на голове поднялся на вершину Уораган, горной цепи, которую европейцы потом назвали Австралийскими Альпами, и плюнул на все четыре стороны. Так образовались озера и реки. Сначала Байамаи населил их пресноводной треской.

Мы не станем подробно рассказывать о том, как создал Байамаи озера, лагуны и море. Легенда повествует об этом в столь непристойных выражениях, что воспроизводить их, даже покрыв густой кисеей, просто невозможно.

Моо-Тоо-Ону, вначале вполне удовлетворенный своим творением, вскоре разочаровался в нем. На пастбищах, населенных эму, казуарами, вомбатами, на озерах с треской не хватало более совершенных существ. И дух добра, спустившись с горы, целый день трудился над созданием мужчины и женщины, родоначальников черной расы с гладкими волосами.

Устав от трудов праведных, Моо-Тоо-Ону передохнул несколько дней и, видя, как созданные им существа чахнут под палящим солнцем, вытащил из земли камедные деревья и араукарии, чтобы на голой земле появилась тень.

Будучи после этого в полном изнеможении, Моо-Тоо-Ону еще нашел в себе силы вырвать из бороды волос и бросить его в песок.

Волосок сразу пустил корни, стал расти на глазах и превратился в Мать лиан. После этого одна за другой стали появляться лианы, они достигли гигантских размеров и покрылись яркими цветами.

Теперь Моо-Тоо-Ону больше не беспокоился. Он видел, что отец и мать черной расы с гладкими волосами счастливы, снова поднялся на гору, оттолкнулся от нее ногами и бросился в эфир, где пребывает и по сей день.

Он сидит позади солнца, наблюдает за своими творениями и пальцем приводит в движение солнце.

В этой примитивной космогонии есть и легенда о луне. Она рассказывает, что богиня ночей была очень красивой и наслаждалась счастьем, охотясь на кайпунов, эму и вомбатов. Не знаю, за какие провинности, но австралийская Диана-охотница[267] была изгнана из океанических земель и ввергнута навечно во мрак ночи.

По сей день оплакивает богиня свою злую судьбу. Слезы ее превратились в звезды и усеяли небо.

Представление о том, что мертвые туземцы возрождаются в белых, о котором я уже упоминал выше, не насчитывает и ста лет.

Вернемся, однако, к парижанину. Несмотря на мольбы туземцев, он продолжал заглядывать в пропасть, прислушиваясь к разговору людей, оказавшихся здесь каким-то непостижимым образом.

Уцепившись за карниз, шириной в ступню, в пятидесяти метрах от вершины мыса, янки, с непокрытой головой, несмотря на палящее солнце, в шерстяной рубашке с распахнутым воротом, поносил другого, того, что висел над пропастью на раскачивающейся веревке.

Веревка выходила из круглого отверстия в базальтовой стене, добраться туда можно было лишь подземным путем, с противоположной стороны склона.

Фрике недоумевал: как эти люди здесь очутились? Он сделал знак Ивону держать его за ноги, а сам стал медленно ползти, еще ниже склонившись над пропастью.

Вдруг он заметил узкую расщелину с раскорячившимся рядом американцем, из нее и выходила веревка, на которой повис один из дружков. Из расщелины вытекал серебристой струей ручеек, грациозно устремившийся в озеро. В воздухе медленно плыла водяная пыль, окрашенная всеми цветами радуги. Время от времени Фрике видел, как сверкал, словно в ореоле, огромный самородок золота, сросшийся с базальтовой скалой.

Ручей, как золотоискатель, вековым действием вод обнажил этот удивительный самородок, превосходящий по величине самые замечательные образцы из минералогического отдела музеев Сиднея и Мельбурна.

Постоянно омываемый водой, самородок отражал солнечные лучи и, похожий на пылающее зеркало, казалось, вот-вот оторвется от места, в которое его поместила фея золотых россыпей. Но прошли века, а самородок, не знавший прикосновения человеческих рук, оставался неподвижным.

Пораженный этим зрелищем, Фрике замер. Он не был подвержен золотой лихорадке, однако испытал некоторое волнение. Но оно длилось какой-то миг, после чего вниманием парижанина завладела разыгрывавшаяся на его глазах драма. Сомнений нет. Эти двое обнаружили самородок и объединились, чтобы заполучить его. Один из них поверил другому на слово, скользнул по веревке и, рискуя сорваться в пропасть, невероятным усилием оторвал самородок от скалы.

— Так, — сказал себе Фрике, — эти мошенники обделали неплохое дельце. Рабочая сила им ничего не стоила. Но я очень удивлюсь, если дележ завершится благополучно.

Как раз в этот момент из уст авантюристов снова раздались крики ликования и ужаса одновременно. Одно неверное движение — и самородок выскользнет из рук того, кто его с трудом удерживал, и полетит в пропасть. Туземцы были вне себя от страха, слыша беспрерывные вопли, усиливаемые эхом.

— Поднимите меня, сеньор Холлидей…

— Значит, Холлидей, — произнес Фрике. — Впрочем, я сразу узнал обоих. Американский пират, чем только он не занимается? Лучше бы этот мерзавец был подвешен за шею на другом конце веревки. Однако терпение… Это становится интересным.

— Быстрее… Сеньор… Ради Бога, золото жжет мне грудь… давит на сердце.

Пират стал быстро тянуть веревку наверх, но, когда дружок его оказался в двух метрах от карниза, остановился, словно осененный какой-то дьявольской мыслью.

— Пожалуйста… сеньор, поторопитесь… у меня темнеет в глазах. Ах! Что же вы делаете?

— Поговорим, сеньор Бартоломеу ду Монти?

Фрике развлекался, он чувствовал себя словно на балконе в театре.

— Ага! Здесь ты не такой гордый, как в «Барракане» в Макао. Торговля желтыми не принесла тебе счастья. Смотри, как бы золото не стало причиной твоей смерти.

— Прекратите! — завопил тот, что висел на веревке. — Вы что, не видите? Силы мои на исходе!

— Ладно! Передайте мне этот кусочек золота, тогда вас будет легче поднять.

— Клянусь вечным спасением, я этого не сделаю. Ведь тогда вы сбросите меня в пропасть.

— А кто вам сказал, что я не сделаю этого сейчас?

— Это не в ваших интересах. Самородок — моя защита.

— Дурак! Самое трудное было оторвать его от скалы. А теперь пусть летит в озеро, черт побери! Водолаз отыщет его. Решайте живее! Отдаете золото или нет?

— Да покарает вас Бог! Вы — мошенник…

— Да, сэр. Самородок!

— Бандит…

— Согласен. Самородок!

— Вы хотите ограбить партнера…

— …Самородок!

— Самородок принадлежит мне… Нам обоим… Давайте его поделим.

— Ваша жизнь в моих руках… Самородок — это выкуп. Либо вы отдаете его мне, либо я отпускаю веревку.

Португалец ничего не ответил, лишь заскрипел зубами и задрожал всем телом. На губах выступила пена.

Кровь бросилась в голову американцу.

— Вы слышали? — зарычал он. — Золото, или я отпускаю веревку!

— Вы все равно меня убьете… когда… я вам его отдам… Так пусть лучше озеро… поглотит меня вместе с ним.

— Как хотите! — ответил американец и опустил веревку метра на три. Это было предостережение.

Несчастный португалец издал громкий вопль и так прижал к себе самородок, что едва не сломал ребра.

— Решайте же!

— Пощадите!.. Пожалейте!.. Сеньор Холлидей… Вы — мой старый друг… За это золото я могу поплатиться жизнью…

— Хозяин не вправе потребовать самородок. Он наш.

— А! — тихонько произнес Фрике. — Значит, главный прохвост скоро явится. Это важно.

— …А вы не боитесь, что хозяин потребует у вас отчета в моей смерти? Мы все равны перед ним… Наш устав категорически запрещает убийство.

— Не важно. Здесь мы одни, — ответил американец уже более мягко.

— Пощадите… Это наше золото.

Увлеченный разговором мошенников, Фрике старался не пропустить ни одного слова.

Оба бандита, явившиеся причиной несчастий Фрике, волей судьбы снова встретились ему на пути.

Хозяин, которого они ждали, был не кто иной, как Винсент Бускарен, предводитель пиратов. Ступив на австралийскую землю, торговец людьми и пират, видимо, стали бушрейнджерами. Habent sua fata… latrones[268].

Эти мошенники не могли долго находиться в обществе честных людей.

Для полного счастья парижанину оставалось лишь получить какие-нибудь сведения о друзьях. Что вскоре и случилось.

В момент, когда сеньор Бартоломеу ду Монти истошным голосом взывал о помощи, в том месте, где небо сливается с озером, образуя высокую голубую стену, появилась черная точка.

Точка быстро увеличивалась. Это была не лодка. Туземные челноки не такие широкие. И не плот. Плот не может двигаться с такой скоростью.

Увидев этот плавучий предмет, мастер Холлидей изрыгнул страшное проклятье и стал поносить португальца с яростью, не свойственной флегматичным американцам.

Дон Бартоломеу ду Монти, ошеломленный, бормотал, икая, что-то бессвязное. Алчность и страх смерти довели беднягу почти до безумия.

Приближалась развязка.

Американец закрепил веревку в базальтовом углублении. Хотя руки его были сильны, он боялся, что не удержит португальца да еще с самородком. Затем достал длинный нож, с которым никогда не расставался. Он стриг им ногти, заострял зубочистки, а при необходимости мог вспороть кому-нибудь живот.

— Умри, мерзавец! — прорычал Холлидей. — Сдохни как собака… Сгинь вместе со своим проклятым сокровищем.

Американец так ожесточенно ударил ножом по веревке, что лезвие с треском зазубрилось о скалу.

Португалец издал последний вопль, дважды перевернулся и упал вниз головой в озеро. Только вода зловеще зашумела.

Парижанин, наблюдая это страшное зрелище, даже глазом не моргнул и насмешливо произнес:

— Один готов! Всех бы их туда, меньше будет работы палачу.

Мастер Холлидей замер, переводя взгляд с кругов, которые пошли по озеру при падении португальца, на обрезанную веревку, извивающуюся в воздухе, словно змея, затем спокойно спрятал нож, укрепился на скользком карнизе и приготовился скрыться в черном отверстии, зияющем в отвесной скале.

Но не успел. Таинственное судно приблизилось со скоростью птицы. Оно было легким, устойчивым и напоминало одновременно и плот и лодку.

Двое из плывших на судне гребли, третий, стоя на корме, рассматривал в бинокль американца и его жертву и, наконец, четвертый, сидя на корточках на носу, целился из ружья.

Раздался выстрел, мастер Холлидей вздрогнул и покачнулся, словно подстреленный заяц.

— Вот это здорово! — вскричал Фрике. — Но, черт возьми! Я узнаю звук выстрела.

Парижанин подался всем телом назад, сбил с ног Кайпуна и одного из туземцев.

— Это они! Я не ошибся!.. Они!..

ГЛАВА 9

Дон Бартоломеу ду Монти вместе с самородком остается на дне. — Фрике узнает друзей. — Ад снова становится безмолвным. — В поисках причала. — Как Ивон срубил лиану. — Виами отдает свою жертву. — Доктор Ламперьер удивлен, что его называют Нирро-Ба и что он обрел целую семью. — О кузнечных мехах как инструменте навигации. — Лодка с тремя бочками умещается в кармане. — Кем был Ивон Кербехель. — Трогательная сцена.

Итак, раненый американец быстро скрылся в расщелине скалы.

Таинственное судно достигло подножия мыса и остановилось возле того места, где нашел свою смерть сеньор Бартоломеу ду Монти.

Уж не собирались ли моряки выловить из пучины несчастного португальца? Вполне возможно. Но надежды их оказались напрасными. Утонувший не всплыл на поверхность. Слишком тяжелым был самородок, который сеньор Бартоломеу ду Монти так и не выпустил из рук.

Сердце Фрике едва не разорвалось от волнения. Он увидел своих друзей. Андре и Мажесте сидели на веслах, Пьер стоял на корме с биноклем, а доктор Ламперьер держал в руках еще дымившийся карабин.

Видя, что сеньора Бартоломеу ду Монти не спасти, моряки решили обогнуть мыс. Весла уже ударили по воде, когда воздух разорвал радостный крик парижского гамена.

— Пии… у… ит!.. — Казалось, глотка у Фрике луженая.

При этом хорошо знакомом сигнале, в свое время призвавшем их во дворец султана Борнео, мужчины так вздрогнули, что закачалась лодка. Весла в руках у гребцов застыли, и все четверо моряков задрали головы, глядя вверх, откуда донесся крик пересмешника.

— Пии… у… ит… — снова послышалось с высоты.

Пьер Легаль встал, приложил рупором руки ко рту и громовым голосом окликнул невидимого парижанина.

— Эй! На жердочке попугая, эй!..

— Эй, на шлюпке! Эй!.. — эхом отозвался Фрике.

— Матрос!.. Сын мой!.. Неужели ты? Только без шуток! Провалиться мне на этом месте, если я ошибся…

— Это я, старина! Честное слово, Фрике, парижанин, ваш общий матрос, дорогие друзья! Так что не надо проваливаться… Это опасно.

— Фрике! — воскликнули все четверо в один голос. — Дорогой мальчик!

Тут раздался великолепный бас доктора, взволнованный и в то же время веселый:

— А ты кто? Султан, как на Борнео, или просто вождь племени австралийцев?

— Пока еще нет! Трон свободен, ждет одного из вас.

— Хорошо… Попробуем потихоньку причалить… Где мы, черт возьми? Гидрографы не поставили вехи на берегу, так что придется самим искать место для высадки, чтобы снова не уплыть в океан.

— Я знаю не больше вас. Думаю, надо обогнуть мыс и попытаться пристать с другой стороны. Мы с товарищами пойдем вам навстречу. Только будьте осторожны. Местá тут чертовски опасные.

— Это мы успели заметить. Хотелось бы знать, подлец, которому доктор, вероятно, прострелил лапу, не тот ли несчастный американец, звездный пират с «Лао-цзы»?..

— Он самый. А треска, что нырнула, — португалец из Макао, торговец желтыми людьми.

— Надо все знать. На всякий случай. Итак, в путь…

Во время этого разговора австралийцы, окончательно обезумев от страха, лежали ничком на скале, не подавая никаких признаков жизни, только зубы стучали и дрожь пробегала по телу.

Туземцы не помнили, чтобы когда-нибудь голоса дьяволов звучали так долго и так громко.

