Принц Николас

4

Николас

В замке Анторп есть стена, на которой представлены виды оружия, используемые королевской семьей на протяжении веков. Мечи, сабли, кинжалы, на некоторых даже сохранилась кровь. Одним из таких оружий является цеп, многие знают его как шар и цепь, дубинка в два фута с цепью и прицепленным к ней шаром с шипами. Эта громоздкая булава, очень редко использовавшаяся в бою из-за опасности, которую она представляет не только для владельца, но и для окружающих, была нашей гордостью. Когда ее использовали, она приносила смертельный ущерб, шипы пробивали доспехи врага, врезаясь в грудь и разбивая черепа.

Цеп – это первое о чем я думаю, когда продираю свои глаза, потому что чувствую себя так, будто один такой прилетел мне в голову. Яркий луч света проникает сквозь жалюзи в темную комнату, вызывая агонию в моих глазах. Я начинаю стонать, и в следующий момент дверь открывается, и затемненный силуэт Саймона вваливается из зала.

– Ты жив? Некоторое время я был не уверен.

– Спасибо за беспокойство, – выговариваю я.

Очень громко. Даже тихие слова раздаются в моей голове подобно шрапнели. Я пытаюсь снова, в этот раз мягче.

– Какого черта, ты позволил мне напиться прошлой ночью?

Саймон безжалостно смеется.

– Позволил? Да ты нажираешься с момента попойки в The Horny Goat. Водка безо льда. Варвар.

Никогда снова. Клянусь своей печенью, если она выдержит, я стану добрее, умнее с этого момента.

И тут я вспоминаю мероприятие вчера вечером по сбору средств для поддержки королевской благотворительности.

– Вел ли я себя по-идиотски на вчерашнем вечере?

– Нет, ты был очень сдержан. Тих и отчужден. Я оказался единственным, кто мог по тебе сказать, что ты был счастливчиком, потому что все еще стоял.

Отлично. По крайней мере, не придется волноваться об этом.

Я тру виски.

– Прошлой ночью мне приснился странный сон.

– Летающие розовые слоники и Фергус в балетной пачке? Это всегда меня беспокоило.

Я смеюсь – не самая умная вещь: боль отражается в моих костях.

– Нет, – говорю ему тихо. – Мне приснилась мама.

– Ох?

– Она… ругала меня. Она была очень раздражена. Она даже дергала меня за волосы на затылке. Помнишь, как она делала это, когда мы плохо себя вели на публике?

– Я помню, – голос Саймона пронизан ностальгией. – Пока Генри не испортил для нее все перед прессой, когда закричал: «Ох, зачем ты таскаешь меня за волосы, мам?»

Несмотря на дискомфорт, я снова смеюсь.

– Почему она ругала тебя? Ты знаешь?

– Она сказала… она сказала, я заставил ангела плакать, – я закрываю рукой лицо от света.

– Ну, она выглядела как ангел, и ее пироги – райские. Я не видел слез, но ты наверняка обидел ее.

Я убираю руку и сажусь.

– О чем ты?

– Официантка, – объясняет Саймон. – Из кофейни, в которую мы зашли после того, как ты вытащил меня в город, потому что хотел прогуляться без вспышек камер и фанаток. Разве ты не помнишь?

Картинки вспыхивают в моей голове. Я останавливаюсь на одной – звук опечаленных вздохов, темно-голубые глаза цвета неба в сумерках, сражающиеся со слезами.

– Это… это было реально?

– Да, ты задница, это было реально. Ты предложил ей двадцать тысяч долларов за шуры-муры. Она тебе отказала. Умная девочка.

Я пробегаю пальцами по подбородку, чувствуя сухую крошку и гранулы сахара. Сладкий вкус яблок задерживается на моем языке. И все разом возвращается ко мне, каждое слово.

– Черт возьми, эта история уже в газетах?

Я даже могу увидеть заголовок:

«ЖАЛКИЙ ПРИНЦ ПОКОРЯЕТ НЬЮ-ЙОРК».

– Нет. Ни слова, – Саймон проверяет свои часы. – Сейчас половина третьего дня, поэтому, скорее всего, ты в безопасности. Если бы птичка начала петь, я думаю, это бы уже просочилось.

– Это облегчение, я думаю.

И все же… то ли это сон, то ли мое поведение, сожаление поднимается вокруг меня, словно пар. Оно просачивается внутрь с каждым вздохом, цепляясь за легкие.

– Снег все еще продолжает идти. Адский шторм. Поэтому ты можешь спокойно отсыпаться; сегодня мы никуда не поедем.

– Отличная идея, – шучу я, уже засыпая, с мыслями о вкусных сочных губах и темных волосах.

