Примета

Эти письма, что в ливень и вьюгу,

Перед самой войной и в войну,

Вы, страдая, писали друг другу,—

Нынче сложены в папку одну.

— Помнишь наши прощанья?..

— Еще бы!

Мы с тобою и пишем о том…

— А раздельные годы учебы?..

— А иные разлуки потом?..

В голосящей безмерной метели,

В грозном времени, ныне былом,—

Эти встречные письма летели,

Задевая друг друга крылом.

Эти письма пронзали до дрожи,

И по жгучей причине такой

Даже почерки стали похожи,—

Будто писано той же рукой.

Средь иного, что есть на примете,

Средь бумаг, накопившихся тут,

Сохраните свидетельства эти,

Не сочтите, потомки, за труд.

Улицу неспешно перейду

Возле светофора.

Встреча ветеранов с ПТУ

Состоится скоро.

Наш полковник делает доклад.

Ничего, но длинновато.

И за этим нужен был догляд —

Размышляем виновато.

Но и он кончает речь свою,

И до их готового ответа

Я, уже объявленный, стою,

Щурясь как от света.

Что сказать? Что мог сгореть не раз?

Не прийти обратно?

Ну, а что я был моложе вас,

Это вам понятно?

Пролетели звонкие года

В бешеном намете.

Вы поймите это и тогда

Многое поймете.

Сквозь совсем иное бытие,

На другой орбите,

Вы воображение свое

Все же напрягите.

Не зову поверить вас самих

В вашу будущую старость, —

Только в нашу юность в этот миг,

Несмотря на то, что с нами сталось!

Молодой пиит идею

Мне высказывал одну:

— Что ж вы все на самом деле

Зацепились за войну?

И писать о ней готовы

Без конца и про запас…

— Зацепились? Мы? Да что вы!

Уж скорей она за нас.

Старшие командиры

Были от нас вдали.

Стрелы или пунктиры

Карандашом вели.

Средние командиры,

Чтоб залатать прорыв,

Бросили нас в те дыры,

Нами же их прикрыв.

Младшие командиры!..

В безднах полей глухих

Так их могилы сиры,

Как подчиненных их.

За пенек лягу,

Давно, в войну,

Отстегну флягу,

Воды глотну.

Шелестит кустарник.

Привал в полку.

Рядом мой напарник

По котелку.

По стволу стальному

ПТР

И по остальному,—

Например:

По тому, как крутит

Листву — гляди! —

По всему, что будет

Впереди.

…А на сердце жалость.

Что все не так,

Как воображалось

До тех атак.

Автомат, граната.

И — ничего…

Долгих лет громада —

Без него.

Сорок лет тому назад.

Утро. Чешский город Зноймо.

Чьи-то слезы. Ранний сад.

И — пуста моя обойма.

Не звучал пока приказ,

А салют колеблет кроны.

Но на случай, про запас,

Все же есть еще патроны.

Мы не поняли тогда

И потом не знали сами,

Что тот день не на года —

На всю жизнь случился с нами.

Просто слышали шрапнель,

Ночью вздрагивали сдуру,

Даже сняв свою шинель,

Даже сбросив эту шкуру.

Когда мы вернулись с войны

В объятия ждущего тыла.

Мы будущим были полны,

И это естественным было.

Ты, память, слегка помоги, —

Учились в ту пору со мною

Друзья — без руки, без ноги,

Все мечены общей войною.

Победный отсвечивал год

Сквозь густо шумевшие флаги.

Никто и не требовал льгот.

Кто вышел из той передряги.

Однако война их прожгла.

И жизнь, что полна интереса.

Так смолоду вот и прошла

Вблизи костыля и протеза.

И стали уже старики,

Состарясь по ходу рассказа,

Друзья — без ноги, без руки,

Володя Семенов — без глаза.

Приближенье Дня Победы —

В чем-то даже как тогда:

Наши радости и беды

Сквозь прошедшие года.

Телевизоры врубаем,

Поднимаем зоркий взгляд:

Что там было, наблюдаем,—

Сорок лет тому назад.

Давней жизни продолженье.

Повторение пути.

Дня Победы приближенье

Осязаемо почти.

И вздохнет солдат запаса,

Как подумает, что вот

И до нынешнего часа

Кое-кто не доживет.

Упал у западной границы.

Зазеленело на земле.