Проклятья американца, предсмертные вопли португальца, выстрел из карабина, звонкий голос Пьера, нескончаемые речи доктора — все это слилось в одну адскую симфонию, от которой черные лица туземцев приняли серый оттенок.

Только Кайпун, точнее, Ивон Кербехель, уже немного европеизированный от общения с Фрике, да простит мне читатель этот неологизм, стоял и смотрел, как возвращается судно.

— Canotte… — сказал он, напрягая память и прибавив к последнему слогу окончание «te», привычное для моряков[269].

— Да, мой добрый Ивон, шлюпка… смазанная салом, с экипажем из самых ловких матросов мира. Сейчас ты их увидишь.

Поскольку в аду наступила тишина, туземцы понемногу успокоились, зашевелили руками и ногами, открыли глаза.

Кое-как Фрике объяснил своим новым друзьям, что надо спуститься вниз к берегу и найти более пологое место.

Туземцы охотно согласились, они были уверены, что только белый мог так долго, не подвергаясь опасности, беседовать с дьяволами из ада.

Австралийцы съели несколько испеченных в золе бататов, проглотили целую пригоршню кусочков смолы эвкалипта и, поглаживая себя по животу, объявили, что готовы отправиться в путь.

Как раз в этот момент судно обогнуло крайнюю точку мыса и повернуло направо. Парижанин и его отряд, преодолевая многочисленные препятствия, последовали в том же направлении.

Они шли несколько часов по раскаленной почве, обжигающей ноги. Даже никогда не унывающий Фрике чувствовал, что силы его на исходе, а берег, насколько хватало глаз, оставался крутым и обрывистым, как стена, так что о высадке нечего было и думать.

Моряки чувствовали, что больше не в силах грести, а дело шло к ночи, которая в тропиках наступает мгновенно.

Фрике уже не знал, какому богу молиться, когда судно остановилось.

— Послушай, Фрике, — послышался голос Андре, — нет ли у тебя веревки метров в двадцать пять — тридцать длиной?

— Нет, господин Андре. А зачем она вам?

— Мы могли бы по ней подняться наверх вместе с оружием и грузом. Привязали бы к ней трос. А то когда еще найдется место для высадки.

— А лиана не годится?

— Конечно, годится.

— Тогда мы вам спустим лиану. Кто-нибудь из моих товарищей полезет за ней на камедное дерево. Но что будет с лодкой? Вы ее бросите?

— Бросим? — вскричал Пьер Легаль. — Да ты рехнулся. Где это видано, чтобы французские моряки бросали судно? Мы и его поднимем.

— Оно такое легкое?

— Словно пылинка… Будет развеваться на конце швартова как флюгер на бакштаге.

— Не может быть!

— Вот увидишь. Давай сюда скорее лиану. А то трещишь, как попугай.

— Хорошо, хорошо, сейчас.

Срубить лиану Фрике поручил Ивону. Кайпун взял свой топор и с гордым видом встал перед исполинским камедным деревом.

Густой хвост лиан ниспадал до самой земли, и Фрике с беспокойством думал о том, как заберется Ивон на вершину.

Но Ивону Кербехелю было не занимать сноровки, силы и проворства, любой туземец мог ему позавидовать, недаром Ивона выбрали помощником вождя.

Двумя ударами он вбил в кору в метре от земли заостренную на конце дощечку, поставил на нее ногу подтянулся, одной рукой ухватился за кору, а другой вбил еще одну дощечку и поставил на нее вторую ногу. Так наш ловкач перекладывал топор из руки в руку и вбивал дощечки все выше и выше с удивительной ловкостью. Аборигены одинаково хорошо владеют обеими руками; в детстве матери привязывают детям на длительное время то одну руку, то другую, чтобы каждая рука научилась действовать самостоятельно.

В этом искусстве Ивон превзошел своих соплеменников. Фрике с любопытством следил за ним. Не прошло и нескольких минут, как белый дикарь предостерегающе крикнул и Фрике быстро отскочил в сторону.

Лиана, толщиной в палец, со свистом падала вниз, а следом за ней со скоростью циркового клоуна спускался помощник вождя.

Фрике не мешкая схватил лиану, сбросил ее прямо в лодку, поднял привязанный к лиане трос, намертво прикрепил его к соседнему дереву и стал с волнением ждать друзей.

Первым взобрался Мажесте, да так ловко, что вызвал восхищение Ивона и туземцев, великолепных гимнастов.

Добрый негр от радости потерял дар речи. Он бросился к Фрике и, с трудом сдерживая рыдания, едва не задушил его в объятиях. После Мажесте поднялся доктор, спокойно и важно, без суеты. Длинный и тощий, с огромными руками и ногами, он напоминал гигантского паука.

Неудивительно, что туземцы в себя не могли прийти от удивления. Они кинулись к Ламперьеру, даже не дав Фрике обнять друга, и что-то быстро-быстро заговорили на своем языке, без конца повторяя: Нирро-Ба. Фрике до крови кусал губы, чтобы не расхохотаться.

— Это ты, о Нирро-Ба? Брат мой! — воскликнул один из туземцев.

— Ты вышел из ада! О, Нирро-Ба! Ты поохотишься на эму вместе с нами.

— Это Нирро-Ба, наш умерший брат…

— Нирро-Ба, возродившийся в белом человеке.

Вдруг негры расступились, пропуская женщину с тяжелым мешком, распространявшим зловоние. Она подошла к доктору, внимательно осмотрела его, воздела руки к небу и вскричала:

— Это Нирро-Ба!.. Мой муж!..

После этого к доктору подбежали четверо маленьких Нирро-Ба, грязных, растрепанных и завизжали:

— Это Нирро-Ба!.. Наш отец!..

Добрейший доктор не знал, что и делать от смущения.

— Послушай, Фрике! Чего хотят, черт возьми, от меня эти добрые люди? Кажется, то же самое произошло с нашим другом Онезимом Барбантоном.

— Нет доктор. Барбантона признали святым, а вас главой семьи.

— Главой семьи?

— Конечно. Почтенная дама с мешком.

— Эта обезьяна?

— Ваша супруга, доктор. Она таскает останки Нирро-Ба, своего мужа, и уверена что он возродился в вас. А эти малыши, что визжат и дрыгают ногами, ваши отпрыски.

— Хватит шутить. Я — убежденный холостяк. Еще слово, и я возвращаюсь на судно.

— Да, господин доктор, вам можно посочувствовать. Невеста не очень красива, — раздался веселый голос Пьера Легаля.

— Молния в парус! Слово бретонского матроса, ничего страшнее этой черномазой я не видел!

Главный канонир между тем горячо обнял Фрике и сказал:

— Ну, сын мой, хватит болтать. Оставим господина доктора с его семьей, а ты пойди помоги подняться господину Андре.

— Слушаюсь!

В то время как достойный доктор напрасно пытался уклониться от назойливых ласк своего потомства, Пьер, Фрике и Мажесте вернулись к краю пропасти.

Андре, с карабином через плечо и ранцем на спине, привязал судно к концу троса; затем схватил трос одной рукой, а другой повернул медный диск, сверкавший на эбеново-черном корпусе.

Послышался тонкий свист, лодка стала на глазах уменьшаться, обмякла и погрузилась в волны.

А молодой человек, словно белка, взобрался по веревке наверх и упал в объятия Фрике, пораженного тем, что ему довелось увидеть.

— Ты что, язык проглотил? Почему молчишь? — спросил Андре.

— Это я от счастья, что вижу вас всех живыми и невредимыми. К тому же я никак не могу понять, зачем вы потопили такую прекрасную лодку.

Андре улыбнулся.

— Успокойся. Наша шлюпка на конце троса, так что тебе еще понадобятся твои таланты гребца. Ну-ка, мастер Пьер, и ты, Мажесте, поднимите трос!

Два друга быстро подняли трос, и вскоре показалось нечто, похожее на обрывок брезента.

— Это ваша лодка? — спросил Фрике. Ему казалось, что все это он видит во сне.

— Ну конечно же! Обыкновенная резиновая шлюпка водоизмещением две тонны. За пять минут ее можно надуть мехами, которые Мажесте носит в своей сумке. А так она занимает места не больше, чем матросская койка.

— Прекрасно! — восхищенно воскликнул Фрике.

— Конечно, мой мальчик! Но что это, черт побери, происходит с доктором? Смотри, как он разбушевался! Даже брыкается!

— Дело в том, — ответил парижанин, — что господин доктор хорошо известен в Марселе и еще во многих местах под именем Ламперьера. Здесь его тоже знают, хотя он и не бывал в этих краях.

— Объясни. Я что-то не понимаю.

— Все очень просто. Туземцы вообразили, что в докторе возродился их соплеменник Нирро-Ба, который теперь вернулся, чтобы утешить вдову и накормить детей.

Андре, хорошо знакомый с австралийскими нравами улыбнулся. Он понял, что доктору не грозит опасность, и, успокоившись, принялся тщательно складывать лодку, ставшую совсем маленькой.

Не переставая восхищаться, Фрике горел желанием расспросить друга об этом удивительном судне, а также о том, каким образом им удалось спастись после крушения парохода.

Андре уже хотел в нескольких словах все объяснить парижанину, как совершенно неожиданно на их глазах разыгралась трогательная сцена.

Пьер Легаль заметил среди туземцев Кайпуна и жестом выразил свое удивление.

— Молния в парус! — шепнул он следовавшему за ним Фрике. — Если бы я, как австралийцы, верил в воскресение, то дал бы голову на отсечение, что знаю этого человека.

— Говори яснее!

— Этот парень, несмотря на всклокоченную бороду и длинные, как швабра, волосы, удивительно похож на мою покойную сестру, бедняжку Ивонну. Так что нет ничего удивительного в том, что австралийцы приняли доктора за того, кого оплакивают. Видимо, наш друг чем-то напомнил им покойника.

— Я не успел тебе сказать, — произнес Фрике, — парень, чьи черты кажутся тебе знакомыми…

— О да! Особенно глаза… Взгляд, добрый и нежный, как у той святой женщины…

— Послушай, он — не австралиец, — продолжал Фрике. — Очень давно парня подобрали туземцы. Живя среди них, он совсем одичал, но все же удалось вытянуть из него кое-какие сведения.

— Что же именно?

— Он был не то матросом, не то юнгой на «Беллоне».

Крик, похожий на рычание, вырвался из груди Пьера.

— Ты говоришь, на «Беллоне»?..

— Да. Кроме того, у него на руке вытатуировано, должно быть, его имя.

— И это имя…

— Ивон Кербехель! Да что с тобой, матрос?

Пьер побледнел, бросился к ошеломленному Кайпуну, схватил за плечи и впился в него глазами. Вдруг взгляд Пьера упал на татуировку.

— Тебя зовут Ивон… Ивон Кербехель?..

— Да…

— Малар Дуэ!.. Малар Дуэ…

— Малар Дуэ… — повторил Кайпун бретонское восклицание, словно что-то припоминая.

— Да, это ты… сын Ивонны… наш бедный дорогой юнга…

— Э! Э!..

— Ты помнишь море? Нашу старую Бретань, скалы Ле-Конке?

Кайпун молчал, оставаясь безучастным.

— Ну же, — продолжал Пьер, задыхаясь от волнения. В глазах его блестели слезы. — Не может быть, чтобы ты забыл Ивонну, свою мать.

— Мать?.. — произнес Кайпун.

— Да… И старую песню, которой она тебя убаюкивала, когда твой отец, отважный лоцман Кербехель, в своей ореховой скорлупке шел навстречу бешеным морским волнам.

Пьер запел срывающимся от волнения голосом, на галльском наречии:

Кайпун вздрогнул. Казалось, он взывал к памяти, и она пришла ему на помощь.

Словно во сне, Ивон подхватил песню:

Неожиданно Ивон разразился слезами.

ГЛАВА 10

Встреча Пьера Легаля с убийцей. — Что случилось после кораблекрушения. — Что сказал Пьер Легаль об убитых, падающих навзничь. — Странная встреча на краю света с крестьянином из провинции Бос. — Жилище супругов Сириль. — Фрике радуется, узнав, что его друг Буало близко. — Воспоминание о «Десяти миллионах Рыжего Опоссума». — Военный совет. — Таинственные помощники. — Те, кого шум усыпляет, а тишина будит. — Изумление Андре и Фрике. — Похищение ручья и исчезновение пещеры.

— И вот я увидел, что на меня надвигается, словно трехмачтовый корабль, здоровенный детина, пяти футов десяти дюймов ростом[270], крепкий, как самый лихой канонир, оснащенный по всем правилам для путешествия по этой стране, утопающей в золоте. Тогда я сказал себе: «Пьер Легаль, старина, береги корпус, не то тебя потопят под форштевнем[271] фрегата, как рыбачью лодку». Я уперся ногами в землю и не успел оглянуться, как детина оказался передо мной. Я взял его за грудки, хорошенько встряхнул и вдруг слышу на чистейшем французском: «Спасибо!» Это «спасибо», произнесенное на нашем родном языке на краю света произвело на меня неотразимое впечатление. Тем более что на него напали четыре негодяя. Двоих он схватил, держал в каждой руке по одному и душил.

— О, представляю себе, — взволнованно воскликнул Фрике, широко раскрыв глаза и раздувая ноздри.

«К вашим услугам, земляк», — говорю я на всякий случай.

«Вы француз?» — спрашивает он, еще крепче впившись своими когтями в пиратов, так что у тех из горла вырвались какие-то нечленораздельные звуки.

«Конечно, француз — отвечаю я. — Настоящий бретонский француз».

«Прекрасно! Тогда хватайте двух других негодяев, они жаждут моей крови, а после поговорим…»

Господин Андре, господин доктор и Мажесте в это время еще барахтались в водорослях. Я пристал раньше, рухнул на обломок киля нашей шлюпки и бросился на помощь незнакомцу.

— Погоди-ка, — сказал Фрике. — Ты рассказываешь прекрасно, это известно, но мне хотелось бы знать, правильно ли я тебя понял. Итак, то, о чем ты говоришь, произошло после столкновения пароходов? Вы плыли в шлюпке?

— Ну да!

— И к утру вас отнесло к берегу, шлюпка разбилась о скалы, а вы оказались в воде. Потом набежали бродяги и, вместо того чтобы помочь, собирались вас ограбить или прирезать, как цыплят…

— Не цыплят, а первоклассных петухов.

— Так, так. Значит, когда вы выбрались из воды, то заметили на крутой тропинке, ведущей к берегу, человека. Он бежал вам на помощь.