Рано утром следующего дня я чувствую себя человеком, но все еще с туманом в голове. У меня встреча за городом с руководителями военной благотворительной организации, и мы должны закончить ее до захода солнца. Чем раньше мы приедем на место, тем менее вероятно, что там будет толпа, приветствующая нас. К счастью, этот отвратительный снег наконец закончился, и если есть одна вещь, за которую я ценю этот город, – это то, что, несмотря ни на какую катастрофу, он продолжает работать. Хоть дороги и сносные, Логан меняет лимузин на внедорожник. На заднем сиденье я расправляю свой галстук и поправляю запонки, когда Саймон говорит о том, что не против бы выпить чая и съесть кусочек – или два – пирога.

Я искал повод, чтобы вернуться, не то чтобы мне нужно было оправдание. Потому что не могу перестать думать о хорошенькой официантке и как я себя с ней вел. После моего кивка Саймон дает Логану направление, и спустя несколько минут мы подъезжаем к главному входу «Амелии». Фонарь все еще горит, а улицы пусты, но дверь открыта, поэтому мы вошли внутрь, дверной колокольчик прозвенел над нашими головами.

Здесь тихо. Я не сажусь, а стою посередине зала среди столов.

– Мы закрыты, – говорит девушка, выходя через дверь. И тут ее голова дергается, когда она останавливается. – О, это ты.

Она выглядит еще красивее, чем я запомнил, чем мне снилось. Нежные, цвета полуночи, локоны обрамляют лицо, которое стоит высечь в статуе и выставить в музее, с потрясающе темно-сапфировыми глазами, которые должны быть увековечены в масле и мягкой акварели. Если Елена Троянская подняла тысячи кораблей, то эта девушка могла заставить встать тысячи членов.

Она красиво сложена, ее макушка достает мне только до подбородка, но фантастически соблазнительна. Великолепная полная грудь, которая натягивает пуговицы на белой неглаженой блузке, стройные бедра, сужающиеся к тонкой талии, я мог бы обернуть руки вокруг нее, и стройные ноги, заключенные в черные прозрачные колготки, завершают картину.

Незнакомая тревога шипит, как сода в моем кишечнике.

– Дверь была открыта, – объясняю я.

– Она сломана.

Логан щелкает в замке. Безопасность – его жизнь, так что сломанный замок будет раздражать беднягу, как последний пазл в головоломке.

– Что тебе нужно?

Она и понятия не имеет, кто я. Это заметно по оборонительной позе и обвинительных нотках в ее голосе. Некоторые женщины пытаются притвориться, что не знают меня, но я всегда могу сказать правду. Ее невежество весьма… захватывающе. Нет никаких ожиданий, никаких скрытых мотивов, нет причин притворяться, все, что она видит, она это получает. И все, что она видит, это я.

Мое горло вдруг пересыхает. Я глотаю, но это сложно.

– Ну, он отчаянно нуждается в пироге, – я указываю на Саймона. – А я… хочу принести извинения за тот вечер. Обычно я так не поступаю. Я был немного навеселе…

– По моему опыту, пьяные люди не будут делать тех вещей, которые не сделали бы трезвыми.

– Нет, ты права. Я бы подумал обо всех этих вещах, но я никогда бы не сказал их вслух. – Я медленно приближаюсь. – И если бы я был трезв… моя ставка была бы выше.

Она скрещивает свои руки.

– Ты пытаешься быть милым?

– Нет. Я не пытаюсь… это просто происходит.

Она хмурит брови, будто не может решить, злиться ли ей или смеяться. Я чувствую, как улыбаюсь.

– Как тебя зовут? Я не знаю, спрашивал ли раньше.

– Нет, не спрашивал. Лив.

– Странное имя. Ты болела, когда была ребенком? Я имею в виду Лив[12], потому что твои родители надеялись, что ты выживешь или они тебя просто не любили?

Ее губы складываются так, словно она пытается сдержать улыбку. И все-таки улыбка побеждает.

– Лив, Ливви – сокращенное от Оливия. Оливия Хэммонд.

– А, – я медленно киваю, – красивое имя. Подходит намного лучше.

Я не могу отвести от нее глаз. Не хочу ни в малейшей степени.

– Что ж, Оливия, я сожалею о своем поведении, когда мы впервые встретились, и я надеюсь, ты примешь мои извинения.

Черты ее лица слегка искривляются, на долю секунды, но я замечаю это. Она подходит к столу и начинает суетиться с упаковкой пирога.

– Без разницы. Я пережила это. Твои слова все равно были правдой. Это довольно очевидно, что мне нужны деньги.

Самоунижение в ее голосе и осознание того, что это из-за меня, делает мой голос резким.

– Оливия.

Она поднимает голову, смотря на меня. И мой тон смягчается.

– Мне жаль. Правда.