Сквозь две пустых его глазницы

Взошло по пихтовой стреле.

Разворотив грудную клетку

Нежданной силою корней,

Береза выбросила ветку,

Других, быть может, зеленей.

Здесь траки, скаты и копыта

Оставили мгновенный след,

Невидимый для следопыта

Восьмидесятых дальних лет.

Когда сгорит за бруствером заря

И писем ждут усталые родные,

Себя не забывают писаря,

Перебеляя списки наградные.

Сомненья небольшие поборов,

Решив, что их судьба в герои прочит,

Не забывают также поваров

И полковых сапожников и прочих.

Уже бывали случаи, когда

Начальники в них молнии метали.

А вообще, подумаешь, беда:

Опять солдат остался без медали.

Николай Иваныч

Перестал звонить.

Видно, перетерлась

Жизненная нить.

А звонил с почтеньем,

Как в Колонный зал.

Говорил, смущаясь:

— Красненького взял…

Толковал о разном,—

Чаще о войне

И о футболисте

Толе Ильине.

О своих раненьях

Говорил он мне

И об уходящей

От него жене.

И неторопливо,

А не впопыхах.

Рассуждал он также

О моих стихах.

Я его ни разу

В жизни не видал.

Только этот голос

Надо мной витал.

Возникал внезапно

В снегопад и в дождь.

Знали этот голос

И жена, и дочь.

Хмурая погода.

Низко облака.

Год или полгода

Нет его звонка.

Небольшой морозец.

Голубой зенит.

Николай Иваныч

Что-то не звонит.

…Был трижды ранен, но по счастью

Легко,— и вышло каждый раз,

Что ни в санчасти, ни в хозчасти

Не задержался лишний час.

Потом контузило некстати,

Как говорится, в свой черед.

Покантовался в медсанбате,

Позаикался — и вперед!..

Навстречу встав,

Смотрю: у мужика

Пустой рукав

В кармане пиджака.

Да мало ль где

Случился тот аврал,

В какой беде

Он руку потерял.

Но нет, гляжу

И вижу горстку рот.

По блиндажу

Бьет кучно миномет.

Встает солдат.

Продут и просолен.

Потом санбат

И долгий эшелон.

Потом виток

Иного бытия…

— Садись, браток.

Чего там у тебя?

Над Северной Двиной рассвет.

Я знаю это не из книги.

Как знак вниманья и привет

Друг фронтовой прислал брусники.

Я с плоскогубцами в руке

Когда раскрыл его посылку,

Между стволами вдалеке

Увидел девичью косынку.

Услышал близкий теплоход

И нас на палубе заметил…

Но прежде — сорок третий год,

Но прежде — встречный вьюжный ветер.

Он, когда надевает бандаж,

Потому что болит поясница,

Вряд ли вдруг вспоминает блиндаж.

Где за счастье считалось тесниться.

Эти годы сурово прошли

По дорогам, где даль и разлука,

Все четыре — в грязи и пыли,—

Вся его фронтовая наука.

Он себя вспоминает другим.

Молодым, полным сил и движенья…

Над полями рассветными дым —

В том числе и над полем сраженья.

Так что же там сначала?

Лопатка на боку?

Да кровь в ушах стучала

Со звоном на бегу?

Но чем-то сердце грелось,

Когда валился с ног,

И проявлялась зрелость,

Хоть был ты сосунок,—

В том, что и в одиночку

Старался горячо

И поднимал как дочку

Винтовку на плечо.

В краю матерей-одиночек,

Которым чужда суета,

Неяркий дрожит огонечек,—

Вчера маскировка снята.

Там кто-то, пророча разлуку.

Мотивом навек поразив,

Играет на скорую руку,—

Назавтра объявлен призыв.

Вблизи матерей-одиночек

II добрых девчат разбитных

Печальный такой паренечек

Играет «Разлуку» для них.

У хозяйки столовался,

С ее дочкой целовался.

Столовался-целовался,

А потом ударил бой,—

Целый мир закрыл собой.

То, что прежде важным было,

Память бедная забыла,

Лишь, спустя десятки лет

Проступил неясный след:

У хозяйки столовался,

С ее дочкой целовался…

То ли было, то ли нет.

В морозной пыли

Занятья — вроде танца:

— Коротким коли!

На выпаде останься!..

Заволжских полков

Январский редкий воздух.