— Именно так все и было.

— Бродяги, видя, что он не из их компании, бросились на него. Двух он схватил и побежал к тебе.

— Совершенно верно. Прибежал и говорит: «Спасибо».

— Бродяги схватились за ножи, а у меня даже нет крючка для выколачивания трубки, хорошо, что на берегу полно камней. Я беру один, величиной с персик. Завязываю в носовой платок и пробиваю башку сначала одному бродяге, потом другому. Удар по правому борту, затем по левому. Один бандит падает навзничь с разбитым виском. А когда падают навзничь, навсегда теряют вкус бобов.

Второй вертится, будто у него в каблуках засел циклон, затем падает в десяти шагах с переломанным килем и истекает кровью, словно бочка старого вина, получившая удар буравом.

Тем временем мой новый знакомый доделал свое дело. Оба пирата испустили дух и теперь валялись на гальке. Тогда он обернулся и горячо пожал мне руку. Мы стали друзьями.

Он до сих пор у меня перед глазами. Маленькие голубые глаза с белыми крапинками, очень живые. Аккуратно расчесанная, рыжеватая борода, на лбу — шрам.

На синей фланелевой блузе ленточка военной медали. Думай что хочешь, несостоявшийся юнга. Ну вот! Мне было очень приятно!

— Верю, — горячо ответил Фрике.

— Мы продолжили наш разговор. «Вы, значит, бретонец?» — спрашивает он.

«Да, — отвечаю, — меня зовут Пьер Легаль, я — старший канонир флота»

«А я из Боса, меня зовут Сириль Делафуа. Я — здешний скваттер, скотовод. Бывший солдат и всегда француз».

Мы снова обменялись рукопожатием, и он сказал:

«Послушайте-ка! А ваши товарищи? Я сверху видел, как все вы барахтались в этих дурацких водорослях, когда ваша шлюпка села на мель, и подумал: «Этим людям необходима помощь, сухая одежда и кружка доброго красного вина». Потому и прибежал. Но вас, к несчастью, заметили бандиты и решили ограбить».

В это время господин доктор, господин Андре и Мажесте выбрались наконец на берег. Конечно же, они фыркали как тюлени, простите за выражение.

И вдруг мой новый знакомый говорит:

«Слушайте-ка, я не спрашиваю, кто вы такие, с меня достаточно того, что вы потерпели кораблекрушение. Я веду в город быков. И под рукой у меня с десяток лошадей. Если хотите, садитесь верхом, и поедем ко мне».

«Но удобно ли это вам?»

«Бросьте. Ведь я вам предложил. И поверьте, от чистого сердца. Договорились? Мои люди доведут скот без меня».

«А далеко вы живете?»

«Да нет, совсем близко. Через шесть дней будем на месте».

— Надо же! — удивился Фрике, — Даже не верится, что этот житель Боса скотовод. Его, кажется, не волнуют ни километры, ни морские мили. Он такой же, как мы. В общем, уговорил нас, и мы двинулись в Кубо, вымокшие, как губки. Но по дороге высушились на солнце. Добрались без особых происшествий и к концу шестого дня прибыли на место.

— Значит, это недалеко?

— Как сказал наш новый знакомый, в двух шагах.

— Ах да! Всего шесть дней пути.

— Навстречу нам вышла сама супруга Сириля. Стройная как мачта, гибкая как фал, разодетая как шхуна под флагами расцвечивания.

Она расцеловала своего славного супруга, а нас приняла как добрых друзей. Накормила вкусным обедом. А какие роскошные комнаты нам отвели! Постели — мягкие, как шелк.

Но главное — сюрприз, который ждал нас, когда мы проснулись. Сейчас ты перевернешься килем вверх. Приготовься!

— Да что же это такое могло быть? — Фрике сгорал от любопытства.

Он обернулся к Андре и доктору, но те молчали, предоставив Пьеру Легалю завершить его блестящее повествование.

Старший канонир перевел дух и продолжал.

— Нас разбудил молодой, радостный голос: «Андре! Доктор!.. Пьер Легаль!.. Мажесте!.. Ну-ка, черт побери, вставайте, лентяи! Вы спали словно сурки! Я не мешал вам, а теперь расскажите мне о Фрике… моем дорогом малыше…»

Тут господин Андре стал белым как полотно. А господин доктор замер, как новобранец на смотру.

В это время дверь распахнулась, как от взрыва ядра двадцать девятого калибра, и в комнату влетел здоровенный парень в сапогах со шпорами и развевающейся красной рубашке, весь пропыленный, как после бешеной скачки.

«Буало! Друг мой, это вы?» — закричал господин Андре.

Фрике вскочил.

— Господин Буало… Я хочу его видеть… Сейчас же!

— Подожди минутку.

— Ни минутки!.. Ни секунды!.. Гром и молния!.. Господин Буало здесь!.. Теперь мы вшестером съедим живьем всех местных мошенников.

— И я так думаю, — очень серьезно произнес Пьер. — Но погоди! Не прерывай меня! Иначе я не смогу связать воедино два конца моего рассказа. Ты рвешь его, как пьяный английский лоцман швартовы.

— Еще бы! Ты сообщил мне такую новость и воображаешь, что я останусь к ней безразличен.

— Минута уже прошла. Так будешь ты слушать дальше, несостоявшийся парижанин, или я проглочу язык?

— Буду, дружище… Напрасно ты тянешь, я уже перевернулся.

— Ладно! Раз ты был матросом не у кого-нибудь, а у самого господина Буало, постараюсь подойти ближе к делу. Итак, господа Буало и Андре стали обмениваться любезностями. Мы, само собой, тоже приняли участие в разговоре. Друзья наших матросов — наши друзья.

И вот, господин Буало, гуляющий по Австралии, как некогда вместе с тобой по Америке, узнает, зачем мы здесь, в этой стране, и говорит: «Я поселился у моего друга, сэра Рида[272], но такая жизнь не для меня. С утра до вечера охочусь на казуара, опоссума и кенгуру. С вечера до утра читаю нудные английские газеты, затем сплю. Представляете, как все это скучно! Я уже собрался было в Мельбурн, чтобы отплыть оттуда в Японию, а потом вернуться в Париж, побродить по бульварам. Но вам грозит опасность. Вы имеете дело с сильным противником. А у меня еще крепкие кулаки и зрение как у юнца. Так что я присоединяюсь к вам. Двинемся в путь. Я только попрощаюсь с хозяином».

— Значит, господин Буало здесь? — снова спросил Фрике, ерзая на месте от нетерпения.

— Дослушай же до конца!

Итак, господин Буало идет к своему англичанину. Старому, очень благородному человеку, с головой настоящего патриарха, к тому же такому богатому, что любой инспектор ему нипочем.

«Погоди! — говорит англичанин. — С пиратами шутки плохи. Ведь это негодяи из негодяев. Надо принять все меры предосторожности, как если бы вы объявили войну самому королю Конго[273]. А вас слишком мало. Я дам вам помощников, верных друзей, только не очень-то церемоньтесь с ними».

Стали мы ждать этих помощников, а их все нет и нет. Совсем извелись. И конечно, о тебе беспокоимся. Но вот как-то утром появилась целая толпа черномазых, правда, поцивилизованнее твоих нынешних друзей. Все в штанах, шерстяных рубашках, с карабинами; командир — местный метис. Да что рассказывать, сам увидишь.

Собрали военный совет. Обозначили на карте место сражения — озеро Тиррелл называется. Паршивая лужа! Нырнешь — нос сломаешь.

Решили, что мы поплывем по этой луже, а господин Буало, Сириль, охотник из Боса, с племянником сэра Рида и отрядом черномазых пойдут по суше. Нам доставили шлюпку, которая так тебя поразила, на ней мы и отправились в путь.

Несколько дней и ночей мы плыли и вот наконец встретили тебя как раз в тот момент, когда американец с португальцем схватились из-за самородка.

Уверен, что именно здесь и находится трюм с желтенькими и логово пиратов, которых мы преследуем. Осталось лишь дождаться наших помощников и вместе приступить к делу.

Ну вот, сын мой. Теперь ты знаешь столько же, сколько и я.

Выслушав не очень пространный, но яркий рассказ старшего канонира, мы можем себе ясно представить положение наших героев в момент, когда, едва избежав грозившей им смертельной опасности, они снова решают все поставить на карту. Пьер Легаль вне себя от радости. Он встретил Ивона, пропавшего двадцать лет назад. Фрике счастлив, что скоро увидится с Буало, с которым совершил опаснейшее путешествие по Южной Америке от Риу-Гранди до Кордильер. Доктор и Андре надеются в скором времени отыскать похищенную у них приемную дочь.

В конце концов, эти добрые, храбрые люди, после всего, что пришлось им пережить, имеют право на удачу. Друзья не могли не испытывать беспокойства, зная, что американец, раненный доктором, где-то поблизости. Прошло уже двенадцать часов с момента их встречи, но они пока не обнаружили входа в пещеру, которую так долго и терпеливо искали, хотя тщательно изучили почву, осмотрели все углубления, каждый куст. Отверстие в стене, окружающей озеро, вряд ли ведет к подземному жилищу. В противном случае на скале остались бы следы, которых не мог не заметить наметанный глаз туземцев.

В ожидании подкрепления европейцы и туземцы удвоили бдительность и ночью не смыкали глаз, напряженно вглядываясь во мрак, окутавший все вокруг.

Австралийцы прониклись к белым симпатией после того, как Фрике спас Ивона, а в докторе, в чем негры не сомневались, возродился Нирро-Ба, и обещали им свою помощь.

Было решено на следующий день произвести разведку со стороны озера. Фрике предложил, чтобы его спустили вниз на тросе поглядеть, есть ли отверстие в стене.

Ночь прошла спокойно. Выглянуло солнце, разогнав ночных бабочек, летучих мышей и фаланг.

Мы сказали, что ночь прошла спокойно, но не упомянули одну маленькую, на первый взгляд ничтожную, подробность.

Она не ускользнула от Андре и Фрике. Как араб засыпает под оглушительный лай собак и просыпается, если они умолкают, так и моряк пробуждается, когда затихает винт.

Андре и Фрике разбудила внезапно наступившая тишина. Перестал журчать ручей, вытекающий из пещеры.

— Господин Андре, — тихо произнес Фрике, — что бы это, черт побери, могло значить? Ручей не течет!..

— Я как раз хотел тебе об этом сказать.

— Может, ручей этот искусственный и в пещере есть кран? Или это какая-то чертовщина?

— Странно! Я сам ничего не понимаю.

— Ладно, завтра посмотрим.

Утром Фрике проснулся первым. Он подполз к краю пропасти и убедился в том, что ручей исчез. Вдруг он увидел, что отверстие заложено камнем, и невольно вскрикнул.

— Черт возьми!.. Теперь никто не сможет найти это место, если не догадается обратить внимание на те жалкие капли, что сочатся сквозь скалу, гладкую, как стол!

— Да, это работа мошенников. Они наверняка там! Скоро начнется драка.

ГЛАВА 11

Таинственный дом. — Скотовод. — Гостиница, ресторан, вертеп. — Завсегдатаи одинокого дома. — Прибытие отряда свагменов. — Лишения, испытываемые на стоянках. — Ловкий маневр помещика. — Искушение. — Что может случиться, если выпить бутыль персиковой водки и съесть бочку анчоусов. — Вакханалия. — Три дня и три ночи бешеной пьянки. — Появление нового героя. — Джентльмен или авантюрист. — Скова бывший капитан «Лао-цзы». — Поучительная беседа пирата с помещиком. — Незнакомец, не найдя ничего подходящего, использует мертвецки пьяного ирландца.

В то время, как Фрике, увидев, что ручья нет, при всем своем скептицизме истого парижанина готов был поверить в чудо, на другой стороне озера, примерно в четырех километрах, в маленькой бухте, между двумя скалами происходили вполне реальные события.

Среди огромных деревьев, с тусклой пыльной листвой, образующих свод, затерялся низкий приземистый дом, похожий скорее на склад, к которому вела едва заметная тропинка.

Дом был прочный, из необтесанных стволов камедного дерева, скрепленных в пазах деревянными шипами, и состоял из двух строений. Узкие окна, не пропускавшие веселых солнечных лучей, напоминали бойницы.

Эти совершенно одинаковые строения, разделенные двором метров в пятьдесят, были обнесены палисадом из таких же толстых и прочных бревен, что и стены дома. Одно строение смотрело на озеро, другое — на долину.

Здесь находился постоялый двор, где собирались золотоискатели, пастухи и бушрейнджеры.

Совершенно непонятно, что заставило владельца дома выбрать столь глухое и безлюдное место для своего заведения, куда можно добраться лишь с большим трудом. Складывалось впечатление, что его совершенно не интересовали посетители.

Три или четыре года назад, когда разорилась одна из золотодобывающих компаний у южного берега озера, лесорубы, их было человек двадцать, повалили все камедные деревья в лесу.

Дом вырос словно по волшебству. Затем прикатила огромная телега, запряженная двенадцатью быками, и на следующий день укатила. Через два дня ушли и лесорубы.

Многие годы в дом почти никто не заглядывал. Разве что какой-нибудь умирающий с голоду одинокий пастух да несколько бродячих негров с пустыми желудками, которым белые никогда не отказывали в подаянии. Каждые полгода приезжала телега и, освободившись от груза, снова уезжала.

Но однажды разведчики открыли золотоносную жилу, как раз в том месте, где при таких печальных обстоятельствах появился Фрике, и в заброшенный дом повалили посетители. Теперь заведение называлось «гостиница-ресторан», хотя и не утратило зловещие черты вертепа.

Но золотоискателей это мало тревожило. Вино в заведении было великолепное, еда вкусная, к тому же хозяин обладал талантом готовить горячительные напитки, столь любимые англосаксами, причем по доступной цене. Никто не знал ни имени, ни происхождения хозяина, впрочем, это никого не интересовало. Все называли его «помещик», и он был доволен.

Здоровенный детина пяти футов десяти дюймов ростом, атлетического сложения, казалось, не имел ни малейшего понятия об элементарной вежливости. Его огромный рот с острыми зубами напоминал волчью пасть и открывался для того лишь, чтобы обругать просившего в долг посетителя. Особенно назойливых помещик угощал ударом своего тяжелого кулака. Но стоило кому-нибудь поднять на хозяина руку, как он медленно доставал из потайного кармана револьвер одиннадцатимиллиметрового калибра и в наступившей тишине раздавался выстрел. Привычные к подобного рода делам слуги выволакивали убитого из дома и бросали в озеро на съедение рыбам.

