Принцесса ждет

12 января, понедельник, час ночи, королевская опочивальня

Только что повесила трубку после разговора с Майклом. Я должна была ему позвонить. У меня просто не было выбора. Должна же я выяснить, что он хочет на день рождения. Я знаю, что это нечестно – спрашивать, что человек хочет в подарок, но я правда не могу придумать, что ему подарить. Конечно, если бы я была кем-то вроде Кейт Босуорт, я бы уж точно выбрала что-нибудь замечательное, что-то вроде очаровательного браслета, собственноручно сплетенного из морских водорослей или бисера.

Но я не Кейт Босуорт. И я даже не умею плести. О, ГОСПОДИ, Я ДАЖЕ НЕ УМЕЮ ПЛЕСТИ!!!!!!!!!

Я просто обязана подарить ему что-нибудь замечательное, раз уж я забыла поздравить его. И вообще, у него не девушка, а обуза в виде бездарной чудилы-принцессы, вместо страстной Кейт Босуорт, которая умеет кататься на волне, плести веночки, которая достигла самоактуализации и у которой не вылезают прыщи. Я должна подарить ему что-то совершенно сказочное, чтобы он забыл, что я всего лишь грызущая ногти первокурсница, которую угораздило родиться в королевской семье.

Конечно же, Майкл сказал, что ему ничего не нужно, кроме меня (ах, если бы только я могла в это поверить!!!!!!!!), и что он увидит меня через восемь дней, и это самый лучший подарок.

Это может означать, что он и в самом деле влюблен в меня, а не просто любит меня как друга. Само собой, надо еще посоветоваться на этот счет с Тиной, но мне кажется, что все говорит ЗА!

Конечно, это он только говорит так. Ну, что ему ничего не надо на день рождения. Нужно выбрать ему что-нибудь. Что-то очень замечательное. Вот только что?

В любом случае, у меня был важный повод позвонить ему. И я позвонила не только для того, чтобы услышать его голос и все такое. Я еще не так далеко зашла.

Ой, ну ладно, может, и зашла. А что я могу поделать? Я люблю Майкла с тех пор, как… да нет, всю жизнь! Мне нравится, как он произносит мое имя. Мне нравится, как он смеется. Нравится, как он спрашивает мое мнение, как будто ему на самом деле интересно, что я думаю (видит Бог, здесь больше никто моим мнением не интересуется. Вот, например, сделаешь предложение, от которого может быть реальная экономия воды, – отключать дворцовый фонтан на ночь, ведь все равно никто его ночью не видит, так нет же, все делают вид, что заговорила музейная статуя в рыцарских доспехах).

Ну ладно, скажем так, все, кроме папы. Но я здесь вижу его гораздо реже, чем когда он был в Нью-Йорке, и все из-за того, что он очень занят: то заседает в парламенте, то участвует в яхтенной регате и ухлестывает за «Мисс Чешская Республика».

Как бы то ни было, мне нравится разговаривать с Майклом. Что в этом такого? Он ведь мой парень, в конце концов.

Ах, если бы я была достойна его! Учитывая, что я забыла о его дне рождения, не знаю, что подарить, и вообще не отличаюсь талантами, как он вообще мной заинтересовался?!

И вот, значит, мы собираемся попрощаться после совершенно очаровательной беседы об Ассоциации оливковых магнатов и новой рок-группе, которую собирается создать Майкл (он такой талантливый!), и о том, не слишком ли вызывающим будет ее название «Фронтальная Лоботомия». И я только-только набралась смелости сказать: «Я соскучилась» или «Я люблю тебя», дав таким образом и ему возможность сказать мне в ответ что-нибудь в этом роде, как услышала, что Лилли требует дать ей трубку.

Майкл сказал: «Отстань», но Лилли продолжала вопить: «Мне нужно поговорить с ней. Я только что вспомнила кое-что очень важное».

Тогда Майкл сказал: «Только не говори ей», и у меня екнуло сердце, потому что я подумала, что Лилли вдруг вспомнила, что Майкл у меня за спиной все-таки встречается с какой-нибудь Анн-Мари. И не успела я ничего сказать, как Лилли в борьбе завладела трубкой (я услышала, как застонал Майкл, похоже, что от боли, видимо, Лилли пнула его) и тут же заявила:

– Господи, я совсем забыла спросить. Ты видела это?

– Лилли, – сказала я, поскольку даже на расстоянии восьми тысяч миль я чувствовала боль Майкла – Лилли пинается очень больно. Уж я-то знаю, потому что за все эти годы мне на раз доставалось от нее. – Я знаю, ты привыкла мной распоряжаться, но тебе придется научиться делить меня со своим братом. И если для этого нам придется установить рамки в наших отношениях, что ж, мы это сделаем. Нельзя вот так вот вырывать трубку у Майкла, когда он, может быть, собирался сказать что-то важное для…

– Помолчи минутку о моем разлюбезном братце. Ты… видела… это?

– Видела что? О чем ты? – Я подумала, что, может быть, кто-то опять залез в клетку полярных медведей в зоопарке Центрального парка.