Посылы штыков,

Мерцающих и острых.

Меж ротами стык

Зияет черной раной.

Ты выручи, штык,

Родной, четырехгранный.

Задачей дано:

Атака штыковая…

А юность давно

Прошла как таковая.

Прошла горячо.

Ни в чем не виновата.

И помнит плечо

Ремень от автомата.

Но в снежной дали

Занятья — вроде танца:

— Коротким коли!

На выпаде останься!

Вот и выдан маскхалат

Старшиною:

Новогодний маскарад,

Снег стеною.

На себе свое вези

Зыбкой тенью.

И растаяли вблизи

За метелью.

То ли холмик, то ли дзот

За нейтралкой…

Мы их ждем. Но что их ждет

В жизни краткой?

В белой взвившейся пыли,

Жгущей веки?..

И растаяли вдали.

И — навеки.

Лейтенант, являвшийся с ночлегом,—

Синеглаз — вот весь и капитал,—

На крыльцо, закиданное снегом,

Молодым соколиком взлетал.

Дверь перекосилась, не годится,

Так скрипит, что стыдно открывать.

Разговорчивые половицы,

Старая болтливая кровать.

Поначалу радио включали —

Репродуктор выдохся и сник.

И тянулся зимними ночами

Смутный шепот… Что возьмете с них!

Лица моложавы, без морщин.

Отсвет полушалка.

Женщины, не знавшие мужчин,—

Как вас жалко!

Но жалею все-таки вдвойне

В час, когда рыдает вьюга,

Тех, что потеряли на войне

Мужа или друга.

Отроческую любовь

Вряд ли нам переупрямить:

Не придет с годами вновь,

Лишь останется на память.

Отроческая тоска —

Вроде принятой разминки

Перед главной, что пока

У неведомой развилки.

Отроческая печаль

Тоже вроде подготовки:

Как наивная пищаль

Против нынешней винтовки.

Выраженье: в чистом поле —

Задевает до сих пор.

и глаза слепит до боли

Нашей юности простор.

В этом словосочетанье,

Существующем давно,

Места нет особой тайне.

А тревожит все равно.

Вновь окопчик в поле белом,

Отдаленные кусты.

Тишина. И первым делом —

Наши помыслы чисты.

Лежащий тяжелым слоем,

Реликтовый чернозем.

Пришли оккупанты:

«Сроем,

Отгрузим и увезем.

Не есть большевистским массам

Ватрушки и кренделя.

А мы этим черным маслом

Покроем свои поля.

И множество белых булок

На наши придут столы…»

Но ветер с востока гулок.

Стальные ревут стволы.

На стыках состав бросало.

Охранник не зря понур.

Ведь бьет по кремню кресало,

И тлеет бикфордов шнур.

Под Мюнхеном дремлет ферма,

Приснившиеся места.

Но вздыблена взрывом ферма

Поверженного моста.

…Росинка сползла по стеблю.

Их каски побиты ржой…

Рассветную эту землю

Не вывезти в край чужой.

По большакам жестокий груз неся,

Беду и горе видя не впервые,

Те песни золотые пела вся

И впрямь многоязыкая Россия.

Подумать, Украина под врагом!

Как муторно полям ее и водам!

Ты начинай, мы тут же подпоем,

Вдвоем, втроем, а лучше сразу взводом.

Среди войны взлетают песни те

Синичками с натруженной ладони.

Вот «Ой, за гаем» слышно в темноте.

А дальше — «Розпрягайте, хлопцi конi..».

Меж горами долина

Не единожды вспоена

Кровью верного сына —

Земледельца и воина.

Каждый смолоду сведущ;

Перед черною силою

Хочет Грузия-светоч

Породниться с Россиею,

Дом вдвоем защищая,

Как положено — грудию.

Сыновьям завещая

И Россию, и Грузию.

Вставал над холодной травой

Вечерний туманец.

Был в первой войне мировой

Противник — германец.

А в этой? Под лязги команд,

Нам виден поныне.

Пёр немец, фашист, оккупант

По нашей равнине.

И вспять эта серая мразь,

Жестоко-тупая,

Низвергнута в снег или в грязь,

Ползла, отступая.

Уже не твердя без конца

Свое «…uber alles»,

А силясь уйти из кольца.

Они убирались.

Имеется в виду — "Deutchland, Deutchland uber alles" — "Германия, Германия превыше всего" (нем.).

