Приключения Пенрода

Глава II ТВОРЧЕСТВО

Создатель «Гарольда Рамиреса» разжег сигару из сена и, усевшись поудобнее, пристроил на коленях тетрадь. Он прислонился спиной к стене и устроился так, чтобы свет лампы падал на бумагу. Потом он перевернул страницу и аккуратно вывел на чистом листке:

С самым что ни на есть задумчивым видом он зажал сигару в зубах, извлек из кармана складной ножик и начал точить карандаш. Проделал он это почти машинально — так справляется с досадными мелочами быта творец, целиком погруженный в замысел.

Справившись с карандашом, Пенрод со столь же задумчивым видом вытянул ногу и кончиком ботинка почесал Герцогу бок. Мысли одна другой значительней брезжили в его голове, но безошибочное наитие творца подсказывало Пенроду, что еще не пора. И он терпеливо ждал, когда смутный замысел обретет отточенность и изящество.

И вот, наконец почувствовав, что вдохновение подступает, Пенрод начал писать. Поначалу дело шло медленно, но чем больше слов ложилось на бумагу, тем сильнее разгоралось воображение, и в какой-то момент из искры, тлевшей где-то в недрах его существа, разгорелся огонь, тот самый огонь, без которого, как известно, давно угас бы светильник изящной словесности. Следует, конечно, заметить, что понятия о словесности и изяществе у юного автора были весьма своеобразные, зато сильные страсти просто кипели:

«Мистер Уилсон хотел вынуть пистолет, но наш герой скора сказал а также держал под прицелом.

— Ну пожалуй са мной тебе это не пройдет мой друг.

— Он с чего-то уверен! — подсмеивался другой и так злобно закусил зубы в свою губу что брызнула кров. — Стану я поссовать перед ним. Простой расбойник какой-то!

Рамирес прямо подыхал от смеха над такой наглостю и наставил на мистера Уилсона свой автаматичиский пистолет.

Скоро они от оскорблений пришли в драку и началась агония предсмертья. Уилсон связал его и заткнул кляпом рот уйдя ненадолго. Наш герой пребывал в одиночестве. Ему стало темно и он извивался на полу его укусили крысы и насекомые наползли на него с пола потому что связанный он не мог смыться из такого адского места. Но скоро он своим атлитически сильным языком выпехнул кляп изо рта и даже снял с себя все чем завязал его мистер Уилсон.

Мистер Уилсон пришел назад надсмеятся над положением беспомощного врага и привел похвастаться толпу своих сыщиков.

— О, глядите! — сказали они. — Они издивались над Рамиресом и его муками. И дразнили его беспомощностью потому что хитрец Рамирес надел обратно путы и все видели что он такой же как был а он мог сбросить когда захочет.

— Только поглядите на него! — издивались они — А каким смелым был! Сейчас никто бы ни захотел попасть на его место.

Скоро Гарольда это разозлило и он с горячими глазами выскочил из пут будто из воздуха.

— Ха-ха! — усмехнулся он. — В другой раз поведете себя умнее!

Тут проистекла новая опасная битва. Автоматический пистолет был забран обратно от мистера Уилсона и убил двух сыщиков прямо в сердце. „Ба-бах!“ раздалось еще два выстрела из пистолета и еще два сыщика улетели к своему небесному создателю. Теперь в живых были только двое сыщиков и он заколол одного и он улетел к своему небесному создателю потому как наш герой боролся ни на жизнь а на смерть. Теперь там совсем встемнело потому что уже была ночь и взглянув открывался ужасный вид. Все забрызгано кровью и крысы грызут мертвецов…

Вскоре нашему герою удалось встать спиной к стене и бороться за свою жизнь, ранив мистера Уилсона в живот.

— О! — сказал мистер Уилсон. — Ты…

(Тут Пенрод был вынужден поставить многоточие. Ибо если он был не слишком сведущ в вопросах грамматики, то уж во всяком случае знал, что изящная словесность не терпит таких сильных выражений, какие употребил раненый мистер Уилсон.)

Мистер Уилсон отступил. Ему было больно и рот его осквернился самыми грязными ругательствами.

— Ах ты… — глумливо издивался он. — Я тебе еще покажу… Гарольд Рамирес.

— У… — проклинал он Гарольда Рамиреса. — Зачем ты меня загрыз?

— И меня поранил в живот… — продолжал глумливо издиватса мистер Уилсон.

Потом они стали хором проклинать и глумливо издиваться. Они спрашивали зачем понадобилось колечить нас?

— Гарольд Рамирес ты… у тебя башки нет на пличах много воображаешь а сам… как другие.

Скоро терпение у нашего больше не могло сдерживаться.

— Если вы не можете держать себя джентельменами — сказал он. — Я ничего вам больше сейчас ни причиню. До лампочки мне ваши ругательства. Теперь вы полетите на небо к своему создателю и сами будете жалеть какие грубые были. Нодеюс вам теперь ни скоро нападет охота чтоб покушаться на Гарольда Рамиреса!

Насмешливо потешаясь он хладнокровно зажег сигарету и отняв ключи от камеры из кармана мистера Уилсона вышел вон.

Скоро мистер Уилсон и раненый сыщик проявили смекалку и перевязали свои раны получив возможность встать с пола.

Этот… — глумливо издивались они вместе. — Он теперь ни уйдет от нас. Пускай нас даже повесят!

И они снова изрыгнули грязное ругательство.