Эти темно-синие глаза пристально смотрят в мои несколько секунд, прежде чем она мягко говорит:

– Хорошо.

– Хорошо, – мягко возвращаю я.

Затем она моргает и передает пирог Саймону.

– Вы можете взять этот, ему два дня, поэтому я не буду его продавать. Он может быть немного суховат, но это за счет заведения.

Саймон улыбается, как волк, которому только что передали раненую овцу.

– Девочка, ты действительно ангел.

– Можно ли ему вилку? – спрашиваю я. – Я не хотел бы слушать урчание его живота всю дорогу.

Ухмыляясь, она протягивает вилку.

И я хочу выиграть джекпот.

– Не хотела бы ты как-нибудь выпить кофе, Оливия? Со мной?

Прошло достаточно времени, когда я приглашал женщину на настоящее свидание. Это странно, волнующе и одновременно нервно.

– Я не люблю кофе. Никогда не пила его.

Мои глаза осматривают комнату.

– Ты работаешь в кофейне.

– Точно.

Я киваю.

– Хм, я понимаю твою мысль. Тогда это будет ужин. Ты свободна сегодня вечером? Я могу забрать тебя на обратном пути.

Она нервно смеется.

– Я думала, у тебя нет времени, – она делает пальцами кавычки, – «на ухаживания»?

– Некоторые вещи достойны, чтобы потратить время на них.

Это застает ее врасплох, от чего она заикается.

– Хорошо, я… не хожу… на свидания.

– Боже, почему? – в ужасе спрашиваю я. – Это чертов грех.

– Грех?

– Ты потрясающая, очевидно умная, ты должна часто ходить на свидания, предпочтительно с человеком, который знает, как это делается. – Я кладу руку на грудь. – По совпадению, я делаю это фантастически. Каковы шансы?

Она смеется, легко и заливисто. И это ощущается, будто я достиг последнего пика горы. Удовлетворенно. Больше, чем победа. Прежде чем она успевает ответить, рядом с ней появляется пушистая головная боль на четырех лапах, которая тявкает и рычит.

– Элли! – кричит она через плечо. – Боско не должно здесь быть!

– Что это? – спрашиваю я.

– Это моя собака.

– Нет. Нет, у меня есть собаки. Собаки произошли от волков. А это произошло от крысы, – я смотрю на мелкого пса. – От уродливой крысы.

Она поднимает маленького монстра на руки.

– Не оскорбляй мою собаку.

– И не пытаюсь, просто говорю правду.

В этот раз. И это чертовски великолепно.

Но лай должен прекратиться. Я устанавливаю контакт с маленькими бусинами-глазками и щелкаю пальцами, приказывая:

– Цыц!

И благословенная тишина заполняет пространство.

Оливия переводит взгляд от меня к животному.

– Как… как ты это сделал?

– Собаки стадные животные; они следуют за лидером. Этот малый достаточно умен, чтобы признать его во мне. – Я подхожу ближе к ней, обнаруживая чистый, прекрасный аромат, похожий на свежий мед. – Давай посмотрим, сработает ли это с тобой, – я щелкаю пальцами. – Ужин.

Она вздыхает, раздражаясь, но все же забавляясь против своей воли.

– Я не собака.

Мои глаза, которые видели грязные, извращенные вещи, скользят по каждому красивому дюйму ее тела.

– Нет… определенно нет.

Ее щеки краснеют, делая глаза почти фиалковыми. Это прекрасно.

Но затем в комнату запрыгивает другой шар, маленькая блондинка, закутанная в пушистый халат и в тапках с Губкой Бобом.

– О-ооо, да… школу снова закрыли, – она изображает пение группы The Whip. – Ох-ох…

Пока не замечает нас, затем она замирает.

И эта девушка определенно знает, кто я.

– Хиии. Уау. – Она указывает на Логана и говорит тонким, пристыженным голосом: – Мне нравится ваш галстук.

Он смотрит на галстук, о котором идет речь, а после кивает в знак благодарности.

Она выглядит так, будто хочет провалиться сквозь землю. Но вместо этого она забирает собаку у Оливии и признается приглушенным голосом:

– А сейчас я пойду повешусь в своем шкафу.

Когда она уходит, я спрашиваю:

– Она шутит?

– Ей семнадцать. Все зависит от дня недели.

После Оливия вытирает свои маленькие ручки о юбку.

– Ну, было весело. Спасибо, что заглянули. – Она машет Саймону. – Наслаждайся пирогом.

Он уже. Он улыбается, полным ртом персиков.

– Увидимся… я думаю, – говорит она мне.

Я делаю шаг и беру ее теплую ручку в свою, прежде чем оставить поцелуй на костяшках пальцев.

– Рассчитывай на это, дорогая.