Но такое случалось редко. Зная нрав хозяина, никто с ним не связывался. В дела посетителей почтенный трактирщик не вмешивался. Если двое хотели свести счеты, достаточно было подмигнуть хозяину, и он просил посетителей выйти на минутку. Но те, большие охотники до кровавых зрелищ, образовывали круг и, отделенные веревкой от дерущихся, следили за поединком.

Все знали, что помещик очень богат, но никто не посягал на его добро. Ведь за воровство грозил суд Линча. Кроме того, даже ищейка не смогла бы обнаружить тайников помещика.

Люди шепотом рассказывали, что дом стоит на шахтных стволах, проделанных в свое время компанией, владевшей землей. Бесконечные подземные галереи часто вели в озеро; даже смельчаки, не испугавшиеся бы целого полицейского корпуса Мельбурна, дрожали как дети при мысли о страшных подземельях. Помещику это было на руку. Он слушал подобные разговоры с улыбкой и готовил свои дьявольские напитки, благодаря которым разношерстные посетители заведения находили общий язык.

Однажды мимо заведения проходила группа свагменов, человек двадцать ирландцев, немцев и англичан. Свагмен — это поденщик, кочующий с места на место с сумкой (свагом) за спиной, где хранится пара сапог, одеяло и различные мелочи.

Оборванные, измученные усталостью и лишениями, люди шли молча, с мрачным видом, даже не думая войти в заведение помещика.

Помещик, однако, учуял прибыль. Довольно часто свагмены несут под лохмотьями немалые деньги, особенно если это золотодобытчики, стригальщики овец, пастухи или лесорубы.

Хозяева постоялых дворов хорошо знают, что свагмен, вырвавшись со своей стоянки, где ему не дают ни капли спиртного, так же жаден до удовольствий, как моряк, ступивший на землю после двадцатимесячного плавания. Он готов спустить все до последнего гроша.

Обычно свагмены, покинув стоянку с несколькими тысячами экю у каждого, объединяются в отряды, мечтая закатить в ближайшем городке грандиозную пирушку. Они презирают уединенные трактиры и считают для себя бесчестьем там бывать. Для их подвигов требуется большая сцена, ведь они так долго ждали, когда столь желаемое Эльдорадо откроется перед ними и они смогут купить дорогие вещи, реализовать свои самые затаенные желания.

Помещик, видя прибывших в поту и пыли и догадываясь о жажде, снедающей глотки гостей, сделал вид, что принял их за бедняков, предложив даром по чашке чаю.

Предложение вызвало бурю проклятий.

Чаю!.. Они его достаточно выпили за год на стоянке. Мерзкая настойка из бесформенных и безымянных листьев, не довольно ли она вымыла и выполоскала их отважные желудки? Она годилась, когда скваттер навязывал свою всемогущую волю нищим работникам.

Но сегодня они богаты и будут пить что захотят. Они отвергают чай, предложенный из милости, и будут пить бренди!.. Причем лучшее, то, что пьют лорды. Да и заплатят они не хуже любого вельможи.

Хитрость трактирщика удалась полностью. Он знал, что у путников водились деньжата. Оставалось перекачать золотишко из карманов свагменов в его кубышку. На эту операцию кабатчик отводил обычно один-два дня.

Свагмены так и не зашли в помещение, а расположились под камедным деревом. Помещик не стал возражать и тотчас принес две бутылки бренди. Самого лучшего, то есть самого крепкого, а также предложил чай.

В ответ свагмены поднесли кабатчику стаканчик бренди.

Но две бутылки на двадцать человек — все равно, что капля в море, одно яйцо на целый полк. Свагмены с наслаждением облизнулись, глаза у них заблестели.

— Вот это бренди! Что скажете, Оуэн?.. А вы, Мюллер?

Всех немцев зовут Мюллерами, а ирландцев Оуэнами.

— Превосходный! — воскликнул англичанин Дик.

— Почем вы его продаете? — хором обратились к хозяину свагмены.

— Я его не продаю, а даю, — с достоинством ответил помещик.

— Черт бы вас побрал с вашей щедростью! Нам не нужна милостыня! Что мы, нищие?

— Мы идем в Сван-Хилл, осушим не одну кружку, не один стакан разобьем. Пить так пить! Наши желудки огромны, как пустыня Каркарарук!

— Вот и прекрасно, джентльмены! Вы выпили по стаканчику, но до Сван-Хилла еще далеко. Позвольте предложить вам персиковой водки, ароматной, как королевская лилия, сладкой, как мед диких пчел.

— Охотно, но вежливость за вежливость. Мы заплатим за угощение. Мы богаты. Пэдди[274] добыл корзину апельсинов, Мюллер несет в сапогах годовой заработок, а Дик — жалованье лесоруба почти за два года.

— Тихо, ребята! Чума на того, чей язык болтлив, как у старухи. Везде бушрейнджеры. Я не прочь выпить за их здоровье, но как бы наши денежки не перекочевали в их карманы.

Ликующий помещик принес нечто вроде бутыли, по крайней мере, в десять литров, оплетенной ивовыми прутьями, местами подгнившими, что свидетельствовало о почтенном возрасте напитка.

— Зачем так много? — вскричал Оуэн, прикинув, сколько придется отдать золота за такую громадную посудину.

— Пэдди, сын мой, — с достоинством произнес хозяин, — оставь свое золото себе, если жалко. Я угощаю.

Такая щедрость была встречена гулом одобрения, и свагмены принялись упрекать ирландца в жадности. Тогда ирландец поистине театральным жестом вытащил свой охотничий нож, открыл бутыль и крикнул:

— Братья мои! Оуэн богат. Пейте сколько хотите! А ты, несчастный кабатчик, возьми, что причитается.

С этими словами ирландец под оглушительное «ура» достал из пухлого пояса под лохмотьями полную пригоршню золотого песка.

Бутыль осушили, и золото перекочевало в карман хозяина. Но на этом свагмены не успокоились. Они потребовали еще вина, а также еды. Давал знать себя голод.

— Вот что! — заявил Дик, уже успевший покраснеть от вина. — Сван-Хилл далеко, как справедливо заметил хозяин, не съесть ли нам чего-нибудь… Хотя бы заморить червячка. Что ты можешь нам предложить, чертов трактирщик?

— Бочку отменных анчоусов… Всего две осталось. Таких даже ее величество королева, да хранит ее Бог, никогда не ела.

— Да здравствуют анчоусы!

Свагмены прошли наконец в большой зал, сервированный с пышностью, немыслимой для подобного места. Тонкие скатерти, великолепная посуда, сверкающие бокалы — все это как-то не вязалось с оборванными бродягами.

Анчоусы были пересолены. Хозяин не без умысла предложил их гостям. Они вызывали жгучую жажду.

Свагмены быстро захмелели и решили отправиться в путь лишь на следующий день. Таким образом, впереди была целая ночь, и бродяги не стали зря терять времени. Тем более что запасы спиртного у помещика казались неисчерпаемыми.

Поданные к ужину блюда, с обилием соли и перца, свагмены запивали всякого рода настойками, которые хозяин им без конца подливал.

После ужина стали резаться в карты. На выигранные деньги, вносимые в общую кассу, покупали вино. Едва не лопнув от всего съеденного и выпитого, бродяги орали песни, валились под стол, сливали в котлы и кадки шампанское, ром, кларет[275], поджигали. Словом, устроили чудовищную вакханалию. Бродяги не торговались, выкладывали наличные, а хозяин был вне себя от радости: скоро у свагменов ничего не останется и можно будет выставить их за дверь. Уже третий день шла попойка, когда одинокий путник, о котором мы упоминали в начале главы, взобрался по крутой тропинке, ведущей к вертепу. Он резко распахнул дверь, какое-то время смотрел на представшее его глазам ужасное зрелище, после чего как ни в чем не бывало уселся за стол. Это был мужчина лет тридцати, высокий, стройный, с благородной внешностью, судя по виду, ловкий и смелый. Из-под широких полей серой фетровой шляпы сверкали черные, с металлическим блеском, глаза.

Тонкие черные усы, сложенные в насмешливую улыбку красные, пухлые губы, темное от загара лицо.

Если бы не рваный костюм, дырявая рубашка и измятая шляпа, по нежным рукам и изящным ногам, обутым в желтые сапоги, его можно было принять за знатного господина, переодетого бродягой.

Об этом свидетельствовали также особый покрой и отделка его сапог для верховой езды, наверняка сшитых у самого лучшего сапожника, а также шпоры, скрепленные тонкой стальной цепочкой, каких не увидишь на сапогах простого скваттера.

Бархатные штаны оливкового цвета, перехваченные алым шелковым поясом, и, наконец, красная шерстяная рубашка, словно нарочно продырявленная, говорили о том, что человек этот не просто так переоделся бродягой.

Свагмены, совершенно пьяные, не обратили на вновь прибывшего никакого внимания. Те же, кто еще был способен что-то соображать, приняли его за своего. Как раз в этот момент хозяин, уже в который раз, исчез в погребе, и оттуда донесся шепот. Это не ускользнуло от незнакомца, он спрятался за буфет и стал прислушиваться.

Разговор был долгий. В какой-то момент незнакомец вздрогнул и еще глубже зарылся в складки скатерти, покрывавшей буфет.

— Дорогá каждая минута, — слышался чей-то свистящий шепот. — Вечером будет поздно.

— Но они еще не готовы, — возразил помещик. — Не все деньги пропили. Мы ничего не сможем с ними сделать.

— Деньги надо отнять… Немедленно. Тогда эти люди будут в нашей власти. Ведь мы блокированы, а скоро приедет хозяин.

— Да, дело нешуточное.

— Еще бы! Не прострели мне проклятый француз плечо, я бы их живо схватил, спустил в бадью и заставил работать.

— Я охотно вам помогу. Но что, если они будут сопротивляться?

— Строптивым — удар ножом, добровольцам — две горсти золота. За три часа работы!

— Ладно. Пойдите сами на них поглядите!

Из отверстия показалась голова, а затем мощный торс. Фрике или Пьер Легаль сразу узнали бы эти наглые глаза, морщинистый лоб, квадратную челюсть и спутанную черную бороду.

А доктор наверняка обнаружил бы в его плече пулю из своего славного карабина.

Бывший капитан «Лао-цзы», американец Холлидей, видимо, намеревался набрать новый экипаж.

— Хорошо, — произнес он тихо. — У вас еще два часа, чтобы напоить их до полусмерти.

Затем они вместе с помещиком куда-то исчезли. Пока кабатчик готовил свое дьявольское зелье, незнакомец покинул наблюдательный пост и, затесавшись среди пьянчужек, облокотился, словно на подушку, на мертвецки пьяного Оуэна, гражданина Ирландии.

ГЛАВА 12

Зелье оказывает свое действие. — У свагменов отнимают оружие. — Бадья и шахтный колодец. — На дне подземной пропасти. — Таинственное путешествие. — Помещик один толкает железнодорожный состав. — Под озером. — Заброшенная шахта. — Пробуждение на глубине трехсот футов под землей. — Американец действует. — Отклоненный ручей. — Замурованная пещера. — В подземном гроте. — Тайник. — Бочки, скрытые под водой. — Не это ли сокровище пиратов?

Помещик был настоящим мастером приготовлять зловредные смеси. Не прошло и часа, как бродяги, приняв очередную порцию зелья, громко храпели. Хозяин с удовлетворением посмотрел на дело своих рук и даже языком прищелкнул от радости.

— Готовы, голубчики, — произнес он вполголоса. — Теперь хоть из пушки стреляй, не проснутся.

Склонившись над погребом, кабатчик издал тонкий свист.

Снова появилась голова американца.

— Все в порядке, мастер Холлидей.

— All right![276] — коротко отозвался тот.

Трактирщик не заметил появления незнакомца. А тот, смешавшись с толпой бродяг, скрытый густым табачным дымом, не пропустил ни слова из того, о чем говорили помещик и Холлидей. Ни единый жест не ускользнул от него. Вряд ли стоит упоминать о том, что этот человек не выпил ни капли спиртного, которым его щедро угощали бродяги, и содержимое стаканов выливал за пазуху.

Прикинувшись пьяным, он сохранял силу и ясность ума. Во избежание потасовки помещик отнял у посетителей ножи, револьверы, даже пояса, в которых обнаружил несколько редчайших самородков и золотой песок. Незнакомец очень осторожно положил свой револьвер и длинный охотничий нож под стол, чтобы взять их после того, как кончится операция по разоружению.

Американец с присущей ему бесстрастностью наблюдал за тем, как ловко помещик провел эту операцию. Любой карманник Соединенного Королевства мог бы ему позавидовать. Затем хозяин знаком позвал слугу с отупевшим от пьянства лицом, и вдвоем они перетащили первых попавших под руку бродяг в погреб.

Там их уложили на платформу, висевшую на тросе, и стали спускать в глубокий колодец с красноватыми огнями на дне.

Среди этой пятерки свагменов оказался наш незнакомец. Надо сказать, что путешествие показалось ему бесконечным, как день без хлеба. Имевший представление об Австралии, он сразу понял, что платформа — это бадья золотоискателей, работавших под землей.

Рядом с ним сидел кабатчик. Чтобы освободить руки, он прикрепил свечу к шляпе и медленно спускал бадью по длинному тросу, на другом конце которого находился противовес. Время от времени мелькали боковые галереи, совершенно темные, лишь изредка освещаемые факелом.

Это была заброшенная шахта. Здесь не пахло порохом, не гремели передвижные горны, не скрежетало кайло, не было слышно криков полуголых, обливающихся потом людей, дробящих кварц. В пропасти стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь скрипом лебедки да пьяной икотой.

Бадья разминулась с противовесом, затем еще довольно долго опускалась, потом замедлила ход и, наконец, вздрогнув, коснулась земли. В одной из галерей, лучами расходившихся во все стороны, освещенной факелом, словно в пасти чудовища, стояли вагонетки. В эти вагонетки погрузили бродяг, а кабатчика и американца бадья подняла наверх.

Итак, всех свагменов четырьмя партиями спустили в шахту. Кабатчик и американец при этом хранили мрачное молчание.

Первым его нарушил американец, когда последний свагмен был уложен в вагонетку.

— Хозяин, — тихим голосом обратился он к кабатчику. — Хорошенько заприте окна и двери, когда подниметесь наверх, чтобы даже мышь не могла пробраться.