Вижу фотографом прифронтовым

Сделанный снимок:

Над перелесками стелется дым

Около Химок.

Танка горящего вражеский крест

Камерой подан.

Бил в него первой гранатою Брест, —

Кажется, вот он.

Кажется, вот они, эти «ежи»,

Эти эскарпы.

Нами оставленные рубежи,

Стертые с карты.

В памяти их бережливо храни,

Будто бы в раме…

Танк догорает, и краска брони —

Сплошь пузырями.

Срок наступил, и наводчик мастак.

Час не обыден.

…Где-то еще тот горящий рейхстаг

Но уже виден.

Лейтенант — вчера курсант:

— Вста-ать!— команду подал изводу.

А в ответ:— Постой курсак.

Перемерзнем в непогоду…

— Что такое? Старшина!..

— Кухни здорово отстали…—

А в дверях — пурги стена,

Грохот гусеничной стали.

Лейтенант опять:— За мно-ой! —

И от черного порога

Их выводит в путь земной

Наподобие пророка.

Понемногу,

Но в срок

Вбила ногу

В сапог.

— Озорую?

На кой?..—

и вторую —

В другой.

И, краснея

Чуть-чуть,—

Портупею

На грудь.

Лег наган

в кобуру,

Как полкан

В конуру.

Весь казенный

Наряд —

В гарнизонный

Наряд.

И — пилотку

На бровь…

и походку

Готовь!

Обожженные в грозном горниле.

Век месившие глину,

Круто к Западу вдруг наклонили

Сами эту равнину.

Дым разрывов, встающих стеною,

И цветения одурь.

И далеко уже за спиною

Оказавшийся Одер.

По весне сорок пятого года

Новый путь пехотинца,

Что в составе стрелкового взвода

На Берлин покатился.

После длительной войны,

В тесном кузове трехтонки,

Ощущенья были тонки

И не каждому видны.

Нас роняло как с волны,

Нас на гребень поднимало.

Нам такого было мало

После длительной войны.

Ведь из фляжки фронтовой

Был глоток последний допит,

Но остался кровный опыт,

Как тропинка над травой.

Жизнь поняв — как за века,

Мы свое прошли на совесть,

Ощущая невесомость

В кузове грузовика.

Как многократно эта быль

Кругом пропета!..

«Победа»—был автомобиль,

Часы —«Победа».

«Победа»— мощный теплоход…

Кто вспомнит это?

Победа — сорок пятый год.

Одна

Победа.

Взбивайте пену поскорей.

Какое действо!

Пусканье мыльных пузырей —

Забава детства.

Но папиросных два кольца.

Неуловимо

Колеблясь, движутся с крыльца.

И — юность мимо.

А что еще за благодать?

Навек на пленку

Записано: «Я буду ждать!» —

Уже вдогонку.

За горами, за долами

Оглушает баб-девиц:

«Взвейтесь, соколы, орлами»,—

Потрясающий девиз.

Город весь в сверканье стекол.

Длит закатный ореол.

Ты и так заправский сокол,

Но душою ты — орел.

Ежедневными делами

Подтверждая эту весть,

Взвейтесь, соколы, орлами,

Станьте лучше, чем вы есть.

Там, где небо сквозит голубое

Или дождь барабанит в стекло.

Затопило траншеи травою,

Закудрявило и заплело.

Но в смертельно простреленной зоне

Вновь не спится старухе вдове.

Шевелится трава на газоне,

Словно волосы на голове.

Переглянулись лишь на миг

Девчонка русая с солдатом,

И между ними ток возник —

Такая вспышка, что куда там!

Войны чудовищной сильней —

Для них одних понятным кодом.

И — поцелуй во тьме сеней,

Как бы случайно, мимоходом.

Назавтра день придет опять.

Жизнь всяко может повернуться.

Но — уговор, что будет ждать.

Но — обещание вернуться.

Кто ей этот мальчик? Внук

В пиджачке нездешней моды?..

Жизнь прошла, и видно вдруг

Стало прожитые годы.

Заглянуть хочу за них —

Хоть минутою одною…

Это был ее жених

Перед самою войною.

Там могил солдатских бездны,

А над ними в звездах высь.

Там печальные невесты

Женихов не дождались.

Села самые глухие

Жег военный суховей,

Там, где матери России

Пережили сыновей.