– Да о фильме, – ответила Лилли. – Про твою жизнь. Вчера по телевизору показывали. Ты что, не слышала, что о тебе сняли фильм?

Это известие меня не сильно удивило. Меня предупреждали, что обо мне снимается фильм. Но дворцовые пиарщики заверили меня, что его покажут не раньше февраля. Видимо, над нами подшутили.

Да без разницы. Все равно уже где-то бродят четыре мои биографии, на публикацию которых вообще никто разрешения не давал. Одна из них в мгновение ока стала бестселлером. Я читала ее. Не так уж интересно. Но, может, это из-за того, что я-то уже знала, чем все кончится.

– Ну? – спросила я.

Вообще-то я разозлилась на Лилли. И стоило отгонять Майкла от телефона только для того, чтобы сообщить мне про какой-то дурацкий фильм?

– Ну так вот, – сказала Лилли. – Кино. Про тебя. Там тебя изобразили застенчивой и неуклюжей.

– А я и есть застенчивая и неуклюжая, – напомнила я ей.

– Твою бабушку показали доброй и милой, вполне понимающей все твои проблемы, – продолжала Лилли. – Это самая чудовищная дезинформация, которую я видела, если не считать «Влюбленного Шекспира», где Барда представили суперменом с упаковкой пива и полным набором зубов.

– Это ужасно, – согласилась я. – А теперь можно я закончу свой разговор с Майклом?

– Ты даже не спросила, как они изобразили меня, – возмутилась Лилли, – твоего самого лучшего и верного друга.

– Как они изобразили тебя, Лилли? – спросила я, поглядывая на большие резные часы на большой резной мраморной каминной полке над большим камином в моей спальне. – Только рассказывай быстрее, а то ровно через семь часов мне предстоит завтрак, а потом конная прогулка с членами Королевского конного клуба.

– Они представили все так, словно я совсем не поддержала тебя, когда узнала про твое королевское происхождение, – практически прокричала в трубку Лилли. – Словно когда ты сделала ту дурацкую стрижку, я дразнила тебя недалекой стилягой!

– Ну, – сказала я, ожидая, когда же Лилли дойдет до сути своей тирады.

Потому что на самом деле Лилли и впрямь не особо одобряла тогда мою стрижку и принадлежность к королевской фамилии. Но оказалось, что это и есть суть ее выступления.

– Никогда я не осуждала твое королевское происхождение! – заорала она в трубку так, что я испугалась за свои барабанные перепонки и отвела трубку в сторону. – Да я во всей этой истории была твоим самым верным и надежным другом!

Это было настолько откровенной неправдой, что я даже подумала, что Лилли шутит, и начала смеяться. Но по тому, что она встретила мой смех ледяным молчанием, я поняла, что она сказала это на полном серьезе. Очевидно, Лилли обладает избирательным типом памяти, когда помнишь все свои хорошие дела и забываешь неприглядные. Как политики.

Ведь если бы Лилли на самом деле поддержала меня тогда, я бы ни за что не подружилась с Тиной Хаким Баба. Я стала подсаживаться к ней за столик в кафе в октябре только потому, что Лилли не разговаривала со мной из-за того, что я оказалась принцессой.

– Я искренне надеюсь, Миа, что твой смех вызван исключительно тем, что ты не можешь поверить, как можно было так все переврать и выставить меня не самым лучшим другом. Я знаю, что у нас в отношениях были свои подъемы и спады, но если я порой и обходилась с тобой сурово, то только потому, что считала, что ты предаешь саму себя.

– М-мм, – сказала я.

– Я собираюсь написать письмо, – продолжала Лилли, – на студию, где снимали этот злобный пасквиль, и потребовать письменных извинений. И если они мне их не представят – я подам на них в суд. И мне плевать, если надо, я дойду до Верховного Суда. Эти голливудчики думают, что могут снимать всякую туфту, а зрители все радостно проглотят. Может, с остальными этот фокус и пройдет, но я лично собираюсь бороться за более правдивое изображение реальных людей и событий. Меня этому человеку так просто не заткнуть!

Я спросила у Лилли, какому это человеку, думая, что она имеет в виду продюсера или директора, но она только повторяла: «Человеку! Человеку!», словно я умственно неполноценная.

Потом трубку снова взял Майкл и объяснил, что «человек» – это фигуральное выражение, и подобно тому, как фрейдисты во всем винят «мать», так блюзовые музыканты все беды списывают на некоего «человека». Майкл рассказал, что традиционно «человек» считается обязательно белым, преуспевающим мужчиной среднего возраста, обладающим большой властью.

Мы еще обсудили, не назвать ли группу Майкла «Человек», но потом отмели эту идею на том основании, что здесь прослеживается также некий женоненавистнический подтекст.

Семь дней до того, как я снова смогу оказаться в руках Майкла. Ах, те часы пролетят, как на крыльях!

Потом я поняла – описание «человека» как нельзя более точно подходит моему папочке! Хотя я сомневаюсь, что блюзовые музыканты имели в виду именно принца Дженовии. Насколько я знаю, папа даже ни разу не бывал в Мемфисе.