— Ладно, — коротко ответил кабатчик. Куда девалось его красноречие!

— Не забудьте принести зелье, чтобы поднять на ноги всех этих молодчиков. А не поможет, придется поджечь им пальцы ног куском фитиля, пропитанного серой. Превосходное средство! Поторопитесь, время не терпит. И непременно захватите два револьвера. Проверьте патроны. Кто знает, что может случиться. Мой револьвер в порядке.

Кабатчик с бешеной скоростью поднялся наверх и так же быстро спустился — не прошло и четверти часа.

Свагмены продолжали храпеть. Кабатчик перекинул через плечо лямку, как это делают бурлаки, волокущие лодку, впрягся в первую вагонетку и потащил за собой весь состав. Американец шел впереди, неся факел.

По дороге, которая вела по прямой на юго-восток, то и дело встречались перекрестки и подземные ходы, словно прорытые гигантскими кротами. Без сомнения, это была главная артерия, судя по ее размерам и проложенным по дну рельсам.

Местами затопленная, эта дорога свидетельствовала о том, что шахта давно пустует.

Американец и кабатчик рисковали напороться на торчавшие со всех сторон острые скалы. Просачивающиеся сквозь породу струйки ледяной воды со зловещим шумом падали в черные лужи.

Эта шахта, немало стоившая в свое время, видимо, не оправдала надежд, и потому была заброшена. То здесь, то там в гравии сверкали, как звезды, крупицы золота.

Постепенно галерея пошла под уклон, и теперь кабатчику приходилось сдерживать вагонетки с помощью маленького тормоза. Воздух становился все более плотным и тяжелым, все чаще попадались рытвины.

Судя по глубине, туннель, видимо, проходил под озером. Свагмены стали задыхаться и зашевелились как раз в тот момент, когда вагонетки остановились у какого-то упора, преградившего путь.

Состав находился у пересечения нескольких галерей, а над перекрестком вертикально поднимались стены огромного колодца, как над домом помещика.

— Разбудите этих свиней, — скомандовал американец своим хриплым голосом.

— Это нетрудно, — ответил кабатчик, откупорив бутылочку, которую достал из кармана вместе с кожаной чашкой, хорошо известной всем охотникам.

Он наполнил чашку водой, сочившейся из стены, налил туда несколько капель жидкости и бесцеремонно схватил за нос первого попавшегося свагмена. Тот стал задыхаться и открыл рот. Кабатчик этим воспользовался и влил ему в рот содержимое чашки.

Эффект был молниеносный. Свагмен, словно пораженный электрическим током, вскочил на ноги, взмахнул руками, звонко чихнул и вытаращил глаза.

— Ей-богу, — проворчал он, — я, кажется, проглотил молнию. Где это я, черт побери?

— Тише, ты, не болтай! — грубо оборвал его американец и обратился к кабатчику: — Будите следующего! Время не ждет. И не бойтесь увеличить дозу. У этих скотов луженые желудки. Вы дали им нашатырь?

— Да. Могу дать и побольше. Я уже протрезвлял их таким образом по десять раз в день, чтобы они могли снова напиться.

Протрезвев, свагмены стали озираться по сторонам, не понимая, куда попали. Отупевшие от дикого пьянства и обжорства в последние дни, бродяги тщетно пытались собраться с мыслями. Им казалось, что оргия продолжается.

Незнакомец, отважно присоединившийся к свагменам, незаметно выплюнул зелье и с чисто французской беспечностью, не лишенной, однако, любопытства, стал ждать, что будет дальше.

Американец, воспользовавшись замешательством бродяг, резким движением схватил факел и, побелев от боли в раненом плече, сверлил их взглядом.

— Ребята, — сказал он, — вы мне нужны. Ненадолго и за хорошие деньги. Знаю, у вас ни гроша в кармане. Меня не интересует, хотите вы или нет поработать несколько часов в шахте. Я так хочу, и этого достаточно.

Слова американца были встречены глухим ропотом. Свагмены не привыкли к приказам.

— Молчать! — крикнул янки. — Эй, хозяин! Стреляй в первого, кто откроет рот.

— All right!

— Две горсти золотого песка каждому, кто выполнит мой приказ. Кто откажется — тому пуля.

Обещание американца возымело действие. Шутка ли! Две горсти золота!

— Вы слышали, Уолтер? Будет на что жить две недели! Месяц понаслаждаемся. Правда, Дик?

— Утонем в бренди, — крикнул ирландец, еще больший любитель спиртного, чем его товарищи, если, конечно, это возможно.

— Денежки прямо сейчас выложите? — спросил кто-то из бродяг.

— Как только сделаете работу.

— И опять пойдем в заведение к хозяину?

— Ну конечно!

— Говорите, что надо делать?

— Подняться со мной в бадье до поперечной галереи и взять инструменты.

— Но где, черт возьми, мы находимся, джентльмен?

— В шахте Тиррелл.

— В той самой, где хранятся сокровища бушрейнджеров?

— Об этом мне ничего не известно, а вы, если будете чересчур любопытны, останетесь здесь навсегда.

— Это вы здорово сказали. А теперь дайте нам инструменты, и мы пойдем зарабатывать деньги.

— В добрый час!

Свагмены сели в бадью, поднялись к широкой галерее, откуда, отраженный многократным эхом, слышался грохот водопада, потом вошли в галерею и двинулись гуськом вдоль ручья, зажатого между базальтовыми стенами. Дорога резко повернула, и люди не сдержали восхищенных возгласов, увидев через широкое отверстие голубые воды озера и отраженные в них белые облака. Минутная радость была прервана грубым голосом американца:

— Вот железные пруты, кирки, трубы, клещи. Надо как можно скорее замуровать это отверстие, чтобы сюда невозможно было проникнуть. Даже вода из ручья не должна вытекать наружу.

— Так ведь мы утонем, — захрипел Оуэн.

— Идиот, — оборвал его янки. — Неужели моя шкура не стоит вашей, ведь я буду наблюдать за работой… А ручей потечет в шахту, из которой мы вышли.

— Но чтобы подняться…

— А бадья?

— Но…

Ирландец умолк, сбитый с ног ударом здоровенного кулака американца.

— Не будь я ранен, поганая рожа, всадил бы в тебя пулю. Но мне нужны люди. Итак, за дело, доверьтесь мне.

Стена из плотной глины, которой богата Австралия, выросла довольно быстро, недостатка в рабочих руках не было.

Вода поднялась примерно на шестьдесят сантиметров, потекла вниз по галерее и попала в шахту, где начинался подъем. Для большей прочности к стене подкатили огромные валуны.

Американец, все это время хранивший молчание, прищелкнул языком от удовольствия, хотя бурное проявление чувств было ему несвойственно.

— Что же, полдела сделано, — произнес он. — Теперь пошли со мной, доделаете остальное.

Несчастные бродяги, обливаясь потом, с израненными руками покорно последовали за бандитом, обойдя шахту, в которую с шумом катил свои воды ручей.

Шли они долго, и, достигнув подземной реки, погрузились по грудь в ледяную воду. Двигаясь вверх по течению, старатели остановились через четверть часа посреди пещеры пяти или шести метров в высоту.

У этой пещеры шарообразной формы с крепкими базальтовыми стенами, сверкавшими как сталь, был лишь один, очень низкий, вход. С противоположной стороны доносился шум воды.

— Что надо делать? — спросил кто-то из свагменов стуча зубами.

— Осушить пещеру, — ответил Холлидей.

Задача показалась продрогшим бедолагам настолько чудовищной, что они не могли сдержать смех, хотя веселого в их положении было мало.

— Не думает ли джентльмен, — проговорил ирландец, — что мы проглотим всю эту воду. Пусть тогда он сразу меня убьет, ибо никогда Оуэн из Ноктофера графства Килкенни не осквернит свой рот этими нечистотами.

— Пэдди прав, браво! Будь это бренди!..

Бледное лицо американца исказила гримаса, похожая на улыбку.

— Нет, такого я от вас не потребую. Видите край скалы, обмазанный по бокам цементом? Его надо выдрать из углубления.

— …И после этого мы сможем вернуться в кабак и выкупаться в вине, чтобы хоть немного согреться?

— Конечно.

— За дело, ребята, и побыстрее. У меня кровь в жилах застыла.

Скала сидела крепко, цемент был первоклассный. Лишь через полчаса неимоверных усилий удалось ее выбить. Вода с грохотом устремилась в отверстие, и скоро в пещере ее не осталось.

Свагмены с удивлением разглядывали аккуратно расставленные на земле бочонки с толстыми стенками, скользкими от воды. Их было штук тридцать.

— Только ловкач мог додуматься спрятать бочки на глубине ста метров под землей. И уж конечно в них не вода. Будь я проклят, если это не сокровища бушрейнджеров!

ГЛАВА 13

Что случилось после того, как исчезла подземная река. — Наводнение. — Резиновая лодка — превосходное изобретение. — Изумление. — В стволе камедного дерева. — Блуждания Буало по заброшенной шахте. — Это золото!.. — Заговор. — Заговорщики надеялись, что их не слышат. — Мастер Холлидей оказывает сопротивление. — Взрыв шахты. — Груды мертвых тел. — Один на глубине ста пятидесяти футов под землей. — Появление французского скваттера. — Возвращение похищенного груза. — Подвода в загоне.

Друзья Фрике были поражены, узнав, что отверстие в базальтовой скале закрыто, а ручей больше не течет.

Что ни говорите, а исчезновение ручья даже для привыкших ко всяким неожиданностям искателям приключений — событие загадочное. К тому же последствия этого события могли оказаться пагубными.

Не оставалось сомнений в том, что враг жив и действует. А наши герои слишком хорошо знали американца, чтобы тешить себя мыслью о безопасности.

Парижанин быстро пересек мыс и внимательно осмотрел противоположный склон, надеясь обнаружить трещину, щель, словом, хоть что-нибудь, что могло бы объяснить это удивительное явление.

Андре в это время, приложив ухо к скале, старался уловить шум, свидетельствующий об обвалах глубоко под землей.

Но все усилия Пьера, доктора и Мажесте проникнуть в тайну оказались напрасными.

Что делать? Можно, конечно, покинуть это место, но вот-вот подойдут негры во главе с Буало и французским скваттером. Оставаться на мысу… Кто знает, вдруг ручей, изменив направление, размоет почву? Туземцы ничем не могли помочь, их даже нельзя было послать в разведку.

До смерти напуганные, эти несчастные существа жались к европейцам и молили воскресшего Нирро-Ба спасти их от суровых божеств, с которыми он встречался, проходя по виами.

В мучительной неопределенности прошло два часа. Затем, как и следовало ожидать, сквозь землю, постепенно размывая ее, стала просачиваться вода. Целые островки земли соскользнули вниз, обнажив скалу, и в ее щели устремились прозрачные ледяные потоки.

— Тысяча чертей! — вскричал Фрике. — Это настоящее наводнение.

— Да, — откликнулся Андре. — Пока мы не знаем, в чем дело, но должны принять необходимые меры.

— Я полагаю, господин Андре, — сказал Пьер Легаль, — на всякий случай надо подготовить лодку к отплытию.

— Вы правы, мастер Пьер, — хотя нас вряд ли затопит, учитывая высоту мыса.

— Конечно, господин Андре, — но эта проклятая вода ничего хорошего не сулит. Я предпочел бы настоящий шторм в океане, с которым моряки умеют бороться. Этот несчастный ручей через несколько часов может затопить долину, и мы будем отрезаны от суши.

— Вполне вероятно, — произнес Андре, пораженный последствиями такого предположения. — И все же жаль уходить отсюда. Я сделаю это лишь в крайнем случае. А сейчас надо уговорить туземцев срочно вернуться в лес, объяснить им, что здесь оставаться опасно.

— Они не захотят с нами расстаться.

— Это необходимо. Ведь шлюпка, если придется плыть, всех не выдержит. Ну-ка, доктор, употребите свое влияние, убедите их. А еще лучше, отправляйтесь вместе с ними, а потом вернетесь.

— Ни за что, дорогой Андре, — заявил доктор. — Теперь я от вас ни на шаг не отстану. Бог с ними, с туземцами, хоть они и считают меня родней. Слишком много лишений мне пришлось вынести в поисках моего малыша, чтобы я снова его покинул.

— Спасибо, господин доктор, — взволнованно промолвил Фрике. — Нет нужды повторять, что наша дружба до гроба. Я жизни ради вас не пожалею. Возьмите ее, если хотите!

— Эти слова для меня дороже всех сокровищ бушрейнджеров.

— Тревога! — закричал в это время старший канонир своим громовым голосом. — Я был прав. Надвигается мертвая зыбь. Видите? Мажесте, мальчик мой, надуй лодку… Быстро!

И в самом деле, с одной стороны мыса образовалась огромная пробоина, в которую с грохотом хлынула вода.

Негры с визгом бросились бежать и вскоре уже были в безопасности, отчаянными жестами умоляя европейцев покинуть это проклятое место.

Мажесте схватил мехи и стал надувать шлюпку.

Вскоре чудесное судно уже было готово к отплытию. Пьер и молодой негр перенесли его на маленькую площадку, которую вот-вот должно было затопить водой, положили оружие, снаряжение и спокойно уселись, ожидая сигнала к отплытию.

Грохот становился все сильнее, вода прибывала. Вырванные с корнем деревья, теряя ветви, падали вниз, увлекая за собой кусты и камни.

Андре стоял, прислонясь к огромному, давно высохшему камедному дереву, вырисовывавшемуся на фоне неба. Оно оставалось неподвижным, как скала. Его полый ствол вполне мог бы вместить человек двадцать. Здесь, видимо, не раз располагались лагерем туземцы и золотодобытчики, ибо от дерева шла широкая тропа в лес каучуконосов, не подвластных действию солнца и дождя.

Андре уже хотел скомандовать отплытие, но вдруг вздрогнул, отскочил назад и, зарядив револьвер, навел его на дупло дерева.

— Кто там? Отзовись!

Послышался приглушенный стон, сопровождаемый отборной бранью.

— Кто там? — повторил Андре грозным тоном.

Наконец, освещенный лучами яркого солнца, появился человек.

— Не стреляйте, черт побери!.. Я задыхаюсь и дрожу от холода. У меня полные уши воды, глаза залеплены илом, на зубах скрипит песок.

Эта фраза, произнесенная на хорошем французском языке, заставила друзей вздрогнуть.