Был, как прежде, характером прыток

И в прозрачном весеннем дыму

Накупил целый ворох открыток —

Посылать неизвестно кому.

Поздравленья к Девятому мая

Тем, которых в душе соберем,

Их приветствуя и понимая…

Тем, оставшимся, трем-четырем.

По голубому перекату

И по искрящейся реке —

«Враги сожгли родную хату»—

Вдруг прозвучало вдалеке.

Над общим гомоном и смехом,

Порой расслышаны едва,

Жестоко сцепленные с веком.

Прошли давнишние слова.

В субботних рощах Подмосковья

Под сенью выцветших небес —

«Не упрекай меня, Прасковья»,—

Просил в транзисторах Бернес.

Мальчик — джинсы, водолазка —

Из вагонного окна

Смотрит: вот она, война,

Близко, у Волоколамска.

Что ж осталось от войны?

Несгибаемы и хмуры.

Исполинские фигуры

В ранних сумерках видны.

Выше рослого леска.

А тогда, за час до боя,—

Только небо голубое,

Только смерть, что так близка.

На последнем рубеже

Находились у столицы.

Невысоки, бледнолицы,—

Стали до неба уже.

И стоят как под огнем

Перед вечною кончиной,

С каждой новой годовщиной

Вырастая. С каждым днем!

Промелькнувшая война

Около Волоколамска…

Мальчик — джинсы, водолазка —

У вагонного окна.

Многих жесточе

Эта пора —

Три часа ночи

Или утра?

Тьма за стеною

И у окна

Вспышкой одною

Озарена.

Молодость, дай же

Вспомнить. Итак?..

Дальше и дальше

Отзвук атак.

И все короче

Наше «ура»…

Три часа ночи,

А не утра.

Нас до сих пор именуют запасом.

Гвардия эта не так и стара.

Вон как она с ветеранским заказом

Бодро под праздник проходит с утра.

Были усилия их непрестанны.

Их привилегии стали видны.

…Эти полковники, и капитаны,

И рядовые великой войны.

В страшные часы твои ночные

Боль — порой сама анестезия,

И, тебя сшибая под откос,

Боль — порой сама уже наркоз.

Потерял сознание от боли,

А когда очнулся поневоле,

Ты другой уже, да тот же ты,

Помня эту боль до тошноты.

Все выгорело в памяти дотла,

До мертвенного угольного хруста.

Куда бы мысль, плутая, ни дошла,

Везде темно, безжизненно и пусто.

Сожженного строения костяк —

Единственное, что осталось в поле.

Казалось бы, действительно пустяк,

Но вздрагивает память поневоле.

Черно-белая война,

Накатившаяся снова.

Подтверждает нам она:

Ничего в ней нет цветного.

У действительной войны

Только гибель наготове.

Краски все приглушены —

Даже неба, даже крови.

Прибалтийского пляжа

Уплотненный песок.

И стучит, будоража.

Море в самый висок.

Рядовые солдаты

Той, давнишней, войны

Наблюдают накаты

И откаты волны.

Курят возле залива

С чуть приметной ленцой

Или смотрят брезгливо

На бегущих трусцой.

Москва готовилась к салюту.

А мы, не хуже старых бар,

В гостиничный попали бар

На иностранную валюту.

Валюты, ясно, никакой

На счете или под рукой

Не оказалось, кроме кровной.

Но мы вошли походкой ровной.

А там — приятный полумрак.

А там — бутылок! Страшно глазу!

Нам объяснили, что и как.

Мы, правда, поняли не сразу.

Не проявили свой напор

И не высказывали мнений,

Хотя и был при нас набор

Всех орденов и всех ранений.

И мы покинули столы,

Не так уж сильно и задеты…

Тут и ударили стволы,

Тут и посыпались ракеты.

Мы теперь уж встречаемся мало.

Хоть и мечены общей судьбой.

Но стихи на страницах журнала

Все же видятся между собой.

И еще не сошедшие с крута.

Наподобие старых солдат.

Тут они обнимают друг друга

И придирчиво эдак глядят.

Сергей Сергеевич Смирнов,—

По правде, сделал он немало.

Он не искал особых слов,

Но вся страна ему внимала.

Он не оставил звонких книг —

Была его не в этом сила,—

Но наступил особый миг,

И Время им заговорило,

Чтоб сообщить через него

О тех безвестных людях долга…

Его забудут самого —

Они останутся надолго.