Караван мулов с золотом на спине шел с золотых приисков и ясно виднелся бредущим среди высоченных скал и бездонных пропастей Сколистых гор. Слышался высокий человек с патронтажем и шелковистыми усами. Он страшно ругался потому что тут был притон Гарольда Рамиреса.

Ах вы… Мулы вы… — глумливо издивался он над невозможностью бедных животных идти быстрее. — Я вам покажу!

Он изводился все гнуснейшими ругательствами и сказал я вас отстегаю и вообще не сможете ходить неделю.

Не успели такие гнусные слова вырваться из его губ, как…»

— Пенрод!

Это миссис Скофилд, выйдя на заднее крыльцо, звала сына домой. И тут же с разных концов городка почти одновременно раздались свистки, возвещавшие полдень. Спустившись с заоблачных высот, наш романист вновь ощутил себя в ящике с опилками. Рука с карандашом, так и не успев вновь коснуться тетради с историей Гарольда Рамиреса, замерла в воздухе. Переход от творческого парения к суровой реальности вызвал у Пенрода болезненное ощущение. Пока он писал, ему было легче; глаза его сияли и лицо дышало вдохновением. В эти мгновения он и думать забыл, что на свете существует миссис Лора Рюбуш. Не исключена, правда, возможность, что проклятия Пенродовых персонажей, которые он решался выразить лишь многоточиями, адресовались, по сути, именно сэру Ланселоту-дитя. Может быть, и сцена, в которой Гарольд Рамирес расправляется со своими мучителями, тоже адресовалась юному сэру Ланселоту и именно потому была насыщена столь неподдельной авторской страстью. Словом, как бы то ни было, но пока Пенрод писал, тоска отпустила его.

— Пен-род! — снова раздалось с улицы, и тоска снова вползла Пенроду в душу.

Он вздохнул, но продолжал неподвижно сидеть на опилках.

— Пенрод! Мы хотим сегодня позавтракать раньше. Тебе ведь надо еще нарядиться к спектаклю! Иди быстрее!

Пенрод затаился в своем убежище и хранил гробовое молчание.

— Пен-род!

Теперь голос миссис Скофилд звучал громче; она явно приближалась к сараю.

Пенрод зашевелился. Он задул лампу и с нарочитой покорностью в голосе ответил:

— Я слышу! Сейчас иду!

— Поторопись! — раздалось уже тише. Потом он услышал, как хлопнула дверь в кухню.

Пенрод, не торопясь, наводил порядок в своих владениях.

Он сложил в сигарную коробку рукопись и карандаш и аккуратно зарыл ее в опилки. Потом положил канистру и лампу в коробку из-под мыла и привел в рабочее состояние лифт, на котором должен был спуститься Герцог. Вслед за этим последнему было категорически предложено занять место в корзине.

Герцог в ответ стал сладко потягиваться, делая вид, что все еще спит и потому ничего не слышит. Когда же понял, что и этот трюк разгадан, просто отошел подальше и сел спиной к хозяину, уткнувшись мордой в стену. Когда так поступает собака — это равносильно крайней степени протеста. Пенрод приказывал, угрожал, пытался воздействовать лаской, обещал награды. Но Герцог сидел, закатив глаза, и ни на что не реагировал. А время шло. Пенрод унизился до лести и лицемерных комплиментов. Потом, потеряв терпение, снова перешел к угрозам. Герцог не двигался. Он словно окаменел, и в этом чувствовалось отчаяние демонстранта, решившего не сдаваться.

У входа в сарай послышались шаги.

— Пенрод! Вылезай сейчас же из этого ящика!

— Ну, мама!

— Опять ты залез сюда? — Поскольку миссис Скофилд слышала, откуда доносится голос сына, вопрос ее можно было отнести к разряду риторических. Если это так, — поспешила добавить она, — я скажу папе, чтобы он запретил тебе здесь играть…

Тут из ящика высунулась голова Пенрода.

— Я не играю! — возмущенно ответил он.

— А что же ты делаешь?

— Я спускаюсь вниз, — обиженно, но со сдержанным достоинством объяснил он.

— Почему же ты не двигаешься?

— Со мной тут Герцог. Должен же я его спустить. Или ты считаешь, что я должен оставить бедную собаку здесь? Чтобы она умерла с голоду? Так, да?

— Протяни его через край, я подхвачу его.

— Как я его сюда поднял, так и опущу! — решительно сказал Пенрод.

— Ну, тогда опускай!

— Опущу, если ты не будешь мне мешать. Иди домой. Я тебе обещаю, что приду через две минуты. Ну, честное слово!

В его голосе звучало столько мольбы, что мать повернула к дому.

— Но если через две минуты тебя не будет…

— Буду!

Когда она ушла, Пенрод попытался еще раз воздействовать на Герцога словом. Однако вскоре он убедился, что это совершенно бесполезно. Тогда он сгреб его в охапку и, положив в корзину, с криком:

— Кому на первый этаж, займите места! Отойдите, мадам! Готово, Джим! опустил корзину с собакой на пол сарая.

Герцог тут же выпрыгнул из корзины и, испытывая бурный восторг оттого, что остался жив, кинулся к хозяину, когда тот вылез из ящика, и облизал ему лицо.

Пенрод слегка отряхнулся. Он был удовлетворен исходом этой операции. Конечно, предстоящие испытания умеряли его радость, но все же Герцог вполне благополучно спустился в «люфте». Конечно, пес пока немного нервничал, но главное было в другом — Пенрод сумел уговорить мать уйти. Он никогда бы не решился проделать этот трюк — ни при ней, ни при любом другом взрослом. Почему, Пенрод и сам не знал. Не смог бы, и все тут.