Голос был хорошо знаком, зато тот, кому он принадлежал, изменился до неузнаваемости.

Перепачканный илом, со спутанными, прилипшими к лицу волосами, разодранными до крови руками и грудью, несчастный не отличался привлекательностью.

— Гром и молния! — сказал он уже немного громче. — Как хорошо на свежем воздухе. Я никогда не видел такого яркого солнца и прекрасного голубого неба. Почти пятнадцать часов я тружусь под землей, словно каторжник. Сейчас я немного умоюсь, воды здесь, слава Богу, хватает. Что это вы на меня уставились, словно я выиграл первый приз? Не узнаете друзей?

— Господин Буало! — вскричал Фрике. — Вы здесь!.. В таком виде!

Он бросился к другу, крепко обнял его, не в силах произнести больше ни слова.

— Да, это, кажется, я, дорогой парижанин, хотя, черт возьми, уже стал в этом сомневаться после того, что со мной приключилось.

— Ах! Господин Буало!.. Как я счастлив! Дайте-ка вас еще раз обнять!

— С удовольствием! Только, предупреждаю, весь перепачкаешься!

— Буало!.. — воскликнули в один голос доктор и Андре вне себя от изумления. — Откуда вы, черт побери, вылезли, дорогой друг?

— Вы разве не видите? Из дупла этого дерева, предварительно проделав четыре или пять километров под землей. Потом все расскажу. А сейчас надо срочно уходить. Здесь очень опасно. С минуты на минуту может взорваться шахта. А мне не хотелось бы взлететь на воздух. Да и вам, я думаю, тоже.

— В путь! — скомандовал Андре, не вдаваясь в долгие рассуждения. Спустя десять минут лодка подплыла к лагерю, разбитому туземцами.

Буало быстро умылся, взял у Андре полный комплект старой одежды, подкрепился куском сухаря и стаканом рома, а затем очень коротко поведал друзьям о том, что с ним произошло.

Рассказав о своем прибытии в трактир и дойдя до того момента, когда был обнаружен тайник с бочонками, Буало заметил:

— Кто-то из свагменов сразу сказал, что это сокровища бушрейнджеров. Так, вероятно, и есть. Лучшего места для тайника не найти. Американец грозил пристрелить того, кто откажется работать, и так запугал свагменов, что те слово боялись сказать, даже самые храбрые.

Затем он велел каждому взять по бочонку, перенести в одну из галерей и сложить в вагонетки. Каждый бочонок хоть и небольшой, а весил не меньше ста килограммов.

«Это золото, ничего другого там быть не может», — едва слышно говорили свагмены, спотыкаясь на каждом шагу. Дорога была неровной.

Мысль о сказочном богатстве лишила людей рассудка, и они задумали овладеть им. План был передан по цепочке и принят без возражений. Осуществить его решили сразу после погрузки, обезоружив американца и кабатчика.

Я шел первым, в десяти метрах от меня американец нес в здоровой руке фонарь. Этот негодяй соблюдал такую дистанцию на всякий случай, опасаясь какой-нибудь неожиданности.

Ирландец Оуэн сообщил план мне, и я притворился, будто согласен присоединиться к остальным. Пэдди не учел повышенную звукопроводность галерей.

Вскоре я убедился, что американец все слышал, однако виду не подал. Он воткнул факел в углубление скалы, позвал кабатчика, вытащил револьвер и как ни в чем не бывало стал наблюдать за погрузкой. Когда все бочонки были уложены в вагонетки, он знаком велел кабатчику залезть в последнюю, толкнул ногой шпалу, тормозившую колеса, тоже вскочил в вагонетку, и состав медленно заскользил по рельсам под уклон.

Свагмены с яростными криками бросились как безумные за ускользавшей добычей. Грянули выстрелы. Предвидя драку, я растянулся ничком. И правильно сделал. Меньше чем в двадцати метрах от меня галерея вдруг озарилась пламенем, как при извержении вулкана. Я буквально оглох от страшного грохота, со всех сторон посыпались обломки скалы. Затем наступила тишина, нарушаемая лишь затихавшим стуком колес вагонеток.

Вы не представляете себе, друзья, что я испытал. Должно быть, это и называют страхом, которого я прежде не ведал.

К счастью, факел не погас. Я медленно пошел к месту взрыва и уперся в тупик. Галерея обрушилась от взрыва мины, заранее заложенной американцем.

Проход завалило, и свагмены оказались погребенными под огромной горой обломков.

Я остался один, совершенно один, умирающий от голода и холода, на глубине ста пятидесяти футов под землей. Ей-богу, мне было не до смеха, и я дорого дал бы, чтобы очутиться на террасе у парижского кафе.

Однако нельзя было терять ни минуты. Я осветил факелом несчастных свагменов, надеясь хоть кого-нибудь спасти. Напрасный труд. Вокруг было тихо и мрачно как в могиле. Я вернулся назад и дошел до пещеры, в которой еще недавно хранились сокровища.

— Вы полагаете, господин Буало, что в бочонках золото? — прервал его Фрике.

— Я в этом почти уверен. Иначе зачем было хранить их в таком недоступном месте? А два мошенника, видимо, захватили свагменов по чьему-то приказу. В противном случае они взяли бы с собой своих людей.

— Представляю, сколько там золота!

— Судя по количеству и весу бочонков, его можно оценить миллионов на десять. Я зря времени не терял. Почти час блуждал по галереям и вдруг обнаружил вторую шахту, которую мельком видел после того, как вместе со свагменами замуровали выход на озеро.

В шахте была бадья в довольно хорошем состоянии, а это значит, что шахта пустует недавно. Все вы бывали на рудниках и знакомы с системой подъема и спуска.

Как вы понимаете, я сразу решил воспользоваться бадьей. Но, поднявшись, нащупал что-то похожее на свод. «Неужели мне суждено быть погребенным заживо?» — подумал я.

Факел догорал. Но я успел заметить клочок земли с несколькими корнями и вздохнул с облегчением. Раз земля близко, я спасен.

Я принялся копать ножом как безумный. Комья почвы падали словно по волшебству. Я проделал отверстие, вылез и очутился в стволе высохшего камедного дерева. Остальное вы знаете.

В момент, когда неустрашимый француз заканчивал свой рассказ, подскакал всадник.

Это был Сириль, французский скваттер.

— Как! Господин Буало! Откуда вы взялись, черт побери? Мы уже не знали, что и думать.

— Я вышел из шахты через второй выход. Ваши сведения, дорогой друг, абсолютно точны. Есть что-нибудь новое?

— Есть, и немало. Мы только что поставили в загон подводу, запряженную десятью лошадьми.

— А как вы ею завладели?

— Дело в том, что эту повозку, загруженную какими-то странными бочонками, ведет кабатчик, самый отъявленный жулик, а с ним один тип, которого я не раз видел в компании Сэма Смита, бушрейнджера. Мой долг выяснить, что они везут.

ГЛАВА 14

Тщетные попытки соблазнить доктора. — Доктор отказывается от наследства покойного Нирро-Ба. — Подвода. — Сын Рыжего Опоссума. — Новое появление Сэма Смита. — Бандит, конвоирующий честных людей. — Доводы делового человека. — Кайпун умер, да здравствует Ивон Кербехель! — Фрике убеждается, что в бочках золотой песок. — Прибытие в Мельбурн. — Бушрейнджер получает свободу. — Мастера Холлидея отправляют в тюрьму. — Визит к генеральному прокурору. — Ужасное разочарование. — Все пропало! — Добыча и тень. — След золотого песка. — Побег.

Известие о захвате подводы имело для французов важное значение. Наконец-то у них появилась надежда на успех экспедиции.

Если в бочонках и в самом деле сокровища бандитов, Бускарен, главное заинтересованное лицо, ни перед чем не остановится, чтобы вернуть их. Начнутся бои, засады. Все это на руку французам. По крайней мере, им больше не придется гоняться за неуловимыми и вездесущими. В борьбе за свои богатства пираты вынуждены будут отказаться от инкогнито, в чем скрывалась главная опасность.

Маленький отряд немедленно отправился в путь. За ним следовали туземцы под предводительством Ивона Кербехеля, который не собирался, по крайней мере сейчас, отказываться от своих прав и обязанностей.

Доктор, и смеясь и сердясь, неистово ругался, отсылая ко всем чертям свою, не дававшую ему ни минуты покоя, «семью».

Вдова Нирро-Ба настолько осмелела, что, таща за собой весь свой выводок, преследовала доктора, даже когда он беседовал с друзьями. Чего только не делала бедная женщина, чтобы обольстить своего неподатливого мужа! На голове у нее красовалось какое-то невероятное сооружение, один глаз был обведен желтой краской, другой — ярко-красной. Добавьте к этому матово-белый нос и ярко-синие щеки, и вы сочтете доктора слишком разборчивым.

Чернокожая Пенелопа[277], желая ублажить своего «супруга», пользуясь его рассеянностью, то и дело пыталась впихнуть ему в рот полные горсти жира опоссума, ароматизированного и смешанного с пахучими травами.

Увы! Неблагодарный затыкал уши, чтобы не слышать ласковых речей негритянки, не обращал внимания на ее поистине фантастический головной убор и плотно сжимал губы перед самыми лакомыми кусками.

Мадам Нирро-Ба в отчаянии испускала крики, пугавшие белых какаду, бросала еду в открытые как копилки рты маленьких Нирро-Ба и с такой силой хлестала себя по лицу, что кровь струйками текла по татуировке.

— О женщины! Женщины!.. — бормотал доктор в полной растерянности.

— Напрасно вы жалуетесь, — сказал как-то Фрике насмешливо. — Многие хотели бы оказаться на вашем месте.

Храбрый доктор вскочил на свои длинные паучьи ноги, поскольку мадам Нирро-Ба при этих словах снова попыталась к нему приблизиться. Спасла доктора показавшаяся в этот момент повозка, запряженная десяткой великолепных чистокровных лошадей. Она напоминала огромный дом на колесах.

Человек двадцать туземцев, вооруженных карабинами, одетых в широкие холщовые штаны и шерстяные рубашки, окружали своего предводителя, молодого мулата атлетического сложения, с умным лицом. Он пожал руку Буало, и тот не мешкая представил его своим друзьям. Прием мулату был оказан, разумеется, самый радушный.

Друзья очень удивились, узнав, что молодого человека зовут Дик МакНайт и что он сын Джо МакНайта, прозванный Рыжим Опоссумом туземцами Центральной Австралии, обязанными ему своей цивилизацией.

Дика вызвал скваттер, сэр Рид, предоставив мулату возможность оказать услугу европейцам, и тот с радостью согласился поехать в экспедицию с Сирилем, своим добрым другом.

Мулат, к великому удовольствию доктора, хорошо говорил по-английски, и последний решил использовать его как переводчика, чтобы объяснить наконец вдове Нио-Ба истинное положение дел, поскольку притязания этой наивной дикарки становились все настойчивее.

В тот же день наших героев ждал еще один сюрприз. Когда Пьер Легаль и Фрике, торжествуя, собрались навестить мастера Холлидея, задержанного мулатом, прискакал всадник. Он легко соскочил на землю и пустил лошадь гулять, как она была, с уздой на шее.

— Смотри! — вскричал тут парижанин. — Ведь это милейший мастер Сэм Смит!

— Он самый, к вашим услугам, мастер Фрике.

— Рад вас видеть, мастер Смит.

— И я рад вашему счастливому возвращению.

— Извините за нескромный вопрос, мастер Смит, но что, черт возьми, привело вас сюда?

— Желание совершить маленькое увеселительное путешествие на очаровательные берега Лоддона, до Инглвуда, первой станции железной дороги. Там я рассчитываю сесть в первый же поезд, доехать до Сендхерста и, не останавливаясь ни в Кестльмене, ни в Кайнтоне[278], приехать в Мельбурн.

— Еще несколько дней назад вы величали себя королем бушрейнджеров, а теперь собрались в столицу! Вам не грозит там опасность?

— Спасибо за заботу, но я больше не бушрейнджер.

— Подали в отставку?

— Да… Чтобы получить отпущение грехов.

— Говорите, пожалуйста, яснее.

— Я буду конвоировать подводу до места назначения, чтобы мои милые мальчики на нее не напали. Пока они еще меня слушаются.

— Не трудитесь, мастер Смит, подводу мы возьмем на себя, и джентльменов, которые в ней сидят, тоже.

— Прекрасно! Тогда поедем вместе.

— Послушайте, мастер Смит, вы мне спасли жизнь, и я не хотел бы видеть вас болтающимся на веревке. Идите своей дорогой и позвольте нам выполнить свой долг.

— Какой долг?

— Мы должны сдать английским властям опасного преступника.

— Но это не мешает мне конвоировать его вместе с вами по берегу Лоддона и железной дороге, грабители — народ отчаянный.

— Вы разве хозяин груза?

— Нет, но имею к нему кое-какое отношение.

— Тем хуже. Ведь груз будет вскрыт в присутствии судейских, и они могут поинтересоваться его происхождением.

— Не вижу в этом ничего плохого. Мастер Холлидей, я думаю, такого же мнения.

— Значит, вы друг этого мерзавца, который прячется как сова… Да и как ему не прятаться?

— Холлидей не прячется, — раздался тут хриплый голос, — он смело смотрит людям в глаза.

Американец вылез из повозки.

— Вот я, — продолжал он, нагло глядя на европейцев. — Что вам от меня нужно?

— Связать вам лапы, пришвартовать к этой хижине на колесах и приставить к вам няньку, как вы это сделали с нами на борту «Лао-цзы», пока вас не повесят, — ответил Пьер Легаль.

Пират криво усмехнулся.

— Вы не сдадите меня властям, и я не буду повешен.

— Почему, скажите на милость?

— Да потому что я вам нужен. Ваши планы мне известны. Но я могу вам пригодиться, если вы будете благоразумны. У вас преобладают эмоции, а я человек дела. Давайте меняться! Мне деньги и свобода, а вам… Впрочем, вы это сами знаете. Хорошенько подумайте, прежде чем сунуть меня в петлю.

— Подумать, конечно, мы можем. А пока вы будете отдыхать под надежной охраной, день и ночь. И не вздумайте бежать, если вам дорога жизнь.

— Ладно. Не бойтесь. Не сбегу.

— Хотелось бы на это надеяться. А у вас, мастер Смит, не пропало желание сопровождать нас?

— Напротив. В этой безлюдной местности на каждом шагу подстерегает опасность.