Природа — санитар. Кого не схоронили,

Она потом сама присыпала песком.

Лежат у переправ, в речном холодном иле

Или под вставшим здесь березовым леском!

Количество стволов, средь боя раскаленных

По формуле ее равно числу стволов,

Несущих над собой прохладу крон зеленых:

Которые сильней и слез твоих, и слов.

Вы палкой в снег потыкали,

А там, внизу, ручей.

Весенние каникулы.

Над школой шум грачей.

По льду конечком чертите,

Но слаб и мягок лед.

Огнем четвертой четверти

В момент его сожжет.

Весенние каникулы.

Крушение основ:

Распухшие фолликулы,

Ангина и озноб.

В гимнастерках эти дети,

Холодны и голодны,

Находились на диете

У грохочущей войны.

Их мальчишеские лица,

Их мужские костяки!

Пулемет, как говорится,

Взять на плечи — пустяки.

Эти юные солдаты,

Эта грозная пора.

Эти давние утраты,

Это дальнее «ура!..».

Солдат-мальчишка одноногий

На деревянных костылях,

Взлелеянный в госпиталях,

Плывет как парус одинокий.

А небо — синего синей.

Уже идут занятья в школе.

Видна и в городе, и в поле

Его широкая шинель.

Когда окончилась война,

Пошли иные времена.

Но, все отчетливей видна,

Являться стала мне она.

Пока мы были на войне,

В ее дыму, в ее огне.

Она жила кругом, вовне…

Но оказалось, что во мне.

Удалось запомнить нам

Путь в разрывах, номер части,

Медсестер — по именам

И по званиям — начальство.

Сохранились с давних пор

До четвертого колена —

Лейтенант, сержант, майор

И — Маруся, Клава, Лена…

У окна, в коридорчике тесном,

Где закат отражался в полах.

Познакомились в первом протезном,

Как знакомятся в госпиталях.

Прибывало кино на телеге.

Обдавало дыханьем весны.

Оба молоды, оба калеки

Отшумевшей великой воины.

В тишине или в гуле обвальном,

Дальше — вместе, при свете и мгле,—

Помогая друг другу в буквальном

Смысле жить и стоять на земле.

Дети, внуки, забота и ласка,

Дом стандартный, и рядышком с ним

Инвалидная эта коляска,

«Москвичок» с управленьем ручным.

Друзья моих друзей,

Окликнуты войной,

Дорогою своей

Шли рядышком со мной.

Ведь я там тоже был

Среди всеобщих дел.

Из речек воду пил

И у костров сидел.

Девчушечка — точь-в-точь

Подружка давних дней,—

Как выяснилось, дочь

Былой любви моей.

Пилот, что прянул в синь,

Оставив белый след,—

Как выяснилось, сын

Соседей прежних лет.

Дорогу кораблю,

Что рвется в высоту!..

Мир тесен! Как люблю

Я эту тесноту!

В военкомате старики —

Кто с красно-желтыми нашивками,

Кто с планками, кто без руки,

Кто пишет, может быть, с ошибками.

Глядят на длинного юнца,

Что из дверей по пояс высунут.

А он кричит им без конца:

— Ну что за люди! Всех вас вызовут!

Им даль горящая видна,

Команда слышится одна:

— Вперед! — тогда и встали в цепь они,

…Здесь получают ордена —

Отечественная война

Второй и — реже — первой степени.

С той искореженной земли,

Где так привольно и просторно,

Солдаты юные сошли

Под тяжесть камня или дерна.

Тем, кто остался от полка,

Казалось: годы — без предела.

И столько их прошло, пока

Шеренга вовсе поредела.

Однако общий этот след

Одной и той же меркой мерьте.

Что разница в полсотни лет,

Коль речь ведется о бессмертье!

Вот вы устали

И от сегодняшних дел.

Что ж, и у стали

Есть допустимый предел.

В нашей подкорке

Давняя брезжит война.

Ставь хоть подпорки —

Так еще давит она.

От великой дали той,

От победного привала,

С небывалой быстротой

Нас потом пораскидало.

Что случилось испытать,

В жизни выдержали стойко.

Но чтоб встретиться опять,

Лет понадобилось сколько!

А средь братьев боевых,

Что имелись на примете,

Из оставшихся в живых

Многих нет уже на свете.