— Тогда мне, как это ни прискорбно, придется разоружить вас, привязать вместе с господином Холлидеем к подводе и приставить к вам охрану. Вдруг вам взбредет в голову привести сюда эскадрон бушрейнджеров!

— Я на все согласен, мастер Фрике. Хотя подозрения ваши несправедливы.

Подвода тронулась, охраняемая неграми. Сириль вернулся к себе на станцию, унося благословение своих новых друзей. Буало, радуясь неожиданной встрече со своим дорогим малышом, Андре и доктором, которого любил как брата, следовал за экспедицией.

Путь их лежал на юго-запад, к месту слияния рек Муррея и Лоддона, а затем вверх по долине Лоддона, в богатый район Бендиго.

Преодолеть следовало расстояние более двух градусов южной широты, что заняло шесть дней. По мере приближения к цивилизованным местам туземцы проявляли все большее беспокойство. Ничего хорошего они от белых не ждали. Ведь европейцы уничтожали даже деревья и травы.

И вот, когда появился Сендхерст, окутанный облаком дыма, и осыпанные угольной пылью камедные деревья, редкие араукарии и умирающие магнолии, пришло время расстаться с аборигенами.

В сердце Кайпуна, вновь ставшего Ивоном Кербехелем, происходила жестокая борьба. Сможет ли он навсегда попрощаться с солнечными равнинами, где охотился на казуара[279] и кенгуру, опьяненный чудесным воздухом и ощущением свободы? Возьмет ли верх любовь к дяде, с которым он встретился таким чудесным образом, над привязанностью к туземцам?

И дядя, и его друзья считали, что самое лучшее для Ивона снова занять свое, пусть скромное, место в цивилизованном обществе. Но как мог Кайпун покинуть своих чернокожих братьев, которые спасли его, умирающего от голода, и приняли в свое время как родного.

Однако достаточно было нескольких слов МакНайта, чтобы все сомнения Ивона рассеялись.

Бледный как полотно, с глазами полными слез, Ивон бросил последний взгляд на своих братьев, раскинул руки, словно хотел всех их обнять, затем схватил свой бумеранг переломил надвое, бросил на землю и с отчаянием крикнул.

— Здесь умер Кайпун!..

Через час подвода уже была в Сендхерсте, на вокзале. Грузчики водрузили ее на платформу, где разместился и весь отряд, и поезд отправился в Мельбурн.

Американец, поначалу обнаружив несвойственное ему многословие, словно онемел. Он не отказывался от забот доктора, но больше не вспоминал о своем предложении войти в сговор с французами.

Это равнодушие, искреннее или наигранное, очень тревожило Фрике и его друзей. К тому же у них вызывало вполне справедливое удивление то, что ни Бускарен, ни его люди не сделали ни одной попытки вернуть свои сокровища.

Быть может, экспедиция идет по ложному следу? Не станут ли они героями мрачной комедии? Действительно ли в бочонках сокровища пиратов? Но когда Фрике проделал в каждом бочонке дырку, оттуда высыпалось несколько крупиц золота.

Как же мог янки оставаться равнодушным, зная, что потеряет эти несметные богатства, да еще будет передан в руки правосудия?

Друзья усилили наблюдение за пленниками, но ни словом, ни жестом те не выдали своих истинных намерений. И, лишь когда поезд подходил к Мельбурну, бушрейнджер заговорил.

— Сэр, — обратился он к Фрике, — согласитесь, что я не напрасно сопровождал вас. Флажок, который я водрузил на подводе, спас вас от неприятных неожиданностей. А ведь мне ничего не стоило бросить на вас сотню моих молодчиков. Вряд ли вам это доставило бы удовольствие.

— И им тоже, мастер Смит, — парировал Фрике.

— Допустим. И все же я последовал за вами добровольно, после того как вырвал вас и мастера Кербехеля из когтей золотодобытчиков, собравшихся вас линчевать. Теперь вам больше нечего бояться бушрейнджеров. Вы посреди цивилизованной страны, в городе с почти трехсоттысячным населением. Угодно ли вам будет отпустить меня?

Друзья переглянулись.

— Ладно, можете идти, — сказал Андре. — Вы спасли жизнь моему названому брату, и теперь мы в расчете.

— Спасибо, джентльмены. Вы очень великодушны. Другого я от вас и не ждал.

Как только поезд остановился, Сэм Смит исчез, обменявшись взглядом с американцем, у которого губы кривились в дьявольской улыбке.

— А теперь, — продолжал Андре, — поговорим с вами, мастер Холлидей. Вы завлекли нас ложными обещаниями, хотя и недостойно вступать в сговор с таким негодяем, как вы. Вы предложили выдать ваших сообщников. Что же, мы согласны… Ах, Боже мой, почему бы и нет? Разве боевые генералы и храбрые офицеры во время войны не принимают донесений от шпионов? Разве не покупают у негодяев за золото, во имя священной победы, необходимые сведения? Цель оправдывает средства. Итак, что вы хотели бы сообщить?

— Ничего.

— Хорошо. Через два часа вы окажетесь в тюрьме, а на бочки будет наложен секвестр[280].

— Как вам угодно.

Андре тотчас же отправился к генеральному прокурору и добился аудиенции, длившейся довольно долго. Внимательно выслушав подробный рассказ об этом загадочном деле, прокурор грустно покачал головой. Он хорошо знал коварство бандитов. Борьба с ними редко заканчивалась победой.

— Боюсь, господин, — сказал прокурор, — что, несмотря на проявленную вами и вашими товарищами отвагу и ловкость в этой ужасной борьбе, вы снова были обмануты в последний момент.

Американец, конечно, получит по заслугам. Но разве казнь этого негодяя вернет вам похищенную дочь? Кстати, уверены ли вы, что в таинственных бочках, извлеченных из глубин шахты озера Тиррелл, содержится золото?

Как бы то ни было, рассчитывайте на мою помощь. Даже если бы эти негодяи и не захватили британское судно и мне не надо было мстить за кровь английских граждан, я вот что хочу вам сказать: «Правосудие принадлежит всем странам. Во имя солидарности честных людей я сделаю для вас все, что в моих силах. Вы можете обращаться ко мне в любое время дня и ночи».

Опыт не обманул прокурора. В бочках оказался золотосодержащий свинец. Французов ввела в заблуждение хитрость бандитов. Кто мог подумать, что в бочонке очень тонкое двойное дно, из которого и сыпался золотой песок, когда парижанин проделал в бочонке отверстие?

И на сей раз надежды наших несчастных героев не оправдались. Это была настоящая катастрофа.

На следующий день Фрике, огорченный, но не впавший в отчаяние, слонялся по набережной, чтобы немного развлечься.

Вдруг он увидел старого товарища. В свое время они вместе работали на погрузке кораблей, чтобы не умереть с голоду. Этот человек пристально разглядывал покрытую угольной пылью почву.

— Эй! Это вы, Билл? Что вы, черт возьми, там нашли?

— А вы сами посмотрите, — ответил тот после крепкого рукопожатия.

— Кажется, золотой песок!

— Совершенно верно. Я только что погрузил на этот великолепный корабль тридцать бочек, — может быть, это они дали золотую течь? В таком случае я смогу промыть эти кусочки угля и часа через два заработаю для вас на стаканчик виски.

— Тридцать бочек. Вы погрузили на отплывший корабль тридцать бочек с золотом?! Гром и молния! Теперь я понял все.

Покинув недоумевающего грузчика, Фрике бросился бежать как безумный, вскочил в первый попавшийся кеб[281] и домчался до гостиницы, где были его друзья.

— Нас обокрали… Мы упустили добычу. Пока Сэм Смит с кабатчиком и американцем вели нас по ложному следу, рискуя собственной шкурой, их сообщники, следовавшие за нами по пятам, успели похитить сокровища. Ведь мы ни разу не оглянулись назад. Неплохую шутку с нами сыграли.

— Черт возьми! — вскричал Буало. — Все ясно. Эти мошенники дошли от озера Тиррелл до реки Авока. Затем отправились в Сент-Арно, на конечную станцию другой железной дороги, проехали через Бендиго, Мэриборо и Балларат и через двенадцать или пятнадцать часов после нас достигли Мельбурна. Их чертов корабль уже в море. Так что придется начинать все сначала. Что же, ничего не поделаешь. Во всяком случае, американец в наших руках. Может быть, удастся из него что-нибудь вытянуть. Иначе он заплатит за всех.

В этот момент рассыльный принес депешу на имя господина Андре Бреванна. Там было всего несколько слов, но каких ужасных!

ГЛАВА 15

Надгробное слово «Конкордии», ставшей «Морским королем». — Снова появляется мастер Холлидей. — Андре рассуждает о золоте и веревке. — Пушечные выстрелы и фунты стерлингов. — Крейсирование английского броненосца «Цербер». — Генеральный прокурор предлагает подкупить негодяя. — Вблизи кораллового рифа. — Экспедиция Фрике и Мажесте. — Дебют двух водолазов. — Снова корабль добычи. — Аэрогидравлическая цепь инженера Тозелли. — В подводной пещере. — Мэдж!.. — Как бежать? — Мина. — Мажесте в плену. — Искупление.

Прогремели один за другим два пушечных выстрела. Облако дыма прорезали огненные стрелы. Пьер Легаль одобрительно покачал головой, глядя вслед летящим снарядам. Вдали, в Торресовом проливе, виднелся коричневый корпус и стройный рангоут красивого судна.

— Бедная «Конкордия»! — произнес старший канонир, обращаясь к Андре, осматривавшему в бинокль горизонт. — Стоило отбивать ее у пиратов, чтобы теперь дробить ее снасти, громить корпус и всаживать в ее тело тонны чугуна.

— Чего же вы хотите, мастер Пьер, корабль как человек. «Конкордия», став «Морским королем», плохо кончила. Хотя и не ее в том вина. Однако щадить ее нельзя. И все же мне, старому кашалоту, грустно смотреть, как топят такое великолепное судно!

— Понимаю. Но разве вы не знаете пословицы: «Клин клином вышибают»?

— Увы, это так. А наши английские артиллеристы уж что-что, а вышибать умеют.

Грянули еще два выстрела.

— В самую точку! — радостно закричал Фрике, которому Андре передал бинокль. — Вот это да! В правом борту пробоина величиной с ворота.

— Да, Пьер, ты прав. Корабль и в самом деле жаль. А бандитов нисколько. Пусть хлебнут морской водички. «Конкордия» идет ко дну. Все кончено!

Послышался глухой взрыв, и в море полетели обломки судна.

На броненосце прогремело «ура».

Двое с револьверами охраняли человека, с ужасом наблюдавшего за гибелью пиратского судна. Подошел Андре и заговорил с пленником:

— Ну вот, мастер Холлидей, мы снова будем атаковать бандитов, укрывшихся на безымянном атолле Торресова пролива. Предстоит бой не на жизнь, а на смерть. И мы победим. Взывать к вашей человечности бесполезно, но мы можем заключить сделку.

— Говорите, — коротко, как всегда, ответил янки.

— Вы любите деньги и дорожите жизнью?

— Да.

— В таком случае откройте нам тайну атолла, коралловой крепости.

— А если я не сделаю этого?

— Вас ждут там, на конце рея, трос и петля.

— Золотые слова, сэр.

— Не забудьте только про петлю. К тому же учтите, что вряд ли останутся живы ваши друзья и вам нечего опасаться. Так что можете…

— Предать их?

— Допустим. Зато вы снова займетесь крупными делами.

— Хорошо, я скажу. Все равно мы проиграли.

— Атолл заминирован?

— Да. В радиусе трехсот метров.

— Что-нибудь указывает на расположение мин?

— Нет, но я нарисую план.

— Подойти к атоллу ближе чем на четыреста метров опасно?

— Пожалуй.

— А вход в подводную пещеру?

— Его перенесли. Проникнуть можно только в шлюпке под очень низкий свод при отливе. В десяти футах от входа — железное кольцо для швартовки шлюпки. Там надо выйти, лодку оставить и по галерее дойти до хорошо вам известной круглой площадки, примерно на метр покрытой водой даже во время отлива.

— Но эта площадка была затоплена после того, как лопнула стеклянная крыша свода?[282]

— Воду потом откачали.

— Значит, сейчас там можно пройти?

— Да.

— Много ваших людей в подводных пещерах?

— Не больше тридцати.

— Где расположен вход?

— Вход в атолл с южной стороны, а в пещеру — в глубине атолла, справа.

— Хорошо. Наши условия вы знаете. Вам заплатят сразу по завершении экспедиции, и вы получите свободу.

Янки молча кивнул.

Парижский гамен и его отважные товарищи должны были сыграть решающую роль в предстоящей драме. На этот раз они могли рассчитывать на успех, если не случится ничего непредвиденного. Сейчас они не были жертвами предательства, как когда-то, беспомощными и безоружными. Они заручились поддержкой правительства, которое решило раз и навсегда покончить с пиратами и уверенно шло к намеченной цели.

Убийство сэра Паркера, бывшего владельца «Конкордии», и ее экипажа, а также похищение судна вызвали взрыв возмущения среди английских колонистов и администрации. Излишне говорить, что попытка пиратов свалить всю вину за свое преступление на французских путешественников не увенчалась успехом, тем более что восстание на Борнео, убийство султана и исчезновение Винсента Бускарена явились неопровержимым доказательством махинаций этого негодяя и его сообщников.

Губернатор Виктории, осведомленный о совершенном преступлении, не допускал и мысли, что борьба может быть перенесена и на территорию вверенной ему провинции. Но после разговора с Андре и последних событий решил принять энергичные меры и преследовать бандитов в их логове. Французы изъявили желание участвовать в экспедиции и получили разрешение, тем более что им было известно расположение подземного убежища пиратов.

Меньше чем за сутки броненосец «Цербер» был подготовлен к выходу в море. Это судно длиной в двести тридцать пять английских футов, великолепно оснащенное, с четырьмя пушками и экипажем из сотни отборных моряков, располагало всем необходимым, чтобы разоружить неприступную коралловую крепость.

Друзья были заняты последними приготовлениями, когда в гостинице появился торжествующий Буало, толкая перед собой человека.

— Господа! — произнес Буало своим звонким голосом. — Я привел беглеца. Надеюсь, вы рады его видеть.

— Невероятно! — вскричал Фрике. — Мастер Холлидей! Откуда вы, черт возьми, взялись?

Янки молчал, скрежеща зубами, как затравленный зверь.

— Все очень просто, — весело сказал Буало. — Самые опытные сыщики колониальной полиции были брошены на его поиски, и попытайся он выйти из города или сесть на корабль, был бы тотчас же схвачен. Он укрылся в одном из домов, а потом рискнул выйти на улицу. Тут я его и увидел.

Он как последний идиот бросился на меня, и я сделал то, что сделал бы каждый на моем месте.

«Мастер Холлидей, — сказал я ему, — ни слова, или я пущу вам пулю в брюхо, как это делают ваши соотечественники. Следуйте за мной, а еще лучше — рядом. Только не пытайтесь сбежать. Договорились?»

Достойнейший мастер Холлидей все понял и без всяких фокусов пошел со мной. И вот он перед вами. По-моему, он исполнен самых лучших намерений.

Андре не мешкая вышел, чтобы сообщить прокурору о поимке этого важного преступника. В другой стране американец немедленно очутился бы в тюрьме. Но прокурор, знавший, с какой целью готовится к отплытию броненосец, рассудил иначе.

— Отлично, — сказал прокурор. — Негодяя можно и продать и купить. За кругленькую сумму янки выдаст всех своих сообщников. Таким образом мы сэкономим время и сбережем людей. Американца отведут под конвоем на борт «Цербера», и капитан позаботится о том, чтобы он не сбежал.

Спустя несколько часов броненосец вышел в море, обогнул восточное австралийское побережье, вошел в Торресов пролив и остановился. «Конкордия», или точнее «Морской король», пришедший, вероятно, недавно, был пришвартован к коралловой скале. Капитан «Цербера» просигналил ему, приказывая стать под пушки корабля и угрожая в противном случае немедленным потоплением.

Ответа не последовало. Тогда артиллеристы открыли огонь. Через десять минут все было кончено. Оставалось провести самую трудную и опасную часть операции. Срочно проникнуть, хитростью или силой, как некогда матросы «Эклер», в пещеры под атоллом, разведать позиции и убедиться в достоверности информации американца. Если Бускарен со своими сообщниками и в самом деле скрывается в этом пустынном месте, необходимо любой ценой взять его живым, поскольку он единственный знает, где находится Мэдж, приемная дочь Андре, которую пират держит в плену.

Фрике и Мажесте превосходно ориентировались в подводной пещере, особенно Мажесте, довольно долго находившийся там в свое время. Они попросили у капитана разрешения пойти в разведку и получили его. Капитан хорошо знал их ловкость и отвагу.

Американец набросал план атолла и указал место стоявших на якоре мин. В девять вечера Фрике, Мажесте и два матроса отправились на шлюпке в путь. По плану Холлидея Фрике сразу нашел вход в атолл. Всегда осторожный, молодой человек, вместо того чтобы проникнуть в темный проток, велел остановить лодку, залез на скалистый берег и пополз под кокосовыми деревьями.

Атолл казался необитаемым. Лишь гигантские крабы, с треском лущившие кокосовые орехи, нарушали тишину ночи. Продвинувшись еще немного вперед, парижанин стал всматриваться в воды лагуны, из которых исходило какое-то странное свечение.

Не отличаясь особой впечатлительностью, наш друг был буквально поражен открывшейся перед ним сквозь прозрачные воды фантастической картиной.

— Хорош бы я был, — прошептал Фрике, — если бы ринулся туда. Весьма странным делом занимаются эти люди. Надо вернуться на корабль и попросить у капитана водолазный костюм. Тогда я проникну к ним и все разузнаю.

По возвращении на борт Фрике подробно доложил капитану о виденном, и тот, при всей своей британской бесстрастности, не мог сдержать удивления.

Он собрал военный совет и пригласил доктора, Андре и Буало, и план Фрике, после короткого обсуждения, был единодушно одобрен. Решили, что во время отлива Фрике с Мажесте поплывут к атоллу.

Примерно в полночь шлюпка с четырьмя гребцами соскользнула с талей, взяв на буксир огромный металлический цилиндр, полностью погруженный в воду.

Незадолго до ее спуска Андре, доктор и Буало, не скрывая волнения, энергично пожали руки парижанину и Мажесте, и те куда-то исчезли. А спустя полчаса из грузового люка вылезли два чудища с огромными сферическими головами, на которых сверкали окаймленные медью стекла.

Шлюпка, медленно двигавшаяся вдоль корпуса корабля, остановилась и, приняв на борт оба чудища, отчалила.

— Вперед! — раздалась команда.

Фрике и Мажесте, в скафандрах, усовершенствованных инженером Ватшоном, взяли на себя опасную задачу: установить в пещере под лагуной мощную мину, чтобы снести атолл и обратить в прах само его основание. Без водолазных скафандров им было бы трудно протолкнуть мину в подводный проход, затопляемый во время прилива.

Итак, последуем за нашими героями в момент, когда английские моряки, подплыв к атоллу, остановились у входа в пещеру и отпустили минный трос. Парижанин и Мажесте вылезли из шлюпки, погрузились в воду, обхватили мину и стали толкать перед собой в затопленную протоку. Они продвигались с величайшей осторожностью, и перед ними развернулась уже виденная Фрике и так поразившая его картина. На двойном дне атолла при ярком свете фонаря работал многочисленный отряд водолазов.

Однако над водой свет не был виден. Отраженный мощными экранами, он освещал какую-то темную массу, похожую на застрявшего на мели кита.

Постепенно Фрике стал различать изящные контуры судна, на глубине около пятидесяти саженей, и усердно трудившихся водолазов. Сомнений больше не было. Это корабль «Vaisseau de proie», корабль добычи, опустившийся в лагуну, когда команда во главе с де Вальпре проникла в атолл. Корабль как будто не пострадал ни от длительного погружения, ни от кораллов, этих животных-растений, которые не могут существовать на глубине более тридцати саженей.

Фрике наконец понял намерения бандитов. Поскольку «Морской король» был уничтожен английскими снарядами, они оказались во власти «Цербера» и теперь собирались поднять севший на мель корабль, надеясь спастись таким образом. И, если это им удастся, они смогут продолжить игру. А шансы на успех у них, безусловно, были. Машину, которой они пользовались, Фрике сразу узнал. По мощности и простоте она не знала себе равных. Это аэрогидравлическая цепь инженера Тозелли, выдающегося офицера инженерных войск, которому наука обязана множеством драгоценных открытий.

Вообразите ряд брезентовых шлангов длиной в пятьдесят метров и диаметром шестьдесят сантиметров. Каждый из них снабжен на концах бронзовой трубкой, закрывающейся гайкой или привинчивающейся к другой трубке, образуя длинную цепь, похожую, да простят нам это тривиальное сравнение, на огромную гирлянду сосисок.

Общая длина ее может достигать пятисот, тысячи, а то и двух тысяч метров, в зависимости от веса и объема корпуса, который надо поднять и заставить плыть. Эту полую цепь крепят к наиболее стойкому месту корпуса и обматывают вокруг него сверху донизу. Затем включают насос и качают воздух в шланги, образующие цепь. Получается что-то вроде гигантского пузыря.

После этого вес затонувшего корабля становится меньше объема воды, которую он вытеснял.

Работали пираты организованно и быстро. Фрике вспомнил, что в момент погружения судно было оснащено множеством металлических баллонов, скрепленных обручами и болтами, содержащими водород в твердом состоянии под огромным давлением. Сжатый таким образом газ, объемом в несколько миллионов раз меньше первоначального, приобретал прежний объем, как только соприкасался с поступающим снаружи воздухом. Итак, представьте себе, что газ в воздушном шаре будет сжат так, что сможет уместиться в сосуде величиной с морской снаряд. На борту пиратского корабля твердый водород был главной и единственной ударной силой. Достаточно было соединить с поршнем машины один из таких наполненных газом сосудов, чтобы мгновенно получить силу, превосходящую силу пара в котле под давлением.

Вместо того чтобы принимать на борт для своих преступных морских путешествий громоздкий запас угля, проклятое судно несло в своем чреве малогабаритный источник его движущей силы. Парижанин ясно различал, как водолазы соединяли газовые баллоны с последним мешком аэрогидравлической цепи. Газ стал быстро заполнять огромную оболочку, змеящуюся вокруг судна. По сути, отпала необходимость в тяжелых нагнетательных насосах.

Фрике с ужасом заметил, что корпус корабля стал слегка покачиваться. Скоро он уменьшится в весе, поднимется и поплывет. Дрожь пробежала по телу парижанина при мысли о том, что корабль выйдет из узкого прохода атолла и одним ударом своей стальной шпоры распорет брюхо их броненосцу. Он сделал Мажесте знак. Общими усилиями они толкнули мину под скалу и крепко привязали ее к краю.

В этот момент друзья оказались в галерее, где находилось помещение, некогда занимаемое капитаном Флаксаном. Галерея была тогда затоплена на два метра, до самой двери из тикового дерева, о которую Андре когда-то сломал свой топор. И вдруг парижанина осенило, как это часто бывает в момент крайней опасности. Если Бускарена нет среди водолазов, значит, он здесь. Надо во что бы то ни стало к нему прорваться.

Фрике проверил, как ходит нож в ножнах, и, с трудом двигаясь в своем скафандре, поплыл к двери.

Достигнув ее, молодой человек постучал, массивная дверь приоткрылась, и — о чудо! — в ярком свете он увидел Мэдж. Свою названую сестру. Можно себе представить волнение, охватившее парижанина.

При виде металлического чудища девушка вскрикнула, но Фрике ничего не слышал. Мэдж отступила на шаг, пытаясь закрыть дверь, однако Фрике успел сунуть ногу в косяк.

— …Мэдж!.. Это я!.. Фрике… Мы пришли спасти вас.

В этот момент парижанин испытал ни с чем не сравнимый ужас. Скафандр лишил его всякой свободы действий, даже возможности позвать на помощь.

Но это была лишь минутная слабость. Справившись с собой, Фрике с силой распахнул дверь, достал нож и острием написал на створке «ФРИКЕ».

Мэдж прочла и лишилась чувств.

Молодой человек подхватил ее на руки, но тут из-за плотной занавеси, скрывавшей еще одну комнату, появился человек, тоже в скафандре. Он попытался разглядеть лицо неизвестного водолаза сквозь стекло его шлема, но тут заметил написанное на двери имя и с криком бросился на парижанина.

Застигнутый врасплох Фрике, к томуже обремененный своей драгоценной ношей, не мог защищаться. Еще секунда, и все было бы кончено.

К счастью, подоспел Мажесте. Он отвел удар от друга, сбил неизвестного с ног и придавил тяжелой свинцовой подметкой.

Все это продолжалось не больше минуты. Надо бежать, время не терпит, еще немного — и корабль бандитов всплывет.

Бежать! Но как? Вход в пещеру затоплен и освободится лишь при отливе. Как переправить девушку через подводный проход не менее пятидесяти метров длиной? Ждать отлива, но в баллоне не хватит кислорода. Кроме того, пиратское судно успеет достичь броненосца.

Выбора нет. Надо во что бы то ни стало пройти. И Фрике решился на отчаянный шаг. Он попытается преодолеть эти пятьдесят метров за пятнадцать секунд. Девушка все еще без сознания. Но, может быть, именно это спасет ее в момент погружения в воду? Дыхание ее ослабело.

Вдруг страшная мысль молнией пронзает мозг. А если Мэдж погибнет? Тогда он всадит себе в грудь нож по самую рукоятку.

Фрике сделал знак Мажесте и смело вошел в узкую галерею, стараясь держать девушку над водой. Мажесте между тем подумал, что незнакомец, с которым он обошелся так круто, — неплохая добыча, взвалил его на плечи и бросился вслед за другом.

Было бы несправедливо, если бы такие героические усилия не увенчались успехом.

Неустрашимый гамен, запыхавшийся, совершенно измученный, достиг наконец места, где стояла шлюпка, передал гребцам по-прежнему бесчувственную девушку, помог Мажесте с таинственным водолазом взобраться на борт и уже хотел дать сигнал к отплытию, когда увидел, что из пролива медленно всплывает темная масса. Неожиданно погас свет, освещающий дно лагуны, но Фрике успел рассмотреть заостренный нос бандитского корабля, обернутого аэрогидравлической цепью.

Выхватить нож, проскользнуть вдоль корпуса, взрезать шланг с водородом было делом одной минуты. Сжатый со всех сторон водой, газ вырвался с шумом наружу, и цепь стала рваться.

Пиратский корабль медленно пошел ко дну, а парижанин исчез в водовороте.

К счастью, рука его наткнулась на трос, соединявший мину с лодкой. Фрике ухватился за трос, а гребцы, ощутив необычное сопротивление, быстро подняли его на борт. Бедный гамен! Кислородный баллон в скафандре, видимо, был поврежден кораблем, и Фрике мог легко задохнуться. Мэдж тем временем пришла в себя, а Мажесте ценой невероятных усилий удалось освободить друга от металлического шлема.

Наконец они достигли броненосца. Можете себе представить, что это была за встреча!

Доктор бросился оказывать помощь молодой американке и ее спасителю. А таинственного водолаза, которого привез Мажесте, вытащили наконец из скафандра.

И кто бы, вы думали, это был? Сам Винсент Бускарен! Наконец-то его настигло возмездие. Он открыл глаза, и, когда увидел Мэдж в окружении Андре, Буало, Пьера и доктора, улыбающихся Фрике и Мажесте, которые принимали поздравления от англичан, лицо его исказила гримаса ненависти и бессильной ярости.

Он знаком дал понять, что хочет говорить, и попросил унтер-офицера помочь ему подняться. Тот выполнил его просьбу. Неожиданно бандит выхватил у офицера из-за пояса револьвер и, направив на девушку, крикнул:

— Раз не досталась мне, умри!

Все произошло с такой быстротой, что никто не успел опомниться.

Раздался предсмертный крик. Но это была не Мэдж — кто-то другой тяжело рухнул на палубу. Пуля поразила мастера Холлидея, который неожиданно подошел, чтобы посмотреть, удалось ли его предательство.

Матросы бросились разоружать убийцу, но он, предвидя свою участь, выстрелил себе в голову.

В тот же момент послышался оглушительный взрыв. Вдали, освещенный тусклым светом, вверх взметнулся целый фонтан воды.

Капитан «Цербера» поджег мину, заложенную в подводной пещере. Атолл взлетел на воздух. С логовом пиратов было покончено навсегда.

Андре соединил руки Мэдж и Фрике, онемевших от радости, и с волнением произнес:

— Дети мои! Борьба окончена! Наши враги повержены! Наконец-то вы будете счастливы!